"Уничтожить Израиль" - читать интересную книгу автора (Щелоков Александр)Кто знает, где кончаются слезы и начинается смех?Он прилетел в Ташкент в полдень. Самолет казахстанских авиалиний легко коснулся бетонки, прожаренной солнцем до самого грунта. Гомонящая пестрая толпа пассажиров, выходя из салона самолета на трап, в полной мере ощущала всю легендарную солнечность Узбекистана. Из полупрохладного чрева самолета люди попадали в раскаленную духовку. Мужчины начинали срывать с себя пиджаки, женщины прикрывались зонтами и шляпками. Полусонный после плотного обеда начальник таможенного поста Эдгар Салимов, твердо уверенный в том, что суверенитет дает ему право обдирать чужеземцев, уныло глядел на поток пассажиров, зная, что с прилетевших из Астаны соотечественников калым сорвать не так-то просто. Зато он быстро выделил из толпы Андрея, и в нем проснулся охотничий азарт. Почему не попытаться слупить с русского хотя бы десятку баксов? Игра стоила свеч. Тем более что пассажир не стал ожидать багажа: все его имущество составлял плоский черный кейс. Салимов прекрасно знал, что так ездят люди денежные, не желающие обременять себя даже бритвенными принадлежностями и мылом: в дорогих отелях все это можно легко достать. Салимов с деловым видом подошел к стойке и поправил форменную фуражку. Андрей сразу заметил, как при его приближении хищно заблестели глаза таможенника, и понял, в чем дело. Но это его совсем не испугало, а даже позабавило. Он видел, как к стойке из зала приближались Дурды и Кашкарбай. Не говоря ни слова, таможенник жестом показал Андрею, чтобы тот положил кейс на стойку и открыл его для досмотра. Кашкарбай, подошедший к стойке первым, прикрыл ладонью крышку кейса. – Скажите, уважаемый офицер, – сказал он по-узбекски, – какую вам дать взятку, чтобы вы освободили нашего гостя от унизительной проверки? Исламская организация, которую я представляю, не желает, чтобы у нашего гостя сложилось превратное впечатление об Узбекистане. Вы этого тоже, наверное, не хотите? В тоне, которым говорил Кашкарбай, было столько властности и холода, что Салимов смешался. Он не знал этого человека, но по его поведению и ссылке на исламскую организацию понял, что доброго в случае ослушания ждать не придется. – Он ваш гость? – спросил Салимов, еще не решив, что делать. – Не просто гость. Он наш высокий гость. – Ас-саляму алейкум! – сказал Андрей, играя особой чистотой произношения. – Мир вам! – Ва алейкум! И вам! – ответил Кашкарбай, приложил левую руку к животу, правую протянул Андрею. Потом спокойно взял кейс со стойки, посмотрел на таможенника. – Спасибо, уважаемый. И передайте привет вашему отцу Бобосадыку. Салимов сглотнул слюну и молча посмотрел в след уходящим. Люди, которых он не знал, знали о его отце, бывшем при советской власти заместителем начальника отдела внутренних дел в Чирчике, о чем теперь в семье старались не вспоминать. С людьми, которые не забыли об этом, лучше было не связываться. И вот снова Шахимардан. Они вошли в ворота. Иргаш пропустил Андрея вперед, но когда тот вошел, придержал его за руку. – Прошу извинить, у хана сменилась охрана, и порядки здесь устанавливаю не я. Разреши охране тебя обыскать. Андрей остановился и демонстративно поднял руки вверх, стараясь задрать их как можно выше. Но на это никто внимания не обратил. Один из охранников очень быстро, но весьма тщательно обстукал гостя ладонями от горла до ботинок. Окончив процедуру, кивнул Иргашу: – Проходите, вас ждут. Они прошли через сад по дорожке, выложенной плитняком, добытым в горах. Обычный азиатский по внешнему виду дом ничем не выделялся среди других домов кишлака. Однако внутри был обставлен с особой восточной изысканностью. На стенах и полах были дорогие ковры как ярких расцветок фабричной работы, так и более блеклые, но стоившие гораздо дороже, – персидской ручной выделки. Диванчики, кушетки, пуфики на гнутых и прямых ножках стояли вдоль стен. Посередине комнаты на зеленой скатерти, постеленной на ковер, теснились хрустальные блюда и ладьи с виноградом, абрикосами, сливами, яблоками. Светились рубиновым блеском графины с гранатовым соком. От одного взгляда на все эти яства у Андрея судорожно сжался желудок и заурчало в кишках. Ширали-хан встретил гостя стоя. Он был в европейском дорогого пошива костюме, в ослепительно белой рубахе с распахнутым воротом. – Побывали в гостях у сестры, Андрей? Довольны? – Благодарю, великий хан. Все хорошо. – Тогда выйдем в сад, там пообедаем и поговорим о наших делах. Они расположились на айване – высоком деревянном помосте, устроенном над арыком в густой тени огромного орехового дерева. Позволив Андрею утолить голод, хан заговорил: – Мы уточнили расположение клада. Он лежит в пещере в глубине скал. К нему надо делать проход. – Я думаю, великий хан, мы это сделаем. – Мне говорили, что есть станки, которые могут бить скважину без особых сложностей. Нам не нужна ювелирная работа. Нужна дыра, через которую можно извлечь сокровище. – Да, мне известны все способы бурения, хан. Но я выбрал тот, который наиболее удобен в данном деле. Я хочу показать вам это на примере. Андрей встал, спустился с айвана и по двору прошел к месту, где в большой яме три работника месили глину. Хозяин владения в некоторых местах обновлял забор. Андрей взял кусок глины килограммов на пять, скатал из него шар, потом поднял с земли маленький камушек, воткнул его в середину кома, залепил образовавшееся отверстие. Принес глину на айван, на котором сидел Ширали-хан. Постелил на ковер газету и плюхнул на нее комок. Ширали-хан следил за Андреем с некоторым удивлением, но вопросов не задавал. – Так, уважаемый хан, выглядит гора, если ее уменьшить в размерах. Где-то внутри находится пустота. У меня ее заменяет камень. Теперь возьмите проволоку и попробуйте попасть ею точно в камень. Скажите, сколько попыток вам потребуется. Ширали-хан, не отвечая на вопрос, пять раз ткнул в глину проволочкой, и все время она проскакивала через глину, не попадая в цель. Он отбросил проволоку и спросил: – А камень там есть? – Хан, неужели я могу набраться нахальства и обманывать вас? – Значит, сразу бить большую скважину нельзя? – Можно, но глупо. По умному мы должны постараться найти камеру, где размещено устройство. Как известно, камера достаточно узкая. Мы сумеем ее найти, если совместим схему с реальной местностью и пробурим несколько пробных скважин. – Что тебе потребуется для работы? – Нужно приобрести буровую установку. Возможны два варианта: УКБ-4П или УКБ-5П. – Записывай, – Ширали-хан махнул рукой Иргашу. – Пусть ваши люди установят контакт с геологоразведочными конторами. Они сейчас не работают, а оборудование у многих сохранилось. Когда станки будут найдены, я осмотрю их лично. – Хорошо. – Нужны коронки двух видов: алмазные и твердосплавные. Пусть исполнители запишут и сделают заказ точно. – Записал? – спросил Ширали-хан Иргаша и снова обратился к Андрею. – Называй, что нужно. – Алмазные коронки карбонадо. Три штуки. Твердосплавные карбид бора или карбид кремния. Десять. – Записал? – Еще нужен световод. – Для чего? – Пробурив скважину, мы с помощью световода обследуем каверну. Это нужно, чтобы точно определить, где расположен клад. Знание сэкономит много времени и усилий. – Что еще? – Необходимо достать аппаратуру для определения географических координат с помощью спутниковой системы. – Это большая аппаратура? – Нет, эфенди. Всего лишь коробочка