"Антикиллер-3: Допрос с пристрастием" - читать интересную книгу автора (Корецкий Данил Аркадьевич)

Глава 7 Мир криминала

Мячика взяли почти случайно – при заурядной проверке документов на Казанском вокзале. Паспорт у него был очень натуральный, но сержант заметил, что у проверяемого дрожат руки, и предложил пройти в отдел. Мячик попытался бежать, но второй патрульный успел сделать подножку, на оглушенного киллера надели наручники, из-за пояса извлекли готовый к бою «ПМ». Когда установили личность задержанного, то сделали вывод, что патрульным повезло. Но в милицейской работе везение и случайности всегда опираются на хорошую подготовку.

Спецконвоем Мячика доставили в Тиходонск. К этому времени Шкет, превращающийся постепенно в главного свидетеля, успел опознать по фотографии убитого Скворцова. Причем дырка в голове произвела на него неизгладимое впечатление и несколько поколебала представления о блатной романтике. Теперь ему предстояло опознать второго киллера.

В одном кабинете сидели понятые и три подставных мужчины, примерно походившие на Мячика возрастом и комплекцией. Шкета подполковник Коренев доставил лично и завел в кабинет Гусара.

– Значит, так, сейчас мы тебе покажем второго бандюка, – как можно будничней сказал Лис. – Покажешь пальцем, скажешь, где ты его видел, – и свободен!

Шкет напрягся.

– Живого?!

– Пока да, – Лис успокаивающе похлопал его по плечу. – Не бойся, он у нас смирненький. А если что – я ему живо зубы выбью!

– Нет! – Шкет отчаянно замотал головой. – Мы так не договаривались! Я думал, на фотки гляну – и домой…

– Ты что? – удивился Гусаров. – В штаны напустил?

– Ничего! Стукнет он кому надо из камеры, и привет! Меня живо на ножи поставят!

Лис понимающе кивнул. Нечто подобное он и подозревал.

– Ну, у нас прозрачных зеркал, как в американских фильмах, не имеется. Зато ты прямо в куртке иди, натяни капюшон поглубже, а в протоколе я тебя другой фамилией назову. Сейчас так можно, для защиты свидетелей…

– Да меня сами менты и сдадут за сто долларов, – буркнул Шкет.

– Кто, я сдам?! – повысил голос Лис. – Или Гусаров?! Может, тебя обратно в камеру отправить?! Мы за этим уродом по всей стране гонялись, а теперь что – выпускать? Да я лучше тебя засажу – за укрывательство!

Шкет опять замотал головой.

– Нет, я в камеру не пойду…

– Тогда делай то, что я говорю! – прикрикнул Лис. Через пару минут в надвинутом почти до подбородка капюшоне он, спотыкаясь, вошел в соседний кабинет. У стены в ряд стояли четыре человека. Все – одинакового возраста. И у всех руки находились за спиной. Так, чтобы не разобрать, у кого они скованы наручниками.

Капитан Гусаров настороженно присматривал за Мячиком, готовясь пресечь малейшее движение в сторону свидетеля. Не затягивая процедуру, Шкет сразу мазнул испуганным взглядом по неподвижным лицам. Потом повернулся к понятым и указал на самого крайнего в шеренге – круглолицего молодого человека с блестящими глазами-пуговицами и мускулатурой штангиста.

– Вот этот пушку и маски выбрасывал, – изменив голос, тихо проговорил он.

Мячик выругался.

– Фильтруй базар, козел! Я тебе язык отрежу!

– Молчать! – прикрикнул Лис. – Кого пугаешь? Меня? Сейчас я тебя пугать начну!

Протокол подписали, участники опознания вышли, с Мячиком остались только Лис и Гусар.

– Ну что, козел, – процедил Лис. – Давай, колись!

И для убедительности ударил киллера в живот. Тот, скрючившись, упал на пол.

В спорах об отмене смертной казни почти всегда упускается из виду один аргумент: СК – это мощный инструмент правосудия, побуждающий к искренним показаниям наименее «замазанных» соучастников. Если существует реальная возможность прислониться к холодной кирпичной стенке, то страх перед подельниками отодвигается на второй план, и преступник начинает активно сотрудничать со следствием. И еще один аргумент: отказываясь от высшей меры, государство становится слабее бандитов, потому что они такую меру воздействия отменять не собираются.

«Колоть» киллера – дело безнадежное. Молчание гарантирует ему жизнь, пусть и в неволе, а откровенность – верную и скорую смерть. Поэтому наемные убийцы никогда не выдают заказчика. Почти никогда, ибо из каждого правила есть исключения. А подполковник Коренев получил известность и прозвище Лис именно за умение таких исключений добиваться.

Константин Сысоев являлся «установленным» киллером. В том смысле, что по оперативным данным столичного РУБОПа он выполнял особо важные «заказы» центровой группировки и быт причастен как минимум к трем резонансным ликвидациям: в Москве, Питере и Екатеринбурге.

Последняя быта особенно сложной: местный авторитет заперся в тщательно охраняемой квартире с зашторенными окнами. Мячик три дня пролежал на чердаке заброшенного здания и, когда «объект» ночью вышел в кухню напиться, достал его из СВД[72] через крохотную щель между шторами.[73] Эта ювелирная работа принесла ему широкую известность в узких, чрезвычайно узких кругах, но никаких неблагоприятных последствий не повлекла. А оперативные данные… Специалисты знают, что это такое: негласное сообщение агента, прозрачный намек, пьяный шепот в пивной, совпадение личности с розыскным фотороботом… Все это к делу не пришьешь! И если «установленному» разведчику могут без объяснения причин не открыть визу в страну предполагаемого пребывания, то к «установленному» преступнику официально никаких мер применить нельзя. А неофициально… Можно с ним не церемониться при задержании и допросах.

Лис и Гусар работали с Мячиком два дня в глубоком каменном подвале Управления. Испробовали все обычные методы: «слоника», «растяжку», «встряхивание мозгов», «телефон». Пришлось даже имитировать расстрел, всадив пулю в стену рядом с ухом. Но он не «лопнул».

Старший лейтенант Гнедин, недавно пришедший в отдел представитель «поколения пепси», не мог понять, зачем они так стараются и ради чего рискуют собственной свободой.

– Нам же все равно, Филипп Михайлович, мы дали раскрытие, а следаки пусть доказывают! – посочувствовал он на второй вечер, когда измотанные и недовольные Лис и Гусар без аппетита ели сухие бутерброды.

– А накатает он жалобу, можно и самим под статьей оказаться…

– Это тебе все равно, Степа, а нам – нет, – мрачно сказал Лис, медленно двигая челюстями. Щеки его густо обметала жесткая черная щетина. – Если душа холодная, да сердце безразличное, тогда все по барабану!

– При чем здесь душа и сердце, – обиженно возразил Гнедин. – Мы должны не на эмоциях работать, а на фактах, закон требует!

Лис глотнул чаю, махнул рукой.

– Закон много чего требует. Вот ты в прошлую субботу где был?

Старлей насторожился.

– На свадьбе. А что?

– У Кречинского, в «Сапфире»?

– Ну… А что такое?

Лис с Гусаром переглянулись.

– А то, что на этой свадьбе Антон веселился, Англичанин с братом, Карапетян…

– Да там сто человек было!

– Хоть двести. Разве может сотрудник РУБОП гулять на свадьбе с бандитами? Чокаться с ними, угощаться сигаретами, анекдоты рассказывать? Душа твоя не протестовала? Эмоции молчали?

– А что особенного? – Степан явно чувствовал неловкость, но пытался сохранить лицо. – Ну, подошли, покурили, поболтали. Может, я их заагентурю…

Лис усмехнулся.

– Они тебя скорей заагентурят! А я на одну доску с этим народцем никогда не становился. И за столы садился только по оперативной необходимости. Иначе меня просто корежило, никак не выходило быть беспристрастным! И расколоть эту гниду хочу не за орден и не за звездочку, а для справедливости! Если бы они только бандюков постреляли – это одно. Но они и нормальных людей побили! Мужа и жену Тучковых, например… Так что я буду с ним пристрастно работать… И расколю до самой жопы! Он мне все вывалит!

