"Маг и кошка" - читать интересную книгу автора (Сташефф Кристофер)

Глава 8

— Ты что же, подкармливал ее под столом? — грозно вопросил отец.

— Ой, гляньте! — возопил Моти. — Да это девка! Не дружок, а подружка! Подружка Антония!

— Антоний — кошачий угодник! — осклабился Кемаль — так, что его слова прозвучали двусмысленно.

— Отпусти ее, она будет ловить крыс! — вскричал Антоний. — Отпусти! — Он бросился к Моти, хотел забрать у него кошку, но тот отбежал и издевательски воскликнул:

— Хочешь взять ее? Ну тогда поймай!

И он перебросил кошку Барадару.

Балкис испуганно мяукнула, попробовала развернуться на лету, но Барадур ухватил ее за хвост. Жуткая боль сковала позвоночник кошки. Она взвизгнула, фыркнула, расставила в стороны передние лапы, выпустила когти. Барадур захохотал:

— Ага! Наш младшенький хочет поиграть в мячик! Давай поиграем. Поберегись! — крикнул он и раскрутил кошку за хвост. — Лови, Моти!

Антоний бросился на Барадура, тот ударился о стену, разжал пальцы, и Балкис обрела свободу. Она бросилась к крысиной норе, но налетела на чьи-то ноги. Грубые руки потянулись к ней, зазвучали жестокие крики, но все же ей удалось добраться до отверстия норы. Она уже наполовину скрылась в норе, когда кто-то из братьев схватил ее за хвост. Балкис развернулась и цапнула обидчика за руку. Тот резко отдернул руку и взвыл от боли.

— Вот сучка! Поглядите, как она меня цапнула!

Конечно, он был не прав, обозвав Балкис «сучкой» — она не была собакой, да и стервой тоже не была, но она не собиралась объяснять человеку его ошибку, тем более что остальные на ее Укус особого внимания не обратили. Они были заняты другим. Балкис услышала крики и звуки ударов. Осмелившись выглянуть из норы, она увидела, как братья размахивают кулаками. Но вот один из старших отлетел к стене, и Балкис увидела Антония, глаза которого яростно сверкали. Он развернулся и три раза подряд резко ударил Филиппа. Тот попятился, зашатался и упал, а Антоний уже повернулся к Кемалю, но тут к нему сзади подскочил Барадур и схватил за руки. Барадур издал победный вопль, рванул Антония на себя, а Кемаль принялся жестоко избивать младшего брата.

Моти и Филипп валялись на полу, сжимали головы руками и стонали. Они бормотали что-то насчет того, как здорово Антоний дерется, если его разозлить. Балкис смотрела и не верила собственным глазам. Она гадала, почему отец не прекратит избиение Антония, но отец только стоял рядом и мрачно и довольно кивал.

— Ты запомнишь, где твое место, Антоний, — процедил он сквозь зубы, — и больше никогда не посмеешь поднять руку на братьев! — Он повернулся к тем двоим, что лежали на полу. — Ну-ка поднимайтесь, хватит валяться. Можете отомстить ему — по очереди. Проучите своего младшего братца!

«Сколько же можно, — возмущенно думала Балкис, — сколько можно издеваться над человеком!» Она гадала, сколько раз Антонию приходилось выносить побои и насмешки, и восхищалась его выдержкой.

Средние братья, пошатываясь, поднялись с пола и хмуро шагнули к своей жертве. Кемаль, одарив Антония своей порцией ударов, отошел в сторону. Барадур по-прежнему держал Антония за руки, а тот только стонал, но не кричал от боли и не просил пощады. Но это, похоже, только сильнее злило братьев, и они пуще прежнего колотили Антония.

Балкис попятилась, трепеща от страха и гнева. Никто бы ее не услышал, если бы она взялась увещевать этих жестоких людей. Ей хватило ума не превратиться в девушку у них на глазах — это уж точно не спасло бы ее друга. И все же…

Балкис умолкла. Она никак не могла придумать рифму, хотя знала, что хочет сказать, но слова никак не складывались в нужную фразу, не слушались ритма. И чем отчаяннее Балкис старалась сочинить последнюю строку, тем упорнее она ей не давалась. Кошка-девушка обреченно обшаривала память, пыталась припомнить какое-нибудь знакомое стихотворение…

Тщетно. Она опоздала. Избиение закончилось, отец открыл дверь нараспашку, и братья, подтащив Антония к порогу, вышвырнули его во двор. Юноша упал лицом в снег. Отец встал на пороге и грозно прокричал:

— Убирайся прочь! Нынче будешь спать со скотиной! Там и место такому наглецу! Всякий, кто забывает об уважении к старшим, не имеет права ночевать в доме!

