"Как велит бог" - читать интересную книгу автора (Амманити Никколо)

Вторник

Ровно в четыре утра зазвонил будильник.

Кристиано Дзена прихлопнул его рукой. Он как повалился на кровать, так и проспал как убитый много часов подряд. Даже в туалет не вставал. Мочевой пузырь чуть не лопался. Но чувствовал он себя лучше.

Он включил фонарик и потянулся.

За окном — усыпанное звездами черное небо.

Кристиано помочился, сполоснул холодной водой лицо и оделся потеплей. Стараясь не шуметь, спустился по лестнице. Внизу температура воздуха была повыше.

Беппе Трекка спал, уткнувшись лицом в спинку дивана. Он свернулся в клубок под слишком коротким одеялом, одна пятка торчала наружу.

Кристиано на цыпочках пробрался на кухню, тихонько прикрыл дверь, достал пачку сухих хлебцев и молча сгрыз их один за другим. Потом запил съеденное двумя стаканами воды.

Теперь, поспав и поев, он был готов.

С этого момента каждый шаг надо взвешивать как минимум трижды.

На кухонном столе лежала оставшаяся от Рино пачка "Дианы"

"Выкурим-ка сперва сигаретку"

Отец всегда так говорил, прежде чем взяться за дело.

"Интересно, пока Рино в коме, ему хочется курить или нет?" Может, придя в себя, он избавится от этой привычки.

Кристиано взял коробок и достал одну спичку. Приставил ее к коричневой полоске.

"Так, если загорится с первого раза, то все получится"

Он чиркнул спичкой, та выдержала секундную паузу, словно не решаясь загореться, но потом, как по волшебству, вспыхнуло голубое пламя.

"Все получится..." Кристиано закурил, сделал две глубокие затяжки, но у него закружилась голова.

Он затушил сигарету под краном.

"Я готов", — прошептал он.

Пока Кристиано курил, Четыресыра, в трусах и халате, сидел перед телевизором, прихлебывая из двухлитровой бутыли фанту.

На экране усатый повар готовил рулетики из корейки и кускуса, расписывая, какая выходит изысканная и оригинальная закуска для пикника на природе. Потом пустили рекламу, после чего эксперт по части хороших манер, низкорослый тип с крашеными волосами, начал объяснять, как раскладывать на столе приборы и как целовать даме ручку.

Четыресыра нажал ногой кнопку старта на видеомагнитофоне, и появилась Рамона, закованная в наручники, в кабинете шерифа.

— И что же мне сделать, чтобы не попасть в тюрьму?

Генри, мускулистый чернокожий полисмен, поигрывая дубинкой, смерил Рамону взглядом.

— Нужно внести залог. Кругленькую сумму. И что-то мне подсказывает, что денег у тебя нет.

Выпятив свои большие сиськи, Рамона лукаво ответила:

— Это правда. Но есть и другой способ. Попроще.

Генри снял с нее наручники.

— Ну, единственное — это как можно скорее отыскать труп блондинки. Ты должна найти его и водворить в вертеп.

— Хорошо, босс. Я иду искать.

Четыресыра отпил еще фанты и с потухшим взглядом пробормотал: "Молодец, Генри". Тут его внимание привлекло странное жужжание на кухне. Может, это холодильник. А может — не сумевшая выбраться гигантская оса. Оса с размахом крыльев два метра и жалом длиною в руку.

Должно быть, пока он спал, насекомое ужалило его в грудную клетку, потому что он чувствовал, как гниют его внутренности, а кожа словно утыкана миллионом раскаленных иголок. И головная боль не желала проходить. Вверх по шее поднимался огонь, от которого плавились мозги. Он чувствовал, как по лбу, надбровным дугам и глазам бегут мурашки.

Распятие не действовало.

Он, как и велел Рики, носил его не снимая, но боль только нарастала.

"Бог зол на меня. Я потерял Рамону. Я ничего не заслуживаю. Такова правда".

Было холодно, но толстая куртка, фланелевая рубашка и флисовый джемпер хорошо грели Кристиано. Пока он поднимал ворота гаража, ледяной воздух попал в горло, в котором все еще першило от сигареты. Он включил длинные неоновые лампы, которые, потрескивая, разлили желтоватый свет по большому полуподвальному помещению. Около стойки с инструментами он нашел пару оранжевых пластиковых перчаток, в которых моют посуду, и надел их.

Затем он вышел к фургону, достал из кармана штанов ключи и открыл задние дверцы, надеясь, что по какой-нибудь неведомой причине тела Фабианы там не окажется.

Включив фонарик, он направил его внутрь.

Труп был там. Лежал в углу. Как ненужная вещь.

"Как что-то мертвое".

Внутри кузова стоял сладковатый запах, хотя и не очень сильный.

"Через двадцать четыре часа труп начинает вонять"

Если Кристиано и был в чем-то уверен, так это в том, что когда он все сделает как следует, то сможет избавиться от тела, убрав с него все улики, которые могли бы вывести на отца.

Эта уверенность основывалась на том факте, что он не пропустил ни одной серии "Места преступления", которые показывали целых три года.

"Место преступления" — американский сериал, в котором команда непревзойденных медиков-криминалистов самыми современными методами исследует трупы, а гениальные детективы умудряются выжать информацию даже из мельчайших и на вид несущественных косвенных улик.

Например, находят ботинок. Исследуют подошву. На ней следы собачьего дерьма. Через анализ ДНК устанавливают породу. Далматинец. Где кладут кучи далматинцы? Команду агентов рассылают по всем городским паркам изучать места сосредоточения далматинцев, в конце концов с математической точностью вычисляют, где живет убийца. Ну и тому подобные штуки.

В своей прежней жизни, слушая выпуски новостей, Кристиано часто принимался анализировать, какие ошибки допустили итальянские убийцы. Они все орудовали черт-те как, оставляя кучу следов, и их всегда ловили.

Он-то провернет дело как следует, и, чтобы все сработало, он должен обращаться с трупом так, как будто это цыпленок из целлофанового пакета, ни больше ни меньше.

"Так что за дело".

Кристиано взял тело за ноги и подтащил его к краю кузова. Без особых затруднений удалось опрокинуть его в тачку. Потом он закрыл обратно дверцы.

Уборкой фургона он займется потом.

Кристиано закатил тележку, которую слегка заносило то в одну, то в другую сторону, в гараж и опустил за собой ворота.

План был продуман в деталях. Нужно убрать с тела все следы, упаковать его и сбросить в реку.

Кристиано стянул с фортепьяно служившую чехлом полиэтиленовую пленку, расчистил от картонных коробок, деталей двигателя и покрышек стол для настольного тенниса и накрыл его полиэтиленом. В углу среди железных трубок он нашел деревянную доску в пятнах краски и прислонил ее к столу. Сверху он положил труп Фабианы и, используя доску как рычаг, поднял тело на уровень столешницы и перекатил туда. Он устроил тело по центру, словно на столе для вскрытия в морге.

Фабиана показалась ему тяжелее, чем когда он затаскивал ее в фургон прошлой ночью.

Все это время Кристиано избегал смотреть ей на голову, но сейчас ему поневоле пришлось это сделать. Уродливая маска из пятен засохшей крови в рамке из вьющихся светлых волос была раньше лицом самой симпатичной девчонки в школе, на которую засматривались все, кому не лень.

"Почему он ее убил?"

Кристиано не переставал задавать себе этот вопрос. Он отчаянно старался отыскать ответ, но не получалось. Как у отца хватило духу раскроить голову такой красивой девчонке? И что такого ужасного должна была сделать Фабиана, чтобы заслужить смерть?

Его отец...

"Кончай".

...на коленях над телом лежащей под дождем Фабианы... "Кончай!"

... поднимает камень..

"КОНЧАЙ ДУМАТЬ ОБ ЭТОМ!!!"

... и грохает им по голове.

Кристиано сделал вдох и снова почувствовал сладковатый запах мертвечины, который проникал ему в рот и в нос и спускался по горлу, как ядовитый газ. Желудок и все тело затрясло, и ему пришлось отступить на несколько шагов, чтобы его не вывернуло только что съеденными хлебцами.

Он взял полиэтиленовый пакет из супермаркета и, борясь с отвращением, натянул Фабиане на голову.

Когда тошнота отступила, Кристиано снова взглянул на лежащее посреди зеленого стола тело девушки с раскинутыми руками и ногами. С пакетом на голове было гораздо лучше.

Он внимательно осмотрел тело. Желтоватая кожа. Вздувшиеся лиловые вены, по которым больше ничего не текло, испещряли ее мелким рисунком, как расколовшаяся на тысячу фрагментов молния. Измазанная грязью и кровью одежда. Молния на джинсах расстегнута. Куртка распахнута. Свитер и блузка порваны, словно Фабиану пытался разодрать живьем волк. Из-под белого кружевного лифчика выглядывал темный кружочек соска. Из-под трусиков выбивались светлые волосики.

Кристиано тысячу раз воображал ее голой, но в таком виде — никогда.

Надо вычистить у нее под ногтями.

Ногти жертвы часто выдают преступника. Под них забивается какая-нибудь шерстяная нитка, частички кожи убийцы, так что достаточно сделать текст на ДНК — и он пропал. Потом надо бы...

"Мы нашли во влагалище следы семенной жидкости. Он обречен". Так всегда говорили в сериале.

И поэтому?

И поэтому он должен опустить ей трусики. И вымыть ее. Внутри и снаружи. "Нет, это нет".

Он никогда не сможет этого сделать. Это уже слишком. И потом, штаны расстегнуты, но трусики с нее не стягивали.

"Он с ней не трахался. Нет, не трахался. Мой отец никогда не стал бы этим заниматься с четырнадцатилетней девочкой".

Кристиано взял в руки шланг.

"Но почему он ее убил?"

И моющее средство, чтобы смыть с рук жир.

"Потому что Рино Дзена — маньяк-убийца".

Но тогда ему надо идти в полицию.

"Мой отец убил Фабиану Понтичелли. Ее тело у нас в гараже".

Нет. Должно быть другое объяснение. Конечно должно. Когда отец выйдет из комы, он ему объяснит, и Кристиано все поймет.

Потому что его отец неуравновешенный тип, пьяница, все, что угодно, но не убийца.

