"Крылатые семена" - читать интересную книгу автора (Причард Катарина Сусанна)

Глава V

Кругом только и разговору было, что о дочерях Пэдди Кевана, хотя девушки — кстати и некстати — не уставали повторять: «Мы, Пэт и Пэм Гэджин, — падчерицы сэра Патрика Кевана, а вовсе не его дочери». Однако сэру Патрику доставляло какое-то особое удовольствие разыгрывать из себя снисходительного папашу двух своенравных молодых особ, и, представляя их, он неизменно говорил: «Мои дочери — Пэт и Пэм». Так все и знали их — как дочерей Пэдди Кевана.

Девушки были хорошенькие и, где бы они ни появлялись, естественно, приковывали к себе всеобщее внимание. По улице они разгуливали в ярких брюках и джемперах или в пестрых тирольских платьях, а вечером надевали пышные туалеты из тяжелого шелка. Низкий вырез обнажал стройные, точеные шейки; густые блестящие волосы, подстриженные челкой на лбу, прямыми прядями ниспадали до плеч; красивые темные брови, точно крылья птицы, смело взлетали вверх, оттеняя матовую белизну кожи, а из-под длинных золотистых ресниц блестели полные огня и задора зеленовато-серые глаза.

Очень скоро по городу пошли сплетни: все, кому не лень, рассказывали друг другу о «похождениях» дочек Пэдди Кевана. Правда, в том, что девушки заходят в бар и курят и пьют в общем зале вместе с мужчинами, нет ничего необычного, говорили сплетники. К тому же ни для кого не было тайной, что парни на приисках устраивают холостые вечеринки с усиленными возлияниями и поцелуями и приглашают на них хорошеньких девушек. Тем не менее молва считала, что Пэт и Пэм побили все рекорды — ни одна девушка на приисках не позволяет себе так свободно держаться с молодыми людьми. Потом сплетни приняли другое направление: дочери Пэдди Кевана, мол, слишком распущенны и многоопытны, чтобы довольствоваться обществом калгурлийской молодежи, и теперь принялись обольщать людей более зрелого возраста. Вокруг сестер неизменно увивался целый рой женатых мужчин и престарелых волокит, они сопровождали Пэт и Пэм на скачки, показывали им рудники или часами беседовали с ними в холле «Палас-отеля», наслаждаясь обществом столь блистательных молодых особ и радуясь случаю затеять с ними спор, до чего девушки были большие охотницы.

Конечно, Пэт и Пэм были страшные непоседы и, что называется, сорви-головы — никто не знал толком, что о них и думать. Они курили, зато от выпивки всегда отказывались — разве что пригубят бокал, — совсем как старые девы. И хотя сестры с большим увлечением отдавались танцам — причем нередко танцевали вдвоем к превеликому возмущению поджидавших их партнеров, — при более близком знакомстве они никак не оправдывали надежд тех, кто пытался заигрывать с ними.

Во всяком случае, такое впечатление сложилось о них у Билла после одного разговора, который ему довелось услышать. Разговаривали двое молодых кутил с Уолли О'Брайеном.

Билл зашел к О'Брайену в бар с Абраамом Карлсоном.

Карлсон, богатый букмекер, был славный малый: он щедро помогал любому общественному движению, которое, хотя бы в какой-то мере, могло защитить его сородичей от проявлений антисемитизма. Билл столкнулся с ним у дверей заведения О'Брайена и только начал рассказывать ему об Испании, как Абраам, прервав его, распахнул дверь в бар и предложил:

— Давай зайдем, выпьем.

Они остановились у стойки, за которой, засучив рукава, прислуживал Питер О'Брайен. Подальше, у другого конца стойки, где хозяйничал Уолли, стояли облокотясь, Тоби Доусон и Ким Линдсей. Билл повернулся к ним спиной, но их разговор, словно жужжание назойливой мухи, отдавался у него в ушах.

— Уж больно они спесивы и всё вместе да вместе — ни на шаг одна от другой! — услышал он голос Тоби Доусона.

