"Крылатые семена" - читать интересную книгу автора (Причард Катарина Сусанна)

Глава VI

Не одни рудокопы, попадавшиеся Биллу по дороге, приходили в изумление при виде молодого Гауга, дружески беседующего с дочками Пэдди Кевана. Дик специально забежал к бабушке сообщить об этом. А когда час спустя к ней зашел Билл, Дик был уже дома и успел рассказать обо всем Тому и Эйли. Он поджидал Билла, чтобы поиздеваться над ним, но тут пришла Дафна, и он доложил ей, что Билл произвел неизгладимое впечатление на дочек Пэдди Кевана и любезничал с ними сегодня по пути с работы.

Дафна перевела взгляд с Дика на Билла — она не могла этому поверить.

— Черт возьми, да неужели человеку нельзя уж и поболтать с двумя хорошенькими девушками? — добродушно огрызнулся Билл. — Непременно все должны наброситься на него.

Дафна смотрела на Билла так, точно он перешел на сторону врага. За ужином она и Дик наперебой подпускали ему шпильки.

Билл не защищался. Он принимал насмешки Дика и Дафны так же спокойно и с тою же слегка застенчивой, смущенной улыбкой, с какою выслушивал язвительные замечания Салли.

— Они будут украшением бала в Горном училище, — Дик покончил со сладким пирогом и отодвинулся от стола. — Тебе надо непременно пойти туда, Билл, и показать нашему брату деревенщине, как следует обращаться с такими барышнями.

— Он идет со мной, — сказала Дафна. И, чувствуя себя виноватой перед Биллом оттого, что она вместе с Диком старалась досадить ему, добавила: — Мое новое платье — просто чудо, Билл! Я ничего не нашла в магазинах по своему вкусу, и Мари обещала сделать мне то, что я хочу. Она теперь не может много шить, но мама с бабушкой помогли ей, и платье получилось просто прелесть, — другого такого не найдешь. Розовая тафта, а кругом оборки, оборки с серебряной тесьмой по краешку.

— Ты что, выиграла в лотерее, Дафна? — поинтересовался Дик.

— Это подарок Билла, — сказала Дафна.

— Надо же поддержать честь семьи, раз уж мы выезжаем в свет, верно, Дафна?

Билл сделал вид, что не заметил, с каким раскаянием и благодарностью смотрит на него сестра. К тому же ему хотелось рассеять чувство неловкости у Дика, который не догадался сделать Дафне такой подарок.

— А Дафна ни разу еще не уронила нашей чести, — сказал Дик, почувствовав внезапный прилив нежности к своей очаровательной сестренке, которую он не слишком-то баловал вниманием. — Никто у нас в Калгурли не танцует, как она.

— Ну что ты, Дик!

Дафна знала, что Дик был свидетелем ее позора на балу в «Паласе» и говорит это, чтобы подбодрить ее. Последнее время Дик всюду — на танцах и на теннисе — появлялся с Миртл Лэнгридж, и хотя Дафна недолюбливала семейство Лэнгриджей и, в частности, эту некрасивую вялую девушку, ставшую предметом внимания Дика, она, желая сделать брату приятное, всегда при встречах с Миртл была с ней «ужасно мила», как она это мысленно называла.

Миртл была единственной дочерью управляющего рудником. Отец ее пользовался незавидной репутацией — говорили, что он участвует в крупных сделках по тайной скупке золота и, чтобы замаскировать эти незаконные операции, разносит его по книгам выработанных рудников, выдавая их за действующие. Все это не помешало ему недавно быть избранным в совет директоров компании «Голдн Стар энд Лонг-Вью», где работал Дик, Поговаривали, что мистер Лэнгридж крайне недоволен тем, что Миртл всюду бывает с Диком Гаугом, хотя до тех пор, пока Дик не стал ее преданным поклонником и телохранителем, она вечно сидела одна на балах и вечеринках, устраиваемых молодежью, так как не принадлежала к числу привлекательных девушек и не пользовалась успехом.

