"В порыве страсти" - читать интересную книгу автора (Майлз Розалин)14Клубы пыли полностью скрывали джип. Подъезжая к селению, Элен притормозила, осторожно проехала под аркой, образованной переплетением узловатых ветвей эвкалипта, и остановилась в пыли у самой большой хижины. Не убирая рук с раскаленного руля, принялась она оглядывать лагерь. Казалось, время остановилось. Лагерь выглядел точно так же, как до появления первых белых переселенцев. В центре, под защитой высокого эвкалипта и нескольких деревьев поменьше, размещался костер. Вокруг виднелись небольшие хижины, чуть поодаль располагались постройки покрупнее – то были семейные жилища. С незапамятных времен образ жизни аборигенов почти не изменился. И лишь несколько побитых автомобилей и добротная конюшня были явными приметами двадцатого века. В центре селения со смехом резвились в пыли голые ребятишки, играли в свои извечные детские игры. За ними бесстрастно наблюдали сидевшие у костра старейшины племени. В тени, привалившись к стенам хижин, попивали пиво мужчины помоложе, а вокруг бродили полуголодные псы, искали в пыли объедки. Работали только женщины. Они готовили еду, нянчили плачущих младенцев, вовремя отлавливая не в меру осмелевших юных путешественников, развешивали выстиранные вещи, собирали высохшие и приветствовали друг друга пронзительными возгласами, похожими на крики попугаев. Элен выключила мотор, обернулась к Джине. – Все в порядке? Когда мне за тобой заехать? Джина улыбнулась. – Наверно, часам к шести, чтобы успеть переодеться к обеду. Переодеться, улыбнулась про себя Элен. Если учесть, что сегодня Джон должен вернуться с объездки, наверно, она захочет не просто переодеться. Впрочем, ее это не касается. А если у них что-нибудь получится, как она к этому отнесется, спросила себя Элен. И сразу поняла, каков будет ответ. Если хоть что-нибудь сможет сделать Джона счастливым, что угодно – или кто угодно, не говоря уже о таком чудесном создании с огромными печальными глазами… «Ради Бога, перестань строить воздушные замки», – одернула она себя. «Ты не сможешь защищать его всю жизнь, а от этого тебе его тем более не защитить», – сказал ей Чарльз. В тот момент она возненавидела его, но он был прав. Джон уже не маленький мальчик, он взрослый мужчина. Она не сможет прожить за него жизнь. Элен выпрямилась, расправила плечи. Что же, как будет – так и будет. – Ладно, – небрежно ответила она. – Вечером увидимся. Желаю хорошо провести время. Джина смотрела вслед прыгающей на ухабах машине и в который уже раз сокрушалась, что не может набраться храбрости и поговорить с Элен. А ей так нужно с кем-нибудь поделиться! Наконец она решительно вздернула подбородок и направилась к центру селения, где возились в песке дети. – Эй, приятель! – она потрепала по головке одного из малышей. – Как дела? Все хорошо? – Хорошо-хорошо! – рассмеялся он, протягивая ей руки. Она подняла его, прижала к себе. – Ух, какой ты большой! Со вчерашнего дня ты здорово вырос! Скоро станешь совсем взрослым, сможешь жениться! Ты хочешь жениться на мне? Малыш рассмеялся, от удовольствия зажмурив глаза, уткнулся ей в плечо, снова поднял голову – он играл в прятки. – Жениться, жениться, жениться, – закричал он. Сзади раздался громкий смех. – Такая девушка, как ты, – и замуж! И зачем тебе это? Учи лучше танцам – и ни забот тебе, ни детей! Обернувшись, Джина увидела Дору, свою ровесницу, если не моложе, которая выглядела лет на пять, а то и на все десять старше. У нее уже было не то двое, не то трое детей, а достоинства мужа, если таковые и были, давным-давно превратились в ее глазах в недостатки. Однако Дора не унывала. – Занимайся лучше своими танцами, у тебя это здорово получается, – усмехнулась она, забирая у Джины ребенка. – Они уже собрались, тебя ждут. – Спасибо! – Джина заспешила в селение. Там, в тени огромного эвкалипта, собрались «ее» танцоры, как она привыкла их называть. Здесь были и совсем молодые юноши и девушки, и лучшие танцоры племени – крупные, атлетического сложения мужчины. В центре небольшого кружка сидел на корточках старик – он играл на большой бамбуковой трубе, диджериду. Остальные подпевали, выводили высокими голосами заунывную мелодию или отбивали ритм – кто на барабанах, кто ударяя одной палочкой о