"Пауки" - читать интересную книгу автора (Словин Леонид)Глава 1Израильская зима была в разгаре. Я сидел у окна в снятой мною небольшой квартирке в Южном Иерусалиме. Смотрел вдаль и чуть вверх. Прямо передо мной красовалась вершина одного из иерусалимских холмов — Байт ва-Ган. Ниже по склону двигались дорожно-строительные машины. Там прокладывали новое шоссе. Стоял теплый зимний день. Чуть мягче обычного. Голубое, без единого облачка, небо. Зеленела трава. Я вынул из стола бинокль, поднес к глазам. Оптика имела двадцатидвукратное увеличение. Интересовавшая меня вилла мгновенно возникла в объективе. Я мог запросто коснуться антенны, заглянуть в каждый из многочисленных балконов, балкончиков… Вилла была по-прежнему пуста. Ни адвокат Ламм, ни Окунь, ни Ургин — никто из группировки, стоявшей за фирмой «Алькад», так и не появился здесь… Не приезжал и Пастор, которого, по моим данным, московская железнодорожная милиция на Павелецком отпустила на третий день, и он спокойно выехал за границу. Сам глава группировки — Отари О'Брайен, скромный российский миллионер и подданный небольшой европейской державы, — тоже пребывал неизвестно где. Он подолгу не задерживался ни у себя в Бельгии, ни в какой другой стране. И лишь время от времени по одному ему известным мотивам пересекал земной шар в разных направлениях… «Приедет ли он сюда? И когда?» При желании я мог воспользоваться его контактным телефоном в Израиле — номер выболтал мне Пастор на нарах в камере милиции Павелецкого… Но О'Брайену я не позвонил. Номером телефона воспользовался иным образом. Я перелопатил двухтомный — свыше тысячи страниц мелким шрифтом — телефонный справочник израильской столицы. У меня мельтешило в глазах от цифр. Но я нашел адрес, по которому был установлен телефон. Эта вилла на вершине Байт ва-Ган. «Поведал ли потом Пастор хоть одной живой душе об ошибке, которую он тогда допустил?!» Я снял квартиру под склоном. На Элиягу Голомб. Теперь перед окном, у компьютера, я как бы снова занимался газетной работой — писал простенькие рецензии для «Нашего Иерусалима». Я больше не был вице-президентом крупного столичного банка. Я приехал выполнять частный заказ нового председателя совета директоров Джамшита… Моей целью была крыша фирмы «Алькад». В двух маленьких серебряных фигурках-зажимах, прихваченных мною из дома, передо мной лежала рецензия на книгу Уинстона Грэхема «Прогулочная трость», классический английский детективный роман. Я писал этот материал уже несколько дней. Сегодня я не намерен был особо пахать. Сегодня был день моего рождения. «Дураку — тридцать семь. А он снова — частный российский детектив, работающий по лицензии…» Я отложил бинокль. Посмотрел на себя со стороны. Большой. Тяжелый. Металлические коронки впереди, вверху. «Ужасные зубы», как говорят тут про наши блатные фиксы. Впалые щеки… Еще — свороченный в юности нос. Жесткие, с проседью волосы. Прижатые уши, выдающие характер. Французы говорят: «Характер — это судьба…» Фью… Фью… Фью… — неожиданно раздалось за спиной из-под потолка. К звонку, вмонтированному рядом с известном своей крепостью израильской входной дверью, невозможно было привыкнуть. Казалось, в колодезный сруб летело отпущенное ведро и со стуком бешено раскручивался ворот. Пронзительное свиристение всегда заставало жильца врасплох. Звонивший будто был уже внутри, по эту сторону порога. Фью… Фью… Фью… Колодец на этот раз попался глубокий, ведро все падало, раскручивая цепь. Падению не было конца. Я подошел к двери. Звонивший не нажал кнопку освещения. Смотреть в глазок было бесполезно… Мне звонили продавцы случайных вещей и просто мальчишки, собиравшие пожертвования в пользу онкологических больных, неполных семей… Я повернул ключ. Иврита, который я усвоил, хватило бы лишь на то, чтобы спросить: «Кто?» Понять ответ я бы все равно не смог. Дверь открывалась внутрь. Она пошла на меня сразу, со все возрастающей силой. Человек, спешивший войти, молча давил снаружи. С ним случилась беда. По мере движения двери он тихо опускался. Я увидел бледное лицо. Глаза были закрыты. Когда дверь открылась полностью, верхняя половина незваного гостя бесшумно распростерлась в прихожей: жгуче-черная большая курчавая голова и развитый торс, обтянутый свитерком. Нижняя половина — длинные мускулистые «лыжи» в поношенных джинсах «Биг стар» и стареньких кроссовках «Хитоп» — осталась по ту сторону порога… Каменная плитка в прихожей быстро покрывалась кровью. Она выливалась из тела стремительными толчками. Через несколько секунд все ее пять литров должны были разлиться по полу. Я прошел Афган, я терял друзей на службе, я видел сотни жертв транспортных происшествий у себя на железке. Я знал, что это такое: «Бедняга, крышка тебе…» Никакой тампон не мог ему помочь! Первым движением было схватить телефонную трубку. «Вызвать „скорую“!» Я мало что знал в этой стране. Все произошло в одну минуту. Тело на полу стало вытягиваться. Началась агония. Из-под кудрей, закрывавших верхнюю половину лица, мелькнул некрупный правильный нос, глубокое переносье. Лицо мне кого-то напоминало. Безусловно, я когда-то видел его или кого-то очень похожего. Разбираться было некогда. Лежавший вдруг глубоко вздохнул и с силой выдохнул. Словно вытолкнул изо рта невидимый тяжелый ком, распиравший ему грудь. И сразу застыл. «Отлетела душа…» — говорили старухи. Пульс не прощупывался. Я с минуту еще стоял над трупом. Помочь ему было уже невозможно. «Вызвать полицию… Господи!» Не говоря уж о том, что я даже не знаю номера полиции! «Три единицы? Сто одиннадцать? Или сто десять, как у японцев?!» Номер полиции был изображен па телефонах, установленных в общественных местах. Ближайший такой автомат находился недалеко от дома на перекрестке Цомет Пат. «Бежать к автомату?! И что сказать?» Кроме иврита, достаточно приемлемого на иерусалимском рынке, я, правда, довольно сносно владел английским. «Полиция должна узнать обо всем от меня! Ни от кого другого! Иначе мне не оправдаться!» Я втащил незнакомца в прихожую. Другого не оставалось. Кому приходилось тащить труп, держа под мышки сзади, когда мертвое тело то и дело ускользает, подставляя гибкие безжизненные плети рук, тот меня поймет… Убитый весил килограмм под девяносто. Я выглянул на лестничную клетку. Маршем ниже кто-то спускался. В проеме перил мелькнула черная бархатная шапочка. Кипа. Человек этот должен был видеть кровь, а может, и труп на пороге квартиры. Надо было срочно звонить. Но прежде необходимо было обезопасить себя на случай, если спускавшийся или кто-то из соседней квартиры позвонит в полицию раньше. Объяснение — будто в квартиру ввалился смертельно раненный незнакомый человек — должно было показаться наивным любому. Под стойкой, отделявшей кухню от гостиной-салона, лежал фотоаппарат-«мыльница», в нем еще оставалась пленка. Не раздумывая, я сделал несколько снимков. Мне важно было запечатлеть труп, открытую дверь в коридор, кровь на площадке. Я ничего не скрывал!.. Лицо убитого я сфотографировал отдельно — в фас и в профиль, по всем правилам опознавательной фотосъемки. Что я мог еще? Следующей моей заботой был коридор. Я схватил валявшуюся в ванной на полу махровую простыню, бросился на лестничную площадку. Кто-то из соседей мог увидеть кровавые пятна и вызвать полицию, посчитав, что убийца, то есть я, сбежал! Я включил свет в подъезде, осмотрел лестницу. По непонятным причинам кровь оказалась только на моей площадке. Мне не пришлось больше нигде вытирать. Только у собственной двери. Можно было уходить… Я захватил карманный русско-ивритский разговорник и телефонную карточку, забыв, что во всем мире связь с полицией предоставляется бесплатно. Уже уходя, снова нагнулся над трупом. Тело было еще мягким и теплым. Я нащупал на поясе у убитого кожаную сумку — «напузник». Отдернул «молнию». Израильское удостоверение личности — «теудат зеут» — лежало в верхнем отделении, я выхватил его, снова задернул «молнию». Сунул удостоверение себе в карман. Полиция могла спросить меня о его личности. Я не запер дверь. Я все холодно рассчитал. Ключ оставил снаружи в замке. Никто не мог обвинить меня в том, что я запер труп убитого в своей квартире. «Мне нечего скрывать…» Мое положение в этой стране и так было в достаточной мере спорным. И вот теперь это… Телефон-автомат на перекрестке Цомет Пат был занят. Было три часа пополудни. Через несколько часов начиналась суббота — «шабат». Движение общественного транспорта прекращалось до следующего вечера. Какой-то человек пытался войти в закрытый уже ресторан, на вывеске которого под портретом розовощекого официанта шла крупно строчка по-русски: «При заказе полного ужина — водка без ограничений!» Накануне мы бродили здесь допоздна с моим из shy;раильским приятелем — Изей Венгером. Венгер — большелобый, с набрякшими подглазьями, косая сажень в плечах — ходил нелегко. У него болели колени. Семейный врач медицинской кассы определил его болезнь мудрено, но Венгер сам был врачом и знал себя лучше. Каждый вечер перед сном ему следовало ходить по нескольку часов, чтобы потом сразу свалиться на кровать и заснуть. —«Он шел на „Одессу“, а вышел к „Пиканти“…» — заметил Венгер, когда мы задержались с ним в очередной раз у перекрестка. Забытый шлягер советских времен. На перекрестке Цомет Пат, у автозаправочной станции, находился магазин «Пиканти», а дальше пивной паб, именуемый «Одессой». — Одного тут не хватает, — Изя вздохнул, — зимней рыбалки. Колени бы у меня сразу прошли… Ночная температура в Иерусалиме была около двенадцати тепла, днем поднималась за двадцать. «Конец декабря…» Я обнадежил: —Буду звонить в Москву — закажу тебе мормышки для рыбалки… Было интересно увидеть Венгера в деле. —Да ладно… Я рассказал семейному врачу, как хорошо идет на рыбалке неразбавленный спирт… «Неразбавленный?!» Он не поверил. Мы уже попрощались, когда рядом с заправкой громко закричали. Двое волокли женщину из машины. Она отбивалась. Легла на асфальт. Невысокий каменный забор на той стороне улицы скрывал действующих лиц. Сбоку, у автозаправки, совсем близко, наблюдали скандал арабские парни, заправщики. Никто не двигался. —Надо подойти, — вздохнул Венгер. — Нас так воспитали. В прежней жизни, у себя в Могилеве, он был судебно-медицинским экспертом… Автозаправка, по обычаю, была ярко освещена. На флагштоках развевались стяги компании. —Не знаю, правда, чем мы можем ей помочь… Кто знает, какой коэффициент Дон-Кихотов существует на имеющееся число Санчо Пансов… Женщина уже не кричала. Мужчина вел ее назад к машине — темно-серой «Ауди-100», откуда ее перед тем выволокли. Его сообщник оказался водителем экскурсионного автобуса, парковавшегося чуть в стороне. Он сел за руль, но дверь не закрыл. Возможно, женщина должна была следовать дальше вместе с ним. Мы с Венгером сошли с тротуара. Наши намерения были очевидны. Высокий мужик, шедший с женщиной, успокоительно помахал рукой. Женщина больше не сопротивлялась. Я видел их мельком. Они сели в «ауди». Шофер экскурсионного автобуса закрыл дверь, отъехал от бензоколонки. Я остановился, записал номера машин. 