"Вольный стрелок" - читать интересную книгу автора (Миленина Ольга)

Глава 13

Стук в дверь главный явно слышал — равно как и то, что дверь в его кабинет открылась. И мое приветственное «здравствуйте, Сергей Олегович» он тоже слышал. Но не поднял головы, склонившись над столом, впившись взглядом в какие-то бумаги. Как я про себя подумала, связанные не с редакцией, но с его бизнесом — и именно по этой причине так приковавшие к себе его внимание.

Это, конечно, было несправедливо — поскольку именно Сережа поднял газету на те высоты, на которых она находится сейчас. За пятнадцать лет своего правления в десять раз увеличив тираж. Если бы не он, так бы и была у нас захудалая газетенка типа «Правды Москвы» или «Ночной Москвы» — а так получилось супериздание.

Лично я помню те времена, когда шеф дневал и ночевал в редакции. Воевал за каждый острый материал с вышестоящими инстанциями, неоднократно находился под угрозой снятия с поста — это в восьмидесятых, когда комсомол и партия здравствовали и цензура была не приведи Господь. Помню, как он болел за газету, постоянно что-то изобретал и менял — тематические полосы, рубрики, макет, оформление, — при том что по профессии был вовсе не журналист, а комсомольский работник.

Но недаром у нас в редакции с давних времен бытует мнение, что самые плохие журналисты получаются из выпускников факультета журналистки — куча гонора, потому что уже считают себя профессионалами, наличие определенных теоретических знаний, но отсутствие практических навыков. У нас почему-то все лучшие перья заканчивали совсем другие вузы — а то и никаких вообще.

На мой взгляд, писать нельзя научиться — то есть можно, но до определенного уровня — тебе это либо дано свыше, либо не дано. Это как чувство воды у пловца или чувство мяча у футболиста. Который, если он от Бога футболист, знает заранее, куда этот самый мяч полетит, и перемещается именно в эту точку поля, хотя партнер и не думает еще о том, куда отдаст пас. И точно так же он предугадывает, куда дернется вратарь и куда пойдет тот, кому он хочет сделать передачу.

И с писанием то же самое. Если тебе дано, материал сам идет, ты только пишешь, при этом совершенно не думая, как и что, — и получается именно то, что надо. А если начинаешь думать — это уже не талант, но ремесло.

Сережа, бесспорно, относится к талантам. Причем, как выяснилось, не только в области журналистки — но и в бизнесе тоже. По крайней мере рекламное агентство он организовал раньше, чем другие московские газеты, — и на нем и начал сколачивать свой капитал. А уже позже развернулся вовсю — и, если верить слухам, сейчас имеет многомиллионный бизнес в Англии. Но так как мне это безразлично, я до сих пор не знаю, что это за бизнес и правда ли, что Сережа миллионер.

От газеты главный, правда, отошел — в смысле, уделяет ей куда меньше внимания, чем раньше. Хотя официально это его единственное место работы, никакого другого офиса у него нет, и известен он именно как главный редактор «Молодежи Москвы». И предпочитает этим самым главным редактором оставаться, несмотря на заработанные миллионы, — хотя уж мог, наверное, офис попрестижнее найти, а то и вообще обосноваться в Англии.

Но он то ли помнит, что именно газета сделала его тем, кем он стал, то ли любит ее по-своему, то ли ему так удобнее для его бизнеса. Тем более бизнесменов много — а так он публичная фигура, с которой ищут знакомства многие влиятельные люди. Фигура, которая играет достаточно важную роль во многих серьезных вопросах — начиная от выборов и кончая отношением общества, скажем, к чеченской войне. Потому что газета по-прежнему формирует общественное мнение — пусть в меньшей степени, чем раньше, в связи с ростом числа газет и телеканалов, но тем не менее.

В творческие вопросы, правда, он уже вникает не так, как раньше — когда на каждой планерке детально анализировался вышедший номер и не менее детально обсуждался следующий. И отсутствует Сережа все чаще — то по бизнесу своему улетает, то где-то экзотических рыб ловит, есть у него тяга к таким развлечениям. Но если он в Москве, то в редакции хоть на пару часов, но появляется обязательно — и сидит в своем кабинете, который, несмотря на рост благосостояния своего владельца, практически не преобразился. Те же обитые деревом стены, большой рабочий стол и длинный стол для планерок, летучек и редколлегий. Может, только побольше стало всяких памятных фотографий на стенах да памятных подарков газете, выставленных на полках под стеклом — мемориальных дощечек, сувениров и прочих штуковин, — а так все то же, что и десять лет назад.

Главный сидел, по-прежнему не поднимая головы, и я кашлянула деликатно, чтобы он наконец обратил на меня внимание. Конечно, можно было бы просто пойти и сесть напротив — тем более что мое положение в редакции вполне позволяло мне это сделать, — но мне всегда казалось, что Сереже нравится игра «начальник — подчиненный», и я совсем не против была в нее поиграть. И потому кашлянула, и он тут же встрепенулся, делая вид, что не замечал до того моего присутствия.

— А, Ленская! Проходи, чего стоишь?

Я медленно прошла по не слишком большому, но очень длинному кабинету к Сережиному столу — чувствуя, как трутся друг о друга при ходьбе обтянутые джинсами ляжки, представляя, как прыгают жирненькие грудки под водолазкой. И села напротив него в кожаное кресло, закинув ногу на ногу.