На третий день Мячика вновь подняли в кабинет к Лису. Выглядел киллер неважно, хотя никаких следов на нем, естественно, не осталось. Правда, на стул попал со второго раза и заметно покачивался.

Подполковник Коренев сидел за столом и листал розыскное дело. Сегодня он выглядел строго официально.

– Ты, оказывается, мотоцикл водить умеешь? – не поднимая головы, спросил подполковник. – Расскажи, как на стекольном заводе сработал!

Мячик демонстративно сплюнул на пол и нагло улыбнулся.

– Обломаешься, падла мусорская. Если бы ты мне попался, ты бы пел, как Киркоров! Или как Пугачева!

Лис медленно, словно нехотя, оторвался от толстой папки. Тяжелый немигающий взгляд уперся в переносицу киллера, как позавчера и вчера. Мячик невольно отвернулся.

– А вот это ты зря, – тихо, без интонаций произнес Лис. – Вякать на меня тебе не по чину, сявка дешевая. В безоружных целиться да на курок нажимать большой смелости не надо. Ты в камере свою борзоту покажи.

Думаю, обделаешься, как последний лох… И запоешь, как Алла или Маша… Мячик молчал.

– А теперь слушай сюда, гнида. Ты про Гошу Тиходонца слышал? Очень авторитетный пацан, у нас был в большой уважухе. Ты его на Лысой горе завалил. Помнишь?

Мячик молчал, но слушал действительно очень внимательно.

– К его корешам пойдешь. Но объявлять тебя пока не стану. Поживи пару дней, осмотрись, подумай. Если ничего не надумаешь, я тебе обвиниловку прямо в камеру передам. Вот тогда и посмотрим, как ты запоешь…

Мячик молчал, но совсем не так, как в начале разговора.

Начальник оперчасти тиходонского СИЗО Стариков чувствовал себя директором зоопарка и иногда, подвыпив, так и говорил. Определенное внешнее сходство в профессиях действительно имелось: и там, и там животные содержались в клетках, какая разница – примат ты, хищник или хомо сапиенс… Правда, в зоопарке лучше кормят, а его обитатели имеют высокую балансовую стоимость, и директор отвечает за каждого. Обитатели СИЗО вообще ничего не стоят, ибо те, кто представляют какую-то ценность, сюда, как правило, не попадают. К тому же директор зоопарка не определяет жизнь животных, а Стариков полностью руководил ею.

Здесь он являлся полновластным хозяином и вершителем судеб. Повадки подопечных, их психологию, тюремные законы и все камерные хитрости он знал намного лучше самих арестантов. Стариков любил «тасовать» камерное население, тем более что постоянная текучесть контингента давала простор для творчества, любил закручивать хитроумные оперативные комбинации по подсадке агентов, перехвату и подмене «малевок», по выявлению пакостей со стороны зэков и устройству пакостей им самим, словом, он любил мутить воду и ловить в ней положенную по должности рыбу.

– Ну, и зачем такой огород городить вокруг да около, зачем спектакли разыгрывать? – недоуменно спросил он, когда Лис изложил свою просьбу. – Давай начнем его прессовать, закошмарим – вот и расколется, никуда не денется…

Они сидели в небольшом, скромно обставленном кабинете и пили крепчайший чай, почти чифир, к которому Стариков пристрастился за пятнадцать лет тюремной службы.

– Да кошмарили мы его по полной программе, только толку нет! – поморщился Лис. – Ну, прессанете его, сломаете, он повесится или грохнет кого-то, какая с этого польза? Я другое хочу попробовать… Ты знаешь, что ожидание кошмара страшнее самого кошмара?

– Это как? – недоверчиво переспросил начальник оперчасти. – По-твоему, выходит, что если «опустили», так это менее страшно, чем пригрозили опустить? А дубинку показать хуже, чем ребра переломать?

– Вот именно! – кивнул Лис. – Угроза расправы бывает страшнее самой расправы.

– Да х…ня это полная! – отмахнулся Стариков. Он быт предельно конкретным человеком и не любил философских рассуждений.

– Не х…ня, а психология! Короче, сделаешь такую постановку?

Стариков пожал могучими плечами.

– Да сделаю, чего ж тут хитрого! Он ведь несудимый? Я ему все примочки и вставлю… Только знаешь, не верю я в эту мерихлюстику!

– Вот и проверим, – философски сказал Лис.

Следственно-арестованного Константина Сысоева промурыжили на приемке целый день. Вначале пришлось долго ждать обыска, потом дактилоскопии и фотографирования, потом прививок, несколько часов он просидел в узком «стакане», где ни ноги вытянуть, ни повернуться. В душу киллера липкой змеей заполз страх. Нюхать парашу ему раньше не доводилось, о тюремных порядках он знал понаслышке, от случайных знакомых, хлебнувших зоновской науки. И ничего хорошего из этих откровений не вынес, хотя рассказчики явно приукрашивали действительность и свое положение за решеткой. Сейчас он ощутил, что попал в нечеловеческий мир. И пожалел, что тогда, на вокзале, понадеялся на липовый паспорт. Надо было сразу доставать волыну, валить ментов и «делать ноги»!

В камеру его втолкнули перед отбоем. Со скрипом захлопнулась за спиной тяжелая дверь. Прямо перед ним лежало чистое, аккуратно расправленное полотенце. Тускло светила мутная лампочка под сводчатым потолком, воняло парашей и потом. С десяток арестантов валялись на койках. Четверо зэков сидели на шконках и на поставленном между ними табурете резались в самодельные карты.

Мячик замер на пороге, привыкая к смрадному полумраку. Он то и дело переводил взгляд с чистой белой тряпицы на обитателей хаты и обратно. Ведь неспроста лежит тут это полотенце, и неспроста зэки не обращают на него никакого внимания. Значит, это подлянка. Ловушка. Наступит на чистое, те оскорбятся, и начнется…

Он ошибся со своего первого шага. Полотенца уже давно не стелят, разве что иногда на малолетке. Но когда стелили, то надо было демонстративно вытереть об него ноги. И конечно, вступить в контакт со старожилами.

А Мячик перешагнул через полотенце и направился к двум свободным койкам. Киллер не привык считаться с другими людьми. Он даже не обращал на них внимания. Потому что в самом крутом споре мог легким движением указательного пальца доказать свою правоту. Но сейчас все было по-другому.

– Ты куда попер, фуфлыжник?! Ослеп, людей не видишь? Или немой – здороваться не научился?!

Четверо зэков уставились на него с откровенной враждебностью. Судя по многочисленным татуировкам, все они были отнюдь не первоходами. Потные тела покрывала обильная синяя роспись: звезды, храмы, тигриные морды и прочая ерунда… Обитатели других шконок тоже приподнялись и обратили к новичку испытующие взгляды.

– Здорово, мужики, – сказал Мячик первое, что пришло в голову. И ошибся второй раз.

– Какие мы тебе мужики! – презрительно прищурился уголовник, сидящий ближе всех к двери. – Мужики в колхозе лопатами машут! А я тяжелей лопатника[74] ничего не поднимаю!

Аборигены дружно загоготали. Мячик повел могучими плечами и шагнул вперед, сжимая кулаки.

– Чего ржете? Лоха нашли?! – угрожающе прикрикнул киллер.

Крепкий бывалый парень, он привык внушать почтение и страх. Из руководящей четверки один имел нормальное телосложение, зато остальные – тощие, будто высушенные, больше походили на пациентов туберкулезного диспансера. Но тот, кому адресовался окрик, не испугался грозного противника. Остроносый, белесый арестант вытянул руку с заточенным штырем и сдавленно хрюкнул:

– Не кипишись, а то я тебе в брюхе дырку проколю, чтоб пар вышел!

Вкрадчивый голос прозвучал уверенно. Наверное, потому, что этим ржавым штырем он легко мог сделать то, для чего Мячику требовался пистолет с глушителем.