Отвечал ему Ким Линдсей:

— Эти стервы могут вконец извести человека своими разговорчиками о «психологии пола». Нет чтобы позволить за собой поухаживать — какое там, и притронуться не дают. Только и слышишь: «Терпеть не могу, когда меня тискают!» или: «Прошу без фамильярностей!» — И он с возмущением передразнил тоненький ледяной голосок.

Билл догадался, что речь идет о дочерях Пэдди Кевана. Ему захотелось послушать, что будет дальше, хотя, говорил он себе, не все ли ему равно? Правда, одна из них тогда, в саду его бабушки, задела в нем какие-то струнки; она говорила с ним так задорно, что воспоминание о ней до сих пор не изгладилось из его памяти. Но едва обнаружив, что девушки сродни Пэдди Кевану, он перестал о них думать, почти забыл даже, что им непременно надо еще раз встретиться с ним для какого-то «важного и секретного» разговора.

Что же такое они могли ему сообщить? Да еще важное и секретное! Ничего, а если что и есть — в связи с делами его матери, — так это может подождать. Мать писала в письме, что завещает ему коттедж в Котсло, где она часто жила с ним, когда он был еще маленьким; она уверяла, что коттедж куплен на ее собственные средства и сэр Патрик не имеет к нему никакого отношения, поэтому сын может спокойно принять от нее этот подарок. Билл колебался, не зная, как поступить, но бабушка и Динни в один голос заявили, что нет никакого смысла дарить коттедж Пэдди Кевану. И потому, когда от адвоката леди Кеван пришло письмо, Билл подписал все, что требовалось, и, по выражению Фриско, превратился в помещика. Смерть матери не была для него большим потрясением. Эми стала ему почти чужой, и ему было немного совестно при мысли, что она позаботилась о нем перед смертью.

Билл внушал себе, что он слишком занят, чтобы искать встречи с этими девушками. После работы надо собирать деньги для Испании, заниматься организацией кружков, посещать профсоюзные и партийные собрания. Кроме того, он слышал, какие разговоры идут о Пэт и Пэм, знал, что их наперебой приглашают на все вечеринки и партии в кегли, которые устраивает местное избранное общество, и не мог представить себе, чтобы у него с барышнями Гэджин могли быть какие-то общие интересы.

— Вы просто не знаете женщин этого сорта, — процедил сквозь зубы Уолли, и его покровительственный басок заглушил слова Билла, пояснявшего Карлсону, во всеоружии фактов и цифр, что происходит в Испании. — С такими, как Пэт и Пэм, надо разговаривать об искусстве и литературе, если хочешь чего-нибудь добиться. Да еще о политике!

— К черту! — проворчал Тоби Доусон. — Это не для меня.

— Они, видите ли, корчат из себя этаких просвещенных девиц, никаких, мол, предрассудков, — развязным тоном пояснял Уолли. — А на самом деле все это одна игра. Не так уж их интересуют эти премудрости. В темноте все бабы одинаковы, уверяю вас.

Его слова потонули в одобрительном хохоте. Посыпались двусмысленные шуточки, циничные замечания.

— Таких девочек со всякими там идеями можно на что угодно подбить, если действовать с подходцем. — Уолли со скучающим видом светского льва вновь наполнил бокалы. — И на поверку оказывается, что в любви они куда интереснее, чем какая-нибудь наша, приисковая, которую только помани — и она твоя.

Билла так и подмывало повернуться и ударить Уолли по физиономии. Но он понимал, что не может позволить себе подобного удовольствия. Нельзя забывать о Дафне. Уолли еще, пожалуй, решит, что Билл сводит с ним счеты за сестру. Нет, он должен думать сейчас только о Карлсоне и о том, как бы получить у него побольше денег на помощь Испании.

— Так вот, значит, каково положение, Абраам, — с удвоенным пылом принялся он за Карлсона. — Если мы хотим бороться с распространением фашизма, наша обязанность — оказать посильную помощь испанскому народу. Более того, чувство простой порядочности не позволит никому из нас остаться в стороне. Как можно скупиться, когда речь идет о женщинах и детях, страдающих от непрерывных бомбежек, о беженцах, которых истребляют без всякой жалости и пощады…

— Не горячись. Билли, — спокойно остановил его Карлсон. — Я тебе еще никогда не отказывал.

