"Последняя игра" - читать интересную книгу автора (Рыбин Алексей Викторович)Глава тринадцатаяНастя не чувствовала себя потрясенной, оказавшись в Америке, даже не в Америке, а в центре мира, в Нью-Йорке. Так, по крайней мере, говорили об этом городе знакомые американцы, с которыми она общалась в Питере. Ну аэропорт Кеннеди, чернокожие таможенники, очень недружелюбные, глядящие с подозрением и холодной неприязнью, не отвечающие на улыбки. Аэропорт как аэропорт, разве что большой. И чистый. Это было первым, что порадовало Настю. Разительно отличался аэропорт Кеннеди от любого местечка в Питере, если это местечко не принадлежало какому-нибудь бандиту или барыге и не охранялось тремя цепями крутоплечих молодцев. Их встретил черный, «семейный», вместительный, как небольшой автобус, «Форд» с чернокожим водилой за рулем. В машину улыбчивого – первого веселого чернокожего, которого Настя увидела в Америке, – поместились все, тем более что багажа никто с собой не вез. Рядом с водилой сел Грабко, который подробней, чем все остальные знал, куда ехать и что вообще им здесь делать. Возле него хватило места и Насте, а сзади уселись Баскет, за всю дорогу из Пулково-2 до Кеннеди не перебросившийся ни с кем из попутчиков ни единым словечком и продолжавший молчать, пока они ехали до Манхэттена, и Кислый, имевший тоже довольно хмурый вид. Олег назвал адрес гостиницы, куда Михалыч приказал им ехать сразу из аэропорта, и через сорок минут виляния по кружащим мимо каких-то ободранных стен хайвеям, моста через Ист-Ривер, пестрых кварталов Чайна-Тауна, изматывающего ползания по Шестой авеню, запруженной машинами, передвигавшимися со скоростью хорошего пешехода, они миновали Центральный парк и наконец вылезли из остановившегося «Форда», оставив улыбающегося черного водилу с двадцатью долларами чаевых. Олег знал, что прокат машины и работа водителя оплачены на четыре дня, а навыков «нового русского», дающего на чай не меньше стодолларовой бумажки, он еще не приобрел. Они занялись новым для каждого из них делом, правда, оказавшимся простым и быстрым, – расселению в американском отеле хорошего, не «экстра», не «пять звезд», но вполне приличного класса. Все дела в банке они сделали в тот же день. Настя не ожидала, что это займет всего час. Привыкнув к отечественной бюрократии, она думала, что и тех четырех дней, за которые они собирались решить все финансовые проблемы, им не хватит даже для начала этой деятельности по снятию денег с засекреченного Клементьевым счета. Единственной неприятной процедурой для Насти было снятие отпечатков ее пальцев, проделанное в какой-то комнатке банка, куда ее увели под охраной, оставив русских спутников в общем операционном зале. Ровно через час она получила свеженькую, красивую, словно игрушечную, кредитную карточку, и в комнатку, где брались ее отпечатки, пригласили Олега. «Господин Грабко», – обратился к нему служитель в ослепительном черном костюме, словно не сшитом из хорошей ткани, а вырезанном из мрамора. О складках даже речи быть не могло, здесь, скорее, возникало опасение, как бы обладатель сверхкостюма не поцарапал окружающих брючными стрелками и лацканами пиджака. Олег вышел еще быстрее, чем Настя, тоже пряча в карман карточку, улыбнулся сухо и сказал Кислому: – Все. Можно, собственно, возвращаться. – Пошли пожрем чего-нибудь, – буркнул Баскет. Торжественность обстановки и значимость происходящего не произвели на него ровным счетом никакого впечатления. Как и на Настю, к ее удивлению. Она за последние годы столько имела дел с деньгами, столько их видела и в стольких банках бывала, правда, только питерских, (но – какая разница!), что сегодняшний день навевал на нее скорее скуку, чем какое-то подобие восторга, которым вдруг засветился Грабко. «Еще бы, – усмехнувшись про себя, подумала Настя. – Бывший опер вдруг стал почти банкиром. Да не где-нибудь, а в центре Манхэттена…» Манхэттен же ее не удивил. Она даже расстроилась – настолько он оказался похож на то, что она видела тысячу раз в кино, по телевизору, рисовала в своем воображении по рассказам знакомых, бывавших здесь. Параллельно-перпендикулярные авеню и улицы, пронумерованные, как линии на Васильевском острове, баскетбольные площадки прямо в центре города, огороженные проволочной сеткой, за которой высоченные здоровенные черные лупили друг друга тяжелыми мячами, веселые нищие, тоже большей частью чернокожие, все почему-то с синим отливом, тысячи машин, магазины, товар из которых, кажется, вываливался прямо на улицы, номер в отеле… На самом деле, она понимала, что не вовремя оказалась в этом фантастическом городе, случись ее приезд сюда в другое время и при других обстоятельствах, она бы неделями, наверное, болталась по ночным улицам Вилледжа, по тому же Чайна-тауну, по Центральному парку. А сейчас, в сумасшедшую нью-йоркскую летнюю жару, у нее не было никаких желаний, кроме одного – скорее вернуться домой. Неспокойно она себя чувствовала, то ли интуиция развилась под влиянием Андрея, то ли какая-то связь у них возникла, но Настя почему-то была уверена, что происходит что-то не то, что они – вместе с Андреем – попали в чью-то комбинацию, где их разыгрывают втемную, и что завершение этой комбинации не рассчитано уже на их участие, что они должны где-то в середине игры выйти из нее. Не по своей воле, естественно. Как и вошли они в эту игру по желанию играющих, так и выйти должны, подобно пешкам, снимаемым с доски равнодушными пальцами. Ну, пусть не пешками, пусть даже ладьями. От этого не легче. Какая-то неотвязная мысль сидела в ее голове, и она не