"Вечерня" - читать интересную книгу автора (Макбейн Эд)

Глава 9

Отцу Фрэнку Орьелле было уже за шестьдесят. Он родился еще в те дни католической церкви, когда мессы служились по-латыни, рыбу ели каждую пятницу и было обязательным ходить на исповедь перед святым причастием. В наши дни его часто сбивали с толку эти вселенские нововведения, которые появились с тех пор, как он стал священником. Ну, например, лишь неделю назад он присутствовал при заупокойной службе в церкви на Калмз-Пойнт, где — возможно, желая ускорить вознесение усопшего на небеса, — священнослужитель играл на гитаре и распевал что-то наподобие поп-песни! И это — в католической церкви! И все это происходило не в какой-нибудь маленькой церквушке, крытой жестью, где-то далеко на юге! Это была добротная, внушительных размеров католическая церковь! Где священник играл на гитаре и пел! Вспоминая этот эпизод, отец Орьелла всякий раз качал в недоумении головой.

Был вторник. Днем Карелла и Хейз приехали в церковь, где отец Орьелла ломал голову над тем, как привести в порядок свой новый офис, который когда-то занимал отец Майкл. Ему досталась маленькая церковь в бедном районе. Дом священника в Святой Екатерине больше походил на коттедж, чем на настоящий дом. Отделанный тем же камнем, что и дорожки в прилегающем саду, он состоял из двух спален, маленькой кухоньки и еще меньшего офиса, который согласно официальной клерикальной терминологии именовался «канцелярией». Домик с церковью соединял длинный коридор, проходивший через ризницу. У себя в пригороде отец Орьелла наслаждался удобствами жизни в куда более богатом доме!

Его секретарь, состоявшая при нем уже тридцать лет, по имени Марселла Палумбо, к которой он обращался то по-английски, то по-итальянски, распаковывала картонные коробки с документами, а отец Орьелла раскладывал их по ящикам зеленых металлических шкафов. Оба, и Орьелла, и Марселла, были седовласыми, и оба были одеты в черное. Очень похожие на городских пингвинов, они озабоченно сновали по маленькому офису. Священник жаловался, что с ним поступили негуманно, переведя из прихода, где он прослужил более сорока лет. А его секретарь, разгружая коробку за коробкой, ворчливо поддакивала. Карелла понял, что бумаги, над которыми они хлопотали, относились к прежнему приходу Орьеллы, и здесь они вряд ли будут иметь какую-то ценность. Но кто знает, может быть, он перевез их из сентиментальных соображений.

— Я, конечно, могу понять ход мыслей епископа, — говорил Орьелла, — но мне от этого не легче!

Его акцент не был basso profundo buffone; он не был похож на недавно прибывшего иммигранта. По интонациям, модуляциям его речь была скорее четкой, обдуманной, до некоторой степени формальной. Марселла, напротив, изъяснялась с явным неаполитанским акцентом, что свидетельствовало о долгих годах, проведенных ею на этих берегах.

— Епископ считает, — говорил Орьелла, — что после такой трагедии здесь нужен более опытный, более зрелый настоятель, способный сплотить свою паству. Тут все ясно. Но подумали ли они хоть немного, что станется с моей старой паствой? Ведь есть прихожане в церкви Святого Мученика Иоанна, которые молятся в ней с тех самых пор, как я был назначен в этот приход. А было это сорок два года назад! Некоторым из них уже по восемьдесят, девяносто лет. Как они будут реагировать на такие перемены? На нового священника?

— Vergogna, vergogna, — поддакивала Марселла, распаковывая следующую коробку.

— Может быть, было бы разумнее, — сказал Орьелла, — послать нового священника сюда, а не к Святому Иоанну. Здешняя паства уже пережила шок. А теперь будет два шока, один — здесь, а другой — там.

— Конечно, что они знают? — сказала Марселла.

Но из-за экзотического произношения понять ее было почти невозможно.

