"Паломничество жонглера" - читать интересную книгу автора (Аренев Владимир)ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯНе грусти — всё пройдет! Проза, стих — всё пройдет! Жар любви и покой зрелых лет — всё пройдет! Вот уж жизнь на исходе и смерть у порога… Но и смерть, без сомнения, тоже — пройдет! К исходу дня К'Дунель готов был собственноручно задушить кабаргу — и не посмотрел бы ни на белизну ее, ни на то, что перед ним фистамьенн. Даже окажись тварь низошедшим зверобогом — задушил бы! Ну, попытался бы задушить… Что капитан, устал? Отвык сутки напролет седла не покидать, размяк, отдыхаючи, жирком заплыл? Да, устал. Отвык. И еще страшно. После рассказа Элирсы о том, «Безостановочно», — проронила Трасконн, когда они втроем выбрались за городские ворота. Позади осталась пенящаяся кровью ночь, горящие дома, рев безумной толпы… и еще кое-что. Мертвецы у ворот Переправы, в караульном помещении и рядом с ним. Точнее, разбросанные повсюду человеческие останки. К'Дунель не стал спрашивать у Элирсы, что там произошло, он предпочитал оставаться в неведении. Трасконн сама начала рассказывать, как только они отъехали от города подальше и алое зарево на горизонте почти исчезло во тьме. «Безостановочно. — Слова падали, как булыжники в отравленный колодец. — Она целые сутки не давала мне слезть с лошади. — Элирса говорила об этом бесстрастно, глядя прямо перед собой пустым взглядом. — Я один раз попыталась остановиться. Она вернулась и просто скосила на меня свой безумный глаз, просто скосила и тихо-тихо зарычала. С тех пор я даже не думала о том, чтобы ослушаться». Капитан взглянул на кабаргу, белым пятном маячившую впереди. Она не оглядывалась — словно не сомневалась, что люди следуют за ней. За спиной Жокруа, соревнуясь с кабаргой в бледности, покачивался в седле своей лошади Ясскен. — С вами всё в порядке? Трюньилец судорожно кивнул, обеими руками цепляясь за поводья и луку. — Тогда не отставайте. — Жокруа нарочно заговорил с ним, чтобы не дать женщине закончить рассказ. Кажется, она поняла это — или же слишком устала, чтобы продолжать, и берегла силы. К исходу дня К'Дунель понимал ее очень хорошо. Всё это время они ехали вдоль Клудмино, но на тот берег так и не переправились. Вокруг тянулись унылые голые поля с тут и там проросшими скелетами страшил. На зиму шляпы и рванину с них снимали, оставляя лишь перекрестья палок, на которых с удовольствием рассаживались вороны. Птицы провожали странную процессию задумчивыми взорами, некоторые снимались с шестов и летели вслед за кабаргой и тремя всадниками, но в конце концов отставали. Дорога то игриво наскакивала на берег Клудмино, то обиженно отползала прочь от него, но никогда не уклонялась далеко от реки. Они миновали несколько мостов и множество мельниц, и каждый раз К'Дунель ждал, что уж здесь-то их белая проводница свернет к переправе. — Я думал, кабарга помогает нам догнать графиню, — не сдержался наконец Жокруа. — Или я ошибся? Трасконн только дернула плечом, потом, мол, поймешь. Но вот уже вечереет, кони валятся с ног от усталости, река по-прежнему остается слева от дороги. Кабарга ведет их на север, а нужно бы — на запад! Как животное само-то выдерживает многодневную скачку, а, капитан? И с помощью какого чародейства Элирсе удалось преодолеть расстояние от замка К'Рапас до Сьемта? Он ведь помнит карту, там не на одни сутки езды, даже если на свежих сменных лошадях, а у Трасконн-то была одна-единственная, которую… И в этот момент кабарга остановилась. Из летописной книги Хайвуррской эрхастрии: «В день Подводного Вылупления месяца Стрекозы 689 года от Первого Нисхождения махитис по имени Найдёныш надел ступениатский браслет». Таких записей на этой странице много, и все одинаковые, только и разницы, что имена, «…махитис Драгаль надел ступениатский браслет», «…махитис Ахаз надел ступениатский браслет», «…махитис Флегорд…», «…махитесса…» И никаких комментариев. Оно и неудивительно: летописные книги доступны людям посторонним (хотя отнюдь не всякого постороннего к ним допустят!), а значит, излишние детали там ни к чему. Некоторые из них и так известны каждому чародею, другие же как раз В трактате же «О неявных связях в мире» сказано: «Следует бороться не с неожиданностью, но со своим естеством, воспринимающим неожиданность как опасность. Но и с опасностью нужно не столько бороться, сколько в первую очередь постигать ее природу. Волна порождает еще большую волну, и всякая борьба вызовет лишь большее противостояние. Познай природу опасности, сроднись с этой природой — и тогда опасность перестанет угрожать тебе, ибо разве волна бьет такую же волну? — нет, но камень, но берег, но пловца! Познай мир в себе и вовне себя, пойми, что ты — суть тот мир, а мир — суть ты, — и тогда увидишь связи между событиями и явлениями, которые раньше считал случайностями. Сделаешь это — и для тебя не будет более неожиданностей опасных, а будут лишь те, которым ты сам позволил быть для тебя неожиданностями, чтобы удивляться им и радоваться им. Но прежде — познай то, что некие философы необдуманно именуют «грубой» или же еще «грязной плотью». Тело твое — вот начало твоего пути, твой инструмент, твоя первая ступень на лестнице, ведущей к Вечности». Так написано в одной из первых глав трактата, слова которой махитисы обычно к концу обучения забывают. Точнее, настолько хорошо заучивают на память, что совершенно не обращают внимания на смысл этой главы. А зря. По возвращении в сэхлию Найдёныш обнаружил, что почти все его соученики уже здесь. Хотя они старались и не показывать этого, грядущие испытания волновали их. Никто не знал, что именно предстоит делать махитисам, когда они наденут ступениатские браслеты. Кое о чем догадывались, но догадки догадками, от них еще хуже: ждешь одного, а вдруг задание окажется совсем другим? Общее смятение усилилось, когда их снова поселили на одном этаже с махитессами. Комнаты находились совсем рядом, друг напротив друга, и, конечно, не обошлось без перешептываний и усмешек… Но длились они всего ничего: вечером следующего же дня после возвращения Найдёныша махитисов и махитесс собрали в Гостевом зале. Почему именно в Гостевом? Это стало ясно, когда туда ввели девушек и юношей, одетых ярко, но не безвкусно. Все они были года на два-три старше будущих чародеев, которые, не понимая еще, что происходит, вполголоса обменивались предположениями на сей счет. — Думаю, это как-то связано с будущими испытаниями, — заявил