"Господин штабс-капитан" - читать интересную книгу автора (Василий Коледин)

- То есть вы считаете идеи "равенства и братства" верными и нам нужно стремиться к ним?
- Стремиться к Божьим идеям всем надобно, однако, пути не все пригодные.
- Так идеи повернуть оружие и принести на кончиках своих же штыков освобождение России от самодержавия – это, по-вашему, божьи идеи?! – я не верил своим ушам. Батюшка – социалист.
- Передергиваете, Станислав Максимович! Идеи братства и идеи в штыковую на «своих» суть разное. Любая идея может прорости только на удобренной почве, и недоверие к солдату - работа в этом направлении. – Священник продолжал пристально смотреть мне в глаза.
- Отнюдь, батюшка, я не говорю о недоверии к солдату! Я совсем о другом! В 1906 году я, проехав через всю Россию от Харбина до Петербурга, видел, что такое революционные массы, я столкнулся и с нижним чином, одурманенным идеями братства и с чиновниками, оседлавшими идеи революции! Я видел, к чему все это может привести. Я видел анархию и парализованных от страха командиров разных уровней и столоначальников. И недоверие мое не к нижнему чину, а к конкретным смутьянам, коих становиться все более и более в частях. Они скрытно мутят умы крестьян. А ведь чего проще бросить позиции и вернуться к своему хозяйству, к жене и детям, которых семеро по лавкам. А там золотопогонники пусть сами бьются с германскими буржуями! «Это не наша война, это война господствующего класса»!
- Я же и говорю, легкий путь... Вы, видимо, сами не определитесь с отношением к происходящему - вот и мечетесь в попытке всё свалить на безграмотных крестьян. Вы-то сами из кого будете?
- Сами мы из, как говорится, разночинцев. Отец мой от солдата до майора дошел.
- Вы, стало быть, из вольноопределяющихся? – усмехнулся священник. Я не заметил и намека на опьянение, хотя бутылка была почти пуста.
- Нет, я закончил в 1905 киевское юнкерское училище.
Отец Николай хмыкнул, с сожалением посмотрев на почти выпитую бутылку. Он сам разлил остатки водки на две неравных части. Большую часть, конечно, налил себе.
- Я никак не пойму, что Вы хотите от меня услышать? Я чувствую, Вас что-то гложет, но я не пойму, а Вы молчите.
- Батюшка, скажите, доходит ли ваше слово до сердца солдата? Что требуется ему, чтоб идти смело в бой? Раз уж вы так рьяно стоите на его защите, то наверняка знаете его душу.
- Сказано - "Христос Бог наш, повелевший нам молиться за обидящих нас и им благотворить, сказал также, что большей любви никто из нас в жизни сей явить не может, разве кто положит душу свою за други своя " – однако, сказано и - "Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас". Если Кто видит, что подвиг его будет попран и нет цены усилиям его - разве может со спокойной душой идти на супостата? Атака начинается в родном доме, а что в стране творится... Хлебушка подвиньте...я рьяно стою на защите не солдата а человека, не тела его но свободы его во Христе или вне Его. А солдат свободы не имеет и не должен ... Но человек то некуда не делся и видит и понимает, что как солдат должен, а как человек не хочет метать бисер...
Легкий хмель раскрепостил меня и я уже готов был задать другие мучащие меня вопросы.
- Грех ли жить на фронте, не венчаясь? Ведь завтра может не стать либо его, либо ее. А в грехе ли живет человек, когда на фронте соединил свою судьбу с умирающей девушкой? Он знает, что она скоро умрет, но идет и венчается с ней?
- Свобода воли ограничивается самим человеком "всё можно не всё полезно" и понимание последствий, пользы или вреда, и составляет нашу работу как Христиан над возрастанием к Богу. Разве не на фронте вы так уверены, что завтра ваш век продолжиться? Вы можете гарантировать себе ещё час жизни? Грех это блуд - "Но, во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа"- не церемония, а осознанный добровольный выбор и самоограничение, отсечение части воли во имя Пути и спутника... Да, наверное, неправильно это, однако только Господь может определить меру правильности, да и реальные страдания, реальная угроза смерти заставляют переоценивать многое и в подавляющем большинстве случаев те, кто заглянул смерти в лицо, перестают играть в игры. На это становится жаль тратить время. Недаром честь и честность один корень и суть то одна. А по поводу венчания с больной – только, брачующиеся, они могут решать правильно ли они поступают. С точки зрения христианства это хорошо.