75-215-00 и 42-229-55. В ту же минуту издалека раздались громкие переливчатые звуки клаксона. «Полиция!» Возможно, кто-то из автозаправщиков все-таки вызвал ее по телефону. Увезти женщину все же не удалось. В последнюю секунду жертва выскочила из «ауди», открыв дверцу с противоположной стороны… Высоченная, в длинном вечернем платье. Женщина была явно не в себе. На нас она не взглянула. На вид ей было не больше тридцати. Лицо заплаканное, прическа растрепана. Явно «русская израильтянка»… Своих соотечественников я мог узнать даже со спины по мелким штрихам поведения, родной манере держать себя. Пьяна? Больна? — Может, обкурена? — предположил Венгер. Он разбирался в этом не меньше моего. — А муж хотел вернуть ее домой? Мужчина в «ауди» — его я не рассмотрел, — не ожидая полицию, повел машину вслед за экскурсионным автобусом, который уже сворачивал на основную магистраль. Мы с Венгером распрощались. Подходя к дому, я обернулся и снова увидел экскурсионный автобус и темно-серую « Ауди — 100». Обе машины стояли на Элиягу Голомб, по другую сторону улицы… Шальная мысль пришла вдруг мне в голову. Не было ли появление смертельно раненного человека в моей квартире каким-то образом связано с тем, что произошло вчера на перекрестке, у бензоколонки? Я набрал номер. Телефон полиции — миштары — оказался 111. В разговорнике нашлось слово «тело». Я прибавил к нему «убийца». И продиктовал адрес. Не знаю, правильно ли они поняли меня. Но выехали быстро. Я еще отходил от «Пиканти», а сверху, со стороны Центра, как накануне, уже слышались знакомые переливчатые звуки сирены. Видимо, они подключили дежурную полицейскую машину, находившуюся поблизости. Многочисленные авто, заполнявшие улицу, расползались, как юркие тараканы, давая ей дорогу. Я повернул к себе. Мое отсутствие в момент прибытия полицейских было мне на руку. Кто-то из них, заметив торчащий снаружи ключ, должен был наверняка повернуть его. Открыв дверь, они должны были сами увидеть все как есть. Легко было сделать вывод: будь моя совесть не чиста, разве я позвонил бы в полицию и позволил бы ей свободно осмотреть всю квартиру! Бедолага получил ножевую рану где-то поблизости. Сгоряча бросился в ближайший подъезд. Спастись, укрыться… Получить помощь. Убийца по какой-то причине его не преследовал. Не исключено, бежал в противоположную сторону… Может, он и не собирался убивать… В пылу спора пырнул подвернувшимся под руку ножом. Из-за чего происходит чисто израильское убийство? Наркотики, невозвращенные долги, оскорбление? Раненый успел взбежать по лестнице. Не понимая, что это конец. Хотел уйти как можно дальше, поэтому проскочил первый и второй этажи… Не позвонил в дверь слева, потому что преследователь мог его видеть снизу. Повернул вправо, за лестницу. В мою дверь… Мог ли его кто-то видеть? «Один человек точно видел…» Когда я выглянул за дверь, он спускался по лестнице. Я заметил только кипу. Неизвестно, кто это мог быть. Либо сосед, либо преступник. «А, черт с ним!» Я не собирался отбивать хлеб у израильской полиции… Мне хватало своих проблем. — Шабат шолом! Традиционное субботнее приветствие… Рядом возник полицейский. Он ждал меня — молодой, в синей форменной шапочке с козырьком, в куртке с воротником из искусственного меха, несмотря на жару. Из-под форменной шапочки сзади у него торчала модная короткая косичка. Он двинулся вверх первым, опережая меня. Когда мы поднимались, перед моими глазами болтались его новые, блестящие наручники, пристегнутые к форменному ремню на брюках. Они мало чем отличались от наших, только ключи израильтяне таскали на брючном ремне, на отдельных брелках. Вот и площадка этажа… Я не ошибся: ключа снаружи не было. Полицейский пропустил меня вперед. «Господи!..» Я знал, что за зрелище меня ожидает по другую сторону двери. И видит Бог, мне не хотелось входить, переступать через вытянутые поперек прихожей длинные худые кегли, обтянутые джинсами «Биг стар». Я осторожно приоткрыл дверь. Трупа в прихожей уже не было, мраморная плитка была начисто вытерта. Первыми, кого я увидел внутри, были трое полицейских все в тех же курточках с серыми, под каракуль, воротничками и синих шапочках. Служители закона сидели вокруг моего обеденного стола. О чем-то болтали. Четвертый — офицер с металлическими листиками на погонах, — стоя у окна, смотрел на улицу. Увидев меня, полицейские замолчали. Я мог лишь молча развести руками: «Такие дела, ребята…» Они согласно закивали. Я попытался объяснить на иврите, что произошло, но нельзя сказать, что преуспел. Переходить на английский я не стал. Помогал себе только пантомимой. Компьютер был все еще не выключен. —Тут. — Я показал, как сидел перед экраном. — И вдруг… Я обернулся к звонку, висевшему у двери под потолком. — Фью… Фью… Фью… Полицейские снова поощрительно закивали. Офицер попросил мое удостоверение личности, я представил его не без секундного колебания. Он переписал мои данные. Спросил о чем-то, показав на прихожую. Я понял, что никогда не смогу объяснить полицейским свою версию, поэтому предложил: — Кофе? Они отказались, все еще поглядывая на меня. Офицер с листочками на погонах — что-то вроде старшего лейтенанта — поднялся, обвел взглядом книжную полку. Внимание его привлек том «Советского Энциклопедического Словаря» с его полутора тысячами страниц убористого текста. Офицер взял его с полки, полистал. Потом взвесил на ладони. Полицейские заулыбались. Мне показалось, что прежде им не приходилось видеть столь солидное и абсолютно, по их мнению, ненужное издание, поскольку оно было не на иврите и не на английском. В квартиру вошел еще один полицейский. За ним появилась симпатичная, всегда немного печальная блондинка по имени Шарон, старшая по подъезду, уроженка Румынии, оказавшаяся случайно не на работе. Я догадался, что меня обеспечили переводчиком. Но полицейские уже поднялись. Покидая квартиру, офицер прошел по салону, вмешавшему одновременно кабинет и кухню, задумчиво открыл кухонный шкаф, что-то сказал. Я не понял. Не прощаясь, стражи порядка потянулись к двери. — Что случилось? Шарон говорила со мной медленно, на намеренно обедненном иврите. Ситуация напоминала старый, с бородой, анекдот, происхождение которого молва приписывала случаю, происшедшему с поэтом Расулом Гамзатовым. «— Пожалуйста, один кофе… — попросила знаменитость в буфете московского Дома литераторов. Дипломированные буфетчицы Дома переглянулись. «Один кофе!» А не «одно», как у этой шушеры, которая тут постоянно пасется… Знаменитость продолжила: — И один булка…» Примерно так мы объяснялись со старшей по подъезду. Я подвел ее к двери, вышел на лестничную площадку и показал положение, в котором находился раненый. Потом продемонстрировал место в прихожей, где он лежал. Шарон кивала, сочувственно поглядывая на меня. Она мне симпатизировала: я не выбрасывал пакеты с мусором из окна, аккуратно оплачивал уборку подъезда, не водил проституток. В конфликте с марокканкой, проживавшей подо мной, Шарон держала мою сторону. Я, как мог, обрисовал внешность и одежду убитого. — Молодой… Черный… В джинсах… — Эйфо? — спросила она, уходя, улыбнувшись в последний раз грустной своей улыбкой. Я не понял. «Где?» — спрашивала она. —Ма «эйфо»? «Что „где“?» Черт возьми! «Один булка…» Она спрашивала про труп. К прибытию полиции трупа в моей квартире не оказалось! Я появился в столичном банке «Независимость» за год с небольшим до гибели Камала Салахетдинова. Это было на другой день после звонка в редакцию. Банк выглядел солидно, занимал огромный, отделанный заново светлый особняк с широкой парадной лестницей, имеющей круговые галереи на всех четырех этажах. Секьюрити внизу пропустили меня, лишь мельком взглянув на просроченное редакционное удостоверение, Тут не грешили бдительностью. Между тем начиная с девяноста четвертого года, после первого нападения на коммерческий банк, когда преступники захватили в центральном офисе «Тори-банка» почти миллиард в валюте, в Москве существовала прямая угроза любому кредитному учреждению. Прежде чем направиться к президенту банка, я побродил по коридорам. Глазами специалиста оценил положение с охраной. Обстановка в банке напоминала домашнюю. Секьюрити, сидевший у монитора, на протяжении нескольких минут ни разу не взглянул на экран. Происходившее у подъезда и в переулке оставалось вне его интереса. Кабинет председателя совета директоров Камала Салахетдинова я узнал по направленному «глазу» под потолком на втором этаже. Никакой вывески на двери не было. Наташа, помощница президента банка, обаяла меня фальшивой, неискренней улыбкой: — Здравствуйте. Вы приехали… Я разгадал девушку еще по первому разговору по телефону: «В тихом омуте черти водятся». Если бесовская сила пока не появилась, можно было не сомневаться в том, что она еще даст о себе знать. Помощница, несомненно, жила в неполной семье и прошла суровую школу детства, знавала крутых парней во дворе, чердак, качалку, интриги и ссоры девиц. На воле, в камере, в армии такие, как она, точно показывали ватерлинию общественного мнения. Не высовывались. Были скрыты серой массой. «Городские крысы выживают вопреки всему, несмотря на капканы, мышьяк, затопления…» Она, без сомнения, точно выполняла волю начальства, была абсолютно надежна в узком кругу, худа и не очень здорова, вся — сплав надежд и тоски молодой неустроенной женщины, время которой уходит. Семьи у нее в ближайшее время не предвиделось. —Екатерина Дмитриевна, к вам… — пропела она в трубку. С лица ее не сходила та же благостная неискренняя улыбка, которая сказала мне не меньше, чем голос. Еще через секунду она обернулась: —Екатерина Дмитриевна ждет вас… Кабинет президента банка был выдержан в белых и черных тонах. Стандартная офисная мебель. Из кабинета можно было войти во внутренние апартаменты с гостиной, кухней, ванной, туалетом. Лукашова поднялась мне навстречу. Прямая фигура. Высокая шея, маленькая грудь. Голубые глаза. Красивые губы «бабочкой». Умеренная косметика. И коса. В глазах стояло беспокойство. Тревога гнездилась, видно, в ней давно и прочно. Меня это не удивило. Состояние обеспокоенности давно уже стало непременной и обязательной приметой российского бизнеса. Дома она могла быть другой, баловать семью пирожками и пельменями. Печь куличи. Я знал этот тип — нерешительный и вместе с тем бешено активный. Они быстро паникуют. И не дай Бог оказаться с ними в стрессовой ситуации! Они легко забывают причиненные ими, как и им, обиды… Как правило, у них бывает незлое сердце и интуиция, которая их никогда не подводит… Такие женщины, как ни странно, все чаще преуспевают, стоя во главе коммерческих структур… Вместе с Лукашовой в кабинете находился начальник кредитного управления «Независимости». Мы с ним познакомились. Вячеслав Олегович или просто Слава. Он принадлежал третьему поколению прежних хозяев жизни — взращенный еще на мясных продуктах, поставлявшихся к столу бывшей советской номенклатуры. Молодой, но уже одышливый, полнокровный. Он был из лидеров нового комсомола и внук одного из секретарей старого. Под мышкой у Вячеслава виднелась кобура пистолета. Президент банка и начальник кредитного управления встретили меня по-домашнему. Катя открыла дверь в личные апартаменты. Помощница принесла заварку и кипяток. Лукашова самолично заварила чай… — К сожалению, Камал Салахетдинович не сможет сейчас вас принять. У него неожиданный клиент. Вам покрепче? — Да, пожалуйста. —Мужчинам можно позавидовать. Цвет их лица при этом нисколько не страдает… Начальник кредитного управления аранжировал пустой разговор ничего не значащими междометиями. Долго ходить вокруг да около не стали. —Мы посоветовались со Славой… — Президент послала мне ослепительную улыбку. — Поспрашивали компетентных лиц… Я ждал. —В