могла ее сформулировать, не могла на ней сосредоточиться. Мысль ускользала, но все время мешала, как заноза, маленькая, невидимая глазом, но беспрерывно зудящая и не дающая покоя. И все время она возвращалась к тому часу, когда они прощались с Михалычем. Как-то странно он себя вел: посматривал на Андрея, на нее. Вроде бы обычно, но как-то… нехорошо. Кроме того, Настя думала, что сейчас самое время начать реализовывать ее давнишний план, который она скрывала не только от Андрея, но и, все чаще и чаще, от самой себя, не хотела думать о том, что затеяла почти год назад… Сейчас, кажется, была та самая возможность начать действовать, но, с другой стороны, Андрей ведь не в курсе, кто его знает, как он отнесется к ее очередным диким выходкам. День прошел, как и не было. Она толком не увидела ни Манхэттена, ни вообще чего-то особенного. Пока они закончили все банковские дела, пообедали в ресторане отеля, времени на прогулки уже не осталось, равно как и сил. Следующее утро Настя застала в своем номере одна. Да и с кем ей тут быть? Просто отвыкла она спать в одиночестве… Протянула еще в полусне руку, чтобы привычно обнять Андрея, да не оказалось его рядом… Тут она вспомнила, где находится, и, быстро разлепив веки, спрыгнула на мягкий ковер, устилавший спальню. Все утро Настя бродила по номеру, рассматривая ковролин на полу, стены, покрытые белым пластиком, такой же, даже без подвески, потолок, сантехнику, и пришла к выводу, что ее квартира значительно уютней и богаче. Она не могла абстрагироваться и не сравнивать, а просто пользоваться предметами, поскольку все ее мысли были направлены туда, к Петербургу. Она садилась у окна номера, смотрела на Центральный парк, и думала, что, может быть, она все-таки не понимает всех тонкостей игры Михалыча. Ей же всего восемнадцать, и для этого возраста вполне естественно считать всех, кто старше тридцати, замшелыми дураками и думать, что ты лучше них разбираешься в ситуации. А может быть, это все-таки не совсем так? Может быть, она вообще не понимает, что творит Михалыч, да и Андрей, если уж идти до конца… Но думай не думай, а сидя на месте без дела, да еще в такой сумасшедшей дали от города, где и должны происходить главные события, ничего сделать нельзя. Надо возвращаться в Питер. Она вышла в коридор и постучала в номер Кислого. Не получив на это никакого ответа, Настя чертыхнулась и неуверенно пошла к двери, ведущей в апартаменты Грабко. Их связывало начало совместной работы с Михалычем, тогда они вместе помогли старому бандиту избавиться от мешающего ему Кривого, правда, тут еще неизвестно, кто кому помог – Настя тоже имела от этого беспредельщика массу проблем, но что было, то было, и отношения Насти с Грабко продолжали оставаться довольно теплыми, хотя виделись они теперь очень редко. Она сама не знала, что сейчас скажет Олегу, но его тоже не оказалось в номере. Грабко мог, конечно, быть и у Баскета, но идти туда Настя не хотела. Она чувствовала какое-то тревожное напряжение, исходящее от этого человека, который был преданным и верным слугой Михалыча, и что-то было у него на уме. Настя могла голову на отсечение дать, что не все, что ему приказал сделать Михалыч в Нью-Йорке, он еще сделал. Не только за тем он отправлен, чтобы проконтролировать Настины банковские дела. А вот зачем еще – это было загадкой. Чувствовала Настя и то, что это «что-то» касалось и непосредственно ее. «Что-то» было тревожным, и, пожалуй, от Баскета исходила осязаемая опасность. Совершенно неясная, но реально Настей ощущаемая. Она потопталась в коридоре, не зная, что теперь делать, стукнула еще раз в дверь номера Грабко, так, для очистки совести, и, спустившись на лифте, вышла на улицу. Она пошла вниз по какой-то авеню, она не помнила, какая это по счету улица… Вернее, не улица. Улицы, стриты – это те, что идут перпендикулярно, а это типа проспекта… Ровную сетку стритов-авеню с бесконечными прямыми углами разорвал Бродвей, наискось пересекающий весь Манхэттен, и Настя на мгновение замерла, не зная, куда ей повернуть: прямо по Шестой – она уже выяснила, что ее авеню – Шестая, – или в сторону, по уходящему вперед и чуть вниз Бродвею. Победил Бродвей. Ей хотелось дойти до интригующего Вилледжа, места, где она мечтала побывать в первую очередь. Тусовка. Так в Питере называлось то, что, по слухам, происходило в Вилледже день и ночь. По ее расчетам, знаменитый Вилледж вот-вот должен был начаться, но пока она не видела разницы между теми «блоками», где был их отель, и окружающим пейзажем. Она не заметила, как свернув с Бродвея, миновала Юнион-сквер, оказавшись уже в том самом Вилледже среди маленьких магазинчиков, картинных галерей, распахнувших свои двери в первых этажах почти каждого дома, и толпы совершенно иного, чем, на Бродвее, вида. Толпа была то что надо. Через пять минут Настя уже забыла о том, зачем прилетела сюда, о своих не самых приятных для далекого путешествия спутниках, об опасности, которую никак не могла определить, но которая давила на нее с каждым часом все сильней и сильней. Настя глазела по сторонам, и вдруг ей показалось, что она вернулась года на три назад, что у нее нет никаких проблем, кроме как перекусить, может быть, выпить пивка, прорваться на хороший концерт, поболтать с друзьями… Публика на улицах Вилледжа очень напоминала ей ее питерское окружение трехлетней давности. Разве что одеты были здесь более консервативно… Хотя попадались и панки с гребнями, в заклепанной коже, оборванных, превращенных в самопальные шорты джинсах… Она увидела двери музыкального магазина – «Revolver» – гласила вывеска