– Точняк! – поддержал его сосед по шконке. – В открытый хавальник и хер словить недолго…

Этот вообще производил отталкивающее впечатление. Вывернутые губы шевелились, как две пиявки, присосавшиеся к впалым щекам. Лысый череп сально поблескивал.

С верхних шконок тяжело спрыгнули два квадратных парня с дегенеративными лицами убийц. Мячик невольно разжал кулаки.

Третий «туберкулезник» – тщедушный старичок с выпяченной вперед челюстью, прошамкал беззубым ртом:

– Што-то ты мне не нравишься. Ты хто? Погоняло?

– Мячик. Из Москвы. Ну и че? – сбавив тон, процедил киллер.

– Окрас? С кем работал? – спросил тот, что держал штырь.

– Чего?.. – неуверенно спросил Мячик. – Какой такой окрас?

Зэки переглянулись и снова загоготали.

– Чем живешь? Вор, гоп-стопник, катала?

Мячик замялся. Вопреки глупым легендам, киллеры в уголовном мире уважением не пользуются. Наоборот, их все ненавидят. Потому что за «бабки» валят они кого угодно: сегодня коммерсов, завтра – братву, послезавтра – воров!

– В ментов стрелял по пьянке…

– А кого знаешь? – не унимался зэк, поигрывая своим штырем.

– Да не при делах я… Никого не знаю…

– А, значит, лох… Чего ж волну гнал? Вот я тебе за наглость брюхо проткну!

– Хватит, Гнилой! – урезонил его старичок. – Сколько можно? Троих на больничку отправил, больше с рук не сойдет!

– А мне плевать! Сколько той жизни осталось… СПИД все равно не лечится! Я могу всех переколоть! Что мне сделают? Вот ты, Козырь, что мне можешь сделать?

Но беззубый не обратил на своего сотоварища никакого внимания и продолжал гипнотизировать киллера жуткими змеиными глазами.

Мячика начал бить нервный озноб. Он много раз попадал в серьезные переделки и часто рисковал шкурой. Но тогда все обстояло по-другому: он начинал первым и с оружием в руках – отстрелялся и быстро уходил по оперативному простору, валя всех, кто попадется на разведанном заранее пути… Полчаса пикового напряжения сил и нервов – и все кончено, можно расслабиться, пить, гулять, драть телок и дышать чистым воздухом…

Сейчас, среди отмороженных нелюдей, в замкнутом вонючем пространстве, где душный воздух кишел бациллами СПИДА, туберкулеза, сифилиса и чумы, весь его опыт не мог защитить душу от противного страха смерти. Вот мигнет сейчас этот отвратительный старик – и его начнут рвать на куски! Но Козырь не стал мигать.

– Ладно, устраивайся на верхней шконке, – обратился он к новоприбывшему. – Будешь жить пока мужиком.[75] Посмотрим, что ты за птица…

– А если нам не понравишься, то водицы из парашки хлебнешь да очко подставишь, – обыденным тоном пообещал остроносый.

Козырь озабоченно покачал головой и добавил:

– Только спи чутко, как бы тебя Гнилой в натуре не заколбасил. У него крыша конкретно едет. Ахате лишние проблемы ни к чему…

Вполне естественно, что ночью первоход Сысоев не сомкнул глаз. Он нервно ворочался на железных полосках шконки, которые тощий матрац, больше напоминающий простыню, не сглаживал и сгладить не мог. Было жарко, тело покрылось липким потом, не хватало воздуха… В камере шла своя – непонятная и страшная жизнь: кто-то хрипел во сне, в углу кого-то то ли душили, то ли насиловали, а может – делали и то и другое…

Утром, измученный и невыспавшийся, Мячик получил алюминиевую миску с несъедобной пшенной кашей, кусок черного, вязкого, как пластилин, хлеба и едва теплый чай, напоминающий цветом кошачью мочу. Он не притронулся к еде. И обессиленно лежал на спине, глядя в бетонный, покрытый темными разводами потолок. Неужели это жалкое существование продлится месяцы и годы?! А может, всю оставшуюся жизнь?!

Изможденный молодой парень старательно мыл пол. Над ним издевались, награждали пинками и называли Алиной. Из разговоров было ясно, что это его «опустили» минувшей ночью. Теперь он должен спать под шконкой, есть из параши и держаться подальше от «чистых людей».

– Смотри, петух позорный, если «зашкваришь»[76] кого, мы тебя «посадим»,[77] – глумился Гнилой. – Помнишь, Козырь, как мы того фофана на ростовской пересылке «посадили»?

– Который «законником»[78] назывался? – ухмыльнулся шамкающий старик. – Еще бы! Он потом все свои восемь лет на спине пролежал…

– И этих киллеров сраных на Бутырке «посадили», – вмешался здоровенный браток, похожий на питекантропа. – Ну тех, которые всех подряд в Москве валили по заказу – и братву, и воров… Мой корефан там чалился, так говорит, их будто из-под бульдозера вытащили…

– И правильно! – поддержали его два других братка. Все трое были похожи, как родные братья-питекантропы. – Шакалов, которые за деньги кровь проливают, на куски резать надо! Чтоб неповадно!

– Вот попалась бы мне та падаль, что Тиходонца вальнула! – мечтательно проговорил первый питекантроп.

Мячик даже дышать перестал.

– Да, Гошу все пацаны уважали! – кивнул Козырь. – И братва, и воры…

– Конечно! Он духовитый[79] был, сильный! Если бы эта падла вышла с ним один на один! Или с «перьями»,[80] по-честному! А она, сука, в спину выстрелила!

Сысоев сжал зубы. Он стрелял не в спину, а в верхнюю часть груди и в голову. И потом, неужели эти вонючие уголовники действительно такие честные, порядочные и справедливые? Не берут чужого, не убивают беззащитных, не насилуют женщин? Тогда за что же они здесь оказались?!

– Ничего, менты рано или поздно схавают козла позорного, и он к нам попадет!

– Или по воле встретимся и кишки выпустим!

– Нет, на воле ему быстрая смерть… А на кнче помучается, кашки-парашки поест, очко разработает, а потом его в лепешку растопчут… Так правильней будет, заслужил, гад!

В этот момент лязгнул малый засов, откинулась «кормушка». Снаружи донесся пронзительный женский голос.

– Сысоев, тебе копия экспертизы, иди, распишись!

В камере наступила напряженная тишина. Мячик медленно слез со второго яруса, на ватных ногах направился к двери. Через минуту документ окажется у него в руках, и арестанты обязательно ознакомятся с ним – интересно, да и делать все равно нечего… А это может быть экспертиза как раз по Тиходонцу! Да и любая другая, хоть по мужу сженой… Сразу станет ясно, что он киллер-профессионал… И вторую ночь ему не пережить… А может, и до вечера не дотянет…

За окошком стоял рослый сержант, рядом некрасивая женщина в штатском из спецчасти перебирала стопку бумаг.

– Нет, экспертиза не вам, – сказала она. – Вам установление фамилии. Расписывайтесь…

Она передала документ сержанту, а уже тот сунул листок в окошко. Потому что женщину могли поймать за руку и затянуть в камеру. Нет, конечно, целиком втянуть не получится, но голову со ртом – вполне… Или облапают конкретно, да еще в руку чего-то всунут…

Мячик расписался. «Кормушка» захлопнулась. Он быстро пробежал текст. «При задержании назвался Тумановым, при себе имел паспорт на имя Туманова, впоследствии установлено, что настоящая фамилия Сысоев, а потому считать Туманова по всем документам Сысоевым…» Вполне безобидное постановление. А вот каким будет следующее?

– Что там тебе принесли, москвич? – спросил Козырь. – Ну-ка, пусть общество почитает…

– В Придонске Скворец работал, я там не был… Бородатого вдвоем валили – он же с охраной… На стекольном заводе мужика с бабой тоже Скворец работал, а я рулил…

Вопреки всем правилам, Мячик «раскололся» и давал подробные показания по всем эпизодам. Гусар с трудом успевал записывать. Коренев размеренно ходил по кабинету, и, когда оказывался за спиной киллера, тот нервно оглядывался.