"Однако же тогда ночью он поколотил блондинку, которая забежала ко мне в комнату. Но он только пинал ее в зад. Это не то же самое. Мой отец — хороший человек".

Нахмурившись, Кристиано стал рассматривать правую руку девушки. Что-то в ней было не так, что-то странное, но он не знал что. Он перевел взгляд на левую руку и сравнил их.

Не хватало колечка. Колечка с черепом.

Фабиана всегда носила его на пальце.

"Где же оно?"

Беппе Трекка внезапно проснулся, перевернулся на другой бок и чуть не упал с дивана. Несколько мгновений он не мог сообразить, где находится, и растерянно оглядывался крутом.

Работает старенький телевизор. Шезлонг.

Это — дом Кристиано Дзены.

Беппе сел и зевнул, почесывая затылок. Спину сильно ломило, и в придачу все чесалось.

"Тут что, блохи, что ли, водятся?"

В таком хлеву могло водиться что угодно. Даже вши, чего доброго.

Ему хотелось помочиться и попить воды. Казалось, во рту полкило соли. Это все рис с бульонным кубиком.

Трекка поглядел на циферблат своих часов "Свотч".

Четыре пятьдесят пять.

Продолжая зевать, он поднялся. Помял себе поясницу — там, где был треснутый позвонок.

Еще одну ночь на этом диване он не выдержит. Врач настоятельно рекомендовал ему спать без подушки и на ортопедическом матрасе, предпочтительно из натурального латекса.

Во всем виноват тот осел, падре Итало, это он его доконал. Беда случилась три года назад, в Буркина-Фасо. Падре Итало, миссионер-доминиканец родом из богом забытого городишки в Кампании [57], огрел его лопатой, повредив третий поясничный позвонок.

Беппе Трекка в составе группы волонтеров копал там колодцы для международного проекта "Подари улыбку Африке". Под солнцем, нещадно жарившим нейроны, среди отощалых коров, он трудился ради дела милосердия и ради одного из координаторов, Донателлы Грассо, за которой ухаживал с переменным успехом.

Это был изнурительный труд, к тому же Беппе, сам не понимая почему, скатился с руководящей роли на место чернорабочего.

В день, когда это произошло, он целое утро, отмахиваясь от назойливых мух, разгружал бетонные блоки под непреклонным взглядом падре Итало. Наконец настало время обеда. Он схлебал тарелку супа, в котором плавали похожие на стружку клочки мяса. Затем, чтобы избавиться от чесночного привкуса, решил пососать освежающую мятную карамельку.

Беппе поискал пакетик в кармане штанов и заметил, что карман продырявился и карамельки завалились в низ штанины. Он оперся рукой о бетономешалку и начал трясти ногой, чтобы конфеты выпали на землю.

Нечеловеческий вопль пронзил тишину саванны. Беппе успел только обернуться и увидеть, как падре Итало подскакивает к нему и замахивается по почкам дубинкой.

Беппе, как кегля, рухнул на землю, а доминиканец тем временем орал: "Отключите электричество! Его ударило током! Ударило током! Отключите!"

От изумления и пронзительной боли Беппе не мог ничего сказать. Он попытался было встать, но священник, как одержимый, вместе с тремя неграми прижал его к земле, схватил за голову и раскрыл ему рот. "Язык! Язык! Он кусает себе язык. Остановите его, ради всего святого!"

Два дня спустя напичканный болеутоляющими Трекка был посажен на самолет и отправлен на родину с повреждением позвонка и вывихом челюсти.

Держась рукой за бок, Беппе побрел в туалет. Ему показалось, что он слышит внизу какие-то звуки. Он навострил уши, но услышал только, как по стенке унитаза стекает моча.

Потом он доплелся до дивана и опять повалился на него, зевая: "Какая же скверная штука жизнь".

На горизонте стало видно, что ночь скоро уйдет. Полоска густого, как вата, тумана легла между рядами тополей, которыми были обсажены берега реки. Темные верхушки деревьев выглядывали из него как флагштоки кораблей-призраков.

Тяжело дыша, Кристиано Дзена толкал тачку с трупом Фабианы Понтичелли по идущей через залитые лужами поля дорожке.

Поскольку фонарик зажигать было нельзя, приходилось двигаться по памяти.

Он долго провозился в гараже, еще немного, и начнет светать, так что он мог на кого-нибудь наткнуться.

На крестьян. На рабочих, которые идут в смену на щебеночный карьер и срезают здесь дорогу. На байкеров, которые упражняются здесь на кроссовых мотоциклах.

Надо быть полным кретином, чтобы не понять, что под этим брезентом человеческое тело.

Так что...

"Так что ничего, если меня поймают, значит, это судьба. Скажу, что это был я. И когда папа проснется, он поймет, как я его люблю".

Руки начинали дрожать, а до реки был еще километр ходу. Футболка на спине и под мышками насквозь промокла от пота.

Кристиано тысячу раз проделывал этот путь. Когда решил построить себе плот из пустых канистр, чтобы заняться рафтингом, когда ходил с Четыресыра на рыбалку, когда просто было нечем заняться.

Мог ли он вообразить, что однажды ему придется тащиться здесь с трупом Фабианы Понтичелли в тачке?

Будь рядом с ним хотя бы Четыресыра. Может, он знает, не было ли тайного романа между отцом и Фабианой. Или спросить об этом у Данило. Но тот исчез. Он сто раз ему звонил. Абонент все время недоступен. И дома тоже никто не отвечает.

Кристиано вспомнился разговор с Четыресыра. Не сказать, чтобы его поразило известие о том, что Рино в коме.

"Ты же знаешь его, он такой", — сказал себе Кристиано, смахнув капельки пота со лба.

Ему не терпелось увидеть и обнять его.

Он был почти на месте. Шум реки перекрывал гул проносящихся по шоссе автомобилей.

Кристиано снял куртку, завязал ее на поясе и вновь двинулся в путь. По мере приближения к реке тропинка постепенно превращалась в болото, и маленькое колесико тележки буксовало и тонуло в грязи. На подошвы кроссовок налипли тяжеленные комья земли. В нескольких десятках метров перед ним, освещенная дальними огнями электростанции, лежала топкая трясина.

Кристиано не помнил, чтобы Форджезе хоть раз разливалась аж досюда.

Четыресыра так и сидел на стуле. Его била дрожь, а боль обжигающими волнами накатывала от плеча на грудную клетку.

В одной руке он сжимал распятие.

Он было задремал, но жуткий кошмар обволок его вонючей простыней, и он, к счастью, проснулся.

По мозгам бил включенный на полную громкость телевизор, но Четыресыра не хотел убавлять звук. Каркающие голоса телевизора были в тысячу раз лучше тех, что звучали у него в голове.

К тому же стоило закрыть глаза, и ему являлась Рамона, распростершаяся нагишом среди гор, и пастухи с солдатиками взбирались по ней вместе с овечками. Он так жаждал ее, что дал бы отрезать себе руку, лишь бы ее заполучить.

И потом, этот жуткий кошмар, который ему приснился.

Он порос липким мехом и был одной из темных тварей, которые стаей копошились в какой-то черной кишке. Тварей с острыми зубами, красными глазами и длинными голыми хвостами, которые толкались, визжали, царапались, чтобы первыми добежать до конца туннеля.

Потом все вгрызались в кишащую слепыми личинками, сороконожками, тараканами и лопающимися от крови пиявками тушу мертвого животного. И начинали пожирать гнилое мясо и насекомых. И он ненасытно глотал вместе с другими.

"Псы Апокалипсиса не едят и другим не дают", — говорила ему в приюте сестра Эвелина.

Затем его внезапно ослеплял ледяной свет, и в центре светящегося луча появлялась сотканная из нитей фигура женщины, говорившей ему: "Ты — Человек-падаль"

"Кто? Я?" — "Да, ты! — И она показывала на него, в то время как остальные твари в ужасе бежали прочь. — Ты Человек-падаль"

Потом он проснулся.

Он с размаху пнул ногой телевизор, тот упал с тумбочки, но не замолчал.

Какого черта Рамона решила ехать лесом?

"Она перепутала. Я же говорил ей. Я не виноват, что она поехала лесом".

Если бы она поехала по окружной, то ничего бы не произошло и он бы был в порядке, а Рино не впал бы в кому. И все было бы как раньше.

"...Как раньше", — пробормотал Человек-падаль и стукнул себя по ноге.

Вода поднялась слишком высоко. Кристиано Дзена оставил тачку, и, когда он подтаскивал труп к реке, над долиной начало рассветать.

Он не встретил ни души. Ему повезло, в такой разлив сюда никто не сунется.

Беппе наверняка уже проснулся и ищет его.

Перед Кристиано торчала из воды длинная ограда с колючей проволокой. Поверх нее расселись большие черные вороны. Береговые откосы полностью скрылись под водой. Кристиано поставил ногу на ржавую проволоку, просевшую под его весом в воду, и перекинул завернутый в целлофан труп через ограду.

Вода доходила ему до колен, течение начинало тянуть за собой.

Вначале он хотел привязать к телу камни и утопить его в речке, но теперь понял, что будет лучше, если его унесет течением.

Когда тело найдут, оно будет далеко отсюда, и никому не придет в голову подумать на них. Если повезет, оно доплывет до моря, а там уж рыбы доведут дело до конца.

Кристиано последний раз взглянул на обернутую в прозрачную пленку Фабиану.

Вздохнул. Сейчас ему даже не было ее жалко. Он чувствовал себя усталым, опустошенным, измученным. Одиноким.

"Как убийца".

Его переполняла жгучая ностальгия по временам, когда он ходил на реку играть.

Кристиано закрыл глаза.

Он отпустил тело, как тысячу раз делал с ветками, воображая, что это корабли и галеоны.

Когда он снова открыл глаза, труп стал уже далеким островком.

Мост Сарка длиной триста двадцать три метра, сооруженный по проекту знаменитого архитектора Хиро Итойя и торжественно открытый несколько месяцев назад с запуском воздушных шаров, фанфарами и фейерверками, тоже порядком пострадал от разгула стихии.

Насыпи южного берега не выдержали натиска паводка, и шоссе на сотни метров затопило мутной водой Форджезе.

На работы по восстановлению насыпи были брошены аварийные бригады, а тем временем машины откачивали воду и выпускали ее обратно в реку, клокочущую и бурлящую, словно на дне полыхало пламя.

