"Господин штабс-капитан" - читать интересную книгу автора (Василий Коледин)

- Господин штабс-капитан, во втором взводе происходит «новгородское вече». Нижние чины подвергаются агитации.
- Вы прекратили это безобразие?
- Нет, меня оттеснили. Туда стекаются солдаты и из других взводов…
- Черт побери, Сенцов! Вы же офицер! – я оставил карты, одел портупею, расстегнул кобуру, проверив свой револьвер. – Идемте!
Через несколько секунд нас догнали Минский и Хитров. Виноградова я не увидел с ними. Уже приближаясь к окопам второго взвода нам стали слышны слова оратора.
- …се мы измучены ужасной войной, которая унесла МИЛЛИОНЫ жизней, сделала миллионы людей калеками, принесла с собой неслыханные бедствия, разорение и голод…
Солдаты при виде меня и следовавших за мной офицеров в нерешительности расступались, пропуская нас ближе к агитатору.
- И все больше становится число людей, задающих себе вопрос: из-за чего началась, из-за чего ведется эта война? – продолжал говорить человек твердым, хорошо поставленным, громким голосом. - С каждым днем яснее становится нам, рабочим и крестьянам, несущим на себе наибольшие тяжести войны, что она началась и ведется капиталистами всех стран из-за интересов капиталистов, из-за господства над миром, из-за рынков для фабрикантов, заводчиков, банкиров, из-за грабежа слабых народностей. Делят колонии, захватывают земли на Балканах и в Турции — и за это должны разоряться европейские народы, за это должны мы гибнуть и видеть разорение, голод, гибель наших семей. Класс капиталистов наживает во всех странах на подрядах и на военных поставках, на концессиях в аннексированных странах, на вздорожании продуктов гигантские, неслыханные, скандально-высокие прибыли. Класс капиталистов обложил все народы на долгие десятилетия данью в виде высоких процентов по миллиардным займам на войну. А мы, рабочие и крестьяне, должны гибнуть, разоряться, голодать, терпеливо снося все это, укрепляя наших угнетателей капиталистов тем, что рабочие разных стран истребляют друг друга, проникаются ненавистью друг к другу.
Наконец я пробрался вплотную к выступающему смутьяну. Им оказался мужчина средних лет, невысокий, но коренастый. На нем была солдатская форма без знаков различия. В руке он сжимал фуражку и усиленно ею махал, усиливая смысл сказанного.
Я остановился, сзади меня встали мои офицеры, готовые броситься на мою защиту. При нашем появлении оратор не смутился, а смело продолжил свою речь.
- Неужели мы будем еще сносить покорно наше иго, сносить войну между классами капиталистов? Неужели мы будем затягивать эту войну, становясь на сторону своих национальных правительств, своей национальной буржуазии, своих национальных капиталистов и тем, разрушая международное единство рабочих всех стран, всего мира?! Нет, братья-солдаты, пора нам открыть глаза, пора взять самим в руки свою судьбу. Во всех странах растет, ширится и крепнет народное возмущение против класса капиталистов, втянувшего народ в эту войну. Не только в Германии, но и в Англии, которая слыла до войны особенно свободной страной, сотни и сотни истинных друзей и представителей рабочего класса томятся в тюрьмах за честное и правдивое слово против войны и против капиталистов. Революция в России есть только первый шаг первой революции, за ней должны последовать и последуют другие. Правительство в России, Николай II, такие же разбойники, как и Вильгельм II,— есть правительство капиталистов. Оно ведет такую же разбойническую, империалистическую войну, как и капиталисты Германии, Англии и других стран. Оно подтвердило разбойничьи, тайные договоры, заключенные Николаем II с капиталистами Англии, Франции и прочие, оно не публикует эти договоры во всеобщее сведение, как не публикует и германское правительство своих тайных, столь же разбойничьих, договоров с Австрией, Болгарией и так далее. До сих пор еще большинство солдат и часть рабочих относится в России — как и очень многие рабочие и солдаты в Германии — с бессознательной доверчивостью к правительству капиталистов, к их пустым и лживым речам. Только в том случае, если государственная власть в обоих враждебных ныне государствах, например и в России, и в Германии, перейдет всецело и исключительно в руки революционных рабочих и солдат, способных не на словах, а на деле порвать всю сеть отношений и интересов капитала,— только в этом случае рабочие обеих воюющих стран проникнутся доверием друг к другу и смогут быстро положить конец войне на основах действительно демократического, действительно освобождающего все народы и народности мир!
