"Жара в Архангельске" - читать интересную книгу автора (Оливия Стилл)41Розовые лучи зимнего солнца мягко играли на свежевыпавшем снегу всеми цветами радуги. Неподвижные ветви елей, покрытые шапками снега, поражали своей девственной красотой и, если бы не оживлённые голоса за деревьями и не лыжня, проторенная на снегу, можно было бы подумать, что лес этот – охраняемый заповедник, куда не ступала нога человека. Из-за заснеженных елей проворно выехали двое лыжников и покатили вниз по лыжне. Один был высокий, худощавый светловолосый парень в спортивном костюме; другой лыжник, пониже ростом, была большеглазая девушка с золотистыми кудрями, убранными сзади в хвост. Она довольно неуверенно двигалась на лыжах, в отличие от парня, который красиво гнал своё тренированное тело по лыжне. – Анго, палки назад! – крикнул он ей, когда лыжня покатилась вниз под горку. Девушка послушно отставила назад палки и, разогнавшись, покатила вслед за парнем. Кузька (ибо это был он) смело погнал вниз по трамплинам. – Пригнись! – велел он ей. Аня не сориентировалась вовремя и, потеряв равновесие, кувыркнулась с трамплина в большой сугроб. – Ой, мамочки, это был крутой вираж! – Да с чего, через час будешь и не такие виражи преодолевать, – Кузька протянул ей руку. – Ты согласен быть моим личным тренером? – Я согласен! – развеселился Кузька. Он поднял Аню на ноги, но не успели они съехать вниз с горы, как врезались друг в друга и оба нырнули в сугроб. – Какая романтика, – произнёс Кузька, лёжа с Аней в снегу, – Лежим тут с тобой, смотрим на голубое небо… "Ах, если бы вместо Кузьки здесь лежал Димка, – подумала Аня про себя, – Это было бы ещё романтичнее…" Впрочем, сей факт на данный момент не сильно огорчал Аню. Ей нравился Кузька, с ним было весело и прикольно. Она чувствовала, что тоже нравится Кузьке и это приятно щекотало её самолюбие. К тому же за ней явно ударял Райдер: накануне он сказал ей, что она самая красивая девушка на форуме Агтустуд. – Но я не зарегана на форуме Агтустуд! – смеясь, отвечала Аня. – Так зарегайся, – предложил ей Райдер, – И будешь самой красивой девушкой на форуме. "Офигеть, сколько у меня тут поклонников, – самолюбиво думала она, считая по пальцам, – Кузька, Райдер, Хром, Вайт… Мало их, так ещё и этот… Салтыков… Эх, Димка, Димка, лопушок! Проворонишь ты своё счастье…" Так думала Аня, когда уже все ехали домой в машине Сани Негодяева. Обогнав впереди едущий грузовик, Саня прибавил газу. – Ну ты, Саня, гонщик Шумахер прям! – не удержался от комментария Кузька. – Ой, не гони! – взвизгнула Аня, – У меня аж сердце в пятки ушло… – Да с чего! – возразил Кузька, – Какой русский не любит быстрой езды! – Вопрос надо ставить корректнее: какой быстрый ездок не любит "русской", – сострил Павля. "А если и вправду прибрать к рукам Салтыкова? – промелькнуло у Ани в голове, – А чё: жених он перспективный, зарабатывает вполне прилично, да и на морду лица ничего… К тому же, он лучший друг Димки Негодяева: значит, доступ к нему через Салтыкова будет открыт. Ну, а если так-таки ничего не выйдет с Димкой, то хоть Салтыков останется…" "Олива? – продолжала она рассуждать сама с собой, – А что Олива… Да, она мне подруга, но что я могу, если Салтыков её больше не любит? И то я, считай, помогла ей тогда, подарив эти феромоны, с помощью которых она присушивала к себе парней. Феромоны закончились, закончилась и её власть над ними – сама же она не в состоянии кого-либо привлечь и удержать, не удержит она и Салтыкова, хоть раком перед ним встанет. Ну что ж, её, конечно, жалко, но что делать? И то, она своё уже получила, куда уж больше – так отойди в сторону, не мешай другим строить свою жизнь…" А Олива тем временем осталась в квартире одна с Салтыковым. Она