– Теперь давай про заказчика! – скомандовал Лис, когда Сысоев, наконец, замолчал.

Тот замялся.

– А насчет отдельной «хаты» – точняк?

– Что ты, как девочка у парня – сто раз обещания выспрашиваешь? – раздраженно спросил Лис. – Им грош цена! Захочет – женится, не захочет – обманет. А целку все равно сломает!

Киллер тяжело вздохнул.

– Свели меня с человеком… Тот сказал: большой заказ в Тиходонске…

– Кто свел? – быстро спросил Лис.

– Да так… Есть один. Только я его не знаю…

– Я подскажу, – кивнул оперативник. – Диспетчер из центровых. Тот, кто с тобой связь держал. Так?

– Да какая разница? Не о нем ведь речь! – Сысоев намертво сомкнул челюсти.

– И правда, нет особой разницы, – покладисто согласился Лис. – Давай дальше. Кто давал заказ? Фамилия, имя, как выглядит?

Мячик мрачно усмехнулся.

– Да откуда я знаю его фамилию?! Молодой, назвался Виктором. Держался солидно, видно – парень мурый! Рот у него вот так перекошен, – он криво перечеркнул губы движением указательного пальца.

– Ну, и что потом?

– Сказал: за каждую работу десять тонн баксов… А работы много, надо напарника взять… Я и позвал Скворца… Ну, отработали, уехали… Я Скворцу поручил расчет получить. Ну, вот он и получил…

– Ты, видно, знал, каким расчетом дело кончится! – вмешался Гусар.

Сысоев скривил губы.

– Знал, не знал – какая разница? Я просто всегда осторожен…

– Короче, подставил кореша! Лис нахмурился, и Гусар замолчал.

– Посмотри, кого узнаешь? – Коренев разложил на столе пять фотографий.

– Вот он, Виктор! – не раздумывая, указал рукой киллер. Палец уткнулся в спокойное лицо Максима Викторовича Кашина.

Похороны Валета прошли, как и положено авторитету его уровня. Около пятисот провожающих в последний путь – посланцы от московской, ереванской, тбилисской, донецкой братвы, сотни крутых лимузинов, фактически парализовавших движение в примыкающей к кладбищу северной части города, траурный кортеж, сопровождаемый машинами ГИБДД, место на Аллее Героев, море цветов, гора венков с трогательными надписями, типа: «Настоящему пацану Валету от друзей по Тулунской пересылке». Рядом золотились на черном фоне другие: «М. В. Кваскову от городской администрации»…

В толпе незаметно шныряли оперативники различных спецслужб: фотографировали, записывали, короче – документировали. Потому что похороны Валета были скорбным событием только для небольшой группы родственников и друзей. Для всех остальных это была работа: внеочередная сходка или оперативное мероприятие по фиксации связей преступного авторитета. Словом, все шло как обычно для мероприятий такого характера и уровня.

И гроб быт ореховый, полированный, и микролифт с музыкой, чтобы плавно опустить усопшего в последний покой, и кладбищенские рабочие образцовые – трезвые, выбритые, в чистых отутюженных комбинезонах. И только одно происшествие скомкало торжественную церемонию.

Когда отзвучали пышные траурные речи со столь же обязательным, сколь и редко исполняемым обещанием отомстить подлым убийцам, наступила тишина минуты прощания. И вдруг могильщики с истошными криками: «Бомба!» повалились наземь, пачкая парадные комбинезоны вязкой кладбищенской глиной. Ударная волна паники разорвала плотное кольцо гостей, некоторые сами падали в грязь, некоторых сбивали и накрывали своими телами охранники.

Толпа бросилась врассыпную, через несколько минут на своем месте остался только Валет, которому терять было уже нечего. В тишине отчетливо слышалось достаточно громкое «тук-тук, тук-тук», но это стучал не часовой механизм взрывного устройства, а хромированный насос искусственного сердца, рассчитанный на триста лет непрерывной работы. Неизвестно, просуществует ли столько кладбище, да и простоит ли целых три века город Тиходонск, история которого насчитывала всего 250 лет, но то, что американский мотор будет работать в соответствии с выданной гарантией, можно было не сомневаться.

Потом взъерошенные и перепачканные гости вернулись, утратившие скорбно-благородный вид могильщики, с разбитыми в кровь лицами, довели траурную процедуру до конца, свежий холмик завалили венками, и теперь надписи: «Честному вору Валету от ереванской братвы» лежали вперемешку с другими: «Дорогому спонсору М. В. Кваскову от школы-интерната № 1».

Народ стал расходиться. Озабоченные речпортовские держались особняком, окружив Гарика – плотного сорокапятилетнего мужчину, с венчиком рано поседевших волос вокруг блестящей лысины.

– Значит так, братва, – глубоко затягиваясь сигаретой, говорил тот. – Ждать нам не хер! Надо собираться и решать, кому рулить вместо Валета. Потому что сейчас всякие шакалы начнуть наскакивать, предъявы делать да на нашу территорию лезть, а коллектив без головы. Это не дело. Надо ставить серьезного авторитетного пацана, который конкретно со всеми непонятками разберется…

– Точно!

– Гарик дело говорит!

– Правильно!

Гарик быт одним из авторитетных бригадиров, правой рукой Валета и конкретным пацаном, который вполне мог претендовать на его трон. Вторым реальным претендентом являлся Питон, который несколько дней назад уехал из города. Если он думал таким образом набрать лишние баллы, то ошибся – вышло ровно наоборот, и его имя окружала аура недоброжелательности и пренебрежения.

– А Питон так и не появился?

– Коляша ему звонил, он типа удивился, все переспрашивал: «Как завалили? Не может быть!» Обещал сегодня прилететь, – пояснил Гарик.

– Хитрожопый! Думает, он умнее всех!

– Взял телку и на Кипр свалил – офигенное алиби себе устроил, долдон!

Сплевывая под ноги и матерясь, братва мрачно подошла к выходу из кладбища. Здесь стояла Антонина, первая жена Валета, с сыном. Вся в черном, с мокрым лицом, она годилась в матери официальной вдове – двадцатилетней блондинке Галке, которую охрана по инерции усадила в перламутрово-серый «Мерседес» и увезла домой.

Гарик подошел, выразил соболезнование Антонине, обнял Ивана, громко сказал, чтобы все слышали:

– Тебя без доли не оставим, ты – родная кровь, а это святое!

Высокий нескладный парень тер красные глаза.

– А кто это сделал, знаете?

Гарик многозначительно похлопал его по плечу.

– Не знаем – узнаем, дело дней. Только обычно, кто на похороны не пришел, тот и дал заказ…

– А кто не пришел? – насторожился Иван.

– А ты посмотри по сторонам внимательно, все и станет ясно, – сказал Гарик и пошел дальше.

А Мокей задержался и шепнул:

– Питона нету. Он давно с твоим отцом в контрах быт, на его место метил. И нету его, падлы. Вот и думай!

Сходняк собрали в «Раке», чтобы вначале выбрать преемника, а потом помянуть Валета. Именно в такой последовательности. Ибо без хозяина даже некому отдать команду наливать. Не говоря про все другие команды.

До начала оставалось десять минут, когда в зал поспешно вошел Питон. Второй раз он прямо с самолета попадал на сходняк. Хотя сегодняшняя сходка для него лично была важней, чем предыдущая, в аэропорту его никто не встретил. Это плохой признак. Но зашел он уверенно и спокойно, по-хозяйски, как и подобает претенденту на опустевший престол.

Зал быт заполнен суровыми мужчинами в темных костюмах и рубашках. Во главе ненакрытого стола, на месте Валета, сидел Гарик. Неприятный факт! Значит, тоже навострился заменить главаря! Это серьезно – он один из основателей группировки и «поднялся» гораздо раньше самого Питона, в бригадирах уже лет десять отходил… Рядом терся мутноглазый, вечно улыбающийся Степашка, тоже из стариков. Раньше этих двоих честолюбивые амбиции не мучили! Потому и держал их Валет при себе, а на Питона всегда смотрел волком!