Ахаз. Этот невысокий паренек был родом с Южного берега Ллусима, однако приехал учиться сюда, поскольку так решил его отец. «Заявил, что семье вполне хватит двух купцов: его самого и моего брата, — а мне бы надо заняться чем-нибудь другим», — объяснял Ахаз, пожимая плечами. К концу второго года обучения неожиданно для самого себя Найдёныш сдружился с ним, хотя, конечно, даже тысяча Ахазов не заменила бы ему одного Птича. — Опять определять, где у кого под одеждой спрятаны горошины? — Это занятие, честно говоря, им всем уже изрядно надоело. — Вряд ли, — сказал Ахаз. — Во-первых, тогда к чему этот накрытый стол? — (А в Гостевом стол действительно оказался уставлен всевозможными блюдами и напитками.) — И потом, с чего бы даскайлям вести для «горошин» «сладких девиц» и «мальчиков»? — А почему ты?.. — Потому что вон к той блондинке с розой в волосах я ходил не далее, как на прошлой неделе, — хмыкнул он. — Обычно когда папенькин поверенный забирает меня из сэхлии на лето, мы едем домой, в Улурэнн. Но в этот раз что-то не заладилось, и отец велел Брылястому, чтоб подержал меня в Хайвурре. Деньги выдал на расходы, распорядился ни в чем мне не перечить (если по мелочи). Вот я и… — Ахаз хохотнул, чтобы скрыть смущение. — Понимаешь, после последних двух-трех месяцев здесь — просто невмоготу стало… — Понимаю, — кивнул Найдёныш. Он вспомнил свое лето и страстные ласки Омитты. — Слушай, а чародеям вообще-то разрешается жениться? — Че-его?! — вылупился на него Ахаз. — Тише вы там, — шикнула Илли-Пышка, махитесса из Лошэры. — Даскайли пришли. И верно: в Гостевой зал один за другим входили их наставники. До приезда в сэхлию (Сатьякал всемилостивый, как же давно это было!) Найдёныш был уверен, что даскайли во многом сходны с наставниками из обители. Такие же молчуны и угрюмцы и ходят небось только в серых или черных балахонах с капюшонами, подпоясываются — и то одинаковыми поясами!.. Он ошибся: даскайли одевались заурядно, как любой другой горожанин среднего достатка из не шибко знатного рода — Махитисы и махитессы, — прокашлялся, привлекая к себе внимание, даскайль Фальвул. — Все вы ожидаете того момента, когда браслеты ступениатов обнимут ваши запястья. И это случится, но еще не сегодня. Сегодня же вам предстоит… мнэ-э-э… от души повеселиться. — Если бы Найдёныш не знал, что Фальвул является одним из сильнейших чародеев и талантливейших преподавателей, он бы тоже захихикал, как это сделали некоторые из приглашенных девиц. — Веселитесь, — повторил Фальвул. — Ешьте и пейте в свое удовольствие, а также угощайте и развлекайте наших гостей. Считайте это… мнэ-э-э… первым заданием. Вам нужно… мнэ-э-э… провести вечер и ночь с кем-нибудь из… мнэ-э-э… из дам и кавалеров, любезно согласившихся почтить нас своим присутствием. — Вона как! — присвистнул Ахаз. — Думаешь, Фальвул специально ведет себя будто наполовину свихнувшийся старикан? — Надеюсь, — пробормотал Найдёныш. Он, как и остальные, был слегка ошарашен заявлением даскайля. — Интересно только, зачем… Однако «зачем», им предстояло узнать несколько позже, а пока будущие чародеи взялись достойно «угощать и развлекать гостей». Девицы и парни вели себя отнюдь не развязно, они вежливо расспрашивали хозяев о том, тяжело ли учиться в сэхлии, и болтали о последних событиях в городе. Постепенно начали образовываться парочки, кое-кто, не дожидаясь завершения ужина, поднимался в комнаты. Тот же Ахаз, хохоча, помахал рукой Найдёнышу и ушел, обнимая за талию свою знакомую блондинку с розой в волосах — Расскажи еще про этого твоего Тойру, — попросила рыжая девица (трепетание пушистых ресниц: «Зови меня Огнива»), весь вечер не отходившая от Найдёныша ни на шаг. Сам он вынужден был признать, что Огнива, конечно, не сравнится с Омиттой, но симпатичная, и разговаривать с ней интересно. — И может, — предложила она, — пойдем куда-нибудь, где потише? — Пойдем, — согласился Найдёныш. В его комнате, впрочем, беседа не продолжилась, но плавно перешла в нечто иное. Оказалось, Огнива мастерица не только разговаривать (точнее, внимательно слушать собеседника)… хотя, наверное, эти ее таланты тоже были профессиональными навыками. Так или иначе, а Найдёныш почерпнул много нового, а кое-что, например, «две змеи по весне» и «шмель на распустившемся тюльпане» решил при случае обязательно показать Омитте. Ей должно понравиться. Мастерства Огнивы хватило на всю ночь. Лишь к утру Найдёныш задремал — и на этот раз решил, что даст сну развиваться как тому угодно, не станет управлять им. Жаль, поспать почти не удалось. С восходом солнца в дверь комнаты забарабанили чьи-то кулаки и громкий голос рявкнул: «Подъем!» В сэхлии команды не повторялись, выполнять их следовало немедленно, безукоризненно и со всей возможной быстротой. Поэтому, отстраненно отметив, что Огнивы в комнате нет, Найдёныш оделся и, зевая, выскочил в коридор. Там уже собралась часть его соучеников, причем почти у всех вид был помятый и растерянный. Низенький, коренастый даскайль Шейбад сурово покрикивал на них и стучал в двери к тем, кто еще не проснулся. — Что стряслось? — спросил у Ахаза Найдёныш. — Тайнангинцы напали? — Не знаю. Я только задремал… Несколько махитисов и махитесс выглядели так, словно мир перевернулся с ног на голову. Или наоборот. Впрочем, сам Найдёныш, наверное, смотрелся сейчас не лучше. Даскайли выбрали наиболее искусных мастеров и мастериц постельного ремесла, так что даже те из будущих чародеев, кто уже получил опыт подобного рода, этой ночью узнали массу любопытных приемов. И вряд ли им удалось нормально выспаться. — Я должен был сообразить! — раздраженно шлепнул себя по бедру Ахаз. — Проклятие! — Ты о чем? — Посмотри на Шейбада! Только теперь он заметил, что даскайль одет в торжественную мантию и на голове у него — шляпа. — Испытание? — задохнулся от собственной догадки Найдёныш. — Сейчас?! — Боюсь, что да. Их уже гнали в Бирюзовый зал, где горело всего несколько фонарей, развешанных так, чтобы отбрасывать больше теней, чем света. Даскайли дожидались испытуемых за длинным столом — все как один в черных мантиях и шляпах кровавого цвета. — Дешевые трюки, — пробормотала Илли-Пышка. — Если они думают, что этими мантиями и тенями собьют нас с толку… — То они правы, — самодовольно произнес Флегорд. Этого отдал в сэхлию папаша-барон, и Флегорд ко всем, кто ниже его по происхождению, относился с одинаковым пренебрежением. Как будто не знал, что, став чародеем, лишится