"Белое танго" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)

IX

Таня совершенно не понимала тех домашних клушек-толстушек, которые оправляются на моря чуть ли не с собственной плитой. Сама она ездила всегда налегке — были бы деньги и смена белья. Только так и можно получить удовольствие от отдыха, от дороги.

Гудел скоростной троллейбус, захватывало дух от взгляда в пропасть по правой обочине. Мохнатые горы, как кавказские мужчины, подпирали яркую и тучную небесную твердь. В пейзаже недоставало лишь мужика в бурке с посохом и бегущей вниз отарой. Пол был заплеван семечками, пассажиры весело переговаривались в предвкушении солнца, пляжа, волн. Возвращаясь мыслями в Питер, Таня старалась отогнать тревогу. В общем-то все, что она сказала Павлу — правильно.

Действительно, пускай судится, уж коли захочет — разменивается. Но это не в духе Павла. Не станет он заморачиваться с разводом, с тяжбами по имуществу. Вряд ли и с ней останется. Будет по гроб тянуть ношу ответственности, соплями дочкиными умываться и радоваться.

Таня тряхнула рыжей гривой, отгоняя всякое чувство досады, вины и обиды.

Только тогда и заметила мальчишку лет девяти, залезшего с ногами на сиденье и протягивающего ей наполовину вылущенный подсолнух. Белобрысый Юрасик из Минска, похоже, тот еще черт.

— А куда намылился ехать? — продолжила более тесное с ним знакомство Таня.

— Да не я. Вон старые, — махнул он почерневшей от семечек рукой на родителей лет тридцати. — В Новый Свет…

— Ну? — удивилась Таня. — Я тоже.

— Намылилась? — переспросил малец. Таня развеселилась. Хоть там и есть уже компания, но и эта не повредит.

Впервые поехав полным «дикарем», Таня пожалела об этом лишь самым краешком мысли, когда, уже на такси, промчалась мимо дома отдыха для космонавтов. Но белый домик с шумной толпой под виноградником оказался ничем не хуже. Чистая комната, увитая зеленью веранда над ротондой и с видом на море, блок хороших сигарет — чего еще желать? Тем более что ни одного из встретивших ее здесь она не знала. Подружка, устроившая все эти радости, плавала где-то в камнях Черепашьей бухты.

— Кайф! — выдохнула Таня.

Новые знакомые показались Тане открытыми, если не сказать распахнутыми, и очень симпатичными ребятами: физики и лирики, но кто есть кто — разобраться было сложно. Дружеский треп между ними часто переходил в споры, но никто и не пытался умничать, давить интеллектом. Все были на равных, главное вовремя отбрехаться, так как ни одному палец в рот не клади.

Молодые женатики из Алма-Аты, физики из Дубны с подругами, юный психиатр из Минска, биолог из Пущино — ни родины, ни национальности, ни вероисповедания — не разобрать. Евреи с татарскими вливаниями, русские с кавказскими заморочками — полная разношерстность. Объединяла всех любовь к наукам: многие учились в аспирантуре, пожалуй за исключением газетчика Жени, самой Тани и ее приятельницы Лены, известной в питерских гостиницах под псевдонимом Хопа. Все знали это имечко, несмотря на то что она не афишировала свой промысел и отдыхала от трудов праведных. Здесь не было ханжества, все принималось как есть. Таня не поймала ни единого косого взгляда, даже когда купалась голяком на скалах за гротом Шаляпина. Какие уж тут косые взгляды, если даже Юрасик собирал крабов с голозадой девицей, по возрасту годящейся в матери. Сюда бы Павла, застегнутого на все пуговицы. Таня чуть не захохотала от этой мысли, представив мужа, зажатого обнаженными бюстами. Неизвестно, у кого был бы более ошалелый вид: у него или у этих ребят в его присутствии… Нет, конечно, это в ней боль говорит;

Павел — такой же как эти ребята, тоже способен на отдыхе отрываться на полную катушку. Просто старались оба — что муж, что она — быть друг перед другом лучше, чем есть, копили подспудно досаду… А тут — тут каникулы. Отдых от несвободы и лицемерия…

Как-то они возвращались из Судака, куда с разрешения родителей прихватили Таниного маленького приятеля Юрасика. Поймали мотор. Набились тесно до писка, сидя друг у друга на коленках в «москвиче» на лысой резине. Планируя ночную вылазку в закрытую зону заказника, галдели, обсуждали дорогу на Царский пляж.

— Можно бы и вплавь, — предложил Женя.

— Ты, может, и доплываешь, а я без тебя и пешком не дойду, — испугалась его жена Лялька.

— Но Хопа же туда каждый день плавает.

— Но это Хопа! — словно та все может, возмутилась Лялька.

И тут же, чтобы никто и не подумал, будто она в чем-то осуждает Лену, стала говорить о ней нечто восторженное. Незаметно разговор скатился к воспоминаниям не совсем по теме.

