"Господин штабс-капитан" - читать интересную книгу автора (Василий Коледин)

Что я уважал в отце Николае, так это его умение держать слово и его пунктуальность. В десять минут четвертого священник начал работу с православными моей роты.
За все время войны я заметил, что если на фронте, в бою или перед боем солдат слышал слово Божие, то в нем пробуждалось какое-то духовное сознание и даже некое понимание его героической сущности. Я понял, что богослужения и религиозно-нравственные беседы были желательны и даже необходимы. С одной стороны, они призваны внушить солдату понятие о величии, святости его призвания и деятельности как защитника веры, царя и Отечества, а с другой - чтобы умирить его душевные страдания, нравственно успокоить его, идущего на смерть, кроме того, нужно было удержать его от дурных поступков. А кто же лучше может объяснить смысл слова Божия и достигнуть желаемых результатов, как не тот, кто с молодых лет готовился посвятить себя этому делу, кто был призван к тому священным саном? Конечно полковой священник! Священник мог глубоко заглянуть в душу солдата, избрав для этого удобный, подходящий случай, и образумить и наставить заблуждающегося. Ведь именно для этого и были введены в русской армии штаты православного духовенства. Именно по этой причине я каждый раз перед отправкой моей роты на передовую просил отца Николая прийти и побеседовать с моими солдатами, исповедовать и благословить их.
Я не присутствовал при богоугодных беседах. Минский и Хитров сидели со мной в комнате и занимались чем угодно, только не служебными обязанностями. Чувствовалось, что они с нетерпением ждали, когда я их отпущу.
- Господа, я вижу, что вы переделали все дела, оговоренные вашими должностными циркулярами. Идите домой. Я останусь в роте.
- Спасибо, Станислав Максимович, - Хитров встал и, собрав в потертый портфель какие-то бумаги, пожал мне руку. – Завтра на подъеме я буду.
- Хорошо, - согласился я.
Минский отчего-то не убежал первым, а остался. После того, как Хитров ушел я обратился к молодому подпоручику:
- А что же вы, Михаил Сергеевич?
- Ммм..- Минский замялся. – Видите ли, господин штабс-капитан, мне хотелось бы поговорить с отцом Николаем…
- Ясно, - кивнул я головой. – А у Вас водка есть?
- Зачем? – удивился молодой и неопытный человек.
- Ну, хотя бы потому, что батюшка не ведет философские разговоры без вливаний в себя горячительных напитков.
- Нет, у меня не философские вопросы...
- Тогда ловите его после солдатских исповедей, - посоветовал я.
- А водка у нас есть! – Минский подошел к шкафу и, открыв правую дверцу, показал мне три пузатые бутылки «смирновки».
- О! Откуда? Почему ротный не знает?
- Это Виноградов на днях привез из отпуска. Собирался отметить свое благополучное возвращение.
- Когда?
- Хотели вчера, но ведь не до пьянки было. Все-таки отпевание…
- Да, правильно, - я подошел к окну и посмотрел на редеющую толпу возле полкового священника. Осталось только три солдата, которые терпеливо дожидались своей очереди. – Собирайтесь, раб божий Михаил, батюшка заканчивает. Хотя, знаете, поедемте вместе.
Мы встали, надели фуражки, и вышли из комнаты. Когда мы приблизились к попу, тот заканчивал исповедовать последнего солдата. Подождав минуты три, пока солдат не ушел, Минский попросил у меня извинения и обратился к отцу Николаю:
- Батюшка, не уделите мне некоторое время?
- Конечно, сын мой. Ваш начальник не помещает нам? – Минский замялся. – Ну, не отвечайте, пойдем, поговорим.
- Батюшка, я пойду к себе! Не буду вам мешать. Когда закончите, не захотите ли зайти, «причаститься»?
- Зайду! – святой отец понял, о чем я говорил. Я развернулся и, попрощавшись с Минским, вернулся в ротное помещение.
Я достал из шкафа бутылку виноградовской водки, нарезал от большого куска сала несколько толстых ломтей, нарезал черный хлеб и поставил два чистых стакана.
Священник вошел минут через десять. Оглянув своим проницательным взором всю комнату, заприметив накрытый стол, он перекрестился на образа.
- Мир вашему дому, хозяева, - пробасил отец Николай.
- Входите, батюшка, присаживайтесь за стол! – пригласил я его. - Не хотите ли горло промочить? - Я кивнул на бутылку водки и пару стаканов.