своего имени и всех титулов. Или, может, он боялся не меньше, чем остальные?.. — По-прежнему ли вы хотите надеть браслеты ступениатов? — хмурясь, вопросил даскайль Фальвул. Сейчас речь его была четкой, безо всяких там «м-м-м» и «э-э-э». — У вас есть последняя возможность отказаться: признать, что вы еще не готовы к испытанию и продолжить обучение либо же отработать ваш долг в качестве разнорабочих и покинуть стены эрхастрии. В случае отказа решать, продолжать ли вас обучать либо сразу заставят отрабатывать долг, предстоит общему совету даскайлей. Впрочем, как вы знаете, долг вам придется отрабатывать, даже если вы наденете браслеты и пройдете испытание на первую ступень; просто в этом случае работа ваша будет несколько иного рода. — А что за испытание нам предстоит? — храбрясь, решил спросить Флегорд. — Об этом вы узнаете, если наденете браслет, — и ни минутой раньше! — отрезал Фальвул. — А теперь — решайте, сударыни и господа. Кто желает стать ступениатом — подходите. Вместе с Ахазом и побледневшей Пышкой Найдёныш шагнул к столу и протянул левую руку ладонью вверх. Перед сидевшими там даскайлями лежали черные металлические браслеты с вплавленными внутрь драгоценными камнями: по два-три камня на браслет. Камни были разного цвета и размеров; даскайли каким-то образом решали, который из браслетов выбрать для того или иного испытуемого. — Ты уверен? — спросил Найдёныша господин Мэрсьел М'Осс, оценивающе глядя ему прямо в глаза. — Ты точно уверен? — Да, учитель. Не сказав более ни слова, даскайль нацепил показавшийся слишком свободным браслет на руку Найдёныша. Но уже через мгновение металлическое кольцо словно бы стянулось у него на запястье — теперь, даже захоти, Найдёныш не смог бы снять его. «Я — ступениат! Еще до начала завтрашнего дня я стану чародеем! » Почти все его соученики решились на браслеты. Тех нескольких, кто счел себя не готовым или попросту испугался, увели из зала, остальным же даскайль Фальвул объяснил, в чем заключается испытание на первую ступень чародейского мастерства. Еще до начала завтрашнего дня Найдёныш умер в первый раз. — Привал? — не веря собственным глазам, предположил К'Дунель. В вечерних сумерках кабарга, стоявшая посреди дороги, казалась призраком. — Не торопитесь, — сказала Элирса. — Сейчас начнется… Она не договорила и обмякла в седле, сгорбившись, уронив подбородок на грудь. Из них троих Трасконн, несомненно, устала больше всего. Сколько времени ей пришлось спать, не слезая с лошади? И что, кстати, она имела в виду, когда сказала: «Сейчас начнется…»?! — Ясскен, как вы? — спросил К'Дунель, только чтобы не молчать. Кабарга на дороге вызывала мысли о скорой смерти. — Спасибо, — пробормотал трюньилец. — Если это то, что я думаю… нам было бы лучше… А, уже началось… — Что нача… — Капитан догадался опять посмотреть на кабаргу. Животное приблизилось к ним почти вплотную, так что кони, хоть и вымотались до крайности, стали встревоженно фыркать и переступать с ноги на ногу. Вблизи К'Дунель смог разглядеть, что шерсть кабарги уже отнюдь не белоснежная, но грязная, свалявшаяся — шерсть больного зверя, который держится из последних сил. Хрипло выдохнув, кабарга начала обходить всадников по кругу. Сперва медленно, потом быстрее и быстрее, наконец она побежала, так что из-под копыт во все стороны полетели комья земли. К'Дунель изумленно следил за ней. …Тебе кажется, капитан, или по ту сторону мерцающего белого круга, в который превратилась бегущая кабарга, мир потускнел? Испуганные кони жались друг к дружке. Ясскен, похоже был устрашен не меньше, чем они, и только растерянно вертел головой, а вот Элирса… э-э, капитан, а у Элирсы-то, похоже, дела плохи. Она держится в седле только последним усилием воли, еще немного — и его будет недостаточно. Но первой упала не Элирса, а кабарга. Неловко взбрыкнув задними ногами — К'Дунелю примерещилось, что небо с землей вздрогнули от этого удара и на мгновение пропали, их заменил гулкий темный коридор, — животное завалилось на бок. — Кончено, — больше обращаясь к самому себе, нежели к капитану, сказал Ясскен. — Прибыли. И одновременно с его словами Элирса, не удержавшись, начала заваливаться. Жокруа подхватил ее, благо, кони стояли рядом, а потом с помощью трюньильца осторожно опустил на землю. Только тогда и заметил, что дорога пропала, как пропало и очередное поле с крестовиной пугала на нем, и берег реки, и лес вдалеке… Лес, впрочем, не пропал, просто он надвинулся и обступил путешественников со всех сторон… да и дорога — гляди, капитан! — есть, только протянулась не с юга на север, а с запада на восток. Над головами спешившихся всадников кружила одинокая ворона. Вот только что она дремала на полевом пугале, а теперь очутилась неведомо где и неясно, каким образом. Вот и хлопала всполошенно крыльями, каркала истошно, мерзко. Как будто беду кликала. Или просто она заметила то, на что не обратили внимание люди, — огоньки хищных взглядов во тьме придорожного ельника?.. В трактате «О неявных связях в мире» сказано: «Значение посвящения (иначе говоря — инициации) в жизни любого индивида весьма велико. По сути, оно равнозначно смерти, ибо посвящение, как и смерть, есть процесс перехода сущности из одного качества в другое. Разница заключается в том, что для посвящения эта преемственность, целостность процесса более явна, смерть же кажется обычному человеку конечной и бесповоротной — в силу того, что он наблюдает лишь фрагмент более длительного качественного изменения. При посвящении человек перестает быть прежним и становится новым; приобщается к иной общественной группе. (Необязательно, кстати, чтобы он утратил связи с прежней группой. Так, подмастерье ювелира, становясь мастером, не обязательно бросает свою семью, к которой прежде принадлежал, либо же, в больших масштабах, сообщество горожан, одним из которых он был. Речь идет о том, что раньше такой подмастерье был членом своей семьи и горожанином — и Эта перемена в статусе (на уровне семьи, общины, города, тайного обшества и т. п.) почти всегда сопровождается некими ритуалами, цель которых — закрепить факт перехода из одного качества в другое не только в сознании человека, проходящего посвящение, но и в сознании окружающих. И чем значительнее такой переход, тем более эмоционально насыщенными, порой шокирующими, опасными для участника бывают инициационные ритуалы. В полной мере это касается и практики, принятой в эрхастриях. Здесь процесс посвящения