Транспортный поток, заполонивший все дороги равнины, замедлил движение, и в конце концов машины встали, образовав неподвижную, гудящую на все лады пробку.

Меньше чем через тридцать шесть часов после грозовой ночи была вновь открыта для движения одна полоса, заработали временные светофоры, замахали жезлами работники дорожной полиции, и колонна прибывших из-за границы или направляющихся туда фур вперемежку с автомобилями спешащих на работу людей начала рывками продвигаться вперед.

На самой середине моста в черном, как оперение кондора, "мерседесе" класса S ехали супруги Бальди.

Рита Бальди, тридцати одного года, худенькая бледная женщина, была одета в джинсы и короткий свитер, из-под которого виднелся похожий на пельмешку пупок и полоска семимесячного животика. Она красила лаком ногти, время от времени бросая невидящий взгляд в темное небо.

Вернулась промозглая погода.

Винченцо Бальди, тридцати пяти лет, казался гибридом Бреда Питта и бурого ушана — обитающей на острове Джильо маленькой летучей мыши с огромными ушными раковинами. Черная борода доходила до черной оправы очков. Он курил, пуская через щелку в окошке струйки никотина.

Они торчали в пробке уже почти два часа.

Перед ними стояла немецкая фура, бог знает куда везущая органическое удобрение, а проще говоря, коровий навоз. Прикрепленный к воздуховоду фосфоресцирующий флакон дезодоранта старался как мог, но запах свежих экскрементов из салона не выветривался.

Встреча с инженером Бартолини уже накрылась.

Бартолини нашел решение, позволяющее, по его словам, раз и навсегда извести сырость, которая, как таинственное проклятие, преследовала их виллу. Влага поднималась по стенам, которые обрастали разноцветной плесенью. Штукатурка трескалась и отваливалась кусками. Шкафы вело во все стороны, отсыревало в ящиках белье. По мнению Бартолини, выход был в том, чтобы вскрыть по горизонтали все несущие стены дома и вставить герметичную прокладку — скандинавекая технология, — чтобы остановить губительный подъем влаги.

Пробка усилила нервозную атмосферу в салоне автомобиля. С тех пор как эти двое сели в машину, они не обменялись и парой слов.

Точнее, уже неделю их диалоги не превышали четырех реплик (они поругались, но ни один из них не помнил точно из-за чего), так что Рита поразилась, когда Винченцо нарушил молчание фразой: "Я купил новую машину".

Ей потребовалось время, чтобы прийти в себя, облизать губы и ответить:

— Что? Не поняла. — Хотя она прекрасно все поняла.

Он, кашлянув, повторил:

— Я купил новую машину.

Рука с кисточкой застыла в воздухе.

— Какую машину?

— Тоже класса S. Но более продвинутая модель. Тоже на бензине. На несколько лошадей помощнее. Пара новых прибамбасов.

Рита Бальди глубоко вдохнула.

Ее подруга детства Арианна Ронки, пробившаяся в парламентарии, рассказывала ей, что благодаря своей профессии научилась, вместо того чтобы отвечать, не подумав, и потом сожалеть о сказанном, сжимать в руках какой-нибудь предмет и разряжать на него гнев, как электрическую батарейку. Но реагировать инстинктивно было свойственно Рите по природе, как свойственно дикобразу поднимать шипы при приближении хищника. И поэтому она не смогла удержаться:

— Почему ты мне не сказал?

— О чем?

Многим людям случалось уже после заключения брачного договора с болью осознавать, что мужчина (женщина), которого или которую ты считал умным и чутким существом, оказался форменным ослом.

Что в таком случае остается делать?

Согласно недавним исследованиям, в тридцати шести процентах случаев звонят адвокату и разводятся. Рита Бальди входила в оставшиеся шестьдесят четыре процента. Она свыклась с этим фактом, но не уставала каждый раз поражаться мужниному идиотизму.

— Что хочешь сменить машину! Ты эту когда купил? Не прошло и полугода! Почему ты мне не сказал?

— Что, я обо всем тебе должен докладывать?

На вопрос Винченцо отвечал вопросом — это злило ее до безумия и вызывало жгучее желание сокрушить все вокруг.

Рита сделала глубокий вдох и внешне спокойным голосом начала:

— Ну, хорошо. Я объясню тебе почему. Так... — Еще один медленный вдох. — Потому что ты только что купил мотоцикл "БМВ". Еще ты купил датский холодильник для... — помимо воли у нее вырвалось: — твоих вонючих вин. Еще ты купил этот... Как его? Трактор для лужайки. Еще..

Он ее перебил:

— И что? В чем проблема? Кто за них платит?

— Уж не ты, коль скоро мы должны выплачивать взносы до 2070 года. За них будет расплачиваться твой сын и, возможно, сын твоего сына... — Она была слишком вне себя, чтобы суметь четко выразить эту идею микроэкономики. — Скажи мне одну вещь. Эта машина тебя не устраивает? Что в ней не так? Надоела? Ну, раз надоела.. — И она ткнула шпилькой туфли от "Прада" по панели управления кондиционером. И еще раз по дисплею навигатора.

Левая рука Винченцо Бальди метнулась к ней с той же убийственной скоростью, что и хвост атакующего скорпиона, его пальцы сжали ее шею в районе сонной артерии, пригвоздив ее к спинке сиденья. Только тогда ее муж повернул к ней голову и улыбнулся. Темные очки скрывали пылающие ненавистью щелки глаз.

— Если еще раз так сделаешь, я тебя прибью! Учти, я не шучу.

При этих словах она, словно козленок, Бэмби или кто там еще, начала дергаться, кричать, извиваться, шипеть:

— Так! Так! Убей меня! Убей! Убей меня и своего сына, жалкий... — и уже собиралась договорить, когда здоровый инстинкт самосохранения заставил ее замолчать.

Он убрал руку, и она, тяжело дыша, распрямилась, схватила сумочку и вылетела из машины.

Винченцо Бальди опустил стекло: "Вернись в машину. Куда тебя понесло?"

Опять вопрос.

Рита не ответила. Она прошла между выстроившихся в ряд машин, обогнула полосатые конусы разделительной линии и, подойдя к краю моста, перегнулась через ограждение.

Она знала, что не бросится вниз. Хотя, представив это, почувствовала себя лучше.

"Малыш, если бы я бросилась вниз, я избавила бы тебя от дерьмового отца... Но не волнуйся, рано или поздно я от него уйду", — сказала она сыну, которого носила в чреве.

Рита закрыла и снова открыла глаза. От реки, готовой, казалось, взорвать бетонные преграды, поднимался приятный запах воды и влажной земли.

Взгляд упал на мертвые остовы деревьев, застрявшие между опорами моста. Ветки все в разноцветных пакетах, словно на новогодней елке у оборванца. Рядом отдыхает пара уток. Самец с зеленой переливчатой макушкой и самка в бурой ливрее. Уж конечно, эта парочка пернатых ладит между собой. Такие спокойные, уселись бочком к бочку чистить перышки на большом пакете...

— Что это? — вырвалось у нее.

Рита Бальди прищурилась, заслонившись ладонью от бликов.

Что-то непонятное. Казалось...

Она достала из сумки очки в тонкой оправе от "Дольче и Габбана" и нацепила их на нос.

Ладони инстинктивно потянулись туда, где росло ее дитя, и она завопила.

Человек-падаль гнил заживо.

Ни разу в жизни он еще не чувствовал себя так скверно. Даже после удара током. Тогда через него прошел огонь, а потом опустилась тьма.

Сейчас было иначе. Сейчас он медленно загнивал.

Он лежал на кровати и продолжал массировать свой твердый и упругий, как барабан, живот.

Он чувствовал их. Личинки мух шевелились, питались его плотью и прогрызали кишки. Боль исходила оттуда и распространялась по всему телу до кончиков волос и до ногтей на ногах.

"Наверное, надо поехать в больницу"

Но его замучают вопросами, захотят узнать, что с ним такое произошло, и потом заставят остаться в больнице.

Он знал, что это за люди. Люди, которые хотят знать. Которые задают вопросы.

А потом его положат рядом с Рино. И Рино откроет глаза, выпрямится и закричит, показывая на него пальцем: "Это он! Это он! Это он убил девочку".

"И угодишь в тюрьму, где по ночам тебя берут и..."

При мысли о тюрьме режущая боль пронзила плечо, выбив тысячи искр из шеи и из головы. Он почувствовал, как боль брызжет из его пораженного тела, проходит сквозь пропитанный потом матрас, проникает в ножки кровати, растекается по полу и по стенам, через кирпичи, фундаменты, по трубам в темную землю, оттуда по корням деревьев, и те начинают сохнуть, терять листву и скрючиваются в тишине.

Человек-падаль положил на живот крест, который дал ему посланец Бога Рики, и ему показалось, будто немного полегчало.

Он встал, доковылял до туалета и посмотрел на себя в зеркало.

Сквозь кожу на лице проглядывал оскал смерти. Он накинул на голову капюшон банного халата, и его костлявое лицо скрылось в полумраке. Лишь плыли в пустоте его горящие, в красной сетке сосудов, глаза и желтоватые зубы.

Это было лицо смерти. И когда она оставит его бездыханное тело, то улыбнется точно так же, как он сейчас.

В раннем детстве он переболел менингитом, температура у него тогда поднималась за сорок.

"Ты чудом выжил. Благодари Господа", — говорили ему монахини.

Такая высокая температура, что его опустили в фонтан напротив приюта. Он помнил, что в фонтане плавали угри, вода закипела, угри сварились и побелели.

"Но может, это и неправда"

Еще он помнил шипучий аспирин. Вот это была правда.

Он так и видел его перед собой. Огромный белый диск, он плавал в стакане и таял, превращаясь в пузырьки, брызги и шипение.

Ему нужна была таблетка шипучего аспирина. Он бы отдал все, что имел, за то, чтобы почувствовать на сухом языке его солоноватый привкус.

Человек-падаль сходил на кухню. На буфете стояла набитая мелкой монетой банка от варенья. Деньги на аспирин имелись.

Загвоздка была в том, чтобы выйти из дому. При одной мысли оказаться на людях ему стало казаться, что он задыхается, что тысяча рук уцепилась в него и тянет в морскую пучину.