Два или три дня спустя Билл одевался перед зеркалом, стоявшим на комоде, намереваясь сопровождать Дафну на бал в Горное училище. Зеркало было маленькое и пыльное, такое же, как комнатка, которую он отгородил себе в конце веранды.

Билл завязывал галстук бантиком, но пальцы его словно онемели и не хотели слушаться — с досады он даже показал язык собственному отражению. Вспоминая, как Салли учила его завязывать галстук несколько лет назад, когда он охотно проводил время с калгурлийской золотой молодежью, Билл подумал, что она не одобрила бы того, что у него теперь получилось. Смокинг, который она подарила ему тогда, стал узок в плечах, а рукава слишком коротки. Билл с удовольствием надел бы свой темно-синий костюм, который гораздо лучше сидел на нем, но это огорчило бы Дафну: ей было бы неприятно, что он не хочет принарядиться, отправляясь с ней на бал. Да и бабушка так усердствовала, чтобы он имел достойный вид, — проветрила и отутюжила его черные брюки и смокинг. Впрочем, Биллу все еще казалось, что от них попахивает нафталином.

Теплая улыбка скользнула по его серьезному открытому лицу, когда он вспомнил, сколько волнений было у бабушки с этим костюмом. Она так беспокоилась, что материал не самого лучшего качества и что смокинг будет плохо сидеть. А потом, когда он уехал на Север и сунул костюм в ящик комода, как бережно она извлекла его оттуда.

— Бабушка уверяла, что никто, кроме нее, не сумеет уберечь твой смокинг от моли, — сообщила ему Эйли. От нее же он узнал, что новая рубашка, воротничок и галстук, которые он по возвращении с работы обнаружил у себя на кровати рядом с парадным костюмом, — тоже подарок бабушки.

Билл принял душ, побрился, пригладил упрямые черные вихры бриолином и с каким-то праздничным чувством, точно ребенок, предвкушающий большое удовольствие, волнуясь и в то же время посмеиваясь над собой за это волнение, влез в свои «доспехи для танцев», как он называл вечерний костюм. Прошло много времени с тех пор, как он последний раз был на балу в Горном училище. Этот ежегодный бал считался крупнейшим событием в жизни калгурлийского «света». В студенческие годы Билл никогда не пропускал этого торжества, как и ни одного из развлечений, которые устраивала знакомая ему молодежь. Он танцевал и играл в теннис с сыновьями и дочерьми управляющих рудниками и прочих «столпов» местного общества, стремясь, как и любой из его сверстников, насладиться всеми доступными ему удовольствиями; Тома и Эйли это крайне огорчало, а Салли просто в ужас приходила от легкомыслия внука.

С немалым изумлением прочитала она как-то в газете, что мистер Уилбар Фитц-Моррис Гауг будет шафером на одной фешенебельной свадьбе.

— Если ты хочешь называться Фитц-Моррис Гаугом и блистать в калгурлийском «высшем свете», — колко заметила она, — так научись уж и вести себя соответственно.

Билл принялся уверять, что он вовсе тут ни при чем: он никогда не прибавляет к своему имени Фитц-Моррис. Это, верно, мать девушки, уговорившей его быть шафером у нее на свадьбе, отрекомендовала его так репортерам. Но Салли не унималась. Она стала объяснять ему, как следует вести себя молодому человеку из хорошей семьи, как он должен кланяться и стоять, с какой подчеркнутой почтительностью обращаться к родителям жениха и невесты; учила тщательно завязывать галстук, с небрежным изяществом держать в руке одну перчатку, наказывала не теребить ее, не волноваться и не суетиться, если что получается не так, держаться скромно, но уверенно, с чувством собственного достоинства.

Билл посмеялся в душе, вспомнив это, а также и то, как Салли заказала ему тогда смокинг, потому что свадьба была назначена на вечер.

— Не позволю я, чтоб ты выглядел среди них чучелом, — безапелляционно заявила она.

