"Ловушка для Слепого" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 10

Оставив машину за углом, Виктор прогулялся пешком, дыша воздухом и пытаясь засечь наблюдателей, если таковые имелись. Уже почти совсем стемнело, и темные громадины шестнадцатиэтажников были усеяны прямоугольными пятнами освещенных окон. Остановившись перед подъездом, Шараев задрал голову и отыскал окна родительской квартиры. Свет горел только на кухне.

Смотреть на окна одиннадцатого этажа, стоя на тротуаре, было неудобно – затекала шея. Виктор опустил голову, невольно зацепившись при этом взглядом за обугленные оконные проемы на пятом этаже. Оконные решетки все так же ржавели на газоне, и Активист нервно дернул щекой: в реальном мире прошли считанные дни, в то время как внутри себя он прожил, казалось, целую жизнь, умер и родился вновь совершенно другим человеком.

Он уронил окурок на асфальт и растер его подошвой ботинка. Нужно было делать дело, а не торчать под окнами, как влюбленный пацан.

Лифт опять не работал, и ему пришлось тащиться на одиннадцатый этаж пешком. Тускло освещенные лестничные пролеты чередовались с абсолютно темными, под ногами шуршал и бренчал мусор, со стен кричала выписанная полуметровыми буквами похабщина. «С-с-сволота!» – прошипел Активист, споткнувшись в темноте об оставленную кем-то на ступеньках пустую бутылку и с трудом удержав равновесие.

Проходя через узкие балкончики, заменявшие здесь лестничные площадки, Виктор высоко поднимал ноги и вытягивал вперед руку: балкончики тонули в кромешной тьме и были загромождены каким-то хламом, выставленным сюда хозяйственными жильцами. Активист вспомнил, что его отец всякий раз, когда ему приходилось пользоваться лестницей, поминал Иосифа Виссарионовича и Гулаг – в том смысле, что кое-кому из соседей не повредило бы свести краткое знакомство с тогдашними порядками.

Шараев-старший до самого выхода на пенсию возглавлял партком исторического факультета в пединституте – том самом, который в конце второго курса бросил его сын.

Он преподавал на факультете историю КПСС и, само собой, звался среди студентов Вождем краснокожих – как в силу своей должности, так и благодаря склонности к употреблению крепких напитков, из-за которой его лицо действительно слегка напоминало цветом стяги революции.

После первого инфаркта пить он бросил, а через год КПСС приказала долго жить. Вождя краснокожих вежливо проводили на пенсию, и все остальное время он провел, малюя лозунги, размахивая ими на площадях и матеря Ельцина в родном клубе ветеранов партии. Младшего сына он считал дураком, старшего – предателем Родины и мелким уголовником, а мать не раз клеймил как оппортунистку и соглашательницу. В свете всего этого ожидавшая Активиста миссия представлялась посложнее Чеченской кампании, но деваться было некуда: помимо сыновнего долга, существовала проблема личной безопасности, посреди которой гвоздем торчали отец и брат.

Где-то на полпути он сбился со счета, и ему пришлось, спотыкаясь и набивая шишки, выбираться к лифту, чтобы установить свое местонахождение по выписанным на стене цифрам. Оказалось, что он уже на восьмом этаже. Это вселяло надежду на то, что он доберется до одиннадцатого раньше, чем наступит утро.

Между девятым и десятым кто-то схватил его за плечо.

Виктор мысленно попрощался с жизнью, уверенный, что это кто-то из людей Кудрявого, а может быть, и Одинаковый, явившийся отомстить за брата, но тут его ноздрей коснулось насквозь пропитавшееся алкоголем дыхание, и голос, принадлежавший, вне всяких сомнений, сопляку лет семнадцати, произнес:

– Закурить не найдется, мужик?

Виктор обернулся. Он ошибся: на вид сопляку было даже не семнадцать, а пятнадцать-шестнадцать. Сопляков оказалось трое, и все были при оружии: один поигрывал ножом-бабочкой – из тех, что можно по дешевке купить в любом коммерческом киоске, другой похлопывал по ладони огромным самодельным тесаком, которым можно было бы завалить медведя, а третий развлекался тем, что открывал и закрывал лезвие опасной бритвы. Виктору некстати вспомнилось, что у него по карманам рассовано пятьдесят тысяч долларов.

– У меня есть закурить, – спокойно сказал он. – На первое дело вышли, пацаны?

– Не твое дело, козел, – заявил смазливый блондинистый сопляк, угрожающе поднимая бритву. – Бабки гони, котлы снимай и вали отсюда, пока цел.

– Значит, на первое, – сказал Активист. – Все мы когда-то начинали. Только не советую тебе с такой смазливенькой мордахой идти в зону. Или ты любишь грубых небритых мужчин?