— Белла Марселла, — сказал он, довольный тем, как она замахала руками в ответ на его игривую характеристику, — начала работать со мной, когда в подземке еще было чисто и можно было без риска для жизни ездить после десяти часов вечера. Я с трудом убедил ее перейти сюда вместе со мной. Она живет в Риверхед, всего в нескольких кварталах от Святого Иоанна. Для женщины ее лет не так легко добираться каждый день в город из пригорода. А еще этот район, при всем моем уважении к его обитателям, — явно не лучший в мире район, не правда ли?

— Да, не самый лучший, — признал Карелла.

— Но жалобой на пастбище ограду не починить, правильно? — сказал он. — Эти бумаги — итог жизни, мои проповеди, письма священников со всего света, статьи об Иисусе и католической церкви, рецензии на пришедшиеся по сердцу книги, все, что касается духовной жизни. Оставить их в Святом Иоанне — все равно, что бросить своих детей!

— Vergogna, vergogna, — снова подала голос Марселла.

Хейз не понял, что она сказала, но по цоканью языком и покачиванию головой догадался, что она недовольна переводом отца Орьеллы. Карелла знал, что она сказала «Стыдно, стыдно!», имея в виду глупость канцелярии архиепископа, решившей перевести отца Орьеллу, его секретаря, бумаги и всю прочую дребедень в новый приход. Она не допускала возможности со временем полюбить эти места. Ей стало ясно это с той минуты, как она вошла в домик, в половину меньше того, старого, в Святом Иоанне. А какие экономки из ирландок? Марта Как-Ее-Там, а? И эта женщина будет заботиться об итальянском священнике? Вот что, как понял Карелла, заключалось в этом ее «vergogna, vergogna».

— У нас есть еще немного бумаг для вас, — сказал он.

— О! — удивился Орьелла.

— Cosa? — спросила Марселла.

— Какие-нибудь документы? — спросил патер, потом на итальянском. — Delle altre pratiche? — и опять по-английски: — Какие бумаги?

— Отца Майкла. Мы почти закончили разбираться с ними.

— Они вам пригодятся, — сказал Хейз. — Для счетов, записей об уплате...

— Напомните мне позвонить епископу, — щелкнув пальцами и повернувшись к Марселле, сказал Орьелла. — Надо спросить его, закрыть ли мне счет Святого Иоанна и начать здесь новый или нам с отцом Даниэлем просто продолжить старые счета.

Он повернулся к детективам и сказал:

— Они послали молодого человека прямо из семинарии, ему двадцать четыре года, Даниэль Роблес, пуэрториканец. И он будет иметь дело с восьмидесятилетними итальянцами, этот юный Даниэль воистину собирается ступить в логово льва!

Марселла расхохоталась.

— Мне следовало бы оставить вас ему в помощь, — сказал Орьелла, передразнивая ее.

— Да, конечно! — согласилась Марселла.

— Нас привела сюда необходимость, — сказал Карелла, — произвести обыск в церкви, если вы не возражаете.

— Обыск?

— Cosa? — спросила Марселла.

— Una perquizione, — сказал отец Орьелла. — Но что вы собираетесь искать?

— Наркотики, — сказал Хейз.

— Здесь? — воскликнул Орьелла.

Это немыслимо, чтобы в церкви находились наркотики. Это все равно, что сообщить: в следующую воскресную мессу дьявол будет читать проповедь! В единственном слове «Здесь?» содержалось не только удивление и неверие, но и отвращение. Здесь? Наркотики? Дурман? Здесь?

— Если наша версия правильна, — пояснил Хейз.

Марселла, видимо, понявшая это слово, уже опять качала головой.

— Поэтому мы хотели бы осмотреть церковь, — сказал Карелла. — Посмотрим, что нам удастся найти. Если в церкви дурман, если он имеет какое-то отношение к этому... ну... это может изменить дело.

— Да, конечно, — сказал Орьелла и пожал плечами, как бы говоря: «Это совершенный абсурд! Наркотики в церкви! Но если вы хотите искать их — ваше дело, я просто преданный слуга Господень, меня перевели из любезного моему сердцу прихода в этот гадкий район!»

— Мы постараемся вам не мешать, — сказал Хейз.

— А миссис Хеннесси дома? — спросил Карелла. — Она могла бы помочь нам.

— Она на кухне, — сказала Марселла.