случае вашего согласия мы думаем представить вас совету директоров банка как кандидата на должность советника. С продвижением в короткий срок, может, в течение месяца, на пост вице-президента банка по безопасности… Предложение свалилось на меня как снег на голову. —Ваш месячный оклад вначале составит… Она назвала цифру в баксах. Сумма была четырехзначной. —Через полгода мы снова вернемся к вопросу о повышении оклада. Кроме того, мы планируем ввести процент со взысканных долгов… Лукашова призналась: —Банк испытывает сейчас трудности в связи с невозвращенными кредитами. Вы, наверное, знаете… —Да. —Не скрою: с вашим приходом мы связываем определенные надежды… Окончательное решение о назначении зависело, правда, не от президента. Лукашова объяснила: я буду представлен совету директоров банка вместе с несколькими кандидатами. —Чистая формальность. Все должно быть в порядке. Вам надо изложить свою концепцию. В первую очередь меры по возвращению кредитов… Она вновь коснулась больного вопроса. —Ну и, конечно, как вам видится предупреждение нападений и обеспечение инкассации. Думаю, вам это не покажется сложным: вы ведь проходили стажировку в Англии, в фирме «Пинкертон»… Это действительно имело место. По договоренности с охранно-сыскной ассоциацией «Лайнс», где секьюрити проходили подготовку по борьбе с русской мафией, я в порядке обмена прослушал полный курс в их лондонском семинаре. Охрана банков в Англии поставлена первоклассно. В случае моего назначения я решил перенять у англичан основные методы обеспечения безопасности инкассатора и сохранения денежной массы. В фирме «Пинкертон» я проходил практику на машинах со спецкузовом, созданных на базе «форда», с инкассацией денег через специальный люк, не открывая кузова. По британской системе денежная масса рассматривалась только как груз — на вес, а не в цифровом измерении, и, в отличие от России, там был исключен процент от суммы инкассации. Каждый инкассатор нес при себе одновременно не свыше пятнадцати фунтов веса. Преступнику, таким образом, была известна максимальная сумма, на которую он может рассчитывать в случае удачи! Впрочем, службы безопасности и тут готовили ему сюрпризы. Ящик, попав в руки злоумышленника, неожиданно мог начать дымиться, а похищенные деньги — внезапно окраситься в неестественно яркие цвета… Совет директоров банка «Независимость» собрался через неделю. Мое выступление стало триумфом английской системы обеспечения банковской безопасности. Конечно, с необходимой местной корректировкой. Крупные пайщики банка и Камал Салахетдинов слушали меня с напряженным вниманием: никто из них не имел понятия о существующих мировых наработках в этой области. Я прошел на должность советника по безопасности банка единогласно. Мой друг Рембо, президент охранно-сыскной ассоциации «Лайнс», узнал о моем назначении почти одновременно со мной. Он поздравил меня по телефону из Бангкока, где находился по делам: — …Хотя жалею, что не мог тебя вовремя отговорить… — О чем ты? — Что хорошего? Банк под крышей… — А какой банк — без нее?! Он попытался осторожно охладить мой пыл: —Вроде пера жар-птицы! «Ради счастья своего не бери себе его!» В первый день работы у входа в банк я лоб в лоб столкнулся с одним из банковских секьюрити. Он выходил мне навстречу. До обеда было еще далеко. — Что случилось? — Я сейчас… — Вы знаете меня? Накануне я был представлен Камалом Салахетдиновым и президентом Лукашовой личному составу. Секьюрити был из прапорщиков. К фамильярности с офицерами ему было не привыкать. — Ты — босс по безопасности. Новая метла. — Дежурный в курсе, что вы ушли? —Да там Юрка стоит! Юрка, как выяснилось, работал электриком. —Я на одну минуту в супер, командир. Тут рядом… В службе безопасности банка господствовала вольница. — Меня послал начальник кредитного управления. За сигаретами. — Так вы тут за холуя, выходит? Он обиделся: — Куплю и приду. Электрик Юрка на входе даже не взглянул в мою сторону: он разговаривал с женщиной-оператором, вышедшей покурить. Я прошел к дежурному. Тот узнал меня. Поднялся: —Здравия желаю. —Наберите телефон начальника кредитного управления. Трубку снял Вячеслав. Я с самого начала не намеревался быть удобным. В дальнейшем это могло лишь повредить. — Вы сняли с поста секьюрити, послали за сигаретами. — Да, я так сделал. — Прекрасно. Если такое повторится, мне нет смысла приступать к работе. Можете передать президенту банка… — До супермаркета тут два шага… — Это мое категорическое условие. Либо оно принимается… Начальник кредитного управления сдался: —Принимаю… В таком же духе я объяснился с дежурным и провинившимся прапорщиком. Дежурный согласился со мной. У прапорщика на этот счет оказалось свое мнение. На следующий день мы расстались. Я произвел реорганизацию системы безопасности. Доставшемуся мне в наследство заместителю, бывшему сотруднику Управления охраны КГБ СССР, я оставил организацию пропускного режима и охрану банковских ценностей. Главное и трудное взял себе — проверку добросовестности предполагаемых партнеров, инкассацию и обеспечение тайны переговоров. Рембо оказался прав, предупреждая меня. «Независимость», как коммерческий банк, полностью был подчинен крыше. Проверка надежности будущих дебиторов велась тут чисто формально. За всем следила крыша. Всякий, обращавшийся за кредитом, в прямом смысле клал свою голову против получаемых денег. К неудовольствию председателя совета директоров, мне удалось добиться отмены нескольких кредитов как крайне рискованных, обеспеченных одним лишь ручательством бандитов. Камал Салахетдинов ни разу не дал мне открыто понять, что недоволен такой деятельностью, направленной на постепенную легитимацию банка в кредитной сфере. Я заметил, что некоторые сделки готовятся в обход меня… Мы руководствовались совсем разными жизненными принципами. У меня было плоское ментовское понятие о мире и морали. Я был рабом собственного слова и вследствие этого, как не раз убеждался, весьма прямолинеен, однобок, легко просчитываем. Проведший на зоне не один год председатель совета директоров был сложнее, противоречивее. Простил ли мне Камал Салахетдинов, вор по своей прежней жизни и психологии, мое ментовское прошлое?! Мы ни разу с ним не выпили. Не переломили памирской лепешки, которые ему доставляли из ресторана. Если определение стратегии банка лежало непосредственно на председателе совета директоров Камале Салахетдинове, то Лукашова, как президент, отвечала за представительство и взаимоотношения с клиентами. Лукашова оказалась совсем неплохим человеком, если бы не неровность характера и потрясающая боязнь ответственности. Каждый крупный кредит, который мы выдавали, приводил ее в состояние стресса, который тут же вызывал напряжение у всего персонала. В банке был собран весь спектр городских девиц, которых любой московский пацан видит в детстве в своем дворе, сидит с ними рядом в школе, лазит вместе в подвал… Помощница президента Наташа со всеми чудесно ладила. Она и начальник кредитного управления Вячеслав, каждый по-своему, действовали на президента банка странно успокаивающе. Притом что, успокоившись после очередной крупной сделки, Лукашова отыгрывалась на своих приближенных — орала, вела себя по-хамски, чтобы потом каяться, терзаться, просить прощения, а через неделю-другую повторить все сначала. К чести Вячеслава и помощницы, они никогда на нее серьезно не обижались, по крайней мере, не подавали виду. В хорошие минуты Лукашова просила называть ее по имени, просто Катя. Она любила физическую работу, могла взять тряпку, вымыть окна в кабинете своей Наташи. Заботилась об интерьере помещений. У нее оказался неплохой вкус. По стене моего кабинета вилась нитка искусственного плюща, стекавшего с изображения щита, символа охраны. В собственных ее внутренних апартаментах было тоже много цветов, в обшитом буком простенке висели городские пейзажи и изображения лошадей, выполненные художницей Катей Уваровой, ее тезкой. Тема «Кредит фирме „Алькад“ возникла неожиданно. Я запомнил тот день. Я сопровождал Лукашову в качестве личного телохранителя. В ресторане ЦДЛ нас ждала встреча с одним из тех, на кого потом мне предстояло получить заказ в Израиль… Плотный высокий человек с крепким лбом, маленькими ушами. Разных оттенков глаза… Мне уже приходилось видеть эти глаза, лоб, уши. — Окунь, — шепнул начальник кредитного управления. — Президент компании «Экологическая продукция „Алькад“… Тут же у столика он представил нас друг другу. Окунь не узнал меня. Между тем я знал даже и его фамилию. После увольнения из конторы в качестве частного охранника я недолго нес службу у входа в отель на Арбате. Была пора неопределенности, неясного будущего. Отель значился частным, но в отношении соотечественников в нем еще действовали старые советс shy;кие инструкции… ЧП произошло в мое первое дежурство. Вновь прибывших было несколько, они приехали компанией. Я впервые увидел по-настоящему богатых молодых накачанных бизнесменов, тех, кого уже называли новыми русскими. Их было несколько человек. У всех имелись брони на номера. Крепкозадый, плотный, с маленькими ушами и чуточку разными глазами, Окунь показался мне круче и опаснее других. С ним разговаривал не я, а мой напарник, знавший здешние порядки. Я занимался с уголовного вида мужиком, которого все называли Пастором. У него было бледное прозрачное лицо с покрасневшими крыльями носа и веками. Пастор заказал номер на двоих: —Я с женой… Через несколько минут после вселения ко мне вниз, в офис охраны, спустилась администратор: — Там клиент наверху. Вы пропустили. У него нет свидетельства о браке! Паспорта на разные фамилии. — Он священнослужитель… — вмешался мой более опытный напарник. — Пастор! — Тем более! Им запрещено жениться… Срочно решайте. Иначе штраф наложат на вас. — Он тут с Окунем! —Ничего не знаю! Платить придется новому секьюрити! Штраф составлял треть моей зарплаты. Я быстро поднялся в номер: —Где Пастор? Полнотелая полураздетая девица стояла посреди номера. На ней был прозрачный бюстгальтер и пояс с болтавшимися резинками. В номере пахло дорогими духами. — Сюда нельзя… — Она сделала шаг ко мне, пытаясь закрыть дверь. — Он переодевается! — Перебьется! Я прошел внутрь, открыл дверь во вторую комнату. Пастор действительно стоял в плавках. —Ты что ж мне фанеру вешаешь… Ты с кем приехал! С женой?! Пастор был ушлый, опытный жук. Он улыбнулся: —Сейчас решим. Администратор просто хочет на лапу. Я знаю ее! Сейчас разберемся… Через несколько минут в офисе появился крепкозадый плотный Окунь с разноцветными глазами. За ним чувствовалась сила. Без лишних телодвижений и суеты он навел порядок. Действовал-де от имени какого-то крупного авторитета — тогда я впервые услышал эту фамилию, звучавшую, как ирландская… —…Человек О'Брайена. Не поднимай шум… Инцидент разрешился в секунду. Кому-то сунули, кого-то напугали. Я сел за свой иерусалимский компьютер и тут же поднялся. Бесполезно делать вид, что ничего не случилось. Труп не мог уйти из квартиры сам! Я заглянул в ванную комнату. Прошел в спальню. Из ванной исчезла махровая простыня, которой я вытирал кровь в прихожей! С кровати был сдернут огромный клетчатый плед, привезенный из Москвы! Конечно же труп не мог уйти из квартиры сам! Похитить труп могли только убийцы. Ключ, оставленный мною снаружи, был им кстати. Кроме пледа, они прихватили еще большой полиэтиленовый мешок, который лежал на стиральной