над входом – и решила зайти, сравнить ассортимент и поглядеть, как работают продавцы в этом «Револьвере». Отличаются ли чем от тех, что трудились в Настиных питерских заведениях. Она уже занесла ногу на ступеньку, как пиканье радиотелефона словно отбросило ее на шаг назад. – Алло! Алло! Ну кто там еще? Телефонный звонок вернул ее к действительности: к питерским кровавым разборкам, ко всем этим Кривым Сашам, Михалычам, миллионам долларов, черт бы их подрал, вышибанию долгов, подмазыванию налоговых служб – суета, суета, противная и съедающая всю жизнь, которая здесь, в Вилледже, наглядней, чем где бы то ни было, разноцветным шумным потоком бежала мимо. – Настя! Ты где? Говорил Кислый. В голосе его была даже не тревога, а какая-то паника. Настя впервые слышала, чтобы уверенный, всегда спокойный, даже когда выезжал на разборки со стрельбой и прочими прелестями, не теряющий этого внешнего каменного спокойствия человек, сейчас говорил, давясь словами и проглатывая окончания. – Ты в порядке?! – Да. А что такое? – Ты далеко? Где? Где?! – В Вилледже… – Это что еще за Виллидж? Деревня?.. Настя прыснула. Кислый был человеком образованным, но что такое Гринвич-Вилледж, почему-то не знал. Или забыл… – Нет. Это рядом… – Быстро бери тачку и в гостиницу. Ко мне в номер. Ни с кем по пути не разговаривай, не тормози… Очень аккуратно, Настя, дело серьезное… Давай, жду… Настя сунула телефон в карман куртки и огляделась по сторонам. Разноцветные улицы Вилледжа утратили вдруг свою прелесть, исчезли легкость, непередаваемое чувство полной личной безопасности. Действительно, расползлась по всему миру русская мафия, и Настя вдруг поняла, что ни о какой безопасности, ни о какой удаленности от Питера не может идти и речи. Если захотят, достанут везде, никакой Нью-Йорк не спрячет. Вот хоть этот шофер – черный – Михалыч арендовал машину, а кто знает, что он тут еще арендовал? Не «ведут» ли Настю сейчас люди Михалыча, не следят ли за каждым ее шагом? Кто? Да кто угодно. Откуда она знает, как могут выглядеть американские бандиты? Может быть, вот этот хиппан, присевший завязать распустившийся шнурок высокого десантного ботинка, поглядывающий на нее с противоположной стороны улицы? Или тот дядька в пиджаке, только что вошедший в магазин и глянувший на нее сквозь стеклянную дверь? Откуда ждать подвоха? Настя сделала глубокий вдох. Главное – не паниковать. Не хватало еще приступа мании преследования. Она быстрым шагом дошла до Седьмой авеню, остановила такси, пропустив две машины, и села только в третью. Наивная защита, но лучше перестраховаться, чем недостраховаться… С чаевыми до отеля получилось всего пятнадцать долларов. Машина ползла, тормозя на каждом перекрестке, Настя оглядывалась, вертелась на заднем сиденье, чем заставила водителя, с виду очень похожего на русского, но оказавшегося поляком, хмыкнуть. – Девушка – шпион? – спросил он по-английски. – Нет, – сказала Настя. – Девушка – турист. – Россия? – снова спросил водила. – Да. – О-о, много бандитов в России… очень богатые люди приезжают к нам. Очень. Хорошие клиенты… Раньше было не так. Раньше вас называли пылесосами… Настя не поддержала глубокомысленные рассуждения водителя, сунула ему двадцатку, выскочила из машины, вбежала в двери отеля, чувствуя, что волнение ее нарастает с каждой секундой. Почему-то она была уверена, что Кислый сейчас скажет, что с Андреем произошло несчастье. Она не могла объяснить причину этой уверенности, но других мыслей в голове не возникало. Дверь Кислого была заперта. Настя стукнула несколько раз, почти крикнула: «Это я, я…» Наконец дверь приоткрылась, Кислый выглянул в щелочку и, увидев, что Настя стоит в коридоре одна, распахнул дверь, сказав: «Заходи быстро…» Настя вошла в номер, миновав прихожую, оказалась в большой комнате с широким, во всю стену, окном, выходящим прямо на Центральный парк. Но не вид из окна привлек ее внимание. Грабко сидел на диване, стоящем сбоку, спинкой к окну, и смотрел на Настю. Пиджак его был выпачкан известкой, кирпичной пылью, губа разбита, под глазом вызревал черно-красный, вполне традиционных размеров и форм синяк. Белок сощуренного, заплывшего левого глаза был сплошь красным, видимо, от удара лопнули сосуды и произошло обычное в таких историях дело – местное кровоизлияние. – Никто за тобой не шел? – спросил Кислый, и Настя увидела, что в правой руке он сжимает пистолет. – Нет, – ответила она, стараясь держаться спокойно. – Хорошо. Садись и слушай. Олег глубоко вздохнул, хлопнул себя по коленям и начал рассказывать. Говорил он очень гладко и складно. Настя поняла, что всю историю он излагает уже не первый раз, скорее всего, во второй. Судя по его виду, он только что откуда-то явился, не успев ни помыться, ни переодеться, сразу встретился с Кислым и все ему рассказал, а вот теперь они вызвали Настю. И чем дальше он говорил, тем яснее становились для нее причины таинственных, неопределенных страхов, и страхи эти, как ни странно, с появлением их источника уходили. Оставались только уверенность и понимание неотложности принятия каких-то решений. А каких – это надо было определить здесь и сейчас всем троим. Ранним утром в номер Олега постучали. Он выпрыгнул из постели и, не надевая брюк, кинулся в прихожую. Надо сказать, что Грабко тоже испытывал какую-то напряженность, все время ожидал подвоха непонятно откуда и с какой стати, но был уверен, что Михалыч отправил их вдвоем с Баскетом не только для того, чтобы посмотреть, как Настя получит свою кредитку. Ну и чтобы он, Олег, получил свою. Он делал эти выводы хоть и недолго, но