Братья-солдаты! Сделаем все от нас зависящее, чтобы ускорить наступление этого, чтобы добиться этой цели. Не будем бояться жертв — всякие жертвы на благо рабочей революции будут менее тяжелы, чем жертвы войны. Всякий победный шаг революции спасет сотни тысяч и миллионы людей от смерти, от разорения и голода.
Мир хижинам, война дворцам! Мир рабочим всех стран! Да здравствует братское единство революционных рабочих всех стран! Да здравствует социализм! Долго ли мы будем молчать? Эх, товарищи, пора разорвать свои цепи, товарищи, смелее за спасение жен и детей, грудью встанем на бандитов, Русь избавим от цепей! Я с нетерпением ожидаю минуты, когда фронт повернется в обратную сторону лицом и потребует оплаты по счетам...
Агитатор замолчал и уставился на меня. Я достал из кобуры револьвер и выстрелил вверх.
- Прекратить агитацию! Всем нижним чинам разойтись по своим местам! А вы, господин провокатор, пройдемте со мной! Живо!
Оратор не отреагировал на мой приказ. Однако задним зрением я заметил, что большинство солдат стали расходиться и толпа поредела.
- Только революция может окончить войну, товарищи! – крикнул агитатор остающимся еще солдатам и вслед уходящим. - Только на баррикадах завоюем мы свои права, свергнем самодержавие, спасем себя от голодной смерти! Организуйтесь, товарищи! Готовьтесь к гражданской войне! Близок час великой развязки, великого суда над виновниками величайшего в истории преступления против человечества... Довольно жертв во славу капитала. Наш общий враг — за спиной!
- Ну, хватит! – громко рявкнул я и, подойдя вплотную к смутьяну, приставил к его животу револьвер. – Рот закрой и иди вперед!
- Товарищи! – крикнул он вдогонку уходящим все активнее и активнее солдатам. - Пора уже кончать войну с немцами и начинать воевать со своим настоящим врагом — царем и правительством... Полиции мы докажем, что мы не забыли 1905 год. На фронт — полицию, там ее место. Готовьтесь, братцы, сговаривайтесь, советуйтесь один с другим, а когда будет нужно, постоим за себя... Так вставай, подымайся, рабочий народ! Вставай на борьбу, голодный люд, вперед, вперед!
Я не выдержал и нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел, второй третий. Оратор осел и медленно сполз на дно окопа. Его безжизненное тело распростерлось у моих ног. Я оглянулся. Вокруг меня не было ни одного солдата. Только Минский и Хитров тупо смотрели на мертвое тело, еще несколько минут назад призывающее к свержению самодержавия и смуте на фронте.
Слегка трясущимися руками я спрятал оружие обратно в кобуру. Минский поднял взгляд на меня, и я прочел в нем непонимание причин моего поступка и даже какую-то жалость к убитому. Хитров тоже смотрел на меня, но в отличие от молодого офицера, тот понял вынужденность моего поступка. Его взгляд был суровым, но непримиримым. Фронт и демократия несовместимы.
- Ступайте, господа, по своим подразделениям! Выясните состояние дисциплины и настрой нижних чинов. Выявить сочувствующих, и применить к ним необходимые меры! Провести беседы о недопустимости подобного рода собраний на передовой и вообще на фронте! Постарайтесь выяснить как он, - я кивнул на лежащее тело, - оказался здесь и кто с ним общался больше всего.
- Есть!
- Так точно! – отозвались офицеры и покинули меня. Я остался один на один с трупом бунтовщика.
Потом я вернулся в блиндаж и приказал Виноградову с его солдатами решить, что делать с трупом большевика. Прапорщик поморщился от неприятного поручения, но взял под козырек и вышел. Я и сам находился в прескверном расположении духа. Усевшись за стол, я бездумно тасовал колоду карт. В блиндаж вошел мой денщик.
