Глава двадцать третья. Хоркруксы

Пробираясь обратно в замок, Гарри чувствовал, как улетучивается Феликс Фелицис. Входные двери по счастливой случайности оставались незаперты, но на третьем этаже он чуть не попался Пивзу и едва успел юркнуть в боковой коридор. А добравшись до Толстушки и стянув плащ—невидимку, ничуть не удивился суровому виду женщины.

— Как по—твоему, какой час ночи, а?

— Мне очень жаль, честное слово… но мне необходимо было достать кое—что важное…

— В полночь сменился пароль, и, похоже, ночевать тебе придётся в коридоре.

— Вы шутите! — возмутился Гарри. — С каких это пор пароли стали менять в полночь?

— С тех самых! — отрезала Толстушка. — И если тебя что—то не устраивает, с претензиями обращайся к директору: именно он усилил защиту.

— Блестяще, — с горечью процедил Гарри, уставившись на каменный пол. — Просто фантастика! Я бы и обратился к директору, будь он школе… в конце концов, именно Дамблдор просил меня…

— Он в школе, — донеслось сзади. — Профессор Дамблдор вернулся в Хогвартс час назад, — к Гарри плыл Почти Безголовый Ник, чья голова по обыкновению клонилась набок. — Если верить Кровавому барону, директор вернулся в хорошем настроении, хотя и несколько утомлённый.

— Где он? — у Гарри заколотилось сердце.

— А, стенает и грохочет где—то в Астрономической башне. Любимое развлечение…

— Да не Кровавый барон — Дамблдор!

— О… у себя в кабинете, — отозвался Ник. — И, судя по словам барона, у директора ещё оставались какие—то дела, до того как…

— Точно, у него ещё есть дела, — Гарри просто распирало от восторга: сейчас он расскажет Дамблдору о добытом воспоминании!

Он резко развернулся и помчался к директорскому кабинету, не обращая внимания на вопли Толстушки:

— Вернись! Ладно, я пошутила! Ты меня разбудил, и я просто рассердилась! Пароль прежний — «ленточный червь»!

Но Гарри уже нёсся по коридору, и через минуту горгулья в ответ на положенное «глазированные эклеры», отпрыгнула в сторону, пропуская к винтовой лестнице.

Гарри постучал и, услышав усталое «войдите», распахнул дверь. Кабинет директора выглядел вполне привычно, только небо за окнами было тёмным, усыпанным яркими звёздами.

— Боже правый, Гарри! — удивился Дамблдор. — Чем обязан удовольствию лицезреть тебя в столь поздний час?

— Сэр… я достал его! Достал воспоминание Хорохорна!

Увидев крошечный флакончик, директор несколько мгновений изумлённо молчал. Затем его лицо озарила широкая улыбка.

— Потрясающая новость, Гарри! Отличная работа! Я был уверен, что у тебя получится!

И, похоже, отбросив мысли о позднем часе, Дамблдор энергично обошёл стол, взял неповреждённой рукой пузырёк с воспоминанием Хорохорна и направился к застеклённому шкафу за думоотводом.

— Итак, — он поставил каменную чашу на стол и вылил в неё содержимое флакона. — Наконец мы увидим всё. Быстрей сюда, Гарри…

И Гарри послушно склонился над думоотводом, чувствуя, как ноги отрываются от пола… Он снова провалился в темноту и приземлился в кабинете Горация Хорохорна, много лет назад.

Куда более молодой Хорохорн, с пышной шевелюрой соломенного цвета и пшеничными усами, всё так же сидел в удобном кресле, водрузив ноги на обитый бархатом пуфик; пальцами одной руки учитель сжимал небольшой бокал вина, другой — копался в коробке с ананасными цукатами. Полдюжины подростков расселись вокруг Хорохорна на стульях — и Том Ребус среди них. На его пальце сверкал золотой с чёрным перстень Дволлодера.

Дамблдор присоединился к Гарри как раз в тот момент, когда Ребус спросил:

— Сэр, правда ли, что профессор Мерисот увольняется?

— Том, Том! Даже если бы знал, я не в праве был бы тебе сказать, — ответил Хорохорн, порицающе погрозив Ребусу облепленным крупинками ананаса пальцем, и, вопреки произнесённому вслух, легонько подмигнул. — Хотел бы я понять, мальчик, где ты добываешь информацию, если осведомлён лучше, чем половина преподавателей.

Ребус улыбнулся; остальные подростки засмеялись, бросая на него восхищённые взгляды.