С этими словами отец отошел назад и захлопнул дверь.

Балкис не в силах была поверить собственным ушам. Неужто этот человек совсем не боялся за своего сына, нисколько не заботился о нем? Антоний был жестоко избит, он запросто мог умереть! Неужели отец его ни капельки не любил?

Ответ не заставил себя ждать. Нет, отец любил Антония, но еще больше он любил свою власть в семье.

Балкис опрометью бросилась в обратный путь по простенку. Она дрожала от страха за своего друга. Наконец она протиснулась в щель между досками и помчалась к тому месту, где на снегу лежал Антоний. Подбежав, она оторопела от ужаса: снег около губ юноши был забрызган кровью. Как только старшие братья могли так безжалостно избить младшего?

Кошка присела около стонущего юноши и ощутила собственную беспомощность. Чем кошка могла помочь человеку?

Конечно, сейчас ей следовало принять человеческое обличье. Бояться отца и братьев Антония не стоило — ведь они остались в доме. Праздновали победу и пересмеивались, похваляясь друг перед другом тем, кто из них сильнее побил Антония, да еще небось приправляли свое торжество брагой. От возмущения у Балкис прибавилось сил. Двор завертелся волчком, все вокруг стало меньше, и вот уже на коленях возле Антония оказалась не кошка, а девушка. Юноша, теперь казавшийся Балкис не таким большим, как раньше, застонал от боли, прижал руку к животу. Балкис испугалась. На счастье, похититель завернул ее в ее собственный плащ перед тем, как вынести из дворца. Балкис сорвала с себя плащ и укутала им Антония. Морозный ветер тут же набросился на нее, но ее сорочка была соткана из шерсти, и потому она не должна была замерзнуть по пути до амбара.

— Вот так, — проговорила она. — Мой плащ тебя согреет. Ну, вставай, вставай, я не смогу нести тебя, а тебе нужно уйти со двора в амбар как можно скорее!

Расслышав незнакомый человеческий голос, Антоний вздрогнул и приподнял голову. Невзирая на боль, он вытаращил глаза и ахнул.

Балкис мысленно выругалась. Неужели девушка — такое невиданное зрелище?

Да. Для юноши, который вырос рядом с отцом и четырьмя братьями, это было воистину невиданное зрелище. Что ж, придется ему к этому зрелищу привыкнуть. Балкис наклонилась, плотнее закутала Антония в плащ и прикрикнула на него:

— Да вставай же! Не перебили же они тебе кости!

Но Антоний только таращился на нее, оторопело выпучив глаза. Наконец он обрел дар речи и, запинаясь, проговорил:

— Кто… Кто ты… такая?

— Меня зовут Балкис, и я пришла, чтобы не дать тебе замерзнуть насмерть. Так ты поднимешься или нет?

Антоний приподнялся и встал, но тут же пошатнулся. Балкис подставила ему плечо, он оперся на него, и девушке стало тяжело, очень тяжело. Он посмотрел на нее, часто моргая, и изумленно спросил:

— Как ты здесь оказалась?

— На своих двоих пришла. То есть на четырех, — буркнула Балкис и честно добавила: — Правда, мне немного помогли волшебные человечки.

— Волшебные человечки? — Антоний не без труда отстранился, и в его глазах появился суеверный страх. — Но ведь я бы наверняка тебя заметил! Хоть кто-нибудь должен был тебя заметить! — Он нахмурился. — И при чем тут — «на своих четырех»?

— Иногда я превращаюсь в кошку, — в отчаянии выпалила Балкис и потянула Антония к амбару. — Пойдем же! Если ты можешь стоять, значит, и идти сможешь.

Антоний сделал пару шагов, но снова пошатнулся, и Балкис пришлось поддержать его и помочь ему выпрямиться.

— Ты умеешь превращаться в кошку? — переспросил Антоний, широко раскрыв глаза. — Никто не может превращаться в кошку!

— Ой, тогда лучше крепче стой на двух ногах! — взмолилась Балкис.

Антоний не без труда выпрямился, а девушка вспомнила о том, как, будучи кошкой, едва доставала головой до его лодыжки, вспомнила, каким огромным казался ей крестьянский дом, о том, как мерз у нее живот, когда она бежала по снегу — и конечно, все кругом сразу выросло, а теплая ночная сорочка плотно прилегла к коже Балкис и превратилась в шерсть.