Один из приятелей блондина хихикнул. Блондин стиснул зубы и опять замахнулся бритвой.

– Ну, что же ты? – равнодушно спросил Активист. – Открою тебе маленький секрет: если бы ты не строил из себя крутого, а сразу полоснул меня по горлу, у вас на троих уже было бы пятьдесят тысяч гринов. Обидно, правда?

Заканчивая фразу, он вынул из кармана «вальтер» и передернул затвор.

– Газовый, – не очень уверенно сказал блондин, – Ступай, ступай, – поторопил его Виктор. – Не хочешь же ты, в самом деле, проверить, газовый он или боевой?

Слушая, как дробно топочут вниз по лестнице три пары ног, Активист вздохнул и убрал пистолет.

– Мальчишка, – сказал он, имея в виду вовсе не блондина с бритвой.

Дверь ему открыл брат. Он был бледен и всклокочен больше обычного, а на груди тельняшки красовались пятна томатного соуса. В квартире было сине от табачного дыма и сильно пахло подгоревшей пищей.

– Где она?! – трагическим шепотом завопил брат, хватая Виктора за грудки и встряхивая. – Где она, говори!

Виктор молча отцепил от себя его руки – по одной, как каких-нибудь гигантских клещей, – закрыл за собой дверь и, отстранив брата с дороги, вошел в квартиру, немедленно споткнувшись об отставшую половицу.

– А, чтоб тебя! – в сердцах сказал он. – Отец дома?

– Отец дома, – все с тем же трагическим надрывом сказал брат, – а вот матери нет!

– Ты заметил? – удивился Виктор. – Надо же!

– Не шути, – зашипел брат, – ты уже дошутился!

Вот они, твои бешеные деньги! Ты расхаживаешь в галстучке, как чертов распроклятый банкир, а маму похитили какие-то.., какие-то твои дружки!

– Заткнись, баба, – устало оборвал его Виктор. – Позови отца и ступай одеваться.

– Ты мне еще покомандуй, – тоном ниже сказал брат.

– Борис, кто пришел? – послышался из гостиной голос отца. Виктор без труда уловил в нем знакомые нотки.

– Давно запил? – тихо спросил он у брата.

– Со вчерашнего дня, – так же тихо и как-то очень безнадежно ответил брат. – Нам позвонили и сказали, чтобы мы не смели обращаться в милицию, если хотим увидеть ее живой. Еще они сказали, чтобы мы спросили у тебя, где она. Мы стали звонить тебе, но тебя не было…

В общем, он звонил-звонил, потом грохнул телефон о стену и пошел в гастроном.

– Узнаю Вождя краснокожих, – едва слышно произнес Активист. – Ладно, иди одевайся. И подбери сопли, мать в безопасности. Я все уладил. Сейчас поедем к ней.

Борис быстро-быстро закивал и скрылся в спальне.

– Борис, – снова донеслось из гостиной, – кто пришел?

Активист знал, что, выпив, отец может бесконечно повторять один и тот же вопрос, доводя окружающих до полного исступления. При этом ему было безразлично, отвечают ему или нет: он забывал ответ, как только его слышал. Поэтому Виктор шагнул вперед, остановился на пороге гостиной и сказал:

– Это я.

– А, – совершенно пьяным голосом сказал отец.

Виктор с болью отметил, как сильно он сдал со времени их последней встречи. – Ты… Гроза тугих кошельков. Экспроприатор. Камо, так тебя и не так… А кто пришел?

– Я пришел. Ты не хочешь прогуляться?

– Что я, совсем рехнулся? Разве что до магазина…

А где Борис?

– Одевается. Он хочет прогуляться.

– А где мать? Куда ее подевали твои коллеги?

– Они не мои коллеги. Мать в безопасности и ждет вас. Сейчас мы к ней поедем. Помочь тебе одеться?

– Глупости. Никуда я не поеду. Где ее носит? Мы тут с ума сходим от беспокойства, в дверь все время кто-то ломится.., воры какие-то…

– Кто к вам ломился? Когда? – встревожился Виктор.

– Да вот только что, минуту назад. Ты не видел, кто пришел?

Виктор закрыл глаза, секунду постоял так, снова открыл глаза и сказал:

– Кто-то ошибся этажом. На площадке темно, и лифт не работает.

Отец пожевал губами, глубокомысленно потер залысый лоб. Виктор заметил, что кожа у него на руках стала совсем старой, дряблой и покрылась стариковскими коричневыми пятнами.

– С-слушай, – медленно сказал отец, – ты не сбегаешь в магазин? Горючее кончилось, а этого дурака Бориса не дозовешься. К нему кто-то пришел, сидят в комнате…

Сбегай, а?

– Давай сбегаем вместе, – предложил Виктор. – Только по-быстрому, а то скоро закроется.