"Если не примешь аспирин, умрешь"

Сперва он не узнал голос. А потом улыбнулся.

Кристиано.

Это был голос Кристиано.

Сколько времени он не вспоминал о мальчугане? Как он мог позабыть про него? Это был его лучший друг, его единственный настоящий друг.

Боль, гораздо сильнее той, что терзала его тело, сжала сердце, и что-то твердое и колющее застряло у него в горле.

Всего одна ночь, и все переменилось.

"Что ты наделал? Что ты натворил?"

"Это не я. Это Бог. Я не хотел, правда. Клянусь вам, я не хотел. Бог заставил меня делать эти вещи. Я ни при чем"

"Все переменилось", — произнес он и почувствовал, как глаза наполнились слезами.

Походы с Кристиано в торговый центр, их прогулки вдоль реки, вечера с Рино и Данило, когда они, сидя перед теликом, ели любимую пиццу.

Ничего этого больше не будет.

Он больше не Четыресыра. Теперь он Человек-падаль.

Постанывая, он надел штаны, свитер с высоким горлом, куртку, замотался шарфом и нахлобучил на голову шапку с помпоном.

"Иди прямиком в аптеку, купишь аспирин — и мигом домой. Если сделаешь так, ничего с тобой не случится".

Он достал из плошки пригоршню монет, перекрестился, подошел к выходу и распахнул врата ада.

"С чего бы такая пробка? Не понимаю", — ворчал Беппе Трекка, сидя за рулем своей "пумы". Кристиано, сидевший рядом скрестив руки, в надвинутом на лоб капюшоне толстовки, едва слышал социального работника.

Полусонным взглядом он скользил по ангарам, торговым центрам и тянущимся вдоль дороги бесконечным оградам.

Они продвигались на пять метров и опять вставали. Та еще пытка. На шоссе за полчаса они проехали самое большее полкилометра.

Трекка раздраженно стукнул кулаком по баранке.

— Видать, что-то случилось! Авария. Иначе откуда пробка?

Кристиано краем глаза посмотрел на социального работника. Он никогда еще не видел его таким нервным.

Он прикрыл глаза и прислонился головой к стеклу.

"Интересно, почему он все еще не отправил меня к судье?"

Кристиано слишком устал, чтобы думать. Он бы охотно проспал еще двенадцать часов. А от мысли о том, чтобы вернуться к отцу и увидеть его на койке, ему становилось и вовсе скверно.

Мысль о том, что солнце всходит и заходит, что люди стоят в пробке, что могут сбросить атомную бомбу, что Иисус может вернуться на землю, что санитары, вероятно, издеваются над отцом, а он лежит там как истукан и не шелохнется, вызывала у него тошноту и такую злость, что по рукам начинали бежать мурашки.

"Если я узнаю, что кто-то над ним смеется, я убью его, клянусь Богом, убью"

"Спать надо вполглаза, Кристиано. Пока будешь дрыхнуть, тебе как раз и вмажут", — сказал ему отец той ночью, когда послал его разделаться с собакой Кастардина. Казалось, с тех пор прошла целая вечность.

Нет, не сможет он пойти к отцу.

Кристиано хотел вернуться домой и снова заняться поисками кольца, проклятого кольца с черепом. Сбросив труп в реку, Кристиано вернулся домой и, пока Трекка спал, принялся его искать.

Он перевернул вверх дном гараж, прибрался в фургоне — ничего.

Кольца не было.

Он обшарил карманы отцовской куртки и штанов.

Нету.

Наверное, оно осталось в лесу!

Отпечатки пальцев отца на этом проклятом кольце были единственной уликой, которая могла связать его со смертью Фабианы.

— Слушай, а если свернуть на виа Борромео? Может... — спросил его Трекка.

Кристиано притворился спящим. Пока они стоят в пробке, они не движутся к больнице.

"Трекка идет, скорее доставай "Монополию"

Перед закрытыми глазами всплыла картинка, как они с отцом наспех раскладывают карточки и деньги на игровом поле, пока Трекка паркует машину, и губы тронула еле заметная улыбка.

Чего Кристиано никак не мог понять, так это почему Трекка разбивается ради него в лепешку.

"Я бы ради него ничего не стал делать".

Трекка приехал за ним в больницу, отвез домой, заработал больную спину, потому что проспал ночь на диване, а теперь вот вез обратно к отцу.

"Никто ничего ни для кого за просто так не делает. За этим всегда что-то стоит, Кристиано", — учил его Рино.

И все же у него было ощущение, что Беппе Трекка не получит сверхурочных в конце месяца за то, что возился с ним.

"Может, он ко мне хорошо относится".

В любом случае через несколько дней, если отец не придет в себя, судья упечет его в интернат или сдаст под опеку какому-нибудь козлу.

Кристиано должен был как можно скорее отыскать Данило. Тот мог бы его усыновить, по крайней мере, пока папа не выйдет из комы.

"Если я, конечно, его найду".

А если ему не разрешат остаться с Данило, он сбежит.

Беппе Трекке позарез требовалось глотнуть кофе.

— С чего бы эта пробка? Не понимаю, — произнес он, не ожидая ответа от Кристиано.

Где-то через километр был бар, но с такими скоростями... Он даже представить не мог, за сколько они до него доберутся.

Социальный работник раздраженно стукнул кулаком по баранке.

— Видать, что-то случилось! Авария. Иначе откуда пробка?

Помимо кофе ему не помешал бы хороший массаж. Пружины продавленного дивана вконец разбили ему спину.

Что за адская ночка. Слишком холодно, слишком. И плюс к этому доносящийся с шоссе гул грузовиков. Когда ты закрывал глаза, было ощущение, что лежишь прямо на аварийной площадке автострады.

Краешком глаза он взглянул на Кристиано.

Тот как будто спал, спрятав лицо в капюшоне.

Идеальный момент для того, чтобы обо всем ему рассказать.

"Послушай, Кристиано, я должен тебе кое-что сказать. Данило погиб в аварии" "Ладно, я потом ему скажу"

Сегодня надо было еще позвонить судье по делам несовершеннолетних. Может, удастся его уговорить повременить чуток. Пару дней.

За это время Ида забудет его.

Но сколько ему понадобится времени, чтобы забыть о ней?

Он не видел и не слышал ее всего один день, но Беппе этот день казался годом. Раньше они постоянно виделись. Раз в неделю ездили за покупками в "Четыре башни" И Ида не давала ему покупать всякую замороженную дрянь. Потом они забирали детей из бассейна. И если им случалось пару дней не видеться, созванивались по телефону. Ида была его лучшей подругой.

"Спутницей моей жизни".

Его преследовали навязчивые воспоминания о том, как они в кемпере занимались любовью. О волнующем запахе ее кожи. О ее гладких волосах. О том, когда она задрожала у него в объятиях. Лучше в его жизни ничего не было. Впервые он повел себя как мужчина. Проявил решительность и готовность взять на себя ответственность за свои поступки.

В то мгновение он внезапно понял, что такое жить.

Однако теперь, в отчаянии, он вычеркнул бы ту ночь из своей жизни и вернулся во времена, когда они были просто друзьями. Времена, когда он врал самому себе.

Он огляделся по сторонам.

Направо был "Труффарелли", крупный магазин сантехники.

Они ходили туда с Идой выбирать плитку для ванной, когда Марио купил домик в горах.

Все в этих проклятых местах напоминало ему о ней.

"Хватит!"

Он должен уехать. Далеко. В Буркина-Фасо, копать артезианские колодцы. Другого выхода не было. Как только он пристроит Кристиано, сразу уволится и снимется с места.

До аптеки он добрался легко.

Никто не удостоил его и взглядом. А если кто и удостоил, Человек-падаль этого не заметил, потому что шел опустив глаза.

Он стоял перед старинной аптекой "Молинари", с мигающим над входом неоновым крестом, с обмотанным бинтами коричневым манекеном и рекламой антицеллюлитных кремов в витрине.

Оставалось войти, попросить аспирин, заплатить и ретироваться.

Человек-падаль чесал щеку, кривил рот и стучал себя по бедру.

Он не решался входить. Этот аптекарь был псих, совершенно не в себе. Решил про него неизвестно почему, что он заядлый болельщик "Ювентуса".

А Человек-падаль терпеть не мог психов и странных типов — словом, всяких ненормальных. К тому же от футбола его воротило.

Ему нечасто случалось заходить в аптеку, но всякий раз этот тип, кощей с тремя волосинами на голове и козлиной бородкой, заговаривал с ним об игроках, которых он не знал, и о турнирной таблице, а один раз даже позвал поехать в Турин на матч Лиги чемпионов.

— Давай-давай, поехали с нами, вливайся в нашу разбитную компанию. Повеселимся. Едем на автобусе.

Беда Человека-падали была в том, что, если кто-то говорил ему про него неправду, он не умел возразить. Ему было неловко.

Он и на йогу стал ходить оттого, что коллега на строительной фирме сказал, что ему обязательно понравится.

Так и на этот раз он оказался втиснут в автобус, битком набитый рвущимися на стадион болельщиками. Когда они прибыли на место, Человек-падаль сделал вид, что идет в туалет, а сам спрятался за полицейским фургоном и вернулся в автобус только после конца матча.

Что, если сейчас он войдет в аптеку, а аптекарь снова начнет уговаривать его ехать на стадион?

Человек-падаль присел на скамейку, не зная, как ему быть. Ему нужен был аспирин.

Он, конечно, мог пойти в аптеку на станции. Далековато, надо брать мотороллер, но все же это лучше, чем общаться с психом.

Он уже собирался вернуться домой, когда из "Мясного бутика" на противоположной стороне улицы вышли две дамы и остановились у входа в аптеку.

Дамам было под шестьдесят. Одна — высокая и сухопарая, как богомол, другая — маленькая и зеленая, как гоблин. Гоблин тащил за собой четвероногое создание, похожее на тасманийского сумчатого дьявола.

Человек-падаль видел, как они оживленно беседуют о чем-то, стоя перед аптечной витриной. Если они решат войти, аптекарь будет слишком занят, чтобы донимать его разговорами.

Наконец богомол толкнул стеклянную дверь, и парочка скрылась внутри заведения.

Человек-падаль поднялся и, прихрамывая, тоже вошел в аптеку. Он спрятался за вращающимся стендом со средствами для ног.