машине. Они унесли труп, замотав его в плед и натянув поверх мешок! Выглянув на площадку, я, скорее всего, видел одного из них. Его сообщники могли стоять у подъезда, когда я зажег на лестнице свет. Они незаметно наблюдали снизу — в подъездах многих израильских домов, подобных нашему, нет входных дверей. Преступников было не менее трех — труп был тяжелый. Не исключено, что у дома была припаркована их машина. Прямых доказательств того, что все случившееся в моей квартире не было плодом воображения или больной фантазии, не существовало. Но были косвенные. Несомненное наличие крови на подошвах моих ботинок, исчезнувшая махровая простыня… Я вернулся в салон. Экран компьютера демонстрировал картину звездного неба. То одна, то другая звездочка неожиданно начинала гореть ярче других, потом гасла. За ней вспыхивала очередная. Внезапно я обнаружил, что в комплекте из двух серебряных фигурок, поддерживавших черновик, одна исчезла… «Черт побери! Ее-то зачем унесли?!» Серебряные зажимы были стилизованы под персонажи китайского театра теней. В знаменитом боевике «Однажды в Америке» их использовали в качестве заставок в финале… Они были моими амулетами. Я с ними не расставался. «Притом одну!..» В передней лежала еще сложенная вчетверо огромная клетчатая сумка российских челноков. Я оставил сумку на память в качестве сувенира. К ее ручке была прикреплена бирка-«липучка» — с номером багажа, наименованием авиакомпании, датой и конечным пунктом маршрута. Сумка тоже пропала. И с ней бирка. Если убийцы или труп попадут в руки израильской полиции, она сможет установить владельца сумки уже в течение первого часа! И это была бы беда. Пресса непременно сообщит, кто я. И как знать! Не прибуду ли и я, как Камал Салахетдинов, упакованным в ящик в аэропорт Шереметьево?! Я зашел к своему иерусалимскому приятелю. Венгер — большелобый, с набрякшими подглазьями — поглядывал на часы. Суббота приближалась. Стол был застелен белой накрахмаленной скатертью. Две традиционные свечи высились в субботнем подсвечнике. Венгер был в белой сорочке, в вязаной кипе на макушке, на мощных плечах топорщилась спортивная кофта шестьдесят восьмого размера. Жена его — маленькая, в длинной юбке и пестрой блузке — держала наготове спички. Возжигание субботних свечей в иудаизме возложено на женщин. Я предпочел не садиться, подождал, пока жена Венгера произнесла короткую молитву. Потом она зажгла свечи. — Ну вот! Венгер налил каждому по бокалу сухого. Венгера звали Израиль. Он был тезкой знаменитого пирата, грабившего морские караваны. Кроме того, так называлась эта страна. Из-под кипы у него свисал гайдамацкого вида чуб. В круглом лице с широко расставленными глазами не было ничего семитского. Можно было лишь удивляться, каким образом евреям удавалось перенимать не только язык, привычки, ментальность народов, с которыми они жили, но и внешность. Но ведь не путем же одних адюльтеров и изнасилований! Мы выпили. — Что-то случилось? — Широко расставленные выпуклые глаза Венгера смотрели не мигая. — Вроде того… Израиль жил па первом этаже. К квартире примыкал маленький дворик. Там обычно занималась жена. Сейчас она возилась на кухне. Мы сгоняли партию в шахматы. Занятие, которое я считал совершенно пустой тратой времени. Венгер выиграл. — Выйдем. Подышим воздухом… Из книжного шкафа на мгновение возникла бутылка израильской водки «Голд» и тут же исчезла в складках его бездонной кофты. —Мне приснилось сегодня, что я на Березине, на рыбалке, провалился под лед и не могу выбраться. Края вокруг все время обламываются. Ребята хотят мне помочь и не могут. Со мной уже случалось так… Мы вышли на выжженную, в колючках, Бар Йохай. Жар не проходил. Повсюду мы наталкивались на приметы культурного слоя существующей цивилизации — сломанные бельевые прищепки, пластмассовые бутылки, полиэтиленовые пакеты с мусором. Мы отошли за оливы, к забору. Рядом с разросшейся агавой, похожей на марсианских размеров столетник, виднелась металлическая тележка из супермаркета, которую затащил сюда Венгер. В ней лежало несколько пустых бутылок из-под «Голда» и упаковка бумажных стаканчиков одноразового пользования. Венгер налил по полному: — Это будет получше всякой там «Петербургской» или «Столичной», местного самогона… Мы зажевали оливками из банки, стоявшей тут же. Венгер оседлал одного из своих любимых коньков: третья война уже началась и идет с мусульманами по всему периметру христианского мира от Боснии через Крым, Кавказ, Центральную Азию до Пакистана… — Израиль воюет на стороне христиан… Да ладно… Спрашивай, чего хотел! Я хотел еще раз услышать, мог ли человек, получивший смертельное ранение, двигаться, не оставляя кровавых следов, и как долго. Как-никак в той, другой своей жизни Венгер стоял во главе судебно-медицинского бюро! — …А потом разом потерять всю кровь и откинуться! — Куда он был ранен? — В грудь. — В чем он был? — В свитере. В рубашке. — Смотря какая рубашка. Одежда могла задержать кровь. Как памперсы. Потом вся сразу выплеснуться. Что на ногах? — Кроссовки. — Кровь могла стечь в обувь. Хочешь писать детектив? — Если бы! — В первые секунды кровь может даже не появиться. Все зависит от состояния нервно-сосудистой системы. Может произойти непроизвольный спазм сосудов. Тебе приходилось интересоваться этим? Он ничего не знал о моей прошлой жизни и совсем мало — о нынешней. Я не пошел домой. Вернулся на Цомет Пат. Прошел мимо автозаправки. «Он шел на „Одессу“, он вышел к „Пиканти“…» В иерусалимских Катамонах, где дома стоят тесно друг к другу, несчастный остановил свой выбор именно на моем доме, из шести подъездов облюбовал мой и позвонил именно ко мне в квартиру! Отмахнуться от этого было невозможно! Я прошел мимо телефона-автомата, из которого давеча вызывал полицию. Я бы не удивился, если бы рядом у автозаправки появился бы вдруг вчерашний экскурсионный автобус и серая «Ауди-100», из которой мужчина выволок женщину в длинном вечернем платье… Что бы ни говорил Венгер, раненый не мог бы добежать до меня отсюда, с перекрестка. Смертельный удар он получил гораздо ближе, где-то у моего дома. «Может, даже в подъезде…» Нижний, поднятый над тротуаром нулевой этаж был наполовину сквозной, тут было всего несколько квартир. Незастроенную часть занимало что-то вроде открытой галереи, закрытой сверху этажами на опорах, В непогоду тут гуляли дети, катались на скейтах и роликах. Я обошел вокруг дома. Тротуар мог считаться чистым: раздавленные оливы с деревьев, сухие собачьи экскременты. Обследование лоджии тоже ничего не дало: отмытые перед субботой плитки пола блестели. Крови нигде не видно. Голова моя была забита версиями происшедшего. У угла дома машины обычно притормаживали: впереди был выезд на главную дорогу. Жертву, возможно, везли в машине, и она могла этим воспользоваться — выскочить наружу. За ней погнались. В схватке мог быть нанесен роковой удар, но раненый, в первое мгновение ничего не почувствовав, бросился по ступеням к галерее. В этом случае мой подъезд оказывался ближайшим! «Стоп! А что, если он приехал сюда на машине?..» Я как-то не подумал об этом. «Тогда машина должна находиться где-то поблизости!» Вокруг были припаркованы десятки машин. Можно было переписать их все. Но я не стал этого делать. «Убийцы — даже если у них была своя машина — все равно увезли бы труп на той, в которой приехала жертва. Они поостереглись бы пачкать кровью свою „тойоту“ или „судзуки“…» Автобусы уже давно не ходили. Магазины закрыты. Сигареты можно теперь купить только в арабской лавке по дороге в Гило. По обе стороны поднимавшегося отвесно и обрывающегося по краям шоссе тянулся разделенный надвое арабский район — Байт Сафафа — с оливковыми рощами, огромными домами на одну семью. Почти у каждого такого дома стояла машина. Трехэтажные, с крышами-террасами, на которых сушилось белье, здания подчеркивали плоскостной архитектурный стиль. Три тянувшихся к небу минарета перечеркивали горизонталь пейзажа. На улицах было пусто. «Арабские деревни…» Я вспомнил российские. Называть эти улицы деревней не поворачивался язык. «Может, поместья?» Суббота была звездным днем для арабских лавок. В этой было полно народу. Пять продавцов едва справлялись с потоком подъезжавших покупателей. Овощи, фрукты, сигареты. Огромный выбор молочных продуктов. Я купил пачку «Кента». Дешевых израильских сигарет. Полез за деньгами. О черт!.. Удостоверение личности убитого все это время лежало у меня в кармане! Стараясь сохранять спокойствие, я расплатился, пошел прочь. Теперь я спускался в низину. Тут сплетались паутины дорог. Со всех сторон, насколько позволял видеть глаз, уходили вверх высоченные холмы — одни незастроенные, лесистые, па других белели облицованные обязательным местным камнем дома… «Иерусалим. Святой город…» Я взглянул на часы. Со времени исчезновения трупа прошло достаточно времени. Неизвестные убийцы успели осмотреть одежду жертвы. Они заметили, что в ней отсутствует удостоверение личности — теудат зеут, документ, с которым в Израиле запрещено расставаться ввиду постоянной угрозы террора. Преступникам ничего не стоило догадаться, в какой момент и где исчез документ и чем это им грозит. Под акведук шоссе втягивалась небольшая отара крупных, похожих на курдючных овец. Их сопровождал араб-пастух и две худые собаки. Мы с пастухом издалека помахали друг другу. Тут не считалось неприличным кивнуть незнакомцу или даже поприветствовать. Евреи и арабы тоже жили в мире на этой земле, дружили, ходили друг к другу в гост, пока не стали смертельными врагами. Пастух, улыбнувшийся мне, мог ночью прятать у себя смертника-террориста, который утром взорвет себя вместе с пассажирами автобуса, женщинами и детьми… Так уже бывало. «Восток — дело тонкое…» Дома я достал из кармана теудат зеут — израильский внутренний паспорт убитого — простую корочку с прозрачной пленкой внутри. В России такие корочки используют как обложку для месячных проездных. Сюда же, в стандартную невыразительную обложку, помещалась целлофанированная карточка с фотографией и сведениями о личности владельца. В присоединенную к удостоверению бумажку с текстами па иврите и арабском был впечатан адрес. Паспорт этот чиновники МВД Израиля изготовляли в несколько минут, в твоем присутствии. С фотографии на меня смотрел молодой черноволосый израильтянин с сужающимся к острому подбородку треугольным лицом и низко опущенными негустыми бровями. На нем был светлый пиджак и цветной галстук. Это лицо с фотографии мне абсолютно никого не напоминало. В том числе и убитого. Начинало темнеть, и без того мелкие чужие буковки теперь совсем трудно было прочесть. Я не зажег свет. Окна гостиной выходили на улицу. Ни к чему было объявлять всем, что жилец на месте. Я не знал причины убийства и планов убийц. «Мало ли что может прийти им в голову?!» Логичнее всего было посчитать нас за сообщников… Только этого мне не хватало. «В чужом пиру похмелье! Японский бог!» Фамилия владельца удостоверения содержала три ивритские согласные буквы. Гласные, естественно, отсутствовали. Читать следовало справа налево. Первая справа буква могла читаться как «х». В на shy;чале слова она произносилась как «к». Вторая звучала легким придыханием. Последняя была «и». «Коэн», — сложил я. Имя было «Шабтай». Без сомнения, о человеке с такой фамилией и именем я никогда не слышал. «Шабтай Коэн»… «Коэн» да «Леви» были самые распространенные фамилии. Собственно, это