— А на планерке почему отсутствуешь? На стороне халтуришь — или ночи слишком бурные?

— О, Сергей Олегович, разумеется, бурные, — протянула томно, удивляясь, что он заметил мое отсутствие. — Они ведь целиком посвящены работе, вы же знаете…

— Да ну? — Главный наконец окончательно оторвался от своих бумаг, глядя мне в лицо. — Ты мне не рассказывай. И редакцию не разлагай — а то соблазняешь то одного, то другого, так скоро работа остановится, о тебе только и будут думать…

Похоже, Наташка уже успела сообщить главному сногсшибательную новость — о том, что у меня якобы был секс с Кавериным. Проверить, наверное, не успела — или все же поинтересовалась у Димки, как прошла ночь со мной, а тот решил, что над ним смеются, и промямлил что-то невразумительное, что Наташка сочла за восхищение, которое нельзя описать словами. И тут же поделилась с Сережей — разве могут быть в редакции более важные новости?

Шучу, конечно, — наверняка сначала речь шла все же о газете, а это она на потом приготовила, когда он ее спросил, как вообще в редакции обстоят дела.

А Наташка, естественно, не могла не поделиться с ним таким потрясшим ее воображение известием. Хотя не исключаю, что тот факт, что Ленька Вайнберг провел у меня ночь, она уже тоже знала — а значит, и об этом поведала Сереже. А он таки запомнил — по старой памяти живо интересуясь всеми редакционными новостями, особенно теми, которые касаются старожилов. Вот отсюда и взялось его «то одного, то другого».

— О, Сергей Олегович. — Я томно закатила глаза. — В моей жизни есть только один мужчина — и тот компьютер. На других, увы, не хватает времени…

Сережа хмыкнул — показывая, что мне не верит. Что ж, у него были на это основания. А что касается меня, то я даже развеселилась — потому что мне стало приятно, что он запомнил то, что рассказала ему Антонова. Между нами года три как ничего не было — хотя могло бы быть, дай я согласие, минимум одна ночь была бы, — но все равно приятно, что такой представительный мужчина проявляет интерес к моей личной жизни.

— Вообще-то я по делу, Сергей Олегович. — Мне немного жаль было отвлекаться от темы, я даже немного возбудилась — но все-таки уж больно личный был вопрос, и обсуждение его могло привести к очередному Сережиному предложению. Может быть, потому, что он где-то год назад женился в очередной раз и, кажется, остепенился, хотя бы на время. По крайней мере в редакции он с тех пор никого не трогал — Наташка бы мне рассказала, от нее ничего не ускользнет. — Я тут одним расследованием занимаюсь — смерть банкира Улитина, Антонова вам говорила, наверное, и…

— Ну, ну?! — Большие серые глаза, мгновение назад смотревшие на меня как на женщину, с которой у обладателя этих глаз кое-что было в прошлом, сразу изменили выражение. А я подумала, что его глаза до сих пор кажутся красивыми, хотя лицо уже нет, Сережа постарел и обрюзг немного, хотя стал куда более вальяжным, респектабельным и солидным. — И как продвигается?

— С переменным успехом. — Я пожала плечами, весело ему улыбнувшись.

Показывая, что все равно доведу дело до конца, — хотя, признаться, в тот момент в этом очень сомневалась. — Вот решила к вам за помощью обратиться…

— Ага… — Сережа сразу насторожился. — И что конкретно?

— Покойный банкир до прошлой осени «Нефтабанк» возглавлял — вот хотела с ними встретиться, разузнать про него. А они почему-то видеть меня совсем не хотят — и это при том, что, насколько мне известно, особой любви к покойнику там никто не испытывает… — Я изобразила на лице наигранное недоумение. — А если соответствующим образом истолковать все слухи, полученные мной из весьма информированных источников, то можно сделать вывод, что… Что нынешнее руководство «Нефтабанка» не только лишило Улитина его поста, но и, скажем так, испытывает по поводу его смерти все, что угодно, кроме сожалений. А они со мной встречаться не хотят. И что же мне теперь, так и писать, ни с кем из банка не встретившись?

— Ну и пиши! — Главный, похоже, загорелся — уж кому-кому, а ему прекрасно известно, что если я ссылаюсь на информированный источник, значит, источник этот не только существует, но и является проверенным и надежным. — Прям так и пиши — прозрачным намеком!

— Мне кажется, это не только очень смелое толкование фактов — но и вообще преждевременно, — произнесла мягко, но категорично, напоминая ему, что всегда предпочту сто раз все проверить, прежде чем писать. — Может, лучше, чтобы они сначала высказали свою точку зрения на Улитина и его смерть? Не то потом начнут вам звонить или каких-нибудь ваших знакомых найдут, а вы меня будете упрекать, что я хороших людей обидела за глаза, высказаться им не дала…

Если главный и понял, что это камень в его огород — напоминание о его реакции на предыдущий мой материал, в котором я обидела какого-то его знакомого, — то никак это не показал.

— Это верно — надо и им слово предоставить, — согласился, не зная, какие у меня имеются факты, но понимая, что у меня на уме.