За прилавком, кроме психа, стояла пожилая женщина в белом халате, которая читала рецепты и с силой штамповала их. Вот у кого он должен попросить аспирин.

В очереди, помимо двух дам, были еще старик в кепке и паренек.

Сжимая в кулаке свои монеты, Человек-падаль начал репетировать про себя, что он должен сказать: "Здравствуйте. Добрый день. Дайте мне, пожалуйста, аспирин, который растворяется в воде. Спасибо. Сколько с меня?"

Тем временем дамы, в полуметре от него, заговорщицки перешептывались.

— И в общем, он позвонил мне пять минут назад... — говорил гоблин, показывая подруге сотовый, словно в подтверждение правдивости своих слов.

Лысая дылда на секунду нахмурила брови:

— Так я не поняла, твой муж сейчас где?

— На мосту! Уже два часа. Движение полностью парализовано.

— И что именно он тебе сказал?

— Матильда, ну почему я должна по сто раз повторять тебе одно и то же? Ты таблетки для головы, которые тебе доктор выписал, принимаешь?

— Разумеется, принимаю, — теряя терпение, отрезала каланча. — Ты что тебе сказал твой муж? Так и сказал, что под мостом нашли труп?

— Да. Точно. Послушай, дорогая Матильда, почему бы тебе не сделать доброе дело? Может, сядешь в такси и отправишься посмотреть? Тогда и поймешь, что к чему.

"С тобой совершенно невозможно разговаривать!" — хотела ответить каланча, но успела произнести лишь "С то...", потому что человек в непромокаемой куртке, вцепившийся в крутящийся стенд с изделиями от доктора Шолля, падая, придавил ей большой палец ноги, и дама завопила — отчасти со страха, отчасти от боли. Упав, человек в непромокаемой куртке попытался подняться на ноги, но, как лось на рассыпанных по земле шариках, начал скользить и колотить пятками по пластырям для мозолей и по дышащим стелькам с запахом ментола, а когда наконец он сумел подняться, то, хромая, стеная и ревя, как осел на бойне, бросился к стеклянным дверям аптеки и скрылся.

— Простите, а что случилось? — обратился Беппе Трекка к шоферу, вылезшему из кабины длинной желто-черной фуры и курившему сигарету.

Человек выпустил облако дыма и скучным голосом, словно такое случалось на его веку уже миллион раз, ответил:

— Вроде мертвеца в речке нашли.

Кристиано, все еще силившийся задремать, дернулся, словно ему дали под дых. По затылку пробежала дрожь, похолодело под мышками, вспыхнули щеки.

Он закрыл и снова открыл глаза. Широко разинул рот. Попытался расслышать то, о чем переговаривались Беппе и шофер, но мешал гул в ушах.

Ему удалось уловить только одну фразу: "В таких случаях перекрывают движение до приезда властей".

Вот и обнаружили тело Фабианы.

"Моментально".

Он-то надеялся, что оно доплывет моря и его там съедят рыбы, а вместо этого через каких-нибудь четыре часа его находят в двух шагах от его дома.

Кристиано попробовал сглотнуть, но безуспешно. Ему необходимо было стравить. Он вышел из машины, положил руки на теплый капот и опустил голову.

"Ты правда думал, что тело исчезнет, как по мановению волшебной палочки?"

"Надо было ее закопать".

"Ты правда думал, что Бог или добрая фея помогут тебе, потому что ты спасаешь отца?"

"Надо было залить ее в бетон".

"С той минуты, когда ты вошел в тот лес и решил..."

"Надо было облить ее кислотой. Превратить в груду головешек".

"Ты стал..."

Кристиано знал слово.

"СООБЩНИКОМ".

"Надо было разрубить ее на тысячу кусочков и скормить свиньям или псам"

"Ты виновен больше, чем он"

— Кристиано? — окликнул его Беппе Трекка.

"Ты хуже его".

— Кристиано?

"И теперь тебя вычислят. Вычислить тебя им раз плюнуть. Ты пропал".

— Кристиано, ты меня слышишь? Что с тобой?

Он огрызнулся, обнажив верхние зубы:

— Чего тебе на хрен от меня надо, а? — Сжав кулаки, Кристиано внезапно почувствовал неодолимое желание превратить рожу этого козла в котлету.

Социальный работник испуганно отпрянул и вжал голову в плечи.

— Ничего. Ты бледный как полотно. Что-то не так? Тебе плохо?

В горле у Кристиано заклокотало, и, брызгая слюной, он выпалил:

— Отвали! Тебе какая к черту разница, как я себя чувствую? Да кто ты такой? И какого хрена тебе от меня надо? — Говоря это, он заметил, что вокруг них собралась кучка любопытствующих водителей, которые повылезали из машин, уверенные, что перед ними разыгрывается классическая сцена ссоры между отцом и сыном-подростком. Может, надеялись, что они вконец разругаются и дело дойдет до драки.

Как бы ему хотелось держать сейчас в руках увесистую железяку, чтобы проломить все эти дубовые бошки. Хоть бы отделал всех перед тем, как сесть за решетку до конца своих дней.

"Этих убил я. Вот этими руками. Так что, когда придешь в себя — если это случится, козел, — поглядим, кто угрохал больше народу, ублюдочный сукин сын".

Трекка приблизился к нему:

— Кристиано! Послушай...

Но Кристиано Дзена не слушал. Он смотрел на небо, на бурые облака, настолько низкие, что он мог дотянуться до них кончиками пальцев, на эти облака, которые скоро снова прольют воду на эту дерьмовую землю, и почувствовал, как поднимается в воздух, словно внезапно пришельцы засосали его в межпланетное пространство. Голова закружилась, он качнулся, поднял руки к облакам, откинул назад голову и представил, как выпускает наружу все, что держал в себе, всю эту черную злобу, страх, ощущение, что ты ничего не стоишь, что ты последний неудачник на этой планете, самое одинокое и несчастное существо на свете. Наружу. Да, наружу. Он должен был выплюнуть изо рта все мысли, все тревоги, все. И превратиться в черного пса. Черного пса, который бездумно бежит, вытянув лапы, выгнув спину и задрав хвост. Он едва касался земли и парил словно ангел.

"Словно ангел..." — вырвалось у него, потом он со странной улыбкой взглянул на Беппе, на шофера в кожаной жилетке, на кажущихся манекенами водителей и позади них, за шоссе, — на зеленую полоску бурьяна, разделявшую два вспаханных поля, по которой он мог бы бежать до бесконечности, пока наконец не прибежит туда, где он будет свободен. Свободен.

Он еще раз посмотрел на Трекку и метнулся в сторону полей, в невероятном прыжке перемахнул через ограду и на бесконечно долгое мгновение почувствовал, что летит.

Дождь хлестал по зонтам сотен зевак, сгрудившихся на мосту и на обоих берегах, по серебристым прожекторам, рассеивавшим пучки мертвого света по черным волнам реки, по целлофану, под которым скрывался труп, по плащам сотрудников дорожной полиции, по временному навесу, кое- как натянутому в том самом месте, откуда Рита Бальди первой увидела тело, по полицейским машинам и по грузовикам пожарников, по джипам водолазов, по микроавтобусам местных телеканалов и по желтой непромокаемой куртке Человека-падали.

Он был там, у моста, зажатый в толпе.

Полусотней метров ниже красная резиновая лодка сражалась со стремнинами и водоворотами, пытаясь добраться до завернутого в пленку тела.

Взгляд Человека-падали перешел с реки на утыканные зонтиками береговые насыпи, оттуда скользнул на забитое машинами шоссе и на промокших полицейских, поднялся к небу, где кружил вертолет, и, наконец, опустился на его дрожащие руки.

Руки, которые сделали все это...

"Когда муравей находит труп мыши, он не хранит его для себя, как сокровище. Первое, что он делает, — несется как сумасшедший в муравейник и всем объявляет: "Спешите! Спешите! Вы не представляете, что я нашел!" Полчаса спустя мертвое тело полностью покрыто снующими по нему муравьями. Аккурат то же самое с людьми".

Не убей он девчонку, сейчас все эти люди сидели бы по домам. А не мокли бы тут под дождем, чтобы взглянуть на то, что он сделал.

И эту пробку длиной в десять километров тоже он устроил. Эти прожекторы зажег он. И карабинеры приехали по его милости. И он усадит людей за стол, чтобы они о нем написали.

И самое невероятное — то, что никто из присутствующих не мог себе представить, что среди них находится тот, кому Бог повелел это сделать.

"Видите вон того? Хромого калеку, которого вы считаете мелким дерьмом? Дамы и господа, это он. На него Господь возложил эту миссию".

И все аплодируют: "Браво! Браво! Счастливец!"

Это было здорово. Правда здорово.

Человек-падаль вспомнил, что как-то раз Дуччо Пинелли, сварщик из их бригады на "Евробилде", рассказывал им с Рино, что, когда ему было восемнадцать, он, возвращаясь после пьянки в пабе, сбил велосипедиста на дороге в Богоньяно. На место аварии приехала "скорая помощь" и полиция; дорогу, точь-в-точь как сейчас, перекрыли черт знает насколько, и образовалась десятикилометровая пробка.

— Это — самое важное из всего, что случилось со мной за всю мою жизнь, — пояснил он. — Знаешь, сколько народу набирается в десятикилометровой пробке? Тысячи людей. Вы только прикиньте, тысячи людей потеряли четыре часа своей жизни по моей вине! Пропустили встречи, опоздали на работу и кто знает, какие невероятные возможности упустили. Я изменил их судьбу. Начиная с велосипедиста и его семьи. Нет, "важное" — это не то слово. "Важное" — это как будто речь идет о каком-то достижении. Есть другое слово, более точное, но оно мне никак не идет в голову. Вертится на языке...

— Существенное? — подсказал Рино, в изрядном подпитии.

— Точно! Существенное! Я в своей жизни повлиял на судьбу двух, максимум трех человек. Но в день аварии я изменил тысячи судеб. — Он надолго погрузился в молчание, вперив взгляд в пустоту. Потом вдруг добавил: — Может, кому-нибудь даже в лучшую сторону, поди тут узнай. Может, именно благодаря той четырехчасовой задержке они смогли встретиться, познакомиться и полюбить друг друга. — Он потянулся и прибавил: — Да, это был самый существенный момент в моей жизни.