— Я позвоню ей, — предложил Орьелла и подошел к своему столу. Нажав на кнопку на подставке телефона, он подождал, а затем произнес: — Миссис Хеннесси, вы не могли бы прийти сюда? — Марселла нахмурилась. — Спасибо! — сказал Орьелла и положил трубку. — Она сейчас придет, — произнес он, и буквально в ту же секунду Алексис — красивая девочка-блондинка с серьезными карими глазами и торжественным видом — появилась на пороге канцелярии и сказала:

— Извините меня", — а потом узнала Кареллу.

— Здравствуйте, мистер Карелла, — улыбнулась она. — Я — Алексис О'Доннелл, мы встречались с вами в прошлую субботу.

— Да, припоминаю, — сказал Карелла. — Как поживаете?

— Спасибо, чудесно, — ответила она и, поколебавшись, спросила: — Вы что-нибудь выяснили?

— Немного, — сказал он.

Алексис кивнула, о чем-то на мгновение задумалась, в глазах ее застыла печаль, как и в ту субботу, перед тем, как она расплакалась. На ней была голубая куртка с вышитой золотом школьной эмблемой на левом нагрудном кармане, плиссированная зеленая юбка-шотландка, голубые гольфы, коричневые прогулочные туфли; Карелла понял, что она пришла сюда прямо из школы. Девочка обернулась к Орьелле:

— Надеюсь, я не помешала, духовный отец?..

— Вовсе нет! — оживился Орьелла.

— Но мы не знаем... ребята из КМО... не знаем, что делать с танцами в пятницу вечером.

Она обратилась к Карелле:

— Каждый год в начале июня мы устраиваем большой танцевальный вечер. Мы его наметили задолго до этого.

А потом вновь к отцу Орьелле:

— В прошлую пятницу мы отменили обычные танцы, а сейчас даже не знаем, что делать. Мы не хотим поступать неуважительно к памяти отца Майкла, но он дал Глории чек, и она не знает, отдавать его Кенни или нет — для оркестра на пятницу.

— Какому Кенни? — спросил отец Орьелла.

— Кенни Уолшу, — сказала она. — Он руководитель «Бродяг». Этот оркестр должен играть в пятницу. Он просил задаток в сто долларов, и отец Майкл дал Глории чек, но сейчас мы не знаем, как быть.

Орьелла тихонько хмыкнул и, похоже, надолго задумался над этой проблемой. Потом спросил:

— Отец Майкл занимался подготовкой этих танцев?

— О да! — воскликнула Алексис. — По сути, это его идея: «Танцы Первого июня».

— С какой целью? — спросил Орьелла. — А как использовались доходы?

«Не в бровь, а в глаз! — усмехнулся Карелла. — Интересно, что бы подумал Артур Л. Фарнс, с которым случился припадок из-за менял в храме, что бы он подумал о новом пастыре?»

— Мы покупали корзинки для бедных, — сказала Алексис.

— Какие корзинки?

— Продуктовые корзинки, духовный отец. И разносили утром на Рождество.

— А-а, — удовлетворенно промычал Орьелла и, довольный, кивнул Марселле, та тоже кивнула в ответ.

— В прошлом году мы собрали примерно две тысячи долларов, — сказала Алексис.

— И ты говоришь, эти танцы в первый день июня — инициатива отца Майкла?

— О да, духовный отец. Это началось три года назад.

— В таком случае, я думаю, это будет вечер, достойный его памяти. В честь преданности отца Майкла нуждам его паствы. Отдайте Кенни его чек, — сказал Орьелла. — А я сам приду на танцы и дам свое благословение всем присутствующим.

— Спасибо вам, духовный отец, — сказала Алексис, — я передам Глории.

Она собралась уходить, когда в дверях позади нее появилась Марта Хеннесси. В маленькой канцелярии уже ступить было негде. Во время службы на флоте Хейзу приходилось бывать на очень маленьких кораблях; он был подвержен клаустрофобии[37].

— Миссис Хеннесси! — обратился он к экономке. — Мы хотели бы осмотреть церковь и надеемся, вы нас проводите.

— С удовольствием, — сказала Марта и, увидев Алексис, добавила: — Здравствуй, дорогая, как дела?