Слава богу, он так и не стал истым щеголем во фраке. Для этого он недостаточно долго вращался в фешенебельном обществе. Конец его пребыванию там положила ссора со стариком Беррименом по случаю забастовки на рудниках. В то время Биллу очень нравилась Люсиль Берримен, и он думал, что сердце его навеки разбито, когда Люсиль объявила, что не желает знать его, потому что он отказывается порвать с Томом и бастующими рудокопами. Вот тогда-то Билл и швырнул в ящик свой смокинг с черными брюками и забыл и думать о них. А вскоре после этого он отправился на Север. С тех самых пор, да и потом в Сиднее, он все больше и больше увлекался политикой и вопросами борьбы пролетариата. Это настолько захватило молодого человека, что у него уже не было ни времени, ни желания вести рассеянную светскую жизнь.

Но сегодня он с нетерпением ждал вечера: так приятно повеселиться, потанцевать, снова почувствовать себя молодым и беззаботным. Сначала он чуть ли не по обязанности пообещал Дафне пойти с ней в Горное училище — ему хотелось, чтобы Уолли О'Брайен знал, что с Дафной нельзя обращаться, как с игрушкой. А потом, когда Уолли перестал уже занимать его, Билл пришел к заключению, что надо постараться превратить этот бал в своего рода реванш для Дафны; кроме того, пусть все видят, что девушку есть кому защитить. Однако сейчас он прежде всего думал о том, что там будут Пэт и Пэм. Как-то он с ними встретится? Ведь все калгурлийское общество будет следить за каждым движением сестер. Возможно, Пэдди Кеван — черт бы его побрал! — явится вместе с ними. И уж во всяком случае там будет кое-кто из его прихвостней, а они непременно передадут Пэдди все, что только может интересовать его. Билл спрашивал себя, осмелится ли он пригласить Пэт танцевать. Всякий раз, как он вспоминал о ней, неудержимое волнение охватывало его. Биллу уже казалось, что он носится по залу в каком-то забытьи, ощущая трепет оттого, что изящная фигурка Пэт покоится в его объятиях, а ее золотистые волосы почти касаются его лица. Какой вздор, сурово оборвал себя Билл. Он не допустит, чтобы эта девчонка вскружила ему голову. Слишком в ней много показного — он этого не любит; да и трудно поверить, чтобы ее в самом деле интересовало что-то из того, что так важно и дорого ему. И тем не менее на лице его, отражавшемся в зеркале, промелькнула озорная, мальчишеская улыбка — Пэдди или не Пэдди, а он рискнет потанцевать с Пэт, если, конечно, она не против.

«Эх, и уродливая же рожа, — сказал он своему отражению, — плоховаты твои делишки».

Дафна была очаровательна в своем новом туалете, столь же очаровательна, как и в тот вечер, несколько недель назад, который так плачевно для нее кончился. Платье окружало ее пышными складками шуршащего розового шелка; из-под длинной юбки выглядывали серебряные туфельки, а в волосы она приколола розу. И все же, глядя на сестру, Билл подумал, что разрыв с О'Брайеном отразился на ней куда сильнее, чем можно было ожидать: от прежней ее задорной беспечности не осталось и следа. Но Дафна ни за что не признается, как ей больно, она делает неимоверные усилия казаться такой же веселой и беззаботной, как всегда.

Эйли и Том радовались, что молодые люди вместе едут на бал, и любовались ими до тех пор, пока не прибыло заказанное Биллом такси.

— Да у тебя, Билл, сегодня все чин чином, — заметил довольный Том.

— Еще бы! — подмигнул ему Билл. — Не часто приходится сопровождать на бал самую красивую девушку в Калгурли.

В пыльном, запущенном зале городской ратуши было шумно и празднично в этот вечер. По стенам, освободив для танцев зеркальную гладь натертого до блеска паркета, стояли шпалерами молодые девушки и дамы, их голые руки и плечи сверкали из-за черных фраков и смокингов суетившихся вокруг них мужчин. Яркий свет ложился радужными бликами на золотисто-коричневые, зеленые, розовые, лиловато-сиреневые, белые, голубые платья дам. Пронзительные завывания оркестра дробили эти соцветия на составные части и снова свивали в прихотливые узоры, и все это скользило в одном, в другом направлении, кружилось, мешалось и вновь застывало вдоль облупленных стен в ожидании нового танца.