Лично я всегда люблю предоставлять слово тем, кого в своих материалах в чем-то обвиняю, — и не важно, что они скажут, для материала их присутствие все равно только в плюс. Вот, например, если в банке мне будут петь дифирамбы Улитину, то мой рассказ о том, как Улитина из этого самого банка выпихивали, будет читаться куда интереснее. И версию, согласно которой именно кто-то из «Нефтабанка» Улитина и убрал, мне даже не надо будет озвучивать — читатель сам придет к этому выводу. Достаточно ему прочитать лицемерные высказывания кого-нибудь из руководства «Нефтабанка», а потом историю с наркотиками, а в финале мою фразу о том, что вряд ли мы когда-нибудь узнаем, кто убил Андрея Улитина, — и все, вывод сделан, потому что он прям на поверхности лежит.

На столе у Сережи зазвонил телефон, и он схватил трубку, показав мне жестом, чтоб я подождала, он быстро. В этом я сомневалась — сколько раз он при мне разговаривал по телефону и почти всегда разговор затягивался, — но мне некуда было торопиться.

Главный, как я и ожидала, увлекся разговором, напрочь забыв обо мне. И явно не опасаясь, что я буду подслушивать, — наверное, он все-таки неплохо меня знал и мне доверял. А я и в самом деле не прислушивалась к тому, что он говорил. Я, искоса поглядывая на Сережу, думала о своем — и не об Улитине совсем.

Наверное, все дело было в том, что несколько минут назад между мной и главным произошел такой достаточно игривый разговор — и теперь я вспоминала то, что было когда-то. То, что было приятно вспомнить даже сейчас, много лет спустя.

Это было в 90-м, осенью — вскоре после моего двадцатилетия. Весной я перешла в отдел спорта, и Вайнберг с ходу пробил мне полную ставку, сто рублей — копейки по тем временам, но для газеты и хорошие деньги, и показатель высокого статуса. А заодно с помощью благоволившей ко мне Наташки организовал мое вступление в престижный тогда Союз журналистов.

Причем не ради того, чтобы гарантировать мое согласие на секс в любое время и в любом месте, — секс со мной как с сотрудником его отдела ему был не нужен, он, видно, опасался, что это повлияет на наши рабочие отношения. И сделал все потому, что искренне считал, что я этого заслуживаю — и газете стоит на меня разориться и ввести лишнюю полную ставку ради того, чтобы не потерять ценного кадра, которого могут переманить другие.

Я к тому моменту проработала в редакции три года — и по редакционным меркам этого было слишком мало, чтобы получить то, что получила я. Так что у меня были все основания для того, чтобы собой гордиться. И мне жутко нравилась членская книжечка Союза журналистов — хотя единственным благом был проход в Домжур, в который я и так проходила, по редакционному удостоверению, — и то, что я не просто корреспондент, но, можно сказать, заместитель заведующего отделом. Отдел у нас, правда, был самый маленький в газете, всего четыре человека, включая Леньку и меня, — но на время Ленькиных отлучек, а они часто случались с учетом его любви к пьянкам и выездам с девицами в загородные пансионаты, именно я его замещала. Что мне, бесспорно, очень льстило.

Как раз тем летом Сережа и обратил на меня внимание. Раньше я с ним старалась не сталкиваться — он производил на меня приятное впечатление, но все же он был главный редактор, и ему тогда было уже около сорока, а мне двадцать, и я ощущала разницу в возрасте и социальном положении. А к тому же не раз слышала, как он орет на тех, кем недоволен, — и совсем не хотела, чтобы такой ор был адресован мне. И старалась обходить его стороной.

Я знала, что он большой любитель женского пола — по крайней мере так гласили слухи. И даже называли имена тех, кто был удостоен чести побывать с ним в одной постели, — хотя я и не была уверена, что слухи правдивы. Потому что, как выяснила чуть позже, Сережа был очень осторожен — по крайней мере тогда — и всячески поддерживал свой авторитет и явно не хотел превращать редакцию в большой гарем.

Позж, уже в период нашей с ним связи, он стал менее стеснителен — но до нее все ограничивались не имеющими подтверждений слухами. Хотя, возможно, все дело было в том, что у главного была какая-то связь на стороне, закончившаяся к началу нашего краткосрочного романа, — а плюс в тот период он в очередной раз числился состоящим в официальном браке.

Зато позже он разошелся — и как-то, лет пять назад, даже тайно поручил мне сводить в венерический диспансер новую секретаршу, высокую грудастую девицу, за короткий срок умудрившуюся переспать чуть ли не со всем мужским населением редакции. И я, оценив доверие, ее туда отвела — чтобы не любящий презервативов Сережа мог спокойно эту девицу пользовать, не беспокоясь о драгоценном своем здоровье.

Но до наших отношений он был совсем другим — или просто я чего-то не знала или не замечала. Я все-таки недостаточно самонадеянна, чтобы верить, что он прямо потерял из-за меня голову, — скорей всего он просто сказал себе, что пусть думают что хотят, в конце концов, слухи всегда будут и ничего с ними не поделаешь.

Но как бы там ни было, лично я даже представить себе не могла, что между нами что-то произойдет. И что я вызову у него такой интерес, что он забудет об осторожности и о нашей связи будут знать все. Потому что он ко мне никак не относился — вообще. Когда я с ним встречалась в редакции, он меня узнавал, конечно, и в ответ на мое приветствие даже бросал что-то вроде «О, Ленская!» или «А, Ленская!» — но я не замечала ничего такого в его деланно приветливом, но на самом деле равнодушном взгляде. Да и ничего не рассчитывала там заметить.