– Не закроется, он круглосуточный… И не надо пудрить мне мозги, я никуда не собираюсь ехать.

Виктор обессиленно привалился плечом к дверному косяку и вынул из кармана сигареты.

– И не кури здесь, – сказал отец. – Ты знаешь, что мать не переносит табачного дыма.

Виктор красноречиво посмотрел на стоявшую перед ним до отказа набитую пепельницу, но промолчал и убрал сигареты.

– Надо ехать, отец, – тихо сказал он. – Надо, понимаешь? Вас убьют.

– Подумаешь, – сказал Вождь краснокожих, глядя в окно. Серая от пыли тюлевая занавеска на окне оборвалась и косо свисала до самого пола, придавая комнате разоренный вид.

– А что будет делать мама? – спросил Виктор. – Что я ей скажу?

– Об этом надо было думать раньше, – ответил у него за спиной Борис. – Гораздо раньше. Но тогда тебя почему-то не волновало, что ты ей скажешь.

– Послушайте, – обратился к обоим Виктор, чувствуя, как от невыносимого напряжения начинает раскалываться голова. – Пусть. Хорошо. Вы двое во всем правы, а я кругом не прав – пусть, не спорю. Мне некогда спорить, поэтому пусть будет так, если вам от этого легче. Но вы же взрослые люди, вы же мужчины, в конце концов! Неужели вы не можете понять, что иногда все ваши принципы, лозунги, обиды и слова – просто пустой звук? Бывает, они что-то значат, и бывают, наверное, ситуации, в которых без них просто не обойтись, но сейчас не тот случай. Сейчас все просто: прячься или умри. Не станете же вы читать правила дорожного движения грузовику, который вот-вот вас переедет?

– Только не надо нас пугать, – сварливо заявил Борис, и Виктор понял, что с таким же успехом мог обращаться к смывному бачку в туалете. – Пугали уже разные.

– Боря, – массируя виски, сказал Виктор, – ты меня прости, пожалуйста, но порой мне кажется, что ты все-таки клинический дебил. Речь идет о жизни и смерти, а ты становишься в позу, как плохой драматический актер, и декламируешь заученный текст.

– Вот оно что, – раздельно, чеканя слова, проговорил Борис. – Вот, значит, как. Значит, я дебил, а ты у нас, значит, светоч разума. Луч света в темном царстве. В перчаточках. Запачкаться боишься?

Виктор посмотрел на свои руки и увидел, что действительно забыл снять перчатки.

– Ладно, – сказал он, – я вас предупредил. Встретимся на том свете. Вы взрослые люди, а мне действительно некогда. Мать там одна. Не могу же я, в самом деле, грузить вас в машину силой.

– Ему некогда! – снова переходя на трагический полушепот, полувопль, воскликнул Борис. – Он нас предупредил! Ты нас в это втравил, а теперь предупредил и умываешь руки, потому что тебе некогда! Ах ты – Заткнись! – вдруг рявкнул на него отец. – Недоумок волосатый. Ты уже оделся? Причешись и ступай собирать вещи. Где, черт побери, мой свитер?

– Плевать на вещи, – сказал Виктор, испытывая слабость в ногах от огромного облегчения. – Надевай свой свитер – и ходу. Времени действительно нет.

– На вещи ему плевать, – проворчал отец, оглядываясь в поисках свитера. – А вот мне на мои вещи не плеватьquot;.

Впрочем, мне тоже плевать. Деньги в доме есть?

– Нет, – обронил Борис, ставший от обиды лаконичным.

– К черту деньги, – сказал Виктор. – Где твой свитер? Вот он, на полу. Надевай скорее.

Он первым вышел на лестничную площадку, держа в руке пистолет. То, что людей Кудрявого до сих пор не было, казалось невероятным. Если бы Кудрявый всерьез хотел посчитаться с Активистом, то ему вряд ли дали бы доехать сюда. Неужели он действительно решил оставить Виктора в покое, удовлетворившись взятой на заводе медпрепаратов добычей? Зная Кудрявого, в это верилось с трудом.

– Ну, что там? – спросил у него за спиной присмиревший Борис.

– А черт его знает, – честно ответил Виктор. – Вроде все тихо.

Позади раздался глухой стук.

– Да пропади ты пропадом! – во весь голос закричал отец. – Никому ни до чего нет дела!

– Что там такое? – не оборачиваясь, спросил Виктор.

– Половица, – ответил Борис. – У тебя нет второго пистолета?

Виктор прижался ухом к двери, которая вела на лестницу, и некоторое время чутко вслушивался в тишину.

– Нет, – сказал он, осторожно поворачивая ручку и плечом вперед выдвигаясь на темный балкончик. – Ни второго пистолета, ни второй головы, ни запасной пары яиц для тебя я не захватил. Присмотри за Вождем краснокожих, тут черт ногу сломит.