Он заметил, как подействовал на его собеседника разговор подвыпивших парней, и догадался, что Билл неспроста смотрит волком — того и гляди набросится с кулаками на Уолли О'Брайена. У Карлсона не было ни малейшего желания ввязываться с ними в ссору — ведь это как-никак отличные клиенты. Поэтому он решил утихомирить Билла и как можно скорее увести его на улицу. Когда Карлсон допивал свою кружку пива, до него донеслось хихиканье Тоби Доусона, и он сразу понял, что так возмутило его собеседника.

— Послушать Пэдди, — говорил тот с ехидством, — так это просто «современные девушки, нисколько не испорченные».

— Так мы и поверили, — буркнул Ким Линдсей. — Пэт до того исцарапала меня на вечере у Мидлтонов, что до сих пор следы от ногтей видны.

— Нет, грубостью их не возьмешь — сразу ощетинятся, как дикие кошки, — философски заметил Уолли. — Разве так надо обращаться с девчонкой, если хочешь, чтоб она была посговорчивее!

— Пойдем, — резко сказал Карлсон.

На улице он вытащил из кармана бумажник и дал Биллу пятифунтовый билет.

— В следующем месяце я, возможно, удвою взнос, — сказал он и, кивнув в сторону гостиницы, продолжал: — Тошно слушать, как эти болваны говорят о женщинах, да еще за трактирной стойкой. Но нечего портить себе кровь, Билл, не стоит расстраиваться.

— Знаю. — Билл с трудом подавил ярость. Он был благодарен Карлсону за то, что тот увел его из бара, да и за щедрое пожертвование. — Но у меня иной раз руки чешутся разделаться с Уолли О'Брайеном.

Карлсон попрощался и неторопливо зашагал прочь, а Билл сел на велосипед и поехал домой, внутренне досадуя на себя за овладевшее им неистовство, за глупое желание схватиться с 0'Брайеном и так избить этого молодчика, чтобы у того раз навсегда пропала охота улыбаться с подобным самодовольством. Билл догадывался, что дело тут не только в Дафне, хотя при одной мысли о том, как Уолли О'Брайен поступил с ней, его бросало в жар. Хорошо еще, что Дафна держится молодцом, она, видно, и думать о нем забыла. Теперь ее повсюду сопровождает Стив Миллер, молодой рудокоп, с которым она дружила еще до того, как появился на сцене Уолли. Правда, она уже не распевает, как раньше, и заметно осунулась, но, во всяком случае, делает вид, будто ссора с 0'Брайеном нисколько ее не огорчает. Она даже разговаривать на эту тему не хочет. Всякий раз, как Билл пытался вызвать ее на откровенность, она замыкалась в себе, не желая вести никаких разговоров.

— С этим все кончено, Билл, — раздраженно говорила она. — Я сама виновата, что позволила Уолли насмеяться надо мной. Надо быть умнее. Но теперь он для меня больше не существует.

Услышав это, Билл облегченно вздохнул, хотя ему было неприятно откровенное нежелание Дафны делиться с ним. На душе у нее, конечно, кошки скребут, думал он, хоть она и старается казаться веселой и кокетничает со Стивом, да и не только с ним. Дафна до сих пор не могла простить Пэт и Пэм, что они отбили у нее Уолли, и с нескрываемым удовольствием повторяла злые сплетни, какие ходили о девушках. Ведь Уолли по-прежнему следовал за ними, как тень, и настойчиво добивался их расположения, охотно мирясь с насмешками и щелчками, которыми они платили ему за усердие.

Билл уверял себя, что ему нет никакого дела до этих девчонок, которых буквально рвут на части, но нельзя же позволять Уолли и его дружкам так судачить о женщинах в каком-то кабаке.