вроде мобильного телефона. – Считайте, что она у вас есть. – Нужен металлодетектор. – Это зачем? – Ширали-хан искренне удивился. – До начала работ придется проверить участок. Русские могли заложить там мины. Ширали-хан почесал лохматую бровь. – Все ты предвидишь, мастер. Это мне нравится. – Гордов? Это генерал Травин. ФСБ. Вы не можете прямо сейчас подъехать ко мне на Лубянку? В подъезде вас будут ждать. Пропуска не потребуется. Вас узнают. – Товарищ генерал, у меня дела. Ваше предложение столь внезапно, что я не могу их бросить. – Придется, Александр Алексеевич. Я говорил с министром Разрушаевым. Он в курсе. Доложите своему руководству и ко мне. Гордов тяжко вздохнул и стал собирать бумаги. Через сорок минут он сидел в кабинете Травина. – Скажите, Гордов, у вас есть доверенные люди на железной дороге юго-восточного направления? – Товарищ генерал, я прекрасно понимаю, где я и кто вы, но такими сведениями делиться не буду. Имена тех, кому доверяю и кто доверяет мне, я не сообщу даже министру. Чужими жизнями играть не умею. Травин выслушал Гордова не перебивая. Пусть человек выговорится, тогда проще наладить взаимопонимание. – Александр Алексеевич, меня не интересуют имена, фамилии, способы связи. Мне нужно другое. Возникла необходимость без огласки провезти ящик свиной тушенки в Казахстан в поселок Актас. У меня там есть адрес, по которому нужно доставить посылку, но нет канала для ее провоза. – Как бы мне не взорваться вместе с вашей тушенкой. – Да ладно, не взорветесь, – сказал Травин спокойно. – Взрыватели упакуют отдельно. Гордов широко открыл глаза. «Как бы мне не взорваться» он сказал, имея в виду «как бы мне не погореть», и неожиданно попал в масть, угадал тайну, в которую, судя по всему, его не собирались посвящать. «Ну, ребята, и стиль у вас», – подумал он раздраженно, но сказал другое: – Значит, взрывчатка. И ко всему контрабандой. Так? – Несомненно. УК России, статья сто восемьдесят восемь, пункт два. Перемещение через границу взрывчатых веществ. В Казахстане в законах нечто подобное. – Поначалу вы говорили о тушенке. – Так оно и будет. Десять банок пластида в обрамлении настоящей тушенки. – Почему именно свиной? – К говядине в Казахстане кто-нибудь может проявить гастрономический интерес. – И для чего взрывчатка? Будет диверсия? – Вы слишком любопытны, Гордов. Однако скажу, против Казахстана мы диверсий не замышляем. – Спасибо, успокоили. Предлагаете мне сунуть голову в петлю и не хотите объяснить, ради чего мне рисковать собственной жизнью. – О какой петле вы говорите? – Я государственный служащий, а мне дают дело, которое законы всех стран оценивают как уголовное преступление. В случае провала кому отвечать? – Александр Алексеевич, вы серьезный человек. Поскольку речь идет об интересах России, о нашей общей безопасности, то предлагаемое вам задание определяется нами не как преступление, а как секретная операция. – Красивое объяснение. Очень красивое. Что, если мне обсудить предложение с адвокатом? На случай, если потребуется защита. Травин встал. За ним поднялся Гордов. – Да сидите, Александр Алексеевич! – Травин безнадежно махнул рукой. – Мне докладывали, что вы не склонны к сотрудничеству. Гордов усмехнулся: – Не лукавьте, генерал. Вы все понимали с самого начала нашего разговора и ждали – догадается мент об опасности или пронесет. Как видите, не пронесло. Время нынче другое. – Ну, зачем вы так, Гордов? По-твоему, я сволочь, на которой негде ставить пробы? – Не обязательно. Вы можете быть человеком хорошим, но секретная служба – это дерьмо. Сейчас вы подталкиваете меня на уголовщину. И не скрываете этого. Мол, делай, мент, это Родине нужно. Но представим, что у меня дело сосклизнет. Вы ведь тогда сделаете круглые глаза и скажете: «А кто такой этот Гордов?» Травин прошелся от стола к окну и обратно. Одернул китель. – Хорошо, майор, ты мужик умный и сразу понял, что нужен в нашей игре. Значит, валяй, ставь условия. Чего хочешь? – Чего хочу? Взаимоответственных отношений. На патриотизм, на большевистскую сознательность мне давить не надо – это уже не пройдет. – Что тогда? – Контракт. Вы пишете, что майор Гордов выполняет служебное задание. Для этой цели ему выделяются материальные средства. – И много ты их хочешь? – Нет, немного. По ставкам моих обычных клиентов. Пятьсот зеленых для проплаты тому, кто повезет тушенку и гарантирует ее доставку вашему человеку в Актасе. Двести – аванс, триста – под расчет по факту доставки. Травин вернулся к столу, сел, взял ручку и стал записывать цифры на бумаге. Подумал. – Приемлемо, если начальство не возразит. Что еще? – Дальше тысячу мне лично. Не знаю, как вам их списать. Впрочем, напишите просто: «На витаминизацию исполнителя». – Нахал, но, допустим, тебя мы провитаминизируем. – Следующий пункт будет труднее. В связи с возможностью провала на территории сопредельного государства мне будет обеспечена квалифицированная правовая защита и выделен адвокат. Вопрос о внесудебном порядке моего освобождения лучше решать на правительственном уровне. Травин хитро прищурился: – Как это ты себе представляешь? – Не знаю, служба у вас серьезная. – А ты знаешь, что о всех наших проколах докладные наверх идут через Министерство иностранных дел? – Тогда сыграйте на взаимной расположенности. Я дам вам две-три фамилии крупных казахских чиновников, зашибающих на наркоте. По-крупному, без дураков. Вы шепнете в дом на Чистых прудах и намекнете: отпустите нашего дурачка. Если не сделаете, то пресса получит фамилии. И назовите, какие. С Чистых прудов стукнут в Астану… Травин положил обе ладони на стол и громко ими пристукнул. – А что, Гордов, если я тебе предложу постоянное место у себя? Поторгуешь тушенкой, вернешься – в этом не сомневаюсь, и мы тебя заберем переводом. Звание подполковника. Для начала. – Это за какие ж заслуги? – Варит у тебя парламент. Неплохо варит. Моим бы дать задание подготовить тебе отход и прикрытие, они такого бы наколупали. – И я наколупал бы, но здесь речь о собственной шкуре. Не хочется видеть ее в дырках. – Значит, контракт. Хорошо. Дело, прямо скажу, для нас необычное, но попробую уломать шефа. – Попробуйте. Я обстановки у вас не знаю, но, судя по нашему разговору, сковорода, на которой вы с шефом сидите, снизу подогревается круто. Поэтому, пока не задымилось, вам лучше со мной согласиться. – Типун тебе на язык. Будешь пить чай? С бутербродами? Я угощаю. – Мастер, – Кашкарбай задумчиво пригладил ладонью ухоженную густую черную бороду. – Пока мы готовимся, на вас ложится серьезное дело. – Какое именно? – Андрей встрепенулся. Кашкарбай, в глазах которого никогда не гасло подозрение, ему активно не нравился. – Сходите в аптеку, здесь она рядом, и вместе с аптекарем составьте список лекарств, которые могут потребоваться экспедиции. Как говорил Мурад, вы кое-что понимаете в медицине. Задание трудностей не составило. Аптеку Андрей нашел сразу. Внутри помещения посетителей не было, стояла тишина и приятно пахло лакрицей, немного йодом. Среднего возраста узбек, судя по желтой сухой коже изможденного лица, не совсем здоровый, склонился над прилавком. – Уважаемый, я собираюсь на долгое время на работу в степь. Подскажите, пожалуйста, какие лекарства мне стоит купить впрок в первую очередь? Узбек посмотрел на Андрея, но взгляд его был пустым и скорее обращенным на стену, чем на посетителя. – Аспирин УПСА. Быстрорастворимый, – сказал он. – Лучшее, что