"Вольный стрелок" - читать интересную книгу автора (Миленина Ольга)

Глава 12

Оливковое масло зашипело в сотейнике, распространяя характерный, ни с чем не сравнимый запах. Чувствуя который, я всегда представляю оливковые рощи — которых, надо признать, никогда не видела, и потому в моем представлении они несколько абстрактны. Как, впрочем, и все итальянское.

В Италии я не была и не особо туда хочу, в общем, — но итальянскую кухню обожаю. И в процессе готовки перед глазами встают сцены из виденных когда-то немногочисленных фильмов. Не из Феллини, конечно, с творчеством которого я не слишком знакома, — а, скажем, из «Крестного отца», где Майкл Корлеоне бродит по сицилийским просторам под известную всему миру музыку. Или из других американских картин про итальянскую мафию — причем это даже не сама Италия может быть, а итальянский квартал Нью-Йорка или итальянский ресторан, в котором обедают этакие доны, беседующие между собой на родном языке.

Вот и сейчас я что-то такое представляла, полностью отрешившись от реальности и погрузившись в процесс. И что-то такое видела, кладя в сотейник мелко порезанную луковицу и две дольки чеснока, — а потом, накрыв его крышкой, поставила на огонь кастрюлю с двумя с половиной литрами воды. Все по правилам, согласно которым на сто грамм пасты — макаронных изделий, если по-русски — требуется литр воды. А моя норма — полпачки, то есть двести пятьдесят грамм.

Сотейник шипел, выпуская сквозь три крошечных отверстия в крышке такой знакомый мне аромат, — а я вскрывала банку консервированных помидоров. В идеале неплохо бы иметь свежие — но весной они дороговаты, не для моей зарплаты, в общем. Да и не в Италии мы все же, мясистые крупные помидоры у нас купить сложно, а из тех, что обычно продаются, соус получается до невозможности кислый.

Я уже столько лет готовила пасту, что вполне обходилась без часов — и подняла крышку сотейника как раз вовремя, отметив, что лук и чеснок уже начали желтеть и ждут помидоров, которые я и добавила. Если по правилам, то с помидоров нужно снимать кожицу — но я не настолько привередлива и просто расплющила их давилкой, а затем, щедро посыпав перцем и солью, кинула щепотку базилика и убавила огонь под сотейником. Внезапно отметив, что, совершая доведенные до автоматизма действия, думаю не об Италии вовсе, не о Майкле Корлеоне, бредущем по полям в сопровождении людей с двустволками, а об Улитине.

О котором узнала еще кое-что.

Я вынула из сушилки тарелку с нарисованными на ней спагетти, обильно политыми соусом, и надписью «Pasta» — то есть с тем самым блюдом, которое готовила сейчас. Под Новый год купила в одном дорогом магазине, забредя туда как-то случайно. Черт знает, зачем я туда зашла — но когда осмотрелась, то просто затряслась. Увидев эту тарелку, и еще одну, на которой пицца была нарисована, и огромную миску для пасты на случай приглашения гостей или семейного обеда, и совсем маленькую мисочку для пармезана, знаменитого итальянского сыра, который используют и для пасты, и для лазаньи, и для пиццы, и вообще для кучи блюд. И все это, естественно, купила — плюс салфетки цветов итальянского флага, — оставив в магазине полторы сотни долларов, зато обзаведясь такой концептуальной посудой.

Вода в кастрюле еще не закипела, а соусу надо было порядка двадцати минут, чтобы дойти до нужной кондиции. И я задумчиво таскала приборы и посуду из кухни в гостиную, где обычно ела, расставляя их на низком стеклянном столике. Думая про себя, что странно, как это я раньше не сообразила, что Женька Алещенко мне врал. Или недоговаривал, если мягче.

Чувствовала ведь что-то, когда пыталась впихнуть ему Ули-тина, — и удивилась, что такой профи в экономике не знает ничего интересного про покойного. О котором, когда тот был еще жив, даже не смог написать критическую статью. Чувство-вала — но истолковала сомнения в Женькину пользу, решив, что ему просто неохота связываться с пустой темой, в то время как есть много своих, притом хорошо оплаченных. И ошиблась — в который раз подтвердив, что изначально подхожу к людям правильно, относясь к ним скептически и им не веря. А тут сделала исключение, сказав себе, что все же свой, — и вот купилась.