— При всей твоей необъяснимой способности узнавать то, что тебе знать не положено, и умении ненавязчиво льстить нужным людям… благодарю, между прочим, за цукаты — ты абсолютно прав, я их обожаю…

Некоторые из подростков вновь захихикали.

— …я просто уверен, что лет через двадцать ты дорастёшь до Министра магии. Или через пятнадцать, если не забудешь иногда присылать мне ананасы. У меня в Министерстве очень хорошие связи.

Том Ребус сдержанно улыбнулся, остальные опять засмеялись. Гарри заметил, что в компании Ребус был отнюдь не самым старшим, однако все смотрели на него как на лидера.

— Не уверен, сэр, что политика мне по душе, — произнёс Том, когда смех затих. — У меня для этого неподходящая родословная.

Двое мальчишек рядом ухмыльнулись друг другу, несомненно, припоминая какую—то тайную шутку об именитом предке своего вожака. Знали ли они о предке наверняка или дело ограничивалось лишь подозрениями, Гарри не понял.

— Чепуха! — живо заявил Хорохорн. — С твоими способностями, ясно как день, что ты из достойной семьи. Нет, Том, ты далеко пойдёшь, запомни, я ещё никогда не ошибался в своих учениках!

Маленькие золотые часы на письменном столе Хорохорна пробили одиннадцать, и профессор оглянулся.

— О Боже, неужели так поздно? — встрепенулся он. — Вам пора, мальчики, иначе у нас будут неприятности. Лестранг, я жду твоё эссе не позже завтрашнего утра. То же самое относится и к тебе, Авери.

Хорохорн выгрузил себя из кресла и поставил на стол пустой бокал. Подростки гурьбой направились к выходу, пока, наконец, Ребус не остался с учителем наедине.

— Поторопись, Том, — посоветовал Хорохорн, обернувшись на шорох за спиной и увидев, что Ребус ещё не ушёл. — Ты ведь не хочешь, чтобы тебя, префекта, поймали вне спальни в столь поздний час?..

— Сэр, я хотел вас кое о чём спросить.

— Ну, так спрашивай, мальчик мой, спрашивай…

— Сэр, меня интересует, известно ли вам что-нибудь о… о хоркруксах?

Хорохорн уставился на Тома, невольно стиснув пухлыми пальцами ножку своего бокала.

— Никак реферат по Защите от тёмных сил пишешь?

Но Гарри мог поклясться: профессор прекрасно понимал, что таких домашних заданий не бывает.

— Не совсем, сэр, — уточнил Ребус. — Я случайно встретил этот термин в одной книге и не до конца понял его значение.

— Нет… ну… Том, тебе пришлось бы сильно постараться, чтобы отыскать в Хогвартсе хоть какие-нибудь материалы о хоркруксах. Это самые потаённые разделы Тёмной магии… и самые опасные, — предупредил Хорохорн.

— Но ведь вы, сэр, несомненно, знаете о них всё? То есть, такой волшебник как вы… извините… конечно, если вы не можете рассказать… но я решил, что если кто—то и знает, то только вы… И подумал, почему бы не спросить…

Тонко сыграно, подумал Гарри, и всего в меру: растерянность, обыденный тон, осторожная лесть. Он и сам имел достаточный опыт вытягивания информации из упрямцев, чтобы с первого взгляда распознать работу мастера. Было видно, как сильно Ребус хотел заполучить нужные сведения; возможно, к этому разговору он готовился не одну неделю.

— Ну, — протянул Хорохорн, не глядя на студента и теребя ленточку от коробки с ананасами, — пожалуй, никому не повредит, если я расскажу тебе… в общих чертах… Просто чтобы ты понял термин. Хоркруксом называют объект, в котором некто хранит часть своей души.

— Однако я не совсем понимаю, как это делается, сэр, — осторожно сказал Ребус, но Гарри чувствовал в его голосе скрытое возбуждение.

— Видишь ли, душу можно разделить, — пояснил Хорохорн, — и спрятать одну её часть вне тела. И тогда, даже если на такого человека нападут и тело будет уничтожено, вторая часть души сохранится. Но, конечно же, существование в таком виде…

Лицо профессора исказила мрачная гримаса, и Гарри вдруг вспомнил слова, которые слышал почти два года назад: «Моё тело было сорвано с меня, я стал ничтожнее простого духа, слабее самого бессильного привидения, но по—прежнему был жив» .

— …немногие решались на такое, Том, очень немногие. Уж лучше смерть.