потребуется при простуде. – Спасибо, что еще? – Уважаемый, вам стоит встретиться с врачом и поговорить с ним. Мне трудно давать советы. – Вы фармацевт? – Нет, я продавец. – А в аптеке есть фармацевт? – Был такой. – Где же он? – Уважаемый, с тех пор как Узбекистан избавился от русского влияния и стал свободной страной, у нас изменилось все. Золотые руки и головы уехали в Россию и в Израиль. – Вы говорите не по-современному. Русских сейчас принято ругать, в крайнем случае о них молчат. – Простите, а кого я еще обвиняю? Только русских. Это они уехали от нас – и всем стало хуже. В голосе узбека столь открыто звучала злая ирония, что Андрей не выдержал и спросил: – Вы не боитесь так говорить? – Непризнание правды – это ноги, на которых ходит ложь. Клевета как ветер раздувает огонь злобы и ненависти. А разве топором ненависти можно построить мосты дружбы и правды? Андрей улыбнулся и решил ответить с такой же восточной витиеватостью, чтобы показать, насколько свободно может говорить по-узбекски не только на бытовые темы. – Добрая мудрость ваших слов, уважаемый, заставила мое сердце наполниться признательностью. Я русский, и мне приятно услышать серьезные обвинения в наш адрес. К сожалению, так о нас говорят не все. – Слова не всегда мысли людей. Многие повторяют, что им говорят другие. Но даже дурак в нужде отличит вкус халвы от вкуса перца. – Значит, хороших врачей стало мало? – Горько признавать это, но так. Правда, говорили, что русских заменят близкие по родству люди – турки. – И где же они? – Турки умные люди. Только дурак приедет бесплатно лечить нищих. – Врач – профессия гуманная. – Верно, однако даже гуманизм не бывает бесплатным. Чтобы лечить, нужны инструменты, лекарства, так? Инструменты и лекарства без денег не достанешь. – Спасибо, вы объяснили мне все. Скажите, где я могу получить совет о том, какие лекарства нужно взять с собой в поездку? – Здесь рядом живет врач Али Халиф. Достойный человек и добрый советчик. Обратитесь к нему. Выйдете из аптеки, свернете направо, и третий дом на этой же улице… Али Халиф, пожилой седобородый мужчина с такими же седыми усиками, в белой чалме, покрывавшей круглую голову, походил на поэта Алишера Навои, каким его рисуют художники. Он протянул Андрею жесткую, как деревянная лопаточка, руку и задержал его ладонь в своей. – Проходите в мехмахану, в гостевую комнату. Будем пить чай. Проходите. И расскажите, что вас привело ко мне. – Право, неудобно, доктор. Я не хочу вас затруднять. – О чем вы? Неожиданный гость от бога – худай кунак. Я очень рад вашему появлению… Низко склонив голову, широким жестом доктор показал, куда идти. – Меня зовут Халиф. К счастью, я не халиф на час, а на деле являюсь им уже много лет. – А я Назаров. Андрей. – Очень приятно. Очень. Они прошли в комнату, уставленную книжными шкафами. Андрей сразу обратил внимание, что у большинства книг, теснившихся за стеклами, арабские заголовки. – Садитесь, – хозяин предложил гостю место на ковре, где нужно сидеть, подогнув ноги. – Если вам неудобно, можно сесть за стол. – Я азиат, – Андрей сообщил об этом с определенной гордостью. – Где сидеть, для меня не проблема. Он бросил взгляд на стол, где лежали стопки книг, стояли микроскоп и сборка для химических опытов – штативы, колбы и пробирки, соединенные стеклянными трубками. – Что вас привело ко мне, Андрей? Они уселись на ковре друг напротив друга. – Был в аптеке, и мне посоветовали обратиться к вам. – К вашим услугам. – Я хочу приобрести лекарства. Как говорят, впрок. Часть из них я знаю, они у меня записаны, – Андрей начал диктовать названия медикаментов. – К этому мы вернемся чуть позже, – прервал его Халиф. – А сейчас будем пить чай. Аля! – Халиф поднял голос. – Будь добра, подай нам чай. – Спасибо, не следует беспокоиться. – Вы ведь назвали себя азиатом. А какой азиат позволит себе лишить хозяина удовольствия принять гостя? Так что, уважаемый, придется немного потерпеть. Мы посидим, поговорим, потом я приподниму перед вами занавес небольшой восточной сказки. Со злыми разбойниками и добрым джинном. В комнату легко проскользнула женщина в восточном шелковом цветастом платье. Босыми ногами прошла по ковру и опустила на ковер перед Андреем металлический поднос, на котором стояли красный пузатый чайник в белый горошек и две такие же пиалушки, лежала горка винограда и разломанный на части шар граната, из которого выглядывали рубиновые ядра фруктового заряда. Андрей вскинул на женщину глаза и остолбенел. Эту женщину он спасал от базарной давки. – Познакомьтесь, Андрей. Это Альфия. Моя племянница. – Мы в какой-то мере уже знакомы. – Даже так? Тогда у вас будет время поговорить. А сейчас… Аля, улыбнувшись Андрею, кивнула и также бесшумно, как вошла, удалилась. Халиф разлил чай в пиалушки. – Угощайтесь! Андрей взял пиалу и отпил глоток. Чай был свежий, душистый, горячий. Халиф посмотрел на гостя. – Вы верите в бога, Андрей? – Простите, нет. Обхожусь так. – Следовательно, не верите в судьбу и не признаете ясновидения. – Не верю. – Тогда я постараюсь изменить ваши установки. Для начала скажу, чем вы собираетесь заняться в ближайшее время. – Чем же? – Готовитесь в экспедицию. Притом нелегкую. Андрей пожал плечами: – Это угадать нетрудно. Человек приходит к вам за лекарствами. По их набору можно догадаться, что он собирается забраться куда-нибудь подальше от цивилизации. Халиф церемонно поклонился: – Спасибо, что назвали бедлам, в котором мы здесь обитаем, цивилизацией. Это очень деликатно с вашей стороны. И еще свидетельствует о вашем чувстве юмора. – Ну, если оно когда-нибудь было у меня вообще… – Не скромничайте, не надо. Тем более что я сейчас опровергну ваш тезис о лекарствах. По числу упаковок панзинорма, хинина, маалокса нельзя угадать, что человек собирается делать. А я уверен, вы будете заниматься буровыми работами… – Стоп, – сказал Андрей. – Мне такой разговор не нравится. Давайте не будем продолжать. – Хорошо, всего один нейтральный вопрос. Вы окончили Губку – Московский институт нефти и газа? – Точно, окончил. – Вы знали профессора Купермана? – Знал. – И как он нравился вам, если честно? – Если честно, то как студенту мог нравиться препод, который дерет с него шкуру? – А он ее с вас драл? – Еще как! Буквально снимал скальпы. Его за глаза так и звали Ирокез. – Тем не менее Ирокез вам лично не поставил ни одного трояка. Или, как тогда у вас говорили, «ни одной тряпки». Верно? Во всяком случае, он в вашей зачетке оставил три пятерки и четверку. Разве не так? Андрей внимательно посмотрел на Халифа: – Прошло столько лет, откуда вам все это известно? – Знаете, Андрей, в чем разница между шарлатаном-гадальщиком и разведчиком? Все очень просто. Я мог бы сейчас рассыпать перед вами карты и, указывая то на одну, то на другую, говорить: вам, Андрей Назаров, предстоит дальняя дорога, по пути будут ждать опасности, но вести к цели будет денежный интерес и обязательства, взятые перед казенным домом. Ну, и так далее. Это будет шарлатанством, потому что не карты рассказывают мне правду, а знания. Располагая точными знаниями, я могу перенести свое умение гадать на черные и белые бобы, на звезды… На что угодно… – Значит, доктор, вы связаны с теми, на кого я собрался работать? – Нет, я их знаю, но с ними не связан. – Как же тогда вы узнали? – Я человек, который проходит сквозь стены. Вы никогда не видели памятник Рихарду Зорге в Москве? Он изображен проходящим сквозь стену. – Нет, не