— Спасибо, хорошо, миссис Хеннесси. Еще раз спасибо, духовный отец, увидимся в пятницу! — Она шагнула в маленькую переднюю, которая отделяла офис от остальной части дома священника. Пока Хейз с Кареллой прощались с отцом Орьеллой, она беседовала с миссис Хеннесси и продолжала говорить с ней, когда детективы выходили из канцелярии. Она тотчас обратилась к Карелле, как будто специально ждала его.

— Я вам хочу кое-что сказать.

— Слушаю, — заинтересовался он.

— Мы не могли бы поговорить наедине?

По ее темным глазам он понял, что дело срочное.

— Встретимся в церкви, — сказал он Хейзу и повел Алексис в сад, где убили священника. По-прежнему цвели, испуская аромат, розы. Там, где когда-то на мощеной дорожке мелом был очерчен контур тела священнослужителя, сейчас серели лишь обдуваемые ветром камни. Они подошли к клену и присели на низенькую каменную скамейку, окружавшую его. Ствол дерева позади них был покрыт мхом. По каменным стенам коттеджа взбирался плющ. Совсем как дворик в английской деревне!

— Я не хочу никому причинять зла, — сказала взволнованно Алексис.

Карелла ожидал продолжения.

— Но...

Очень важное слово!

Он по-прежнему молчал.

— Это было в воскресенье, на Пасху, — сказала она. — Я шла по городу к кинотеатру на углу Одиннадцатой и Стем-авеню, чтобы увидеться с Глорией. Было около половины третьего, день был, как сейчас помню, очень ветреный...

...юбка хлопала по ногам, длинные белокурые волосы трепал ветер. Они договорились с Глорией встретиться у кино в три, там шел фильм с участием Эдди Мэрфи. И Глория, и Алексис были новичками в частной школе этого района, всего лишь в половине квартала от муниципальной школы, где совсем недавно зарезали заместителя директора, попытавшегося остановить драку. У нее было еще полчаса до встречи, то есть куча времени. И хотя она уже была на утренней мессе, она снова пошла в Святую Екатерину, на этот раз со стороны Десятой улицы. Здесь кто-то нарисовал необычную красную звезду на зеленых воротах сада у дома священника. Дальше она хотела было пойти на север к Стем-авеню, туда, где находится кинотеатр, но вместо этого повернула направо на Кал вер и непроизвольно зашла в церковь через высокие входные двери, закрытые, но не запертые...

— Я хотела прочитать еще несколько молитв, ведь была Пасха...

...прошла через западный портик и направилась по проходу к центральному нефу. Церковь была пустынна, каблучки стучали по полированному деревянному полу — сегодня Пасха, она надела модельные кожаные туфельки на невысоких каблучках, — и оказалась посередине церкви — слева от нее поперечный неф церкви, справа — ризница. Прямо — медная полоска ограды алтаря, за которой на огромном распятии — Иисус, из множества ран на боках и груди сочится кровь, и...

...вдруг раздались голоса отца Майкла и кого-то еще...

...они доносились из панельного коридора, который ведет из ризницы к маленькому каменному коттеджу священника. Голоса ее встревожили, потому что никогда раньше ей не приходилось слышать такую злобу в голосе отца Майкла. Она остановилась как вкопанная в центре, на пересечении, застыла в шоке и молчании, а голос священника доносился из коридора, как из воронки, врываясь в церковь, эхом отражаясь от высоких сводов. «Это — шантаж! — кричал он. — Шантаж!»

Она совершенно не знала, что делать. Чувствовала себя провинившимся ребенком, — она уже носит туфли на каблуках, а ей лишь тринадцать лет, — подслушивающим взрослых, который боится, что в следующее мгновение его обнаружат и накажут за проступок — то ли священник, то ли женщина, с которой...

— Женщина?! — вскричал Карелла. — Не мужчина? Это была женщина?

— Да.

— И ты слышала, что он произнес слово «шантаж»?

— Да. А она ответила: «Я делаю это для вашего же блага».

— И что потом?