А теперь и Человек-падаль сделал что-то важное. В тысячу раз более важное, чем то, что сделал Дуччо Пинелли, сбив велосипедиста.

Его история попадет на первые страницы газет, а может, даже в новости по телевизору.

Кристиано Дзена сидел в обгорелом кузове "Фиата-127" и смотрел, как, расправив крылья, сотни чаек выводят под дождем широкие спирали над заваленным отбросами котлованом.

Тысячи тонн дымящихся отходов, на которых пировали вороны и чайки, по которым карабкались бульдозеры и грузовики.

Сам того не ожидая, он оказался на свалке.

Бросившись прочь от шоссе и что есть мочи припустив по полям, мимо складов, вдоль оград, оставляя позади лающих ему вслед цепных псов, в какой-то момент он поднял глаза к небу и увидел чаек, кружащих, как стервятники над падалью. Он зашагал вперед по поросшей сорной травой каменистой земле, держась рукой за живот в районе селезенки и низко опустив голову, и оказался перед круглым котлованом шириной почти с километр.

"Все дерьмо свозят сюда".

Кристиано зажег последнюю сигарету из пачки, которую таскал в кармане уже неделю, и затянулся, не испытав никакого удовольствия.

Он обернулся. Через пустые глазницы окошек была видна оставшаяся от солнца фиолетовая полоска.

"Полиция уже наверняка взялась за поиски убийцы".

При мысли о том, что сотни людей там пытались сейчас понять, кто же мог убить Фабиану, Кристиано начинал задыхаться.

Вообще-то он чувствовал себя так с того самого момента, когда отцовский звонок разбудил его среди ночи. Он никак не мог надышаться, и даже если расправлял грудь и делал глубокий вдох, все равно легкие воздухом полностью не заполнялись.

Неожиданно он вспомнил пираний, которых видел в зоомагазине в торговом центре.

Видные рыбины с красными животами. Размером с зубана на две порции. Триста, четыреста граммов.

Кристиано пираньи совсем не нравились. Зависают себе неподвижно посреди аквариума и ничего не делают. Нет на свете более скучной рыбы.

У этой к тому же был особенно тупой вид: морда невыразительная, торчащие изо рта кривые зубы и черные, как лакричные карамельки, глаза. Ее посадили в слишком тесный аквариум, вместе с большой водяной черепахой — зеленой, с оранжевыми пятнами на щеках. Таких держат в ванночках с пластмассовой пальмочкой, пока они не наскучат, а потом сливают в унитаз.

Ну, водяных черепах трогать не надо. Серьезные твари. Хладнокровные. Вообще не мрут. Хоть они и тропические животные, привыкшие жить в теплой воде, но прекрасно себя чувствуют и в холодной, вырастая огромными, как сковородки. В природе редко встретишь более прожорливых и агрессивных животных. Хуже крокодилов — те тоже прожорливые, но, когда насытятся, валятся на берегу, и хоть ты их ногами пинай, они и в ус не дуют. А черепахи, в отличие от них, вечно голодные.

В общем, пиранья и черепаха сидели в крохотном аквариуме в зоомагазине. Черепаха барахтала лапками, как будто совсем не умела плавать, вытягивала шею и потом — цап! — хватала пиранью за плавники своей острой пастью. Она уже отгрызла у нее полхвоста, а от боковых плавников остались одни культяпки.

Кристиано, увидев, что вытворяет это чудовище, побежал рассказать все хозяйке. Но та удостоила его таким же вниманием, с каким оглядывала банки с кормами для золотых рыбок.

Кристиано вернулся к аквариуму, где черепаха продолжала увечить пиранью, которая принимала пытку столь терпеливо и смиренно, что у него сворачивались кишки.

В какой-то момент черепаха, куснув плавник, нацелилась на жаберный карман рыбы. Удар. Еще один. Наконец она вгрызлась в налитые кровью жабры. Оттуда плеснула красная струя, окрасившая в розовый цвет воду в аквариуме. И эта кровь дошла до носа пираньи. Ее глаз загорелся, как монитор компьютера, рыба задрожала, возбуждаясь точь-в-точь как акула, учуявшая кровь жертвы, только это была не кровь жертвы, а ее собственная. Пиранья неожиданно пришла в движение: обнажив ряд острых зубов, она раскромсала черепахе горло с той же легкостью, с какой рвутся капроновые чулки.

Кристиано удалось сачком (он бы ни за что на свете не сунул туда палец) вытащить из воды рептилию до того, как пиранья ее прикончит, и шлепнуть в другой аквариум, полный маленьких неоновых рыбок. Черепаха, сама едва живая, тут же набросилась на рыбешек, заглатывая их целиком, но те целыми и невредимыми выплывали через дырку в горле.

Так вот, Кристиано Дзена в это мгновение ощущал себя точь-в-точь как та пиранья в торговом центре, атакуемая со всех сторон. Когда наконец он почует запах крови, своей собственной крови, он сорвется и устроит кровавую бойню.

Он бросил на землю окурок и подошвой ботинка растер его в кашу.

"А что, если меня кто-нибудь видел?"

Внезапно он понял, что теперь не так уж уверен, что никто не видел, как он кидал труп в реку. Может, там был рыбак, да кто угодно, даже на расстоянии нескольких сотен метров, тогда он пропал.

Кристиано провел рукой по лбу. Лоб покрылся испариной, и вообще он чувствовал себя неважно.

"Меня найдут. Как пить дать найдут.

Погоди!

Стоп! Черт, погоди минутку! Это не ты ее убил! Что на тебя нашло? Не ты ее убил! Это был не ты! Ты ничего не сделал. Только то, что сделал бы каждый сын"

"Каждый сын поступил бы, как я, — пробурчал Кристиано, прижав пальцы к губам. — Они поймут".

"Поймут, как же... Сяду за решетку на всю жизнь".

"Ну почему? Черт!" — Он резко поднялся, и в тот момент, когда он пинал ногой по сплющенной дверце машины, зазвонил сотовый. Он вытащил его из кармана, надеясь, что звонит Данило. Но это был Трекка...

Он не стал отвечать. Тренькнув десяток раз, телефон замолк, и Кристиано еще раз попробовал дозвониться до Данило. Сотовый по-прежнему не отвечал. Он набрал домашний номер.

Длинные гудки. Он звонил, звонил, но никто не подходил.

Кристиано уже совсем было отчаялся, когда неожиданно раздался женский голос:

— Да, алло?

— Алло... — в изумлении ответил Кристиано.

— Кто это?

— Это Кристиано...

Секундное молчание, потом:

— Ты сын Рино?

Кристиано узнал голос. Это была Тереза, жена Данило.

— Да... Можно поговорить с Данило?

Снова пауза, потом Тереза упавшим голосом сказала:

— Ты ничего не знаешь?

— О чем?

— Тебе никто не сказал?

— Нет. Чего?

— Данило... Данило с нами больше нет.

— Как нет? Куда же он подевался?

Он попал в ужасную аварию. Машину занесло, она врезалась в стену и...

Нет, не может быть..

— Он умер? Я не понял, он что, умер?

— Да. Умер. Мне очень жаль..

— Но почему он умер?

— Кажется, он был пьян. Потерял управление... — Голос Терезы словно шел из колодца.

Кристиано отнял телефон от уха, рука бессильно скользнула вниз. Он разъединился, глядя на чаек в небе, на мусор, на столбы черного дыма.

Данило был мертв.

Как сердце Кристиано.

Которое больше ничего не чувствовало. Ровным счетом ничего.

Ему было абсолютно по барабану, что Данило, его приемный дядя, толстяк Данило, умер, разбившись об стену.

Единственное, что пришло ему в голову, — это что теперь он по-настоящему в дерьме.

"Надо сматываться. Я должен найти Четыресыра, и мы сбежим".

Но сначала надо объяснить все папе.

В нескольких километрах от свалки, на реке, надувная лодка карабинеров наконец-то сумела подплыть к трупу.

Толпа разом смолкла, остался только шум барабанящего по зонтикам дождя, жужжание раскаленных ламп, от которых поднимались струйки пара, и гул реки.

С лодки прыгнул спасатель в водолазном костюме, со страховкой и спасательным крутом. На секунду показалось, что пучина затянула его, но вот он вынырнул, и течение понесло его прямо к дереву, в ветвях которого застрял труп. Он обхватил руками тюк, и общими усилиями его подтянули обратно к лодке.

С обоих берегов и с моста сорвалась волна аплодисментов, потерявшаяся в грохоте реки.

Человек-падаль, стоя у парапета, до крови расчесывал себе шею.

"Рамона".

Кто это сделал? Кто завернул ее в полиэтилен и бросил в реку?

"Это не мог быть Бог. Он рук не марает".

Бог всегда действует через других, Он повелевает, а кто-то идет и делает.

"Почему Ты не дал сделать это мне? Я бы понял. Я бы отказался от мысли закончить вертеп. Я все для Тебя сделал".

Он огляделся. Вокруг были сотни промокших людей. Где-то среди них, может быть, стоял и тот, кто бросил тело в реку.

"Кто ты? Где ты? Я хочу с тобой поговорить. Может, ты мне поможешь понять".

Он обхватил руками голову и сжал виски.

Слишком много мыслей кружилось в голове. Слишком много голосов звучало одновременно, оглушая его. Хотя он предчувствовал, что скоро эти разлагающие мозг голоса утихнут и наконец наступит тишина.

В кармане зазвонил сотовый. Он достал его:

— Алло?

— Алло, Четыресыра?

"Хватит!!! Меня зовут иначе, ясно вам или нет?!!" — захотелось ему крикнуть.

— Кто это?

— Это я, Кристиано. Слушай. Это важно. Ты где?

— На улице.

— Увидимся в больнице? Мне надо с тобой поговорить.

— Когда?

— Сейчас. У меня родилась идея. Приезжай поскорее.

Человек-падаль услышал за спиной вой сирены. Он обернулся и увидел, как через толпу медленно пробирается полицейская машина. За расчерченным дождем задним стеклом виднелся силуэт пассажира.

"Это он. Он сбросил в реку труп". Его качнуло, ноги не держали, пришлось схватиться за перила.

— Четыресыра, ты меня слышишь?