видел. Однако знаю, что Зорге был разведчиком. – Я тоже. Андрей засмеялся. – Ладно вам дурачить меня. – Я сказал правду. – И на кого ж вы работаете? – Вы слыхали такое название как «Моссад»? – Вы же узбек, мусульманин… – Нет, я еврей. Стопроцентный, хотя живу здесь почти всю жизнь. – Все же вы меня разыгрываете… – Должно быть, вас удивляет, почему я так открыто говорю с вами о вещах, о которых предпочтительней молчать. Ведь разведка очень деликатное дело. Очень. Вы согласны? – Да, конечно. – Вас интересует, почему? – Конечно, если скажете. – Все просто, Андрей. Вы, может быть, один из многих миллионов русских, с кем еврей, да еще разведчик, может говорить без боязни совершить непоправимую глупость. Я не стану нумеровать пункты, делающие вас человеком, к которому можно обратиться за помощью и получить поддержку. Поэтому, если интересно, я скажу, каким вижу вас в деталях и в целом. – Мне интересно. – Хорошо, я буду говорить. Очень важно для меня, что вы выросли и обрели характер здесь, на Востоке, в Азии. Русский в Рязани или Твери просто русский. Если кто-то по-пьяни в пивной или на улице пошлет его нахер, это может стать поводом для драки или как минимум перебранки, но никак не раздует межнационального конфликта. Потому что самый далекий посыл русского русским не задевает его сокровенных национальных чувств. Как вы сами говорите: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь». Верно? А здесь, в Азии, признаетесь вы или нет, но вы всегда жили и живете с обнаженным национальным нервом. Если вас кто-то обзовет, то не потому, что вы сволочь, а только за то, что русский. Если быть объективным, то трудно подсчитать, сколько доброго русские сделали для узбеков, казахов, туркменов, киргизов. Современная медицина, собственные ученые, национальный театр, кино – все это от русских. Но надо быть лицемером, чтобы сказать, будто киргизы на своих отгонных пастбищах зачитываются Чингизом Айтматовым, который признан и восхваляем в России. А вот услыхать у себя за спиной шепот: «Откуда здесь эта недорезанная русская свинья?» от людей, которым вы не сделали зла, явление довольно обычное. Так? – Ну, положим, я не очень часто с этим сталкивался. Моя жизнь больше проходила в глубинке, среди простых людей. Там упор на национальность не так заметен. С мордой, перемазанной нефтью, с руками в мозолях не ищут рядом с собой врагов. – Допускаю. А теперь промежуточный итог. Вам понятно, что значит быть изгоем, человеком не коренной национальности, на которого самое, меньшее смотрят с подозрением, самое большее – могут пырнуть ножом в спину за просто так. Андрей кивнул, соглашаясь. Он знал о случаях нападения на русских, случаях не спровоцированных, но совершенных сознательно, с целью создать в обществе атмосферу ненависти и страха. – Вот и хорошо, – сказал Халиф. – Это означает, что вы не героический генерал Маркашов, который не представляет, что здесь, в старом городе, ему, хранителю чистоты русской крови, могут крикнуть во след: «Убирайся вон, свинья, безбожник сраный!» И ничего не изменится, даже если он перекрестится. Вы же, насколько я выяснил, никогда не называли азиатов чуреками, чурками, чучмеками. Значит, не назовете еврея жидом. – Мне кажется, что этого мало для серьезного доверия. – Мало, но мы пойдем дальше. Я очень подробно исследовал все, что связано с вашим уходом из султаната туркменбаши. То, как вы уходили оттуда, прихватив двух туркменов, уже окружено легендами. Десять убитых и пятеро раненых записано на ваш общий счет. Хотя у меня есть предположения, что кое-кого могли просто приписать вам, чтобы проще было называть вас бандитом. – Вы тоже считаете меня бандитом? – Нет. Один из туркменов назвал вас сарбасом. В точном переводе с фарси это человек, играющий собственной головой. В русском варианте – сорвиголова. Впрочем, чего вам объяснять. Так вот вы – сарбас. Андрей усмехнулся, подумав, как легко при желании найти определение, при одних и тех же поступках меняющих отношение к человеку. – Остановились на сарбасе, – сказал Халиф. – Для дела с «портфельчиком» Ширали-хану нужен именно такой человек. И, наконец, главное. Случайно узнав, что экспедиция в степь будет связана с поисками ядерного оружия, вы пошли на большой риск и поставили об этом в известность российские спецслужбы. Значит, вам не безразлично, где должен грохнуть взрыв. Вы ведь не знали, где? – Нет. – А ибн Масрак уже определил цель – уничтожить Израиль. Это удобное место для того, чтобы перессорить весь мир. Тем более что после взрыва прессе будут предоставлены свидетельства русского происхождения устройства. – Чего вы от меня хотите? – Андрей не знал, как отнестись ко всему, что говорил Халиф. Что если весь разговор служит способом проверки верности бурового мастера новым хозяевам? Но в то же время то, что он связался с российскими спецслужбами, не могло быть известно его нанимателям. Знай они об этом, никаких других проверок не потребовалось бы. Халиф точно понял сомнения Андрея. – Не волнуйтесь, это не провокация. Мне нужна ваша помощь. То, что вы сделаете для России, будет одновременно и вкладом в безопасность Израиля. – Если я не соглашусь? – Вы человек мужественный, потому отвечу честно: если вы откажетесь поддержать меня, вы человек конченый. Хан Ширали уже в самом начале операции решил вашу судьбу. А он своих решений не меняет. Аллах не предусмотрел кары за ликвидацию правоверным безбожника или иноверца. – Что же вы предлагаете, если уже все решено? – Я приставлю к вам человека. Верного человека. Он скорее умрет, чем позволит упасть волосу с вашей головы. – Кто он? Халиф развел руками. – У любого знания, Андрей, есть предел. Вам лучше не знать, кто станет вашей тенью. Надо только помнить, она всегда будет за вашей спиной. – А если мне потребуется его помощь? – Постарайтесь обходиться без нее. Мой человек поможет вам без просьб в двух случаях. Первый – если вас распознают и решат убрать. – Тьфу-тьфу, – Андрей изобразил, что сплевывает. – Простите, если мои слова не пришлись по душе. Однако я обязан предусмотреть все. – А если он не сумеет узнать о подобном решении? – Андрей, если вы ни во что не ставите старого еврея, то уважайте его хотя бы как представителя Моссада. Цену этой организации знают самые фанатичные исламисты. А вы… – Я тоже ее знаю, господин Халиф… И все ж, кто у меня отобрал право на сомнения? Моссад? – Насчет прав вы ошибаетесь. Их никто у вас не отбирал. Что касается моего человека, то он будет знать, что глава экспедиции и ответственный за ее безопасность Иргаш ест, что пьет, понос у него в данный час или запор. – Выходит, в экспедиции будет ваш человек? – спросил Андрей и, чтобы уточнить, добавил: – Он еврей? Халиф бросил на собеседника проницательный взгляд: – Вы считаете, что в таких обстоятельствах разумным может оказаться только еврей? А это не так. И вот почему. Когда появилось атомное оружие, первое, что произвело на людей самое сильное впечатление, оказалась ударная волна. Именно она позволяла сравнивать разрушения с теми, которые производят обычные взрывчатые вещества. Появился даже дурацкий по существу термин «тротиловый эквивалент». Планируя атомные взрывы, военные на картах чертили концентрические круги. Одни обозначали зоны сплошных разрушений, другие – частичных. И словно за скобками оставалась куда более страшная опасность – радиация. Потом был Чернобыль. Минимальный тротиловый эквивалент взрыва, который