- Разрешите, ваше благородие?
- Заходи, любезный…
- Ваше благородие, имею рассказать Вам о случае, свидетелем которого был вчера.
Я повернулся к солдату и, внимательно посмотрев на него, приготовился его слушать.
- Вчера, господин штабс-капитан, зашел я к солдатам четвертого взвода. Они меня не стесняются и говорят при мне обо всем.
- Так…
- Я не весь разговор слышал. Услышал только с того момента, когда кто-то говорил «Будем так воевать, что погоним колбасников до самого Берлина!» Кто-то даже похвалил нашего командира дивизии: «А ведь наш-то, генерал, научился воевать!»
Слышу, в ответ раздался насмешливый голос, то был голос обо всем осведомленного Говорова:
«Научился! Как бы не так. Лез он из кожи вон, потому что в этом районе его имение. А мы-то, дураки, за его имение на смерть шли...»
«А и правда! Помните, ребята, он, гадюка, не хотел помочь нашей пехоте, по его вине много там полегло нашего брата, — поддержал его старый солдат Кулешов. — А за свое добро он хорошо воюет!»
Затем разговор включился солдат Григорьев, прибывший к нам с недавним маршевым пополнением. Человек он всеми уважаемый, начитанный, грамотный, из этих, из петроградских рабочих.
«Будет вам, ребята, зря болтать, – говорит Григорьев. - Разговорами делу не поможешь. Придет время, а оно не за горами, тогда смотри не дремли. Припомним все и генералу, и полковнику, и кое-кому другому».
Разговор прекратился с появлением господина подпоручика Сенцова.
«Здравствуйте, братцы! – сказал их благородие и уселся на услужливо подставленный ему унтером Алтуховым стул. — А что, здорово мы вчера австрияков поколотили?»
«Да, ваше благородие. Почаще бы их так. Но что-то у нас не всегда получается», - ответил за всех Григорьев.
«Как не получается, Григорьев, или вы не слышали из газет, как наши доблестные войска взяли укрепления нескольких германских населенных пунктов?» - говорит господин подпоручик
«Так-то оно так, но ведь и мы целую армию генерала Самсонова в Восточной Пруссии потеряли», - заявляет тогда Григорьев.
Да, такое могло быть, - подумал я. - В последнее время нам было рекомендовано относиться к подобным разговорам снисходительней, вероятно, потому, что в армии усилилось брожение и недовольство затянувшейся войной и нашими последними военными неудачами.
- А их благородие господин подпоручик отвечает, протирая платком стекла пенсне:
«На войне, братцы, бывают успехи и неудачи. Наше дело солдатское, мы призваны воевать за веру, царя и отечество. За богом молитва, а за царем служба, не пропадут. Уверен, что солдаты моего четвертого взвода вернутся после войны домой увешанные крестами».
Когда он ушел, солдат по фамилии Исаев, весело прищурившись, уставился на татарина Набиуллина, словно уже видел всю его широкую грудь в георгиевских крестах.
«А ведь вам, магометанам, по вере вашей кресты не положено носить, — поддел он Набиуллина. — Куда же ты тогда кресты денешь?»
«Э! Нельзя носить крест на шее, а на груди коран не запрещает, — невозмутимо ответил татарин. — А если уж правду говорить, то царская награда ничего солдату не дает».
«Это верно. Знал я одного земляка, который с японской войны вернулся с тремя Георгиями, - поддержал Набиуллина Григорьев. — А в девятьсот пятом году стражники не посмотрели на его царские кресты, вместе с другими мужиками так выпороли, что он скоро богу душу отдал. - Зачадив самокруткой, Григорьев продолжал. - Одному достанется серебряный крест, а тысячам — деревянный на погосте. Война кому нужна? Царю да генералам, вроде нашего. А нам она на что? Земли прибавит? Самое большее — три аршина... Да, кому война мачеха, а кому мать родная. Второй год гнием в окопах, кормим вшей, а дома — разруха, голод. Останешься жив, вернешься с Георгием, много ли он тебе в хозяйстве прибавит, ежели у тебя грош в кармане да вошь на аркане».
Григорьев окинул солдат своим взглядом и, понизив голос, сказал: