"Пламень" - читать интересную книгу автора (Карпов Пимен)

XI

В трупном смраде задыхалась полоненная Русь. Билась над одинокими могилами расстрелянных, обезглавленных и повешенных и маялась смертельно…

А древние дикие поля строгой наполнялись, неслыханной тишиной. Немые и страшные отстаивались в обители Пламени голоса бурь.

Грозно и жутко падал из старой башни темный, кровавый свет. Крутогоров бросал в мир вещие зовы ночи… Манимые грозными огнями, шли на крутую гору толпы гнева и ярости…

Шли на судную ночь.

Судною ночью, в маете, в смерче любви, страсти, ненависти и крови, встала перед Крутогоровым вещая Люда, словно из-под земли выросла. Дико звеня ножом, раскрыла синие свои бездны.

— А я иду продаваться… Крутогоров!.. Я уже продалась — ты и не знаешь?.. Я — гулящая!.. Ну, кричи, убивай же меня!.. Вот нож.

Но Крутогоров молчал. Ибо неведомо, молчаливо и страшно убил в сердце своем Люду. Похоронил навеки и безвозратно.

— Ха-ха-а!.. — рыдала Люда, больно и настырно хватаясь за руки Крутогорова и падая перед ним на колени. — Все это я выдумала!.. Я люблю тебя, Крутогоров.

Страшна любовь: ибо она мать ненависти и бурь. О любовь, любовь, не ты ли черными молниями проносишься над безднами, разрушая и сожигая мир? Не ты ли взрываешь на дне души хаос и смерть?.. Ибо Крутогоров проклял, вырвал из сердца Люду, огненную и кровавую свою любовь… Но и благословил ее?

В судную же ночь Гедеонов, почуяв недоброе, отыскал в лесной черетняной хибарке Феофана. Выложил перед ним смрадную свою душу, жалуясь и скуля:

— Душат, мать бы… Мертвецы. Покойники. Сволочи!.. Отправил я мужиков на тот свет немало… С кем не бывает?! Ну, а теперь они меня душат по ночам… Кровавые… Что делать, а?..

И вдруг, выпрямившись, стукнул себя кулаком в грудь гулко.

— Я железное кольцо государства! Какая тебе забота?.. Твори волю пославшего. Ты что скажешь, дядя, а?.. — подмигнул он гнусно Феофану, — скажи что-нибудь-ка.

Но Феофан только покачал головой, глядя строго в ночную даль.

От князя тьмы исходили законы, страшные тем, что они охраняли зло как некий запретный плод. А у людей, похитивших зло, страх кары телесной заслонял лютейшую кару духа.

Законы делали сверхзло. Стало быть, Гедеонов должен был понести тяготу вдвойне. А он не только не понес тяготы, но — зло сделалось для него наслаждением, не страданием.

— Молчишь?.. — затошновал и замаялся Гедеонов в смертельной нуде, заслышав странные отдаленные голоса. — Что это?.. А?.. Что это?..

Глухо отозвался из сумрака Феофан:

— Заступает судная ночь…

— Какой же это суд?

— Суд земли.

— А я?.. — Гедеонов, вывернул ладони, согнув пальцы крючками и впился в Феофана колючим, едким взглядом. — Ведь я творил волю пославшего… И меня- судить?..

— Поздно, — качнул головой Феофан.

— Ой, ли? — подвел Гедеонов к глазам Феофана свои колкие глаза.

Но вдруг отскочил назад: взгляд Феофана незримый горел голубым светом.

— Светит! — в ужасе крутнул приплюснутой головой Гедеонов, вскинув костлявые свои руки, словно дьявол крылья. — А ведь он отверженец!.. Ведь он проклял все!..

Может быть, Феофан, проклявший Сущего, теперь, заслышав голоса и знаки судной ночи, непостижные, невозможные, невидимые для взора, но видимые для духа бессмертного, принял и благословил свет и Сущего?

До этого Феофан шел только за солнцем Града. А солнце Града не светило ни Богу, ни дьяволу. Ибо родилось оно от встречи доначального хаоса с творящим черным светом жизни, как от удара стали о кремень рождается огонь.