И вдруг все изменилось в один момент. Может, потому, что я стала ходить в Ленькино отсутствие на планерки — минимум раза три в неделю. А может, потому, что до Сережи дошли слухи о моих свободных взглядах на секс, — тогда я не знала, что Наташка передает Сереже все редакционные сплетни, да еще и раздувает их, искажая реальность и наделяя героев этих самых сплетен гиперсексуальностью.

А может, потому, что Вайнберг, выбивая для меня ставку, честно признался, что хотя со мной спал, но старается не поэтому — тем более что все кончилось.

У них с главным всегда были дружеские отношения, они выпивали периодически вместе, и не исключаю, что Ленька мог такое сказать. Хотя, возможно, Сережа сам начал у него выведывать, с кем можно переспать так, чтобы и удовольствие получить, и обойтись без проблем с одно-или двухразовой любовницей, — а тот указал на меня.

Короче, на одной из планерок я заметила на себе пристальный Сережин взгляд — соскальзывавший с лица на жирненькие грудки, которые я и тогда обтягивала водолазками и свитерками. И внимание он вдруг стал на меня обращать чаще, чем прежде, — и даже как-то вызвал к себе, но ничего такого не сказал, может, потому, что день был, народ заходил к нему все время. А может, он все еще колебался.

А где-то в середине сентября на очередной планерке он бросил как бы невзначай, чтобы я задержалась. И, глядя на меня внимательно, начал говорить о том, что в начале ноября в Германии будет отмечаться первая годовщина разрушения Берлинской стены и объединения ГДР и ФРГ — и редакции обязательно нужен там свой корреспондент. Корреспондент, который может объясниться на каком-нибудь иностранном языке и который умеет писать. И Леня Вайнберг настойчиво предлагает меня — а к его мнению он не может не прислушаться, более профессионального человека в редакции нет. Однако кандидатов хватает и помимо меня — тех, у кого стаж работы куда выше, — и в любом случае вопрос пока не решен, хотя мой загранпаспорт ему нужен завтра.

Потом я узнала, что главным кандидатом была Антонова — которой хотелось не столько поехать за границу, сколько оказаться за границей вместе с Сережей.

Да и другие имелись — в основном заведующие отделами, члены редколлегии, тяжеловесы, в общем. И все они были готовы биться до последнего за загранкомандировку, коих тогда в редакции не было — если не считать редкие поездки в соцстраны по комсомольской линии. И тут я — молодая девчонка, которая в редакции всего три года, а в штате — полтора.

Но я этого не знала тогда. Знала только, что, если поеду, напишу настоящий шедевр — для меня именно возможность написать нечто фантастическое была важна, а не сама поездка. Хотя Сережу скорее всего материал не интересовал — его заказать можно было кому-нибудь или просто поставить в номер приходящие по телетайпу сообщения корреспондентов ТАСС и АПН, дешевле бы обошлось. Да и для нашей газеты событие было не слишком значимым. Но главный наверняка слышал историю с Кавериным, пытавшимся меня купить заграничным круизом, и, возможно, решил, что это лучший способ получить то, что он хочет, и гарантировать мое согласие, а потом и расставание без обид после недельной поездки, читай: недельного секса.

Тогда мне это в голову не приходило, и я не сомневалась, что моя кандидатура возникла именно потому, что я пишу лучше, чем подавляющее большинство в этой редакции, — даже лучше всех, за исключением Вайнберга. Так что вовсю готовилась к поездке, часами просиживая в читальном зале и набирая фактуру для будущего материала. И когда Ленька известил меня через несколько дней, что еду именно я — подмигнув при этом весьма двусмысленно, — я сочла это само собой разумеющимся. А подмигивание приняла за намек на то, что я ему кое-что должна за его хлопоты — хотя получать долг он почему-то не торопился.

Я, кстати, даже не заметила, как вдруг охладела ко мне Наташка — у которой якобы возникли какие-то проблемы с документами, помешавшие поездке. Мы были такими подругами, и вдруг наступила зима. Да и некоторые другие стали внезапно холодны и неприветливы. Так что на планерках вокруг меня образовалась стена покрепче Берлинской. Но я этого не видела и не чувствовала — я уже была в Германии мысленно и обдумывала черт знает какой по счету заголовок для первого репортажа.

Репортажи, надо сказать, и вправду получились блестящими — за неделю пребывания в Германии я их пять штук передала в редакцию по телефону. Мне даже по возвращении одно солидное издание заказало большой аналитический материал — при том, что я не политический обозреватель, — а популярный журнал попросил путевые, так сказать, заметки. И все это я написала быстро и с удовольствием, потому что всю неделю впитывала происходящее вокруг меня. Настроение людей, воздух, архитектуру, запахи и краски — все материальное и нематериальное. И была этим просто переполнена.

Как, впрочем, и кое-чем другим.