- Отчего же не хотел, очень даже возжелал, - священник крякнул, протискивая коленки под стол, и взялся могучей рукой за свой стакан.
- Извольте, - я налил жидкость на дно стаканов, - что-нибудь скажите?
- Зачем утомлять ближнего своего пустословием в предвкушении доброго пития, общая здравица и приступим.
Мы выпили. Батюшка опустошил свой стакан мгновенно, одним рывком и тут же поставил его уже пустым на стол.
- Прошу прощения за скудный стол. Из всех закусок только сало да хлеб! - Сказал я, обведя рукой стол.
- Что Бог прислал православному воинству то и потребно, - улыбнулся поп, и потянулся за куском хлеба, на который потом положил ломоть сала.
- Спасибо, отец Николай, что всегда откликаетесь на мои приглашения. Я уважаю ваш тяжкий труд божий и верю, что он облегчает нашу участь. Волнуюсь, отец за боевой дух наших воинов. Что скажите, как настроения у солдат? Ведь мне завтра идти с ними в ад.
- Как Львов оставили было тяжелее, сейчас хоть и отходим, но иногда и контратакуем, потери, конечно, есть, но, слава Господу, солдаты понимание имеют! Терпят и все превозмогают.
Я посчитал, что достаточно времени мы ходили около да возле основной темы и задал священнику один из вопросов, которые меня мучили. Налив еще водки я осторожно спросил:
- Есть у меня, один смутьян, батюшка. Григорьев его фамилия. Не сталкивались? Что он? Присутствовал при Ваших беседах? А может и того… исповедовался?
- Нет, говорит, пока недостоин. Хотя, конечно, хитрит шельма, - отец Николай вновь лихо осушил стакан, отправив в рот остатки прежнего бутерброда.
Вот, черт эдакий не многословный, - подумал я, раздраженный простыми ответами полкового священника.
- А что другие, не согрешат? Не побегут в случае давления со стороны неприятеля? Не посромят отцов командиров? – попытался я подойти с другой стороны.
- Однако Вы, Станислав Максимович, максималист, а за себя-то можете полностью поручиться? – опять я не добился своего.
- В себе я, батюшка, уверен! Уверен я и в офицерах своих, проверенных целым годом боев. Уверен я и в солдатах, с которыми мы начали эту войну. Боюсь я остаться только с ними в трудную минуту. Волнуюсь и не уверен за новобранцев, пришедших из тыла. Что там твориться, в тылу, особенно в столицах? Говорят повсеместный нигилизм? Я ведь отец видел, что творилось в девятьсот пятом и шестом. Не хочу столкнуться здесь с тем бардаком. Старослужащих осталось у меня не много. А как побегут молодые, так и останемся мы вдесятером? Что тогда? Не смерти боюсь! Позора, да товарищей боевых подвести! А умирать за веру, отечество и царя мы научены!
- Зря Вы столь пренебрежительны в своих сомнениях к нижнему чину, кабы было, как вы рисуете, то давно бы германец в Первопрестольной был! – отец Николай явно издевался надо мной. Мне показалось, он давно понял, с какой целью я его пытаю, но решил меня позлить и завести.
- Смутьянов нонче много! Слышали про "повернуть штыки"? Обсуждают нужность войны, называют ее «империалистической». Даже слышал – «братоубийственной! Много прибыло бывших люмпен-пролетариев из Питера, да из Москвы. Вот и волнуюсь! – тем не менее, я терпеливо парировал его ответы. - А что, батюшка, Вы скажите о войне? Богоугодное ли это дело? Что нам Господь говорит? Идите и убивайте?
- Не наше дело судить! – батюшка откинулся на спинку стула и стал откусывать от второго бутерброда. Глазами он намекнул мне, что надобно налить еще водки. Я налил только ему. Он запил водкой закуску и продолжил. - Священник должен делить с воинами все тяжести и опасности, своим участием согревать уставшие души, будить совесть, предохранять наших воинов от столь возможного на войне ожесточения и озверения к чему их призывают революционеры-агитаторы. Тяжело бывшим крестьянам понять новые идеи, еще тяжелее отринуть старые, но война и лишения часто заставляют выбирать легкий путь... Слаб человек...
- О каких новых идеях Вы говорите? – спросил я. - Уж не о социалистических ли? Может вы, батюшка и за социализм? – опешил я.
- Может быть, только вот социалисты против! – отец Николай смело посмотрел мне в глаза.