было имя целого сословия потомков Аарона, иудейских первосвященников… В России она звучала как «Коган». От нее вел свое происхождение и зловещий сталинский прихвостень Лазарь Каганович. Тут было пять тысяч Коэнов и две с половиной тысячи Леви. Но сейчас это было не важно. Я отбросил сигарету. Надо упредить действия убийц, которые с этого дня вполне могли угрожать и мне… Теудат зеут покойного мне не был нужен, но и возвращение документа до тех пор, пока меня основательно не прижмут, не входило в мои планы. Убийцы рассчитали: «Нет трупа — нет проблемы…» Они были у меня в руках, пока я владел удостоверением личности жертвы. Передача документа в полицию могла стать исходной точкой для начала уголовного преследования. Полиция получила бы доказательство того, что Шабтай Коэн исчез… «На месте преступников я бы предпринял все, чтобы заполучить документ спокойно…» Получалось логично. «Какими могут быть их дальнейшие шаги?» Наведаться на квартиру в мое отсутствие, сломать замок, перевернуть вверх дном мои вещи… Элементарно. Как и прихватить меня где-нибудь в темном месте и попытаться нейтрализовать. Можно было предполагать и так и эдак. Чтобы уйти от конфликта с неизвестной мне опасной группой, следовало дать ей понять: «Так и так, братва. Я не играю в ваши игры. У меня свои дела. Я закончу их и свалю. Вам нечего меня опасаться. Свои проблемы с полицией решайте сами. Теудат зеут убитого оставлен мною единственно в целях самозащиты. Он помещен в надежное место. Если со мной что-то произойдет, его немедленно передадут в министерство полиции, чтобы дать ход делу. Решайте — в ваших ли это интересах…» Я разобрал еще пару десятков ивритских букв в документе. Коэн родился в Израиле. Он проживал в районе Центрального рынка «Махане ихуда», на Яффо. Я закурил. «Странная вещь…» Записи в удостоверении личности не очень соответствовали тому, что я успел рассмотреть на трупе. Шабтай Коэн был местный уроженец — «сабра»… Но сабры не носили поношенных джинсов типа «Биг стар» и стареньких кроссовок «Хитоп» из христианских складов стоимостью один-два доллара за штуку. Между тем убитый был одет и обут именно таким образом. Не было на нем и кипы. Я закурил. Подошел к окну. Нарождался молодой месяц. Невиданная в северных широтах огромная серебряная чаша плыла в небе над Байт ва-Ганом. В России она всегда выглядела перевернутой. Пора было укладываться. Утро вечера мудренее. Меня разбудил телефонный звонок. Было шесть утра. «Началось…» Звонить было некому. Кроме того, ранний звонок в субботу считался в этой стране крайне неприличным. Религиозные люди в этот день вообще трубку не снимали. Через час позвонили снова. На этот раз я решил подойти. Поднял трубку. На другом конце провода молчали. Я хотел уже нажать на рычаг, но незнакомый голос с хрипотцой произнес по-русски: —Скоро получишь письмо. Там все написано. Понял? Получалось, как я и предполагал. Меня начали доставать. Но совсем другие, не те, на которых я думал. Не Окунь, не Пастор… —Кто это? Послышались короткие гудки. Трубку бросили. Я достал сигарету. Узнать мой телефон было просто. На почтовом ящике помимо моих данных значились имя и фамилия хозяина квартиры — Ицхак Ицхаки, послевоенного репатрианта из Болгарии. Дальше следовало обратиться к телефонной книге. Так же, как это сделал ранее я сам. Двухтомные телефонные справочники на иврите почтовые работники обычно разносили по домам, клали к дверям. Эти толстенные книги еще долго лежали па лестничных площадках, мешая жильцам, постепенно перекочевывая на улицу, к мусорным ящикам. «Вчерашние гости…» Предполагают ли эти люди браться за меня всерьез или считают, что меня достаточно лишь припугнуть, чтобы я не рыпался?! Что они собираются сообщить мне в своем письме? У меня были дела. В любом случае ждать сложа руки было небезопасно. Я оделся, выпил чашку кофе, спустился в подъезд. Элиягу Голомб была по-субботнему пуста. На углу дома меня окликнули. «Влад!..» Крепкий киевский мэн. Чуть полноватый, в самом соку. Здоровый лось, любой одежде предпочитавший спортивный костюм «Рибок» и дымчатые очки. Мы были знакомы. Он с женой жил на верхнем этаже в нашем подъезде. Влад был с приятелем. Тоже крутым, из азиатов. Темное загорелое лицо, обозначившийся живот, кипа. —Привет, командир! Влад что-то угадывал в моем прошлом, обращаясь ко мне таким образом. Сам он, если верить ему, отсидел срок па Севере, в Якутии. У себя, в Киеве, крутился среди деловых. Влад был мне не до конца понятен. Слабо пил. Мы как-то посидели с ним и его приятелем: три стопки — и он сломался. Головой об урну! — Далеко? — Тут. Я обещал. — Чего-то ты все уходишь… У него было крепкое рукопожатие. Теплая рука. Под спортивным костюмом чувствовались мускулы, хотя числился он тут инвалидом и жил на пособие и зарплату жены-косметолога. — Надо… — Может, с нами? Глотнешь? — Сегодня все закрыто. —Это не про нас… Они засмеялись. Влад снова подал руку: — Ну, как знаешь, командир. У тебя свои дела. Его неразговорчивый приятель усмешкой поощрял игру. Оба словно поджидали кого-то. Я уже уходил. Дом на Яффо, в котором обитал при жизни убитый Шабтай Коэн, возвышался над старым иерусалимским рынком «Махане ихуда». Рынок жался к его стенам, прикрываясь навесом от зимней непогоды и всего, что летит обычно с крыши и из окон. По субботам рынок не работал. Металлические жалюзи по обе стороны первого этажа были опущены. За каждым помещался склад овощей или фруктов. В глубине одной из ниш безнадежно трещал телефон. Вдоль стен тянулись пустые прилавки. Подъезд дома я нашел не сразу. Со стороны Яффо его просто не существовало. Вход обнаружился на рынке, за первым же пустым прилавком. Темный, без дверей. За ним начинался неожиданно просторный, плохо освещенный холл. Если убийцы Шабтая Коэна верно просчитали мои действия и сделали правильный вывод, в подъезде меня должна была ждать засада. Вычислить мои первые шаги ничего не стоило. Я осторожно продвигался вперед. Каменный пол под ногами был неровный, сбоку, на стене, темнели почтовые ящики. Тут же под ногами валялось несколько конвертов. Если что-то в адресе не было ясным, почтальон оставлял письма прямо на полу. Я включил свет, подошел к стене. Большинство фамилий на ящиках были короткие — ивритские. Длинные я разбирать не стал, они были ашкеназийского или, что еще вероятнее, грузинского происхождения. Фамилий Коэн даже тут оказалось несколько. Для Козна из квартиры номер 8 в ящике лежало письмо. Это был фирменный конверт — в таких банк «Хапоалим» уведомлял своих вкладчиков об изменениях на их текущем счете. Знакомиться с чужими письмами тут не составляло труда. Удивительным было лишь то, что, как я успел заметить, соседи обычно не проявляли интереса к чужой корреспонденции. Похвальная деликатность? Инертность? Или повальная неграмотность? А может, дело в том, что интерес к чужой судьбе тут весьма чувствительно наказывается? Жена библейского Лота, оглянувшаяся, чтобы увидеть наказание, которое Господь уготовил се бывшим соседям, была немедленно превращена в соляной столб. Я изъял конверт. Присмотревшись, разобрал имя: «Шабтай». Сунул письмо в карман. Итак, владелец удостоверения личности действительно существовал. Он жил в этом доме на улице Яффо и был вкладчиком банка «Хапоалим». Остальное было пока покрыто мраком. Если семья получила известие о смерти и труп, Шабтай Коэн уже покоился в святой иерусалимской земле. На этот счет существовали твердые инструкции Торы. Иудей должен быть похоронен как можно скорее. Тем более из рода священников — «коэнов». Его должны были похоронить вчера, в пятницу, еще и потому, что по субботам в Израиле не хоронят. Осуществлено это могло быть без особых хлопот, поскольку погребение было бесплатным. Этим занималось специальное религиозное братство. Поминки тут не устраивали. С кладбища разъезжались по домам. Близкие родственники семь дней вынуждены были находиться в доме покойного у поминальной свечи, никуда не выходя, принимая всех, кто шел с соболезнованиями, — друзей, сослуживцев, соседей. Изнутри дом выглядел много привлекательнее, чем снаружи. Лестница белого камня оказалась широкой, чисто вымытой. Я осторожно поднялся на пятый этаж. «Шабтай Коэн» было выгравировано на небольшой пластине на двери. Рядом со звонком, как во многих домах, висели детские рисунки. Под дверь был брошен коврик. Помня об осторожности, я, не останавливаясь, поднялся выше по лестнице, она вывела на плоскую крышу. В центре ее сушилось на веревке белье. По краям со всех четырех сторон высилась каменная балюстрада. Обязанность ограждать крыши тоже шла от Торы. Звучало это примерно так: «Кто-то может свалиться… Не хочешь же ты, чтобы была кровь на твоем доме…» Я подошел к балюстраде, взглянул вниз. Иерусалим начал свою обычную субботнюю жизнь. Тесные улочки религиозного квартала по другую сторону Яффо были оживлены. Религиозные служители — харедим — борода, в черных наглаженных костюмах и шляпах, в белоснежных сорочках — разбредались по своим молитвенным домам. Тут было великое множество синагог всех направлений и оттенков, известных иногда только специалистам. Несколько молодых людей с молитвенниками в руках беседовали на углу между собой, стоя в живописных, даже отчасти фривольных позах. Группа маленьких пейсатых мальчиков-школьников — тоже в черных костюмах и круглых шляпах, как у взрослых, — по очереди пинали пластмассовую бутылку. Ничего подозрительного на крыше я не заметил. Снова спустился на пятый этаж. Звонить в дом, где справляли тризну по усопшему, не полагалось. Я толкнул дверь — она оказалась не заперта. Почти одновременно в прихожую вышел человек. Это был Шабтай Коэн, теудат зеут которого лежал у меня в кармане. Он стоял передо мной цел и невредим. —Шалом… Мы поздоровались. Коэн не был ортодоксом — кипа на коротко остриженных волосах была не бархатная, черная, а вязаная. Тем не менее он собирался, в синагогу: в руке Коэн держал черный мешочек с молитвенником. Он явно видел меня впервые. —Барух? — Я назвал его первым попавшимся именем. Он покачал головой. Я ткнул в него пальцем: —Коэн? Ему пришлось назвать себя: — Шабтай… — Коэн Барух? — повторил я. — Нет, нет! Коэн Шабтай… Будто обиженный этим обстоятельством, я направился к двери. Я был уверен, что узнал его. Моя прошлая работа в конторе, а затем в охранно-сыскной ассоциации и, наконец, в службе безопасности банка, где от способности запомнить человека зависела не только карьера, но и жизнь, многократно развила мой навык. Шабтая Коэна я видел! На перекрестке Цомет Пат две ночи назад! Он был шофером экскурсионного автобуса. В ночь на пятницу он помогал водителю серой «Ауди-100» вытаскивать из машины неизвестную женщину… — Окунь Василий Иванович… — представил главу «Алькада» начальник кредитного управления. — Очень приятно… Встреча президента банка «Независимость» Лукашовой с криминальным главой фирмы «Алькад» в ресторане Центрального дома литераторов была заранее обговорена. Это был деловой обед. Окунь выглядел весьма респектабельно. Он не узнал в представленном ему вице-президенте банка по безопасности бывшего секьюрити арбатского отеля. —Много слышала… Катя одарила Окуня сиянием ярких голубых глаз. По ее меркам, этот человек, наверное, выглядел весьма привлекательно — крепкозадый, плотный, с крупной головой и маленькими ушами. По поводу разного оттенка глаз существовало известное: «Бог шельму метит…» За столом Лукашова