довольно плотно пообщавшись с Михалычем. Он не мог считать свои отношения со старым вором, из бандитов вылезшим во власть, близкими – таких у Михалыча вообще ни с кем не было, но узнал его Грабко все-таки получше, чем те работники мэрии, с которыми Михалыч, вернее, господин Логинов общался в рабочие официальные часы. – Кто там? – бодрым голосом, словно и не поднял его с постели ранний посетитель, спросил Олег по-английски. – Баскет. Напарник Олега говорил по-русски. Интонации его голоса звучали так, как будто, выдержав тягомотину дурацких детских забав и ненужных прелюдий, он наконец-то добрался до настоящего дела и теперь отбросил все шутки в сторону. – Открывай давай, времени у нас нет. Олег открыл дверь и впустил «коллегу». – Одевайся, братан, ехать надо. – Куда, если не секрет? – Увидишь. Потом Баскет повторил буквально слово в слово то, о чем Олег только думал: – Думаешь, Михалыч нас только ради твоей кредитной карточки погнал? Как бы не так. Старик, блин, отдохнуть ведь не даст. Если уж куда гонит, то по полной загружает… Олег решил не ломать голову над догадками, а делать то, что предлагает Баскет, и смотреть, куда же он клонит и чем сегодняшний день закончится. Действовать по обстоятельствам, одним словом, как частенько ему предписывалось начальством еще в его бытность оперуполномоченным. Выйдя из отеля, они сели в тот же самый черный «Форд» с тем же улыбчивым, полным и каким-то домашним, черным водилой. – Его зовут Коля, – сказал Баскет с заднего сиденья, указав на водилу. – Хай, – кивнул тот. – Ник. Можно – Коля… Он говорил по-русски с мягким округлым акцентом, но более чем прилично. По его интонации было понятно, что он понимает все: и идиоматические обороты, и слэнг. Ориентируется, короче говоря, в русской речи так же, как и в английской. – Олег, – сказал Грабко, стараясь не показывать своего удивления. Еще один человек Михалыча, на этот раз – негр… Ну и что, в конце концов, такого удивительного? Почему бы черным не работать на этого мафиози? Однако и связи у шефа. И впрямь паутину по всему миру распустил… – Поехали? – спросил Коля-Ник. – Да, давай. Больше никого не будет пока, – кивнул Баскет. Машина тронулась с места мягко, бесшумно. Выскочила на Сорок вторую улицу, про которую Олег был наслышан как о месте, изобилующем притонами, публичными домами, пушерами, «голубыми» и прочими прелестями капитализма. Он вертел головой, но вполне приличная, роскошная с виду улица не намекала даже на свой криминальный характер. – Все переделали здесь, – словно прочитав его мысли, сказал улыбающийся Ник. – Года за три перестроили всю улицу. Почище стало, да? – Наверное. – Олег пожал плечами. – Впервые здесь? – Да. – Хорошо… Ник крутанул руль вправо, и машина ушла в лабиринт каких-то развязок, асфальтовым клубком закрученных прямо в центре города, за кубическим зданием центрального автовокзала. Олег не спрашивал, куда они едут. Он смотрел в окно, сначала пытаясь запомнить бесконечные повороты, которые, кажется, происходили на одном месте. Но потом, когда машина, в очередной раз свернув почти под прямым углом в какой-то асфальтовый рукав, оказалась в бесконечном тоннеле, освещенном, впрочем, не хуже, чем город наверху под утренним солнцем, он понял, что они нырнули под Гудзон и удаляются от Манхэттена. – Линкольн-таннел, – сказал Ник. – Тан-нел, – повторил он по слогам, словно для того, чтобы Олег лучше понял. – О'кей, – кивнул Грабко. – Таннел, так таннел. А куда едем-то? – спросил он наконец, придав голосу полнейшую беззаботность. – В хорошее место. Недалеко осталось, – ответил Баскет. – Недалеко, это правда, – подтвердил Ник. – Недалеко совсем. Хобокен. – Хобокен? Что это? – Город, Нью-Джерси, Хобокен, – ответил водитель. Это мало что прояснило, но Олег кивнул, словно был полностью удовлетворен ответом. Хобокен, так Хобокен. Мимо проносились аккуратные кирпичные домики, точнее, «домиками» они казались после небоскребов Манхэттена, на самом деле, это были высокие, пяти и семиэтажные здания, очень европейского вида. Вообще, у Олега создалось ощущение, что миновав Линкольн-тоннель, они оказались в Берлине, или в Лондоне, или, в крайнем случае, в Питере на Петроградской… Очень не похож был город Хобокен на сверкающие блоки Манхэттена. Вот именно – сверкающие. Здесь стены домов были матовыми, серыми или буро-коричневыми. Известняк и кирпич, окрашенная в темные цвета штукатурка, лепнина над окнами, эркеры, козырьки над подъездами… – Это, блин, богемный город, на хуй, – неожиданно сказал Баскет. – Очень тихий. Самое то… – В каком смысле – богемный? – осведомился Олег. – Ну, блин, художники живут всякие, писатели, бля… Конкретное место, ништяк. Конкретное… Для чего это оно – «конкретное»? Ответ на незаданный вслух вопрос не заставил себя ждать. Машина выскочила из города, который кончился внезапно, – не было здесь ни долгих километров фабрик, больших и маленьких заводиков, складов, ангаров, гаражей, развалин и новостроек, как в пригородах Питера или Москвы, не было и бесконечных шеренг одно-двухэтажных частных домиков, которые на десятки километров окружали Большой Нью-Йорк и которые наблюдал Олег те несколько минут, пока их самолет подлетал к аэропорту Кеннеди. Кончился город и все – как чертой отрезало. Дальше шел пустынный многорядный хайвей с указателями и рекламными щитами, натыканными, казалось, через каждые десять метров. Впрочем, это было, конечно, не так. Просто скорость их «Форда» была значительно выше той, с которой обычно передвигался Олег по Питеру на каких-нибудь «пятерках» и «тройках». Даже на «мерсе» шефа они так