— Вот со мной работала одна дама, Жень, ты помнишь, Катерина Михайловна, тетке уже лет под пятьдесят. Интеллигентная, аристократичная, строгих нравов, но не замужем. Мать у нее школьная учительница. Недавно застукала старая Катю с сигаретой и давай ей втулять, мол, с этого все и начинается: сначала папиросы, потом выпивка, так, мол, и до панели недалеко.

— Как это до панели? — не понял Юрасик. С изяществом истинного демагога-родителя Лялька тут же выкрутилась:

— Ну, раньше она учительницей работала, а так пойдет панели красить.

Женька на переднем сиденье возмущенно засопел, поправил на переносице очки и весомо произнес:

— Ляля, нельзя врать детям! Серьезно посмотрев на мальчика, он спросил:

— Тетю Хопу знаешь? Где она работает?

— Понял, — ответил Юрасик. — Это так называется.

Перед самым отъездом Тане внезапно захотелось романтически попрощаться с местами, к которым прикипела душой. Сделать это хотелось в одиночку, незаметно.

В беседке пьянствовали, сыпались анекдоты, кто-то к кому-то клеился, удалялись парочки, появлялись с такими довольными рожами, что хоть лимон дай. Отказавшись от всяческих провожатых, Таня ускользнула на поселковый пляж, посидела, набираясь духа на заплыв. Прожектор в рубке застыл полосой света в одной точке.

Тихо и спокойно. Таня вошла в воду, волна окатила грудь, опрокинула тело-и мощным брассом поплыла на изгиб скалистого мыса Сокол. Казалось, волны сами несут ее. Вода теплая и ласковая. Но, оказавшись вровень со скалой, она почувствовала опасную зыбкость течения. Словно дозорный, Сокол держал невидимый барьер. Ее неумолимо несло под крутые и острые уступы. Таня билась, продираясь сквозь эту мертвую зону, широко распахнула глаза. Мышцы свело, в груди горело — дыхания не хватало. И вдруг заметила мерцающие на поверхности серебристые точки, которые отдавали лунными бликами, оседали на волосках ее тела мелкими пузырьками. «Микроорганизмы, подобные земным светлячкам, как рассказывал биолог Алешка», — догадалась Таня. В открывшейся ей бухте Царского пляжа был полный штиль. Таня повернулась на спину, чуть отталкиваясь ногами, скользила по воде к знакомым камням и теплой, нагретой за день мелкой гальке…

Она еле стянула с себя мокрый купальник, деревянные ноги не слушались.

Закрыла глаза и глубоко вздохнула. Прямо над ней, таинственно улыбаясь, зависла полная луна, заливая землю и Таню чарующим белым светом. Он не грел, но облизывал все ее существо. Вдруг представилось, будто это Белая богиня высовывает язык, как лепесток лаврушки. Даже чудилось дыхание. Таня зажмурилась и впала в тихое забытье. Но сердце часто-часто билось, и щемящая нежная тоска подкатывала к горлу. Хотелось заплакать, как будто она маленькая девочка, лет девяти. Тогда, в детстве, выдержав долгое молчание после ссоры, она пришла к брату, протянув мизинчик, как учила Адочка: мирись-мирись и больше не дерись. Но Никита оттолкнул ее, прикрикнув зло: «Не сестра ты мне!» «За что? За что?» — спрашивала себя маленькая Таня, но слезы не уронила… Тут какая-то тень коснулась ее сознания. Совсем рядом слышно было шумное и прерывистое дыхание.

Чистых кровей сеттер кинулся к ней с лаем, но близко не подходил. Пес затих, встав в стойку. Предупреждающе зарычал.

— Стоять, Чара! — В тени исполинского валуна раздался резкий окрик.

Вековые камни лежали здесь, словно мифический гигант скатил их из узкого ущелья в бухту. В полосе света показалась фигура хозяина собаки. Это был егерь.

В выцветших шортах, бронзовый и скульптурный, с кобурой на поясе, он был хорош и выразителен. Как натянутая струна, Таня пошла навстречу. Заворчала псина, стыдливо следя за ее движениями.

— Кто ты?

— Неважно.

Где небо, где земля? Ни имени, ни словечка Таня больше не услышала и не узнала…

Решение нырнуть в Москву было импульсивным и диктовалось до боли под ребрами нежеланием видеть плачущий Ленинград. Не хотелось уходить с орбиты этих чудиков, которых встретила в Новом Свете Подобно ей, они жили адреналиновым голодом, изобретали велосипеды, спотыкались, но ничуть по этому поводу не комплексовали… Желая приоткрыть кулисы увиденного театра, Таня спросила аспирантку Веру:

— Тебе-то зачем все эти копания в архивах?