имеет особенно большое значение. Собственно, в нашем случае посвящение и есть смерть». Эти строки, заученные на память, махитисы обычно считали откровенным бредом. И уж тем более мало кто из них воспринимал написанное буквально. И напрасно. — Прежде всего, вам всем предстоит умереть, — сообщил даскайль Фальвул, когда отказавшихся от испытания увели из Бирюзового зала и здесь остались лишь ступениаты. Кое-кто из них хихикнул, кто-то нервно пошутил, мол ясное дело, рано или поздно все умрем. — Сегодня, — уточнил даскайль. — Прямо сейчас. Отступать поздно, браслеты ступениатов так просто с руки не снять. Но у вас, — повысил он голос, — есть выбор. Вы можете выбрать то, каким именно образом умрете. От этого будет зависеть ваш профиль в чародейском мастерстве. От того же, с какими мыслями вы примете смерть, зависит, сможете ли вы вообще возродиться и после этого заниматься чародейством. — Хотелось бы про «возродиться» чуть подробнее… — пробормотал Ахаз. — Клянусь Сатьякалом, — заявил он Найдёнышу, — я готов был к чему угодно, но этакие монеты запросто не разменяешь, растерзай меня Остроклыкая! — Хватит болтовни! — сказал, поднимаясь из-за стола, даскайль Байрад. — Иначе юные ступениаты продержат нас здесь до обеда, а обед я ни за что не хочу пропустить! — Вы правы, — кивнул Фальвул. — Итак, господа, у вас есть на выбор огонь, вода, воздух, земля, железо и, полагаю, дикие звери. Но заранее предупреждаю, что инициацию зверями мы некоторое время не использовали в силу разных причин, посему она — дополнительная и рискованная, введена как экспериментальная. — А какими именно зверями? — спросил Ахаз. — Кони либо змея. В первом случае затопчут, во втором — яд. «Какое сумасшествие, — подумал Найдёныш. — Мы всерьез обсуждаем, кто из нас каким образом будет убит!» Он тоже мысленно готовился к разного рода испытаниям, но это… да разве можно считать смерть испытанием?! К тому же его уверенность в учителях и собственной силе духа была подточена вчерашним роскошным ужином и ночью с Огнивой. После такого меньше всего тянет умереть — а наоборот, хочется жить, жить долго, жить вечно! Жить!!! Быстро, не раздумывая, Найдёныш шагнул к столу и остановился напротив даскайля М'Осса. — Окажите честь, учитель, — произнес он. — Я выбираю огонь. Господин М'Осс кивнул и поднялся: — Пойдем во двор. Там уже всё готово. «Скажи мне, чтобы я не боялся! — мысленно взмолился Найдёныш. — Скажи мне, что не будет больно!» — Будет больно, — сказал учитель. — Очень больно. Но бояться не стоит, ведь ты теперь знаешь об этой боли. Во внутреннем дворе возвышался помост с несколькими столбами, обложенными хворостом. Кроме Найдёныша, еще четыре ступениата выбрали смерть от огня. Их провели на помост и крепко привязали веревками к столбам — каждого свой даскайль. — Неужели… — Найдёныш не хотел сейчас спрашивать, но подумал, что ведь может потом и не успеть задать вопроса, просто некому будет его задавать. — Учитель, неужели для того, чтобы стать чародеем, обязательно нужно умереть? — Нет, — спокойно ответил господин М'Осс, накрепко затягивая последний из узлов. — Но для того чтобы понять это, умереть необходимо. И он взглядом велел слуге подать факел. Учитель не солгал: было больно, очень больно. В трактате «О неявных связях в мире» сказано: «В эрхастрии посвящение — это и есть смерть. Однако — и рождение тоже». — Сильнейшее истощение. — Ясскен поднялся с колен и зачем-то вытер руки о кафтан. — Она жива, но будет спать самое меньшее — часов пять. А может, и сутки. Лучше ее не беспокоить. К'Дунель, не церемонясь, выругался в полный голос, от всей души. Они находились неизвестно где, посреди глухого леса, явно вдалеке от людских поселений, почти без еды-воды, с тремя загнанными до полусмерти лошадьми и одной обморочной бабой. В общем, Сатьякал позаботился на славу, ничего не скажешь! И вот что интересно: как теперь из этакой, фигурально выражаясь, позиции ты станешь догонять жонглера, а, капитан? Он выругался еще раз — не полегчало. Сейчас бы хорошую понюшку порошка, но при Ясскене выказывать свое пристрастие к лепесткам кровяных цветочков К'Дунель не хотел: мало ли… Полуприкрыв веками глаза, Жокруа взволнованно размышлял над тем, как выпутаться из ситуации, в которой он оказался. Ничего толкового на ум не приходило. Разве только одно: к чему тебе, капитан, свидетели того, что случилось в Сьемте? Убить трюньильца, перерезать горло Трасконн, пока она валяется без сознания… опять же без них ты сможешь двигаться намного быстрее. Верно, верно, в лесу одинокого всадника могут подстерегать опасности разного рода, но от многих ли из этих опасностей тебя убережет такая компания? Ясскен тем временем достал из ножен меч Трасконн и склонился над кабаргой. — Эй, чем это вы там?.. — Помогите, — попросил тот. — Я… не мастер в отрубании голов. — Она и так дохлая. Трюньилец посмотрел на него, как на ребенка, утверждающего, что детей находят в капусте. — Это ничего не меняет. Если Сатьякалу будет угодно… — Ясскен увидел предостерегающий жест капитана и осекся. — Давайте, — К'Дунель протянул руку, и трюньилец вложил в нее рукоять меча Трасконн. Теперь достаточно было одного точного удара, чтобы покончить с трюньильцем. Капитан ударил. Кто-то рисовал его — яркими, вязкими, безумными красками. — Фриний! Мир вставал на дыбы, корчился в огне бумажным листком. — Фриний! Мир выворачивал себя наизнанку — лентой Густа Ноппиуса, у которой, как известно, всего одна плоскость. И сколько б ты ни семенил по ней испуганным муравьем, всё равно дернешься в ту же точку, откуда начал свой бег. Сколько бы ты ни умирал… — Фриний! Голос бился в висках тупым настырным тараном. Перед глазами плыли разноцветные полосы. Кружилась голова. — Фриний! «Что за нелепое, бессмысленное слово? И почему кому-то понадобилось выкрикивать его у меня над ухом?» — Фриний! Вставай же… Вставай. «Ну зачем так орать?!» Он разлепил один глаз, другой, прищурился, чтобы заставить их повиноваться; проморгался. Комната (или всё-таки зал?..) казалась полутемной, но, похоже, просторной и пустой: каждый звук здесь рождался гулким и громким. Где-то рядом явно («кто-то же говорил со мной!») находился другой человек, но видно его не было. — Кто здесь? — Язык не слушался, горло казалось прогнившим изнутри стволом древнего дерева, губы — набитыми свалявшимся пухом валиками. — Кто?.. — Я, — теперь он увидел говорившего, это был даскайль М'Осс. — Что с вами, учитель? — Даскайль засмеялся: — А что, по-твоему, со мной может быть? — Вы очень неважно выглядите. У вас бледное лицо и почему-то дергается веко. — Пройдет. Как себя чувствуешь ты, Фриний? — Неплохо… — Он задохнулся от нахлынувших вдруг воспоминаний. Или, если уж точнее, от — Потому что отныне тебя так зовут. — Даскайль едва заметно, краешком губ, улыбнулся, но улыбка эта показалась Найдёнышу Да, конечно, он знал об этой традиции, но совершенно забыл, что его это тоже касается. — И что теперь? — Теперь — отдыхай. Завтра тебе предстоит следующее испытание. Только тогда Найдёныш… Фриний заметил, что его левую руку по-прежнему обнимает браслет ступениата. Он заснул, и во сне заново взошел на костер. И еще раз И еще… Обезглавленную кабаргу (и тушу, и голову) К'Дунель и Ясскен отволокли подальше от дороги — Жокруа ни за что, даже при отсутствии других вариантов, не стал бы есть мясо этого зверя. Зато кружившая над ними ворона оказалась не так брезглива — она тотчас села рядом с тушей и принялась сосредоточенно выклевывать бусины оленьих глаз. Усилия, затраченные на кабаргу, совсем доконали капитана. Так или иначе, а сразу же отправляться в путь они не могли, да и прежде следовало решить, какое направление им выбрать. Они находились у обочины дороги, которая, судя по звездам, тянулась с запада на восток. А вокруг раскинулся густой лес, куда люди явно захаживают нечасто… то есть мирные люди. С прочими же К'Дунель сейчас предпочел бы не встречаться. — Уйдем подальше от кабарги, — предложил он. — К ней наверняка скоро потянется местное зверье. — Ее бы закопать, — сказал Ясскен. И сам же покачал головой, понимая, что сил у них на этот подвиг не хватит. — К утру уберемся отсюда, — пообещал К'Дунель. — Даже если Трасконн не придет в себя. Посажу перед собой в седло и поедем потихоньку. Тем временем стемнело окончательно. Лошади стояли, натянув до предела поводья, и фыркали: похоже, им тоже хотелось убраться отсюда как можно скорее. То ли лошадкам не давал покоя запах мертвечины, то ли они уже чуяли приближение местных падальщиков. Так или иначе, К'Дунель с Ясскеном отыскали по ту сторону дороги небольшую поляну, куда и перевели животину. С Трасконн было больше возни, поскольку оба они изрядно подустали, пришлось соорудить из плаща и веток волокушу; хотя была у Жокруа мысль воспользоваться лошадьми, он отказался от нее. Ничего, не надорвемся, а конякам еще завтра предстоит далекий путь, верно, капитан? Словом, кое-как переволокли сладко спящую Трасконн поближе к будущему лагерю, наломали еловых веток и устроили из них какой-никакой, но шалаш (больше, конечно, никакой); подсобрали немного хвороста, разожгли костерок. Как пробормотал трюньилец, «еще неизвестно, привлечет кого-нибудь огонь или нет, а так хоть от холода не помрем». Здравая мысль, если учесть, что сейчас на дворе самая что ни на есть распаскуднейшая осень. Как будто откликнувшись на хулу, зарядил мелкий, «паутинный» дождь. — Погрелись! — Капитан поднялся, чтобы пройтись до ближайших кустиков — где и застыл в несколько неблагородной, зато исключительно мужской позе. Когда сообразил, что — Видите? — Да. По другую сторону дороги, невдалеке от того места, куда их «вывела» кабарга, в густом ельнике что-то шевелилось… нет, скорее летало, хотя вряд ли в таких зарослях какой-либо твари удалось бы полетать. Опять же полосы эти светящиеся, тени размытые… — Что там может быть? Ясскен осторожно пожал плечами: — Что бы ни было, оно неопасно для нас. Иначе бы уже давно напало. — Ну, со временем-то оно может осмелеть. — Да. Но до утра — вряд ли. Думаю, нам лучше лечь спать, чтобы восстановить силы. Если хотите, можем сторожить по очереди. — Это уж обязательно! — проворчал К'Дунель. — В таком случае — я первый. Капитан пожал плечами: первый так первый. Велел для порядку: — Только вот что: почувствуете усталость, будите меня. — Непременно, — кивнул Ясскен. Наскоро перекусив тем, что было в седельных сумках, они устроились: К'Дунель на еловых ветках, рядом с забывшейся тяжелым сном Трасконн, Ясскен — чуть поодаль у кое-как тлеющего костерка. Заснул капитан сразу — словно провалился в черную яму, до краев наполненную кошмарами. И заснул на удивление крепко, прям-таки беспробудно. А, казалось, всего через пару ударов сердца уже проснулся — оттого, что чья-то рука по-свойски трясла его за плечо. Открыл глаза и увидел премерзкую харю, меньше всего похожую на человеческую. Особенно впечатляло отсутствие у хари обоих ушей и ровно половины носа. — Подымайтесь, судырь, — осклабилась харя. — Прокатимся, растудыть! С ветерком! А? Проснувшись, он впервые после… после костра спросил себя, сколько времени прошло. И сразу же: что с телом?! Да, разговаривать он может, но с трудом. А двигаться? И как вообще получилось, что он побывал в огне и уцелел?!.. В комнате, где он находился, по-прежнему царил полумрак. Свет факелов казался болезненным, жидким, словно вино, сильно разбавленное водой. Фриний плеснул им себе в лицо, чтобы снять сонливость, сморгнул и повернул голову вправо-влево, разминая затекшую шею. В то же самое время он мысленно «разминал» свое новое имя, приноравливаясь к нему. Теперь оно уже не казалось чужим и нелепым — и тело, кстати, тоже понемногу оживало. Фриний ожидал боли — той, что была на костре, — но нет, тело всего лишь немного ныло, как после долгой утомительной работы. «Умирать — это тоже труд», — подвернулась под руку приблудная мысль. Он шуганул ее и сел на кровати, сдерживаясь, чтобы не стонать. Всё-таки позвоночник и ноги побаливали, особенно если Фриний двигался. Но даскайль М'Осс сказал, что сегодня — еще одно испытание. Значит, нужно подготовиться… В центре комнаты (нет, всё же залы) располагался бассейн, полный черной, неподвижной воды. Фриний поднялся и, держась одной рукой за кровать, сделал несколько шагов. Как и следовало ожидать, тело отозвалось на каждый из них. «Но я жив, — сказал он себе. — Это немало. И я чародей… почти чародей, ступениат. У меня нет времени на то, чтобы нянчиться с болью». Он уже понял, что выбраться отсюда можно только через бассейн. В комнате хватало кроватей и факелов, но вот с дверьми или хотя бы люками было похуже. Стены, потолок и пол оказались высечены из цельного камня, так что на потайные ходы Фриний мог не рассчитывать. Кроме того, сейчас он припоминал, как вчера, засыпая, слышал эхо глухого всплеска. Фринию хватило одного внимательного взгляда, чтобы понять: там находится отнюдь не вода. Но что