Билл с улыбкой глядел на эту картину, напоминавшую ему произведения современной живописи, с которыми Пэм знакомила Динни.

Обычно, когда на приисках устраивались какие-либо сборища, мужчин бывало больше, чем женщин, но сегодня на бал пришли и состоятельные горожане с женами и дочерьми, чтобы своим присутствием почтить столь выдающееся событие в жизни местного общества. И потому женщины оказались в большинстве: куда ни глянь — всюду головки в волнах перманента, молодые и старые лица, тщательно подгримированные, чтобы казаться лучше, платья по последней моде, облегающие стройные или расплывшиеся фигуры.

Забавно было наблюдать, как даже и тут каждая группа и клика держалась обособленно, страясь не смешиваться с другими, и только танцы объединяли всех — в зале раздавался дружный топот и усердное шарканье. Тесно сбившись в кучу, пары вертелись и кружились, охваченные порывом неудержимой веселости.

Шумное веселье, наполнявшее старый зал, увлекло и Билла. Он танцевал с Дафной и ее подругами под самоотверженный гром и завывания духового оркестра, наслаждаясь бездумным скольжением по паркету в одном ритме со своей партнершей, чьи сияющие глаза и духи заставляли все его чувства трепетать от удовольствия — невинного удовольствия, в котором он себе так долго отказывал.

То и дело кто-нибудь из прежних приятелей здоровался с ним. Он узнал Люсиль в полнотелой матроне, танцевавшей со своим мужем — толстым биржевым маклером, но она не узнала Билла. Время от времени мимо проносилась Дафна, увлеченная разговором с кем-нибудь из своих поклонников. В перерывах между танцами ее окружала толпа оживленно болтавшей молодежи, и где-нибудь рядом непременно стоял Стив Миллер. Он не отходил от Дафны ни на шаг, а когда она танцевала с другими, не сводил с нее глаз, следя за выражением ее сияющего лица. И по тому, как вздрогнул Стив и опасливо глянул на Дафну, Билл понял, что в зале появился Уолли О'Брайен. А с ним Пэт и Пэм.

Они прибыли с опозданием, как раз перед танцем, который должны были исполнять вдвоем. Их появление в костюмах испанских танцовщиц произвело фурор. В широких юбках золотистого шелка, в черных шалях с длинной бахромой, расшитых крупными красными розами и красиво задрапированных вокруг талии и бедер, в черных кружевных мантильях, наброшенных на волосы, заколотые высоким узорчатым гребнем, девушки казались экзотическими цветами, каким-то чудом перенесенными в убогий пригородный сад.

«Дочки Пэдди Кевана!» — зашептали вокруг, и от этого шепота, пробежавшего по залу, в Билле вспыхнула злоба против Пэдди, хотя тот, к счастью, не сопровождал сестер.

Выйдя на середину зала, Пэт и Пэм начали свой танец. Пышные юбки вызывающе развевались при каждом повороте, стройные тела то соблазнительно сгибались до земли, то выпрямлялись, и девушки горделиво плыли по паркету под щелканье кастаньет, притопывая красными каблучками. Дикая грация этой пляски многих шокировала, но и многих привела в восторг.

Едва барышни Гэджин, отыскав свободные стулья, уселись в дальнем конце зала, мужчины окружили их кольцом. Пэт и Пэм снисходительно принимали поклонение своих воздыхателей, а когда снова зазвучала музыка, пошли танцевать с Тоби Доусоном и Кимом Линдсеем.

Уолли О'Брайен, явно недовольный таким оборотом дела, остался стоять у стены, дожидаясь их возвращения. Но и следующий танец обе девушки предпочли танцевать с другими.

И тут Билл с удивлением увидел, что Уолли пробирается к тому месту, где стоит Дафна, болтая и смеясь со своими поклонниками — студентами и молодыми рудокопами.