ненавязчиво интересовалась вопросами, относившимися к предполагаемой кредитной сделке с «Алькадом». Служба безопасности банка не была к этому подключена. Я мог думать о своем, не упуская из внимания оба выхода из зала и антресоли, представлявшие собой потенциально опасные места… Мои обязанности ограничивались мерами персональной охраны Лукашовой и начальника кредитного управления. Президент «Алькада» тоже прибыл в ресторан с телохранителем, худощавым парнем, по-видимому каратистом, который держался на расстоянии, за соседним столом. Окунь заметно изменился со времени нашей первой встречи в отеле «Арбат». Я это заметил в первую же минуту, когда он поклонился подошедшей Лукашовой, поцеловал ей руку. Потом, оглянувшись, он жестом подозвал девушку, бродившую по ресторану с цветами. Лукашова уточнила технико-экономическое обоснование предполагаемого кредита «Алькаду». Задала еще несколько вопросов. Ясно, что сделку никто серьезно не готовил. Речь шла о крупной импортно-экспортной инвестиционной программе с несколькими западными компаниями, которую затевал «Алькад»… Понемногу вырисовывалась композиция. Многоступенчатая нефтяная сделка с предполагаемой покупкой нефти в Ираке, ввозом ее на переработку на некий российский завод, где для этого должна быть введена в действие специальная линия. Часть конечного продукта — бензина, мазута, дизельного топлива — продается Украине, другая вывозится в Прибалтику под получение экологически чистых продовольственных продуктов для Москвы к се юбилею… Окунь оказался в курсе дела: цены на дизельное топливо, горючее, мазут. Список зарубежных компаний, обеспечивавших промежуточные этапы, выславших «Алькаду» подтверждение условий сделки… Окунь держался свободно, привез с собой марочное столовое вино. Выяснилось, что он знает в нем толк. Вино было куплено в Грузии. Я не преминул про себя отметить это… В столице действовало не менее ста двадцати воров в законе, из которых примерно половину составляли выходцы из тех мест… Мои спутники постепенно расслабились. Как и положено телохранителю, я даже не пригубил вина. К тому времени я уже проработал в банке примерно полгода. Постепенно обвыкся. Мы не держали в сейфах чрезмерно большой денежной массы, но все равно в банке постоянно находилась крупная сумма в валюте, а кроме того, залоги вкладчиков в виде ценных камней и металла. Это требовало крепко поставленной службы охраны и дисциплинированности личного состава. Физическая охрана ценностей была делом ответственным, но в конечном счете вполне достижимым. Большую опасность представляли для банка лжефирмы, созданные с единственной целью — получения кредитов без намерения возврата и представлявшие ложные сведения о своем хозяйственном положении и финансовом состоянии. Распознать такие фирмы представляло большую сложность. Для этого требовалось обратиться к их экономической истории, заглянуть в баланс. Делать это было нелегко и приходилось прибегать к средствам не только неэтичным, но и противозаконным. Сплошь и рядом службы безопасности банков, страховых агентств и вообще крупных фирм прибегали к методам разведки, диверсий, промышленного шпионажа… Диктовалось это порой суровой необходимостью: в противном случае фирмы-призраки, получив кредит, мгновенно исчезали в пучине неизученного доселе океана мирового и российского бизнеса… Ресторан Дома литераторов выглядел пустоватым. Как-то незаметно исчезли его завсегдатаи — пишущая братия. Состав посетителей изменился. За соседним столом происходила такая же деловая встреча с участием первых лиц и секьюрити… Когда Окунь и его сопровождающий нас оставили, Катя объяснила: —Предполагается заключение крупной сделки… Катя коротко ввела меня в курс дела. Кое-что я уже понял из разговора за столом. —Мальчики подсуетились, приобрели или украли абсолютно новые технологии. Что-то связанное с ката-ли-ти-ческим… Не выговоришь! Крекингом. У нас есть заключения специалистов. Короче, ноу-хау — найденный оригинальный катализатор… —Многоступенчатая комбинация? —Да. За технологией следуют нефтепродукты. В конце ввозится дешевое, экологически чистое продовольствие. В паспорте сделки подробно указано… Последнее слово принадлежало, как всегда, председателю совета директоров банка. Салахетдинов вел свои дела, обсуждая их с такими же крутыми паханами, как он. Это обеспечивало успех задуманных операций. —Окунь выглядит не очень солидно… — заметила Катя. Я воздержался от комментариев. Председатель совета директоров намеренно не привлек к аудиту «Алькада» службу безопасности банка. Не предложил мне подготовить материалы на фирму. Свои соображения на этот счет я предпочел держать при себе. Катя меня поняла: —Окунь — жулик! Но Камал разговаривал с л ю д ь м и. Получены полные гарантии… Мы помолчали. Несмотря ни на что, ресторан ЦДЛ тем не менее сохранил свой внешний облик. Высокий объем, яркая цепочка витражей… Скрипучая лестница на антресоли напоминала об ушедших властителях дум, бывавших здесь. Тапер у камина наигрывал на рояле Эннио Морриконе — мелодии из «Однажды в Америке». Начальник кредитного управления посмотрел на часы: похоже, он предлагал изменить тему разговора. Решения паханов не подлежали обсуждению… В следующий раз мы заговорили о кредите «Алькаду» недели через две. Было это в сауне, небольшом домике на берегу замерзшего озера, что на территории бывшей помещичьей усадьбы, описанной в «Войне и мире». В укромном местечке ближнего Подмосковья. Сауна была небольшая, отлично спланированная. Говорили, что ее перевезли из Финляндии в качестве подарка финских архитекторов их советским коллегам. Сауну готовили по пятницам. Мы приехали после работы: президент банка с помощницей, начальник кредитного управления. Я сопровождал их. Вопрос о сауне решили вечером в четверг, чтобы я успел изменить расстановку в постовой ведомости и обеспечить еще двух секьюрити. В сауне нас ждали душистые свежие простыни, эвкалипт, мята, травки, которые банщик самолично собирал в окрестных лесах. Заваривать их поручалось Наташе. Бывшая помещичья усадьба примыкала к окраине города Видное. Москва с ее неустойчивой погодой, шумом, бомжами в уличных переходах и метро, слякотью засоленных тротуаров, поломанными деревцами, казалось, находилась далеко-далеко. Тут была настоящая зима. С сугробами, с лыжным следом через озеро. С неподвижностью высоченных заснеженных сосен. По другую сторону озера виднелся лес, а перед ним раскинулась настоящая деревня. Секьюрити ждали снаружи — в джипе. Несмотря на глухомань, на сумерки, на берегу всегда находилось несколько любителей понаблюдать, как обе наши дамы перед тем, как скользнуть в прорубь, скинут простыни с розовых распаренных тел… Разговор зашел об Окуне, который прислал Лукашовой свежий лаваш, чанахи, хаш в горшках и молодой сыр гадазелили с мятой… Катя подтвердила: —Вопрос с кредитом решен положительно. Окунь знает, чего добивается… За бревенчатыми стенами стояла тишина. Помощница занималась чаем. Она чуть наклонялась вперед, слегка подогнув колени, отставив затянутый, приспущенный задик. Катя поймала мой взгляд. Озорно подмигнула. Капли пота выступили у нее на лбу. В ней что-то было. Злые языки трепали ее имя, связывая с Женей Дашевским, сверстником, однокашником, ныне главой группировки, дававшей нам крышу. Я представлял себе ее успех, когда она была девчонкой. «Яростная судьба всей башиловской шпаны…» — сказал о похожей девице покойный писатель Михаил Анчаров. Наташа разлила чай. Лукашова любила пить из тонкостенного стакана с серебряным подстаканником. Мы возили его с собой, —Деньги у Окуня есть! — Мы немного еще поговорили о кредите «Алькаду». — Но им на Запад нужны отмытые деньги. Из банка! Черный нал в чемодане не привезешь! Она пила чай мелкими частыми глотками. Я уже знал, что «Алькад» открыл у нас кредитный счет. —За Окунем стоят серьезные люди… Вернуть есть чем. Подписание может произойти очень скоро… Договор подписан был через день. С утра я позвонил помощнице Лукашовой. Мне надо было передать президенту примерный расчет расходов на безопасность. — Я хочу зайти… — Только прямо сейчас! Мы ждем господина Окуня. Лукашова готовилась к приему. На ней был деловой в крупную кирпичного цвета клетку пиджак. Она только что вышла из апартаментов позади кабинета, поправляла прическу. В простенке висело большое овальное зеркало. Я положил бумаги на стол. Мы успели только поздороваться. Вслед за мной на пороге появилась помощница. Она внесла букет свежих роз: —Доставил курьер «Алькада»… —Сегодня у нас с ними венчание… Лукашова кивнула на бумаги, лежащие на приставном столике. Пока она отвечала по телефону, я мельком заглянул в текст. Кредитный договор был составлен в соответствии с шаблоном. «Коммерческий банк „НЕЗАВИСИМОСТЬ“, в дальнейшем — „БАНК“, в лице… действующий на основании устава, с одной стороны, и ТОО „Экологическая продукция „Алькад“, именуемое в дальнейшем „ЗАЕМЩИК“, в лице… действующее на основании устава, с другой…“ Предмет договора был прост. «БАНК» предоставляет «ЗАЕМЩИКУ» кредит в долларах США с взиманием 30 (тридцати) процентов годовых…» Сделка предполагалась многоходовая — мудреные технологии из-за границы и нефть для перерабатывающих заводов в обмен на нефтепродукты; те, в свою очередь, возвращаясь на Запад, «превращались» в продовольствие… К договору было приложено довольно объемистое технико-экономическое обоснование, справки на немецком, английском, греческом… Лукашова с любопытством следила за мной. Договор предусматривал строгие санкции от непоступивших процентов за каждый день просрочки. С большой суммы кредита это составляло солидный куш. — Если «Алькад» вдруг заартачится, наша служба будет в затруднении… — Думаю, до этого не дойдет! — Надеюсь. Успех комбинации обеспечивала крыша. Абсолютное большинство российских банков и фирм имело криминальное прикрытие на случай аферы. С этим у «Независимости» вес было в порядке. Стоявшая за банком группировка считалась одной из самых крутых в Подмосковье… —Окунь знает, если он себе что-то позволит, ему с ходу оторвут голову… Мы не успели договорить. Я только спросил у Кати: — Я буду нужен? — Наоборот, Камал просил тебя не вмешивать, чтобы не напортить. В приемной уже слышались голоса. Окунь приехал с уголовного вида боевиком, которого представил как советника по безопасности. Юридическая подготовка договора была завершена. «Алькадовцы» уже входили в кабинет вместе с помощницей президента банка. В приемной послышался голос Камала Салахетдинова. Я вышел. Через несколько часов, к тому времени, как я вернулся, договор с «Алькадом» был подписан. В приемной в корзинке для бумаг я увидел пластмассовую ребристую пробку, клочки фольги и пустую бутылку из-под «Советского шампанского»… —Вы читали сегодняшний «Комсомолец»? — через несколько дней фальшивым голоском пропела мне помощница президента в трубку. У всех этих пигалиц были детские голоса. — Нет. Что там? — Про наш банк пишут… — промурлыкала она. — И про вас! — Ты уверена? Стоящая за кулисами скромная фигура главы службы безопасности банка становилась объектом внимания прессы и общественности, как правило, в связи с совершенным проколом. —Я сейчас поднимусь. Когда я появился в приемной, помощница пила молоко из большой расписной чашки. На чашке было крупно выведено: «ВЫПЕЙ ВТОРУЮ!» —Хотите? Начальник кредитного управления вошел, как всегда, бесшумно. Ему нравился эффект, производимый