— Ха-ха-ха!.. — откинув назад голову, затрясся Гедеонов медленно. — Он думает, я боюсь покойников!.. Гадо-та несчастная! Да знаешь ли ты, дохлая собака, на что я способен?! Не стереть в порошок могу я вас, дохлых, червивых крыс… Нет! Я могу вас жечь, варить в смоле… И буду варить в смоле, мать бы… Я буду четвертовать, колесовать… Ррубить — терзать-терзать-терзать!.. — хрипел он, дрожа и извиваясь. — Да!.. Губить проклятое стадо… гу-би-ть!.. Огнем, ядом, язвами, мечом!.. Все в прорву! В прорву! прорву.

Рвал на себе погоны, сгибаясь в кольцо, словно гад. Гремел шашкой. Замахивался ею на Феофана…

Вдруг в дверь хибарки глухие вломились красносмертники, злыдотники, побирайлы. Окружив Гедеонова грозным кольцом, зловеще и молчаливо навели на него свирепые свои, напохмуренные лица.

— Кто это?.. А-а?: — ощерились они. — Говори!

— Кто смеет спрашивать!.. — вытягивал вперед длинную, судорожно трясущуюся голову Гедеонов, гулко стуча себе кулаком в грудь. — Меня, Гедеонова?..

— Молчи, елазука проклятый, змей-горыныч… — ворчали мужики люто. — Погоди, выведем мы тебя на точек…

— Да вы знаете ли, сиволапые черти, кто я! — юлил Гедеонов и грыз себе руки. Глухо смыкалась толпа.

— Ну, говори, кто.

— Конечно, нам нечего ссориться… — подкатывался уже мелким бесом к мужикам, хихикая, Гедеонов, — это не важно, в сущности, что я генерал… Что сам царь удостоил меня своей благодарности… Это не важно, мать бы… Я простой!.. я и мужиков люблю… Ей-богу… Все мы, слуги царские, должны любить мужиков… Потому что их больше ста миллионов… И армия наша — кто же это, как не мужики?.. Кто охраняет нас и кормит, как не они же?

— То-то оно-то… — зловеще скалила зубы злыдо-та. — А земли дали кормильцам-то этим да хранителям много?.. Отвели глаза нашему брату Государственной Думой этой самой… Жулики жуликов поскликали… За жидов там распинаются, да за Поляков, а мы как жили без земли, да так и остались.

Заплясал Гедеонов, зашелся в долгом злорадном хохоте.

— Да ведь это ваши ж печальники!.. Ха-ха!.. Ай да Мужички!.. Удружили, нечего сказать?.. Вот что… — кивнул он головой. — Не видать вам земли, как своих ушей… А вешать и расстреливать вас будут за первый сорт.

— Это еще бабушка надвое гадала… — ухмыльнулись бородачи едко. — Теперь-то вы держите землю, да плахуете нас… А что тады-то запоете? Как японцы с немцами али китайцы пойдут на Рассею? Да запасных ежели тронут?.. Будет буча… буза… Бу-дет!

— Фю! — свистнул Гедеонов и захохотал лихим, гнусавым хохотом, — забротают голубчиков — и не пикнете!

— Не дадите земли — погибнет Рассея!

— Враки! — фыркал Гедеонов.

— Погибнет! Чтоб провалиться — погибнет! Туда ей и дорога! Коли земли не дают мужикам?.. Да и лучше с немцами жить, чем с вами… Немцы, по крайности, ученые: земли дадут.

Гедеонов, присев, хихикнул в нос. Подмигнул Феофану, строго молчащему в углу.

— На что им земля?.. Три аршина достаточно, чтоб закопать, когда повесят… Вот, меня ругают, душегуб, то да се… А я справедливость люблю… В тебе горит… священный, так сказать, огонь?.. Ну, так нужно потушить его, мать бы… Чтоб все равны были!..

В сумеречной, странной тишине подступали к нему мужики вплоть, тряся бородами.

— Молчи-и… душегуб окаянный… Головоруб… А то прикончим… Нехай тады нас вешают… Али голову отрубают…

— Не… подсту-пать!.. — хрипел, точно зверь, Гедеонов, выхватывая шашку.

Молчаливо и грозно толпа ринулась на него стеной. Но, сгибаясь, словно гад, бросился Гедеонов клубком. в слюдяное, ветхое окно. Шмыгнул за хибаркой в ельник. Загрохотал по отвесным каменьям под обрыв.

— А-сп-и-д!.. — смятенно гудела толпа вслед. В тесной глубокой расщелине, забившись в колючий глухой терновник, лежал Гедеонов, грудью к земле, не дыша.

Над ним вещие проносились голоса судной ночи…