"Последняя инстанция" - читать интересную книгу автора (Корнуэлл Патриция)

Глава 11

Включив телевизор, протягиваю Бергер пульт.

— Доктор Скарпетта, — начинает она, не обращая на Марино ни малейшего внимания, — прежде чем перейти к делу, не помешает вкратце обрисовать организацию окружной прокуратуры в Манхэттене. Как я уже говорила, кое-что в нашей работе отличается от того, к чему привыкли здесь, в Виргинии. И мне хотелось бы просветить вас, прежде чем вы посмотрите запись. Вы знакомы с нашими процедурами на случай убийства?

— Нет, — отвечаю я. Нервы напряжены до предела, в ушах шумит.

— Если в городе произошло убийство или задержан подозреваемый, помощник окружного прокурора в любое время суток, в любой день недели обязан быть на связи. В Манхэттене наши ребята не имеют права произвести арест, не получив санкцию прокурора. Это необходимо для того, чтобы все, начиная с выдачи ордера на обыск, производилось должным образом. Уже стало практикой то, что прокурор либо его помощник выезжает на место, где было совершено преступление, или, в случае ареста подозреваемого, если тот выразил желание дать показания.

Капитан Марино, — холодно обращается она, — вы начинали в полицейском управлении Нью-Йорка. Впрочем, возможно, эту процедуру вы еще не застали...

— Не застал, — глухо говорит Пит; физиономия его пылает после недавнего инцидента.

— О вертикальном правосудии слышали?

— Что-то из «Камасутры»? — язвит Марино.

Бергер пропускает реплику мимо ушей.

— Изобретение Моргентхау, — добавляет она, обращаясь ко мне.

Роберт Моргентхау — окружной прокурор Манхэттена вот уже без малого четверть века. Он легенда, и Бергер явно нравится работать под его началом. Что-то кольнуло в душе. Неужели зависть? Нет, скорее, тоска. Я устала. Мной все больше овладевает чувство собственного бессилия. У меня только и есть один Марино; ярких идей и инициативы от него вовек не дождешься, персонаж не легендарный, порой меня раздражает одно его присутствие.

— Делом с самого начала и до конца занимается прокурор. — Бергер объясняет принципы устройства вертикального правосудия. — Не возникает недоразумений вроде таких: начинаешь допрашивать свидетеля или пострадавшего, а с ним до тебя поработали три, а то и четыре специалиста. К примеру, если за дело берусь я, то, в прямом смысле слова, начинаю на месте преступления и заканчиваю в суде. И тут уж никаких сомнений в аккуратности исполнителя. Если повезет, мне удастся переговорить с обвиняемым до того, как ему назначат защитника; само собой, ни один адвокат не позволит, чтобы я общалась с его клиентом. — Она нажимает кнопку «пуск» и включает запись. — На этот раз мне повезло: я перехватила Шандонне до того, как ему успели назначить адвоката. Поступившись гуманностью, я начала допрос в три утра, прямо в больнице, мы разговаривали уже несколько раз.

Скажу вопиющую банальность, однако, услышав подобную новость, я была потрясена: невероятно, все-таки Жан-Батист Шандонне пошел на контакт.

— Да, я застигла вас врасплох, — риторически замечает Бергер, будто за ее словами стоит скрытый смысл.

— Можно сказать и так, — отвечаю я.

— Вероятно, вы не до конца осознаете, что покушавшийся на вас преступник способен ходить, говорить, пользоваться жвачкой, пить пепси? Не исключено, что в ваших глазах он даже не совсем человек? — предполагает она. — А что, если вы на самом деле считаете Шандонне оборотнем?

Вообще-то я не видела его, когда он стоял по ту сторону двери и вполне убедительно изображал представителя власти: «Полиция. У вас все в порядке?» Секунду спустя передо мной предстало чудовище. Именно чудовище. Монстр, который набросился на меня, сжимал в руке черную железку, напоминавшую орудие пыток из лондонского Тауэра. Он рычал и вопил, изрыгая нечеловеческие звуки. Зверь.

Губы Бергер тронула усталая улыбка.

— Теперь вы понимаете, в чем состоит вся трудность, доктор Скарпетта. Шандонне не безумен. Он не сверхъестественное существо. Нам не хотелось бы, чтобы присяжные применяли особое мерило к обвиняемому в столь плачевном состоянии здоровья. А кроме того, я хочу, чтобы они увидели его таким, каков этот тип сейчас, пока он не отмоется и не предстанет перед ними в костюме-тройке. Присяжные должны оценить в полной мере, какой ужас испытывали жертвы. Вы со мной согласны? — Она взглянула мне прямо в глаза. — Может, тогда в их умах шевельнется тень подозрения, что ни одна женщина в здравом уме не пригласила бы его в свой дом.

— Что? Он утверждает, будто его пригласили? — У меня во рту пересохло.

— И не только это, — отвечает Бергер.

— Я за всю жизнь столько чуши собачьей не слышал. — В голосе Марино сквозит отвращение. — Накануне вечером захожу в его палату. Ну, сказать, что с ним хочет побеседовать госпожа Бергер. Так он спрашивает, какая она из себя. Ничего не добавляю, все слово в слово. Я говорю: «Не многим в ее присутствии удается сохранять присутствие духа. Ты понял, чувачок? Кроме шуток».

«Чувачок». Я ошеломлена. Наш здоровяк назвал убийцу «чувачком».

— Проверка. Раз, два, три, четыре, пять. Раз, два, три. — Пошла запись, и экран заполняет стена из шлакобетона. Камера фокусируется на пустом столе, к которому придвинут стул. Где-то за кадром звонит телефон.

— Поганец поинтересовался, как у нее фигурка. Я надеюсь, госпожа Бергер, вы мне простите эту вольность. — В тоне Марино слышится неподдельный сарказм: он все еще злится на нее по каким-то неведомым мне причинам. — Я только повторяю, что сказал этот гаденыш. Ну, я ему и отвечаю: «Слушай, я уже сказал, в ее присутствии крыша у многих съезжает. По крайней мере у тех, у кого есть чему съезжать».

Руку даю на отсечение, не было у них такого разговора. Сомневаюсь, что Шандонне интересовала внешность Бергер. Скорее всего капитан сам намекнул на сексапильность заезжей прокурорши, чтобы убийце захотелось с той пообщаться. Вспомнился вчерашний вечер, когда, направляясь к машине Люси, Марино сыпал пошлыми комментариями в адрес Бергер — мне даже противно стало. Сил нет терпеть этого мачо с его мужланскими выходками и тупым скотством.

— В чем дело, в конце-то концов? — Я взорвалась; так и хотелось окатить Марино холодной водой, остудить пыл. — Неужели в каждый разговор обязательно надо вклинивать части женского тела? Марино, ты мог бы сосредоточиться на деле и оставить свои навязчивые идеи о размере женских сисек?

— Проверка: раз, два, три, четыре, пять, — снова звучит голос оператора. Телефон умолк. Слышится шарканье. Приглушенные голоса. — Вы будете сидеть за этим столом. Вот стул, сюда. — Узнаю знакомые интонации Марино; кто-то стучится в дверь.

— Дело как раз в том, что задержанный заговорил. — Наша собеседница снова взглянула на меня, точно прощупывая глазами, пытаясь определить мои слабые места, воспаленные участки. — И рассказал немало.

— Но чего нам это стоило... — Капитан злобно уставился на телеэкран. Так вот в чем дело. Марино помог устроить их беседу, хотя главное — у него и самого был повод пообщаться с преступником.

Вот картинка остановилась, и я вижу только то, что находится прямо передо мной. В поле зрения появился большой живот Марино — капитан выдвигает из-за стола деревянный стул; некто в темно-синем костюме с сочным красным галстуком помогает ему усадить на стул Жан-Батиста Шандонне. Тот в синей больничной пижаме с короткими рукавами, с рук свисают спутанные пряди вьющегося шелковистого меха цвета светлого меда. Волосы выглядывают из треугольного выреза рубашки, тянутся вверх по шее омерзительными длинными завитками. Он опускается на стул, и в кадр попадает его голова, укутанная в марлю от середины лба до кончика носа. Из-под повязки видны полоски выбритой кожи, белесой как молоко, будто никогда не видевшей солнца.

— Будьте добры, можно мне пепси? — спрашивает Шандонне. Он без наручников, ничто не сковывает его движений.

— Крышку отвинтить? — спрашивает Марино.

Ответа не последовало. Перед камерой проходит наша гостья в костюме шоколадно-коричневого цвета, с накладными плечами. Садится напротив задержанного. Я вижу только ее затылок и плечи.