разрушил реактор, вызвал мощный выброс радиации. Он привел к глубокому заражению земель Белоруссии, Украины, России. Так вот, Чернобыль слегка вправил обществу мозги. Умные люди поняли, что ядерное оружие – самоубийство. Если исламисты сумеют взорвать бомбу в Израиле, на этой земле не смогут жить не только евреи, но и сами арабы. Выходит, что те, кто подбивают экстремистов на такие действия, меньше всего заботятся о палестинцах, их землях, о судьбах простых мусульман. Те арабы, которые это понимают, готовы помочь нам ликвидировать ядерную опасность. Есть немало мудрых и честных людей в Средней Азии. Они готовы противостоять экстремизму. – Спасибо, успокоили. – Тогда второе условие. Вы можете сами вызвать помощь только на последнем этапе, когда все будет готово к уничтожению известного нам ящика. – Как я смогу дать знак? И кому? – Я передам вам рубаху. Вы ее наденете, и мой человек к вам подойдет сам. – Поскольку ваше предложение не требует от меня дополнительных усилий, я его приму. Хотя не знаю, зачем это делаю. – Я понимаю, Андрей, вам сейчас не до того, чтобы задумываться над судьбами человечества, если еще не ясна даже своя. Вы знаете, что сильнее всего сегодня разъединяют людей не расовые проблемы, а религиозные? Нет, вы этого не знаете. Вот вы верите, что сегодня у нас двухтысячный год? Верите? А если я скажу, что это совсем не так, что сегодня год пять тысяч семьсот шестидесятый, как вы к этому отнесетесь? Не поверите? А это правда. Первая дата по христианскому календарю, вторая по иудейскому летосчислению, принятому в Израиле. У большинства мусульманских стран свой счет. Значит, мы живем в разном измерении времени, которое ровным счетом ничего в природе не меняет. Но вот попробуйте привести леточисление к единой системе. Да ничего не выйдет! Никто не пожелает поступиться принципами своих верований. Людей разделяют их верования, предрассудки, национальная нетерпимость. По иудейским канонам всякий, кто рожден матерью-еврейкой – еврей. В этом нет ничего странного, как в том, что китаянки рождают китайцев, японки – японцев, чукчи – чукчей. Странно… Нет, вернее сказать, страшно другое. Вы знаете кого-то в мире, кто призывал бы убивать китайцев, потому что они китайцы, а папуасов за то, что они папуасы? А вот убивать евреев, больше того, уничтожить их всех в мире призывает немало людей. По одной лишь причине, что евреи – это евреи. – Ну, это вы зря, господин Халиф. Кто и в чем сегодня обвиняет евреев в России? Конституция гарантирует равенство. Православная церковь зовет к примирению… – Просто смешно, вы не верите в бога, а церкви верите. Это воистину необъяснимо. Я еврей, но не иудей, ибо последнее есть вероисповедание. Я такой же атеист, как и вы. Однако искренности православия в отношении евреев верю мало. – В Евангелии, насколько я знаю, сказано, что перед богом равны все – и эллины и иудеи. Разве не так? – Это слова, уважаемый. Дела выглядят иначе. Знаете ли вы, что церковные каноны запрещают православным священникам мыться в одной бане с раввином? Это записано отдельной строкой в церковном законодательстве. Или вот… Халиф встал, прошел к письменному столу, заваленному книгами и газетами. Вынул из кучи одну из книг. Вернулся к Андрею и подал ему. – Это церковное издание двухтысячного года. Посвящено канонизации в святые господина Николая Романова Второго. Почитайте места, отмеченные закладками. Андрей раскрыл книгу. Стал читать вслух: – «Иго новейшее внутрь нас есть: ни от восток, ни от запад. Како глаголют неции, яко иудеи сгубиша Русь Святую?.. Иудеи – суть по духу, заповедь Христову ненавидяще, ими же и им подобящимся ожидовела, яко червями Русская земля». – Заметьте, это год двухтысячный. Писать такое можно только в бреду ксенофобии. Это в России, а вы представьте, о чем думают и говорят арабы. Они не скрывают желания уничтожить Израиль. – По-моему, во всем этом слишком много преувеличений. Больше болтовни, чем дел. Если брать палестинско-израильское противостояние, то в нем достаточно вины на обеих сторонах. – Оставим общеизвестные вещи. Поговорим о другом. О том, что трудно назвать преувеличением. Вы что-нибудь слыхали об организации «Пламя Джихада»? – Насколько я знаю, подобных организаций существует великое множество. – Верно, но «Пламя Джихада» – одна из самых скрытых и самых богатых. В эту группу отобраны круто зарекомендовавшие себя моджахеды, получившие опыт в таких организациях, как «Хезболла», как «Ислами Джихад», «Аль-Фати», «Абу-Нидали», короче, в организациях, провозгласивших целью уничтожение Израиля. Многие из отобранных воевали в Афганистане, участвовали в террористических актах на территории Израиля и других стран. «Пламя Джихада» отличается от других исламистских организаций жесткой централизацией и дисциплиной. Любая инициатива, проявленная моджахедом самостоятельно, карается смертью. Ибн Масрак – единственный вождь в этой группе, своеобразный фюрер Востока с непререкаемым авторитетом и безграничной властью над подчиненными. – Вы видите в его делах опасность для мира? – Да, вижу. И не только я. Влияние духовных провокаторов на мусульман огромно. Ислам – это образ жизни миллиардов людей. Христианство – не столько вера, сколько система кормления служителей церкви за счет верующих. – Об этом можно спорить. – Можно, но неопровержим тот факт, что христианство проигрывает исламу. Церковь, особенно православная, стала похожа на шоу-бизнес с переодеванием. Ни одна религия в мире не скопила столько богатств и сокровищ, сколько католическая и православная конфессии. Вы посмотрите на своих попов. Если мулла своим одеянием демонстрирует смирение, то все золоченые ризы, все знаки церковного отличия православия – это свидетельства безмерной генеральской гордыни. – Ваши взгляды совпадают с тем, что я слышал от Ширали-хана. – Это означает лишь то, что он человек неглупый и реально смотрит на факты. А они не свидетельствуют в пользу христианства. Вы когда-нибудь замечали, что сегодня все, чем гордится Америка, имеет черную окраску? Певцы, музыканты, баскетболисты, боксеры, легкоатлеты… Назвать конкретные имена? Не надо? Так вот, белые американцы, хотят они того или нет, утрачивают ведущие позиции. Точка будет поставлена, когда президентом США станет чернокожий. Но это не страшно. Куда важнее другое – изменяется религиозное лицо Америки. Христианство, иудаизм теряют влияние на общество. Их вытесняют новые секты и конфессии. Между тем любая новая религия, чтобы завоевать сторонников, должна быть предельно агрессивной и точно называть своих врагов. Растафариане, христиане нового толка, объявили, что Христос был негром, что белому легче пролезть в игольное ушко, нежели оказаться в раю. Еще агрессивнее идеология негритянской религиозной организации «Нация Ислама». Ее лидер Луис Фаррахан публично заявил… Халиф прошел к книжной полке, взял с нее журнал, набранный арабским шрифтом, развернул на заложенной странице и прочитал: – «Бог не хочет, чтобы белые жили с нами. Он не желает, чтобы мы смешивались с детьми рабовладельцев, для которых пришел час Страшного суда». Чернокожему оставаться христианином сегодня в Америке не модно. Чернокожий мусульманин – вот идеал молодых. Лучше всего эту опасность сегодня понимают в Израиле. Теперь начинают понимать и в России. Европа все еще тешит свое миропонимание обилием пива и сосисок. «Зеленые» борются против электростанций и поддерживают агрессию против