Что касается его, Билла, то дочки Пэдди Кевана нимало его не интересуют. Он не намерен терять сон и покой из-за того, что они делают или чего не делают; просто его забавляет, что Пэт и Пэм произвели такой переполох в городе, вызвав возмущение всех старых греховодников и любителей сплетен главным образом своей самоуверенностью и бравадой. Делают все, что им вздумается, ни с кем и ни с чем не считаясь. Знай гоняют на своем зеленом седане по всей округе, а недавно Пэдди купил им еще и пару лошадей, и девушки пристрастились к далеким прогулкам верхом при луне. Как-то раз они заблудились и провели всю ночь в зарослях. Пэдди уже собрался отправить экспедицию на поиски, когда наутро сестры как ни в чем не бывало подъехали к дому.

Впрочем, одна их проделка привела в возбуждение весь город: они решили пробраться в «свай», популярный игорный притон на вершине холма, неподалеку от старой гостиницы «Восходящее солнце». Там шла запрещенная игра в ту-ап, и ни одной женщине не разрешалось ступать в священные пределы. Пэт и Пэм пришло в голову переодеться в мужское платье и вместе с Уолли О’Брайеном и Кимом Линдсеем проникнуть в это запретное место. Притон содержал местный старожил, очень гордившийся своим заведением. Он уверял, что игра у него ведется честная, без всякого надувательства, и что вообще ту-ап — самая безобидная из всех азартных игр. Его заведение существовало уже немало лет, и полиция смотрела на это сквозь пальцы, хотя отлично знала, что на вершине холма, всего в какой-нибудь миле от Боулдера, за изгородью из колючего кустарника каждый день собирается толпа мужчин и подростков и с азартом ставят на «орла» или «решку».

На подступах к игорному притону стояли дозорные; они обязаны были предупреждать игроков о приближении полиции или каких-либо подозрительных незнакомцев. Игроки толпились вокруг площадки. Единственное, на что здесь можно было присесть, это на перевернутые плевательницы, и Уолли сразу смекнул, что дело дрянь, когда двое из сидевших поднялись, уступая место пришедшим с ним развязным юнцам. Это было нарушением установленных правил, и владелец притона, естественно, не мог примириться с таким подрывом своего авторитета. Он предложил Уолли представить его юным дамам и вежливо попросил их удалиться.

— В азарте игры люди забываются и иной раз позволяют себе не совсем пристойные выражения, — пояснил он.

Пэт и Пэм пустили в ход все свои чары, чтобы вымолить разрешение остаться. Но старик в порыжелом пальто и помятой фетровой шляпе, с бриллиантовым перстнем на мизинце любезно, как истый джентльмен, вывел их за изгородь и, распахнув дверцу стоявшего там новенького роллс-ройса, приказал шоферу отвезти барышень Гэджин обратно в Калгурли.

— Возможно, я последний мерзавец, сударыни, — сказал он, снимая шляпу и с достоинством отвешивая изысканный поклон, — но есть одна вещь, с которой я никогда не смогу примириться. Это — сквернословие в присутствии дам.

Пэт и Пэм сами рассказали обо всем Динни. Билла чрезвычайно забавляла дружба, завязавшаяся между старым золотоискателем и дочками Пэдди Кевана. Динни опровергал теперь все, что говорилось о них дурного, и не давал никому слова сказать против Пэт и Пэм. Он соглашался, что они немного своевольны и, что называется, «без предрассудков», но надо же им как-то отстаивать свою независимость, чтобы не плясать под дудку Пэдди.

— И это им отлично удается, будьте покойны, — ухмыльнулся Динни. — Если б Пэдди знал, на что идут его денежки, его хватил бы удар.

Незадолго до этого Динни передал Биллу десять фунтов в фонд помощи испанским республиканцам, сказав, что это от лица, пожелавшего остаться неизвестным, и теперь Билл догадался, от кого эти деньги.