Я только уже спустя какое-то время после возвращения поняла Сережин коварный замысел. Когда Ленька мне сказал, что этой поездкой я нажила себе кучу врагов, но все понимают, что это решение главного, так что мне должно быть на всех плевать. Когда я заметила наконец охлаждение со стороны Наташки. А тогда я не сомневалась, что меня выбрали за мой талант, — и собиралась доказать работой, что выбор был верен. И буквально через час после приезда в отель сорвалась в город — вернувшись только вечером. Пропустив, как выяснилось, грандиозную пьянку, организованную немецко-фашистскими друзьями для московской делегации, состоявшей из десятка журналистов. Все уехали в ресторан — а меня не нашли. Оставив мне, правда, внизу адрес — но я туда не поехала, рассудив, что, наверное, они сами скоро вернутся.

Я была жутко возбуждена приездом и тем, что я здесь, и прогулкой по Берлину. И пошла в бар отеля, заказав себе бокал пива и слушая разноязыкую речь вокруг. И проникалась значимостью события — соединения двух половинок одной страны, разъединенных когда-то на целых сорок пять лет. И беседовала с какими-то иностранцами, которые ко мне подходили, видя карточку прессы на груди, и выслушивала комплименты в адрес Горбачева, позволившего немцам объединиться, и принимала угощения в виде бокалов с местным пивом — вино я тогда не особо любила, а к тому же пиво символизировало для меня дух Германии, традиционный ведь напиток.

И наверное, я уже больше часа беседовала с одним английским журналистом обо всем на свете — начиная от перемен в Москве и кончая английской королевой, — когда наконец появился Сережа. Немного нетрезвый — выпить он любил, но не во всякой компании, и в любом случае от коллег старался дистанцироваться, справедливо считая себя выше, потому что газета у него лучше, — и, как мне показалось на мгновение, недовольный моей пропажей.

— Вот материал собираю, Сергей Олегович! — сообщила весело, познакомив его с англичанином — тут же, правда, слинявшим, но впихнувшим мне в руки визитку, на которой записал три цифры, номер своей комнаты в отеле. — Жалко, что с вами не поехала, — но зато…

— А я думал, ты иностранцев снимаешь. — Сережа хмыкнул критически. Но тут же смягчился, увидев мой непонимающе-изумленный взгляд. — Выпить хочешь?

Давай не стесняйся — заказывай…

За следующий час мое мнение о главном редакторе переменилось полностью.

Если раньше я к нему относилась с опаской и он мне казался чем-то недосягаемым, то тут предстал обаятельным, остроумным мужчиной, вдобавок наговорившим мне кучу комплиментов. И я, никогда не думавшая, что буду сидеть за одним столиком с Сережей и пить пиво, уже чувствовала себя так, будто это в порядке вещей, — и то, что он мне говорит, что я очень привлекательна и возбуждаю мужчин, это тоже самой собой разумеется. Как и то, что я с ним достаточно откровенно кокетничаю.

Потому что та внутренняя дрожь, которая возникла у меня, как только я приехала в Шереметьево на редакционной машине, била меня и била. Заставляя радоваться всему на свете, воспринимать все происходящее как бесконечный праздник со множеством сюрпризов — волшебный, фантастический праздник, на котором возможно все. О том, что возможен даже секс с главным, я, правда, представить себе в тот момент не могла.

В одной постели мы оказались где-то через час. Когда я почувствовала, что опьянела от легкого и очень вкусного, но все же бившего в голову пива, и сказала, что с меня уже хватит, — тем более что на завтра намечена пресс-конференция для журналистской братии и экскурсия по знаковым местам. И я хотела бы весь день посвятить работе.

— А ночь? — Сережа спросил это так легко, что я даже не поняла намек. — Ночь-то кому посвятить собираешься — англичанину этому, очкарику? Да ладно — я же видел, что он тебе номер записал…

— О, перестаньте, Сергей Олегович! — так я, кажется, ответила. — Работа для меня прежде всего — вы же знаете…

— Знаю, знаю. — Сережа произнес это с улыбкой, притом очень многозначительной — как бы давая мне понять, что слышал кое-что о моей личной жизни. Но я не смутилась — тем более в этот волшебный день, перешедший плавно в волшебную ночь. И взгляд его, открыто меня рассматривавший, даже заставил чуть намокнуть внизу. Мне было лестно, что он видит во мне не только журналистку из своей редакции, но и женщину — хотя разве могло быть иначе в том фантастическом мире, в который меня перенес всего за два с лишним часа самолет Москва — Берлин?

— Начало второго уже — может быть, пойдем? — Я поднялась из-за столика, чувствуя легкую слабость в ногах и не менее легкое головокружение. — Вы как, Сергей Олегович?

— К тебе или ко мне? — Сережа улыбался, это явно была шутка, и я развела руками, демонстрируя .полную покорность.

— Как скажете — вы ведь главный редактор…

Там, в баре, он больше не сказал ничего. И в лифте молчал. И пока шел со мной по коридору, провожая до двери. И когда зашел вслед за мной, для того чтобы посмотреть мой номер — что мне показалось вполне естественным. А потом предложил осмотреть свой — который оказался побогаче, разумеется, и мини-бар там был таких размеров, что следовало назвать его макси-баром. И я приняла его предложение выпить на сон грядущий еще немного — мне он извлек из бара пиво, себе что-то крепкое, вроде коньяка или виски, не помню.