— Еще хочешь, чувачок? — Так Марино обращается к человеку, который посягал на мою жизнь.

— А можно закурить? — интересуется тот.

У него французский акцент, мягкий, тягучий. Шандонне — сама любезность, олицетворение спокойствия. Я смотрю на экран, но мне с трудом удается следить за происходящим. Будто электрический ток по всему телу прошел. Это посттравматический синдром: меня трясет, нервы дергаются, точно брызжет горячее сало на сковороде; голова опять раскалывается.

Темно-синий рукав с белой манжетой на миг заслоняет стол, и перед французом появляется пачка «Кэмела», а также прохладительное. Знакомый бумажный стаканчик, синий с белым, из больничного кафетерия. Со скрипом отодвигается стул, и «синий рукав» подносит огонек к сигарете Жан-Батиста.

— Мистер Шандонне. — Бергер говорит спокойно и деловито, точно ей каждый день доводится общаться с мутантами и серийными убийцами в одном лице. — Для начала представлюсь. Меня зовут Хайме Бергер, я обвинитель от окружной прокуратуры Нью-Йорка на Манхэттене.

Шандонне подносит к лицу руку и касается повязки. Наружная сторона его пальцев покрыта бледным, бесцветным, как у альбиноса, пухом. Длиной, пожалуй, с полдюйма, будто он совсем недавно обрился. Перед глазами пронеслись мимолетные воспоминания: эти же самые руки, пытающиеся меня схватить, грязь под нестрижеными ногтями. Только теперь я обратила внимание на угадывающиеся под одеждой мышцы — довольно крепкие, но не выпирающие, как у культуристов, помешанных на снарядах, а жесткие и узловатые, как у животного; физическая оболочка человека, использующего, подобно дикому зверю, свое тело для добывания пищи, борьбы и бегства, для выживания. Его сила опровергает наше предположение, что он вел затворнический и довольно оседлый образ жизни, таясь от мира в элегантном особняке на острове Святого Людовика.

— С капитаном Марино вы уже встречались, — замечает Бергер. — Инспектор Эскудеро из прокуратуры нашего округа будет снимать разговор на камеру, а это — специальный агент Джей Талли из полицейского Управления по контролю за оборотом алкоголя, табака и оружия.

Визитерша пристально за мной наблюдает — стараюсь не смотреть на нее, всеми силами сдерживая вопрос: «Как здесь оказался Джей?» В мозгу проносится мимолетная мысль, что его привлекают, прямо-таки безудержно притягивают, именно такие женщины, как она. Достаю из кармана своего жакета платок, чтобы смахнуть со лба холодный пот.

— Вы знаете, что наша беседа записывается на видеопленку, не так ли? Возражений не имеете? — говорит Бергер с экрана.

— Не имею. — Убийца со смаком затягивается сигаретой и снимает крошку табака с кончика языка.

— Сэр, сейчас я буду задавать вам вопросы, связанные с гибелью Сьюзан Плесс пятого декабря тысяча девятьсот девяносто седьмого года.

Шандонне никак не реагирует. Берет пепси в стаканчике и нащупывает розовыми бесформенными губами соломинку, пока прокурор сообщает ему адрес жертвы, проживавшей в нью-йоркском Верхнем Ист-Сайде. Она в который раз напоминает задержанному о его правах. Тот слушает. Может, это игра воображения, но сдается мне, он здорово проводит время. Боль его, похоже, не мучает, да и запуганным этого человека не назовешь. Не слишком говорлив, любезен, не лезет на рожон, держит свои чудовищные мохнатые руки на столе, то и дело касаясь повязок, будто желая напомнить, до чего мы (а вернее, я) его довели.

— Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде, — продолжает Бергер. — Вы понимаете? Вы меня очень обяжете, если не будете качать головой, а ответите «да» или «нет».

— Я понимаю. — Он сама любезность, всегда готов сотрудничать.

— У вас есть право проконсультироваться с адвокатом, прежде чем отвечать на вопросы, либо требовать его присутствия на допросе. Вы понимаете?

— Да.

— Если у вас нет адвоката или вы не можете оплатить его услуги, вам будет предоставлен бесплатный защитник. Вы понимаете?

При этих словах Жан-Батист снова тянется к пепси. Бергер неотступно продолжает, желая убедиться, что и Шандонне, и весь окружающий мир полностью осознают: процедура проводится на законном основании, по всем правилам, задержанный в курсе происходящего и дает показания по собственной воле, без принуждения с чьей-либо стороны. — Теперь, когда вы полностью осведомлены о своих правах, — она убедительно, без лишних проволочек подводит к заключению вступительную часть, — вы готовы рассказать нам всю правду о том, что случилось?

— Я всегда говорю правду, — мягко замечает Шандонне.

— Вам зачитали права в присутствии инспектора Эскудеро, капитана Марино и специального агента Талли, и вы все поняли?

— Да.

— Не расскажете ли мне своими словами, что произошло со Сьюзан Плесс? — говорит Бергер.

— Хорошая была девушка, — к немалому моему изумлению, отвечает Шандонне. — До сих пор все внутри переворачивается.

— Ага, кто бы сомневался, — язвительно бормочет Марино в моем конференц-зале.

Бергер моментально нажимает кнопку «пауза».

— Капитан, попрошу без комментариев. Спасибо.

Марино сидит угрюмый, источая недоброжелательность. Наша гостья направляет пульт на экран: она спрашивала Жан-Батиста, как они повстречались со Сьюзан Плесс. Тот отвечает, что познакомились они в одном ресторане под названием «Люми», который находится на Семидесятой улице, между Третьей и Лексингтон-авеню.

— Чем вы там занимались? Ели, работали?

— Ел в одиночестве. Зашла она, с ней тоже никого не было. Я как раз заказал отличнейшее итальянское вино массолино бароло тысяча девятьсот девяносто третьего года. Она была так; очаровательна.

Больше всего из итальянских вин я люблю как раз его. Бутылочка такого вина — удовольствие не из дешевых, не всякому по карману. А между тем Жан-Батист продолжает:

— На столе стояло множество закусок. Crostini di polenta con funghi trifolati e olio tartufato[14], — говорит он на безупречном итальянском. — Тут я заметил, как в ресторан вошла поразительной красоты афроамериканка в гордом одиночестве. Метрдотель встретил ее как важную особу и постоянную клиентку и усадил за угловой столик.

Одета она была дорого и со вкусом. Сразу видно, не проститутка. Я попросил метрдотеля узнать, не пожелает ли незнакомка составить мне компанию, и она оказалась очень легка в общении.

— Как понимать «легка в общении»? — спрашивает Бергер.

Шандонне неопределенно пожимает плечами и снова берет пепси. Неторопливо потягивает из соломинки.

— Знаете, я бы еще выпил. — Протягивает кому-то стаканчик, который тут же принимает у него «темно-синий рукав». Джей Талли. Шандонне вслепую шарит волосатой рукой по столу в поисках пачки сигарет.

— Что вы имели в виду, когда сказали, что Сьюзан была легка в общении? — повторяет вопрос Бергер.

— Уговаривать ее не пришлось. Она с готовностью подошла к моему столику и села. Мы очень мило поговорили.

Не узнаю его голоса.

— О чем вы разговаривали? — спрашивает Бергер.

Шандонне снова притрагивается к повязке на глазах, а я представляю этого пугающего человека с телом, обросшим длинными волосами, который сидит в общественном заведении, ест изысканную пищу, пьет дорогие вина и снимает женщин. В голове проносится чудная мысль: уж не предполагал ли он, что его собеседница покажет эту запись мне? Интересно, на кого рассчитаны итальянская еда и вино? Он что, меня поддразнивает? Что ему обо мне известно? Да ничего, уговариваю я себя. С какой стати этому человеку располагать подробностями из моей личной жизни? Теперь он рассказывает, что за обедом они со Сьюзан Плесс беседовали о политике и музыке. Бергер задала вопрос, был ли он осведомлен о занятиях своей новой знакомой. Тот ответил, что, по ее словам, Сьюзан работала на какой-то телестудии.

— Я сказал: «Так значит, вы знаменитость», — и она засмеялась, — вспоминает Шандонне.

— Вы когда-нибудь видели ее по телевизору? — спрашивает Бергер.

— Я не часто смотрю телевизор. — Он неторопливо выдыхает дым. — Разумеется, теперь я вообще ничего не смотрю. У меня повреждены глаза.

— Отвечайте на поставленный вопрос, сэр. Я не спрашивала, часто ли вы смотрите телевизор, я спросила, видели ли вы по телевидению Сьюзан Плесс.