— Следующий наш, Дэф! — заявил Уолли таким тоном, словно обладал неоспоримым правом танцевать с нею.

Дафна бросила на него небрежный взгляд.

— Хелло, Уолли! — равнодушно уронила она и, добавив: «Простите!», отвернулась от О'Брайена и продолжала прерванный разговор со стоявшим подле нее молодым человеком.

— Ну хорошо, тогда какой же? — спросил Уолли, досадуя на Дафну и в то же время с интересом ожидая, что будет дальше.

— У меня нет ни одного свободного, — любезно ответила Дафна и, положив руку на плечо Стива, закружилась с ним по залу.

Билл не сомневался, что этот эпизод доставил Дафне огромное удовлетворение. Ее веселый смех долетел до Уолли, но тот, проглотив обиду, только пожал плечами и направился обратно, чтобы занять свой пост подле Пэт и Пэм. Однако и они тоже не обращали на него внимания. Билл, все время следивший за Уолли, увидел, как он опустился на свободный стул и со скучающим видом светского хлыща и циника принялся наблюдать за парами, которые то дергались и извивались, то с каменными лицами торжественно шаркали по паркету или же, прижавшись друг к другу, бешено кружились по залу.

Билл не мог заставить себя присоединиться к свите, толпившейся вокруг Пэт и Пэм. Ведь пришлось бы мило беседовать с О'Брайеном, Доусоном и Линдсеем, а у него не было к этому ни малейшего желания.

Внезапно Билл почувствовал, что от радостного волнения, которое он испытывал, вновь окунувшись в беззаботную атмосферу своих первых мальчишеских увлечений, не осталось и следа. Праздник потерял для него всякий интерес. Ему уже не хотелось танцевать с Пэт. И не верилось, что Пэт и Пэм — это те же девушки, которых он повстречал на Боулдерском шоссе всего несколько дней назад. В нем снова заговорило предубеждение против них. Но овладевшее им ощущение подавленности и неловкости было вызвано не только минутной досадой. Ему стало казаться, что вообще не следовало сюда приходить.

Биллу вспомнилось, как в пору своего первого знакомства с калгурлийским «высшим светом» он наравне с остальными молодыми людьми старался до конца насладиться каждым таким упоительным вечером. В перерывах между танцами он забирался с девушкой в автомобиль кого-нибудь из своих друзей и катался с ней по городу или флиртовал где-нибудь в укромном уголке, а на рассвете, возбужденный и радостный, отправлялся домой, мечтая о новых приключениях в этом мире музыки, ярких огней и красивых женщин, которых, как некое чудо, встречаешь на приисках только на больших балах. Между тем как сейчас, глядя на мелькание танцующих пар, Билл не мог забыть о том, что неотступно владело его душой, — о тех важнейших экономических и политических вопросах современности, с которыми он недавно познакомился; он не мог забыть, какая несправедливость и подлость породили их. Все это веселье казалось ему лживой маской, пышным фасадом, чтобы не так бросались в глаза лишения рабочего люда на приисках и во всем мире. Ему не следовало сюда приходить, думал Билл. Он ни на минуту не должен забывать об ожесточенной классовой борьбе, о страданиях испанского народа, об угрозе фашизма и о предстоящей войне, тучей нависшей над всем миром.

Но какое дело до всего этого преуспевающим богачам, крупным акционерам, владельцам и управляющим рудников, высшим банковским служащим, богатым лавочникам, трактирщикам, их женам и дочерям? Этих людей волнует лишь то, что непосредственно угрожает их сытому, безмятежному существованию. Правда, среди студентов Горного училища есть и такие, которые сами работают на рудниках, — они тоже пришли на бал со своими девушками, но их ничтожное меньшинство, и к тому же — это, как правило, люди, не проявляющие интереса к рабочему движению.