- А что, батюшка, - медленно произнес я, опустошив свой стакан, - если человек на войне убил не врага, а «своего», но труса и предателя? Как, он грех свершил или нет? А поймал он его на агитации. Призывал, дьявол, оставить окопы и идти в Петроград.
- Защитник Родины, Отечества православного и богохранимого, выполняет свой долг, он иначе и поступить не может, и не должен иначе мочь. Бог не есть просто абстрактное божество. Он есть Живой Бог, Творец и Промыслитель мира, - и Он не нейтрален. Он всегда подает помощь своим верным, сражающимся со слугами диавола за Родину, за веру, за святыни, за честь своих жен и дочерей. Ответ за отступника нести нельзя, но и брать на себя ответственность о решении его судьбы единоначально возможно только в полной изоляции. Да и то трусом был каждый, кто раньше себя переборол кто позже... Агитация, как и ваши вопросы - от сомнения. Бог предложил хорошее, но уже за столько веков привычное и трудоемкое, а тут всем и всё - соблазн...
Да, если так батюшка ведет беседы с нижним чином, то вряд ли его кто-то понимает, - подумал я. Мне ведь тоже не хотелось слышать от него общих фраз и измышлений теологов. Я нуждался в утешении, причем простом, материнском утешении и человеческом понимании, когда близкий, родной человек гладит тебя, успокаивает и говорит, что ты во всем прав. Но я не услышал и не почувствовал того, о чем мечтал. Что ж, больше мне не хотелось смотреть на батюшку. Я понял, почему он меня раздражал. Но, видимо, чувства у нас были взаимные. Батюшку я также раздражал и вызывал у него внутренне отторжение.

ГЛАВА 16.
Революционная агитация.

Не успела еще сильно ослабленная тяжелыми двухнедельными боями наша армия отойти назад, как германцы новым прорывом начали вклиниваться в ее расположение. Одновременно ими была предпринята атака к югу от Перемышля, на Мосциску. Макензен предпринял энергичный нажим на наши позиции на участке реки Сан, между Ярославом и Перемышлем, и окончательно утвердился на правом берегу реки, отбросив нас за речушку Любачовка. Несмотря на организованный командованием фронта контрудар 3 корпусами, германцев не удалось отбросить. Крепость Перемышль оказалась в исходящем угле расположения и с трех сторон охватывалась германцами. В начале июня Перемышль был ими занят. На левом крыле Юго-западного фронта в это же время наша 11-я армия, в состав частей которой и входило мое подразделение, медленно с постепенными упорными боями арьергардного характера, отходила за р. Днестр. А наш левый фланг пока оставался на месте у румынской границы.
С середины июня Макензен вновь начал наступление. С его возобновлением 8-й армии Брусилова не удалось удержаться на подступах ко Львову, и 22 июня Львов был нами оставлен.
С потерей Львова Галиция была утеряна. Наши западные союзники, наконец, поняли всю опасность надвигавшейся катастрофы на Востоке, не уравновешиваемой выступлением Италии. Однако к быстрому удару против Германии ни англичане, ни французы не были в тот момент способны. Общая обстановка складывалась для России крайне невыгодно, и главному командованию приходилось в ближайшее время рассчитывать лишь на собственные силы. В тот же день, когда был утерян Львов, главком отдал директиву постепенно отходить к пределам Киевского округа.
Позиции нашего полка состояли из главной оборонительной линии, расположенной на склонах высот, обращенных в сторону противника, и двух тыловых линий на расстоянии 2-5 км одна от другой. Эти оборонительные линии представляли окопы полного стрелкового профиля, но с весьма малым количеством блиндированных сооружений. Прочных бетонированных построек не было вовсе. Проволокой была оплетена сплошь только первая линия. Перед тыловыми линиями проволочные заграждения были узки и находились только на некоторых участках. Позиция страдала вообще недостатком глубины, — это были линии окопов, слабо между собой связанные закрытыми ходами сообщений и не имевшие солидных опорных пунктов. Главным же недостатком укреплений было отсутствие самостоятельных тыловых позиций.