Мыслей своих Питон никак внешне не проявил, поздоровался с порога:

– Привет, братва.

Гарик бросил недобрый взгляд и отвернулся.

Степашка и Мокей едва кивнули. Еще трое: Лучина и братья Корниловы скривились откровенно враждебно. Да и все остальные смотрели на него, как на пустое место. Даже Кащей и Биток радости не выказали и уважения не проявили. Да они его даже не встретили!

Без долгих предисловий сходку открыт Гарик. И хотя здесь собрались наиболее авторитетные пацаны группировки, никто ему не возразил. Может, потому, что квадратный лысоватый бригадир выделялся из всей кодлы суровой решимостью, а может, оттого, что все роли были распределены загодя. Питон не понял расклада, но в такой обстановке остерегся выступать раньше времени.

– Братва, дела горят, ленгородские раззевают пасти на нашу территорию, – веско заговорил Гарик. – Валета жаль, базара нет. Однако надо в темпе определяться, кто на его место встанет.

В его голосе звучала непререкаемая уверенность прямого наследника. Но все же в зале зашумели, задвигались, вот-вот начнется толковище. Значит, ничего не решено! И этот фофан рано уселся на стул Валета! Питон оживился. В этот момент заговорил Степашка. Он быт мелковат, суетлив, страдал одышкой и своей скороговоркой напоминал древний пулемет «Максим» с водяным охлаждением, «говоривший» длинными тарахтящими очередями, но очень эффективный:

– Короче, «папа» болел долго, то в больницах лежал, то за мотор хватался, короче, вожжи выпустил. А без сильной власти дела наперекосяк пошли! Чуть все не просрали, между собой переругались, кое-кто стал под его место клинья бить, – Степашка бросил выразительный взгляд на Питона. – Короче, еле удержали порт, а пока он по америкам катался, ленгородские совсем обнаглели. А он, и когда вернулся, порядок навести не успел. Короче, дел много, и пахан нам нужен конкретный. Тянуть нельзя, надо выбирать. Я думаю, Гарика поставим. Мнения есть, братва, или че?

Ненадолго установилась тишина. Когда-то Питон готовил подобный сценарий, и примерно то же самое должен быт сказать Биток, а в конце предложить его, Питона. А Кащей должен был активно поддержать, да и Коляша обещал подписаться… Но сейчас они все языки в жопу засунули, отворачиваются, как неродные, значит, помощи от этих б…ей не дождешься… А если промолчать, то о претензиях на лидерство можно забыть. Он поднялся и веско произнес:

– Я смотрю, вы тут вдвоем за нас нормально порешали…

Но ему не дали договорить. Гарик недобро ощерился:

– Ты не подскакивай, брателла. Ты один вон какое дело решил, никого не спрашивая! О тебе отдельный разговор будет!

– Не понял? – озадаченно промычал Питон.

– А хрен ли тут понимать! – взвился Степашка. – Кому тут че не ясно?! Ты же буром пер на Валета, все видели! Ты его прямо сожрать хотел! А потом вдруг на свой Кипр укатил, а «папу» сразу вальнули. А ты вроде не при делах. Вот и выходит – ты умный, а мы все – дураки!

– Да ты что?! – побледнел Питон. – Да ты базар-то фильтруй! Ты соображаешь, какую предъяву кидаешь?!

Мужчины в черных костюмах вскочили, поднялся шум и гам. Хотя обвинение было серьезным, «общество» явно настроилось против Питона.

– Да вы чего?! Вы порожняки под такую предъяву пристегиваете?!

Но его голос растворился в возбужденных выкриках. Чьи-то тяжелые руки легли ему на плечи, легко усадив на место.

Шум начал стихать. Мокей крикнул, как припечатал:

– Ша, братва! Пусть пока посидит, помолчит. Сначала – о главном. Я тоже подписываюсь за Гарика. Кто как, пацаны?

Дружно откликнулись братья Корниловы:

– Мы – за!

– Я – само собой, – кивнул Лучина. Коляша, не глядя на старого кореша, выдавил:

– Поддерживаю.

И Кащей поддержал, и Биток, да и все остальные. Ни одного голоса «против» не поступило. С этого момента руководителем речпортовской ОПГ стал Гарик. Он поднялся, уперся крепкими кулаками в стол, изобразил поклон обществу.

– Спасибо, братва. Постараюсь не облажаться. Сейчас накроют стол, помянем Валета по-человечески. Я предлагаю и сынка его не забыть, «подогреть» из доли этой… Галки крашеной! Все-таки сын есть сын, а жадная баба и есть жадная баба… Согласны со мной!

Он обвел зал цепким взглядом.

– Одобряем!

– Правильно, Гарик, мудро решил!

– По справедливости!

– Теперь второе. Завтра забиваем стрелку ленгородским и разъясняем им, что к чему. Если не поймут – им же и хуже!

По залу снова прошел одобрительный гул.

– А что до тебя, – Гарик повернулся к Питону. – По понятиям положено спросить бы, кровь за кровь. Да хоть всем все ясно, за руку тебя не поймали. И потом, обществу это не надо. Это – уже не бизнес, а личные счеты. Был бы Ванька другим пацаном, он бы спросил, а так… Так что живи, копти небо. Только – сам по себе! Мы тебя не знаем, ты – нас. И дорогу сюда забудь. Как братва, правильно я говорю?

Первые два решения Гарика в новой роли всем понравились. А третье братву озадачило. Но и начинать с крови, наверное, тоже было неправильно. Опять же, с Питоном не один год знались. Пили водку, пялили девок, ездили на «стрелки». Может, так оно и верно…

– Молчание – знак согласия. Значит, решили! – подвел итог Гарик, не услышав возражений. С первых минут он проявил себя как мудрый, щедрый, решительный и гуманный руководитель. А значит, набрал много баллов.

– Все, Питон, уходи!

Изгой медленно вышел из-за стола. Оправдываться он не собирался. Любое лишнее слово могло послужить детонатором к общественному гневу. Месть – дело святое. Пожелай кто шмальнуть в спину, и сходняк не осудит. В таких случаях лучше не провоцировать…

Питон осторожно обогнул бывших соратников и поплелся к выходу. Незащищенная спина покрылась липким холодным потом. Но ничего не произошло. Люди в костюмах сидели молча и не шевелились. Только отводили глаза, чтобы не встречаться взглядом с бывшим кентом. Он аккуратно прикрыт дверь и зашагал к машине. Ноги тряслись. Рубашка прилипла к спине. Но он остался жив при неожиданно крутом замесе. Это было почти чудом…

После похорон отца Иван отлеживался двое суток. Не хотелось даже шевелиться. Не говоря уже о том, чтобы пойти в училище. Мать мелькала мимо его комнаты бледной неслышимой тенью. Изредка стучалась в закрытую дверь, звала поесть. Он отвечал односложно. Наскоро проглотив бутерброд, опять запирался у себя, валялся на кровати и негромко подвывал, как брошенный стаей волчонок. Теперь никто не предложит ларьки на набережной, никто не купит машину, никто не решит внезапно возникший вопрос… Особенно отчетливо он ощутил это, когда незнакомый парень принес пять тысяч долларов, сказал – от Гарика. На самом деле, это быт последний привет от отца. Хотелось плакать, но слезы не приходили. Саднящая пустота больно царапала душу. И тяжелый камень давил на него многотонной тяжестью: Питон! По мистическому совпадению, этот отвратительный ползучий гад, который лапал Ирку своими мясистыми ручищами, тыкался слюнявыми губами и делал с ней все, что хотел, этот гад и убил отца!

Иван зарычал. Страшно, свирепо. Так когда-то в молодости рычал Валет, выходя на очередную разборку. Нет, это ему с рук не сойдет! Месть – вот что стало его главной целью… Странным образом, но реальная цель принесла облегчение. Тоска отступила – теперь все мысли направлены на выработку конкретного плана. Собственно, план простой: выследить этого гада, отрубить ему башку, и все станет на свои места… Но теперь следовало проработать детали: как выслеживать, где, как и чем убивать… Хотя логово этой твари знает Ирка…

Он набрал телефонный номер:

– Привет, Иришка. Не хочешь покататься?