Они без приключений спустились вниз, под недовольное ворчание отца миновали два квартала и без помех сели в машину.

– А ничего тележка, – наполовину одобрительно, наполовину осуждающе сказал отец, как-то совсем по-детски подпрыгивая на переднем сиденье.

– Что? – рассеянно переспросил Виктор, зубами вытаскивая из пачки сигарету. – Ах да, ты же ее еще не видел… из идейных соображений. Собрана на Волжском автомобильном заводе руками пролетариев. Правда, руки у наших пролетариев почему-то хронически растут не оттуда, но машина все равно иногда ездит. Видимо, в результате происков американского империализма.

Отец почему-то промолчал, никак не отреагировав на звучавший в голосе сына ядовитый сарказм. Борис тоже молчал, нахохлившись на заднем сиденье, как невиданный бородатый воробей, и Активист вдруг почувствовал, что тоскливое раздражение, владевшее им с того самого момента, как он подошел к треснувшей сверху донизу стеклянной двери подъезда, бесследно испарилось, уступив место какому-то другому, щемящему и пронзительному, давно забытому чувству.., уж не нежности ли? Или то была обыкновенная жалость пополам с чувством вины? Так или иначе, в носу у Виктора Шараева вдруг защипало. Он до хруста стиснул зубы, загоняя вовнутрь нежданные и непрошеные слезы. Мир перед его глазами расплылся и задрожал, но это продолжалось всего лишь мгновение. Активист запустил двигатель, включил передачу и между делом растер по щеке одинокую слезинку, сделав вид, что просто смахивает упавшую ресницу.

– Боря, – позвал он, разгоняя машину и наконец-то прикуривая сигарету, – ты детективы смотреть любишь?

Боевики?

– Это все жвачка для тупых, – буркнул Борис, – средство для затуманивают мозгов. Люблю, – признался он после паузы.

Отец, не поворачивая головы, издал неопределенный хрюкающий звук и завозился, устраиваясь поудобнее и завинчивая заросший седой колючей щетиной подбородок в высокий ворот слегка побитого молью синего свитера.

– Значит, должен знать, как выглядит «хвост», – сказал Виктор. – Будь другом, последи за дорогой сзади и, если что-нибудь заметишь, скажи.

– А если не замечу? – немедленно встревожился Борис, который, как всякий корифей духа, полностью терялся за пределами своей неприбранной комнаты.

Отец снова хрюкнул и сокрушенно покачал головой.

От него по салону распространялся кислый дух несвежего белья, старческого пота и водочного перегара.

– Если не заметишь, замечу я, – спокойно ответил Активист. – А если не заметим оба, значит, подохнем где-нибудь на обочине.

– Дай мне пистолет, – потребовал Борис.

– Не давай, – сказал Вождь краснокожих, который, казалось, дремал.

– Зачем тебе пистолет? – возразил брату Активист. – Смотри глазами. И вообще, не дай тебе бог когда-нибудь попасть в ситуацию, единственным выходом из которой будет убийство.

– Отменно сказано, – по-прежнему не открывая глаз, заметил Вождь краснокожих.

Виктор не удержался и, протянув руку, легонько сдавил его плечо, не зная, как еще выразить теплое чувство, нахлынувшее на него после многолетнего отсутствия. Отец открыл глаза, повернул голову и некоторое время смотрел на сына, словно видел его впервые, после чего вдруг подмигнул и снова отвернулся, прикрыв глаза набрякшими морщинистыми веками.

– Здесь, – сказал полковник Малахов.

Глеб нажал на педаль тормоза. Старенький «виллис» остановился, словно с разгона налетев на кирпичную стену: тормоза явно нуждались в регулировке. Полковник в последний момент успел выставить вперед руку, чтобы не протаранить ветровое стекло, а женщины сзади хором взвизгнули. Визг у них получился слаженным и хорошо отрепетированным – за время дороги Глеб нажимал на тормозную педаль не менее пятидесяти раз, и они успели прекрасно спеться.

– Виноват, – сказал Глеб и втянул голову в плечи, словно ожидая подзатыльника.

– Да, брат, – проворчал полковник, шаря рукой в воздухе в поисках дверной ручки. – Вот же черт! – спохватившись, воскликнул он и полез из машины прямо через то место, где у обычных автомобилей расположена передняя дверь.

– Алексей Данилович! – укоризненно сказала осанистая дама с высокой прической, выглядевшая именно так, как, по мнению Глеба Сиверова, должна выглядеть настоящая полковничья жена.

– Чего? – делая простоватое лицо, спросил полковник.

– Во-первых, не чертыхайся при дамах, а во-вторых, помоги дамам выбраться из этой соковыжималки.