долго ждала этого момента – остаться с ним наедине, ведь почти всё то недолгое время, когда они жили вместе, с ними рядом постоянно кто-то был. Так же, как и Салтыков, Олива любила гостей, сборища, тусовки, но этих сборищ в их совместной жизни было слишком много, пожалуй даже чересчур. И она, признаться, устала от них, ей хотелось сказать Салтыкову – давай бросим всё и рванём куда-нибудь, где мы будем вдвоём, только вдвоём. Но Салтыков, будто предупреждая это и боясь, тут же звал Мочалыча или ещё кого-нибудь. Теперь же звать ему было некого: Мочалыч с Кузькой, Райдером и Аней уехали в Малые Корелы; Макс Копалин, прихватив с собой Флудмана и Тассадара, уехал в Питер; Гладиатор уехал к себе в Северодвинск готовиться к зимней сессии, Негод заперся у себя дома и никуда не выходит. Тоска, тоска… Салтыков проснулся и, не разлёживаясь более в постели, тут же высвободился от рук Оливы, обхвативших его за шею, и встал. – Ну зачем ты встал, давай ещё полежим, – попросила Олива. – Да чего киснуть-то в постели? Мне работать надо, – досадливо отмахнулся Салтыков и демонстративно уткнулся в свой ноутбук. – Но ведь сейчас праздники, – робко возразила Олива, – Можем мы с тобой хотя бы один день посвятить друг другу? – Э, отстань! Я и так уже посвятил тебе достаточно времени, – Салтыков грубо высвободился из её объятий, – Всё, мелкий, не мешай мне. Иди лучше, сделай приборочку. Глаза Оливы наполнились слезами. "Вот и вся любовь… – подумала она, – С собаками так не обращаются…" – Только не надо опять реветь, – процедил сквозь зубы Салтыков, глядя в ноутбук, – Если у тебя пмс, поди в ту комнату и успокойся. Олива выбежала из комнаты. Я не должна ему закатывать истерик, иначе я его потеряю, подумала она. Отплакавшись в Аниной спальне, вернулась обратно. Салтыков чертил. Олива не стала отвлекать его и молча села на диван с книжкой. – Мелкий, – сказал он ей как ни в чём не бывало, – А ведь ровно год назад, в этот же день мы с тобой встретились… – Не ровно год назад, – уточнила Олива, – Мы встретились с тобой второго января, а сейчас на дворе уже третье. – Разве? – равнодушно бросил Салтыков, – А я думал, третьего… – Ну я же помню, что второго. Только я, помнится, не произвела на тебя тогда никакого впечатления. Ты даже не смотрел в мою сторону… – Ну и что? – возразил Салтыков, – Может быть, я стеснялся… – Ты? Стеснялся? – она усмехнулась, – С Немезидой однако заигрывать не стеснялся… – Да как я с ней заигрывал-то? Выдумываешь ты всё, мелкий. Вечно всё гиперболизируешь… Олива не стала спорить. Бесполезно, подумала она, иначе опять поругаемся. Салтыков, потягиваясь, отодвинулся от ноутбука и прошёл в кухню. Там, на подоконнике стояла бутылка со швепсом и недопитая с водкой. Он налил себе в стакан водки со швепсом, молча выпил и тоскливо уставился в окно, меланхолично закусывая солёным помидором из банки. Олива подошла к нему сзади и обняла его, показывая, что не сердится. Салтыков, продолжая молчать и неподвижно пялиться в окно, только поморщился. "О Господи, как она мне надоела… – тоскливо подумал он, тщетно пытаясь выловить вилкой помидор из банки, в которой остался один рассол, – И она надоела, и этот тухлый город… Надо, надо вырываться прочь от этой заплесневелой рутины… Надо…" Салтыков, убедившись, что помидоров в банке больше не осталось, оторвался, наконец, от окна. – Что-то я проголодался, мелкий, – сказал он, – Нет ли у нас чего пожрать? – Холодильник почти пуст; парни всё съели за вчерашний день. – Херово. Может, тогда пиццу закажем? Как ты на это смотришь? – Ну, если хочешь… – замялась Олива. – Давай пятьсот рублей, мелкий. Олива покорно достала из своей сумки пятихатку и протянула её Салтыкову. "Ну вот и всё, – пронеслось в её голове, – Он