– Конечно! – обрадовалась она. – Когда заедешь?

– Через полчасика. Собирайся.

Свежий воздух, непривычный после долгого затворничества, прочистил легкие. Угасающий день отбрасывал последние блики заходящего солнца на стылую лужу перед автостоянкой. Иван одним прыжком преодолел ее и взялся за ручку «Фольксвагена». В этот момент его окликнули. Смутно знакомый голос произнес из-за спины:

– Прими соболезнования, Иван!

Дернувшись, как от выстрела, Иван развернулся. Но опасности не было. У припаркованного по соседству «БМВ» стоял тот самый мент, который хотел сделать из него Павлика Морозова. Коренев его фамилия, подполковник. Он подошел, протянул руку, Иван машинально ответил на рукопожатие. Со стороны могло показаться, что встретились хорошие знакомые.

– Видишь, как оно вышло, – тихо сказал Коренев. – Я же тебя предупреждал… Если бы ты мне помог, может, и я бы смог помочь Михаилу Васильевичу…

– Если бы, да кабы… Знаем мы таких… помогальщков! – раздраженно ответил Иван. – Вы и так должны людей защищать, а убийц ловить! И что? Отец убит, а кто убийца – вы и не знаете. Ладно, что сделано, то сделано. И без вас обойдемся…

– Не спеши, парень, – настойчиво заговорил подполковник. – Возможно, для тебя еще не все закончилось. У тебя, случаем, не остались каких-нибудь отцовских вещей? Они могут быть опасны. Иногда семью убитого авторитета вырезают за простой блокнот с цифрами. Потому что это – номера счетов!

В том, что далеко не все закончилось со смертью отца, Иван знал и без подсказок. Более того, он быт уверен, что для него начинается настоящая, серьезная мужская жизнь. И в ней не было отведено времени на пустые разговоры. Он мрачно хмыкнул:

– Как-то отец у нас в новые туфли переобулся, а старые оставил. Но мать их выбросила. Пока, подполковник!

Обогнув незваного собеседника, Иван нырнул в свою машину.

Лис отметил, что Иван сильно изменился. Из зеленого курсантика он превратился в настоящего сына своего отца. Походка, фигура, жесты, манера разговора, взгляд – все, как было у Валета. Похоже, что речной флот недосчитается одного судоводителя…

Взревев мотором, «Фольксваген» вылетел со стоянки. В зеркале заднего вида мелькнул милицейский подполковник. Преследовать Ивана он не стал.

– Обломился! – торжествующе хохотнул молодой Валет. На всякий случай, он сделал круг вокруг своего квартала. Никто за ним не следил. Мотор работал ровно, надежно. Звучала приятная музыка. Машин в вечерний час было немного, и к Ирке он доехал за десять минут.

Она выскочила в новом кожаном плаще, новых сапожках на высокой «шпильке», красивая, загорелая. Ловко прыгнула в машину, чмокнула в щеку.

– Опять ездила со своим козлом? – не удержался он. – Сколько можно!

– А вот разбогатеешь, буду только с тобой ездить! – улыбнулась она. – Тем более, у него дела плохо пошли. Куда направляемся?

Обычно они заезжали в какое-нибудь кафе. Потом делали круг по городу, выезжали на Южный мост и выскакивали на левый берег. На пустынных пляжах или в лесополосе, тут и там стояли машины с потушенными фарами. Некоторые из них ритмично покачивались, как и их «Фольксваген»…

Но сегодня Иван вроде бы бесцельно катал подругу по городу. Ирка болтала о том, как хорошо жить в вечном лете. Похоже, про отца она ничего не знала.

– Так что там с твоим этим… Питоном? – как бы между делом спросил Иван.

– Ну его на фиг! Видно, разорился. Раньше вокруг десять человек крутились, охранники ни на шаг не отходили… А теперь сидит один у себя в доме, как хорек в норе! Звонил, звал в гости, но я не пошла. Зачем он мне теперь?

Иван хмыкнул:

– А раньше бегала, стоило ему свистнуть. Видел я, куда ты летела, как наскипидаренная…

Машина свернула в район коттеджной застройки. Кованые ворота, высокие заборы, выглядывавшие из-за них особняки словно соревновались размерами и вычурностью.

– Не летела я никуда, – обиженно надула губы Ирка. – Это мухи летают!

– Вот сюда, кажется, – Иван ткнул пальцем в ближайший коттедж, покрашенный зеленой краской. – Он же тут живет, да? Домик-то явно на хозяина похож. Толстый, как твой Питон. И по цвету подходит.

– Не угадал, – с неохотой буркнула Ирка. – Вовсе не этот, а во-он тот, беленький. Через перекресток. Я и была там всего пару раз.

– Рассказывай, – усмехнулся парень. – Как будто я не знаю.

– Ванечка, опять?! Я же сказала, не нужен он мне!

– Ладно, ладно. Проехали.

Отвлекая внимание Ирины, он указал в противоположную сторону:

– Ничего себе замок! Я такой же построю.

– В гости позовешь? – обрадовалась она избавлению от скользкой темы.

– Посмотрим. Такое приглашение надо еще заработать.

– За этим дело не станет. Поехали на левый берег или в парк Победы. Или за заправку…

Домой Иван вернулся поздно, мать уже спала. Значит, на вопрос привязчивого мента об отцовских вещах можно было ответить прямо сейчас. Скрипнула дверь кладовки. Приставив лестницу, он взобрался на антресоли, порылся во всяком хламе и, наконец, вытащил кейс, покрытый толстым слоем пыли. Кода он не знал, поэтому пришлось поддеть замки отверткой. Слабый металл хрустнул, крышка открылась.

Парень даже присвистнул от изумления. Перед ним лежали десять стодолларовых пачек в банковских бандерольках. Ровно сто тысяч! Странно, но особой радости он не ощутил. Равнодушно пролистал обнаруженный в боковом кармане блокнот. Фамилии, столбцы цифр – ничего не понятно! Может, именно за такие записи и убивают? Бррр! Осмотрел два паспорта с отцовскими фотками, но на разные фамилии. Один даже с открытой американской визой… Да, батя хорошо подготовился к неожиданностям, но все оказалось напрасно… А это что за сверток – тяжелый, с угловатыми очертаниями? Замирая от предчувствия, Иван развернул чистую белую ткань. Тускло блеснула вороненая сталь, розовая ребристая рукоятка удобно легла в ладонь. «ПМ» с двумя обоймами! Любуясь оружием, Иван откинулся назад, не замечая, как ребра полок больно упираются в спину.

– Да, товарищ подполковник, отец оставил кое-какие вещи: сущую ерунду!

Он отложил пистолет с обоймами в сторону, а кейс обвязал веревкой и положил на место.

Три дня Питон беспробудно пил, как когда-то в далекой молодости. Правда, тогда он дул дешевый «крепляк», а сейчас нажирался выдержанным виски и дорогим коньяком. Но сути дела это не меняло: жесточайшее похмелье и свинцовая голова утром, терапевтические дозы алкоголя в течение дня и очередная «мертвая петля» вечером. В огромном доме он остался один. Охрана снялась без всяких объяснений, а прислуга – зрелая семейная пара, путано сослалась на внезапно приехавшую дочь с маленьким ребенком…

Телефон не звонил, кореша не заходили. Да и не было у него больше корешей! Гарик, сука, красиво сделал предъяву! Хорошо, конечно, что его отпустили живым со сходки, но в одиночестве бандит существовать не может. Без поддержки мощной группировки, без членства в «обществе» его могли замочить в любой момент! Питон запер бронированную дверь, опустил рол-ставни и в полумраке сидел перед монитором видеонаблюдения, положив под руку «Макарыч». С виду пистолет не отличался от боевого «Макарова», но стрелял резиновыми пулями. Зато на него была лицензия. А сейчас это очень важно – за настоящую пушку его с удовольствием упрячут на пять лет, и даже откупиться не удастся…

Питон допил очередную бутылку и достал из бара новую. Скучно! Пересмотрел все гангстерские фильмы, переслушал музыку, тупо бродил по огромным комнатам, обставленным резной мебелью и кожаными диванами. Несколько раз звонил Ирке, но та, сука, отказывалась. Вызывать проституток он боялся: на их плечах в дом могли войти киллеры.

