"Пламень" - читать интересную книгу автора (Карпов Пимен)

XII

В ночи шелесты и запахи цветов и трав, шумы и всплески волн перемешивались с синим светом и чарами сумрака.

Златокрылая выплывала ладья с белыми ангелами. Сладко и нежно сыпались, словно жемчуга, светлые искры струн…

Пели ангелы. А из священных рощ с зажженными свечами выходили сыны земли: чистые сердцем, песнопевцы-поэты, труженики-пахари.

На лазурных волнах качалась, словно лебедь, златокрылая ладья. Ангелы сплетались с хороводами. Сады заливал нежный голубо-алый свет…

В тесной же, черной расщелине маялся Гедеонов. Прятал от света лицо. Скрежетал зубами.

Зависть лютая жгла. Не было сил изничтожить сынов земли. Непонятны и далеки были любовь, красота… но если б и понятны они были Гедеонову — сердце его не обрадовалось бы чуждой, не им добытой красоте. Оттого-то его и берет нескончаемая, гложущая зависть и жуть…

Только сничтожив чистых сердцем, и с ними — красоту, любовь, свет, утолишь зависть… Но нет сил!

А песни расцветали незримыми белыми цветами…

Сладкой плыли голубой волной. Переплескивались с листвою сада…

Отверзалась горняя. И алые распускались за лазурным заливом цветы, цветы земли. И белокрылые ангелы собирали их к пресветлому Престолу…

От усыпанного цветами и обрызганного росами берега шла до Престола лестница Света. Над лазурным тихим заливом, словно светлые стрелы солнца, подымались и опускались херувимы — словно светлые стрелы солнца…

Качаясь и кропя росой, сплошным пел, темным шумом величественную светлую песнь лес. Перед лестницей света, замирая в священном трепете, смыкались хороводы…

Крутогоров, в белых льняных одеждах, грозно-исступленный, молнийный, взойдя на лестницу Света, обнажил свое, опаленное черным огнем, сердце. Кликнул над цветным долом клич:

— Братья! От исхода" земли не знал человек огня жизни… Даже Единородный Сын Божий не был огненным, но — холодным… А как жаждал Он Огня!.. Братья!.. Огонь низвел я на землю. Небо и землю слил в солнце Града… Горите! Цветите!

Жуток и страшен был лик Крутогорова, сына Солнца, искаженный нечеловеческой пыткой огня. А отвержейный, расширенный взор иным горел, потусторонним светом.

— И ненавидьте, братья мои, чтобы любить!.. — гремел он над цветным домом. — Не у вас ли землю отняли — родимую мать?.. И душат — не вас ли?.. Братья! Нет любви без ненависти!.. К гневу зову я вас!.. Вставайте! Се, творю суд: двуногим зверям с их логовищем — городом — смерть! Приблизился час… Ко мне, грозы и бури!.. Ко мне, огонь!..

— Сме-рть!.. — протяжно и глухо грохотали толпы мужиков.

— Клянитесь!.. Клянитесь, что отымете у двуногих землю — родимую мать! — взывал Крутогоров. — Поклянитесь, что заживете жизнью свободной и светлой.

Гремели жутко и веще толпы, подняв тысячи рук:

— Кляне-мся!.. Сме-рть кровопийцам… Клянемся:

отымем!.. Близок час. Восстанем за свободу!.. За землю и волю!..

Согнувшись, словно служило, люто крутил головой в терновнике Гедеонов. В сердце его лютая была тьма. И гложущая зависть, и смрад. Не изничтожить чистых сердцем. Не осквернить непонятной красоты и любви. Не загасить света… Осторожно, на цыпочках, кривыми путаясь в колком терновнике тряскими ногами, заковылял он в глубь расщелины — чтоб не увидели его да не подумали, будто красотой пленился и он.

Перед глазами мелькнул вдруг стройный девичий стан… Гедеонов оглядел девушку жадно. А та, застыв, как вкопанная, схватила себя за косы, заметалась.

— Ха-ха… Ра-дость?.. 0-х!.. Пытайте!.. Тошно мне от благодати… Мучьте!..

Голос низкий, недевичий ударил по темному сердцу Гедеонова. Это был голос кликуши, тонкий стан, выгибаясь, манил, как драгоценный сосуд. Откинутая назад голова с черными качающимися кольцами волос, высокая под полотном острая грудь, плечи — тянули к себе неудержимо Гедеонова… Трясясь и шатаясь от похоти, словно пьяный, подошел он к девушке. Костлявыми обхватил ее, крепкими руками. Сжал ее всю так, что кости ее захрустели.