Билл подумал, что, верно, и дельцы рады отдохнуть в этой веселой праздничной обстановке. В такой вечер им нетрудно поддаться иллюзии и вообразить себя в безопасности, поверить, несмотря ни на что, будто «все к лучшему в этом лучшем из миров». А для многих молодых людей этот вечер был осуществлением их грез, наградой за унылые, тоскливо-однообразные будни. К такой молодежи принадлежит и Дафна. Она любит приодеться, потанцевать и пококетничать. И нельзя винить ее за это: ведь она все дни проводит в грязном трактире за мытьем посуды или бегает по залу, выполняя заказы полупьяных посетителей. Биллу, так же как и Дику, крайне не нравилось, что ей приходится заниматься этим. Нельзя забывать, что Дафна — «из Фитц-Моррис Гаугов», заметил как-то Дик, к великому изумлению Эйли и Тома. Дафна посмеялась тогда, но работу не оставила. Возможно, она несколько своевольна и легкомысленна, но Билл знал, что она унаследовала частицу бабушкиной гордости и ее независимый характер.

Это Дик выведал у Салли, из какой семьи происходил их дедушка. Том и Эйли нисколько не интересовались этим высоким родством, Дику же доставляло удовлетворение сознавать, что его отец — не простой горняк. И теперь — после пресловутого замечания Дика об их «высоком» происхождении — Билл с Дафной частенько подтрунивали друг над другом: «Не забывай, что ты Фитц-Моррис Гауг!» — говорили они.

Дик, во всяком случае, не забывал об этом. Последнее время он иначе и не называл себя, как мистер Ричард Фитц-Моррис Гауг. Билл догадывался, что это делалось с расчетом произвести впечатление на отца Миртл. Вот и сейчас Билл то и дело видел в толпе Дика — и неизменно возле именитых семейств города; он то предупредительно и подобострастно расшаркивался перед расфранченными отцветшими матронами и их напыщенными толстобрюхими мужьями, то, подав руку грузной, необычайно важной Миртл, облаченной в платье из голубого блестящего шелка, осторожно вел ее, лавируя среди танцующих, к свободному стулу. В зале негде было повернуться; после частых возлияний в автомобилях, длинной шеренгой выстроившихся у входа в ратушу, кое-кто из мужчин начинал уже затевать ссоры. Весь вечер то одна пара, то другая выпархивала из зала, направляясь к машинам, и, прокатившись немного и полюбезничав в прохладной тьме, возвращалась обратно. Мужчины раскраснелись, у многих под глазами появились мешки. Танцоры то и дело вытирали кативший с них градом пот; от них так и несло перегаром. Вечер выдался на редкость жаркий, хотя лето еще только начиналось. Билл и сам не отказался бы выпить кружку пива и глотнуть свежего воздуха.

Он с удовольствием ушел бы отсюда — он чувствовал, что перерос эти развлечения и утратил способность наслаждаться ими. Но ему не хотелось портить удовольствие Дафне. Она готова танцевать, смеяться и весело болтать до самого утра. А ведь пока она здесь, не уйдет и Стив Миллер. Надо попросить Стива проводить ее домой. Хороший парень этот Стив, он всегда был неравнодушен к Дафне; такая просьба ничуть не обременит его, наоборот, он почтет это за счастье и за величайшую честь для себя.

— Ладно, Билл, валяй, — широко улыбнулся Стив, когда Билл сказал ему, что хочет уйти. — Я останусь с Дафной. Уж я позабочусь о том, чтобы она благополучно добралась до дому.

Билл пробирался к выходу, когда Пэт и Пэм помахали ему, прося обождать. Он заметил, как Уолли О'Брайен с удивленным видом вытянул шею и бросил быстрый взгляд сначала на Пэт, а потом на него. А когда Пэт направилась к нему через зал, Уолли даже подался вперед и с еле заметной иронической усмешкой на красивом слащавом лице проводил ее глазами.

— Вот уж Мы никак не ожидали, что вы будете здесь сегодня, — сказала Пэт.

— Я здесь с Дафной, моей двоюродной сестренкой, — сказал Билл.

Проследив за его взглядом, Пэт увидела Дафну среди танцующих.