Потом я подумала, что он просто не сомневался, что я играю. Все понимаю с самого начала, с Москвы еще, но играю, оттягивая момент. Хотя на самом деле я ничего не понимала. И даже когда он произнес двусмысленный тост — что-то в том роде, что раз объединяются страны, сливаясь в одно целое, то и люди тоже должны объединяться и сливаться, — я игриво усмехнулась.

И вдруг внезапно мне пришла в голову мысль, которая еще вчера показалась бы крамольной, но сейчас вполне естественной — остаться в номере этого мужчины, который мне так нравится. И я переспросила кокетливо, кивнув на огромную постель:

— Вы имеете в виду это?

— Может быть. — Главный пожал плечами. — А ты как думаешь?

Сделать первый шаг я не решалась — хотя бы потому, что никогда не делала его раньше, его всегда мужчины совершали. И я произнесла что-то неопределенное типа «о-о-о», и сидела, бросая на него двусмысленные взгляды, облизывая губы и всем видом демонстрируя желание. И что самое странное, мне казалось, что это я его соблазняю. К тому же именно я внезапно охрипшим, но, наверное, полным возбуждения голосом произнесла через какое-то время:

— О, это такой замечательный тост — такой мудрый, такой верный. И такой… заманчивый…

— Если заманчивый — почему еще не разделась? — Сережа отреагировал так, словно уже с нетерпением ждал от меня этих слов. — А?

Он продолжал сидеть, не двигаясь с места, глядя на меня так по-особому — и я встала, стягивая водолазку, выпуская на свободу незнакомые с бюстгальтером жирненькие грудки. А потом, повернувшись к нему спиной и слыша шорох сзади, сбросила ботинки и потянула вниз джинсы, освободив радостно выпрыгнувшую из них попку, ненавидящую нижнее белье. И ощутила на себе его руки.

— О, мне надо в ванную, — произнесла, не поворачиваясь. — Я сейчас, я быстро, я…

В ванную я попала только часа через два. Не знаю, что уж его так жутко .возбудило — хотелось верить, что именно мое тело, а не долгое воздержание или спиртное, — но следующие два часа он меня не отпускал. И когда то, что заполняло меня сверху или сзади или сбоку, уставало, то тут же заполняло другое место, в котором набиралось сил для следующего рывка.

А я — я совсем не хотела, чтобы он меня отпускал. Как-то все сложилось так — и то, где мы находились, и то, что я ощущала перед сексом и во время, и то, кем он был, и вообще все, — что после этой ночи у меня появилось твердое убеждение, что ничего похожего в моей жизни не было. Не было таких сильных оргазмов, не было такого страстного, постыдного даже желания, заставляющего меня бессвязно — бормотать что-то и просить его продолжать. Не было такого полного растворения в происходящем — и такой готовности делать все, что он хочет. Хотя кое-что из того, что он хотел, я никогда не делала раньше и это могло бы меня испугать с кем-то другим. Но не с ним и не в тот момент.

Это длилось ровно семь дней — ежедневные совокупления, бурные, эмоциональные, вынимавшие из меня все силы. И я, возвращаясь от него в свой номер — он еще в первую ночь сказал, что мне лучше ночевать у себя, что меня, впрочем, устраивало, — тут же выключалась. А через пять-шесть часов просыпалась жутко голодная, полная сил, энтузиазма, желания работать — и заниматься сексом.

И все начиналось сначала.

В последнюю ночь он дал мне понять, что не хочет, чтобы кто-то узнал о том, что между нами было. Он так странно это сказал — очень обтекаемо, — и я кивнула, подавляя желание сказать ему, что «это» я предпочитаю делать, но не обсуждать. И хотя меня задела его фраза — как будто он мог подумать, что я по прилете сразу начну бегать по редакции с выпученными глазами и криками «он меня трахнул!» — он тут же продолжил делать то, что мне так .нравилось. Заставляя меня забыть свои слова.

Они вспомнились только утром, в самолете, где он вел себя так, словно между нами ничего не было вообще, — и в редакционной машине, которая по его указанию высадила меня в центре, не довезя до дома. И в которой Сережа сказал мне холодно и официально, чтоб завтра я была в редакции — и с обобщающим материалом. Потому что халява кончилась — и теперь надо отрабатывать оказанное доверие.

Признаюсь, мне стало обидно — я не поняла тогда, что он сказал это специально для водителя. Мне было всего двадцать лет, я, в общем, не имела большого опыта общения с мужчинами, и никто не нравился мне так, как нравился он всю ту немецкую неделю — настолько нравился, что я даже влюбилась, наверное.

Но с другой стороны, я прекрасно понимала, что если бы не та обстановка, в которой я оказалась, я бы воспринимала все иначе, — и что по-другому он себя вести не может, я тоже понимала.

И хотя, не скрою, ощущение в тот день было такое, словно меня безжалостно вырвали из сказки и швырнули грубо в какое-то зловонное дерьмо — и я тупо просидела весь день дома, чувствуя себя разбитой, onycтошенной, жутко подавленной, — к ночи я пришла в себя. Потому что села за работу, которая всегда отвлекала меня от всех других мыслей, забот и проблем, — и, перенося на бумагу то, что не отразила в переданных из Германии репортажах, этакий калейдоскоп из мелких деталей, фактов и событий, словно заново все пережила. А когда закончила работу, долго сидела и вспоминала ту волшебную неделю — а потом сказала себе, что сказка позади.