Антоний вскрикнул и попятился, но ухитрился удержаться на ногах — правда, с большим трудом.

Балкис поспешно превратилась в девушку и бросилась к нему, чтобы поддержать.

— Ты помогал мне, когда мне нужно было набраться сил, — сказала она. — Ты дарил мне свою дружбу и угощал парным молоком. Позволь же мне отблагодарить тебя за твою доброту. Пойдем в амбар.

Антоний послушно побрел, опираясь на плечо Балкис. Он шел потупившись, отдавшись на волю целой гаммы чувств — суеверного страха, восторга и еще кое-каких эмоций, из-за которых Балкис вынуждена была смущенно отворачиваться. По ее телу вновь разлилось странное тепло.

— Хватит на меня таращиться!

«Уж не влюбился ли он в меня?» — подумала Балкис, но тут же раздраженно отбросила эту мысль.

— Так ты была Киской, моей маленькой подружкой? — прошептал Антоний.

— И была, и остаюсь ею! А еще я дура, которой взбрело в голову утешить тебя, когда твои братья подсмеивались над тобой. Если бы я не пришла в дом, они бы тебя на побили!

— Ох, все равно бы побили, — вздохнул Антоний. — Не сегодня — так завтра или послезавтра, не из-за тебя — так за то, что я пролил молоко, или неправильно сказал строчку стихов, или встрял без очереди. — Он гордо улыбнулся. — Ты хотя бы дала мне повод вступиться за тебя и дать сдачи.

Балкис изумленно глянула на него. Он дал сдачи, но за этого его так жестоко поколотили, и он, оказывается, этим гордился?

— Почему ты не убежишь отсюда? — невольно вырвалось у Балкис, и она тут же стыдливо отвернулась. — Прости, я не хотела. Это не мое дело.

— А тебя чуть на клочки не разорвали за то, что ты хотела меня порадовать, — мрачно проговорил Антоний. — Думаю, ты имеешь право знать, почему я тут живу.

— Потом, — прошептала Балкис. Они подошли к амбару, и она отодвинула засов и приоткрыла дверь. — Постой, — распорядилась Балкис, обернулась, закрыла дверь, задвинула засов. — Сможешь забраться на сеновал? — спросила она, снова подставив Антонию плечо.

— Думаю, да, — ответил Антоний и действительно сумел влезть на гору сена с помощью Балкис. Он обессиленно упал, а Балкис сбежала вниз по приставной лесенке, взяла в коровьем стойле ведро с водой, вернулась на сеновал, смочила водой платок и вытерла раны Антония.

— Усни, если можешь, — ласково проговорила она и запела колыбельную, которая на самом деле представляла собой усыпляющее заклинание, призванное даровать Антонию целебный сон.

Но она не успела допеть и первой строчки, как Антоний взял ее за руку.

— Я тебе не ответил, — сказал он.

— Как — не ответил? Что ты мне не ответил?

— Ты спросила, почему я остаюсь здесь. — Он закрыл глаза, откинулся на сено и вдруг стал как бы намного старше. — Потому, — устало проговорил он, — что мне больше некуда идти. Какие бы они ни были грубые и жестокие, они — моя семья. Как бы я смог жить без них?

— Куда как лучше, чем живешь теперь, — с горечью произнесла Балкис. — Поспи, поспи, пусть твои раны затянутся.

Она снова запела, и Антоний закрыл глаза. Балкис вдруг подумала о том, что могла бы вплести в колыбельную еще одно заклинание, и тогда, проснувшись, Антоний был бы влюблен в нее…

Нет! Балкис умолкла и рассердилась на себя. Зачем ей это было нужно — чтобы он полюбил ее? Допустим, он полюбит ее, но что в этом будет хорошего, когда она будет понимать, что это — всего лишь действие приворотных чар? «Подожди, — сказала она себе. — Дождись настоящей любви».

«А что, если это и есть настоящая любовь?» — спросил внутренний голос. Балкис не смогла ответить на этот вопрос и вновь запела колыбельную. Антоний стал дышать ровнее и спокойнее. Убедившись в том, что он крепко спит, Балкис провела мокрым платком по тем царапинам, которые еще не успела протереть, затем расстелила платок на сене для просушки, забралась под плащ, прижалась к Антонию. «Чтобы согреться», — уговорила она себя. И все же она не удержалась и потрогала крепкий бицепс Антония, провела рукой по его груди — и отдернула руку, будто обожглась. Балкис закрыла глаза, велела себе спать, но продолжала думать о мужчине, что лежал рядом с нею, и сон не шел к ней.