— Извини. — Человек-падаль отключил сотовый и двинул следом за полицейской машиной, шатаясь, тяжело дыша, низко опустив голову, с трудом расчищая себе дорогу локтями среди общего безумия, почти теряя сознание от боли в боку и в плече. Все растворилось во тьме, населенной монстрами, которые злились, посылали ему проклятия, замечали его, запоминали его лицо, но все это было не важно: он должен был следовать за тем человеком.

Наконец, выключив сирену, машина остановилась.

Человек-падаль хотел подойти ближе, но полицейский кордон не позволял этого сделать.

Женщина с зонтом и фонариком в руках открыла дверцу автомобиля. Человек вышел, прикрывая голову газетой. Потом они стали спускаться по железной лестнице к реке и скрылись из виду.

Человек-падаль протолкнулся в первые ряды, чтобы следить за ними.

Он увидел, как по длинной железной лестнице они спустились вниз к берегу, где положили Рамону. Увидел, как человек присел на корточки рядом с трупом и закрыл руками лицо.

"Так это отец..."

Он разинул рот, и на мгновение проблеск света озарил его сердце. Потрясенный горем этого человека, дочь которого он убил, он окаменел.

"Что я наделал?"

Но озарение продлилось не больше минуты. Тьма снова заволокла его сердце, и он сказал себе, что никогда не закончит вертеп. Теперь Рамону положат в гроб и зароют в землю.

Все, что он сделал, оказалось бесполезно. Никто не понимал, что она умерла ради великой и важной цели. "Потому что так велит Бог".

Народ начал расходиться по машинам. Представление окончилось.

Девочка в синем плаще, со стриженными под горшок черными волосами и мокрыми от слез глазами, держала за руку мать и хлюпала носом. Человек-падаль остановился, посмотрел на нее, и ему тоже захотелось плакать. Он поднял руку и, всхлипывая, помахал девочке. Та закрылась ладошкой, словно испуганная видом этого долговязого человека, который плакал тайком под желтым капюшоном, но потом помахала ему в ответ.

Они улыбнулись друг другу. "А если это Рино бросил Рамону в реку?" Мысль вспышкой озарила сумеречное сознание Человека-падали.

А если Рино не умер в лесу, как ему показалось? Если он притворился?

Беппе Трекка, запертый в салоне своей "пумы", все еще не мог выбраться с шоссе. Еще полчаса тому назад машины тащились черепашьим шагом, но теперь дело пошло быстрее. Впереди в сотне метров, как мираж, маячил выезд с шоссе.

Он нервным жестом захлопнул крышку сотового.

Сорванец не отвечал.

Это было уже слишком. Что за манеры? Он пытается помочь мальчишке, а тот берет и удирает как сумасшедший. А если с ним что-нибудь случится?

"И у кого возникнут проблемы? У меня!"

Как только Кристиано отыщется, он ему выскажет все начистоту.

"Наверное, к отцу пошел. Куда еще он мог отправиться? А если его не будет в больнице? Если этот балбес сбежал?"

Было такое ощущение, что его душит удав. Беппе ослабил узел галстука, расстегнул воротничок на рубашке и задышал полной грудью, пытаясь прогнать прочь тревогу.

"В придачу еще и ксанакс закончился"

В этой треклятой машине нечем дышать. Он открыл окно, но лучше не стало. Из-за этой бесконечной пробки ему было так плохо. Он чувствовал, что вскипает.

Беппе съехал на запасную полосу, включил аварийку, достал с заднего сиденья зонтик и вышел из машины.

"Это всего лишь приступ паники. Примешь капли, и все пройдет"

Он оперся рукой о капот, словно изнуренный долгим марафоном бегун, и огляделся. Серое как свинец небо. Гудящие машины. Непрекращающийся дождь.

"Зачем я все еще здесь? Мне надо ехать в Буркина-Фасо".

Будет лучше отправить Кристиано в интернат. Беппе все, что мог, уже сделал. Все, хватит с него.

"И вообще... Я свободный человек".

Он ни от кого не зависел. И от него никто не зависел. Он сам выбирал, что делать со своей жизнью. Сам решил вести холостяцкую жизнь, чтобы свободно путешествовать, открывать для себя новые миры, новые культуры.

"И какого хрена меня занесло на эту унылую равнину? Помогать людям, которые не хотят, чтобы им помогали. Если кто и нуждается в помощи, так это я. Ни одна собака не поинтересуется, каково на душе у этого несчастного! Даже кузина, хоть бы раз позвонила..."

Беппе глянул на неподвижный ряд машин. В десятке метров от него стояла малолитражка. За рулем сидел монах. На заднем сиденье — два внушительных сенбернара, от дыхания которых запотели стекла.

Обомлев, Беппе воззрился на монаха.

"Мне надо с ним поговорить. Немедленно"

Он подошел к машине и постучал в окошко. Человек за рулем от неожиданности подскочил в кресле.

— Простите, простите. Я не хотел вас пугать.

Стекло опустилось.

Он увидел худощавое, обрамленное гладкой седой шевелюрой лицо. Смуглая кожа. На длинном носу — узкие очки.

— Вам нужна помощь?

— Да.

— Проблемы с машиной? — Сторожевые псы высунули наружу свои морды, словно чтобы посмотреть, что это за тип, а потом принялись радостно обливать слюной сиденье водителя.

— Изольда! Тристан! Хватит! Место! — прикрикнул на них монах и снова обернулся к Трекке. — Уже три часа сидят здесь взаперти...

— Можно я сяду в машину? Мне надо исповедаться.

Монах нахмурил брови:

— Простите, я не понял?

— Вы должны меня исповедать.

— Здесь? Сейчас?

— Да, сейчас. Прошу вас... — взмолился социальный работник. И, не дожидаясь ответа, сел к нему в "рено-эспас".

Млечный свет фонарей заливал широкую лестницу больницы "Сакро Куоре". Человек-падаль припарковал мотороллер. Из-под кепки и замотанного в несколько оборотов шарфа виднелись только его глаза. Сгорбившись и хромая, он вошел в полупустынный вестибюль больницы. Кристиано стоял у лифта.

Он подошел к мальчику:

— Вот он я.

Тот в первый момент как будто не признал его. Но потом взял за руку:

— Что с тобой случилось?

Человек-падаль собирался выдать ему заготовленную заранее идиотскую небылицу ("Я упал с мотороллера"), но тут его посетило озарение.

Он потупил взгляд.

— Меня побили.

Кристиано отступил на шаг и сжал кулаки, словно боксер на ринге.

— Кто?

— Парни на мотоциклах подсекли меня и поколотили кулаками и ногами.

— Когда это случилось?

— В воскресенье вечером. Я ехал к Данило...

— Кто это был? — Гримаса ненависти исказила черты лица Кристиано. — Скажи мне правду. Это был Теккен? Теккен это сделал?

"Он клюнул"

Тут Человек-падаль, как искушенный актер, кивнул головой.

— А почему ты мне не позвонил?

— Не знаю... Когда они уехали, я сел на мотороллер и вернулся домой. А потом не мог встать с кровати.

— Почему ты ничего мне не сказал, когда мы говорили по телефону?

Четыресыра пожал плечами.

— Ты должен был мне рассказать, Четыре. Теккен побил тебя, потому что ты мой друг. У него зуб на меня, а отыгрался он на тебе. Этот ублюдок мне за все ответит. Клянусь Богом, ответит. — Кристиано посмотрел на его щеку с огромным фиолетовым фингалом: — Ты врачу не показывался?

Человек-падаль попытался замять тему:

— Пустяки... Я в порядке.

Кристиано потрогал ему лоб.

— Да ты горишь. У тебя температура. На ногах не держишься... Здесь есть отделение скорой помощи...

— Нет! Я сказал тебе, нет. Меня куда-нибудь упекут. Они спят и видят...

Кристиано втянул воздух через ноздри.

— Ты прав, Четыресыра. Меня тоже хотят запихнуть в интернат. Послушай-ка, у меня родилась идея. Хорошая...

Человек-падаль не слушал его. Побелев, он скрежетал зубами, словно хотел стереть их в порошок, и раздувал щеки. Уже третий раз Кристиано называл его "Четыресыра", и это не шло ни в какие ворота. Больше никто не должен был так его называть. Никто и никогда.

Он еле удержался от того, чтобы не схватить его и не шмякнуть о стеклянную стену холла, крича: "Никто! Никто не должен меня так называть. Понял?! Никто!"

Вместо этого он пару раз хлопнул себя по лбу и, горько вздохнув, буркнул себе под нос:

— Ты не должен меня так называть.

— Что? — Кристиано не расслышал его за своими словами. — Что ты сказал?

— Ты не должен больше меня так называть.

Кристиано недоуменно поднял бровь:

— В каком смысле, извини?

Человек-падаль два раза стукнул себя по бедру и опустил глаза, как нашкодивший ребенок.

— Как ты только что меня назвал. Больше так не называй.

— Так — как? Не хочешь, чтобы я звал тебя Четыресыра?

— Да. Мне неприятно. Прошу тебя, не делай так больше.

"Так-так, значит, это ты Четыресыра".

Кристиано так и слышал голос Теккена и его дружков, когда они избивали его друга.

"Славный у нас сырок"

Вот почему он не хочет больше слышать это имя.

"Теккен, кусок дерьма, за это ты мне заплатишь".

Он подошел к Четыресыра и крепко обнял его, чувствуя сквозь куртку, что тот превратился в дрожащий скелет. И еще от него воняло.

Все эти дни он был один. Мучился, как собака. Без еды. Без чьей-либо помощи.

Кристиано представил, как Четыресыра лежит на кровати в этой своей конуре. Горло сжалось, словно он проглотил морского ежа.

Дрогнувшим голосом он сказал:

— Обещаю. Я больше никогда не буду тебя так называть. Не волнуйся.

И услышал, как тот пробубнил в ответ:

— Я — Человек-падаль.

Кристиано отстранился и поглядел ему в глаза.

— Как ты сказал?

— Человек-падаль. Теперь меня так зовут.

"Приехали. Он тронулся".

Рино в коме. Данило мертв. А у Четыресыра окончательно поехала крыша.

Может, он после этих побоев совсем свихнулся.

— Послушай... — Кристиано старался говорить ясно и медленно. — Послушай, что я тебе скажу. Мы с тобой должны смотаться отсюда... Если не дадим ходу, все это плохо кончится. Я точно знаю.