Но в глазах Ребуса уже пылал алчный огонь, а лицо светилось жадным нетерпением.

— Как можно разделить душу на части?

— Ну, — пробормотал Хорохорн, — ты ведь понимаешь, душа создана цельной и должна оставаться невредимой. Разделение души — насилие, противоречащее её природе.

— Но как это сделать?

— Совершив жестокость — величайшую жестокость. Убийство. Оно разрывает душу. И волшебник, намеренный создать хоркрукс, использует чужую боль в своих целях: оторванную часть души можно заключить в…

— Заключить? Но как?…

— Есть заклинание, не спрашивай — я не знаю! — воскликнул профессор, тряся головой, как слон, которому досаждают комары. — Разве я похож на человека, способного на такое… Разве я похож на убийцу?!

— Нет, сэр, конечно, нет! — торопливо заверил Ребус. — Извините… я не желал вас оскорбить…

— Ты меня не оскорбил, вовсе нет, — недовольно пробурчал Хорохорн. — Такие вещи вызывают вполне естественный интерес… Просто к подобным видам магии всегда влекло волшебников особого сорта.

— Да, сэр, — согласился Ребус. — Единственное, чего я не могу понять… просто любопытно… Какой прок от всего одного хоркрукса? Неужели душу можно разделить только один раз? Разве не лучше — и разве это не делает волшебника сильнее — хранить душу сразу в нескольких местах? Ну, например, в семи, ведь семёрка — самое сильное магическое число, так разве семь…

— Мерлинова борода, Том! — воскликнул Хорохорн. — Семь! Разве убить одного человека — недостаточно ужасно?! И в любом случае… разделение души — само по себе страшно… Но чтоб разорвать её на семь частей!..

Теперь профессор выглядел глубоко обеспокоенным: он смотрел на Ребуса так, словно никогда не знал того по—настоящему, и, догадался Гарри, уже сожалел, что вообще ввязался в этот разговор.

— Конечно, все наши рассуждения совершенно гипотетичны, верно? — пробормотал он. — Чисто академические…

— Да, сэр, разумеется! — тут же заверил его Ребус.

— И, тем не менее, Том… держи в секрете всё, что я рассказывал… То есть, всё, что мы обсуждали. Никому не понравятся слухи, будто мы тут болтаем о хоркруксах. Сам понимаешь, в Хогвартсе подобные темы запрещены… Дамблдор следит за этим особенно рьяно…

— Никому ни слова, сэр! — пообещал Ребус и ушёл, но прежде Гарри успел рассмотреть его лицо: оно светилось таким же диким счастьем, как в момент, когда Ребус узнал, что он волшебник; и счастье это не добавило его лицу привлекательности. Напротив, оно стало менее человечным…

— Благодарю, Гарри, — тихо произнёс Дамблдор. — Пойдём отсюда…

Когда юноша приземлился на полу кабинета, Дамблдор уже сидел за столом. Гарри тоже уселся и стал ждать, пока директор заговорит.

— Я очень давно надеялся увидеть недостающую часть беседы, — произнёс наконец Дамблдор. — Она подтверждает верность моей догадки, свидетельствует о том, что я действовал правильно, и о том, как много нам ещё предстоит…

Гарри вдруг заметил, что все бывшие директора и директрисы с портретов, позабыв о сне, внимательно прислушиваются к разговору. А тучный красноносый волшебник даже достал слуховую трубку.

— Итак, Гарри, — продолжил Дамблдор, — уверен, ты понимаешь смысл того, что услышал. В твоём возрасте, может, с разницей в несколько месяцев, Том Ребус всеми возможными способами пытался выяснить, как стать бессмертным.

— И вы думаете, сэр, у него получилось? Он сделал хоркрукс? И именно потому не погиб, когда пытался убить меня? Потому что где—то у него был спрятан хоркрукс и часть души осталась невредимой?

— Часть… или несколько частей, — кивнул Дамблдор. — Ты слышал Волдеморта. Важнее всего ему было узнать мнение Горация о том, что станет с волшебником, создавшим больше одного хоркрукса; что станет с волшебником, готовым ради бессмертия совершить несколько убийств, всякий раз терзая душу, дабы сохранить её в нескольких, отдельно спрятанных хоркруксах. Об этом ему не могла бы поведать ни одна книга. И, насколько я знаю… насколько, уверен, знал и Волдеморт — ни один волшебник не заходил дальше разделения души всего на две части.

Дамблдор помолчал секунду, выстраивая мысли, и продолжил:

— Четыре года назад я получил неоспоримое доказательство того, что Волдеморт разделил свою душу.