Сказка действительно кончилась — хотя отношения наши все-таки продолжились. Видимо, ему понравилось — а к тому же было бы наивно думать, что никому и в голову не придет, с какой целью он взял с собой именно меня. Хотя паузу он выдержал — может, раздумывал, как быть дальше, может, хотел удостовериться, что лично я никому не скажу ни слова, может, хотел убедиться, что я буду себя вести так, словно ничего не было.

Что ж, все было так, как он того пожелал, — и так, как того желала я.

Сталкиваясь с главным в коридоре, я здоровалась вежливо, тут же проходя дальше, на планерках не прожигала его страстным взглядом, а изучала стол. И естественно, никому ничего не сказала — хотя в первый же день моего появления в редакции меня зазвала к себе Наташка, якобы по поводу моего материала, и как бы невзначай поинтересовалась, как мне понравилась поездка.

Наверное, именно потому, что я была абсолютно спокойна и отдавала себе отчет в том, что все позади, и ничего не испытывала уже, я заметила, как она нервничает. Как дрожит голос, и руки тоже, и улыбка слишком неестественная. И хотя и так бы ничего не сказала про то, что было с Сережей, тут неожиданно для самой себя подмигнула Наташке — и начала вдохновенно врать про роман с журналистом из Англии, демонстрируя визитку с написанным на ней номером комнаты. Признавшись, что главного там видела только пару раз — а так собирала фактуру вместе с новоявленным любовником, бродила с ним по городу и занималась сексом.

Однако Сережа сам все выдал. В редакции, в которой работает порядка ста человек — это включая корреспондентов на договоре, то есть гонорарщиков, а также штатных писак, ре-дакторат, курьеров, машинисток, водителей и т.п., — сложно удержать что-либо в секрете. Особенно если говоришь себе, что пусть думают что хотят. Видимо, главный так себе и сказал. Не сразу — но вскоре.

Дней десять спустя после прилета в Москву он меня вызвал к себе под тем предлогом, что спортотдел не представил План на неделю — а обещавший представить его Вайнберг на работу не вышел. И поинтересовался, что я собираюсь делать вечером, — точнее, сказал, что у него есть для меня кое-какое задание, так что в семь вечера я в приказном порядке должна быть у ресторана «Пекин».

Все интересующиеся, разумеется, узнали, что он меня вызывал, — но Сережа в тот раз хотя бы отдал должное всем приличиям, замаскировав предложение продолжить то, что начато было в Берлине.

А дальше он его не маскировал. Он звонил мне домой — мог и через секретаршу, тут же сливавшую информацию всем желающим, — он вызывал меня к себе чуть ли не каждый день, он водил меня не только по ресторанам, но и таскал с собой на всякие презентации и прочие мероприятия, на которые приглашали его. А на выходные увозил к себе на дачу — прямо из редакции. И возвращались мы, естественно, тоже вместе — в редакционной машине. А когда я в первый раз сказала, что лучше вылезу пораньше и дойду пешком, — подразумевая, что, может, шофер и не передаст никому ничего, но если приедем вместе, кто-то обязательно увидит, — он махнул рукой. Как бы говоря, что и так всем все известно — а кто не знает, так узнает все равно.

Мне было приятно, мне было лестно, я получала удовольствие от секса и общества взрослого, солидного мужчины и походов с ним по разным местам. Но никаких особых эмоций при этом не испытывала — все, что было и могло быть, сгорело вместе с той сказкой, став воспоминанием. А тут были просто мелкие праздники — приятные, но все же мелкие. Которые рано или поздно должны были смениться буднями. Просто потому, что иначе быть не могло.

Не думаю, что он хотел чего-то, кроме секса, — но, кажется, немного огорчился, когда я ему сказала, что тоже хочу только этого. Кажется, его это немного задело — может, на его взгляд, я должна была быть безумно влюбленной?

Что ж, мне было жаль, что я его разочаровала, — но это была чистая правда.

Месяца через полтора все закончилось — само собой. Просто стало надоедать. И ему — и мне, в общем, тоже. Последние пару недель мы общались все реже — и когда после очередной поездки на дачу он мне сказал, что, наверное, придется сделать небольшой перерыв, потому что у него есть кое-какие проблемы, связанные с семьей и работой, я понимающе кивнула. Зная, что это все, — но об этом не жалея.

Много позже я узнала, что это был рекорд — почти два месяца непрерывной связи. С другими — теми, кто был после меня, — его хватало максимум на пару недель. И это было приятно — осознавать, что я сильно его привлекала. В смысле, вызывала сильное желание. Которое и потом время от времени просыпалось в нем — и требовало удовлетворения. И я, получая от него внезапное предложение сходить куда-нибудь в ресторан и поговорить о работе, понимала, о чем речь, но всегда соглашалась с удовольствием — я была совсем не против вспомнить что-то, что оставило очень приятную память о себе.

При этом у меня, естественно, были другие мужчины, с некоторыми из них были более-менее продолжительные отношения, вплоть до двух-трех месяцев даже, и как-то раз я чуть не вышла замуж — вот уж был бы идиотизм, с моей-то работой, — но тем не менее, получив очередное приглашение, я соглашалась. И у меня даже мысли не возникало о том, что вечер и ночь с Сережей — это измена тому, с кем я встречаюсь сейчас. Потому что с ним все началось очень давно и редкими встречами я отдавала дань прошлому, никак не затрагивая свое настоящее.