уже использует меня как ему заблагорассудится, а я позволяю ему вытирать об себя ноги, лишь бы он не бросал меня. Эх, Олива, Олива, где твоя гордость, в каком кабаке пропила ты её, на какую мелочь разменяла? Нет во мне больше гордости; и я не человек более…" Между тем, принесли пиццу; Салтыков с жадностью набросился на еду. Олива села подле него, обхватив руками его ноги, прильнула лицом к его коленям. – Мелкий, ты словно собачка, которая просит у хозяина кусочек пиццы, – с иронией заметил Салтыков. Всё это: и его насмешливая холодность, и пятьсот рублей, и оскорбительное сравнение с собакой не вызывало больше у Оливы чувства уязвлённой гордости. Гордость её была настолько задавлена страхом вновь остаться одной, что она уже не смела никоим образом проявлять себя. У неё уже не было моральных сил встать с колен, оборвать двумя-тремя резкими фразами зарвавшегося Салтыкова, схватить свои вещи и уйти, хлопнув дверью, уйти так, чтобы больше никогда не возвращаться. Весь свой лимит гордости Олива уже исчерпала до конца, и теперь она по-прежнему продолжала сидеть у Салтыкова в ногах и смотреть ему в рот своим преданным и несчастным взглядом дворовой собаки. Салтыков доел пиццу и, не говоря ни слова, повалил Оливу на постель. Просто стащил с неё трусы и выебал. То, как он это делал, нельзя было назвать каким-нибудь приличным словом – он не занимался с ней сексом, не производил половой акт – он её именно ебал во все щели, жестоко и беспощадно. Салтыков не обращал внимания на её мольбы и слёзы. Он распластал её на кровати, мучил снова и снова. Олива плакала от боли, просила пощады. Она умоляла его быть осторожнее. Боль была просто адская. Потом Салтыков откинулся, лежал и дремал. Олива рыдала, исступлённо целовала ему руки. – Не бросай меня… Я ведь это делаю только из любви к тебе… У меня же никого до тебя не было… Если ты бросишь меня, я… умру… Он молча гладил её по волосам. Вдруг из гостиной послышались чьи-то голоса. – Боже, так мы не одни?! – воскликнула Олива. – Кажется, там гости пришли… Олива быстро напялила ночнушку, как была лохматая, босая и зарёванная пошла к гостям. Вставая с постели, охнула от боли: ноги не сдвигались, внутри было ощущение, будто там проехал трактор. Кое-как по стенке добралась до двери и вышла в гостиную. В гостиной играла музыка. На диване Мочалыч, Райдер, Денис и Сантифик играли в карты; Аня в своей короткой шёлковой комбинации сидела там же рядом с Кузькой и, играя с ним в шахматы, тихонько напевала в такт музыке: – А моря До краёв наполнялись по каплям, И срослись по песчинкам камни, Вечность это наверно так долго… – Ребята… Так вы пришли… – растерянно забормотала Олива, едва появившись на пороге, – Ой, что же это я?! Чайник сходить поставить… Щас всё подам… – и побежала хлопотать о закуске. Наконец, все расселись пить чай с тортом. Пришёл Салтыков, врубил КиШа, и все сели в круг играть в карты. Играли ребята в переводного "дурака" весьма своеобразно: почти каждая карта у них была членом их большой компании. – На вот тебе Хром Вайта, – кидала Олива Ане трефового вальта. – А я Саней Негодяевым переведу, – переводила Аня под Мочалыча червонным вальтом. – А я старшим Негодом покрою, да вот Гладиатором, – и Мочалыч небрежно выкидывал из своего веера двух королей. – Лучше б Оливой покрыл – я б тебе Немезиду кинула, – усмехалась Аня. – Ещё чего – мне козырного Тассадара жалко… Впрочем, отыграв несколько конов, всем стало скучно. – А давайте в жмурки поиграем! – предложила Олива. Идея немедленно была принята; водить выпало ей. По всей квартире выключили свет, завязали Оливе шарфом глаза, как и полагается. После долгих неудачных попыток она поймала, наконец, Сантифика и долго не могла определить, кто это такой. Минут