Проснувшись, Балкис увидела прямо перед глазами нити домотканого полотна и удивленно уставилась на эту ткань, гадая, откуда она взялась. Она приподняла голову — и все события вчерашней ночи всколыхнулись в памяти. Антоний смотрел на нее — и Балкис испугалась, но в его взгляде были только нежность и восхищение. И все же девушку вновь обдало волной жара, и это чувство было и пугающим, и прекрасным одновременно.

Внизу замычали коровы.

Радуясь тому, что неловкое молчание прервано, Балкис спросила:

— Тебе не пора их подоить?

— Они могут и подождать немного, — ответил Антоний. — Только-только рассвело, а солнце взойдет через час.

— Почему ты так смотришь? — резковато спросила Балкис, недовольная собой из-за того волнения, что сильнее овладевало ею. — Женщин ни разу не видел?

— Видел, но редко, — признался Антоний. — Это случается только тогда, когда мы спускаемся в город, на ярмарку — после урожая и весной, когда сходит снег. Но мне никогда не доводилось видеть такой хорошенькой девушки, как ты.

Это было сказано спокойно, без тени лести, а Балкис все же затрепетала, но сумела усмехнуться и проговорила:

— Если бы ты видел больше девушек, я бы не показалась тебе красавицей.

— О, не думай так, — покачал головой Антоний. — Я бы все равно решил, что ты красива, потому что это так и есть.

Балкис посмотрела ему в глаза и поняла, что он не лжет. Она заставила себя отвернуться, подумав о том, что Антоний — воплощенная наивность.

— Наверняка того и гляди явятся твои братья, чтобы вывести скот.

— До восхода солнца они не придут, — возразил Антоний. — Зимой только я встаю в такую рань.

Балкис повернула голову и устремила на него возмущенный взгляд, но заставила себя улыбнуться.

— Неудивительно, что ты не смеешь уйти. Как они только обойдутся без тебя?

Антоний в тревоге взглянул в сторону двери. У Балкис сердце екнуло — она и не думала, что он примет ее слова всерьез, и сама ответила на заданный вопрос:

— Но ведь, с другой стороны, покуда ты был маленький, каждый из братьев, в свою очередь, должен был научиться доить коров. Верно?

— Верно, — подтвердил Антоний. — Но они так давно этим не занимались…

— А я уверена: этот навык не забывается.

Антоний с улыбкой посмотрел на нее:

— А ты хоть раз доила корову?

— Доила, — ответила Балкис и вспомнила о своих приемных родителях, о корове по кличке Пеструшка. — Не сомневаюсь, у меня бы получилось. — Она приподнялась и села. — Если хочешь, я подою коров за тебя — ты, наверное, еще слишком слаб.

— Нет! — воскликнул Антоний. — У тебя такие чудесные, нежные руки, не стоит их пачкать! Да и чувствую я себя неплохо. — Он потянулся и встал. Пошевелил руками, удивленно посмотрел на них.

— Да мне совсем хорошо! Как же так? Братья меня отколотили на славу, а прежде я никогда так быстро в себя не приходил!

Но тут он вспомнил о способности Балкис менять обличье и устремил на нее взгляд, полный восторга и страха.

— Да, я кое-что смыслю в волшебстве, — призналась девушка. — Вчера на ночь я тебе спела песню, и в ней было целительное заклинание.

— Ну тогда, — с усмешкой проговорил Антоний, — ты должна знать, что я вполне здоров и сам могу заняться дойкой.

— Ну ладно, — буркнула Балкис и направилась к лесенке. — Если так, то я тебе только помогу.

— Нет! — встревоженно вскричал Антоний. — Что, если тебя увидят мои братья?

Его искренняя забота тронула сердце Балкис, но она насмешливо отозвалась:

— А всего минуту назад ты меня уверял, что они меня не увидят.

— Ну… да… но это если бы мы были на сеновале, — объяснил Антоний. — Тогда бы у тебя было время снова обратиться в кошку. — Сказал — и сам испугался. — Но и тогда они стали бы гоняться за тобой и мучить тебя!

— Хочешь сказать, что мне лучше уйти? — негромко спросила Балкис.

Антоний отвел взгляд.

— Мне бы этого не хотелось — но тебе и вправду лучше уйти. Ради того, чтобы уцелеть, остаться в живых.

— Но тогда и тебе стоит уйти отсюда, — тихо вымолвила Балкис.