— Где?.. — изумился Гарри. — Когда?

— Ты сам дал мне его, — ответил Дамблдор. — Дневник, тот самый дневник Тома Ребуса, который давал указания, как открыть Потайную комнату.

— Не понимаю, сэр, — признался Гарри.

— Ну, хотя сам я не видел появившегося из дневника Ребуса, ты описал мне феномен, которого я ещё ни разу не наблюдал. Чтобы простое воспоминание стало думать и действовать само по себе? Чтобы простое воспоминание высасывало жизнь из девочки, в руки которой оно попало? Нет, внутри злосчастной книги жило нечто куда более зловещее… часть души, я был почти уверен в этом. Дневник оказался хоркруксом. Однако вопросов возникло не меньше, чем ответов. Что меня больше всего заинтересовало и насторожило — так это назначение дневника быть не только вместилищем души, но и оружием.

— Всё равно не могу понять, — пробормотал Гарри.

— Дневник сработал так, как и должен сработать хоркрукс — иными словами, заключённый в нём фрагмент души был в безопасности и, разумеется, сыграл свою роль в предотвращении смерти владельца. Но Ребус, вне всяких сомнений, и правда желал, чтобы дневник был прочтён и частица его души завладела чьим—то телом, дабы снова выпустить на свободу слитеринское чудовище.

— Ну, он ведь не хотел, чтобы его усилия пошли прахом, — заметил Гарри. — Волдеморт жаждал публично объявить себя наследником Слитерина, а в то время он не мог этого открыть.

— Совершенно верно, — кивнул Дамблдор. — Но обрати внимание: если он планировал передать дневник кому—то другому, или спустя годы подсунуть хоркрукс одному из студентов Хогвартса, его отношение к скрытому в тетради бесценному кусочку собственной души выглядит крайне беспечным. Назначение хоркрукса, как объяснил профессор Хорохорн, состоит в том, чтобы хранить частичку себя в безопасном тайном месте, а не швырять кому-нибудь под ноги, рискуя лишиться её… Как, в общем, и случилось: той части души Волдеморта больше не существует; ты об этом позаботился.

Самой зловещей мне показалась именно небрежность, с которой он отнёсся к собственному хоркруксу. Подобный поступок мог означать, что Волдеморт, скорее всего, создал — или намеревался создать — несколько хоркруксов, дабы потеря первого не стала невосполнимой. Я не желал в это верить, но другого разумного объяснения не видел. А потом, два года спустя, ты рассказал мне о тревожном заявлении, которое сделал Волдеморт перед Пожирателями смерти в ночь своего возвращения. Оно всё поставило на свои места: «Я, прошедший дальше, чем кто бы то ни был по пути к бессмертию ». Именно так ты передал мне его слова: «дальше, чем кто бы то ни был ». В отличие от Пожирателей смерти, думаю, я верно истолковал его слова. Волдеморт имел в виду свои хоркруксы — хоркруксы во множественном числе. Гарри, вряд ли хоть один волшебник заходил так далеко. Но всё сошлось: шли годы, и лорд Волдеморт становился всё меньше похож на человека, и единственное объяснение тому — зло, разъедающее душу, зло, куда более глубокое, чем ты можешь себе представить…

— Выходит, теперь его не убить? — подвёл итог Гарри. — Почему тогда Волдеморт просто не создал — или не украл — философский камень? Если уж так жаждал бессмертия?

— Ну, нам известно, что именно это он и пытался совершить пять лет назад, — напомнил Дамблдор. — Но, думаю, существует несколько причин, почему философский камень показался Волдеморту хуже хоркруксов.

Поскольку эликсир жизни и в самом деле продлевает жизнь, пить его необходимо регулярно, а для достижения бессмертия — целую вечность. Таким образом, Волдеморт полностью зависел бы от эликсира; если бы тот закончился, испортился или был похищен — он бы умер, как и всякий обычный человек. А Волдеморт любит действовать в одиночку, не забывай. Полагаю, сама мысль о зависимости от чего—либо, даже от эликсира, ему невыносима. Конечно, Волдеморт, обречённый на полужизнь после нападения на тебя, готов был пить что угодно, но лишь затем, чтобы вернуть тело и вырваться из ужасного состояния. Уверен, заполучив тело, он бы полагался только на свои хоркруксы. Стоило обрести человеческую форму — и во всём, кроме них, надобность исчезала. Понимаешь, он ведь уже достиг бессмертия… Или настолько приблизился к нему, насколько это вообще возможно для человека.