' Женька не ждал подвоха — он, наверное, забыл уже про наш разговор об Улитине и улыбался мне приветливо, когда я показалась в дверях его кабинета. И продолжал улыбаться, когда я вошла, прикрыв за собой дверь, садясь напротив, вытаскивая сигарету, — и даже пододвинул ко мне пепельницу.

— Я на секунду, Жень, — улыбнулась в ответ, хотя, наверное, менее приветливо. Потому что, если разобраться, он меня подставил. Правда, я не знала еще точно, почему он свернул заказанное главным расследование, — в деньгах было дело или в том, что его запугали те самые «люди», не любившие фотосъемок и благоволившие к борьбе как виду спорта. Но в любом случае он обязан был меня предупредить. Намекнуть хотя бы, что меня могут ждать неприятности. А он промолчал.

Будь он из другой газеты — если можно предположить, что я бы нарушила все неписаные законы и обратилась бы за помощью в другую газету, — это было бы не страшно. Но он работал здесь, и мы знакомы были уже пять лет примерно-а значит, он был обязан намекнуть.

— Тут с людьми одними общалась насчет Улитина, серьезными людьми. Так один уверяет, что Улитин тебе деньги заплатил за то, чтоб ты в его дела не лез.

А другой говорит, что запугали тебя. Вот ты мне скажи — кому верить?

Женька этого не ждал, и на лице по-прежнему была улыбка — становящаяся все более жалкой, неровно сминающаяся, сползающая неуклюже. Как у обиженного злыми детьми циркового клоуна.

— Да говори, говори — свои же люди! — Я подмигнула ему, хотя знала, что лицо мое остается холодным. Потому что никакого понимания и сочувствия я испытывать не хотела, и хотя склонна была к всепрощению, с возрастом особенно склонна, сейчас пыталась внушить себе, что из-за него могла обзавестись массой проблем. А он, вместо того чтобы шепнуть «мины», спокойно пропустил меня на минное поле. — Чего стесняться?

Кажется, он понял наконец, о чем я, осознал отчетливо — и кажется, еще осознал, что, поведи он себя не правильно сейчас, скажи мне, что все это ерунда, пошли меня подальше, это кончится для него еще хуже. Потому что я здесь старожил, и авторитет у меня повыше, чем у него, и — особенно если ему известно о моей некогда имевшей место связи с шефом, что, наверное, известно всем, такие легенды из уст в уста передаются — понимает, что, обратись я к главному, он поверит мне, а не ему. Тем более если вспомнить, что первый зам главного — моя, можно сказать, подруга, а просто зам — бывший начальник и любовник.

Я не собиралась ни к кому идти, не мое это — но он этого не знал. И потому сейчас нервно поправлял волосы и прокашливался, стараясь не смотреть мне в глаза.

— Так кому верить, Жень? — К нему могли войти, а я, как опытный следователь, не хотела, чтобы он вышел из той кондиции, в которую я его привела. — Не стесняйся — я слушаю…

— Деньги предлагали — но так, не по-настояцему. — Женька решился наконец, глубоко вдохнув и с силой выдохнув воздух. — Узнали, что я копаю, — я там кое-что про прошлое его нарыл, немного совсем, ничего особенного, вот, видно, и узнали, что я им интересуюсь. А потом я информацию начал собирать по разным людям — те, кто главному тему подкинул, ни хера вообще не дали, никаких фактов, только сказали, что химичит, бабки на Запад качает и все такое. Ну это про всех сказать м9жно — доказательства нужны, а их и не предоставили. Вот свои источники пришлось задействовать…

Женька поднял наконец на меня глаза — но тут же опустил. Вытаскивая из лежавшей на столе пачки «Парламента» сигарету и сильно затягиваясь.