другую. Джина остановилась, завороженная жутковатыми ритмами. Эти песни трогали ее за душу, хотя она не понимала ни слова. Солнце поднималось все выше, в жарком мареве долго не смолкали протяжные звуки диджериду. Вийа нарани, джилалан, нагугари, пел старик. Коппи унга, аллингер ерра-балана. – Ты понимаешь, что он говорит? Это был Тимбо, он одним из первых проявил к ней интерес. Красивый восемнадцатилетний юноша, невысокий и коренастый, прирожденный танцор, оказался кладезем информации. Он прекрасно знал танцы, передаваемые из поколения в поколение, и с радостью взялся ей помогать. Джина с улыбкой покачала головой. – Понятия не имею. Она прислушалась. Заунывные звуки диджериду переходили от верхних октав к нижним, древний инструмент стенал, как живой человек. – Это жалобная песнь умирающего, – тихо произнес Тимбо. – Он прощается с любым человеком. Он говорит: «Вот я ухожу, ухожу в путешествие, я должен тебя покинуть, дай мне воды, ибо солнце садится…» – Юноша замолчал. – Это история фермы, того, что здесь случилось много-много лет назад. Джине стало ужасно интересно. – Расскажи мне. Тимбо удивленно посмотрел на девушку. – Ты любишь печальные истории? – Не знаю, – задумчиво ответила она. – Но ты расскажи. Юноша уселся поудобнее и устремил свой взгляд вдаль, туда, где виднелись черные безжизненные деревья. На фоне сверкающего неба они казались рядами виселиц. Высоко в небе закричала невидимая птица, заплакала, как ребенок, ей вторила древняя бамбуковая труба: старик извлек из ее полого нутра каскад жалобных криков. – Ты ведь знаешь, кури жили здесь много тысяч лет. Это было утверждение, не вопрос, но Джина поспешила ответить. – Я знаю, что с каждой новой находкой археологов дата сдвигается – сорок, пятьдесят, шестьдесят тысяч лет… Она вздрогнула, на миг представила себе этот древний безлюдный мир. – Да. – В глазах Тимбо читалось холодное осуждение, но оно относилось не к ней. – И они могли здесь жить, потому что рядом была вода – пока не пришли белые люди. – Здесь? В Кёнигсхаусе? – Да. – Мрачная улыбка тронула губы юноши. – Только называлось это место не так. До Иоганна. Иоганн. Прапрадед Джона. Джина кивнула. – Продолжай. – Он пришел сюда, потому что здесь была вода, хорошая вода у Чертовой Скалы, и ее было много. Но он пришел, чтобы забрать землю себе, себе и своим сыновьям. Он пришел, чтобы основать Королевство. Для него вода была на вес золота, и он не собирался ею делиться. Джина мало что знала о соплеменниках своей матери, но одно она усвоила твердо – у них не было понятий «твое» и «мое», они жили одной большой семьей, как в садах Эдема. Снова зазвучал ровный голос Тимбо. – Он захватил водопой, привел сюда свой скот и стал убивать кенгуру, чтобы они не мешали его коровам. И у людей не стало ни воды – кроме той, что они находили в маленьких лужицах, – ни еды, потому что не стало кенгуру. Наступил голод. Тогда старейшина увидел сон, и в этом сне Великий Дух Карора, который давным-давно, еще во времена Великого Царства Снов вышел из самого первого источника, сказал ему, что скот – это те же кенгуру, только они родились заново в новом обличье. Это те же кенгуру, на которых раньше охотились, духи кенгуру, которые вернулись в виде коров, чтобы люди не умерли с голоду. Так что воины могут их убивать, чтобы люди их ели. – Ох, нет! – запротестовала девушка, ибо уже знала, что последует дальше. – И вот молодые мужчины пошли и убили коров, ровно столько, сколько нужно, чтобы накормить стариков, женщин и детей. А Иоганн пришел со своими людьми, ружьями и хлыстами и убил воинов, а остальных загнал на Чертову Скалу умирать. – Тимбо помолчал. – Мы называем ее Чертовой Скалой, потому что старый черт убил всех мальчиков и девочек, чтобы изгнать племя с этой земли. Рассказ, сопровождаемый стоном и плачем старинной трубы, приближался к своей кровавой развязке. Удары барабанов казались вздохами умирающих стариков, палочки постукивали, как мертвые детские косточки. Сердце Джины стучало в такт бесконечной мелодии; она отчетливо представляла себе, как людей сбрасывают со скалы, как матери прижимают к себе младенцев перед последним смертельным прыжком. Во взгляде Тимбо ей чудилась серо-коричневая вода, в которой плавают разлагающиеся трупы, темная земля, по которой стекают