— Так интересно ведь, — она изумилась и рассмеялась:

— Все просто, Таня.

Спасибо партии родной за трехгодичный выходной. А это, как понимаешь, еще та школа.

Именно Вера и сблатовала на заход в Москву.

— Поехали, посмотришь, что за цвет нации учится в первопрестольной, а заодно и общагу, где этот цвет произрастает.

Поезд уже подкатывался к суетливому пригороду. Мимо пробегали машины, мелькали озабоченные лица. Голоса в купе сделались тише, не дребезжала гитара, не слышно раскатов дружного хохота.

— А почему колеса у поезда стучат? — Алешка делал последние попытки растормошить компанию.

На него лениво взглянули, сразу отвернувшись к окну.

— Площадь круга какая? — бередил он Ляльку.

— Пи эр квадрат…

Но шутка не удалась, так как уныло раскрыл ее Женька:

— И дураку ясно, что этот квадрат и стучит. Алешка заткнулся обиженно, потом промямлил, непонятно кому в отместку:

— Терпеть не могу эту большую деревню.

— Москва, объевшись финскими сырами, — злобным речитативом в такт стуку колес начала читать стихи Лялька, — голландской ветчиной и яйцами Датчан, на пришлых смотрит иностранными глазами тбилисских и бобруйских парижан. — И все-таки, — тряхнула выгоревшими волосами Вера, — Москва! Какой огромный странноприимный дом. Всяк на Руси бездомный, мы все к тебе придем.

Оформлять Танины документы в общежитии не пришлось. Переговорив за стойкой с администрацией, Вера увела ее к себе в комнату, где жила одна, точнее с мертвячкой, то бишь с прописанной «мертвой душой». Она отдала в пользование свой пропуск, объяснив некоторые премудрости обходных маневров мимо консьержек.

Несмотря на обшарпанные стены и скрипучий паркет, ее комната показалась Тане уютной. Вера с момента приезда здесь почти не ночевала, только иногда тревожа Таню под утро. Вопросов Таня, естественно, не задавала… Новая подруга сразу предостерегла:

— На меня не оглядывайся. Будь как дома и не суди строго.

— Да уж неси свою соломинку, мне и. своего бревна хватит, — успокоила ее Таня.

Вера женщиной была общительной, и судя по всему здесь к ней относились с большим уважением. Без конца кто-то забегал, просто так или со своими нуждами. В отсутствие хозяйки общались с Таней. Знакомства были небезынтересными и лепились сами собой. На кухне, в коридоре, около междугородного автомата, в лифте. Две высотки на улице Островитянова гудели, как улей, до утра был слышен многоязычный гомон. Тасовались по этажам интересы всех мастей: от благородных пиковых до казенных треф.

Да и споры здесь не были только научными. На почве быта доходило до национальной вражды. Однажды пришлось наблюдать ссору на кухне вокруг казенного чайника. Узбечка Маруфа тянула чайник на себя с воплем:

— Это моя чайник!

— Нет, Моя! — отстаивал справедливость кубинец Эйван.

Испытывая некоторую неловкость перед иностранцем, Таня вмешалась:

— Маруфа, не «моя», а «мой».

Маруфа неожиданно стала перед ней извиняться:

— Я не знала, что это твой.

Голова от всего этого шла кругом. Из Пущина прикатил Алешка с грузином Цотне. Последний оглоушил Таню красивой историей какого-то нового вируса шестиконечной формы. Рассказывал о СПИДе — будто песню пел. И предсказывал его торжественную поступь в истории человечества. Потом ребята, подхватив девушек, повезли их на «чачу при свечах», в высотку эмгэушки. Вход туда оказался по пропускам, выписывать которые следовало загодя, но у молодцев была своя практика. Они оставили девушек дожидаться у одного из четырех контролируемых входов, вошли внутрь с другого и уже через решетку передали спустя минут десять временные пропуска с несклоняемыми фамилиями Кобзарь и Мозель.

— Между прочим, — с некоторой долей гордости проинформировала Вера, — в мире всего три универа, вход куда контролируется охраной: Сантьяго-де-Чили, Сеул в Корее и родной МГУ. Но, как видишь, напрасно.

Мужчины угощали мясом. Его название для ушей ленинградки Тани показалось новым — духовое. И, несмотря на это, съедено было куда быстрее, чем приготовлено. Скоро было выпито все спиртное. А вечер только начинался.

— Непорадок, — решил голубоглазый красавец грузин и, весело насвистывая мотивчик из «Травиаты», побежал транжирить последние аспирантские гроши, в чем никогда бы не признался. Но разве жалко?

Вера зашипела на Алешку, и тот кинулся следом. Тихий хозяин комнаты, улыбчивый Теймураз, не знал, как развлечь милых дам. Вера воспользовалась моментом и предложила Тане забежать к своей знакомой. Они поднялись на семнадцатый этаж. На пороге их встретила колоритная ингушка в яркой косынке вокруг черной тугой косы до самого пояса.