— Мне Сережа когда сказал, что ему про улитинские дела материал нужен, я сразу понял, откуда ветер дует. Те, кто к теме, давно ждали, что его снимут, — Хромова сняли, а этот сидит и сидит, будто непотопляемый. А тут главный со своим заданием — я и понял, что хотят компру найти, а не могут. Слухи ходили, что ему миром уйти предлагали, а он не захотел, крутым себя чувствовал. И тут Сережа — сказали, что Улитин весь в дерьме, найди, напиши. Я и начал…

Алещенко случайно выдохнул дым мне в лицо, и я встала, подойдя к окну, оказываясь у него за спиной. И, приоткрыв створку, так и осталась там стоять — думая, что, может, так ему будет проще, когда он меня не видит. И мне так будет проще — потому что ненавижу, когда кто-то курит рядом со мной.

— Я там закинул кое-кому оттуда, откуда он приехал, — есть там человек, за экономику отвечает в местной газете. И по другим каналам рыть начал — накопал кой-чего по мелочам. Что никакого высшего образования у него не было, диплом он купил или ему сделали — это человек подтвердил, который учился на том факультете, который Улитин якобы заканчивал, и на том курсе, который в тот год выпускался, каким у Улитина диплом подписан. Что срок у него был условный — еще до армии сам у себя мотоцикл угнал. Купил, застраховал, а когда до конца страховки пара месяцев оставалась, он его скинул кому-то из соседнего города и заявил, что украли. Дурь, короче. Получил условно год — прям перед армией. Но это не афишировали — вроде родители хлопотали, упросили, чтоб дали ему в армию пойти, так втихую все прошло, хотя документы у меня есть…

Я присвистнула — молодой реформатор Хромов, оказывается, был весьма неразборчив в выборе помощников. А значит, подвергал себя риску быть скомпрометированным через них — хотя сам везде кричал, что он чист.

— А из армии Улитин пришел, работал учителем физкультуры в школе, в институт поступал, а не вышло. В бизнес лез по мелочам, палатки, то-се, с братвой местной был завязан, без братвы какие палатки? Потом поднялся немного, бензоколонкой рулил — видать, там и стал специалистом в нефтяном бизнесе, то-то его Хромов в замдиректора топливной компании пихнул. — Женька криво усмехнулся, хотя шутка прозвучала невесело. — А Хромов, между прочим, ту самую компанию тогда и возглавлял. До того как мэром стать. Не знаю уж, как они с Улитиным сошлись, — по одной версии тот у его сына в школе был учителем физкультуры. А там кто знает — фактов нет. В девяностом Хромов предвыборный штаб создал, и как-то Улитин туда затесался, — а когда на следующий год тот мэром стал, Улитина в замы. топливной и посадили. А потом и на банк. А потом и в Москву…

— Так тебя вычислили потому, что тот, кто тебе информацию добывал, тебя заложил? — произнесла, когда пауза затянулась, словно Алещенко хотел закончить на этом разговор. — Или…

— Да нет, там все чисто — я его спросил еще, не будет ли проблем, а он сказал, что нет. Я так понял, на родине Улитина не слишком жаловали после отъезда в Москву. — Женька приподнял трубку зазвонившего телефона, давая отбой, и, не опуская ее на рычаг, положил рядом. — По слухам, там даже конфликт вышел серьезный — он, уезжая, на банк свой близкого человека посадил, хотел его контролировать на тот случай, если возвращаться придется обратно из Москвы. Да и вообще — плохо, что ль, карманный банк иметь, который деньги вложит куда скажешь, если сам не рискуешь? А тот, по слухам, в кресле пригрелся и артачиться начал, самостоятельность проявлять — якобы за это его и застрелили год назад. В январе или феврале 97-го, так, кажется. По слухам, Улитин его и заказал — а на банк другой его человек сел. Парень-то мой пытался кое-какие документы банковские накопать — а не вышло. Кстати, может, и засветился там — и на меня кивнул, как прижали. Мог, точно мог — а я и не допер…

— И что еще интересного? — перебила, чувствуя, что Женька сейчас вот-вот начнет сокрушаться по поводу того, что не разбирается в людях. — Что ты узнал-то еще?