– Ай эм coy сорри! – с рязанским акцентом сказал полковник, галантно подавая ей руку. – Маргарита Викентьевна у меня дама, – доверительно сообщил он Глебу.

– Старый нахал, – отреагировала Маргарита Викентьевна, с подчеркнутой ревностью наблюдая за тем, как полковник помогает Ирине спуститься на землю.

Глеб с хрустом потянулся, расправляя затекшие плечи, И двинулся вслед за полковником, чтобы помочь открыть тяжелые, в два человеческих роста, сильно просевшие посередине ворота. Металлические полосы оковки стали бурыми от ржавчины, серые доски местами крошились под рукой, открывая желтое трухлявое нутро, но хорошо смазанные петли ни разу не скрипнули.

– Антикварная вещица, – сказал Глеб, приподнимая левую створку ворот и так, приподнятую, относя ее в сторону.

– Судя по твоему автомобилю, тебе должны нравиться подобные анахронизмы, – прокряхтел в ответ полковник, сражаясь с правой створкой.

Глеб помог ему оттащить ее в сторону, вернулся к «виллису» и загнал машину во двор, вспугнув стайку соседских кур под предводительством черно-золотого с зеленым отливом петуха. Ирина обошла петуха стороной, опасливо косясь в его сторону и стараясь держаться поближе к Маргарите Викентьевне.

Дом был старый, вручную срубленный из крепких, хорошо подсеченных и правильно высушенных бревен.

Он почернел от времени, но сохранился гораздо лучше ворот и производил солидное впечатление жилища, выстроенного на века. Фронтон и наличники украшало затейливое, местами выкрошившееся деревянное кружево, а резной навес над крыльцом поддерживали, совсем как в сказке, витые деревянные столбики, называемые балясинами.

Сразу за домом начинался разросшийся, наполовину одичавший сад, по периметру которого просматривались густые заросли увядшей крапивы, летом, судя по всему, поднимавшейся чуть ли не в человеческий рост.

– Типичное кулацкое хозяйство, – сказал Глеб. – Вот погодите, придет к власти Зюганов, он вам покажет кузькину мать.

– Типун тебе на язык, – Малахов суеверно поплевал через левое плечо. – Не поминай лукавого…

Глеб рассмеялся и пошел закрывать ворота.

Идея пикника принадлежала полковнику. Глеб был несколько шокирован предложением Малахова, но, поразмыслив, согласился. Если полковник ФСБ считает возможным подобное нарушение конспирации, субординации и прочих «…аций», то капитану остается только согласиться с решением начальства. Тем более что начальство имеет, как любил выражаться первый и последний президент Союза, «человеческое лицо».

За этими полуироничными размышлениями проглядывала самая обыкновенная тоска по нормальному человеческому общению без полунамеков, недоговоренностей и долгого хождения вокруг да около. Разумеется, обсуждать служебные дела при дамах никто не собирался. Глеб был для Маргариты Викентьевны бывшим подчиненным мужа, давным-давно работавшим в какой-то строительной фирме и полтора десятка лет на пушечный выстрел не подходившим ни к Старой площади, ни к Лубянке. Что же касается Ирины, то она очень умело делала вид, что видит полковника Малахова впервые в жизни, и заинтересованно кивала, выслушивая предназначенное исключительно для ушей Маргариты Викентьевны вранье полковника по поводу его маленькой военной пенсии и увлечения рыбалкой. Наблюдая за ней, Глеб мысленно поблагодарил полковника за удачную идею: Малахов, как никто, мог убедить Ирину в том, что в ФСБ встречаются вполне приличные люди, и хотя бы частично примирить ее с профессией мужа.

Пока Сиверов закрывал ненормально огромные ворота, Малахов уже разгрузил «виллис» и отпер дом. Вдвоем они отогнали женщин от привезенных из Москвы кастрюль и свертков, без обиняков объяснив им, что шашлыки – дело сугубо мужское, как и кулинария вообще.

– Да?! – радостно изумились женщины – опять хором. Они действительно отлично спелись.

– Только походно-полевая, – поспешно поправился полковник.

– Связанная с риском для здоровья и жизни, – не менее поспешно добавил Глеб.

Маргарита Викентьевна рассмеялась и увела Ирину осматривать дом. Малахов велел Глебу нанизывать мясо на шампуры, а сам принялся разводить костер, время от времени озабоченно косясь на небо, которое что-то начало хмуриться, хотя с утра вовсю светило солнце и казалось, что на дворе не ноябрь, а начало октября.

Мангалы полковник не признавал принципиально, получая заметное удовольствие от примитивных условий готовки пищи. Он собственноручно натаскал из сада и наломал целую гору сухих сучьев, хотя с того места, где сидел на корточках Глеб, была отлично видна большая, аккуратно сложенная поленница березовых дров. Это было, конечно, чудачество, но вполне невинное. Глебу, который знавал чудаков, любивших играть в русскую рулетку или закусывать водку сырым человеческим мозгом, оно казалось даже симпатичным.