его внезапным появлением. —Если бы водочки… Несмотря на вес, переваливший за сто, и одышку, молодость позволяла ему довольно легко двигаться. —Ну, вы даете, Вячеслав Олегович! Тогда уж ликер! Помощница держалась неуверенно. Физически крепкие мужики были ее проблемой. По крайней мере, чисто поведенчески она никак не могла найти нужный тон. — Тоже сказала… — А чё? Я с любопытством следил за се безгубым ртом, немного сонными движениями, словно видел воочию ее трудности «Как сложно у человеческих самок с продолжением рода! Чтобы произвести потомство, надо научиться говорить тоненьким обволакивающим голоском, знать грамоту, улыбаться, льстить, предавать…» —Ты чё, лапуль? Недавно прошел спектакль в постановке Валерия Ахадова, и все подражали его героям. —Нет, правда, лапуль! И дальше — все в том же роде. Разговор мог целиком состоять из одних «А чё?». Все и всё прекрасно понимали. Почти каждый день после работы помощница президента шла пешком к метро. У палатки «Свежий хлеб» в машине ее уже ждал Вячеслав, который выезжал чуть раньше. Минут за сорок они добирались до ее квартиры в Конькове. Поздно ночью начальник кредитного управления в своем «вольво» гнал по окружной к себе в Крылатское. — Молока много не выпьешь… — А вы пробовали?! Дурашливый разговор. Разминка, разогревание. В разгар зимы начальник кредитного управления слетал «на солнышко». В Тунис. Вернувшись в Москву, постригся. Теперь щеголял высоко поднятыми, не успевшими загореть висками. Помолодел еще больше. Оба не предполагали, что я знаю их тайну. Лукашова, если и догадывалась об их отношениях, никогда не высказывалась по этому поводу вслух. Играла роль зависимость президента банка от отца начальника кредитного управления — зама председателя Госкомитета в ранге заместителя министра. Это он лично пробил регистрацию банка. — Тут говорили о газете, — напомнил я. — Вот… Статья в «Городском комсомольце» была посвящена проблеме снабжения Москвы. — Во втором столбце, несколько строк… Всегда отлично информированная газета сообщала: «Существенный вклад в решение проблемы снабжения столицы внес на днях московский банк „Независимость“, предоставив крупный валютный кредит фирме „Алькад“, занимающейся импортом недорогих, а главное, экологически чистых сельскохозяйственных продуктов на российский рынок. Как стало известно от вице-президента банка по безопасности, лоббировавшего выдачу кредита, москвичи получат продовольствие не сразу: фирма должна предварительно закупить западные технологии и обменять их на продукты нефтепереработки российских предприятий…» Корреспонденция отражала заботу мэра Москвы Юрия Лужкова о малообеспеченных гражданах столицы. Отмечались также заслуги других фирм и банков. —Бесплатная реклама! К тому же косвенная!.. По мнению начальника кредитного управления, упоминание о банке было нам на пользу. Я подумал, что публикация в «Городском комсомольце» дело его рук. В конце заметки журналист высказал предположение о сумме кредита «Алькаду», которую наш банк обязался перечислить в три срока. Сумма впечатляла: «200 000 000 (двести миллионов) долларов США…» Шофер экскурсионного автобуса Шабтай Коэн, которого вечером в четверг я видел на перекрестке Цомет Пат, недоуменно взглянул на меня, вернулся назад в квартиру. Я вышел из дома. Первым делом отыскал ближайшую автостоянку. Она находилась тут же на Яффо, чуть ниже рынка, ближе к центру. Несколько десятков машин были припаркованы «коробкой». В основном корейские и японские. Из европейских марок у израильтян пользовались успехом только маленькие, с крытым кузовом, «рено» да еще «пежо». Помню, как я был удивлен, впервые узнав, что в написании коротких этих названий у французов оказывалось на три буквы больше и все они не произносились. Экскурсионных автобусов на стоянке я не обнаружил. «Ауди-100» нашлось всего две. Я заглянул в блокнот. Номера экскурсионного автобуса и серой «ауди», которые я записал ночью у автозаправки два дня назад, были: 75-215-00 и 42-229-55. Обеих машин я не увидел. Я обошел автостоянку и снова вышел на Яффо. Прохожих почти не было, если не считать немолодой проститутки на высоком крыльце бывшего полицейского участка. Она была пьяна. Превратно истолковав чувства, которые читались у меня на лице, она сказала страстно: — Пойдем. Я тебе дам… Я знал ее историю: она въехала в страну через Египет, абсолютно незаконно, и собирала деньги на фиктивный брак. Я на ходу сделал несколько коротких затяжек. Старые солнечные часы, сохранившиеся еще со времен британского мандата на Палестину, показывали девятый час. Минут через сорок я вышел на поднятый высоко над городом проспект Теодора Герцля. Огромная иерусалимская панорама с тысячами домов внизу простиралась по периметру раскинувшегося подо мной цирка. На высшей точке горы находились могилы основоположников идеи воссоздания еврейского государства и высших государственных деятелей, в том числе и убитого премьер-министра Ицхака Рабина. Мой путь заканчивался у автобусной остановки рядом с военным кладбищем. Сбоку были установлены два телефона-автомата, и один виднелся на возвышении, на территории самого кладбища. Я никогда не видел, чтобы ими пользовались. Несколько человек, в Москве, людей абсолютно надежных, знали номера этих автоматов и субботние часы, когда я сюда прихожу. На часах, подаренных мне Рембо, время еще оставалось. Я достал конверт банка «Хапоалим» адресованный Шабтаю Коэну, без колебания вскрыл его. Банк подтверждал поступление на его валютный счет пяти тысяч баксов. Счет был открыт на прошлой неделе. Поскольку израильтянину, если только он не вернулся на днях из-за границы, закон запрещал пользоваться долларовым счетом, следовало предположить, что деньги были положены на его имя кем-то, прибывшим из-за рубежа. «Это мог быть и гонорар за попытку увезти женщину на Цомет Пат…» Я сунул письмо в карман. Ни Джамшит, ни Рембо не позвонили. Москва молчала. Я прошел по военному кладбищу, вышел к могиле бывшего премьер-министра. Небольшая, чисто убранная роща и аллеи вокруг были безлюдны. Тут же неподалеку, под деревьями, находились могилы других наиболее известных государственных деятелей. Ни одной живой души не было вокруг. По субботам иудеи не посещают погосты. Я двинулся назад на такси. Первый общественный транспорт должен был появиться на улицах только к вечеру. Мне предстояло перекантоваться несколько часов до тех пор, пока на исходе дня жизнь израильской столицы вновь возобновится. Откроются магазины, лавки, фотолаборатории… Я хотел сдать для срочного проявления и печати пленку, на которую сфотографировал убитого… У своего дома на Элиягу Голомб я снова увидел Влада и его приятеля. Они толковали о средиземноморских винах. Вернее, по обыкновению, говорил один Влад. Киевский мэн попытался втянуть меня в разговор: — На Кипре — «Темная леди», «Гермес»… Не пробовал? Я покачал головой. Там, у себя в Киеве. Влад, скорее всего, был фарцовшиком, шулером, может, рэкетиром. Оставляя родную Украину, он вряд ли думал, что не сможет организовать в Израиле ничего путного. А может, просто у него не было выбора — надо было срочно линять… Здесь ему мешало незнание языка, бедность переселенцев, инертность местных жителей. Влад выглядел весьма солидно в чистом, без единого пятнышка спортивном одеянии от «Рибок». «Тренер сборной по бильярду… преферансу…» Я постоянно видел его и приятеля слоняющимися без дела. Что-то подсказывало мне, что они химичат со справками для системы государственного страхования, к с и в а м и для всякого рода благотворительных фондов. Это могло давать скромный постоянный доход. Мне надо было держаться подальше от них и от дел, которыми они тут занимались. Влад продолжал объяснять: — Красное, терпкое, из местного сорта «гермес». Коварная штука! Резкий смолистый вкус… Я не ввязался в обсуждение. Прошел к себе. Никакого письма, о котором мне объявил неизвестный в утреннем телефонном звонке, я не нашел. Почтовый ящик украшала вчерашняя реклама американского тренажера с изображением девицы в трикотажных, обтягивавших ее трусиках и таком же бюстгальтере, закрывавшем большую часть спины. Спортсменка трусила по убегавшей у нее из-под кроссовок нескончаемой ленте дороги. Я оставил буклет в ящике. Взгляд мой опустился на пол. Плитки подъезда после вчерашней уборки были чисты. Тем не менее я снова их внимательно рассмотрел. Профессионал ищет всегда там, где надеется найти… Внезапно меня осенило. Я шагнул к отсеку рядом. За легкой декоративной стенкой проходил ствол шахты с коммуникациями. Широкий колодец, достаточный для того, чтобы в него можно было пролезть, тянулся до крыши. Вчера в горячке я начисто забыл о нем. На этажах в шахту выходили форточки воздушных отдушин, ими были снабжены совмещенные с туалетами ванные. Пространство, кроме труб, заполняли счетчики воды, газа. Внизу, на полу, полно было пожелтевших ивритских газет. Уборщики тайком сметали сюда мусор, чтобы далеко не носить. Я поддал газеты кроссовкой. Пустые пачки сигарет, полиэтиленовые пакеты. Рекламки из почтовых ящиков… Я поднял одну — с фотографией мальчика, заглядывающего себе в трусики. Не знаю, что она рекламировала: средство против опрелости, лотерею, корейские автомобили… Я щелкнул зажигалкой. В поисках следов согнулся в три погибели. «Есть!» На старой газете было хорошо заметно довольно большое, как пишут в протоколах, «бурое пятно, похожее на кровь». Вероятно, были тут и другие следы преступления — искать их следовало в пыли и мусоре, которым было столько же лет, сколько и этому зданию. Перерывать залежи у меня не было необходимости, тем более что я внезапно заметил главное: «Нож!» Холодное оружие было типа армейского, с широким лезвием, пластмассовой ручкой и металлическим ограничителем. «Финяк…» Орудие убийства было отброшено в сторону. Мне стало не по себе. Тот, кого я по ошибке принял за Шабтая Коэна, погиб тут, за узорной шейкой отсека, от российского ножа: Работа произведена киллерами. Оставлять огнестрельное оружие па месте преступления, каким бы дорогостоящим оно ни было, стало в последнее время визитной карточкой исполнителей заказных убийств. Тем более это касалось ножей. Они затащили жертву в отсек… «Но что он делал здесь, у дома?:» Я прикрыл бурое пятно другой газетой, сверху положил камень. Рукой в платке поднял нож, поднес к зажигалке. На поверхности ручки следов пальцев не было видно, зато вдоль заточки лезвия виднелась засохшая бурая полоска. Венгер говорил мне, что если кровь не прилилась по дороге, то имел место спазм. «Чья же кровь здесь?» Мог порезать руку и убийца, неловко извлекавший финяк. Так бывало сплошь и рядом… Я поднялся наверх за мокрой марлей. Вернулся. Мазанул по лезвию. Упаковал образец. Нож аккуратно припрятал за одну из труб, как можно выше… Стук каблучков на лестнице стих у моей двери. Я заглянул в усовершенствованный, с широким углом обзора дверной глазок. Кроме площадки у двери, в него были; видны оба лестничные марша по восемь ступеней, сходившихся под углом в верхней от меня точке между этажами. Сейчас обзор был надежно перекрыт чем-то розовым, цвета клубники со сливками. Зеленоглазая холодная соседка с верхнего этажа обожала клубничные гаммы. «Рут…» Иногда, поднимаясь к себе. Рут останавливалась. Звонила в дверь. Мы разговаривали. «Всех наших женщин местные считают проститутками..» Она уверяла, что израильтяне, общаясь с нами, держат фиги в карманах. Кто знает, чем