— Какая хорошенькая! — вырвалось у нее. — Мы ее уже видели однажды — это было на первом нашем балу в Калгурли. Пэм ужасно хотелось написать ее портрет. У нее в волосах были цветы, и сама она была как цветок. А сегодня она совсем другая. Не такая юная и…

— Наивная.

— М-м-м… — Пэт улыбнулась: как он быстро понял, что она хотела, но не решалась сказать. — Мы с Пэт были бы счастливы познакомиться с ней. Вы не представите нас, Билл?

— Нет уж, увольте! — ухмыльнулся Билл. — Видите ли, Дафна немного сердится на вас за то, что вы тогда отбили у нее поклонника.

— Не может быть! — Пэт широко раскрыла глаза от удивления. — Кого же это?

— О'Брайена.

— Да мы бы рады от него избавиться, но никак не можем, — запротестовала Пэт. — Надо отдать ему справедливость, с тех пор, как мы познакомились с ним в тот вечер, он оказал нам немало услуг: нашел помещение под студию, всюду водил нас, все показывал. Но это скучнейший субъект из породы самовлюбленных идиотов, которые считают себя неудавшимися гениями, а на самом деле такая обуза для всех. Не может быть, чтобы ваша кузина горевала о подобной потере.

— Зато сегодня она ему натянула нос.

Пэт неуверенно рассмеялась.

— А вы хотели то же самое проделать с нами, Билл? Взять и уйти?

— Я при всем желании не мог бы заставить себя быть любезным с молодыми людьми, которые вас окружают, — неуклюже оправдывался Билл.

— Я так и думала, — сказала Пэт. — А мы очень нуждаемся сегодня в поддержке и утешении, Билл.

— Что-нибудь случилось?

Пэт положила ему руку на плечо.

— Давайте потанцуем, — сказала она. — Мне кажется, это немного сблизит нас, и я лучше смогу вам все рассказать.

— Боюсь, вам не доставит удовольствия танцевать со мной, — возразил Билл.

— О, Билл, — горячо взмолилась Пэт, — не надо быть таким сухим и официальным! Мы думали, что вы будете нам как брат. Мы так нуждаемся в ком-нибудь, с кем можно было бы поговорить по душам.

Они начали танцевать, и в том, как Пэт положила руку ему на плечо, Билл почувствовал усталость и душевное изнеможение. Она молчала. Поникшая и печальная, она безвольно повисла на его руке, и Билл бережно и нежно поддерживал ее, — это был сон, сбывшаяся для обоих мечта. Невидимые нити протянулись между ними — от легкого прикосновения ее пальчиков к его плечу, от этой ее податливости, когда он крепко обнял ее за талию, от слаженного, ритмичного движения их ног. Танец с Пэт не явился для Билла, как он ожидал, источником острого наслаждения. Но он как-то сроднил их, помог им почувствовать друг к другу доверие; теперь между ними уже не могло возникнуть и тени подозрения или обиды.

— Спасибо, Билл, — сказала Пэт, когда музыка смолкла; она откинула головку и постаралась снова придать своему лицу оживленное выражение. — Теперь мне с вами будет как-то проще.

Голос ее дрогнул, и она отвернулась, стараясь скрыть набежавшие слезы.

— Нам с Пэм не следовало сегодня приезжать сюда, но мы обещали исполнить этот танец. Мы получили дурные вести. Джек убит, а Шон серьезно ранен.

Билл взял ее под руку — она едва держалась на ногах. В глазах ее стояли слезы. Они прошли через зал и вышли на улицу.

— Какой ужас! — пробормотал он.

— Бедняжка Пэм, — прерывающимся голосом сказала Пэт, — она себя не помнит от беспокойства. Хочет ехать в Англию, а оттуда в Испанию искать Шона. Пэдди, конечно, ни за что не согласится на это. Да и Шона может там не оказаться, когда мы приедем. Что же нам делать?

Билл растерянно молчал.

— Пожалуйста, Билл, разыщите Пэм, — попросила Пэт. — Мне не следовало оставлять ее одну. Но нам не с кем поговорить, кроме вас. Тут поблизости стоит наша машина. Я посижу в ней, пока вы не вернетесь.