Пока шашлыки, шипя и источая дурманящий аромат, жарились над углями, женщины накрыли стоявший под облетевшей яблоней в глубине сада дощатый стол. Колдовавшим у огня мужчинам принесли по стопке водки и по огромному антоновскому яблоку на закуску. Полковник повертел яблоко так и этак, понюхал, закатив глаза от удовольствия, затем придирчиво осмотрел рюмку и сказал:

– Простите, а нельзя ли наоборот: бо-о-ольшую рюмку водки и ма-а-аленькое яблочко?

– Пенсионерам, – строго сказала Маргарита Викентьевна, – нельзя!

Вид у нее при этом был такой заговорщицкий, что Глебу стало ее жаль: она была уверена, что знает больше всех, на самом деле являясь единственной из присутствующих, кому было неизвестно истинное положение вещей.

Глеб выпил ледяную водку, понюхал яблоко и с хрустом вонзил зубы в плотную, сочную мякоть. Ноздри его наполнились пьянящим ароматом осени, по телу разлилось приятное тепло пришедшегося к месту алкоголя. Он крякнул и восторженно замычал с набитым ртом. Ирина тихо рассмеялась и потрепала его по непокорному ежику светлых с проседью волос. Глеб замер, боясь спугнуть эту нечаянную ласку, но Ирина уже отправилась помогать Маргарите Викентьевне накрывать на стол.

– Отходит? – переставая хрустеть яблоком, спросил полковник и незаметно кивнул в сторону Ирины.

Глеб слегка нахмурился, а потом скорчил неопределенную гримасу и подвигал бровями. Пронаблюдав за танцем его бровей над оправой притемненных очков, полковник вздохнул и отложил надкушенное яблоко.

– Ты извини, Глеб Петрович, – сказал он. – Я понимаю, что лезу не в свое дело, но…

Он надолго замолчал и полез в карман старенького солдатского ватника за сигаретами. Глеб подождал продолжения, не дождался и заговорил сам.

– Вы хотите сказать, что в прошлый раз я сорвался именно из-за нее?

Полковник помедлил с ответом. Он не торопясь прикурил сигарету от тлеющей головешки, сосредоточенно скосив к переносице глаза, бросил головешку обратно в костер и сказал, твердо выговаривая слова:

– Она прекрасная женщина. Не надо на нее грешить.

Если бы ты сорвался из-за нее.., если бы ты был способен сорваться из-за женщины, мы бы с тобой сейчас не разговаривали. Она стала последней каплей, не спорю, но ее вины в этом нет. Знаешь, досье, которое мне тогда подбросили, было очень подробным, так что все твои секреты я знаю едва ли не лучше тебя. И давай закроем эту тему. Я задал вопрос просто – ну просто по-человечески. Если он тебя как-то задел, возьму обратно.

– Извините, Алексей Данилович, – сказал Глеб, но глаза его за стеклами очков потемнели.

– Извините, Алексей Данилович, – совсем по-мальчишечьи передразнил Малахов. – Кстати, если тебе это интересно, могу сообщить, что то досье я уничтожил.

– Это уже интересно, – сказал Глеб, тоже закуривая и расслабленно усаживаясь прямо на землю. – То есть, это, конечно, приятно, но позвольте спросить: почему? Согласитесь, для полковника ФСБ вы поступили скажем, не совсем типично.

– Видишь ли, Глеб Петрович-. Ты, конечно, мужик хороший, но есть в тебе что-то от пулемета, который какой-то не слишком умный шутник смеха ради подбросил в деревню папуасов или других каких-нибудь дикарей.

Лежит себе этакая штуковина, и никто не знает, что с ней делать. И так покрутят, и там нажмут, а пулемет молчит, потому что затвор лежит отдельно, под соседним кустиком. Вот это самое досье и есть затвор, с помощью которого можно заставить пулемет работать. Вернее, было.

– Почему же – было? – задумчиво спросил Глеб. – Ведь вы уничтожили только дискету, а дискета – это так, копия, и, возможно, не первая. Может быть, тот доброхот разослал по дискете каждому сотруднику ФСБ в чине от майора и выше, и теперь все они в свободное от работы время ищут капитана Сиверова по кличке Слепой. Как вам нравится такой вариант?

Малахов, морщась от жара, слегка повернул шампуры над углями, побрызгал на угли водой и снова опустился на корточки.

– Скоро будут готовы, – сообщил он. – Хорошо, а то жрать охота до беспамятства. За кого ты меня держишь? – добавил он после коротенькой паузы. – Я сказал, что досье уничтожено. Не веришь – иди и проверь.