Алексис стояла в центре креста из дерева и камня, в форме которого была выстроена церковь Святой Екатерины, смотрела на громадную гипсовую фигуру Христа, распятого на дубовом кресте позади алтаря. Опять справа послышался голос священника. Она боялась пошевелить головой, чтобы узнать, откуда идет этот голос. Она боялась, что появится отец Майкл, будет кричать на нее с таким же бешенством, как только что кричал на эту женщину. «Прочь с глаз моих, как ты осмелилась, как ты посмела!», а женщина вдруг расхохоталась. Смех отдавался эхом. И вдруг раздался звук пощечины, плоть ударила плоть. Алексис повернулась и в ужасе побежала. Позади кричали два человека. Она бежала к выходу, каблучки выбивали дробь по деревянному полу, скользили, был момент, она чуть не упала, схватилась за спинку ближайшей скамьи, выпрямилась, снова побежала, она не привыкла к каблучкам, бросилась к распахнутым дверям и столкнулась лицом к лицу с черным человеком, залитым кровью...

— Это Натан Хупер! — сказал Карелла.

— Я вскрикнула, прошмыгнула мимо него, а за ним гнались другие мужчины. Я бежала оттуда изо всех сил.

Она назвала их мужчинами. Да, ей, испуганной, эти здоровяки подростки, конечно, должны были показаться мужчинами. А она не...

— Говорит ли тебе что-нибудь это имя? — спросил он. — Натан Хупер?

— Да, конечно, теперь говорит, я видела его фото в газете, даже видела его по телевизору. Но тогда, когда он был просто... это был большой черный мужчина, кровь заливала лицо, а все, что я хотела сделать, — это сбежать оттуда! У меня в мозгу каким-то жутким образом соединились орущий отец Майкл, кричащая женщина и все эти вопли возле церкви. Никогда в жизни не была так напугана! И эта злоба!

— Ты не увидела, кто эта женщина? — спросил Карелла.

— Я не хочу никому причинять зла, — проговорила Алексис и отвела взгляд.

Он ждал.

— Но... — сказала она.

А он все молчал.

— Если она как-то связана с убийством отца Майкла, то...

Их глаза встретились.

— Кто она? — спросил он. — Ты ее знаешь?

— Я видела ее только со спины.

— Как она выглядит?

— Это высокая женщина с прямыми светлыми волосами, — сказала Алексис. — Как у меня.

«И как у Кристин Лунд», — вспомнил Карелла.

— И что ты собираешься делать? — спросил Шед Рассел. — Ограбить банк?

— Не совсем, — ответила Мэрилин.

— Что тогда? В субботу ты придиралась к цене на пистолет — хотя, по правде, это была очень хорошая сделка — а сегодня, во вторник, у тебя новая причуда. Сколько, ты сказала?

— Пятьсот тысяч.

— Ты принесла всю эту мелочь в своей сумочке?

— Конечно! — сказала она.

— Готов спорить, — понимающе крякнул Рассел. — Откуда у тебя эти деньги?

— Продала ценные бумаги.

— Чьи?

— Насколько я знаю, обычная прибыль от вложений в наркотики составляет восемь к одному, — сказала она, берясь, так сказать, прямо за рога. — Мне нужно два миллиона долларов. Пусть я вложу полмиллиона...

— Так мы для этого сидим здесь с тобой? — спросил удивленный Рассел. — Дурман?

— Я же тебе сказала по телефону, что хочу сделать вложение.

— Ну, я думал, ты имеешь в виду вложение вообще! Я полагал, тебя интересовало одно из моих главных предприятий.

— Да. Колумбийский купец.

— Но это совсем не то, чем, я надеялся, ты заинтересуешься!

— Да, не совсем то, — ответила Мэрилин и подумала: не дай Бог еще раз пройти весь мерзкий путь экс-проститутки, чтобы устроить это проклятое дело.

Они сидели в небольшом баре на Сант-Себастьян-авеню в трех кварталах от отеля, где жил Рассел. Несмотря на столь ранний час, здесь уже было за работой столько девочек, что можно было удовлетворить запросы всех колумбийских купцов в этом городе. Но все девочки были либо негритянками, либо испанками, а колумбийские джентльмены, может быть, предпочитали блондинок.