Как только Билл вошел в зал, Пэм тотчас вскочила с места. Она быстро подошла к нему, лицо ее подергивала судорога.

— Где Пэт? — взволнованно спросила она. — Я не могу здесь больше оставаться, я не выдержу. Ох, Билл, Пэт рассказала вам? Мне кажется, я с ума сойду.

Билл взял ее под руку; мужчины, толпившиеся в дверях, расступились, давая им дорогу. Очутившись на улице, Пэм тихо заплакала. Пэт подрулила к ним и остановила машину.

— Родная моя, разве тебе можно было ехать сегодня на вечер! — воскликнула она. — Я так и думала, что этим кончится. Садись сзади с Биллом и расскажи ему все.

Билл помог Пэм залезть в машину. Когда они сели, она склонила голову ему на плечо и горько разрыдалась.

Он утешал ее, забыв в эту минуту, что они едва знакомы. Немного успокоившись, она рассказала ему о телеграмме, которую они получили от Яна Фостера. В ней было всего несколько слов: «Джек убит в бою точка Шон серьезно ранен». Они телеграфировали Яну, чтобы он сообщил им подробности. Где сейчас Шон? Когда это произошло? Разрешат ли им приехать к Шону, если он еще в Испании? Они перевели Яну денег на ответные телеграммы — «ведь у него никогда нет ни пенни» — и просили перевести часть этих денег Шону, на всякий случай.

— Вы сделали все, что могли, — попытался ее успокоить Билл. — Не надо падать духом, Пэм.

— Это так ужасно — ждать, ничего не зная, — всхлипнула Пэм. — И все же это лучше, чем думать, что он умер. Ах, Шон, Шон! И зачем я только отпустила тебя! Почему не уехала вместе с тобой? Если бы можно было отправиться к нему сейчас!

— Быть может, лучше подождать известий, — сказал Билл.

— Вот и мне так кажется, — благодарно отозвалась Пэт.

— Ведь это такое дальнее путешествие, — заметил Билл. — И, скорей всего, вы еще и до Англии не доедете, а худшее будет уже позади.

— Будем надеяться, — неуверенно согласилась Пэм.

— Возможно, Шон приедет к вам, когда немного оправится, — отважился предположить Билл. — Во всяком случае, на фронт он уже не вернется, а длительный переезд по морю может оказаться очень полезным для человека, поправляющегося после ранения.

— Ох, Билл, — вздохнула Пэм, — если бы он мог сюда приехать!

— И приедет, вот увидишь, — заявила Пэт.

Она медленно вела машину по тихим улицам, пока они не очутились перед гостиницей.

— Не останавливай машину, — взмолилась Пэм. — Мне не хочется домой. Билл, вы не могли бы побыть с нами еще немножко?

— Конечно, могу, — сказал Билл.

Пэт снова включила мотор, и машина понеслась по Боулдерскому шоссе; выехав за город, она свернула на проселочную дорогу. И там, под деревьями, среди тишины и покоя лунной ночи, они сидели и говорили о Шоне и Джеке Стивенсе и о героической борьбе, в которой те приняли участие.

На луну то и дело набегали тучки, затеняя серебристый свет, пробивавшийся сквозь редкую листву призрачно-серых деревьев. Потянуло холодком. Билл взглянул на ручные часы. Было два часа ночи.

— Мы довезем вас до дому, Билл, — сказала Пэт. — Стало как-то легче на душе после того, как мы поговорили. Спасибо, что поехали с нами.

Пэм нервно вздрогнула. Машина медленно покатила меж сумрачных деревьев; впереди свет фар выхватывал из темноты лишь небольшой клочок дороги, зажатой с обеих сторон непроходимой чащей кустарника.

— Шон говорил, бывало, что если наступит день, когда мы потерпим поражение в Испании, это будет черный день для всего мира, — еле слышно сказала она. — Мне кажется, Билл, этот день приближается. Словно какой-то рок навис над нами.