– К черту, – сказал Глеб. – Ничего не буду проверять. Так хочется иногда для разнообразия кому-нибудь поверить…

– Тогда кончай трепаться и волоки сюда какую-нибудь посудину, – распорядился Малахов. – Сил моих нет больше ждать. Знаешь, как моя бабка говорила? Горячее сырым не бывает.

– Как, как? – улыбаясь, переспросил Глеб.

Полковник повторил.

Слепой расхохотался, запрокинув голову.

– Иди, иди, – улыбаясь, повторил полковник.

После обеда Маргарита Викентьевна осталась убирать со стола, а Глеба и Ирину прогнала гулять, заявив, что их дело молодое. Мужу она тоже придумала какую-то работу и не позволила Глебу остаться, чтобы помочь.

– Ступайте, ступайте, – сказала она. – Сам справится. Ему делать нечего, он у нас пенсионер, вот пусть и растрясет жирок. Помните, одно время нас всех пугали гиподинамией? Даже песня такая была. А он у меня все норовит после обеда в кровать завалиться.

Полковник, напустив на себя виноватый вид, проводил Глеба и Ирину до калитки на задах, открывавшейся прямо на пологий откос, который спускался к неглубокой и узкой речушке, тихо струившейся в зарослях голой красноватой лозы.

Они спустились к воде по едва заметной тропинке, без видимой нужды прихотливо петлявшей по косогору.

– Как здесь все.., с размахом, – нарушила молчание Ирина. – Даже тропинка. Вот посмотри: если повернуться спиной к деревне, не видно ни одной прямой линии. Все плавно, все округленно… Помнишь, как у О'Генри?

– «Квадратура круга», – припомнил Глеб название рассказа.

– А твой полковник.., полковник, да?

– Это страшная служебная тайна, но тебе я скажу: да. Кстати, откуда ты знаешь, что он полковник?

– Маргарита Викентьевна проболталась. Сказала, что он полковник, а потом поправилась: был. Так вот, если тебе интересно, твой полковник производит впечатление вполне приличного человека.

Глеб вздохнул и почесал левую бровь.

– Ты действительно хочешь об этом поговорить? – спросил он.

– А тебе не приходило в голову, что я тоже живой человек и имею право знать, чего мне ждать от жизни?

– О, – сказал Глеб, – это древнейшая мечта человечества, до сих пор, правда, увы, не осуществленная. Я тоже не знаю, чего мне ждать от жизни. Что же касается полковника, то офицер спецслужб вовсе не обязан быть кривым на один глаз, иметь клыки по грудь, руки по локоть в крови и мясницкий нож за поясом. Кстати, отсутствие вышеперечисленных признаков не означает, что перед тобой обязательно приличный человек. Я встречал очень обаятельных мерзавцев.

– Я тоже. А ты их всех– Ирина замялась.

– Убил? – закончил за нее Глеб. – Да нет, это вряд ли. Но многих. А ты?

– Не смешно.

– Не смешно.

– Знаешь, с точки зрения религии, я, наверное, конченый человек. Я все время нарушаю одну и ту же заповедь – ты знаешь, какую именно.

– Не прелюбодействуй? – спросила Ирина.

– Да… Что? Тьфу, да нет конечно! О боги, боги! И ночью, при луне, мне нет покоя!

– Ага, попался? И не воруй у великих.

– Великим все равно, – сказал Глеб. – Они выше этого. И потом, я не ворую, а цитирую. Ты не хочешь продолжать разговор?

– Типично мужской стиль, – со вздохом сказала Ирина. – Все нужно сказать – от quot;аquot; до quot;яquot;, все точки должны быть расставлены, все поезда обязаны соблюдать расписание, и кратчайший путь из точки А в точку Б, конечно же прямая.

– А разве нет? – с интересом спросил Глеб.

– Эх ты, капитан Слепой. Ничего-то ты не понимаешь. Я все про тебя знаю без всяких ваших досье и микрофонов, и не надо рассказывать мне про людей, которые делают нужную работу. Мне про это каждый вечер рассказывают по телевизору. Меня не интересуют эти люди.

Меня интересует только один из них – самый засекреченный врун из всех, какие есть на свете. Я очень рада, что ты немножечко рассекретился. Ты не стал больше говорить, но теперь в твоих словах заметно меньше вранья.

И не бойся, я про тебя никому не скажу. Просто иногда мне бывает так одиноко… И страшно…

Глеб обнял и бережно прижал Ирину к себе, со щемящей нежностью ощущая, какие узкие и слабые у нее плечи, – этого не могли скрыть даже теплая куртка и грубый свитер.

– Не плачь, – сказал он. – Я совершенно не умею утешать плачущих женщин.

– Еще бы, – всхлипывая, проговорила она ему в грудь. – Когда тебе было учиться?