реки крови. Господи, и как она могла подумать, что стоит ей сойти с трапа самолета и она сможет сродниться с этими людьми? Их разделяла глубокая пропасть, подобная той, в которой погибли предки этих людей; по одну сторону были «белые», по другую – «черные». А она как последняя дурочка мечтала, что своими силами сможет перебросить через эту пропасть мостик – при таком-то прошлом! – Что, учительница, сама учишь историю? Громкий насмешливый голос вывел Джину из размышлений. Она с трудом заставила себя улыбнуться. – Здравствуй, Марк, – спокойно произнесла она. Он был уже изрядно пьян, хотя до обеда было еще далеко. В каждой руке он держал по открытой банке пива и поочередно к ним прикладывался. – Ист-рию, – торжественно повторил Марк, как будто высказал потрясающе умную мысль. Но тут его заплетающиеся, как язык, мысли приняли новый, опасный оборот. – Ты пр-шла из дома? – вызывающе спросил он. – Вид-ла мою ж-ну? Джина знала, что на подобные вопросы лучше не отвечать. Это был самый несчастливый брак во всем селении. Во время своего первого посещения Джина стала свидетельницей жуткой сцены: пьяный Марк избивал Элли за то, что она собиралась в господский дом на работу. Однако если она оставалась в деревне, муж мог побить ее за то, что она не хочет работать – ее жалкий заработок был единственным средством их существования. Джина старалась обходить стороной этого старого, злобного, вечно пьяного мужчину, который наводил на нее ужас. Сегодня ей явно не повезло. И столь же явно Марк напрашивался на скандал. Он стоял перед девушкой покачиваясь, в рваной майке и грязных шортах, от него разило пивом и немытым телом. Красные поросячьи глазки светились подозрительно – по такой жаре он слишком много выпил. Только этого не хватало, ужаснулась Джина. Ни одной женщине не справиться с ним, особенно когда он пьян. Марк заметил ее взгляд, и его раздражение выплеснулось наружу. – Как ты смотришь на меня, сука? – завопил он. – Не смей задирать нос, ты никто и ничто, сука ублюдочная! Проваливай отсюда, катись в большой дом, там тебе самое место, пойди посмотри, что сделал с тобой твой большой папочка! Наконец-то отрезанный ломоть получил свою долю, получил то, что ему причитается! Но тут его запал иссяк. Дальше послышалось лишь невнятное бормотание. – Твой папочка… твой отец… ты так думаешь… они все так думают… – Эй, пойдем-пойдем, Марк! Услышав крики, несколько молодых людей подхватили старика под руки и оттащили к хижине, где осторожно усадили в тени, привалив спиной к стене. Джина обернулась к Тимбо. – Мой большой папочка? – удивленно спросила она. – Что он хотел сказать? Тимбо равнодушно пожал плечами. – Понятия не имею. – Для него все взрослые были сумасшедшими, не говоря уж о таких старых пьяницах, как Марк. – Нашла на кого обращать внимание! – Он рассмеялся. – Если тебе нечем себя занять, думай лучше о нас. Уж мы найдем, как тебя развлечь! Где он может быть? По крайней мере, теперь она сможет заняться поисками. Чарльз улетел в Сидней, откуда должен привезти потенциальных покупателей, Джон в буше, объезжает скот, Бен, как всегда, засел в конторе, а Джина в селении аборигенов. Оставался Алекс, но и у него сегодня утром много дел. Сразу после завтрака он отправился в свою бывшую комнату в Башне, как он ее называл. Это была квадратная кирпичная двухэтажная пристройка, много лет назад возведенная одним из давно умерших Кёнигов, с высокими окнами и балконом на втором этаже. Ее обитатель мог чувствовать себя господином и повелителем всего, что видит глаз. Башня. После исчезновения Алекса они с Филиппом ни разу не произнесли это слово. За те двадцать пять лет, что прошли со дня побега, в комнате пасынка ничего не изменилось. Когда стало ясно, что беглец не вернется, с постели сняли белье, выкинули из корзины мусор и оставили комнату такой, как есть. А теперь? Тридцативосьмилетнему Алексу, конечно же, не понадобятся вещи тринадцатилетнего мальчика. Зато ему придется потрудиться, чтобы сделать комнату пригодной для жилья. Так что у него вряд ли возникнет желание искать мачеху на втором этаже большого дома. Значит, сейчас самое время. Если Чарльз исполнит свое намерение привезти из Сиднея покупателей, другой возможности не представится. Придется организовывать обед, готовить