оно руководствовалась. — Записка тебе… Рут показала на пол под дверью. К двери был подложен кусок картона. Как я мог не учесть этот вполне цивилизованный вариант. «Известный вам документ положите под ведро у мусорного бака во дворе…» Или: «…Оставьте в почтовой ящике между семью и восемью. Иначе — разочарование в семенной жизни. Заранее благодарны!» Израильские почтовые ящики мельче наших, и письма торчат из них не менее чем на треть. Не говоря о газетах. Отсюда — оригинальная доставка. Я поднял картон и что-то еще продолжал говорить, а глаза уже вперились и кусок картонной коробки от фирменной пиццы. Коробки эти с товарными знаками «Пиканти» в изобилии валялись вокруг дома. Текст послания оказался короткий, исполненный крупными печатными буквами: «У чувака было 5000 баксов. Верни быстро. Понял?» Я спрятал письмо. «Чувак…» В Москве этим словом не пользовались сто лет! Рут следила за мной. Она наверняка прочла цидульку. —И еще вот это… На косяке виднелся крохотный бурый мазок. Надо было иметь воистину соколиный глаз, чтобы его заметить. — Это кровь! — Действительно… — Местные тебе никогда ничего не укажут. У них это не принято!.. — Спасибо, Рут. Как ты? — Нормально. Обычно она награждала меня взглядом, полным иронии. Сегодня в нем промелькнуло сочувствие. Я вернулся в квартиру. Отвратительно все для меня складывалось. «Сумка с биркой аэропорта Шереметьево… Плед… Теперь эта записка…» У меня были все шансы загреметь на Русское подворье. Тюрьма, точнее, иерусалимский изолятор временного содержания — ИВС, находился на территории, исконно принадлежавшей России. «Но мы еще посмотрим!..» Когда зеленоглазая Рут ушла, я вернулся на площадку с влажным кусочком ваты. Затем спустился в отсек, к пятну, которое обнаружил на газете. Изъял мазки. То, что Рут увидела кровь именно снаружи, на двери, подтверждало мою версию: «Преступление не было совершено в моей квартире…» Если кровь убитого, убийцы и моя принадлежали к разным группам, хороший адвокат — а у Рембо был такой в Израиле — мог вытащить меня из местной тюряги… Я отвез фотопленку в лабораторию, в Центр, вернулся к себе, на Элиягу Голомб. Под Байт ва-Ган все дни пробивали новое шоссе, из-за которого спорили светские и религиозные власти. На исходе субботы тут было тихо. Я поднялся по краю карьера к вершине. Вечер был теплый. Огни в домах не горели, но вдоль улиц уже зажгли редкие светильники. Неяркие гирлянды света обозначили сетку будущих улиц. Череда вилл, а по сути, трех-пятиэтажных коттеджей из белого иерусалимского камня, располагалась на разных уровнях перечерченного террасами склона. Интересовавшая меня вилла с трех сторон врезалась в скалу. Сверху вдоль стен вились вечнозеленые побеги какого-то неприхотливого растения. Вдоль второго этажа шла балюстрада. Я поднялся к самой вилле. Все вокруг было мне знакомо. Я наведывался сюда не впервой. Площадку у входа отгораживали высаженные по линейке невысокие пальмы. Один из балконов нависал над садом внизу. Там был расположен колледж для девочек из религиозных семей. Сбоку виднелся второй вход. Боковой придел был предназначен обслуге. Я подошел к самой двери и замер… Еле заметная полоска скотча, которую я наклеил в прошлый раз, отсутствовала… На виллу приезжали! Многоподъездные стандартные дома внизу, построенные несколько десятилетий назад на Бар Йохай во время массовой эмиграции из Марокко, были точной копией друг друга. Мой иерусалимский приятель Венгер при первом знакомстве показал на балкон в торце: —В нашем всегда три пары джинсов… С тех пор я никогда не считал подъезды. Джинсы под крышей, переплетаясь, изображали ивритские буквы. Похоже, их никогда не снимали… —Шолом… Жена Венгера была дома. Покрутившись несколько минут, Венгер слазил в книжный шкаф, бутылка «Голда» мгновенно перекочевала в складки его бездонной кофты. — Может, выйдем? Что-то душновато… — Ночь на носу, а тебе душно! — заметила жена. — У нас я еще сидел бы в это время на речке… В излюбленном месте у забора, в углу двора, было темновато. Венгер наметанным глазом прокладывал фарватер. Ни одна колючка не коснулась нашей одежды. Только раз он чертыхнулся, наступив на пластмассовую бутылку. —Где только не бросают… Стаканчики лежали на месте — в металлической тележке из супермаркета, рядом с агавой. Мой приятель успокоился. Твердой рукой наполнил емкости. Теперь уже ничего не было видно. Его вела чистая интуиция. Закусили мы, как обычно, оливками из банки. —В детстве я думал, что все люди из Могилева… — в такт далеким от меня мыслям заметил Венгер. — Все вокруг меня были местные… Я представил, как он таращит в темноте крупные рачьи глаза. Он был широк. Вязаная его разношенная кипа могла быть чашей большого, бюстгальтера. — Скучаешь? — Да нет. Если бы еще решить проблему подледного лова… Он любил раскручивать вопросы глобально. Когда кто-то за столом вспомнил, как чуть не подавился рыбьей костью, Венгер спросил заинтересованно: —Какое положение сейчас с мировой рыбой? Кроме предстоящей войны с мусульманами по всему периметру христианского мира, в ходе которой Израиль должен был стать форпостом христианства и отстоять его честь, у Венгера было еще несколько дежурных тем. Сегодняшнюю можно было обозначить так: «Иврит и блатная феня». Первым несколько лет назад заговорил о фене бывший в то время председателем Федерального информационного агентства Михаил Полторанин, указавший на разгул «лагерного иврита» на российском телевидении… Венгер, выезжавший в прошлом как судмедэксперт на места происшествий, достаточно наслышался фени от прокурорских, ментов и уголовников. Кроме того, в религиозной ешиве в Иерусалиме получал иврит в объеме, не снившемся Михаилу Полторанину. Венгер, естественно, пошел дальше Михаила Полторанина, он даже разоблачил переводчиков «Блеска и нищеты куртизанок» Бальзака, использовавших ивритские слова для перевода на русский парижского уголовного арго. —«Большая хевра»… Вроде сходки французских воров в законе… «Хевра»! Это же «общество», «компания»… А кроме того, «друг», «коллега». «Хавира» — «притон», «хавер» — «мужик», «любовник»… Или, например, воровская «малина»! — А что малина? — Ночлежка. На иврите «малон» — «гостиница»… «Мэлин» — «ночует»… Ну, мы тоже подарили израильтянам! «Шанс» у них «сихуй». «Чек дахуй» — отсроченный чек. «Мудак» — «взволнованный». Я предоставил ему возможность выговориться. —Я каждый раз нарочно спрашиваю у своего рава: «Ата (то есть „ты“) — мудак?» Он кивает: «Кен, кен». «Да, да, мудак»… Мы посмеялись. Венгеру надо было возвращаться. Его ждал сын, вечерами они обычно играли в шахматы. —У тебя есть кто-нибудь, кто может определить группу крови? — спросил я. У меня не было возможности подготовить вопрос — он прозвучал жестко. Венгер от неожиданности поперхнулся: — Твою? — Это материал… Он в темноте повернул голову: —А чью? —Смывы с предметов… Больше он ни о чем не спросил: —В пункте переливания крови есть лаборантка-землячка… Записка на куске картона под дверью свидетельствовала о весьма важном для меня обстоятельстве: «Они не требуют вернуть удостоверение личности Шабтая Коэна, и следовательно, водитель автобуса не из их команды!» Это давало мне свободу маневра. Разгадка происшедшего была достаточно трудной и требовала высокой степени умственного напряжения. Между тем, даже учась в школе, как вспоминала моя мать, я долгое время не был в состоянии справиться с простеньким тестом Стэнфорда-Бине для дошкольников: «У Била Джонса такие большие ступни, что он вынужден надевать штаны через голову…» Я пытался понять причину, по которой удостоверение личности шофера экскурсионного автобуса оказалось у убитого. Можно было без конца начинать все сначала и ни к чему не прийти… Внезапно я почувствовал, как разгадка, над которой я только что безуспешно ломал голову, пришла, как со мной обычно бывает, сама собой… Без умозаключений, без доказательств. «Убитый… Это же — второй участник того ночного события! Тот, кто был с Шабтаем Коэном… Водитель серой „Ауди-100“ с перекрестка Цомет Пат!» Я поднялся совсем рано. Подошел к окну. Воздух был совершенно прозрачен. Белые, иерусалимского камня, виллы, взбиравшиеся на гору Байт ва-Ган, были видны до мельчайших деталей. На вилле за ночь не произошло никаких перемен. Я спустился вниз, прежде чем кто-либо достал меня ранним своим звонком. По галерее направился к остановке. Зловещие следы в техническом отсеке рядом с подъездом не сочетались с буйством красок Святой Земли. Ярко-красные и белые розы поблескивали капельками росы. Пальмы напротив места, где произошло убийство, словно прикрылись остролистными веерами. Несмотря на вчерашнее послание, подброшенное под дверь, мне достало куража. Я поддал подвернувшуюся пустую банку колы: «Нет, нет, чуваки! Или как вас там?! Вы не на того напали! Если у вас все же есть желание дознаться, что у меня внутри, предупреждаю: я против! Так просто меня вам не взять!» Хозяйка фотоателье на Яффо — золотого возраста, искусно превращенная в молодую милую женщину, почти без морщин, причесанная и завитая — встретила меня белозубой светлой улыбкой… — Погуляйте, пожалуйста, минут сорок. Извините. Сейчас должны подвезти материал… «Где сорок минут, там и час…» Я двинулся улочками, входившими в пешеходную зону. Несмотря на ранний час, тут уже было многолюдно. У многочисленных магазинчиков — ювелирных, готовой одежды, цветочных, сувениров — сгружали товар. Тяжелый жар опускался на город. На площади Кикар Цион с десяток людей загородили тротуар, образовав полукруг. Проходившие замедляли ход, заглядывали поверх голов. У нас, в России, так окружали карточных мошенников. Это они и были. К а т а л ы. Шулера. В центровом — худощавом, с серым замкнутым лицом, в шортах — за версту чувствовался уголовник. Он меланхолично показывал толпе три карты — две десятки и короля, а затем, почти не мешая, вверх рубашкой бросал перед собой на тротуар. Каждый мог проверить удачу. Играющую публику изображал смуглый, с ленцой красавец, похожий на цыгана. Бригада была небольшая. Зрелище карточного мошенничества в Израиле было не из частых. Несколько зрителей, в том числе религиозных служителей в кипах и традиционных сюртуках, вели себя как расшалившиеся юнцы. Громко подсказывали: — Король там, средний! Цыган лениво бросал пятидесятки. Выигрывал. Центровой бесстрастно жевал, не поднимая глаз. Он был начеку. Охота шла на одного. Я легко вычислил жертву. Молодой парень следил как бы незаинтересованно, стоя в отдалении. У его ног стояли пакеты с покупками. Он шел с рынка. Только раз центровой среагировал молниеносно, на миг прекратив жевать, когда парень резко выдвинулся вперед, показал на лежащую в середине карту и второй рукой достал деньги. Двести шекелей. Центровой вроде ничего не успел сделать… Перевернул карту. Короля на месте уже не было. Парень бросил деньги, сразу исчез. Центровой и глазом не моргнул. Продолжил игру с цыганом… Проиграл, выиграл. Мне было интересно, кто у них на а т а с е. Вскоре я увидел. Среднего роста в бело-желтой рубахе с широкими горизонтальными полосами. Он стоял на краю тротуара, внимательно вглядывался в глубь улицы. «Любопытно, откуда бригада…» В России на железных дорогах славились донецкие и ростовские каталы. Среди москвичей сто очков вперед другим давали ореховозуевцы… Мне подумалось, что это были харьковчане. Позже я увидел всех троих на углу, у банка «Леуми», они садились в автобус. |
||
|