Но теперь, Гарри, благодаря добытому тобой воспоминанию, мы разгадали замысел Ребуса и ближе, чем кто—либо другой, подошли к способу его убить. Ты и сам слышал: «Разве не лучше — и разве это не делает волшебника сильнее — хранить душу сразу в нескольких местах… Ведь семёрка — самое сильное магическое число…»

Ведь семёрка — самое сильное магическое число . Да, полагаю, Волдемортом овладела идея разбить душу на семь частей.

— Он создал семь хоркруксов?! — в ужасе переспросил Гарри, а с портретов донеслись изумлённые и гневные возгласы. — Но они могут быть где угодно, в любой точке мира… Спрятанные, захороненные, невидимые!..

— Я рад, что ты оценил сложность нашей задачи, — спокойно ответил Дамблдор. — Но, во—первых, Гарри, хоркруксов не семь — их шесть. Седьмая часть души Волдеморта, как бы искалечена ни была, живёт в его возрождённом теле. Она влачила призрачное существование все годы его изгнания, и без неё Волдеморт полностью утратил бы свою сущность. Нападать на ту часть души надо в самую последнюю очередь, иначе Волдеморта не победить.

— Но тогда остаётся ещё шесть хоркруксов, — с отчаянием в голосе подытожил Гарри. — Как же мы их найдём?

— Гарри… один из хоркруксов ты уничтожил своими руками. Ещё один уничтожил я.

— Вы?! — взволнованно переспросил Гарри.

— Верно, — кивнул Дамблдор, поднимая потемневшую, обожжённую руку. — Перстень, Гарри. Перстень Дволлодера. А заодно — наложенное на него ужасное заклятие. И если бы — прошу простить мне недостаток скромности — не мой огромный опыт и не своевременная помощь профессора Снэйпа, залечившего почти безнадёжную рану, сейчас, возможно, я не беседовал бы с тобой. Тем не менее, покалеченная рука не кажется мне слишком большой ценой за седьмую часть души Волдеморта. Перстень — больше не хоркрукс.

— Но как вы нашли его?

— Ну, как тебе известно, я уже много лет пытаюсь узнать всё, что можно, о прошлой жизни Волдеморта. Я много путешествовал по миру, посетил места, где он когда—то бывал. На спрятанный перстень я наткнулся в развалинах дома Гонтов. Похоже, заключив в перстне часть собственной души, Волдеморт не захотел больше носить его и, защитив множеством могущественных заклинаний, спрятал в лачуге, где когда—то жили его предки (Морфин в то время, разумеется, находился в Азкабане)… Ребус не подумал, что мне в голову может прийти идея навестить старые руины или искать следы магической маскировки.

Тем не менее, не стоит обольщаться уже достигнутыми победами. Ты уничтожил дневник, я — перстень, но, если наша теория о семи частях души верна, — остаются ещё четыре хоркрукса.

— И они могут оказаться чем угодно? — спросил Гарри. — Жестянками какими—нибудь, или — не знаю — пустыми пузырьками от зелий?..

— Гарри, ты думаешь о них как о портключах, которыми лучше делать самые обыденные, малозаметные вещи. Но разве стал бы лорд Волдеморт использовать жестянки или флаконы от зелий в качестве вместилища для своей бесценной души? Вспомни, что я уже показывал тебе. Волдеморт любил собирать артефакты, вещи с великим магическим прошлым. Его гордыня, вера в собственное превосходство и твёрдое намерение занять выдающееся место в истории магии — всё это заставляет меня думать, что объекты для хоркруксов он подбирал с особым тщанием, отдавая предпочтение самым достойным.

— Но в дневнике не было ничего особенного.

— Дневник, как ты сам заметил, служил доказательством того, что его владелец — подлинный наследник Слитерина. Думаю, сам Волдеморт придавал дневнику огромное значение.

— Как же быть с остальными хоркруксами? — спросил Гарри. — Вам известно, как они выглядят, сэр?

— Могу только догадываться, — ответил Дамблдор. — По причинам, которые уже назвал, я считаю, что Волдеморту по вкусу вещи значимые и почитаемые сами по себе. Поэтому я глубоко изучил прошлое Тома Ребуса в надежде отыскать намёки на его причастность к исчезновению каких-нибудь артефактов.

— Медальон! — воскликнул вдруг Гарри. — И чаша Хаффлпафф!