Как выяснилось, Динни встретил обеих сестер, блуждая как-то у подножия Маританы. Он показал им, где было впервые найдено золото, и рассказал немало историй о старых временах. С тех пор они часто виделись. Иногда — как не замедлил установить Билл, а вслед за ним и его бабушка — они даже заранее уславливались о встрече. Это особенно возмутило Салли. Но Динни заявил, что Пэт и Пэм — славные, неглупые девушки, ему давно не доводилось видеть таких, да и вообще не могут они отвечать за то, что их мать вышла замуж за Пэдди Кевана.

Пэм нарисовала портрет Динни. Мазня какая-то, да и только! — заявила Салли. Разве это Динни? С таким же успехом можно сказать, что это — расплывшийся блин. Да она сама нарисовала бы лучше. Но Динни чрезвычайно гордился портретом и утверждал, что миссис Салли ничего не понимает в современном искусстве.

Художница и не ставила себе целью снять с него копию, возражал ей Динни. Она просто хотела изобразить старого золотоискателя, освещенного ярким солнцем, а вокруг красную землю приисков, показать, какой демон вселяется в человека, когда он ищет золото.

— Пэм говорит, — добавил он с лукавой усмешкой, словно ему самому казалось чудным толковать о таких вещах, — что настоящее произведение искусства — это когда художник передает вещь так, как он сам ее видит, а не так, как ее видят другие.

Оглушительный хохот, которым Фриско встретил эти слова, нимало не смутил Динни, как не смутили его и подтрунивания Тэсси Ригана и Тупой Кирки над тем, что у него завелись такие приятельницы. Но, право же, Динни выглядел очень комично, когда, вырядившись в свой лучший костюм и заметно волнуясь, отправлялся на свидание к Пэт и Пэм. Иной раз он совершал с ними прогулку на рудники, а то заходил к ним в студию выпить чаю и поболтать.

Девушки давали ему книги с красочными репродукциями картин современных мастеров, и Динни усердно просвещал миссис Салли, стараясь преподать ей всякие ценные сведения об этом новом искусстве. А она только ахала, глядя на картины Кандинского, Леже, Брака и Пикассо.

— Да они, по-моему, просто ненормальные! — восклицала она, решительно отказываясь восхищаться.

Билл удивлялся, как это Динни сумел составить себе хотя бы смутное представление об исканиях современных художников — разобраться в новом восприятии формы и света, в неожиданном истолковании самого простого и заурядного, в попытках передать на холсте прихотливую игру памяти и подсознательных эмоций. Все это казалось Биллу таким непонятным и далеким от повседневной борьбы за существование. Но это не мешало ему с интересом относиться к некоторым теориям, в корне меняющим представление об изобразительном искусстве, ратующим за простоту и выразительность в живописи и скульптуре.

Биллу приходилось слышать, как спорили молодые художники в Сиднее, и он научился ценить то, что так восхищало их в работах Гогена, Пикассо и Ван-Гога. И если уж на то пошло, в этом портрете Динни, который написала Пэм, он усматривал некоторое сходство со «Стариком-крестьянином» Ван-Гога. Но Билл достаточно был осведомлен о полном равнодушии художников, да и многих других интеллигентов к борьбе рабочего класса и потому не был склонен придавать всему этому большое значение. Правда, он не без скрытого интереса прислушивался к рассуждениям Динни об искусстве и к его рассказам об этих девушках, но не допускал и мысли, чтобы подобная дружба с дочерьми Пэдди Кевана могла лично ему доставить удовольствие. Едва ли! Что у него может быть общего с ними!

Раза два или три, возвращаясь с работы, Билл видел Пэт и Пэм, прогуливающихся по шоссе. В первый раз, промчавшись мимо них на велосипеде, он даже подумал, не его ли они подстерегают, чтобы сообщить ему то, что кажется им, по-видимому, таким важным и секретным. Увидев их вторично, он уже не сомневался, что это так — они явно смотрели в его сторону, — но он быстро отвернулся и проехал мимо. Билл понимал, что ведет себя, как грубиян; ну зачем он обдал их пылью, да еще сделал каменное лицо и отвернулся — позор да и только!