– Учиться никогда не поздно, – сказал Слепой, сильнее прижимая жену к себе.

Вечером, сидя с Малаховым за бутылкой водки в просторной комнате с высоким дощатым потолком и стенами, сложенными из отполированного временем темно-коричневого кругляка, Глеб спросил, глядя в занавешенное пестрой ситцевой шторкой окно с массивным дубовым подоконником, на котором стояли горшки с геранью:

– Алексей Данилович, а можно узнать, кто раньше занимал мою квартиру? Я имею в виду конспиративную квартиру.

Полковник задрал подбородок, выпустил длинную струю табачного дыма, щурясь, понаблюдал, как он клубится вокруг накрытой самодельным абажуром лампочки, задумчиво похрустел малосольным огурцом (при этом у него из ноздрей продолжал тонкими струйками вытекать дым), зачем-то заглянул в пустую рюмку и, как-то неловко отводя глаза в сторону, сказал:

– Я понял, что ты имеешь в виду. А зачем тебе это?

Глеб пожал плечами и потыкал вилкой в огурец, словно проверяя, не станет ли тот кусаться.

– Да, в общем, незачем, – ответил он. – Просто от него там кое-что осталось… Компьютер, например. Вы знаете, что у него в памяти?

– Знаю конечно, – сказал Малахов и наполнил рюмки. – Ясное дело, проверил… Я решил, что тебе эта информация не повредит и поможет быстрее войти в курс дела. Ну, давай по маленькой за упокой души нашего подполковника. Дай бог, чтобы не воскрес.

– Даже так? – удивился Глеб, не донеся рюмку до рта. – А мне показалось, что он был довольно симпатичным парнем.

Прежде чем ответить, полковник выпил, опять похрустел огурцом, морщась, затянулся сигаретой и наконец сказал, внимательно разглядывая обкусанный малосольный огурец у себя на вилке:

– А он и был симпатичный. Красавец и умница. Знаешь, как бывает: служит человек, служит, а потом начинает задумываться. Что это, думает, я, такой красивый, умный и талантливый, вкалываю за копейки, жизнью рискую, ночей не сплю, а вокруг меня всякая сволочь на «мерседесах» ездит? Жалко ему себя становится. А от этой жалости один шаг до того, чтобы в суки податься.

Глеб понимающе кивнул, огорченно покачал головой и тоже выпил. История была знакомая, даже слишком знакомая. Людям вроде полковника Малахова приходилось сражаться сразу на два фронта, и, судя по всему, они проигрывали драку – их становилось все меньше, они вымирали, как динозавры, но пока что именно они определяли лицо организации, которая платила Глебу Сиверову деньги.

– В общем, когда мы решили его брать, – продолжал полковник, – оказалось, что брать некого. Не то погиб он, не то инсценировал свою смерть – неизвестно. Дача его сгорела, а труп, который в ней нашли, обуглился до такой степени, что.., ну, сам понимаешь. Начальство наше, конечно же, дело быстренько закрыло: мертвый офицер все-таки лучше, чем сука в бегах. Ну и вот… – Малахов развел руками и виновато улыбнулся. – Такой вот винегрет получается, Глеб Петрович. Я его, конечно, искал в порядке художественной самодеятельности, но найти так и не сумел. Может, там, на даче, и впрямь был он?

Слепой задумчиво покопался согнутым пальцем в сигаретной пачке, заглянул вовнутрь, смял пачку и сунул ее в карман. Малахов подтолкнул к нему свою, и Глеб закурил.

– Не знаю, – сказал он. – Мне так не кажется. Хотя откуда мне знать? Я его в глаза не видел, этого вашего подполковника. Может, он и сплоховал, и труп на даче был все-таки его. А может, и нет. Возможно, я с ним каждый день встречаюсь в гастрономе, а он смотрит на меня и думает: что же это за сволочь такая в моей квартире поселилась?

– Тьфу на тебя, – Малахов замахал руками, разгоняя облака табачного дыма. – Скажешь тоже. Даже перекреститься захотелось.

– Он был так опасен? – уточнил Глеб.

– Не опаснее тебя, – мрачнея, ответил Малахов, – но я бы предпочел голыми руками ловить какую-нибудь гюрзу или кобру, чем связываться с ним.

– Это не так сложно, – рассеянно заметил Слепой, наполняя рюмки.

– Что не так сложно?

– Ловить гюрзу голыми руками. Нужно только, чтобы реакция была быстрее, чем у нее.

– Ага, – ядовито сказал полковник Малахов, беря свою рюмку и зачем-то нюхая ее содержимое, словно там и впрямь мог оказаться змеиный яд. – Ну спасибо просветил. Это действительно несложно.

– Да. – в тон ему подхватил Глеб, – буквально раз плюнуть.