Югославии. Поясок ислама из Малой Азии уже перекинулся вплотную к Германии и Италии. Пусть ждут, он затянется. Придавили Югославию, начнут прибирать к рукам Македонию. Дойдет дело до Греции и Болгарии. Надо только подождать. – Что же по-вашему следует делать? – Думать о будущем и строить его. Особенно это касается русских. – Почему именно нас? – Народы, как и отдельные люди, живут, потом вымирают, и о них спустя какое-то время уже никто не может вспомнить. Были, говорят, такие. Ложки от них остались, битые тарелки. Остались еще камни с непонятными письменами. – Я понял, что это намек на то, что русские исчезнут? – Почему намек? Это прогноз. Не сразу все произойдет, конечно. Не сразу, но при том раскладе, что есть сегодня, это произойдет обязательно. Сперва китайцы заселят Дальний Восток и Сибирь, займут Центральную Азию. Так, постепенно… – Звучит не очень оптимистично. – Ничего не поделаешь. Движение жизни. Выживают те, кого сплачивает национальная идея или религия. Сила сегодня на стороне ислама и китайской национальной идеи. Поэтому русским пора перестать кричать «жиды!», а начать учиться выживанию. – У кого, у евреев? – У малых народов. У тех, кто сохраняет себя в веках. У венгров, у евреев… Или вам это не нравится? – Все же и русские что-то сами умеют. – Блажен, кто верует. А вы посмотрите на все не чужими, а своими глазами. Это там, в Москве, говорят о величии России. Вы живете в Азии и видите – все подобные разговоры всего лишь треп. За всю историю русские впервые оказались в рассеянии. Как евреи когда-то. Связи многих русских с Россией порвались. Они стали иностранными гражданами. У любого еврея испокон веков была вторая родина – Земля обетованная, Израиль. Я знаю немало русских, все еще живущих здесь, и скажу, что Россия их не манит. При Советах власти клеймили сионизм, который был, по существу, израильским патриотизмом. Чем это отличалось от национальной гордости великороссов, от той, о которой писал Ленин? Мало чем. Тем не менее русским в Советском Союзе прививали советский патриотизм, нечто без корней и национального самосознания. И теперь у вас, извини, Андрей, у тебя тоже, нет внутреннего стержня, своего сионизма, какой есть у меня. Только вспомни, сколько раз евреям советовали ассимилироваться с народами стран, где они проживают. Нежелание это делать объясняли плохим характером евреев, особой хитростью этой нации. Теперь я смотрю, как русские восстают против принудительной ассимиляции в Литве, Латвии, Эстонии, Украине, и думаю: может быть, все же эти люди поймут наконец нас?.. Они говорили долго, по-восточному спокойно, неторопливо. Обычай требовал не показывать сильных чувств, не горячиться, даже если слова собеседника задели тебя за живое, скрывать обиду за шуткой, чтобы не обнажать свои слабости. Возможность регулярно наполнять пиалу и потягивать маленькими глотками чай позволяла неторопливо обдумывать ответы и собственные вопросы. Время текло незаметно, и только когда Альфия принесла чайник в пятый раз, Халиф вдруг сказал: – Не знаю, Андрей, убедил я вас в чем-то или нет, но пора перейти к делу. Давайте так. Вы очень подробно расскажете мне о своем плане. Это не любопытство, это необходимость. Я старый человек… если хотите, старый еврей, и мне не так просто понимать технические штучки. А если я не пойму, то не смогу поручиться за ваш план… – Замысел довольно прост. Штучка, до которой надо добраться, находится в глубине скального массива. По замыслу самоуверенных людей, она погребена там навеки. Штольня, которая вела к экспериментальной камере, практически непреодолима. Проще начать прорубать горизонтальную выработку в новом месте. Это потребует промышленного размаха, что для заказчика неприемлемо. – Каким же образом предполагаете подойти к нужному месту вы? – Экспериментальная камера сверху прикрыта горной породой толщиной около трехсот метров. Пользуясь обычной буровой, машиной можно пройти вертикальную или наклонную скважину. Лучше вертикальную. Если точно определить место нахождения нужного нам блока, то через ствол скважины легко запустить внутрь мощный детонирующий заряд и обычным взрывчатым веществом уничтожить устройство. – Допустим, это удастся, – Халиф сжал пальцами правый ус и стал его подкручивать. – Допустим. Не получится ли так, что вместо обычного взрыва бабахнет ядерный? – Исключено. Мне позволили познакомиться со схемой защиты ядерного заряда и страховкой от несанкционированного подрыва. Обе системы исключают цепную реакцию при внешнем воздействии взрыва. – Теперь о самом главном. – Разве мы не о нем говорили? Халиф улыбнулся: – В гимнастике есть понятие – соскок. От того, насколько точно и красиво этот элемент выполнен, часто зависит общая оценка гимнаста. Можно отлично отработать на перекладине самые сложные упражнения, но плюхнуться на мат пузом, тем самым сведя на нет прежние достижения. Вот почему и нам стоит подумать, каким будет соскок. – Над этим я и не задумывался. – Вот видите, старый еврей тоже на что-то годится. Пока вы гуляли по Москве, вдыхали воздух второй родины, я здесь сидел и думал. – Вы же не знали, что я втюхаюсь в эту затею. Собирался просто их предупредить. – Как же это не знал? – Халиф заговорил с одесскими интонациями. – Вы же единственный туз в прикупе, который может сломать ибн Масраку весь его мизер. И после этого хотели, чтобы чекисты пожали вам руку за сообщение и сказали: «Ах, Андрей Иванович, гуляйте, вы уже сделали свое дело». – Значит, были уверены, что меня уговорят? – Уговорят?! Не обманывайтесь. Завербуют. Заставят. Вы думаете, при демократии у спецслужб выпадают зубы? Ой, держите меня! – Нет, конечно. – И слава богу, что нет, конечно. А теперь о соскоке. Если вы, Андрей, сделаете игру, мне придется прятать вас далеко-далеко и надежно. Вы хотите жить в России или еще где? – Лучше или где. – Тогда не лучше, а правильней. Люди Шерали-хана и ибн Масрака будут серьезно искать человека, из-за которого потеряют не только деньги, но шанс испепелить Израиль. Как насчет Аргентины? – Может, лучше Австралия? – Хорошо, обсудим. Теперь в отношении денег. Над этим придется поломать голову. Деньги, как ничто другое, оставляют следы и могут показать, где окажутся. Кстати, сколько вы взяли с Москвы? – Как с тайной вкладов? – Андрей посмотрел на Халифа с улыбкой. – Хорошее замечание, – оживился тот. – Но давайте поступим так. Считайте меня своим банкиром. Если вы этого не сделаете и не доверите мне свой капитал, у кого-то – я не стану уточнять у кого именно – может возникнуть желание не отдавать вам долг. – Предположение верное, – согласился Андрей. – Я над ним думал, но выхода пока не нашел. – Вот видите, я гарантирую вам сохранность вклада. Этот вопрос нами достаточно хорошо продуман и отработан. Теперь о том, с чего мы начали. Сколько вы с них взяли? – Два лимона. Естественно, долларов. – Ничего, но не так уж много. Некоторые жены американских артистов при разводе получают в шесть-семь раз больше только за то, что они навсегда отвяжутся от своих бывших мужей. Андрей был разочарован. Он хотел услышать одобрение умению делать деньги, а оказывается, его успех на Халифа не произвел впечатления. Насупившись, Андрей сказал: – Мне хватит. – Не сомневаюсь. Но у меня есть указание увеличить вам ставку. Если портфельчик сгорит, вы получите еще два с половиной миллиона в тех же единицах. Андрей оторопело посмотрел на Халифа, не зная, как реагировать на его