Усилием пытаюсь припомнить его голос, и тут же ледяная волна страха захлестывает тело, руки начинают дрожать. Это говорит совершенно незнакомый человек. Его голос нисколько не похож на тот, что я слышала. «Полиция. Мэм, нам поступил звонок, что возле вашего дома замечена подозрительная личность».

— Не припоминаю, чтобы я видел ее по телевизору, — отвечает задержанный.

— Что произошло потом? — спрашивает Бергер.

— Мы ели, пили вино. Я предложил ей куда-нибудь прогуляться и продолжить ужин с шампанским.

— Куда-нибудь — это куда? Где вы остановились?

— В отеле «Барбизон», под вымышленным именем. Я совсем недавно приехал из Парижа и находился в Нью-Йорке всего несколько дней.

— Под каким именем вы зарегистрировались в отеле?

— Не припомню.

— Как расплачивались?

— Наличными.

— А по какой причине вы прибыли в Нью-Йорк?

— Я был страшно напуган.

Марино, уже здесь, в моем конференц-зале, невольно ерзает и с отвращением фыркает. Он снова принимается комментировать:

— Держитесь за стулья, народ. Сейчас начнется самое интересное.

— Напуганы? — голос Бергер на кассете. — Чего вы боялись?

— Тех, кто на меня охотится. Правительства вашей страны. Вот в чем кроется настоящая причина происходящего. — Шандонне в который раз касается повязки, теперь свободной рукой; в другой — сигарета. Дым колечками вьется над его головой. — Меня используют... использовали с самого начала, чтобы подобраться к семье. Из-за всех несправедливых слухов о моих родных...

— Погодите минуту, — перебивает Бергер.

Краем глаза замечаю, что капитан сердито качает головой. Откидывается на стуле и складывает на раздутом животе руки.

— Напрашивались? Получите, — бормочет он; могу лишь предположить, что это относится к Бергер, которой, по его мнению, вообще не стоило разговаривать с Шандонне. Ошибочка вышла. Теперь от записи больше вреда, чем пользы.

— Прошу вас, капитан, — настоящая Бергер в комнате деловито обращается к полицейскому, а тем временем на пленке звучит следующий вопрос:

— Сэр, кто вас использует?

— ФБР, Интерпол. Может, даже ЦРУ. Точно не скажу.

— Ну да, — саркастично гнусавит Марино из-за стола. — Жаль, что об АТФ ничего не слышал, а то бы он и их туда приписал.

На этот раз прокурор смолчала, решив попросту игнорировать выходки капитана. На кассете она продолжает допрашивать Шандонне. Тут ярче проявляется ее непреклонная натура.

— Сэр, я хочу, чтобы вы понимали, как важно для вас именно теперь говорить правду. Вы понимаете, что в ваших же интересах быть со мной совершенно откровенным?

— Я говорю правду, — смиренно отвечает тот. — Вам это покажется невероятным, но все здесь происходящее замешено на чьем-то неприятии моих родных. Во Франции нашу семью знают все. Наши предки много столетий жили на острове Святого Людовика, и тем не менее кто-то породил слухи, будто мы имеем некое отношение к организованной преступности; нас считают чуть ли не мафиози. А это неправда, злой вымысел. Хотя тут-то и начинается путаница: я никогда не жил с ними.

— Однако вы принадлежите к этому могущественному клану. Кто вы им? Сын Тьерри Шандонне?

— Да.

— У вас есть братья или сестры?

— У меня был брат, Томас.

— Был?

— Да, он мертв. И вам это прекрасно известно. Поэтому я здесь и оказался.

— Чуть позже мы вернемся к данной теме. А сейчас давайте поговорим о вашей семье в Париже. Вы хотите сказать, что не живете с ними и никогда не жили?

— Никогда.

— Почему так вышло? Почему вы никогда не жили со своей семьей?

— Зачем им такой? Когда я был совсем маленьким, они платили одной бездетной паре, которая обо мне заботилась. Чтобы никто не знал.

— О чем именно?

— Что я сын монсеньора Тьерри Шандонне.

— Зачем вашему отцу понадобилось скрывать, что вы его сын?

— И вы, глядя на меня, смеете задавать такой вопрос? — Он гневно сжимает губы.

— Я только спрашиваю. Почему ваш отец скрывал, что вы его сын?