не гоняли. Машина свернула с хайвея на узкую дорожку, тоже безупречно заасфальтированную, пронеслась через серое, выжженное солнцем поле и приблизилась к кучке пятиэтажных домов, некоторые из которых были полуразрушены, с выбитыми стеклами, с сорванными крышами, а некоторые – вполне приличные и с виду жилые. Они выглядели как кусок города, ураганом вырванный из центра и брошенный в поле. Совсем близко стояла стена домов Хобокена. До них было километра два, и Олег задумался на минуту о предназначении этого странного квартала, выстроенного в чистом поле. – Начал строить один барыга, – заговорил Баскет, – да перекупили у него, не успел достроить. А мы достраиваем потихоньку… «Ну, это сильно даже для Михалыча, – подумал Олег. – Целые города уже в Америке возводить начала русская мафия. Интересное кино. Это же что-то из разряда мирового господства…» – Америкосы строят, – выдержав паузу, продолжил Баскет. – Наши партнеры. Ну и у нас тут есть пара домишек… – А для чего это все? – Да, бля, у них такая же хуйня, как у нас. На строительстве кто-то бабки хотел сделать. По липовым каким-то проектам ссуду там получил или что… Короче, бабки взял, ему надо было отчитываться, он и начал строить залупы эти, пятиэтажки, как у нас хрущобы… Хуйня, короче. Развалюхи. Бабок сэкономил кучу. А когда те врубились, что некондиция идет, он свалил. Никого сюда не селили, пока решали кто да что будет делать, строительство законсервировали. Ну мы с америкосами помирковали да купили, пока суть да дело. Теперь база тут у нас. Строимся, развиваемся… Машина остановилась возле одной из пятиэтажек. – Ну пошли, Олег, – по-свойски хлопнув Грабко по плечу, сказал Баскет. – Колька, ты тут посиди, подожди нас… – Йес, – ответил Колька и растянул резиновые губы в равнодушной дежурной улыбке. Олег вышел из машины на пустынную улицу, кажется раскаленную солнцем еще больше, чем ущелья Манхэттена. – Сюда, – показал Баскет на вход. Обычный парадняк, как в Купчино где-нибудь. Они вошли в здание, и Олег сразу понял, что ничего общего с жилым домом это строение не имеет. Весь первый этаж явно занимали какие-то склады, наверх вели две лестницы с центральной площадки и один-единственный лифт. В обе стороны от площадки-холла шли два длинных коридора, оканчивающиеся тупиками с небольшими окнами под самым потолком. В тупиках стояло по креслу, и в каждом из них сидели мужики. Олег сразу определил их функции. Охрана. Ежу понятно. С чего бы еще таким дуболомам сидеть с совершенно равнодушным видом, поглядывая в холл, крутя головой при каждом хлопке входной двери. В холле тоже сидел охранник в непонятной для Олега военной форме без знаков различия, но с автоматом. Баскет протянул ему какую-то бумагу. Охранник без улыбки махнул рукой, не глянув даже в документ, вернул его движением руки хозяину и уставился на Олега. – Это со мной, – сказал Баскет. – Мы вниз. – Валяй, если с тобой, – по-русски ответил охранник. Лицо его было усеяно веснушками, надо лбом торчал рыжий чуб. «Хохол», – подумал Олег. – Тут что, все русские? – спросил он, когда они отошли на несколько метров по левому коридору и Баскет своим ключом стал отпирать одну из дверей, которые располагались в коридорах друг напротив друга парами, как номера в отеле. – Не-а… Только на первом. Выше – америкосы… А тут наша база… Заходи, братан. Олег сделал шаг вперед и увидел лестницу, ведущую вниз. Оглянувшись, он вопросительно посмотрел на Баскета, но тот уже запирал за собой дверь. – Иди, иди, не боись, – сказал он. – Все нормально. У нас внизу контора… Они спустились в подвал, освещенный лампами дневного света, прошли по очередному коридору, похожему на все подвальные помещения во всем мире. Пыль, тусклый свет, какие-то железяки вдоль стен, явно предназначенные на выброс, но так и оставленные до лучших времен. Когда, как говорится, руки до них дойдут. Баскет три раза стукнул кулаком в железную дверь и крикнул: «Серега, открывай, бля, из России с любовью на хуй приехали!» Дверь открылась, угрюмый Серега, мужик лет сорока, крепкий и широкоплечий, почти лысый, в джинсовом костюме, возник на пороге и впился в посетителей пристальным взглядом маленьких колючих глаз. – А-а, ты… А это кто? – он кивнул на Олега. – Хер в пальто, – ответил Баскет. Олег подумал, что он что-то слишком разрезвился. Или просто чувствует себя здесь как дома. Последнее быстро подтвердилось. – Слышь, Баскет, не привез ничего? – спросил крепыш Серега странно заискивающим голосом. При его комплекции он мог бы раздавить сухого, сутулого Баскета одним ударом ладони, как слишком большого назойливого комара, но явно соблюдал субординацию и, кажется, даже побаивался спутника Олега. – Не-а, – лениво ответил тот. – А чего тебе надо-то, я забыл? – Ну я же просил… Хлебца черненького… – Бля… Съезди на Брайтон, там жопой ешь этого черненького. И килечки в томате там есть… – Нет, там не тот черненький… другой. Блин, хоть бы буханочку кто привез… Все тут хорошо, а без хлебца соскучился… – Да ладно тебе, е-мое, такой, не такой… Нормальный хлеб, в натуре, все жрут, не жалуются, только ты мозги ебешь, бля. В «совок» тебя надо отправить, бля, обожрешься там своим черненьким… – Нет уж, я как-нибудь здесь перекантуюсь, – усмехнувшись, ответил Серега. – Да уж надо думать… «Вдоль по тундре, па широока-ай доро-о-ге…», – фальшиво пропел Баскет, а Серега только головой покачал, не смущаясь и не обижаясь. – Все хиханьки тебе… хаханьки, бля… – Ладно, харэ базарить. Нам стволы надо взять. Михалыч сказал. – Да знаю, елы… Звонили мне уже, доложили… Пошли посмотрим… Он открыл еще одну