Какая досада, что на нем не было шляпы, чтобы небрежным жестом приподнять ее в знак приветствия! Но Билл надевал шляпу только на похороны или на свадьбу или когда ехал на побережье. Отправляясь на работу, он натягивал на свои непокорные вихры засаленную белую кепку, чтобы уберечь волосы от пыли и грязи. Придется снять хоть кепку, когда он в следующий раз встретит этих проклятых девиц: надо же показать себя джентльменом.

Через несколько дней после разговора между молодыми шалопаями в баре Билл снова повстречал Пэт и Пэм. На этот раз он был в старой фетровой шляпе, которой вот уже два или три дня как заменил свою кепку, решив, что так оно будет сподручнее, если потребуется проявить галантность.

Когда Билл поравнялся с девушками, они стояли на дороге, глядя на серые, розоватые и темно-красные отвалы, возвышавшиеся у рудника Южной Калгурли. Он поднес руку к шляпе и хотел было проехать мимо, но Пэт окликнула его:

— Послушайте, Билл!

Билл машинально остановился. Сделать вид, будто он не слышал оклика, было невозможно. Оробев, он спрыгнул с велосипеда и подвел его к тому месту у обочины шоссе, где стояли девушки.

— Что это значит? Проезжаете мимо и даже остановиться не желаете? — сердито спросила его Пэт. — Я же сказала вам, что мне нужно с вами поговорить по очень важному и секретному делу… Мы с Пэм третий раз доходим чуть ли не до самых рудников в надежде вас встретить, а вы пулей проноситесь мимо.

— Неужели это дело так уж важно? — осведомился Билл, считавший, что с этими сиренами надо быть настороже.

— Для нас — очень.

В глазах у Билла вспыхнули искорки. Свирепый и высокомерный тон в сочетании с зелеными штанами, красной жакеткой и красным беретом казался ему до нелепости смешным, но он насупился, решив про себя, что ни за что не позволит этой красотке завлечь его в свои сети.

— Что ж, давайте поговорим, — сухо сказал он.

Пэм, словно в изнеможении, опустилась на большой камень, лежавший у дороги. Она глядела на молодого человека с выражением обиды в кротких глазах.

— Не надо быть таким резким с нами, Билл, — сказала она.

— Прошу прощения, — сказал Билл, и ему стало неловко за свой тон.

Ну зачем он так говорит, точно и не стыдится своей грубости? Что это с ним происходит, недоумевал Билл. Он никогда еще не держался с девушками так сухо и вместе с тем бесцеремонно. Ведь проводил же он каникулы на побережье с такими вот светскими барышнями и с удовольствием танцевал и резвился с ними в волнах прибоя. Но сейчас ему казалось, что это было очень давно, тогда он еще не относился так серьезно ни к жизни, ни к работе, а кроме того, он не мог простить Пэт и Пэм их родства с Пэдди Кеваном.

— У нас к вам письмо от Джека Стивенса, — сказала Пэт. — Джек сейчас в Испании, в Интернациональной бригаде. Шон Десмонд тоже там. Кстати, он жених Пэм, они помолвлены.

— Что? — Билл не верил своим ушам. Джек Стивенс, один из организаторов коммунистического движения на Западе, был его большим другом. Но Джек — англичанин, и, получив небольшое наследство от бабушки, он вернулся в Англию. Билл уже два года ничего не слыхал о нем.

— Вот письмо от Джека, — сказала Пэт. И добавила ехидно: — Вы бы все-таки прочли его.

Билл вскрыл конверт и пробежал глазами письмо.

— Ну, знаете ли! — воскликнул он и с застенчивой улыбкой взглянул на Пэт. Широким жестом он протянул руку и крепко пожал сначала пальчики Пэт, а потом Пэм.

— Рад видеть друзей Джека, — сказал Билл.

— Вот это уже лучше, — облегченно вздохнула Пэм.

— А Пэдди Кеван знает… о вашей дружбе с Джеком? — В глазах Билла, как и в его вопросе, снова промелькнуло недоверие.

— Конечно, не знает, — поспешила ответить Пэт. — С ним приходится держать ухо востро. Вот когда нам минет двадцать один и мы сможем распоряжаться своими деньгами, мы будем поступать, как нам заблагорассудится. А сейчас, если у отца появится хотя бы малейшее подозрение о том, каких взглядов мы придерживаемся, он откажет нам в карманных деньгах.