Голубой «Джонни Уокер» по девять тысяч за бутылку обжигал гортань, как обычный спирт. Хваленого тонкого вкуса он не различал – самогон и есть самогон… Чем заниматься? Можно уехать на Кипр, в хороший дом, но сколько там высидишь? Месяц? Три? Полгода? Чем там заниматься? Бабки тают быстро, придется возвращаться… Но на чем делать бабло здесь? «Ставить крыши», как в молодости? Не по возрасту и не по рангу, да и не даст никто – территории поделены… Ни в какой бизнес его не пустят: ни в наркоту, ни в оружие, ни в б…ей… В Тиходонске строгий порядок, «варягов» тут не признают. Это раньше он был речпортовским авторитетом, а сейчас изгой-одиночка… Нет, надо искать новых кентов!

Питон позвонил Валере Коту.

– Слышь, братан, у меня тут непонятки с пацанами… Слыхал уже? Да фуфло это все! Я хочу к вам перейти. Можешь с Карпетом побазарить? Я же сказал – фуфло это! Ладно, внюхал!

Он забросил трубку в угол. Переходить из одной группировки в другую не принято. Перебежчиков не любили во все времена, а тут вдобавок на него Валета подвесили… Но делать нечего!

Питон нашел трубку, набрал еще несколько номеров – бесполезно, с ним даже говорить не хотели! Но он звонил еще и еще, к вечеру повезло: Васек Жженый сказал, что пробьет тему с Корейцем. Тому по барабану, кто кого валит, ему нужен крепкий бригадир на оптовый овощной рынок. Забили «стрелу» на завтра. Вечером Питон не выпил ни капли, утром принял душ, побрился, доел сосиски из холодильника и впервые за неделю вышел из дома.

По бледному небу гуляли серо-черные тучи, воздух пах мокрыми листьями. Скоро очередная порция ледяного осеннего дождя прольется на уныло притихший город. Сырость проникала под одежду. Питон поежился, поднимая воротник пальто. Тиходонск медленно, но верно погружался в зиму. На новой работе надо себя поставить, значит, на солнечный Кипр в ближайшее время попасть не светит. Но ничего. Надо перетоптаться – и все будет, как прежде… Лишь бы Ким взял его к себе!

Хорошо смазанные створки беззвучно разошлись в стороны. Питон повернулся к машине, но вдруг краем глаза заметил какое-то движение. Опасность! Питон вздрогнул, мгновенно покрываясь потом. Через дорогу к нему бежал Валет! Не такой, как в последнее время, а молодой, из их далекой общей юности. Он быт вертким, юрким и быстрым, и он наводил пистолет!

Тело Питона оцепенело, он не мог сделать ни шагу. Время остановилось. Понимая, что не успевает, Питон рвал «макарыч» из кармана. Последняя секунда тянулась подобно истончающейся нити паутины, на которой была подвешена его жизнь… В нее вмещались и вялые, будто чужие мысли, и дикий крик, выползающий из распахнутого в ужасе рта, и умирающая надежда на спасение… Нить разорвалась с треском. Это быт первый выстрел. Но он еще жил и широко открытыми глазами смотрел, как молодой Валет, подхватив пистолет двумя руками – как в кино, наводил на него ствол… «Бах! Бах! Бах!»

Руки дрожали, ствол дергался в диком танце. Грохот больно бил по барабанным перепонкам. Иван не понимал, что происходит. Он стрелял с пяти-семи метров, но Питон стоял, как заговоренный. Пули свистели мимо, щелкали о черный «Ленд круизер», чиркали по одежде, прошивали жировые складки на боках. А вот серьезных попаданий не было. Питон, наконец, достал «макарыч» и выстрелил в ответ – раз, второй, третий…

Это выглядело, как в азиатском кино, славящемся режиссурой боевых сцен. Противники палили друг в друга почти в упор. Вперемешку гремели звонкие и глухие выстрелы, летели и прыгали по мостовой гильзы, раненый Питон качался, а Иван торопливо достреливал обойму, ожидая, что бандит вот-вот рухнет на дорогую мозаичную плитку. Последняя пуля разворотила Питону плечо, а ответный заряд угодил молодому Валету в область сердца…

Почувствовав удар и боль в груди, Иван понял, что убит. Он упал на чистый асфальт, дыхание перехватило, он задыхался – наверное, прострелено легкое. Ледяной ужас смерти сковал все его существо. Звенящая тишина навалилась сверху, заполонила окружающий мир. Ему стало не до Питона. И вообще ни до чего. Только один вопрос, над которым он никогда не задумывался, стал самым главным!

Сидя на асфальте, Иван рванул легкую кожаную курточку с дыркой напротив сердца. Кровь не била фонтаном, ее вообще не было! Срывая пуговицы, он распахнул рубашку. Под соском торчало что-то черное. На смертельную рану это было совсем не похоже. Он подцепил непонятную штуку ногтем. Из углубления в коже выскочил резиновый шарик. В ссадине показалась капелька крови. Но это была не пуля!

От облегчения захотелось кричать. Иван внезапно понял, что он жив, а рана не представляет опасности! Шок прошел, внезапно накатившая апатия испарилась бесследно. Бешеная энергия ярости вернулась, наполняя тело прежней силой. Он поднял пистолет. Затвор застрял в заднем положении, Иван быстро вставил новую обойму, вскочил.

Питон сидел у своего простреленного джипа и, распахнув пальто, ощупывал окровавленные бока. Он тоже был в шоке. Рядом валялся никчемный «Макарыч». Иван подбежал вплотную и инстинктивно отбросил резинострел ногой. Массивный грузный мужчина трясся, как эпилептик, и что-то беззвучно шептал толстыми губами. Теми самыми губами, которые отдавали приказ убить отца. Которые слюнявили Ирку. Которые, которые, которые…

«Бах! Бах! Бах!» – Иван вытянул руку и в упор расстрелял всю обойму.

Он ничего не чувствовал и не ощущал никаких эмоций. На этот раз все восемь пуль попали в цель – с одного метра трудно промахнуться.

Питон кулем повалился на бок, распластавшись под высокой подножкой «Ленд круизера» с дьявольским номером «666». Казалось, что он собирался прокатиться в ад, но машину повредили, и он отправился туда своим ходом.

Через два часа, когда делали осмотр места происшествия, в цветочной вазе на веранде следователь нашел пистолет «ТТ», из которого застрелили Валета. Это никого не удивило. Странным показалось только то, что Питон не избавился от опасной улики, да еще хранил ее в столь неподходящем месте. Но странности, как известно, к делу не пришьешь.

К вечеру арестовали Ивана Кваскова. Лис приходил к нему в СИЗО и в очередной раз пытался завербовать, но опять безуспешно. С учетом всех обстоятельств дела, Кваскову-младшему дали шесть лет. Опять-таки с учетом всех обстоятельств дела, на зоне он стал авторитетом. И конечно, навсегда пропал для речного флота – Лис опять оказался прав!

Кладбище кораблей – довольно жуткое место, особенно в сумерках. Однако новый глава речпортовской группировки приехал на встречу один. Он сильно рисковал, но другого варианта у него просто не было. По тряской, из положенных встык железобетонных плит, импровизированной дороге он подъехал как можно ближе к воде. Точнее, к нагромождению гулких корпусов списанных сухогрузов, танкеров, барж, буксиров, речных трамвайчиков и даже полностью раскуроченных «пассажиров». Огромные угловатые тени надвинулись на старые проржавевшие «Жигули», полностью поглотив желтый свет слабеньких фар. Выключив мотор, он неспешно выбрался из машины, осветив салон, повозился под задними сиденьями и достал белый полиэтиленовый пакет с рекламой сигарет «Кэмел». Он мог найти его и на ощупь, но если за ним кто-то наблюдает, а он наверняка знал, что так и есть, – пусть убедится, что больше в машине никого нет.