железную дверь и вошел внутрь небольшого складского помещения, кладовочки такой, метров двадцать квадратных, с полочками по стенам, с ящиками на полу… Щелкнул выключателем, и кладовочку залил белый, гораздо более яркий, чем в коридоре, электрический свет. – Смотри… Олег огляделся по сторонам и охнул. В стойках вдоль стен стояли черненькие, сверкающие смазкой винтовки. Такие он видел только в кино. Или почти такие… – Знакомые штучки? – спросил Баскет. – Сейчас посмотрим. Олег подошел к стойке, вытащил одну, взвесил в руках. – Нравится? – спросил Серега. – Еще не знаю. – Хули – «не знаю»… Джи-Ар-68. Пиздец котенку штучка, – сказал Серега. – Полуавтоматик, тридцать патронов. Девять миллиметров. Легкий, пушинка. – Да, легкий, – Олег еще раз взвесил оружие. – А это что? Он постучал костяшками пальцев по прикладу. – Пластмасса? – А что, не видишь, парень? – спросил Серега. – Конечно. Ты что, драться им собрался или стрелять? – Я пока ничего не собрался, – ответил Олег. – Поставь. Это, – бля, не для нас… – Баскет вырвал карабин из рук Олега. – Вот эту возьми. – Игл-Апачи, – меланхолично прокомментировал Серега. – Тридцатизарядный. – А что, это чем-то лучше? – У нее отдачи ни хуя нет. Вообще не заметишь. Как будто не ты стреляешь, а в тебя… Гы-гы-гы… – замычал Баскет. – Шутка. Патроны давай, хозяин. Серега пошуровал в ящике и вытащил две коробки с патронами. – Держи. – А куда нам это все? Мы что, на охоту собрались? – Бери, бери, пока дают. – Слушай, так ведь разрешение, то-се… – Еб твою… Бери, говорю, – огрызнулся Баскет. – Давай дальше теперь, – бросил он Сереге, но тот, похоже, и так знал, что ему делать. Он вытащил из другого ящика два пистолета, видимо специально отложенные для русских гостей, и еще одну коробку. – Держи. – Кольт? – спросил Баскет. – А ты что, не видишь? Кольт. Сорок пятый. Коммандер. Семизарядный. – Да знаю, знаю… А еще чего есть? – Больше ничего нет. Как договорились, так и есть. Разорите меня, бля буду… – Будешь, – кивнул Баскет. – Будешь. Если не в свое дело будешь нос совать… Серега обиженно промолчал. – Все. Пошли, братан, – сказал Баскет. – Бери ствол, винтовочку заверни в тряпочку… В машину положишь… – В машину? – Не боись, недалеко ехать… Никто не захватит. Ты, вообще, чего боязливый какой-то? Я теряюсь, бля, Олег, в натуре, ты чего мандражируешь? – Все в порядке, – сказал Олег. – Пошли. – Счастливо, Серега, – кивнул Баскет. – Не ссы, трухлявый, не разоришься. Еще миллионером здесь станешь. – Станешь с тобой… Они вышли на улицу, миновав равнодушного с виду охранника, сели в машину. Баскет бросил на заднее сидение винтовку, завернутую не в тряпку, как он, видимо, пошутил, – Серега упаковал ее в картонную специальную коробку, – сказал Нику: «Вперед», – вероятно, Ник знал, куда им теперь ехать, – и, повернувшись к Олегу, подмигнул и заметил: – Ну вот, сейчас начнется наша с тобой настоящая работа. – Что за работа? – Не гони. Всему свое время. Машина направлялась не в сторону Хобокена. Она проехала три квартала по полупостроенному, полуразрушенному городку мимо совсем нежилых зданий, остановилась возле одного из них, пятиэтажки с пустыми провалами черных окон, без крыши. Стояли, собственно, только капитальные стены. Сквозь оконные проемы виднелись балки перекрытий, ребра лестниц, не забранных перилами, вокруг возвышались груды битого кирпича. – Пошли, – сказал Баскет, забирая с заднего сиденья винтовку. – Давай, давай, времени мало у нас… Они вошли внутрь здания через дыру, обещавшую когда-нибудь стать парадным подъездом. Прошаркали по битому кирпичу на полу к центру обширного зала с высоким, голым, бетонным потолком и окнами, выходящими на противоположную сторону. За ними виднелся обширный пустырь, шедший, кажется, до самого Гудзона. Во всяком случае, кроме очертаний стены небоскребов Манхэттена, далеких и едва читающихся в дымке какого-то легкого тумана, – или это были просто облака пыли, носившиеся по пустырю, поднятые горячим ветром, – не было видно ни домика, ни кустика, ни дороги, ни машин. – Ну вот, короче. Винтовка будет наверху, – Баскет кивнул на лестницу, ведущую на второй этаж. – Пошли туда, посмотрим. Надо тебе позицию выбрать… – Какую позицию? – Короче, слушай сюда. Дело серьезное. Ты понимаешь, что мы тут не в игрушки играем… – Да я уж вижу. Кстати, если не секрет, что это за склад у вас такой? Вы что, революцию тут готовите? – Какую, на хуй, революцию? Я же говорю – купили весь квартал… Приспособим подо что-нибудь. А Серега – у него лицензия на оружейный магазин. – Что-то не похож он на натурального американца. – Ни хуя. Американец в натуре. Сбежал сюда, а тут ему ребята помогли с грин-картой, со всей хуйней. Баксы, они ведь и в Америке – баксы, – пошутил Баскет. – Хорошая шутка. Так что за позиция? – В общем, Михалыч приказал тебе и мне ликвидировать наших попутчиков. Сделать дело в банке, а потом их убрать. Ты что, сразу не понял? Олег молча покачал головой. – А что, хотел бумажки всю жизнь ворочать и бабки получать? Сколько там у тебя на счету сейчас, а? По карточке твоей, что ты вчера получил? Достаточно? Лимон-то будет? Лимона на счету Грабко не было, но деньги, однако, он держал теперь в своих руках, вернее, в кредитной карточке, которая нашла себе уютное местечко во всегда пустом бумажнике Олега. По старой привычке, все купюры, имевшиеся у него в наличии. – а количество их даже после того, как он начал работать на Михалыча, не было слишком большим, – он рассовывал по задним карманам брюк. Кредитка же была настолько солидной вещью, что иначе как в бумажнике ее и хранить-то было