именно, он не знал и, поскольку черная жидкость не пахла ничем особенным, мог только надеяться, что это не один из тех ядов, у которых нет запаха. Он по-прежнему был одет в простую рубаху и холщовые штаны, в которых — или в подобных которым — взошел на костер. И теперь, не раздеваясь, шагнул прямо в бассейн. Черная жидкость мгновенно забурлила и потянула ко дну: так болото всасывает неосторожного путника. Разница, однако, была в том, что путник начинает сопротивляться, а Фриний этого не делал. Он камнем шел ко дну, а дна — не было. Не бассейн, но колодец, и непроглядная чернота вокруг. Разглядеть что-либо не представлялось возможным — если, конечно, смотреть обыкновенно, глазами. Однако Фриний, едва нырнул, тут же закрыл их — и теперь «переключился» на внутреннее зрение, которое учился использовать все эти годы. Жидкость теперь выглядела как плотно переплетенные широкие полосы, живые и агрессивные. Но раздвигая их, он смог различить отверстие в стенке колодца — и подплыл к нему, опираясь на эти полосы. Как Фриний и предполагал, ход, в котором он оказался, шел горизонтально, с легким наклоном кверху, и соединял этот колодец с еще одним. Разделяла же их решетка, расположенная примерно посередине межколодезного коридора. Когда она преградила путь, Фриний по-настоящему забеспокоился. Он мог не дышать долго, намного дольше, чем обычные люди, но — не бесконечно. А решетку ему не выломать: нечем, да и… Да и незачем! Вглядевшись повнимательнее, он едва не засмеялся. Решетка не была встроена в стену, а держалась на петлях, ее можно было просто открыть, как открывают дверь! Ничего особенного, но в этой-то простоте, видимо, и крылся подвох. Выбирающемуся из колодца ступениату каждое очередное препятствие должно было казаться всё более сложным и пугающим, вызывая отчаяние, которое обычно ведет к панике, мешает рассуждать последовательно и здраво, главное же — мешает видеть мир таким, каким он есть на самом деле. Запаниковавший рассуждал бы: если посреди единственного выхода из колодца кто-то установил решетку, то она обязательно должна быть наглухо встроена в его стены, ведь так? Фриний же просто потянул ее на себя и протиснулся в образовавшуюся щель, чтобы через несколько секунд вынырнуть в другом колодце. Он еще не успел открыть глаза, когда чьи-то руки подхватили его и помогли перебраться через бортик, а знакомый голос (Фальвул! Даскайль Фальвул, кто же еще!) провозгласил: — Еще один чародей родился в этом запеленутом мире. Отныне имя тебе — Фриний Эвримм. Сбрось с себя прежние одежды и браслет ступениата, чтобы облачиться в новые; посох же ты изготовишь себе сам. Путь открыт для тебя, но помни, Фриний Эвримм, — Я буду помнить, — пообещал Фриний. (— Ясскен потом уверял, что ни на мгновение не смежил век. Наоборот, мол, всю ночь просидел у костра и честно сторожил спящих. А что не разбудил в положенный срок — так заботился, видите ли, о здоровье господина К'Дунеля. Жокруа выслушал всё это, испытывая невероятную, леденящую ярость. Хотелось взять стервеца за шиворот и окунуть во что-нибудь поглубже да посмраднее. — А если бы это был не обоз со священными жертвами?! — Я бы не стал их звать. Ну да, конечно, он, по собственной версии, бдил неусыпно и «не стал бы звать». А как же! — Ды не серчайте вы на него, — бросил, обернувшись, Ноздря. — Он же ж тока подмогнул вам, разве нет? Да и пёсушки наши б вас отшукали, как пить дать. Хотя — всяко лучше, что мы, а не они. К'Дунель ничего не ответил. Ноздря же пожал плечами и снова сгорбился на передке телеги, причмокнув губами, чтобы лошади шли быстрее. Никогда бы не подумал, что такому мужлану поручат руководить обозом, а, капитан? Ибо хоть Ноздря и облачен в форму «кротов»-воинов, а всё равно выглядит головорез головорезом. Как, впрочем, и большая часть тех «кротов», которые сопровождают обоз. Но — помнишь, капитан? — обычно именно таких и посылают с жертвами. Самый свирепый тюремщик — бывший заключенный. — Вам и вправду не следовало бы так переживать, — сурово, но сдержанно проговорил брат Готтвин. Он поправил черную повязку на глазах — она немного съехала вниз, и потуже затянул узел на затылке. — Считайте это проявлением Сатьякаловой милости. Вы ведь сами говорите, что не один день блуждали по лесам. — Судя по тону, монах не поверил ни единому слову из выдуманной К'Дунелем истории. — Вам могли повстречаться не мы, а кто-нибудь… м-м-м… более опасный. К тому же нам с вами по пути, разве не так? К'Дунель нашел в себе силы улыбнуться: — Вы правы, брат Готтвин. В последнее время нам с моими спутниками было нелегко, и это, как видите, сказалось на моем характере. Прошу меня простить. — Он поклонился, хотя сделать это на покачивающейся из стороны в сторону телеге оказалось непросто. — Пожалуй, сложно было бы найти более надежную компанию, чем ваша. — Эт точно! — отозвался, почесывая массивную шею Ноздря. Шлем он давным-давно снял и подцепил на колок справа от себя, чтобы в случае чего дотянуться одним движением. Однако же кольчугу, поверх которой была надета плотная кожаная куртка темно-зеленого цвета, оставил. И ножны с мечом, что висели за спиной, — тоже. — Места тута неспокойные, Проницающий — свидетель! В прошлом годе, помните, брат Готтвин, какие мордовороты водицы подошли спросить? Ха! И это ж ишшо тогда обычный был год, не соборный… — Он хлопнул себя по щеке, давя упивающегося собственной безопасностью и чужой кровью комара. — Ничё, в тот раз дали водицы отведать… и в энтот дадим, ежли надо будет. Верно говорю, пёсушки? «Пёсушки», каждый размером с теленка-переростка, невозмутимо трусили по обе стороны от обоза. Все они были слепыми. К'Дунель знал, что в монастырях и храмах, посвященных Кроту Проницаюшему, щенкам выжигают глаза и обучают их по специальным методикам, которые позволяют собакам обходиться без зрения. При этом слух и нюх у «кротовых собак» оказываются во много раз более развитыми, чем у зрячих псов. Телегу тряхнуло на очередном ухабе, и нога Жокруа на мгновение соскользнула с борта наружу. Бежавший рядом пес, не сбиваясь с хода, поднял голову и негромко зарычал. — Уберите ногу, — посоветовал брат Готтвин. — Они очень хорошо помнят запах любого человека, когда-либо встречавшегося им. И для них все, кто не свой, заведомо являются врагами. А чтобы стать своим, как вы понимаете, недостаточно проехаться в монастырской телеге. Капитан кивнул и, не чинясь, убрал ногу. Он не сомневался, что слова монаха — не пустая