слова. Не нашел ничего лучшего, чем сказать: – Вы меня вербуете? – Нет, Андрей, в агенты Моссада я вас не вербую. Я обращаюсь к вам всего только с просьбой. Чтобы для вас прозвучало более торжественно, скажу так: с просьбой от еврейского народа. У операции может быть два исхода. Первый, неудачный – чемоданчик попадет в руки людей шейха Джамала ибн Масрака. Второй – «изделие» – так ведь в России называют подобные вещи? – будет уничтожено на месте. В любом случае вы поставите меня в известность. – Каким образом? – Вопрос сложный, и к нему мы вернемся специально. А пока продолжу свою мысль. Для нас, вы прекрасно понимаете почему именно, особенно важно знать о неудаче операции. Если это случится, придется перехватывать и уничтожать изделие на пути его следования к месту, назначенному шейхом. – Если не вербуете, почему такая высокая цена? – Слушайте, советский вы человек! В Израиле пять миллионов жителей. Вы обидите их, если оцените каждого меньше, чем в полдоллара. Отвести от нашей страны адское пламя фанатиков – разве это не заслуживает благодарности? – Чтобы никого не обижать, беру. Давайте. – Считаю, договорились. Теперь о наших шпионских делах. Вот карманный нож. Отличный. Швейцария. Фирма «Викторинокс». Возьмите. – Спасибо, нож у меня есть. Тоже хороший. – Слушайте, вы всегда так торопитесь? Этот ножик для другого дела. В нем вмонтирован радиомаяк. Когда начнете работу, надо будет его включить. – Беру. – Отлично. Теперь. Время позднее, ходить одному в такие часы по городу вам не стоит. Оставайтесь ночевать у меня. Кстати, это ни у кого подозрения не вызовет. Али Халиф имеет здесь хорошую репутацию. При нужде к его помощи прибегает и сам Ширали-хан. Где вы ляжете? В доме или в саду? Я знаю, вы предпочтете последний. Верно? – Ваша осведомленность, Халиф, убеждает меня в том, что ваш человек слишком много знает. – Значит, в саду. Я провожу вас к месту, постель соберет Альфия. – Простите, Халиф, за нескромный вопрос. Если не секрет, кто она? Халиф понимающе улыбнулся: – Я представляю ее всем, как свою племянницу, но мы не родня. Ее отец был русским, моим приятелем. Его убили во время узбеко-киргизского конфликта в Оше. Убили просто так, ни за что. Он был чужаком и для узбеков, и для киргизов. Пырнули ножом в сердце – и все. Может, даже кто-то из тех, чьих отцов или братьев он лечил. Я взял Алю к себе. Тогда была жива моя жена. Девочка воспитывалась у нас. Окончила институт иностранных языков. Вышла замуж, но неудачно. – Она хорошая женщина, – сказал Андрей с сочувствием. Халиф улыбнулся снова: – То же Аля сказала о вас, когда вернулась с базара. Она не знала, кто вы, но я понял. – Вы уже тогда приглядывали за мной? – Мы не приглядывали, а присматривались к вам с того момента, как вы появились у Ширали-хана. Если учесть, что Иргаш стал изучать вас значительно раньше, греха в наших действиях не было. – Аля мне очень нравится, – сказал Андрей, оставив неприятную для обоих тему. – Судя по тому, что она говорила, вы тоже затронули ее сердце. – Об этом мне трудно судить. – А вы спросите ее сами. Топчан, вкопанный ножками в землю под огромным ореховым деревом, был удобным и широким. Андрей разделся и лег. Постель показалась ему холодной и влажной – должно быть, недавно выстиранные простыни до конца не высохли. Он растянулся на спине во весь рост, натянул до подбородка тонкое тканевое одеяло. Напряжение дня сразу спало, и приятное ощущение расслабленности и покоя наполнило тело. Над головой, распространяя острый эфирный запах, шелестели листья южного ореха. Андрей глубоко вздохнул и закрыл глаза. Неожиданно он услышал легкое поскрипывание песка и насторожился: открыл глаза, приподнялся на локтях. Из-за ближайшей яблони появилась женская фигура. Он сразу узнал Альфию. Одетая в легкий шелковый халат, она шла и несла в руках блюдо с фруктами. Огромная луна, светившая ей в спину, просвечивала халат насквозь, и Андрей не столько увидел, сколько в воображении дорисовал ее тело – узкую талию, широкие бедра, стройные ноги. Распущенные волосы свободно спадали на ее плечи. Андрей сел на постели. – Я вас не разбудила? – голос Али прозвучал тихо и напряженно. – Вы не сердитесь? Если что, простите, я уйду. – Нет, все нормально. Она, продолжая объяснять свое появление, сказала: – Так уж повелось: ложусь поздно, долго не могу заснуть, а поговорить не с кем. – Я не хочу спать, садитесь, поговорим. Она вздохнула. Он протянул ей навстречу руку. Она осторожно поставила блюдо на столик, ножки которого, так же как и у топчана, тонули в земле, и подала ему свою ладонь. Ее тонкие пальцы были холодными и чуть подрагивали. – Вы замерзли, – Андрей взял обе ее ладони, поднес к губам и стал дышать на пальцы, согревая их. – Садитесь. Она опустилась на край постели. – Можно на ты? – спросила она. – Конечно. Ты чем-то расстроена? Верно? – Есть немного. – Расскажи, может, станет легче. – Расскажу, хотя легче вряд ли станет. В последнее время я живу в страхе. Меня пугает все, что сейчас происходит вокруг. Я давно в Фергане. Здесь много знакомых. Мало русских, больше узбеков. Люди хорошие. С умеренной верой в Аллаха. Вера им больше нужна для душевного равновесия, чем для превращения в фанатиков. Они не станут есть с тобой свинину, но никогда не ударят по руке того, кто перекрестится. Зато появилось и становится все больше таких, кто стремится обратить всех в нетерпимых фанатиков. Я видела, к чему это приводит. Когда человеку говорят, будто убить иноверца дело богоугодное, он превращается в зверя. Сегодня, когда вокруг нас тысячи людей не имеют ни работы, ни шансов ее получить, появление в их руках ножей зальет Среднюю Азию кровью. После того как убили папу, я всего боюсь, потеряла веру в людей. – Аля, я тебя прекрасно понимаю. Это нервное. В нашей жизни депрессия – всего лишь одна из форм настроения. Тот, кто время от времени не испытывает ее накатов, лишен нормальных эмоций. Он либо робот, либо мертвец. Он сжал ее руки. Ей стало больно, но она этого ничем не выдала. – А еще я боюсь за тебя. Ты появился так внезапно и сразу попал в страшное дело… – Не надо пугаться, – сказал Андрей, – решение принято, ходить назад пятками я не стану. – Дело не только в тебе, Андрюша. – Альфия неожиданно отдернула от него правую руку и прижала ее к груди. – Ты мне нравишься. Очень. И меня пугает то, что тебе грозит опасность. Андрей собирался сказать нечто бодрое, шутливое, но тугой узел спазма вдруг перехватил горло, и он вместо слов выдавил из себя легкий свистящий сип. Он попытался проглотить слюну, но ничего не получилось. Снова ее руки оказались в его руках, он нагнулся и прижался к ним губами. – Аля, – прошептал он. – Аля… Она освободила одну руку, положила ладонь на его голову и осторожными легкими движениями пригладила волосы от лба к затылку. Легкая, едва заметная электрическая волна пробежала по его телу. – Ты знаешь, чем лучше всего снять депрессию? – Чем? – спросил он вялым голосом человека, потерявшего интерес к жизни. Она молча склонилась к его лицу. Ее мягкие волосы защекотали его щеки, а теплое, пахнувшее мятой дыхание коснулось губ. Она поцеловала его в колючую щеку и тихо засмеялась: – Ты ежик. – Нет, – сказал он, – дикобраз. Она снова провела рукой по его волосам. Он боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть волнующее томление нараставшего в нем желания. – Ты жив? – спросила она шепотом и припала к его рту мягкими влажными губами. Он