нельзя. Не лезла она в карман. Не из-за размера своего – маленькая ведь карточка, – а словно противилась, не хотела тереться о грубую ткань. Она не создана для этого. Ее место в мягком кожаном отсеке, на груди хозяина, на сердце… Старая оперская привычка быстро принимать решения проснулась в нем, словно и не было всего этого «смутного», как сейчас Олег определил для себя, времени. Он уже знал, что будет делать, не решил только как. А Баскет продолжал говорить вещи, которые, несмотря на усиленную работу мозга Олега совсем в другом направлении, были для него небезынтересны. – Этого, Крепкого-то, когда мы уехали, Михалыч за сутки ухлопал. Всю банду. Даже боевиков замочили. Сначала он хотел их к рукам прибрать, но потом передумал. Говорит, они у него принципиальные, как юные пионеры, надо мочить. А такого добра, расходного материала, – его навалом на улице. Бери – не хочу. Надо будет, найдем. Да их ведь много-то и не нужно, я не понимаю, для чего Крепкий целую дивизию держал, кормил, поил… Такой расход… Сейчас дела делаются по-другому. Головой надо работать, а не кулаками. В крайнем случае, вот, стволом, – он кивнул на винтовку. – А Настя эта, – продолжал Баскет. – Хоть девочка и красавица, но столько, бля, знает, столько видела и столько натворила, что как ни жалко, а надо мочить. Все. Она все ресурсы свои уже выработала. Не куксись, братан… На этом Кислом, лично на нем только – десяток трупов. Что ты думаешь, он – ангел? Ни хуя. Бандюга. И Настя эта тоже бандюга. Она сама замочит человека и не пикнет. На ней висит жмуриков – мама, не горюй. Так что, не мучайся, благое дело бу… Кулак Олега попал ему в горло, но Баскет обладал хорошей реакцией и успел дернуться в сторону. Он упал на спину и, отбросив незаряженную, недейственную сейчас винтовку, мгновенно, словно фокусник, вытащил из-за пояса кольт. Пистолеты они зарядили еще у Сереги в подвале. Олег понял, что ему не успеть выхватить свой ствол. Пока он будет ковыряться с пистолетом, хоть и владеет он им довольно прилично, Баскет его опередит. Он вильнул в сторону, не услышав даже выстрела. Только увидел, как дернулась рука бандита, и прыгнул вперед, кажется, прямо на ствол, выплевывающий следующую пулю. Та ударила его холодным комком воздуха в ухо, пролетев в каких-то миллиметрах от головы, и он на мгновение потерял сознание, но уже упав на Баскета. Действуя на автопилоте, подмял его под себя, обеими руками схватился за пистолет и стал молотить кистью бандита с зажатым в ней оружием о битый кирпич. Не чувствуя боли, он дважды своей головой ударил лежащего под ним в переносицу. Тогда только Баскет затих, разжал ладонь, и пистолет, тихо звякнув, съехал на пол. Олег для верности взял его и ударил уже, кажется, потерявшего сознание врага рукояткой в лоб… – Вот так, примерно, – сказал Олег, глядя на Настю. – Так ты его не убил? Олег помолчал, отвел глаза. Потом поднял голову, взглянул Насте в лицо. – Я в него выстрелил. Не знаю. Наверное, он умер. И, сказав это, Грабко отвернулся. Настя подумала, что нужно бы было, конечно, сделать контрольный выстрел… – Надо валить отсюда, – заметил Кислый. – Ты готова, Настя? – Я-то готова… А что там он про Андрея говорил? Это что, правда? – Почти. Мне звонил один из наших. Мочат их. Андрей жив, он арестован. Я не понимаю, как это все получилось… Как они так оперативно, все точки накрыли сразу. Мы же меняли все время… Только базу, разве что спортзал наш… А остальных – как они так быстро, не пойму… И Андрея за что прихватили? – Нам надо туда. – Настя встала. – Едем. – Куда поедем-то? – спросил Грабко. – Куда-куда? В аэропорт. Давай водилу, – сказал Кислый. – Смотри, Настя, сюрприз. Грабко подошел к встроенному шкафу, распахнул дверцы, и из глубокой ниши, предназначенной для одежды и чемоданов солидных постояльцев, в номер шагнул чернокожий водила – Ник. Руки его были связаны за спиной брючным ремнем. – Он меня и привез сюда. Под стволом. – Я шофер, – сказал спокойно Ник. – Я делаю свою работу. – Вот и очень хорошо, – кивнул Кислый. – Только я боюсь, братва, что в Питере нас уже в аэропорту встретят… – А что ты предлагаешь? – крикнула Настя. – Здесь сидеть? – Нет, конечно… Надо подумать, как нам выбираться… Может быть, не из Нью-Йорка полетим? Из Вашингтона, к примеру… Или – из Сан-Франциско… Деньги-то у нас есть… Можно в Москву прилететь, оттуда самолетом в Пулково-1. Там нас вообще они ждать не могут. – Эй, мастер, – Кислый повернулся к Нику. – Где еще есть аэропорт? Кроме того, в который мы прилетели. – «Ла-Гвардиа», – быстро ответил Ник. – Квинс. – О'кей. Поедем в Квинс. У нас экскурсий не было, прокатимся. Оттуда – на первый рейс куда-нибудь… Подальше отсюда. Пошли, братва. Нормально все, – говорил Кислый, пока они спускались в лифте. – Номера оплачены еще на два дня вперед, потом вселят других… никто не хватится… Он покосился на Ника, но тот стоял с абсолютно равнодушным видом. Руки ему освободили – куда ему было деваться от двух здоровых мужиков, один из которых был к тому же вооружен. Олег наскоро помылся и оставил в номере испачканный пиджак. Выглядел он вполне прилично, если бы не ссадины на лице. Но, в самом деле, кому какое дело, откуда у мужчины ссадины? Они уселись в огромный «Форд». Настя, развалившись на заднем сиденье, задела ногами какой-то пакет. Посмотрев, что ей мешает, она увидела завернутую в джинсовую куртку винтовку с длинным магазином, торчащим в сторону. – Ого! – сказала она. – Прибарахлился? – Не бросать же добро, – ответил Олег. – Вдруг пригодится… – Боюсь, что пригодится, – мрачно заметил Кислый и, хлопнув Ника