С крокодильей улыбкой Рассел, наклонившись над столом, сказал:

— А что, если ты соединишь немножко удовольствия с делом? Что скажешь9

— Думаю, что нет, и давай прекратим разговоры на эту тему! Сколько пакетов кокаина я смогу достать за пятьсот тысяч?

— Этот хлебушек, это сегодня как орешки! — сказал Рассел, моментально принимая деловой тон. — О скидке не может быть и речи! Тебе придется платить по нынешним ценам, а они сейчас весьма высокие, сама понимаешь, дело опасное! Сорок — пятьдесят штук за пакет, в зависимости от качества. Сколько это дает в результате? Разделим пятьсот на пятьдесят, сколько получим?

— Десять, — ответила она, удивляясь, ходил ли он в школу.

— О'кей, значит, если платим по пятьдесят, получим десять пакетов. А если платим по сорок, сколько это будет?

— Двенадцать с половиной.

— Возьмем среднее: скажем, ты платишь сорок пять, положим, получишь одиннадцать пакетов, что в наши дни совсем неплохо.

— А сколько эти одиннадцать пакетов будут стоить на улице?

— Ты слишком загнула; восемь к одному — это чересчур.

— Ну а сколько?

— Даже если ты прямо начнешь с одного килограмма, у тебя получится десять тысяч пакетиков крэка. Сейчас пакетик стоит двадцать пять баксов. Это дает четверть лимона за один пакет. За который ты платила сорок пять штук. То есть ты зарабатываешь где-то пять с половиной к одному. Так что прикинь: из пятисот штук ты делаешь два миллиона семьсот тысяч, что-то около этого. Как раз та сумма, что тебе нужна, — сказал Рассел и опять улыбнулся своей крокодильей улыбкой.

— Нет, мне нужно ровно два миллиона.

— Плюс мои комиссионные, — сказал он, все еще улыбаясь.

— Это слишком круто!

— Семьсот штук для тебя круто! — воскликнул Рассел, изобразив оскорбленность. — Ты, может, знаешь, где можно подешевле? Да ты вообще кого-нибудь знаешь?

— Конечно, я могу позвонить в Хьюстон. Уверена, Джо мне найдет...

— Давай, звони! Кстати, у меня такое ощущение, что ты немножко спешишь.

— И все равно это круто, — сказала она, мотая головой. — Семьсот тысяч, не многовато ли?

И она торгуется, когда ее чертова жизнь на кону!

«Мы с ним договоримся», — подумала она про себя.

— Ну, так что? — сказал Рассел. — Мы кончили эту болтовню?

— За такие деньги, я думаю, ты возьмешь на себя все дела, — заявила она.

Все еще торгуется.

— Какие дела?

— Договориться, закупить, продать травку...

— Скажу тебе хоть сейчас, что никто не станет продавать одиннадцать пакетов какому-то невидимке.

— О! Когда это ты стал невидимкой?

— Я тебе говорю, если они пронюхают, что я покупаю для кого-то еще, сразу же появятся «узи». Они предпочитают точно знать, с кем имеют дело.

— Я не могу с этим связываться, — сказала она.

На этот раз уже не торгуется! Просто думает об Уиллисе. Она боится: если нагрянет полиция, у Уиллиса могут быть неприятности.

— Тогда лучше не связывайся с перепродажей дурмана, — сказал Рассел. — Если все-таки тебе нужна эта сделка, я организую для тебя покупку. Ты там покажешься с деньгами и сама закупишь. А я позабочусь о дальнейшем.

— Я должна быть уверена, что ты сможешь все провернуть.

— Слушай меня! Если я не сумею прокрутить, ты мне и никеля не будешь должна! Идет?

— А что тогда мне делать с этими одиннадцатью пакетами?

— Занюхайся ими! — сказал Рассел со своей неизменной крокодильей улыбкой. — Когда тебе нужны эти деньги?

— Хотелось бы завтра днем.

— Это невозможно.

— Когда же?

— Раньше чем в четверг вечером я не проверну покупку, это самое раннее. Деньги у тебя?

— У меня аккредитив.

— Слушай, зайка, не смеши меня! В таком-то деле? Чек?

— Аккредитив — это то же, что и наличные.

— Так вот и обналичь его!