В последний раз он сделал мне предложение примерно три года назад, осенью 95-го. Вскоре после того, как попросил меня сводить в вендиспансер на обследование приглянувшуюся ему девицу. А через несколько дней, оказавшись со мной наедине, произнес с шутливым упреком, что я совсем не забочусь о главном редакторе, раз не указываю ему на ошибки и позволяю делать не правильный выбор.

И что он, можно сказать, пострадал морально из-за того, что я его , не остановила — как будто я бы стала давать ему советы! — и с меня причитается компенсация.

Тут-то я ему и сказала, что стала слишком стара для таких забав. И что в редакции полно молодых девчонок, для которых внимание главного редактора будет фантастически лестным. А я, увы, уже гожусь только для написания материалов — и вынуждена это признать, хотя это и ужасно обидно.

Не знаю, почему я так ответила — то ли слова его мне чем-то не понравились, то ли причина была в том, что в тот день по кое-каким обстоятельствам я могла делать то, чего он хотел, с определенными ограничениями. То ли в какую-то долю секунды я сделала вывод, что с этим пора кончать, потому что мне это больше неинтересно. Так что четкой причины не знаю — но об ответе ни разу не жалела.

А он, кажется, подумал, что слова мои означают, что я собираюсь замуж — и не хочу изменять будущему мужу. Потому что через пару месяцев вдруг ни с того ни с сего поинтересовался, не надумала ли я заиграть собственную свадьбу и избежать ее отмечания в реакции. А я, не поняв сразу, о чем речь, тем не менее среагировала достойно — неопределенно качнув головой и выдавив нечто неконкретное. Видимо, оставив его при том же мнении, при котором он и находился.

Замуж я, понятно, не собиралась — а вот он женился где-то год назад черт знает в какой раз. И до сих пор пребывает в браке. И, насколько мне известно, приключений на стороне не ищет — то ли любовь у него с женой, то ли постарел и утратил интерес к частой смене партнерш. Но тем не менее отношения у нас остались очень хорошие — безо всякого секса. И мне приятно вспомнить о том, что между нами было, — как в этот момент, когда он разговаривал по телефону, а я сидела напротив, посматривая на него искоса. И вынырнула из воспоминаний о совместном нашем прошлом, как только он положил трубку — а потом, посмотрев на меня со значением, набрал какой-то номер.

— Шульгина из горкома помнишь — он у нас большой банкир нынче. — Главный подмигнул мне, тут же отворачиваясь. — Шульгина. Воробьев спрашивает.

Сергей Воробьев, «Молодежь Москвы». Паш, привет, это Сергей — как жизнь? Да, мне передавали — в Лондоне я был, дела. Надо бы пообедать как-нибудь — в конце этой недели или в начале той пойдет? Ну и ладненько…

Шеф сделал паузу, подтягивая к себе ежедневник, листая его деловито.

— Пятница или понедельник — тебе как удобней? Вторник? Давай во вторник — записал, да. Слушай, что хотел спросить — у тебя с «Нефтабанком» как контакт, есть? Да тут спецкор мой ко мне приходила, на «Нефтабанк» жаловалась — а по ассоциации про тебя и вспомнил. Ну да — банк, банкиры, Шульгин. Дай, думаю, позвоню, узнаю, как Пал Иваныч поживает. «Нефтабанк»? А, да мелочь. Ты Улитина знал — умер недавно? У меня спецкор про него материал делать начала — девушка серьезная, источники свои есть, накидали там фактов. Но спецкор мой человек грамотный, к слухам осторожно относится, вот и подумала подъехать туда, побеседовать о покойном — он же у них первым президентом был. А пресс-служба в отказ. Нет, статья все равно будет — просто напишем, что они от встречи отказались, с выводами соответствующими. Не захотели встречаться — их проблема.

Все, Паш, — во вторник днем созваниваемся. Привет!

Главный повесил трубку, глядя на меня, — и я уважительно покивала, без слов выражая восхищение. Информация заброшена — пусть я и не стала рассказывать главному, о чем узнала, использовав его, так сказать, втемную, — и если они ее проигнорируют, то для меня это будет лишним подтверждением в пользу того, что они причастны к смерти Улитина. А если нет — тогда у меня появится еще один ход, за которым, возможно, откроется еще один и еще.

— Цени! — Главный подмигнул мне, и я приложила руку к сердцу, склонив голову в шутливом поклоне. — А теперь услуга за услугу. Там Абросимова такая у нас работает, в отделе информации, — вот ты мне скажи, что она за человек? И в рабочем плане, и в личном. Есть у меня на нее кое-какие виды…

Я усмехнулась внутренне. Какие у него виды на Ленку Абросимову, худенькую блондинку лет двадцати, пишущую полные соплей и слез материалы, но весьма щедрую на любовь, было вполне очевидно. И это при том, что я только похвалила его за то, что он остепенился. Вот уж точно — седина в бороду, бес в ребро.

Хотя, с другой стороны, мне следовало радоваться, что он не попросил меня о какой-нибудь другой услуге. А эту я готова была ему оказать — точно так же, как когда-то оказывала услуги другого рода. С тем же энтузиазмом — пусть и в ином качестве. И при этом — без малейшего сожаления по поводу смены ролей…