— Понятно. — Билл все еще сомневался.

— Конечно, пока от нас мало толку, — продолжала Пэт. — Но мы стараемся, как можем, участвовать в оказании помощи Испании.

— Ну и ну! — расхохотался Билл. — Давно не слышал ничего более забавного. Кто бы мог подумать? Дочери Пэдди Кевана…

— Если мы его дочери, так вы его сын, Билл, — съязвила Пэм. — Сначала он женился на нашей матери, а потом — на вашей.

— Что такое? — удивился Билл. — Гм, а ведь это верно, — после минутного размышления согласился он. — Только я не зову его отцом.

— От вас никто и не требовал этого, — живо возразила Пэм.

— И вы не достались ему в качестве бесплатного приложения вместе с имуществом вашей матушки, — печально произнесла Пэт.

Билл снова расхохотался, весело и неудержимо, а за ним рассмеялись и девушки.

— Если бы я мог рассказать это бабушке! — воскликнул Билл.

— А мы все рассказали Динни, — призналась Пэм.

Шагая по дороге к Калгурли, Пэт и Пэм болтали наперебой, стараясь завоевать доверие Билла.

— Это Шон раскрыл нам глаза, — говорила Пэм. — Мы часто ходили в кафе со студентами Художественного училища, бывали у них в студиях и как-то на вечеринке познакомились с Шоном. Ему вздумалось написать меня. А его приятель, Ян Фостер, стал писать Пэт. Посмотреть на эти два творения — ни за что не скажешь, что мы близнецы.

— Шон и Ян обожали спорить обо всем на свете, — сказала Пэт. — Слушая их, мы с сестрой чувствовали себя совсем дурочками.

— Шон говорил, что мы «еще младенцы в своих эстетических и политических взглядах», — рассмеялась Пэм.

— А сколько интересных людей приходило в студию к Шону и Яну, — рассказывала Пэт: — и писатели, и художники, почти все — красные. Они давали нам книги об искусстве и научном социализме.

— И брали нас с собой на выставки, митинги, демонстрации, концерты, водили в мюзик-холлы, — вставила Пэм. — Бывало, сидим мы где-нибудь в студии на полу, поглощаем ярды макарон, попиваем красное вино, спорим До потери сознания — и нам уже кажется, что от нас зависит разрешить любую мировую проблему, представься только случай.

— Но мы занимались не только этим, — перебила ее Пэт, чувствуя, что Билл не одобряет столь богемного подхода к решению важных проблем. — Мы видели, как живет беднота в трущобах Лондона, и поняли, что делает с людьми безмерное богатство и безмерная нищета. И это убедило нас, что надо изменить систему, которая порождает столько страданий и несправедливости, и что мы должны помочь изменить ее.

— Шон сначала называл нас «пустоголовыми вертушками», — продолжала Пэм. — Он ни в чем не знает удержу, этот Шон. А особенно увлекается искусством и рабочим движением. Вот уж никогда не думала, что я буду что-то для него значить. Ему не нравились мои рисунки, а я была влюблена в его бороду и смеющиеся глаза. Таких смеющихся глаз, как у Шона, больше нет ни у кого на свете, правда, Пэт?

Пэт улыбнулась.

— Правда, — подтвердила она. — А знаете, Шон просидел за решеткой шесть недель, и все потому, что какой-то полицейский пристал к Пэм. Это было в тот день, когда чернорубашечники Мосли вышли на улицы Ист-Энда и народ принялся строить баррикады. Мы были в толпе. Появилась полиция и стала разгонять всех. Толпа подалась назад, и вдруг полицейские начали колотить дубинками кого попало. Я увидела, как один из них схватил Пэм.

— А я всего-навсего назвала его дрянью и скотиной за то, что он ударил человека рядом со мной, — заметила Пэм.