— А… а… а-х!.. — задыхаясь, глухо и больно вскрикнула Мария, увидев перед своими глазами горбатый нос и узкие впалые глазницы Гедеонова.

— Огг… — дрожал и стучал тот зубами. — Я… чуть с ума не сошел было тогда… Помнишь, как ты ушла от меня?.. А теперь — сама… 0 гг…

Но, когда Гедеонов, трясясь, повалил хрупкую, онемевшую девушку, засочилось сердце его гноем зависти и неутоленности: не одному ему дано это тело…

Убить девушку, чтоб никому больше не досталось? Но раньше-то были точно такие же, еще и лучше, да и будут?.. Неисчислимое множество людей наслаждалось до него телами красавиц; сердце же его жаждет тел и наслаждений, неведомых миру и даже Богу…

Махнул рукой на девушку, глухо стонавшую на траве. Сгорбившись, поплелся к озеру…

В камышах гудели и бились волны. Наполняли сумрак шалыми голосами. Над озером, взрываемым голубыми ветрами, полным загадок, стоял Гедеонов недвижимо. А на голове его волосы подымались дыбом…

Говорил ему неведомый, несуществующий, говорил из темноты:

— Надо найти то, что за Сущим… Или создать. Бездонна, темна и жутка была душа князя тьмы. Но и эту темь-жуть перешиб незвериный, нечеловеческий и небожеский голос несуществующего. Смертельно тошно Гедеонову было не оттого, что в тайники души его чуждый западал голос, но оттого, что голос этот был как будто — его собственный, — а может ли быть его голосом — голос дерзновения, разрушения и созидания?.. Душе князя тьмы близки только небытие да смрад.

— Кто это? — екнул, сгибаясь в кольцо, Гедеонов. В терновнике гаденький плюхнул вдруг, гнилой смех. Разлились мертвые смрады…

— А это что?.. Это ж мое, родное… ничьё больше!.. Кто смел?.. Ограбили!.. Карраул!..

Застыл Гедеонов. Небытие да смрады — это единственное его, никому доселе не ведомое достояние — Похитил несуществующий…

А в душу князя тьмы западал, заливая сердце его черной расплавленной смолой, неведомый клич дерзновения — такой близкий, казалось, произносимый рядом, но и такой далекий и непостижный, словно это был голос замирного, досущего:

— Раз-руша-ть!.. Жить над безднами!.. Дол-лой фальшивые векселя… Вроде непорочного Агнца… Создадим сверхмиры!.. Сверхцарства!.

— Что за черт… — нудовал Гедеонов глухо и сумасшедше, весь в холодном поту, все еще боясь, что неведомый голос — его собственный. — Или и впрямь я спятил с ума?.. брр… Эй ты, кто там, говори толком, сволочь, мать бы!.. — затопотал он остервенело.

— Я — черт, — отозвалось из темноты сухо.

Отвалило у Гедеонова от сердца. Обыкновенный черт, что без толку скулит в веках о покорении и разрушении вселенной да о создании сверхмиров, не так уж был страшен.

Ибо ему, Гедеонову, мучительны и жутки были только близкие к воплощению зовы сверхдерзновения, сверхразрушения и сверхсозидания, как и голоса красоты, — жизни творящей и предвечного пламени. Но скучны и смешны были мечты.

— Ну, так по рукам? — стукнул черт в темное сердце' 'Гедеонова. — Чего ж половодить?

Но загнусил Гедеонов с ядом, крутясь волчком и костлявыми размахивая, длинными, словно жердь, руками:

— Ах ты, облезлый!.. Ах ты, шарлота несчастная! А еще целишь быть царем жизни… Да ты и в подметки не годишься хлыстам этим куцопузым… Те, брат, не на словах, а не деле создают миры… А ты что создал за всю свою чертовскую жизнь?.. Попусту болтать — это ли называется творить?.. Мать бы… Нет… одно нам осталось:

душить да гадить!.. — харкнул он яростно. — Ни на что мы больше не способны, нужно сказать правду! Одно осталось… Мстить за красоту! За радость! За солнце! Ах! Если б я создал миры… да наслаждался б ими один-одинешенек. А так — лучше ничто! Но и в этом нет мне утешения… Ни в чем не было мне утешения… И не будет!.. А будет только одно — как загасить солнце?..