— Ну хорошо. Сделаем вид, что моей наружности вы не заметили. Очень мило с вашей стороны. — В его тоне угадывается издевка. — Я страдаю серьезным наследственным заболеванием. Близкие меня стыдятся.

— Где живет та бездетная пара? Те, кто, по вашим словам, заботился о вас?

— Quai de l'Horloge[15], очень недалеко от Conciergerie[16].

— От тюрьмы? От той, где держали Марию Антуанетту во время Французской революции?

— Conciergerie — знаменитое местечко. Тамошняя достопримечательность. У меня складывается впечатление, что люди получают особое удовольствие от тюрем, камер пыток, обезглавливания. Особенно американцы. Я же никогда не питал тяги к насилию. А вы меня убьете. Запросто. Штаты на все способны: вы всех убиваете, всех кого не лень. Это часть одного большого плана заговора.

— А где именно в Quai de l'Horloge? Мне казалось, что весь квартал занимают Palais de Justice[17] и Conciergerie. — У Бергер восхитительное произношение, как у человека, знакомого с Францией с детства. — Да, есть и жилые здания, из дорогих. Вы хотите сказать, что ваши приемные родители жили именно там?

— Очень неподалеку.

— А какую фамилию они носили?

— Жобо, Оливер и Кристин. К сожалению, их нет в живых. Уже много лет.

— Чем они занимались? Кем были по профессии?

— Он был boucher[18]. Она — coiffeureuse[19].

— Мясник и парикмахер? — Бергер явно не верит ни единому его слову и знает прекрасно, что он морочит нам всем головы. Жан-Батист — сам мясник и страшный сон парикмахера.

— Да, мясник и парикмахер, — подтверждает тот.

— Вы когда-нибудь виделись со своим семейством, с Шандонне, пока воспитывались у тех людей, живших неподалеку от тюрьмы?

— От случая к случаю я пробирался в дом. Но только с наступлением темноты, чтобы меня никто не заметил.

— Так вас не видели? Почему вы не хотели показываться?

— Да все по той же причине. — Он вслепую смахивает пепел с сигареты. — Родные не хотели, чтобы люди узнали, будто в их семействе есть паршивая овца. Из этой мухи такого бы слона раздули!.. Ведь отец — очень, очень известный человек. Я не вправе его винить. Так что я ходил туда поздно ночью, когда улицы темны и пустынны. Иногда мне перепадало деньжат или что-нибудь из вещей.

— Вас впускали в дом? — Прокурор отчаянно ищет подступы к семейному особняку, чтобы у властей появилась хоть какая-то мало-мальски веская причина выдать ордер на обыск. Впрочем, со стороны сразу понятно, что в этой игре хозяин — Шандонне. Он прекрасно знает, почему собеседница так стремится поместить его в невообразимый замок семейства Шандонне на острове Святого Людовика; я собственными глазами видела этот домище во время недавней парижской командировки. Прокурору не получить вожделенный ордер.

— Случалось. Правда, в доме я никогда подолгу не задерживался и по комнатам не ходил, — говорит он, спокойно покуривая. — В нашем фамильном особняке есть немало помещений, где я вовсе не бывал. Пожалуй, только кухню мне доводилось видеть, да в крыло обслуги захаживал и в залы сразу возле входа. Знаете ли, я все опасался...

— Скажите, сэр, когда в последний раз вы посещали дом своей семьи?

— О, во всяком случае, в последнее время меня там не было. Года два как минимум. Точнее и не припомню.

— Не припомните? Если не знаете, так и скажите. Я не прошу вас угадывать.

— Не знаю. Точно давно. Совершенно уверен.

Бергер нажимает кнопку «пауза» на пульте, и картинка замирает.

— Видите, что он затеял, — обращается она ко мне. — Сначала сообщает информацию, которую невозможно проверить. Какой с мертвых спрос? В отеле зарегистрировался под вымышленным именем и к тому же расплатился наличными. И в довершение всего у нас нет основания для обыска его семейного особняка, потому как он никогда там не жил — едва переступал порог родительского дома, в прямом смысле слова. И уж точно не в ближайшее время. А потому и свежих улик оставить не мог.

— Черт! Основания для обыска отсутствуют, и точка, — добавляет Марино. — Если только не отыщется свидетель, который видел, как он входил в семейный дом или покидал его.