занес свои руки ей за спину и с силой прижал к себе. Потом его пальцы, путаясь в петлях, стали расстегивать пуговицы ее халата. Справившись, он распахнул шелковую ткань и коснулся жаркого тела. У него перехватило дыхание. …Южная ночь овеяла их жарким иссушающим ветром. В темном небе перемигивались яркие звезды. В кустах жасмина, надрываясь, стрекотали цикады… Андрей глубоко вздохнул и приподнял голову. – Прости, – сказал он смущенно. – За что? – спросила она и мягко улыбнулась. – За доставленную радость? За то, что судьба подарила нам прекрасный миг? – Да, но… – Андрей пытался сформулировать мучившие его сомнения, однако запнулся и смущенно стих. Она положила голову на его грудь. Коснулась ее губами: – Спасибо за все, Андрюша. Как я могла жить без тебя… – Как-то жила, верно? – сказал он. – Расскажи о себе. Хоть немного. – Что толку жаловаться на прошлое? Оно прошло, мы остались… – Но каждый жил по-разному. Я работал. Руки и нос постоянно в нефти. Работа меня затягивала всего, целиком. Ложился с одной мыслью – с чего начну новый день. – У нас здесь все было хуже. Мы не жили, мы выживали. Точно так же, как и сейчас пытаемся выжить в благословенной узбекской демократии. Нищета и бесправие, которые лицемеры назвали периодом застоя, на самом деле были мертвой зыбью. Она затягивала нас в пучину все глубже и глубже, лишала света, душила и умерщвляла. Сознание людей было занято поисками ответов на самый острый вопрос. Кто виноват? А если ты чем-то в жизни не удовлетворен, то ответ на вопрос, кто виноват, находится просто: виноват тот, у кого нос иной формы, чем у тебя, или глаза иного цвета. Говорят по такому принципу виноваты во всем евреи. Но это по большей части там, в России. Здесь во всем виноватыми считали русских. То, что они привезли сюда электричество, железные дороги, медицину – в расчет не бралось. Общество «Адолат» – «Справедливость» – сплачивало узбеков тем, что указывало им врагов. Знаешь, если на базаре кто-то говорил «мурун» – нос, или «кок коз» – голубые глаза, значит, речь шла о русском. Предельно просто, верно? Мы научились ходить, опустив глаза и голову. Общество «Ислом лашкарлари» – «Воины ислама» собирали силы, чтобы бить иноверцев. «Хизби ут-Тахрир» – «Партия освобождения» взяла на себя руководство исламистским движением… Мой дед был инженер и проектировал Большой Ферганский канал. Мой отец был врачом. Брат – Роман – женился на еврейке. Когда здесь стало невозможно жить, они уехали в Израиль. И теперь они там. У них родился сын… Альфия говорила тихо, временами почти беззвучно, и оттого ее рассказ звучал не как жалоба, а как повествование о чьих-то невыплаканных слезах, как история чьей-то жизни, лишенной солнца, тепла и радости. Едва Андрей подумал о том, что трудно представить, как в такой солнечной стране можно лишить людей солнца, Альфия тут же сказала: – Ты не поймешь, но чтобы не потерять себя, я нашла одну возможность, может, она и примитивная, может, просто глупая, и психолога, который узнает о ней, заставит расхохотаться, но моим спутником стало зеркало. В нем я могла увидеть солнце, в нем видела себя. И это создавало впечатление, что я не одна… Андрей подсунул правую руку под ее шею и притянул ее голову ближе. Она устроилась левой щекой в ложбинке плеча. Он коснулся ее лица губами и вдруг ощутил соленую влагу слез. Он слизнул слезинку. Сказал: – Не надо, не плачь… – Я не плачу, – ответила она и сильнее вжалась в его плечо. – Мне просто чудится, Андрей, что сейчас в этой дурацкой кутерьме ты тоже беспредельно одинок. Мужчины не очень любят признавать свои слабости. Андрей терпеть не мог выглядеть униженным и уж тем более сломленным. Ни лицо, ни движения не должны выдавать твоих эмоций, тем более, если они отрицательные. – Я не одинок, Альфия. Вовсе нет. – Не надо, Андрюша. Я видела тебя в тот день на базаре. Ты не боролся с толпой, когда она несла тебя. Она тянула, влекла за собой, тащила как щепку. Тебе было все равно, куда двигаться, куда тебя прибьет течением. И только когда ты увидел меня, в тебе проявился мужчина… Она замолчала. Молчал и он. Тогда она сказала: – Я не хочу приписывать себе какой-то особой роли в твоем преображении. Может быть, окажись на моем месте другая женщина, ты бы тоже почувствовал себя мужчиной. Дело не во мне. Просто, как я понимаю, женщина стала для тебя зеркалом, в котором ты увидел свое одиночество. Увидел и не узнал, потому что представляешь себя другим, сильным и волевым. Он прижал ее к себе, наполняясь тугим пьянящим хмелем желания, которое заставляет терять рассудок, яростнее биться сердце. Она будто не поняла его движения и слегка отстранилась: – Подожди, я не все сказала. Он, как обиженный мальчишка, засопел и ослабил объятия в надежде, что она поймет его обиду. Она не поняла, а может, просто не сочла нужным обращать на нее внимание. – Ты одинок, Андрюша, как ни пытаешься внушить себе мысль, что так легче жить. Пойми, одиночество – не радость. Природа его для нас не предусмотрела. Волку это дано, человеку – нет. Одиночество иссушает душу, измельчает и опустошает ее. Одинокий безразличен к бедам других. Я чувствую, в тебе это безразличие уже есть, но оно пока не захлестнуло душу полностью. Тебе нужно зеркало, чтобы почаще видеть себя. Хотя ты не женщина, лучи солнца в стекле и отражение собственного лица вряд ли сделают тебя лучше. Тебе требуется другое. А именно женщина. Такая как я… Андрей снова привлек ее, но уже осторожнее, смирив желание. – Аля, не надо. Обычно он так говорил всем, в ком хоть в какой-то мере замечал желание приручить, ограничить его свободу узами обязательств, охомутать, окольцевать, накрыть юбкой. Мало ли придумано определений, унижающих свободное состояние мужика самой возможностью брака. Она опять отстранилась от него. На этот раз куда резче, чем прежде, чуть ли не отталкивая его. – Нет, Андрей, ничего ты не понял. Я не претендую на тебя, единственного и неповторимого, на твою руку, если тебя пугает это. Живи как жил. Но то, за что ты сейчас взялся, неизбежно изменит тебя и жить по-прежнему не позволит. Будут минуты, когда в своем гордом одиночестве тебе захочется волком выть на луну. Это нетрудно предположить. В такие минуты я хотела бы стать твоим зеркалом. Ты только вспомни на миг, что есть женщина, которая поверила в тебя. Поверила в то, что ты можешь противостоять всем джиннам нашего времени – искушению богатством, искушению властью, да мало ли еще чем. Поверила в то, что ты устоишь и не позволишь сжечь огнем ядерной ярости мальчонку, моего племянника, невиноватого в том, что он родился евреем. Если тебе угодно – жиденком. Не знаю, может, я просто глупая… Ладно, оставим. – Нет, не оставим. Говори. – Тебе может показаться вздором… – Почему ты так считаешь? Все, о чем ты до сих пор говорила, было очень дельным. – Не будешь смеяться? – Нет, – он притянул ее к себе, и она положила голову ему на грудь, коснувшись подбородка пряно пахнувшими волосами. – Я не хочу, чтобы ты так и остался одиноким. Не знаю, нужна ли я тебе, или у нас просто случайная встреча, дорожный роман, но хочу чтобы ты знал – у тебя здесь есть друг. Когда будет очень трудно, вспомни обо мне… Он не нашел слов, чтобы ответить и только сильнее прижался к ней. Чувства, оказавшиеся сильнее слов, раздвинули мир, раскрепостили желания. Влекомые страстью, они слились в одно, полное тепла и жажды жизни тело, состоявшее из двух равнозначащих половинок. |
||
|