Спокойно помахивая желтым верблюдом, Гарик двинулся вдоль берега. Он был в синих спортивных штанах, дутой черной куртке, белых кроссовках и вязаной лыжной шапочке – экипировке своей бурной молодости. Где-то тихо хлюпала вода, пахло ржавым железом, мазутом, сыростью и тиной. И еще опасностью, которая всегда сопутствовала таким делам. Он обошел наполовину выброшенную на песок баржу и оказался в закутке, с трех сторон огороженном от остального мира холодными телами речных судов, а с четвертой – высокой горой песка, намытой в незапамятные времена неизвестно для чего. Место навевало тоску и безотчетный страх. Возможно, здесь еще бродили души пацанов из команды Крокодила, которых они постреляли на большой «стрелке» в девяносто первом.

Полуразрушенные мостки вели к некогда ослепительно белому, а теперь грязно-желтому корпусу некогда трехпалубного «Максима Горького» – лучшего круизного лайнера восьмидесятых. После того, как комфортабельный «пассажир» вошел в несудоходный пролет волжского моста, палуб осталось две – верхнюю срезало, как ножом, вместе с кинозалом, где смотрели кинокомедию «Бриллиантовая рука» двести пятьдесят пассажиров…

Гарик поднялся на борт и прошел в просторный зал бывшего ресторана, который теперь быт переоборудован под жилое помещение: стол, кресла, несколько кроватей, диван, телевизор и ДВД-плеер, даже саморегулирующийся отопительный котел на мазуте, подаваемом из двухсотлитровой бочки на палубе.

Котел быт горячим, но свет не горел, и никаких следов присутствия человека не наблюдалось. Ничего странного – именно этого Гарик и ожидал. Он зажег лампочку, включил телевизор, устроился в глубоком кресле, достал из куртки фляжку и несколько мельхиоровых рюмок, входящих одна в другую, налил коньяку, выпил, снова налил. На экране мелькали женские ноги, на фоне которых безголосый певец горланил какую-то бессмысленную песню.

– Кайфуешь, братан? – раздался сзади тягучий голос, то ли с насмешливыми, то ли с угрожающими нотками.

– Заходи, не бойся, – не шевелясь, весело отозвался Гарик. На самом деле веселье было наигранным. Просто человек за спиной не любил резких движений, не любил задумчивости и угрюмости, да много чего не любил. И лучше было не становиться объектом его нелюбви.

– Небось следил: нет ли лишних людей? В машину заглянул, к воротам вышел? – шутливо продолжил Гарик.

– Да нет. Просто погулял. Встань и не поворачивайся. Хочу проверить твои карманы…

Гарик выполнил требование, и умелые руки быстро ощупали его с ног до головы.

– Как не боишься без ствола ходить? – насмешливо спросил тягучий голос. – Время-то неспокойное…

– Я человек мирный, зачем мне ствол…

Ответом стал нечеловеческий, похожий на клекот орла смех.

Наконец, «гость» появился в поле зрения. Он был одет по моде молодежных «команд» – во все черное: черные высокие ботинки на толстой подошве, черные широкие «рэперские» штаны с карманами на коленях и черную кожаную куртку. Бритая голова, каменное лицо, на котором застыла постоянная угроза, страшные пустые глаза. Руки он держал в карманах. В правой должен быть пистолет, а в левой – граната с разогнутыми усиками чеки. При его профессии это нормальные предосторожности.

Бритоголовый сел напротив, изучающе рассматривая гостя. Тот беспокойно заерзал. Не только потому, что от человека исходили биоволны хищного зверя. Если бы кто-то увидел нового руководителя речпортовских с одним из самых известных в узких кругах киллером России, весь тщательно продуманный и блестяще реализованный план лопнул бы с треском, как и его хитроумная голова.

– Здорово, Еж, – пересиливая себя, дружелюбно улыбнулся Гарик. – Как тебе наша гостиница?

– Люкс. Я как-то три дня в выпотрошенной лошади лежал…

– Крысы не мешали? Тут их тысячи…

– Тем лучше. Если бы жратва кончилась, я б их жарил! Дружеский разговор не складывался.

– Пацаны не заглядывали?

– Нет. Ты бы знал.

Еж едва заметно усмехнулся. Нет, просто расслабил уголки губ, удивляясь глупости вопроса. Действительно, вожак первым узнает об убитом пацане.

– Новости смотрел?

– А как же! Клево ты этого лоха подставил! – Сейчас на каменном лице мелькнула настоящая улыбка и тут же пропала. – А кто его грохнул? Твои пацаны?

Гарику не хотелось говорить на эту тему. Но приходилось. Еж не любил, когда ему не отвечали.

– Парнишка один. Сын Валета. – Он опрокинул очередную рюмку и снова наполнил ее из фляжки.

– Кра-а-а-си-и-и-во-о-о… – задумчиво протянул Еж. – Значит, ты на этого лоха Валета повесил, и все поверили? Даже сын?

– Поверили. – Гарик в очередной раз опрокинул рюмку.

– Ладно. Где «бабло»?

Так же молча, Гарик поднял с пола желтого верблюда и медленно положил на стол.

– Сколько здесь?

– Пятьдесят, как договаривались.

– Сам считал?

– Сам. Но лучше проверь…

– Ни к чему. Твоя ошибка – твой ответ.

Тем не менее Еж заглянул в пакет и небрежно перебрал пачки.

– Тут у нас какие-то «чистоделы» объявились. Пацанов авторитетных валят, начальников… Знаешь их? – спросил Гарик.

Еж отвлекся от денег и наградил его таким взглядом, что босс речпортовских побледнел.

– Имей в виду, за такие вопросы язык отрезают. Вместе с головой. Ты меня понял?

– Да понял, понял… Это я просто… Болтают разное… Выпьешь на дорожку?

Еж сглотнул слюну, ненадолго задумался, кивнул.

– Давай. Только глотни вначале сам, прямо из горлышка!

Гарик жадно припал к фляжке.

– Хватит, хватит!

– Хороший коньяк. – Гарик вытер рот тыльной стороной ладони, поставил рюмку.

– Другую дай, – потребовал Еж.

– На, сам выбирай!

Еж выщелкнул блестящий мельхиоровый цилиндрик, Гарик налил.

– Давай, за удачу! Могу тебя вывезти из города, чтоб спокойней.

– Обойдусь.

Не чокаясь, они выпили. И Еж упал со стула.

Гарик подскочил, проверил карманы. Он немного ошибся. Пистолет был в левом, а граната – в правом. Но усики чеки были действительно сведены, чтобы быстрее выдернуть. Он их развел – от греха подальше. Кроме оружия, при Еже ничего не было. Гарик ухватил еще теплое тело под мышки, вытащил на палубу. После демонтажа машинного отделения сквозь все тело судна шла большая дыра от дымовой трубы. Сюда он и сбросил труп. В трюме сильно плеснуло. Гарику показалось, что он услышал писк тысячи голодных крыс. Завтра от Ежа останется начисто обглоданный скелет.

Гранату он забросил в реку. Потом вернулся в зал, надел перчатки и собрал мельхиоровые рюмки. Во всех, кроме одной, на донышке имелась капля цианистого калия. Раньше он не доверял ядам, оказывается – зря. Вырубил котел, допил из горлышка коньяк. Пистолет неизвестной конструкции сунул в карман, взял пакет с верблюдом. Осмотрелся – вроде все в порядке… Отключил свет и телевизор, вышел на палубу. Хотел бросить рюмки вслед за трупом, но передумал: как бы крысы не передохли – такая вонь поднимется, что привлечет внимание. Поэтому бросил за борт – вода все смоет…

Держа пистолет наготове, Гарик добрался до машины, выехал в город, уже с набережной забросил оружие в Дон.

– Правильно говорят: «Концы в воду!» – негромко сказал новый главарь речпортовской ОПГ.

Теперь ему ничего не угрожало. По крайней мере так он думал.