— А больше ничего… — Алещенко развел руками, поворачиваясь ко мне — словно хотел, чтобы я увидела этот жест и поверила, что он говорит правду. — Была информация, что он через «Нефтабанк» в оффшор деньги качает себе, что недвижимость у него во Франции есть. Ну так этим куча-народа занимается — и поди найди чего, его же банк, значит, все по-умному. Тут такие схемы есть, что даже документы получи — ничего не докажешь, а схем таких — как дерьма на пастбище. А тут звонок мне в редакцию — голос вежливый, вроде взрослый, солидный человек. Вы одним делом интересуетесь, хочу вам кое-какие бумаги передать, разговор не телефонный. Знаешь же, как бывает…

Я кивнула — мне это очень хорошо было знакомо. Когда кто-то звонит по твоему редакционному телефону — а то и домой, и так случалось, пока мне номер не поменяли — и, не представляясь, говорит, что надо встретиться, поскольку есть материал, который может тебя заинтересовать. И встречаешься, и получаешь в большинстве случаев туфту — непроверенную и бездоказательную информацию, за которой стоит куча эмоций и желания утопить зарвавшегося начальника, обнаглевшего конкурента, а то и родственника. Но в десяти случаях из ста материал заслуживает внимания. А в одном случае из этих самых ста — настоящий хит, готовая почти сенсация, которую надо только проверить и огранить.

Хотя случалось не раз — и со мной, и с другими, — что сенсация оказывалась хитроумно продуманным сливом, компроматом в смысле. Мне так на одного деятеля политического дали информацию — насчет того, сколько у него денег и имущества здесь и за границей. Даже копии банковских документов были — из западных банков, естественно, — и бумаги на покупку виллы на Лазурном берегу чуть не за пять миллионов баксов. Спасла меня собственная подозрительность, выработавшаяся за долгие годы, — и я не поверила, что все это правда. Вот просто не поверила, и все. И уже потом увидела материал в другой газете — и помню, какой был скандал и как газета оправдывалась и извинялась.

Слишком вкусная приманка — и неудивительно, что некоторые журналисты на такое ловятся. И потом оправдывайся, почему напечатал такое дерьмо, объясняй, что ужасно достоверным оно выглядело. Воткнут ведь не тому, кто принес компромат, — газете воткнут, а хваливший тебя еще вчера главный, восхищавшийся этой самой статьей, воткнет тебе. И будешь висеть под страхом увольнения с волчьим билетом — того, кто серьезно прокололся, в другое издание, особенно солидное, могут не взять. Но тем не менее большинство сенсаций именно так и делается — за счет добровольных, так сказать, информаторов, снабжающих журналистов материалами по каким-то своим соображениям.

— А он мне еще говорит — я вообще-то тут недалеко от вашей редакции, — продолжил Женька. — Заходить к вам по понятным причинам не буду — давайте мы с вами в скверике встретимся, вам пешком тут пять минут. Воздухом подышите, перерыв сделаете в работе — и, надеюсь, заинтересуетесь тем, что вам хочу предложить. Я и пошел. Потом подумал, что этот не один был, с охраной — сначала проверили, один ли я пришел, а потом этому знак дали, что можно подходить. Это я к тому, что он не сразу появился — я минут десять там прогуливался. А потом мужик подходит, за сорок так прилично, интеллигентный, в костюме хорошем, при галстуке. Предложил в ресторан пойти пообедать, а я отказался. Погуляем, говорю, лучше, погода хорошая. А он давай моими статьями восхищаться — видно, что газету регулярно читает или подготовился специально…

В дверь стукнули, и Женька замолчал — и, увидев того, кто хотел войти, молча махнул рукой. Таким нехарактерным для него, обычно мягкого и корректного, жестом.

— Повосхищался — и к делу. До меня, говорит, дошло, что вы собираете компрометирующий материал на Андрея Улитина, — и у меня к вам есть предложение.

Я не являюсь поклонником господина Улитина — но не хочу, чтобы вы компрометировали структуру, им возглавляемую, поскольку структура государственная, а не частная. Вам, говорит, наверное, интересно, кто я, — могу сказать, что я и те, кого я представляю, тесно связаны деловыми отношениями с «Неф-табанком» и не заинтересованы в том, чтобы его имиджу был нанесен ущерб.