Третий день рота находилась на передовых рубежах обороны. На положении нашего участка фронта все перипетии стремительного галицинского прорыва и столь же быстрого отступления сказались не столь драматично. Мы воевали на периферии юго-западного фронта и наши наступления и отступления носили локальный характер, являясь лишь отголосками стратегических поступков командования. Все что нам удавалось это захватить пару деревень, а потом их оставить. Австрийцы не проявляли инициативу, и рота вела позиционные бои. Потерь с нашей стороны практически не было, если не считать двух раненных новобранцев, получивших свои пули по неосторожности.
В одном из совсем малого количества блиндажей расположился командный пункт моей роты. Здесь же офицеры роты отдыхали. Минский где-то нашел плоскую дверь и с помощью солдат своего взвода переоборудовал ее под стол, на котором мы и обедали, и раскладывали преферанс, и расстилали простынь топографической карты с позициями подразделений полка. По бокам бревенчатых стен ими же были установлены нары, на которых мы спали.
Вечером мы, как обычно, зажгли керосиновую лампу и уселись вокруг стола. Минский сдал карты, и началась повседневная уже порядком опостылевшая мне забава. В игре участвовали Хитров, Минский, и я. Виноградов редко играл с нами. У него не ладилось с картами. Он мог пасануть при железных шести взятках. И сыграть в минус при чистом мизере. По этой причине он не искушал ни судьбу, ни партнеров по преферансу. Сенцов же дежурил и производил обход позиций роты.
- Что, господа, по чем вист? – спросил Хитров, развернув веером свои карты.
- Как всегда, по полкопеечки, - в задумчивости произнес Минский, видимо карты его не радовали.
- Подпоручик! Вы все продолжаете играть по-детски. Пора взрослеть. Может, хотя бы по копеечке? – сказал, Хитров, раскладывая свои карты по мастям.
- Э, нет! Мне везет в любви, а не в карты! А для любви необходимы деньги. Где же я их возьму, если вы второй вечер подряд хотите меня раздеть?! – улыбнулся молодой офицер.
- Да Вы, батенька, трусоват! – продолжал шутливый разговор поручик. – А что скажет командир?
- Ладно Вам, Дмитрий Николаевич. Смотрите, подпоручик совсем зарделся. Не будем обижать молодость. Играем по полкопеечки. Сдавал Михаил Сергеевич? Да? Тогда шесть первых. – Начал игру я, согласившись по ставке с Минским.
- Шесть вторых…, дети мои… - медленно проговорил Хитров, трогая правой рукой свои карты и поглядывая на прикуп.
- Шесть третьих, - продолжил торг Минский.
- А вы говорите, Станислав Максимович! Смотрите, он уже даже торгуется!
- Да…Семь первых, - продолжил я торг не обращая внимания на булавки Хитрова в адрес Минского.
- Хм… Пас! – пасанул Хитров.
- Пас, - поддержал его Минский.
Я взял прикуп, мне пришли одна мелкая карта пики и бубновый туз, с ними я свободно играл восемь пик. О чем и сообщил игрокам.
- Вист! – объявил Хитров.
- Пас, - упал Минский.
- Ляжем?
- Ложимся, - Минский разложил свои карты. Хитров тоже положил свои. Они оба стали их рассматривать.
- Господа! Рад сообщить вам, что вы без одной, - облегченно выдохнул я, поняв, что с моего хода я беру девять взяток.
- Увы! Вынужден с Вами согласиться, - разочарованно произнес Хитров, раскладывая карты и так и сяк. – Без одной. Пишите Минский! Хитрец! Как бы вы играли шесть третьих?! На чем с такими картами! Хотели нас поднять?
Я собрал карты и стал их тасовать. Минский карандашом пометил результаты игры. Хитров сдвинул верхнюю часть колоды, и я стал сдавать. В это время в блиндаж вошел Сенцов. Я обернулся в его сторону и заметил, что тот пришел с какими-то новостями.