угроза. И подозревал: чтобы стать своим для «пёсушек», нужно нечто значительно большее, чем знакомство с обозниками. Не зря же почти все «кроты» носили на шее небольшие полотняные мешочки, о содержании которых никогда не рассказывали — в тех редких случаях, если находились желающие поспрашивать. Однако, несмотря (и не глядя) на то что ногу он убрал, собака вдруг снова отозвалась низким, утробным рыком. На сей раз псину взволновало заунывное пение. К'Дунель оглянулся. Их с Ясскеном и Элирсой посадили на телегу Ноздри, которая ехала впереди обоза. Позади же тянулись высокие, крытые холстиной фургоны с впряженными в них черными тяжеловозами. Холстина была старой, кое-где она порвалась и оттуда наружу время от времени выглядывало чье-нибудь бледное лицо или, когда начинал накрапывать дождик, высовывались руки, сложенные лодочкой, а потом снова исчезали в фургонных недрах. Всякий раз, когда это происходило, псы (около каждого фургона их бежало по меньшей мере трое-четверо) тихо, для острастки, взрыкивали. Возницы, с виду такие же висельники, как и Ноздря, посмеивались да знай погоняли лошадок. А монахи, сидевшие рядом, как правило, молчали, поплотнее закутавшись в рясы и натянув капюшоны на лица с черными повязками; молчали да перебирали чётки, каждая бусина которых изображала Проницающего. К'Дунеля увиденное не удивило: именно так обычно и перевозили в Храм очередную партию священных жертв. Не удивило его и пение, донесшееся из фургонов. Таких песен в народе ходило множество, и хотя их вряд ли часто пели в праздники или тем более в будни, но очередные священные жертвы очень быстро узнавали слова и разучивали мотив. Или стражники их обучают, чтоб веселей было ехать?.. — как думаешь, капитан? — О, — хмыкнул Ноздря, — душевно выводют! Что твои певчие в храмовом хоре! К'Дунель промолчал. В словах Ноздри правды было больше, чем тот мог себе представить. Как и в храмовом хоре, среди священных жертв всякий намек на индивидуальность строго искоренялся. Тот, кто становился священной жертвой, терял имя и лицо. Отныне он был не более, чем голосом в общем хоре, дрожащей рукой, протянутой из-за прутьев клетки… Само словосочетание «священные жертвы» редко использовалось в единственном числе. Говорили, допустим, не «он — священная жертва», а «он из священных жертв». Один из многих, кто обречен на смерть и кому будут даровано прощение и спасение. Именно такие и попадали в священные жертвы: либо закоренелые, опасные преступники, либо зверонабожные люди, которые по тем или иным причинам стремились поскорее обрести беззаботность и естественность. И в конце своего пути, хотели они того или нет, священные жертвы получали искомое. Такова была цена за смерть, которой им предстояло умереть. Ты всегда сомневался, стоят ли даже зверобожественные беззаботность и естественность того, чтобы так умирать, — верно, капитан?.. — Кажется, проснулась ваша спутница, — негромко заметил брат Готтвин. При этом он продолжал сидеть спиной к Элирсе, так что вряд ли… а впрочем, сиди он и лицом к ней — много ли смог бы разглядеть через повязку? Тем не менее монах не солгал: Трасконн уже приподнялась на локте и вертела головой из стороны в сторону. В первый момент, К'Дунель готов был поклясться, она очень перепугалась. Почти так, как и следовало человеку, потерявшему сознание и пришедшему в себя на грязной телеге от песни священных жертв, — почти, но всё же сильнее, чем следовало бы. — Сколько времени я была без сознания? Вот он, уровень подготовки Фейсаловых людей. Сразу к делу — никаких вам «где я?» и «кто здесь?», никаких «ах, как раскалывается голова» или «какой козел подложил мне под задницу эту подкову?!» — О, а я ее как раз обыскался, — хмыкнул вовремя обернувшийся Ноздря. — Положьте с краю, сударыня. Ага, там; пасибочки. — И, заскучавший, видимо, в сугубо мужской компании, он позволил себе вежливый вопросец: — Ну, как вы себя… хм… чувствуете? — А ты как думаешь? — Фраза эта вроде подразумевала некое поощрение к дальнейшей беседе, если не учитывать тон, каким была произнесена. Ноздря тон учел и молча повернулся к дороге и лошадиным хвостам. Не обламывалось ему сегодня языком потрепать; неудачный, растудыть, день!.. Священные жертвы в фургонах затянули новую песню. — Как мы оказались здесь? — холодно поинтересовалась Трасконн у капитана. — После того, как мы заблудились, а вы потеряли сознание… — И он под заунывное пение пересказал ей вариант истории, выдуманный для монахов. — Выходит, — подытожила Элирса, — мы всё-таки направляемся к Храму. — Более того, сберегли несколько дней благодаря тому, что срезали угол. — Капитан выговорил это легко и непринужденно, чтобы излишне чуткий брат Готтвин не услышал лишнего. Но Трасконн, кажется, поняла, что он имеет в виду. Через пару дней обоз прибыл в Храм Первой Книги. В саду сэхлии был отведен отдельный участок для деревьев, которые сажали махитисы-первогодки. И всё то время, пока будущие чародеи учились, их ежедневной обязанностью было ухаживать за саженцами, поливать, охранять от насекомых-паразитов и так далее. Год за годом махитисы росли — и вместе с ними росли их деревья, их будущие посохи. Причем лучшие, даже став посохами, расти не переставали. Фриний пришел в сад вместе с даскайлем М'Оссом через день после того, как был признан чародеем и снял браслет ступениата. — Ты последний, — сказал ему господин Мэрсьел. — Остальные прошли испытание быстрее. — Но здесь еще стоят деревья… — Фриний замолчал, потому что догадался, и даскайль кивнул, подтверждая эту догадку. — Ты был последним из тех, кто Ну, начинай выкапывать дерево, только осторожно, не повреди корневую систему. «И не задавай больше вопросов», — означало это, однако фриний решил, что имеет право знать. — Неужели стоило допускать такие жертвы? Или обычно их не бывает? — Он уже и сам понимал, что бывают. Всякий, кто надевает ступениатский браслет, рискует жизнью, им это говорили с самого начала. Просто тогда мало кто из махитисов понимал, что слова о смертельном риске вовсе не оборот речи. — Их могло бы быть меньше, — тряхнул своей козлиной бородкой господин Мэрсьел. — Если бы те, кто надевает браслеты, учились получше. Или хотя бы правильно оценивали собственные силы. Честнее поступают те, кто, не найдя в себе твердости и мужества, отказываются от испытания. Или ты забыл, чародей Фриний, чем тебе предстоит заниматься в жизни — тебе и тебе подобным? Мы оберегаем основы основ этого мира, сражаемся