— И куда мы отправимся?

Кристиано снова обнял Четыресыра, чтобы шепнуть ему на ухо. За стеклянными дверьми бара компания врачей за столом смеялась, глядя на бармена, который клал монету себе на локоть, подбрасывал и потом ловил ее на лету.

— В Милан. Мы поедем в Милан. Послушай. Мне сказали, что в подземельях Милана живет куча народу. Люди, которые не хотят жить с теми, кто наверху. У них есть король и что-то вроде армии, которая живет в туннелях метро и решает, можешь ли ты войти. Думаю, тебя вначале испытывают. Но мы с тобой пройдем испытания. И потом мы найдем тихий уголок, где сможем устроить себе дом. Ну, знаешь, место с потайным входом, о котором знаем только я и ты. Внутри сделаем себе кровати и место для готовки. А по ночам будем выбираться наружу и, пока все спят, искать себе все необходимое. Что скажешь? Нравится моя идея? Неплохая, верно?

Кристиано прикрыл глаза, уверенный, что Четыресыра ни за что не поедет с ним. Он никогда не оставит свой городок и свой дом.

Вместо этого он услышал, как тот прошептал:

— Хорошо. Поехали.

Человек-падаль плакал на плече у Кристиано.

Наконец кто-то сказал ему, что делать. Кристиано, его друг, был здесь, с ним, и он его никогда не покинет...

Да, они должны уехать в Милан и жить там под землей. И больше никогда не возвращаться. Никогда. Забыть все. Рамону. Дождь. Лес.

От чудовищности того, что он совершил, закружилась голова, и ему показалось, что под ногами разверзлась бездна. Он схватился за Кристиано, вытер слезы и спросил:

— А Рино? Как мы поступим с Рино? Оставим здесь?

— Пойдем к нему. — Кристиано протянул ему руку. — Давай я помогу тебе.

Человек-падаль крепко сжал руку мальчика.

"...Но, падре, как вы считаете, если я пошлю ей сообщение, я нарушу обет? По сути, ведь я ее не увижу..."

Беппе Трекка и монах сидели в машине на аварийной площадке, в то время как дорога слева от них наконец ожила. Дождь барабанил по металлическому корпусу "рено"

Беппе обо всем ему рассказал. Про ночь. Про Иду. Про Марио. Про аварию. Про иммигранта. Про обет. Про чудо. Это было сущее избавление.

Монах молча слушал его.

Теперь он развел руками.

— Сын мой, что я могу тебе сказать.. Обет — это торжественное обязательство перед Богом. Нарушить его — тяжкий проступок. — Он поглядел Беппе прямо в глаза. — Очень тяжкий. Все остальное должно отойти на второй план, чего бы это ни стоило...

Трекка, убитый горем, отодвинул от себя морду сенбернара, который принял его за леденец.

— Значит, даже сообщение нельзя?

Монах покачал головой:

— Бог вразумил тебя. Он дал тебе возможность не вступать на дурной путь. Ты бы разрушил семью. Оскорбил друга. Господь вернул тебя на путь истинный. Тебе посчастливилось. Всякий раз, как у тебя появится желание нарушить обет, молись — и ты обретешь силу, чтобы устоять.

Социальный работник вздохнул:

— Я так и делал. Я молился. Но у меня ничего не выходит. Она — часть меня. Я смогу жить только рядом с нею.

Монах взял его за руку и крепко сжал ее.

— Мальчик мой, прекрати! Послушай меня. Ты был избран Всевышним. Твоя молитва была услышана. Ты стал свидетелем чего-то безмерного. Думаешь, Бог каждый день творит чудеса? Забудь эту женщину. Теперь у тебя есть миссия. Рассказать свою историю другим, как только что поведал ее мне. — И, охваченный внезапным волнением, он тряхнул Беппе за плечо. — Поедем со мной. Беппе съежился и, робея, спросил:

— Куда, падре?

— В Швейцарию. В Сент-Уайен, в странноприимный дом у перевала Сен-Бернар. Я познакомлю тебя со своим духовным начальством. Ты понимаешь, насколько твоя история может быть поучительна для молодежи? В обществе, которое утратило веру, ты — как маяк, сияющий во тьме. Чудеса для того и нужны, чтобы вернуть людям надежду.

Трекка высвободил руку:

— Отличная мысль. Мне надо только машину запереть. Я мигом.

Кристиано Дзена и Человек-падаль опустились на колени у кровати Рино. Дождь бесшумно стучался в двойные стекла окон. Время от времени входила медсестра и в полумраке, как привидение, проскальзывала по палате.

Рино, лежавший в том же положении, в котором Кристиано видел его в прошлый раз, казался не таким бледным, а синяки вокруг глаз превратились из фиолетовых в ярко-алые.

Четыресыра (у Кристиано язык не поворачивался называть его идиотским новым именем) сжимал Рино за руку:

— По-твоему, он может нас слышать?

Кристиано пожал плечами:

— Не думаю... Не знаю... Нет... — Он должен рассказать Четыресыра про лес. Про Рино и Фабиану. Четыресыра был единственный человек, кому он мог об этом поведать. Единственный, кто его поймет. Он собрался с духом.

— Послушай... Я должен тебе кое о чем рассказать... — Но он запнулся.

Четыресыра смотрел на Рино так пристально, словно общался с ним без слов, а потом, не оборачиваясь, сказал:

— Твой отец — большой человек.

— Почему? Четыресыра сжал губы.

— Потому что он меня спас.

— Когда?

Он принялся почесывать себе щеку.

— Все время спасал. С самого первого раза, когда мы познакомились в колледже. Меня затолкали в бочку и стали катать по двору. А он пришел и спас меня. Он даже не знал, кто я такой.

Кристиано на самом деле очень мало знал о школьных годах отца, когда они познакомились. Рино рассказал ему, что в ту пору у Четыресыра не было тиков и хромоты, он был только слегка чудаковатый.

— А потом он помог мне после того, как меня ударило током на реке... Когда меня выписали из больницы, я ходил на костылях. И он возил меня на машине. Однажды он привез меня на пустырь, где теперь склад запчастей "Опеля", отобрал костыли и сказал, что если я хочу вернуться домой, то должен шагать без них. И если у меня не получится идти, то я могу добираться ползком, его задолбало нянчиться со мной, я прекрасно могу ходить сам, а все проблемы — только в моей гнилой башке.

— И что?

— Потом он сел в машину и уехал, оставив меня одного.

— И что случилось?

— Я черт знает сколько провалялся на земле. Высоко надо мной тянулись линии высокого напряжения, я слышал гудение быстро бегущего тока. Если смотреть с земли, эти провода казались струнами гитары. Хорошо, у меня с собой была пара кексов в целлофановой упаковке. Я их съел. Потом, лежа на земле, я увидел, как из-за пшеничных колосьев выглядывает темная горбатая фигура. Это было чудовище. Оно не двигалось. Стояло на месте. И смотрело на меня. На нем был длинный-предлинный черный балахон, а лицо было как у ворона. С черным клювом и перьями вот здесь. — Он показал себе на плечи. — Он мне ничего не делал. Только сверлил своим недобрым взглядом. Рукава у него на одежде были длиннющие, до самой земли. Потом он приблизился, и из-под рукавов выглянули концы костылей, знаешь, с пластиковыми накладками, чтобы не поскользнуться. — Он сделал паузу и вздохнул. — Это была Смерть.

Кристиано в молчании выслушал всю историю, но на этом месте не удержался от вопроса:

— Это папа тебя так разыгрывал?

— Нет. Это была смерть. Она дожидалась, когда я умру. Но я закрыл глаза, а когда открыл их, ее больше не было. И тогда я встал и пошел. Я говорил своим ногам: "Шагайте! Шагайте!" — и они шагали. А потом передо мной вырос твой отец, куривший сигарету, опершись о капот "рено-5" Я обернулся: Смерти больше не было.

— Это ты заставил ее уйти, когда встал на ноги.

— Нет. Это был твой отец. Твой отец прогнал ее.

Кристиано взял Рино и Четыресыра за руки, уткнулся головой в простыню и заплакал.

Человек-падаль гладил по голове сотрясаемого рыданиями Кристиано и в ужасе неотрывно глядел в темный угол палаты.

Он рассказал не всю историю. Не смог. Смерть была там, с ними. Он видел ее. Она была в палате. Притаилась в правом углу. За тележками с мониторами. Сливалась с тенью, но это была она. Такая же, что и тогда в поле, тот же клюв и те же перья на плечах, те же длиннющие руки с металлическими костылями.

Человек-падаль застыл в ужасе. Во рту пересохло.

"Знаю, ты пришла за Рино. Пришла забрать его".

"И все это мне? Сент-Уайен, странноприимный дом, бернардинцы! — Беппе Трекка вел машину и говорил сам с собой громким голосом. — Послушать его, так я должен ехать в Швейцарию, забираться черт знает куда в горы, чтобы, как последний идиот, рассказывать по Иду и про кемпер. Вот это уж нет!"

Он сел в машину и на полной скорости промчался мимо монаха, который как раз отвел в сторонку своих псов. Для надежности он посмотрел в зеркало заднего вида, не преследует ли его служитель культа. Никого.

Как бы то ни было, монах однозначно дал понять, что обет нарушать нельзя. Это было очень серьезное ослушание. Он посмотрел на Беппе с недвусмысленным выражением — тем самым выражением, с которым встретит его Господь, когда Беппе постучится в двери рая. Так что никаких контактов с Идой, никаких CMC, ММС, никаких писем и тому подобного. Никто не мог ему помочь, пора было в этом себе признаться. Это была только его проблема. С которой он должен был разобраться, как мужчина и как верующий.

И был один только способ с ней разобраться. Скрыться. Завтра он отвезет Кристиано к судье, после чего, собрав чемоданы, вернется в Ариччу, а оттуда улетит в Африку.

Он затормозил перед больницей в тот самый момент, когда оттуда выходили Кристиано и Четыресыра."Теперь-то он меня выслушает"

Он бибикнул. И закусил губу. Забыл, что здесь больные.

Кристиано подошел к машине. Глаза у него были красные. "Видать, плакал"

Желание высказать ему все начистоту улетучилось. Он открыл дверцу и позвал Кристиано в машину.