комнаты для гостей, наводить повсюду порядок. Так что же ты медлишь? Шевелись! Элен поднялась по лестнице и решительно направилась в комнату Джона. Она сразу же увидела то, что искала. На комоде, среди немногочисленных мужских безделушек, лежал тот самый темно-коричневый конверт с надписью «Вскрыть после моей смерти», его-то она и видела в столе Филиппа. Давным-давно, когда Джон был еще маленьким, Филипп сам показал ей этот конверт. «Здесь собрано все, – сказал он тогда. – Номера банковских счетов, распоряжения, все на свете». Но это было до того, как Чарльз преуспел в городе и образовалась фирма «Кёниг Холдингз», до того, как на ферме появились компьютеры, до того, как компания «Кёниг Кеттл» разрослась настолько, что ее интересы вышли далеко за пределы Австралии. Так что на сегодня «все на свете» явно не поместится в одном конверте. Но сейф как стоял в конторе, так и стоит – массивное темно-зеленое чудовище со свинцовыми пластинами и стальной обшивкой. И шифр, должно быть, не изменился – в старых сейфах, в отличие от новых, комбинацию цифр менять нельзя. И что бы ни хранил там Филипп, должен же он передать код своему преемнику. Элен торопливо подошла к комоду, схватила конверт, высыпала на постель содержимое. Шесть цифр, Джон сказал, что у всех старых сейфов код состоит из шести цифр. Она лихорадочно перебирала на удивление скудное содержимое конверта: несколько листков с номерами банковских счетов, самые заурядные инструкции, среди которых не нашлось ничего, что хотя бы отдаленно напоминало шифр. Наверно, она плохо смотрела, он должен быть здесь! У Элен тряслись руки, но она заставила себя еще раз просмотреть каждый листок. В комнате было прохладно, окна выходили на запад, но она обливалась потом. Наверно, прошло значительно больше времени, чем она думала. «Не теряй голову, – сказала она себе, – успокойся, должен же где-то быть записан шифр, как же иначе?» Может быть, его нужно искать среди других цифр? Она начала сначала. Однако наборы цифр обозначали номера или коды банковских счетов; сейф был изготовлен лет за сто до того, как банк открыл эти счета. Может быть, дата? 29 мая 1972. Нет, она явно идет по ложном следу. «У меня слишком быстро опустились руки, – повторяла Элен про себя, глотая слезы. – Это где-то здесь, ищи, продолжай искать!» На всякий случай она запомнила дату – а вдруг это действительно шифр, – сложила листки в конверт и аккуратно положила его на комод, так, как он лежал до ее прихода, – надписью вверх. Она сама не знала, почему это сделала, разве что ей ужасно не хотелось, чтобы Джону стало известно, что его мать отчаянно ищет сама не знает что и еще более отчаянно боится это найти… Выйдя из комнаты, Элен закрыла дверь на щеколду и медленно направилась в изящно обставленную спальню, их с Филиппом общую спальню. Комната занимала всю фасадную часть второго этажа и располагалась прямо над центральным входом. С широкого балкона открывался прекрасный вид на необозримые владения Кёнигов. Спальня переходила по наследству от одного хозяина Кёнигсхауса к другому, в ней он отдыхал от бесчисленных забот, связанных с его высоким положением. Белые стены, деревянные панели, светло-зеленый ковер, обои с вытисненными цветущими веточками… Просыпаясь в этой комнате, можно было подумать, что вы находитесь в Англии, милой весенней Англии. Но все, к чему прикасался Филипп, очень скоро переставало быть милым. Огромная старинная дубовая кровать с балдахином, массивное кресло-качалка и старинный дубовый стол носили на себе отпечаток его присутствия, создавали впечатление комнаты холостяка, позволяющего себе курить в спальне. Стол притягивал Элен как магнит. Если шифр где-нибудь записан, то скорее всего листок хранится здесь. Все те годы, что Элен провела с Филиппом, с самых первых дней ее появления в этой комнате, много лет казавшейся ей спальней другой женщины, стол был заперт. Простая мера предосторожности, ответил ей Филипп, когда она спросила его об этом, и она поверила. С годами ей удалось превратить спальню и в свою тоже, удалось постепенно избавиться от «ее» присутствия – Элен почти никогда не произносила имя первой жены Филиппа. Она переставила мебель, сменила обои, у одной стены поставила новый столик, у другой – книжный шкаф и наконец почувствовала, что