— Верно, — улыбнулся Дамблдор. — Готов поставить если не целую руку, то пару пальцев точно, что это хоркруксы номер три и четыре. Оставшиеся два — если допустить, что их было шесть, — представляют пока загадку, но рискну предположить: завладев вещами Хаффлпафф и Слитерина, Волдеморт вознамерился отыскать что-нибудь, принадлежавшее Гриффиндору или Рэйвенкло. Уверен, он был одержим идеей заполучить четыре предмета от четырёх основателей. Я не знаю, удалось ли ему достать что-либо, принадлежавшее Рэйвенкло, однако единственная вещь Гриффиндора совершенно определённо находится в безопасности.

Почерневшими пальцами Дамблдор указал на стену, где за стеклом висел украшенный рубином меч.

— Вы думаете, сэр, именно поэтому Волдеморт хотел вернуться в Хогвартс? — поинтересовался Гарри. — Отыскать что-нибудь, принадлежавшее одному из основателей школы?

— Именно так я и думаю, — подтвердил Дамблдор. — К сожалению, это не слишком продвигает нас в догадках, ибо он получил отказ и, надеюсь, не имел возможности обыскать школу. Приходится признать, что Волдеморт так и не смог воплотить в жизнь своё амбициозное намерение собрать вещи всех четырёх основателей. Сейчас нам известно наверняка лишь то, что он получил две из них — а возможно, и три.

— Даже если он и отыскал какой-нибудь предмет, принадлежавший Рэйвенкло или Гриффиндору, остаётся шестой хоркрукс, — заметил Гарри, загибая пальцы. — Раз уж Волдеморту не удалось достать вещи всех основателей.

— Пожалуй, я знаю, как выглядит шестой хоркрукс. Любопытно, что ты скажешь… Видишь ли, меня долгое время очень занимало необычное поведение змеи Нагайны.

— Змеи?! — изумился Гарри. — Животные тоже могут быть хоркруксами?!

— Ну, так поступать не рекомендуется; доверять часть души кому—то, способному самостоятельно думать и передвигаться — заведомо рискованная затея. Однако, если мои расчёты верны, Волдеморту для достижения цели всё ещё недоставало как минимум одного хоркрукса, когда он входил в дом твоих родителей с намерением тебя убить.

Для сотворения хоркруксов он приберегал особо важные убийства. А твоё определённо было важным. Волдеморт считал, что, уничтожив тебя, уничтожит и опасность, предсказанную пророчеством, и станет непобедим. Я уверен, твоя смерть должна была послужить ему для создания последнего хоркрукса. Как известно, он потерпел поражение. Однако через несколько лет Волдеморт использовал Нагайну, чтобы убить старика—маггла, и, возможно, тогда его осенила идея сделать змею своим последним хоркруксом. Нагайна словно олицетворяет родство со Слитерином, придавая образу Волдеморта ещё большую таинственность; возможно, он привязан к ней настолько, насколько вообще может быть привязан к кому-либо, и, несомненно, стремится постоянно держать её подле себя. Волдеморт имеет над змеёй странную власть, слишком сильную даже для Заклинателя.

— Итак, — сказал Гарри, — дневник уничтожен, перстень тоже. Чаша, медальон и змея всё ещё целы, а остаётся, как вы считаете, хоркрукс, принадлежавший когда—то Гриффиндору или Рэйвенкло?

— Изумительно точное и лаконичное резюме! — кивая, похвалил Дамблдор.

— Значит… вы до сих пор ищете их, сэр? Именно этим вы занимаетесь, когда покидаете школу?

— Верно, — подтвердил директор. — Уже долгое время я веду поиски. Думаю… может статься… вскорости я отыщу ещё один хоркрукс. Есть надежда.

— А когда найдёте — можно мне пойти с вами и помочь от него избавиться? — немедленно спросил Гарри.

Дамблдор пристально посмотрел на него и мгновение спустя ответил:

— Да, думаю, можно.

— Правда?! — Гарри был ошеломлён.

— О, да, — подтвердил Дамблдор с лёгкой улыбкой. — Полагаю, ты это право заслужил.

Юноша ощутил небывалое воодушевление. Замечательно всё-таки иногда не выслушивать в ответ одни предостережения. Однако директора и директрисы с полотен не разделяли его радость; Гарри заметил, как некоторые неодобрительно качают головами, а Финеас Найджелус даже фыркнул.

— А Волдеморт узнаёт об уничтожении хоркрукса, сэр? Он может это чувствовать? — спросил Гарри, игнорируя портреты.