с тварями из Внешних Пустот, защищая жизни других людей. От твердости тех, кто принимает звание чародея, часто зависит слишком многое. И как доверить вам это «многое», если вы не способны справиться с самым главным врагом, которого следует победить прежде, чем вступить в битву, — с собственным страхом?! Тебе и твоим соученикам говорили об этом неоднократно — но многие ли из вас воспринимали эти слова всерьез? — Даскайль раздраженно махнул рукой: — Одни и те же ошибки! С каждым годом ступениаты становятся беспечнее и невнимательнее. — Кажется, он сейчас беседовал сам с собой, напрочь позабыв о Фринии. За те годы, которые тот провел в сэхлии, он привык к этой причуде даскайля, равно как и к предмету его сетований. — Мир вот-вот настигнет очередная катастрофа, и не нужно будет никакого Нисхождения, просто Пелена станет пожирать, кусок за куском, земли, пригодные для жизни, а чародеи окажутся не способны защитить людей! «Испытания!» «Ступениаты!» Лет сто назад над нами посмеялись бы, а нынешних ступениатов отправили бы в самом крайнем случае целительствоватъ в какие-нибудь дальние деревеньки — и не более того! Да, я был одним из тех, кто поддержал снижение требований во время испытания! И до сих пор уверен, что поступил правильно. К сожалению, если выбирать между сотней слабых чародеев и десятком сильных, я выберу сотню. Кто-то должен сдерживать Пелену в Сна-Тонре и прочих граничных городах. Кто-то должен истреблять тварей из Внешних Пустот. Из сотни половина поляжет в первой же схватке, но остальные выживут и, может, хоть чему-нибудь научатся. И всё равно не хватает! Каждый год не хватает! А снижать уровень еще больше, чем это сделано, мы себе позволить не можем! Потому что тогда сэхлии станут выпускать сплошь «мальчиков на убой», о чем и предупреждал в своих работах Экиморх Тугнульский. Эй, Фриний, ты что же, так и будешь стоять садовым пугалом?! Выкопал? Ну так иди смой землю в ручье и обруби все ветви. Только осторожнее, не повреди корни у основания, там, куда ты вкладывал камень, когда сажал дерево. Поспеши, у меня есть заботы поважнее, чем смотреть на то, как ты возишься. И помни, что впереди у тебя пять лет, в течение которых тебе предстоит отслужить в эрхастрии, оправдать те усилия, которые мы потратили, чтобы хоть чему-то тебя научить. Этот срок уже начался — и не рассчитывай на легкую жизнь. «Я и не рассчитываю», — мысленно возразил Фриний. Впрочем, лишний раз испытывать терпение даскайля он не рискнул, поэтому молча поклонился ему и пошел выполнять задание. Не рискнул он и спросить у господина М'Осса, разрешается ли даскайлям навещать ступениатов в той комнате с бассейном-колодцем. Так никогда и не спросил. А даскайль М'Осс — так никогда и не ответил на другой его вопрос. …Когда пару лет спустя после той беседы в саду Фриний принесет в эрхастрию Омитту — умирающую, пострадавшую во время Цевировой Резни, которая еще будет бушевать в городе… когда Фриний принесет свою любимую к учителю и попросит: «Спаси ее», даскайль М'Осс лишь покачает головой. И промолчит. Молодой чародей будет стоять перед ним на коленях в изодранном плаще, с подпаленными волосами, ибо, как и прочие, кто отрабатывал в эрхастрии годы обучения, Фриний в эти дни служил городу, усмирял банды молодчиков, тушил пожары, разбирал завалы… На одной из горящих улочек он случайно обнаружил Омитту. По его настоянию она переехала в город вскоре после того памятного лета — и ни Аньель, ни Тойра ничего не смогли поделать с ними. Фриний устроил так, чтобы девушку взял работать к себе аптекарь, а квартирку для нее сняли рядом с эрхастрией. Видимо, Омитта как раз спешила куда-то по поручению аптекаря, а может, навещала Аньель в деревушке и возвращалась домой, когда началась резня. Фриний почему-то был уверен, что Омитта не выйдет из своей комнатушки или останется в аптеке, что с ней ничего не случится! И когда увидел ее там, среди завалов, сперва не поверил собственным глазам… Точно так же не поверит он, когда даскайль М'Осс качнет головой… — Но вы же можете ее спасти! Молчание. Горький взгляд из-под седых бровей. — Мы же умирали тогда… точно так же! Учитель!.. Тогда ведь вы смогли!.. — Перестань! — хлестнет от ворот другой знакомый голос. Тойра, весь в дорожной пыли, в тунике, заляпанной чьей-то кровью, спрыгнет с лошади и подойдет, неловко припадая на раненую ногу. — Перестань, Фриний! Прости, Мэрсьел. — Тойра привычным движением коснется шеи Омитты, качнет головой: — Всё кончено. Пойдем, позаботимся о ней. И еще, поможешь перевязать мне рану. Зандробы! Тот мужик с тесаком оказался чересчур ловким! Мне еще повезло… Но перед тем, как уйти с Тойрой, Фриний спросит у даскайля: — Но вы ведь могли ее спасти? Ведь могли, да?! Молчите. Это и есть ваш ответ? — Ты забываешься, — скажет Тойра — не М'Осс. И добавит: — Это его выбор. Ты многого еще не знаешь, мальчик. Пойдем, пойдем… Потом, в 698-м году, Тойра снова произнесет эту фразу: — Ты много еще не знаешь, мальчик, — скажет он. — Поэтому просто поверь мне: тебе не обязательно проходить испытание на пятую ступень. Фриний ему поверит. Но отправится в Сна-Тонр, чтобы пройти это испытание. Ворона насытилась. Лениво клюнув в последний раз тушу кабарги, она взгромоздилась на ель, абсолютно не обращая внимания на мельтешенье и светящиеся полосы совсем невдалеке от облюбованной ветки. За несколько дней, которые прошли с тех пор, как птица оказалась в лесу, она убедилась, что эта суета вреда ей причинить не может. А значит — чего бояться? От кабарги к этому времени уже почти ничего не осталось. Крупные звери почему-то опасались к ней приближаться, но всякая мелочь вроде жуков-кожеедов да трупоедов старалась вовсю. Некоторых ворона поклевала: кисленьких, для разнообразия. Она задремала. И проснулась лишь за миг до того, как волчьи зубы одним щелчком переломали ей шею и крылья. Волкам же, из жизни которых выпало несколько дней, было непривычно воспринимать мир снова в прежней его скорости. Потому что в течение этих самых дней он, мир, за неким невидимым барьером казался мертвым, замершим. Та же ворона двигалась медленно и казалась скорее точкой, ползущей по небу. А вот вернулось всё и на вкус, гляди ж ты, обычная ворона, ничего особенного. Перья одни да кости. Волчица выплюнула птицу, встряхнулась и повела стаю прочь от этих странных мест. Надо менять охотничьи угодья, надо… К мясу кабарги ни один из них не притронулся, хотя все были голодны… как волки. |
||
|