Я, говорит, вас не прошу просто оставить эту тему — но кое-что хочу предложить взамен. У меня есть материал по поводу одного крупного банка и того, чем он занимается, — и мне папку протягивает. Я листнул, а там просто фантастика — такое досье, что мне и не снилось. Компромат на руководство, и некоторые операции детально раскрыты, и состояние дел в банке, который в первую пятерку входит, а сам, оказывается, на ладан дышит. Все проверять, конечно, надо, но куча документов и вообще отпад. То, что я на Улитина накопал, и рядом не стояло — просто слезы. А этот мне — папка ваша при условии, что вы оставляете в покое «Нефтабанк» и господина Улитина. И также мы понимаем, что вы не по собственной инициативе это делаете, вам это поручили или заказали, — и потому готовы заплатить, чтобы вы не понесли финансовых потерь. Пять тысяч долларов вас устроят?..

Я качнула головой: пять тысяч долларов за такое — это очень неплохо. Не знаю, конечно, сколько Женьке платят за заказухи, которыми он балуется, как и многие другие, — но вряд ли больше.

— А я ему говорю — надо подумать. — Алещенко выда-вил из себя смешок. — Не поверил, что он не от Улитина, прикинул — раз такое предлагают, значит, грязи на Улитине много и найти ее можно. Ну и мысль была: потяну — больше дадут. Может ведь, и не найду фактуры на него — так хоть заработаю. Этот мне мобильный оставил, а я не звоню — а сам все рою. И ничего — прикрыто все у господина банкира. Я тогда и решил — все, надо бабки снимать, как до десятки поднимут, соглашусь. И давай вообще всех озадачивать насчет «Нефтабанка» — считай в открытую. И через пару недель опять звонок. Нет, говорю, не надумал пока — а сам жду, что он мне встречу предложит и скажет, что готовы больше отдать. А этот — жаль, но вы еще подумайте. Вот, думаю, тупой гад — не понимает, что ль, о чем речь? А через пару дней я утром из дома вышел, за питанием детским съездил на молочную кухню — дочке еще года не было, ну вот и приходилось, не из жадности, просто ела это хорошо. Лето, жарко, жена с ней гулять собралась, я коляску вытащить помог — а потом они в парк пошли, у нас там рядом, а я постоял, рукой им помахал, посмотрел, как они уходят…

На Женькином лице, повернувшемся ко мне в профиль, появилось странное выражение — какое-то необычайно мягкое и беззащитное. Совсем не мужское. И было бы у меня настроение пофилософствовать — я бы задумалась над тем, какое влияние оказывает семья на мужчину, и в который раз пришла бы к выводу, что наличие семьи для человека совсем не полезно.

Это моя давняя точка зрения — совсем не устраивающая мою маму, которая не в состоянии понять, как работа может заменить собой все традиционные ценности типа брака и рождения ребенка. В моем случае — усыновления или удочерения. Но я давно так для себя решила — что это лишнее. И Женька подтвердил мое мнение. Заставив меня вдобавок задуматься о том, что лично я не хотела бы видеть рядом мужчину, так беззащитно улыбающегося при воспоминании обо мне, и условного, черт знает откуда взявшегося у меня ребенка. Нежности лично я предпочитаю силу — а возвышенной любви плотское желание.

— И? — Я стерла вопросом эту улыбку с Женькиного лица — отметив, что он сразу стал выглядеть лучше. — Дальше что?