пять наверное общупывала его всего, но в конечном итоге всё-таки угадала, и следующим выпало водить ему… Ребята носились по тёмной квартире с восторженным гиканьем, как будто им всем было не по двадцать лет, а по десять. Только Паха Мочалыч спокойненько сидел себе под раковиной и покуривал. Да Денис, когда все перебежали от водящего в гостиную, невозмутимо так предложил: – Может, чайку? – Эх, ну давай что ли раздавим по кружечке, – охотно согласилась Олива. Однако не успели они выпить и пары глотков, как в комнату ворвалась толпа удирающих от водящего с криком "Шухер!" и все резко побежали прятаться… – Оооо-хот-ник! Оооо-хот-ник!!! – пел Кузька, ловко уворачиваясь от водящего Сантифика, – Охотник Себастьян!!!!! – Ага, вот ты и попался, охотник Себастьян! Так они и бегали до полуночи… А потом, когда гости разошлись по домам и Олива с Салтыковым остались в спальне одни, она снова почувствовала, что была она пять минут назад девочкой беззаботной, а теперь… Теперь она уже женщина. И она со страхом и внутренним трепетом стояла в углу кровати и ждала, что вот-вот Салтыков сорвёт с неё сорочку и нижнее бельё и затребует на неё свои права… – Раздевайся, – коротко приказал он. Олива молча разделась. Салтыков опять раздвинул ей ноги и вошёл в неё. Ей уже было не так невыносимо больно, как в первый раз, но всё-таки было ещё больно. И она так же просила у него пощады, а он велел терпеть… Салтыков кончил на неё. Олива инстинктивно скрестила руки на груди, он же резко развёл их в стороны. По окончании экзекуции она забилась в рыданиях. Она почувствовала себя окончательно раздавленной, морально уничтоженной… – За что?! Больше она ничего не смогла сказать. – За что ты меня так… жестоко… – В сексе нет жертв. Запомни это, – жёстко отрубил Салтыков. – Ты сломал меня… И это было правдой. Олива действительно оказалась сломлена. "Теперь он может делать со мной всё, что ему заблагорассудится, – горестно размышляла она, уже засыпая, – Я уже не принадлежу самой себе. Моё тело уже мне не принадлежит. Я стала подстилкой, это страшно звучит, но это именно так…" Весь следующий день до отъезда Олива лежала, прижавшись к нему как кошка. Где-то уже под вечер Салтыков встал, чтобы запить таблетку. Олива прижалась губами к его руке и заплакала. Ей почему-то стало его невыносимо жалко… – Ну что ты плачешь, мелкий, – сказал Салтыков, – Ты же не насовсем уезжаешь; скоро, совсем скоро ты снова приедешь и останешься здесь, со мною… – А ты… ты хочешь, чтобы я приехала и осталась? – Конечно, мелкий. Конечно хочу… Он лёг рядом с ней в постель. Олива судорожно обняла его. – Скажи мне что-нибудь, пожалуйста… – попросила она. – Всё нормально, мелкий. – Нет. Я не это хотела от тебя услышать… – А что? – Что ты мне раньше говорил всегда… – А, это… Я люблю тебя, мелкий. …На поезд девушек пришли провожать ребята. Хром Вайт пришёл, Паха Мочалыч, Райдер, Лис с Денисом. Лис принёс им в дорогу гроздь бананов, а Денис подарил Оливе и Ане по плюшевой мышке. Попрощавшись с ребятами, девушки вошли в свой вагон. Парни же всё не уходили. Они стояли на морозе под окнами поезда, дурачились с фотоаппаратом. Салтыков прыгал впереди всех перед окном и отчаянно жестикулировал. Между тем, поезд тронулся: все замахали с перрона руками, а Салтыков какое-то время ещё бежал за поездом в своей коричневой дублёнке и тёмно-красном шарфе. "Что-то в нём есть подлое всё-таки…" – промелькнуло в голове у Оливы. Ей стало до слёз пусто и горько на душе; но ничто в этот момент оставляемого поездом Архангельска, платформы и друзей, исчезнувших в тёмной дали, не подсказало Оливе, не сжало ей сердце предчувствием, что всё это – и Архангельск, и ребят, и Салтыкова – она видит в своей жизни последний раз. |
|
|