— Очень интересный вопрос. Полагаю, что нет. Думаю, Волдеморт настолько увлечён злодеяниями, а части его души так долго существовали отдельно друг от друга, что чувства претерпели серьёзные изменения. Возможно, умирая, он ощутит свою потерю… Но, к примеру, уничтожение дневника осталось незамеченным. А когда Волдеморт вытряс правду из Люция Малфоя и узнал, что дневник испорчен и лишён своей волшебной сущности, то пребывал, как мне донесли, в непередаваемой ярости.

— Но, я думал, Волдеморт сам хотел, чтобы дневник с помощью Люция Малфоя попал в Хогвартс.

— Так и было — много лет назад, когда он намеревался создать побольше хоркруксов, но Люций должен был ждать сигнала хозяина, а знака не последовало, поскольку, отдав дневник, Волдеморт вскоре исчез. Несомненно, Лорд считал, что Малфой не осмелится что-либо предпринимать с хоркруксом — лишь бережно его хранить. Но он переоценил страх Люция перед хозяином, который исчез много лет назад, и которого все посчитали мёртвым. И, конечно, Люций не знал об истинной природе дневника. Думаю, Волдеморт сообщил ему лишь то, что хитроумно заколдованный дневник поможет вновь открыть Потайную комнату. Знай Малфой, что держит в руках часть души своего господина, он бы, несомненно, обращался с ней куда почтительнее… А так, Люций, напротив, скорректировал план хозяина и действовал в своих интересах. Подсовывая дневник дочери Артура Висли, он надеялся подорвать доверие к самому Артуру и одновременно избавиться от обличительного и опасного предмета. Бедняга Люций… Учитывая, как он разгневал Волдеморта, избавившись от хоркрукса ради собственной выгоды, да ещё прошлогоднюю неудачу в Министерстве — не удивлюсь, если он тайно радуется, что укрыт за безопасными стенами Азкабана.

— Значит, если уничтожить все хоркруксы, Волдеморта можно убить? — задумчиво спросил Гарри.

— Думаю, да, — подтвердил Дамблдор. — Без хоркруксов он станет смертным с искалеченной, рваной душой. Хотя, не стоит забывать, что даже при непоправимо изуродованной душе, его ум и магические способности останутся прежними. Даже если Волдеморта лишить хоркруксов, для победы над таким волшебником, как он, потребуются исключительные сила и навыки.

— Но у меня нет силы и исключительных навыков, — вырвалось у Гарри.

— Есть, — убеждённо возразил Дамблдор. — У тебя есть сила, которой никогда не будет у Волдеморта. Ты способен…

— Ага, знаю! — нетерпеливо перебил Гарри. — Я способен любить! — и с трудом удержался, чтобы не добавить: «Тоже мне, великая сила!»

— Да, Гарри, ты способен любить, — подтвердил Дамблдор с таким видом, будто прекрасно знал о недоговорённом. — И это, учитывая всё, что ты пережил, — достойно уважения и восхищения. Ты всё ещё слишком юн, чтобы понять свою неординарность.

— Выходит, слова пророчества, будто «Тёмный лорд не знает, что сила рождённого ждёт», означают всего лишь мою способность… любить? — Гарри был слегка разочарован.

— Да, всего лишь — любить. Но не стоит забывать: Волдеморт сам дал пророчеству возможность осуществиться. Помнишь, год назад я говорил, что именно Волдеморт избрал тебя своим самым опасным соперником — и его выбор сделал тебя таковым!

— Но не всё ли равно…

— Нет, не всё равно! — Дамблдор начал терять терпение. Он направил на юношу чёрную искалеченную руку и воскликнул: — Ты придаёшь пророчеству слишком большое значение!

— Но ведь, — оторопел Гарри, — ведь вы сами сказали, что пророчество означает…

— Если бы Волдеморт так и не услышал это предсказание, разве тогда оно исполнилось бы? Разве оно имело бы значение? Конечно, нет! Неужели ты думаешь, что любое предсказание из Зала Пророчеств обязательно исполняется?