— Дальше? — Женька посмотрел на меня затуманенным взором, начавшим трезветь постепенно. Заставлявшим меня подумать, что если бы ему на стену кабинета повесить фотографию жены и ребенка, он перестал бы писать остро и зубасто, перейдя на сопливые хвалебные статейки, за которые бы его быстро уволили. — А, ну да. Я к машине пошел — смотрю, у нее колесо переднее на ободе, проколол, пока на молочную кухню ездил. Надо б поменять, а я в костюме светлом, у меня встреча на вечер запланирована, и на планерку опаздываю. Ну как назло все. Я прям в шоке — стою, по сторонам оглядываюсь, есть,там у нас мужик один, сам на развалюхе ездит, но в машинах разбирается. Вот его я высматривал, думал, попрошу поменять резину, заплачу. А его нет. А позади меня джип стоит — и парень из него высовывается. Ты чего, спрашивает, сосед? Вроде незнакомый — а там кто его знает, я туда переехал полгода как, может, и видел его уже. Я ему — да вот ерунда вышла. А он — если в центр, давай подкину, мне на Пресню ехать, в ЦМТ. Я прям обалдел от такого счастья — поехали, говорю. Ну и сел…

Похоже, что Женька не врал — насчет того, что его не купили„но запугали. По крайней мере пока не врал — звучало все правдоподобно. И мне показалось, что он неуютно чувствовал себя сейчас, вспоминая.

— Ну и сел, — грустно повторил Женька. — Не ждал ничего, и не бывало со мной такого — да и парень нормальный. Постарше меня чуть, лет тридцать, выглядит солидно, на бандита вообще не похож. Веселый, разговорчивый, рассказал, что в соседнем подъезде живет, месяц назад квартиру купил, заколотил деньжат на деле одном. Разговариваем, курим, и тут он мне и выдал — даже не останавливался, ничего, как ехал, так и едет. Тебе, говорит, журналист, деньги предлагали, а ты не взял — значит, ты или дурак честный, или тебе другие больше предложили. Если ты дурак, то это плохо, валить тебя придется — а если в бабках дело, то жадный ты, выходит, но мы договоримся. Дочка твоя, спрашивает, сколько стоит? А жена? Я на него смотрю — понять не могу, что происходит, ни с чего ведь. А он машину ведет и разговаривает спокойно, с улыбкой — как в самом начале. Говорит, там пацаны мои с твоими рядом гуляют, смотрят, чтоб не обидел их никто, — и ждут, когда я им позвоню. И ты мне, говорит, ответь — стоят ли твоя жена и дочка столько, чтобы ты фамилию на букву "У" забыл? А я на него смотрю как баран — и понимаю, что мне не кажется ничего, и он это на самом деле сказал; и это не шутка неудачная, а всерьез…

Женька передернулся, нервно выдохнув и снова закурив, с первой затяжки сжигая чуть ли не треть сигареты.

— Начал ему объяснять, что мне это начальство поручило, никаких денег никто не платит, я ж подневольный человек, при чем тут семья моя? А он мне — отбой давать или нет? И мобильный достает. А что мне делать — я кивнул. Он номер набрал, сказал, что отбой, и мне — ты меня не видел, я тебя. Если еще кого спрашивать будешь про того, у кого фамилия на "У", — накажем рублем. Ты, говорит, парень жадный, хотел побольше срубить, вот и накажем — придется тебе на похороны да поминки разоряться. Сначала на одни, потом на другие — а затем на свои. А если к мусорам побежишь, то ты первый, а твои потом. Я сижу, киваю, в голове каша, и тут он меня толкает — приехали, вылезай. Смотрю — редакция. Я вылез, этот отъехал не спеша — я даже номер запомнил. А потом думаю: а зачем мне?

Рассказ был окончен, и я вернулась в кресло, садясь напротив него, извлекая очередную «житанину» и щелкая зажигалкой. Женька не был мне близким человеком, а таких историй я слышала массу — со мной самой нечто подобное приключалось. В том смысле, что угрожали лично мне — за неимением у меня детей и мужа. Но это всегда кончалось ничем, я выкручивалась как-то. Находила кого-то, кто за меня вставал, или публиковала в газете статью на опережение, детально рассказывающую, чем я занималась и кто мне позвонил и что сказал.

Я могла посочувствовать Алещенко — но он признался, что влип в историю потому, что хотел побольше заработать. А к тому же он не предупредил меня и тем самым чуть не подставил. Точнее, уже подставил — потому что я влезла в эту историю и собиралась закончить начатое расследование. Бесспорно, я была для него ничем — но и его семья была для меня тем же самым, как бы резко это ни звучало.