— Хорошо.

— А ты разбираешься в высокосортном кокаине?

— Немного.

— Достаточно, чтобы понять, что тебе не подсовывают сахарную пудру?

— Нет, конечно!

— Я тебя научу. Они наверняка ожидают, что ты проверишь эту хреновину. Здесь — целый чертов ритуал. Ты проверяешь, пробуешь на вкус, даешь им наличные, они подсовывают тебе дерьмо, и каждый идет своей дорогой. Если ты уклонишься от установленного ритуала, они посчитают, что ты подослана, и разнесут тебя на кусочки. Этот бизнес не бывает без некоторого риска.

— И когда ты выяснишь все наверняка?

— Завтра.

— Я тебе позвоню, — сказала она.

— Нет, позволь мне позвонить тебе.

— Нет! — сказала она.

— Почему «нет»?

— Просто «нет».

— Ладно, ты знаешь, как меня найти, — сказал Рассел и покачал головой, как бы говоря: трудно понять поведение проституток, когда-то зарабатывавших на жизнь лежа на спине. — Позвони мне в это же время. Если все пойдет, как я наметил, снять деньги лучше всего в четверг, а я дам знать, где они пожелают встретиться с тобой.

— Нет, так не пойдет! — возразила она. — Только один на один. И место выберу я!

— Они могут не согласиться.

— Я плачу хорошие деньги. Если им эти условия не нравятся, скажи им, пусть трахают друг друга, а мы найдем кого-нибудь другого!

— Суровая женщина! — сказал он и улыбнулся. — Пушка, что я тебе продал, цела?

— Нет.

— Послушай моего совета! Купи еще один пистолет. У меня ли, у кого-то другого — разницы нет. И на этот раз — побольше размером.

— Конкретно о каком револьвере ты говоришь? — спросила она.

— Знаете, мы уже этим занимались, — сказала миссис Хеннесси, — мы с отцом Майклом. Перевернули всю церковь вверх дном, когда искали дурман.

— Да, я знаю, — сказал Карелла, — его сестра мне говорила.

— Его сестра — очень приятная женщина, не правда ли?

— Да, — согласился Карелла, — очень приятная.

— Я так и подумала, когда впервые увидела ее, — сказала миссис Хеннесси, улыбнувшись своим мыслям.

— Когда это было?

— Незадолго до Пасхи, — сказала она, — где-то в день Святого Патрика.

Этот день каждый год выпадал на 17 марта. Вот уж действительно «незадолго до Пасхи», если в этом году Пасха пришлась на 15 апреля!

Карелла задумался: не тогда ли у отца Майкла завязалась интрига с этой таинственной дамой? В таком случае, почему он не сказал о ней сестре, хотя та очень настаивала?

— ...поиски наркотика? — говорил Хейз.

— Да, был звонок по телефону, — сказала миссис Хеннесси.

— Что за звонок?

— Как-то днем Крисси разговаривала по телефону, а я была в офисе, когда...

— Когда это было?

— Где-то в прошлом месяце.

— Когда в прошлом месяце?

— Примерно через неделю после того, как избили черного мальчика, — сказала миссис Хеннесси. — Звонили отцу Майклу. Он подошел к телефону, послушал несколько минут, сказал: «Не понимаю, о чем вы говорите», — и повесил трубку.

— Кто это был?

— Как «кто»?

— Кто говорил по телефону?

— О, я понятия не имею! Но отец Майкл повернулся к Крисси и сказал: «Крис, этот парень говорит...»

— Он так назвал ее, — спросил Хейз, — Крис?

— Да. Или иногда звал ее Крисси.

Хейз кивнул и ничего не сказал. Но Карелла заметил гримасу, проскользнувшую по его лицу.

— "Крис, этот парень говорит, что здесь, в церкви, спрятан наркотик и он хочет забрать его", — пересказала миссис Хеннесси.

— Так. Значит, по телефону говорил мужчина, — заключил Хейз.

— Я так предполагаю.

— А отец Майкл не говорил, кто это был? — спросил Карелла.

— Нет, сэр!

— Он не сказал, что это был Натан Хупер?

— Нет, сэр!

— А он не говорил, что это мог звонить негр?