— Но… — начал Гарри в замешательстве, — но в прошлом году вы сами сказали, что один из нас должен убить другого…

— Гарри, Гарри… Должен — только потому, что Волдеморт допустил роковую ошибку и действовал согласно словам профессора Трелони! Если бы он не убил твоего отца, разве сейчас ты желал бы мести так страстно? Конечно, нет! Разве, не пожертвуй Лили своей жизнью, ты располагал бы непреодолимой для Волдеморта защитой? Конечно, нет, Гарри! Неужели ты не понимаешь?! Волдеморт, как всякий тиран, своими руками создал себе смертельного врага! Имеешь ли ты представление, насколько тираны боятся людей, которых угнетают? Каждому деспоту ясно, что рано или поздно среди множества его жертв непременно найдётся тот, кто осмелится нанести ответный удар! Волдеморт не исключение: он всегда был настороже, в ожидании смельчака, способного бросить ему вызов. Услышал пророчество и немедленно приступил к действиям, а в результате не только сам выбрал человека с наибольшими шансами его прикончить, но и сам дал ему в руки смертельное оружие!

— Но…

— Тебе просто необходимо понять! — Дамблдор поднялся и принялся расхаживать по кабинету; Гарри никогда ещё не видел директора таким взволнованным. — Пытаясь убить тебя, Волдеморт сам выбрал выдающегося человека, который сейчас сидит напротив меня, и вручил ему орудие убийства! Волдеморт сам виноват в том, что ты мог читать его мысли, узнавать его цели, и даже говорить на языке змей, на котором он отдавал приказы. И тем не менее, Гарри, несмотря на твою уникальную способность проникать в мир Волдеморта (а любой Пожиратель смерти готов на убийство за твой непрошеный дар), тебя никогда не привлекало могущество Тёмных сил, ни разу, ни на секунду ты не выразил ни малейшего желания стать последователем Волдеморта!

— Ещё бы! — возмутился Гарри. — Он убил моих родителей!

— Другими словами, ты защищён своей способностью любить! — провозгласил Дамблдор. — Только эта защита в состоянии удержать от соблазна уподобиться в величии Волдеморту! И, несмотря на все искушения, на все выпавшие тебе страдания, ты сохранил своё сердце чистым, таким же чистым, как в одиннадцать лет, когда смотрел в зеркало, отражавшее самое сокровенное желание, и видел в нём не богатства или бессмертие, а единственный способ противостоять Волдеморту. Известно ли тебе, Гарри, сколь немногие волшебники могут увидеть в том зеркале то, что увидел ты? Волдеморту ещё тогда следовало понять, с чем он имеет дело, но он не догадался!

Однако теперь он знает. Ты бывал в его разуме без малейшего вреда для себя, он же, как выяснилось в Министерстве, не может владеть твоим, не ощущая при этом смертельных мучений. Не думаю, Гарри, что Волдеморт понимает причину, но он с такой поспешностью изуродовал собственную душу, что не успел задуматься и осознать: незапятнанная и цельная душа несравнимо сильней.

— Но, сэр, — Гарри неимоверным усилием убрал из голоса протестующие нотки, — всё равно, в конечном счёте результат один, разве нет? Я должен попытаться убить его, или…

— Должен? — уточнил Дамблдор. — Должен, разумеется! Но вовсе не из-за пророчества! А оттого, что сам ты не остановишься, пока не попытаешься! И мы оба это знаем! Пожалуйста, вообрази на секунду, что ты никогда не слышал пророчества! Какие чувства ты испытывал бы к Волдеморту тогда? Подумай!

Гарри наблюдал за вышагивающим туда-сюда директором и размышлял. Размышлял о матери, об отце, о Сириусе. Думал о Седрике Диггори. Обо всех ужасных вещах, которые совершил Волдеморт. В груди у него словно разгорелся огонь, обжигавший горло.

— Я бы хотел, чтобы его не стало, — тихо ответил Гарри. — И я хотел бы прикончить его своими руками.

— Разумеется, хотел бы! — воскликнул Дамблдор. — Вот видишь, пророчество не означает, что ты должен что-то совершить! Но оно заставило Тёмного лорда отметить тебя равным себе… Другими словами, ты волен сам выбирать свой путь, волен даже проигнорировать пророчество! Однако Волдеморт продолжает ему следовать. Он продолжает охотиться на тебя… И окончательно делает неизбежным то, что…

— …что один из нас должен убить другого, — закончил Гарри.

— Да.

И Гарри понял наконец, что старался втолковать ему Дамблдор. Он понял: есть огромная разница между тем, что тебя силой тащат на арену, где предстоит смертельная битва, и тем, что ты выходишь добровольно, с гордо поднятой головой. Кто—то, возможно, сказал бы, что выбор не столь уж велик, но Дамблдор всегда знал — как знаю теперь и я, подумал Гарри с внезапной жгучей гордостью, и как всегда знали мои родители, — что весь мир заключается в этом выборе.