— Я еще порадовался, когда сволочь эту из «Нефтабанка» выперли, — думал раскопать наконец что-то да отплатить за все, такой материал сделать, чтоб вообще с дерьмом его смешать. А потом думаю — а если это от него был тогда человек, если бандиты эти и сейчас с ним? А тут некролог читаю — настроение такое, что напился бы с радости. Думал к Сереже пойти, сказать, что есть у меня кое-что про покойника, — а потом… — Женька, в глазах которого на мгновение загорелся огонь мести, сразу сник. — А потом вспомнил — и не хочу, чтобы снова это…

Я покивала с пониманием — это самое понимание преувеличив. Потому что Алещенко тут же догадался, что я хотела сказать без слов, — хотя скорее всего это и так было не слишком сложно сделать.

— Ну не прав я, Юль, — так я думал, ты все равно ничего не найдешь. Я же не нашел. Да и мертвый уже этот — кто теперь угрожать будет, кому он нужен?

Не хотел я тебе рассказывать — самому вспоминать неприятно…

Женька противоречил сам себе — но я понимала, что ему надо как-то передо мной оправдаться. Хотя легко могла бы его опровергнуть. Да, Улитин был мертв — но это ничего не меняло. Дела его — те самые дела, которые пытался выяснить Женька и за которые ему пригрозили убийством семьи, — остались. И остались люди, пытавшиеся их скрыть, — потому что пятно на мертвом даже Улитине означало, что куда более крупное пятно окажется на репутации здравствующего и процветающего банка.

А к тому же он мог заниматься чем-то совсем плохим — мне ничего не приходило в голову, но черт его знает, как он делал деньги, какие операции проворачивал и с чьей помощью и в чьих интересах, кроме своих собственных. И если так — то это должно было остаться тайной и после его смерти. А если к его сердечному приступу имели отношение те самые люди, которые угрожали Женьке, — те не раз уже упоминавшиеся «люди» или какие-то другие, — это означало, что я довольно скоро привлеку к себе их внимание. Если уже не привлекла.

Но я не стала ничего ему говорить. Я просто вышла молча — не остановившись даже, когда он выпалил мне в спину, что готов хоть сейчас отдать все те документы, которые собрал тогда. Я не хотела останавливаться — и не сомневалась, что он их и так отдаст. Я просто вышла и, забрав запертое в своем кабинете пальто, пошла домой — потому что у меня не было больше дел в редакции, мне не хотелось сидеть тут и обдумывать то, что я узнала. Зато мне очень хотелось поесть. Нормально поесть — не в столовой, а дома, неторопливо и с удовольствием. И обязательно с бокалом вина — или с двумя.

Но тем не менее Улитин отказывался выходить из моей головы — и даже умудрился в ответственный момент приготовления пищи подменить собой образ Майкла Корлеоне в исполнении Аль-Пачино, бродящего по полям Сицилии. И едва не испортил мне обед — который я спасла, спохватившись наконец, гоня прочь воспоминания о разговоре с Женькой. С облегчением отмечая, что автоматически помешиваемый мной соус загустел как раз до нужной кондиции, — и выключая огонь под кастрюлей с пастой.

Еще через десять минут я сидела за столом, обводя взглядом то, что на нем стояло. Тарелку со спагетти, обильно политыми густым красным соусом, корзиночку с разломанным на куски багетом, миску с напоминающим труху тертым пармезаном. И бокал темно-красного вина, молодого и терпкого, который я взяла в руки, собираясь сделать глоток, прежде чем приступать к еде.

«Дай поесть! — произнесла мысленно, обращаясь к Улитину, которого на сегодня с меня было достаточно. — Завтра подумаю — а сейчас отвали, понял?»

И, сказав себе, что в жизни есть кое-какие не менее приятные вещи, чем работа, сделала первый глоток вина. Не за упокой души надоевшего мне банкира, оказавшегося, кстати, весьма паскудным человеком, — но за горячо любимую себя.

И за плотские удовольствия — одному из которых я как раз собиралась предаться….