— Тут Шон как сумасшедший налетел на полицейского, — продолжала Пэт. — Мне удалось вытащить Пэм из свалки, и с помощью Яна мы выбрались из толпы. Мы, наверно, пробежали несколько миль тогда, сворачивая с улицы в улицу. А потом зашли в какое-то кино и просидели там до темноты.

— Но как тогда избили Шона!.. — печально протянула Пэм. — Он потом долго не мог работать.

— Да, нешуточное было дело, — серьезно подтвердила Пэт. — Мы не хотели бросать Шона в беде, но Ян сказал, что нет никакого смысла там торчать. Этот полицейский с радостью сцапал бы нас всех. К тому же Шон просил Яна увести нас подальше, если начнется потасовка.

— И Пэдди так ничего и не узнал об этом?

— Н-нет, — с запинкой проговорила Пэт. — Эми, по-моему, догадывалась, что мы были вместе с Шоном, когда его арестовали. Ведь газеты на другой день расписали это во всех подробностях: и побоище в Ист-Энде, и как Шон набросился на полицейского, а две молодые особы препятствовали полиции исполнить свой долг. Эми пыталась взять с нас обещание, что мы прекратим дружбу с этой «богемой», с этими «разбойниками», как она их называла, но отцу не сказала ни слова.

— Пэдди всегда считал нас пустыми девчонками, которые только и знают, что наряжаться да бегать по вечеринкам и танцулькам, и Эми не старалась разубедить его, — подхватила Пэм. — Случалось, правда, он злился и начинал ворчать, что мы очень много тратим. Но если бы он знал, куда уходят почти все наши карманные деньги, трудно даже представить себе, что бы с ним было.

— В конце концов это наши деньги, — вызывающе заявила Пэт. — А уж наши политические убеждения и подавно его не касаются. Представляю себе, что будет, когда мы потребуем у него состояние, которое оставила нам мама. А до тех пор пусть считает нас взбалмошными девчонками, нам это только на руку. Ведь деньги, которые он нам дает, мы можем тратить на что угодно, а это главное.

— Сейчас, когда Шон сражается в Испании, как я могу думать о чем-то другом? — воскликнула Пэм. — Мы отправляем посылки ему и другим бойцам Интернациональных бригад.

— Когда в Испании началась война, многие наши друзья сочли своим долгом поехать туда сражаться за народное правительство, — сказала Пэт. — Джек Стивенс, Ральф Фокс, Джон Корнфорд, Ян и Шон, а также Эйлин Палмер. Мы с Пэм тоже хотели поехать, но ведь мы несовершеннолетние и никто не взял бы нас без согласия родителей. Ну, а Эми и Пэдди, разумеется, никогда не согласились бы.

— Я и сам собирался туда, когда вернулся с Севера, — признался Билл. — Но тут заболел Том, и первая партия уехала. Тогда я решил, что должен остаться и посвятить себя делу, которому он отдал все свои силы.

— Не правда ли, странно, что нас так волнуют события, которые происходят где-то далеко, в Испании? — заметила Пэт.

— Дело не столько в Испании, сколько в борьбе с фашизмом, которая там идет, — сказал Билл.

— И в борьбе за лучшую жизнь, которую хочет строить народ, — тихо сказала Пэм.

— Кто бы мог поверить, — рассмеялась Пэт, — что мы трое объединимся против Пэдди Кевана и всего, что он олицетворяет?

— Быть может, он сам тому причиной, — сказала Пэм.

Билл посмеялся вместе с ними над злой шуткой, какую судьба сыграла с Пэдди Кеваном.

— Что ж, молодежи всегда следует быть впереди, — сказал он. — И мы в этом смысле не исключение. Мы идем в ногу с нашим веком и его передовыми идеями. Вот и все.

«Что это нашло на Билла Гауга?» — спрашивали друг друга рудокопы, возвращавшиеся с работы на велосипедах или в дребезжащих вагонах трамвая, при виде Билла, который шагал рядом с девушками и, казалось, был всецело увлечен дружеской беседой с ними. «Вот уж никогда нельзя было бы подумать, что он станет водить компанию с дочками Пэдди Кевана».