комната принадлежит лишь ей и Филиппу. Однако призрак иногда нарушал их покой. Она боялась, что он может явиться и теперь. Роза считала, что Труди вернулась за Филиппом. Неужели она права, с ужасом думала Элен. Она подошла к стоявшему у изголовья столику, взяла связку ключей, с которой Филипп никогда не расставался и брал с собой даже в буш. Не обращая внимания на современные блестящие ключи, она стала один за другим пробовать те, которым явно было много лет. Наконец она нашло то, что искала. Ключ легко повернулся в замке. Элен выдвинула ящик – он оказался неглубоким. С черно-белой фотографии на нее смотрело прекрасное, озаренное жизнью лицо давно умершей женщины. Труди. Конечно. Кто же еще? Впору поздороваться. Или выругаться. Вот и разрешилась загадка, мучившая ее целых двадцать пять лет: куда подевался портрет первой жены Филиппа, смотревшей на нее со стены спальни в тот первый раз, когда Филипп привел ее в свой дом, в эту комнату, в свою постель. В следующий раз Труди уже не было. Элен понимала, что Филипп спрятал фотографию – такие вещи не выбрасывают; но она считала, что молодой жене не пристало ходить по дому и искать портрет, а с годами она забыла о его существовании. Но ей и в голову не могло прийти, что все это время он пролежал здесь, в спальне, что Труди являлась свидетельницей их самых интимных тайн, а в последние годы – самых постыдных деяний. Элен почувствовала, как подступает дурнота, ей хотелось схватить портрет, скинуть его с самой вершины Снежных Гор и увидеть, как он разбивается вдребезги, или изорвать в клочья и спустить в унитаз. Она заставила себя взять фотографию в руки, положить на кровать. Сначала нужно найти то, что она ищет, а уж потом у нее будет предостаточно времени, чтобы решить, как поступить с Труди. Пока что она ни на шаг не продвинулась в своих поисках. Содержимое запертых ящиков часто являет собой причудливую смесь ценных вещей и безделушек, и ящик Филиппа не был исключением. Здесь лежали старинные золотые запонки – с брильянтами, с жемчугом, тяжелая ониксовая печатка с выгравированной готической буквой «К», еще одна, из гранита и кровавика, золотые кольца с печаткой, а также несколько тяжелых золотых мужских часов из тех, что носят поверх жилета, и цепочки к ним. У Филиппа не было времени пользоваться такими вещами, он презирал мужчин, любящих «украшения», как он их называл. Рядом со старинными драгоценностями лежали безделушки, некоторые из них явно сохранились со времен его детства. Красный воск для печатей и коробка спичек, старые ключи, сломанный перочинный нож, несколько открыток от давно позабытых друзей. Все это Элен отодвинула в сторону. Внизу лежали письма, официальные и личные. Она внимательно их просмотрела. Ни за что в жизни не хотелось бы ей увидеть то, что попало наконец в ее руки. На самом дне ящика находилось несколько ничем не примечательных конвертов с напечатанным на машинке адресом, обычная деловая переписка. Дорогой мистер Кёниг, начиналось первое письмо, оно было отправлено из Сиднея. Сообщаем, что такого-то числа вам назначен прием у мистера… Второе письмо вносило некоторую определенность: Прослеживалась определенная динамика событий: Каковы были результаты, явствовало из последних, более настойчивых посланий: Рак. У него был рак. Элен посмотрела, когда было отправлено первое письмо. Почти три года назад у Филиппа определили рак, опухоль головного мозга, и он отказался от лечения. Отказался от хирургического вмешательства, потому что боялся остаться калекой. И он носил это в себе, решив до последнего дня оставаться тем Филиппом, каким был всю жизнь, и изо всех сил бороться с болезнью. Тихое угасание – не для него. Элен аккуратно сложила письма, каждое в свой конверт, и убрала в стол. Потом заперла ящик, положила ключи на ночной столик Филиппа, осторожно прилегла на свою половину кровати. Она долго смотрела в потолок. Яростное полуденное солнце пробивалось сквозь подъемные жалюзи, прочертило на белых стенах темные полосы. Шло время, полосы передвигались по стене, а ее невидящие глаза были все так же устремлены в потолок. Наконец она заплакала. От боли у нее разрывалось сердце, ее горе было так велико, что ей не хотелось больше жить. Элен Кёниг оплакивала смерть своего мужа. |
||
|