по спине, вскрикнул: – Гони, сука, в свою «Гвардию»… Настя посмотрела туда, куда показал рукой Кислый, и увидела два черных джипа, от которых на нее вдруг повеяло чем-то домашним. Но не приятно домашним, привычным духом покоя, исходящим от пыли на любимых книгах, от едва заметных запахов кухни, спальни, гостиной, индивидуальных у каждого дома и так же, как и эти дома, разные и привычные хозяевам. Это было совсем не то. На Настю словно пахнуло вонью грязных питерских подъездов, смрадом подвалов и липким запахом крови. Так эти черные джипы были похожи на те, что мчат в своих салонах за затемненными стеклами отмороженных парней по Невскому проспекту, по Ленинскому, по Петроградской, по всем питерским улицам… Даже «повадки», манера водить машину у водителей этих, американских, были похожи на их русских братьев в точности – так же «подрезали» они попавшиеся на свою беду автомобили, так же закладывали лихие виражи, не обращая внимания, что колеса вылетают на тротуар… – Блин, – сказала Настя. – Это что, за нами? – Гони, сука, – снова крикнул Кислый. – А за кем? Я их на дух чую. Действительно, джипы, сбросившие было скорость у отеля, видимо, засекли их «Форд» и рванули в их сторону. Олег ткнул стволом пистолета в затылок Нику. – Не надо, не надо, – спокойно сказал водитель. – Я делаю свою работу. Претензий к нему и правда, быть не могло. «Форд» рванул вперед, словно они были не на Шестидесятой улице в Нью-Йорке, а на «Формуле-1». В несколько секунд, проигнорировав два светофора и заставив завизжать тормозами несколько машин на перекрестках, они свернули на Парк-авеню, потом, резко, на Пятьдесят девятую и понеслись по ней в обратном направлении. – Чего ты крутишь, бля? – заорал Кислый. – В аэропорт гони! – Здесь движение одностороннее, – ответил Олег, уже изучивший слегка способы передвижения по Манхэттену. – По Шестидесятой не проехать… – Ладно рассуждать… Во, бля! – крикнул Кислый, увидев, что впереди из-за какого-то незаметного поворота выскочил прямо перед ними один из преследовавших их джипов. – Нам нельзя, а им, значит, можно?! Ник виртуозно обогнул черную тушу вставшей на дороге машины и, пока та разворачивалась, немного оторвался вперед. – Слышь, Ник, – быстро заговорил Олег. – А если мы не заплатим эти ебаные пятьдесят центов, за нами, что, менты погонятся? Он помнил, что переезды через Гудзон и Ист-Ривер в Нью-Йорке платные. И чтобы заплатить эту пошлину, нужно притормозить и бросить монетку в автомат. И пошлина эта в их случае может оказаться роковой. Бандиты ждать не будут. – Мост Квинсборо, – тоном экскурсовода сказал Ник, – такс фри. Бесплатно. – Заебись… – коротко прокомментировал Кислый. Машина снова сделала резкий поворот налево, пронеслась назад, потом направо, крутанулась еще раз на развязке и выскочила на мост – широкий и такой длинный, что конца его Настя не могла разглядеть. Мост был очень старый, стальные арки местами были подкрашены, местами выглядели не лучше, чем фермы Охтинского моста в Питере. Не лучше, если не хуже. И вообще, мост выглядел дряхлым и каким-то кривым… Машины преследователей, потерянные из виду на развязке, снова появились сзади. Настя крутила головой, но, кроме мутной воды Ист-Ривер внизу и туманного берега далеко впереди, ничего позитивного, что могло бы помочь им избавиться от преследования, видно не было. Внизу пролетела черная туша Велфер-Айленда, затем снова широкая полоса воды, и Ник сбросил машину с моста на очередную береговую развязку. – Квинс, – по-прежнему спокойно заметил он. По сторонам замелькали какие-то трущобы, серые древние дома, не то жилые, не то заброшенные. – Слушай, а там что за парк? – спросил Кислый. – Квинсбрайдж, – ответил Ник, но тут заднее стекло машины разлетелось мелкой стеклянной пылью, и Ник дернулся, изо рта его побежала красная струйка. – Ой-ох, – сказал он и сбросил газ. – Суки. Стреляют. Голос Кислого изменился. Теперь он был серьезным и спокойным, словно наконец-то питерский бандит почувствовал себя в своей тарелке. Да и окружающий пейзаж тому способствовал. Если бы не чернокожий водитель, вполне можно было подумать, что они несутся по фабричным кварталам где-нибудь на Охте. – Как ехать до аэропорта? – быстро спросил он у Ника. – По Двадцать девятой до Гранд Централ Парквей, – сказал Ник, перейдя на родной английский, и уткнулся лбом в баранку. – Ты понял? – быстро спросил Кислый у Олега. – Понял. – Тогда езжайте. Я еще по Америке не нагулялся. Он нагнулся к замершему Нику, оттолкнул его к дверце, перехватил руль и нажал на тормоз. Когда машина остановилась, вильнув к обочине, он открыл дверцу водителя и, сказав: «Извини, дружище», выпихнул Ника на асфальт, потом сам выскочил наружу, распахнул заднюю дверцу и, экономя слова и время, махнул рукой Олегу – давай, мол, рули! Олег уже все понял. Он прыгнул на переднее сиденье, а Кислый в это время вытащил из машины винтовку, отбросил в сторону куртку, выполняющую роль чехла, и практически одновременно с тем, как Олег нажал на педаль газа, открыл огонь по первому джипу, который уже почти вплотную приблизился к их машине. Настя потом удивлялась, насколько быстро произошла их, как это называется в шахматах, рокировка. Она успела даже махнуть рукой Кислому, который стоял посреди улицы, поливая огнем из автоматической винтовки несущиеся на него машины. Кажется, он заметил ее жест, но руки его были заняты, а изо рта неслись неслышные Насте, но вполне понятные ругательства. – По Двадцать девятой, – бормотал Олег, – по Двадцать девятой… Машина неслась по странно пустым после Манхэттена улицам Квинса. |
||
|