— А, Вера! Как дела, как жизнь, какими судьбами?

Не успели они присесть на диванчик, как в комнату влетел белолицый со смоляными бровями, сросшимися на переносице, паренек.

— Ты чего как шайтан? — наехала на него Фатима. — Это Магомет из Грозного.

На юрфаке учится, — представила она чеченца.

Парень настороженно оглядел гостей.

— Это свои. Что случилось?

— Османа взяли. Разбойное нападение.

— Он где? — встревожилась хозяйка.

— У Сослана. Пока отпустили. Под подписку. Сослан на лапу им дал. Весь избитый. Кровью плюет.

— Главное живой. Где мозги были? — Фатима запаниковала.

— Так. Утро вечера мудренее, — остудила ее Вера. — Мы забежим за тобой и вместе поедем на Остров. Палестинец на месте, мозги при нем. Что-нибудь придумает.

— Ой, Вера. Тебя аллах послал.

Домой их отвез на такси Цотне. Алешка сломался под утро и спал, привалившись спиной к батарее.

У палестинца было странное неудобное имя Фахри аль-Наблус. Невысокий, похожий на хомяка, с острыми глазками и тоненькими усиками, он радушно их встретил, угостив пахучей пережаренной арабикой с кардамоном.

За краткое время знакомства Таня ощутила энергию, силу этого человека.

Ничего примечательного в его облике не было, но цепкий взгляд она оценила.

Показалось, что они знают друг друга давно.

— Эй, рыжая! — позвал он, когда они прощались. — В Ленинград поедешь — не трудно с собой кофе взять? Я бы тебя угостил и кого надо.

Глаза его лукавили.

— Нет проблем, — бросила через плечо Таня. И перед отъездом не забыла к нему зайти, как обещала.

Фахри настежь распахнул перед Таней дверь в комнату, устланную коврами.

— Проходи, рыжая! — пробурчал он, насупившись. — Кофе? Конфетки?

Таня кивнула, устраиваясь за столом возле широкого окна.

— Когда едешь домом?

— Сегодня. Ночью.

— Харашо-о, — протянул он— Как Москва? Отдохнула? Теперь на работу?

— Посмотрим. Захаржевская всегда дело найдет.

— Это ты? — Он оглянулся и невзначай бросил через плечо:

— Еврейка?

— А что?

— Похожа.

Таня расхохоталась.

— Чем?

— Носом и рыжая.

— Ты тоже носом не вышел. Теперь засмеялся он.

— У меня еще ничего. Ты арабов не знаешь.

— А ты не араб?

— Ну так. Между-между.

— Между евреями и арабами?

Фахри опять рассмеялся:

— Или то и то и чуть-чуть другое.

— А чем занимаешься9 — кивнула Таня на кипу журналов, книг и рукописей.

— История, — отрывисто произнес он. — Диссертация.

— На каком году аспирантуры?

— Уже пять лет последний параграф пишу.

— Значит, есть другие дела, — догадалась Таня.

— Ну пиво, бар, девочки.

Легкое прощупывание собеседника продолжалось с обеих сторон на протяжение всего разговора, из которого Таня почерпнула сведения не только об истории палестинского народа, но и о политических силах, участвующих в становлении современного государства Израиль.

У него был забавный говорок, чуть сдавленный гортанными звуками и особым произношением гласных. Ошибки в речи встречались редко, путался только в окончаниях и согласовании рода и числа. Щелкнув на стене очередную залетевшую в окно муху, он весело спросил:

— Как правильно? Я убил мухам или мухов?

— Муху, — выделяя каждый слог, сказала Таня.

— Не правильно! Я их много убил. Значит — мухах!

Веселость и непринужденность сразу располагали, заставляли симпатизировать этой крепкой бомбочке, похоже, довольно взрывоопасной.

То же заметил и в Тане ее новый приятель, обозвав «миной замедленного действия».

— Ошибся! — поправила его Таня. — Я — особый вид вооружения, причем вполне мгновенного реагирования. Хотя… — Фахри ждал продолжения. — По ситуации.

— Еврейка! — радостно утвердил он. Таня отметила остроту мышления Наблуса.

Человек веселый, он сыпал шутками, иронизировать над собой не стеснялся и казался лишенным комплексов.

У открытой форточки, где сидел Фахри, вдруг, пезко каркнув, пролетела ворона. Палестинец бросился со стула на пол и громко выматерился. Рассмеялся сам над собой, взмахнул руками.

— Израильский бомбардировщик! — и вернулся на стул.

«Воевал», — мелькнуло у Тани…

Расстались они совершенными друзьями, ничего четкого друг про друга не узнав, но понимая, что стоят друг друга. Это уж точно.