— Нет, сэр! Кроме того, что я вам уже рассказала, он ничего не говорил. «Этот парень сказал, что в церкви спрятан дурман и он хочет его забрать», — это слова отца Майкла. Ну, и тогда мы начали искать.

— Где вы искали?

— Везде!

— То есть?

— Везде! Эту церковь не ворошили и не убирали со дня окончания строительства, кругом пыль столетней давности! Есть такие щели и закоулки, о которых я даже и не подозревала! Тайные проходы...

— Тайные проходы? — спросил Хейз.

— Когда-то эта церковь была частью подземной дороги, — сказала миссис Хеннесси. — Бежавшие с Юга рабы прятались здесь.

— Все возвращается на круги своя, — глубокомысленно заметил Хейз.

Карелла, погруженный в свои мысли, пропустил замечание Хейза о том, что история имеет обыкновение повторяться. Ему вспомнилось, как Мэрилин Холлис подозревалась в отравлении, а Уиллис безнадежно влюбился в нее. Это осложнило дело — хотя все и кончилось хорошо. Карелла всегда всей душой был за счастливый конец. Но судя по тому, как изменилось лицо Хейза, когда он услышал, что священник называл своего секретаря то «Крис», то «Крисси», но не «Кристин», или «мисс Лунд», или «Черт с хвостиком», Карелла заподозрил, что его коллегу на этот раз забрало за живое, и он от всего сердца пожелал, чтобы Крисси Лунд оказалась незамешанной в этом деле.

Потому что если это она была той женщиной, которая шантажировала отца Майкла на Пасху...

Или еще хуже, если это она состояла в интимной связи со священником...

Или, что совсем плохо, если это она занималась прелюбодеянием и шантажом в одно и то же время...

— Покажите нам сначала доступные, простые места, — попросил Хейз миссис Хеннесси.

Каждый раз, когда он начинал накачиваться алкоголем до ужина, ее охватывало недоброе предчувствие. В такие дни он шел из магазина прямо домой и тут же принимался пить. Было всего лишь начало седьмого, а он уже принял на грудь два огромных бокала джина со льдом и допивал третий, сидя в кухне у буфета рядом с мойкой. Перед ним стояла формочка для льда. Джин «Танкрей» — он пил только лучшее! «Танкрей» или «Бифитер». В этом доме дешевый джин не держат! Как-то он спросил, знает ли она, что джин настаивают на ягодах можжевельника? А известно ли ей, что эти ягоды ядовиты? Она не понимала, шутит он или нет. Иногда он говорил такое, чтобы нарочно запутать ее. В такие минуты он становился жестоким.

Она никогда не знала, были ли эти его пьяные... фортели, ну, вы сами знаете, как это называется... вызваны каким-то происшествием в магазине или они как-то связаны с календарем, с фазами Луны — как женские циклы. Она подозревала, что эти периоды помутнения рассудка имели какое-то сексуальное объяснение, что пьянство заменяет ему секс, заниматься которым он бросил еще тогда, когда впервые напился, и потом...

— Ты не согласна со мной? — спросил он.

— Я приготовила вкусный ужин, — робко проговорила она.

— И это значит, что тебе не по душе, так?

Он плеснул джина в невысокий толстостенный бокал поверх кубиков льда. Пальцы обвили стекло. Где-то вдали, на востоке послышался удар грома. Уже столько дней не выпадало ни капли дождя! Как его здесь заждались!

— Я задал тебе вопрос, Салли!

Она терялась в догадках: пьян он уже или нет. Обычно на это требовалось больше двух бокалов, как бы он их ни наливал. Ей очень не хотелось никаких скандалов. Но все равно, если он что-то задумал, тут уж порхай не порхай вокруг него, — предотвратить неизбежное она не в состоянии. Как будто кто-то нажимал кнопку внутри него, и тогда начинали крутиться и цепляться друг за друга все шестеренки, и ничем нельзя было остановить эту машину. Разве только сбежать! Удрать от машины! Далеко, далеко... Ей пришла в голову мысль, что, может, именно сейчас и надо все бросить, пока машина опять не раскрутилась.

— Салли?

— Да, Арт, — отозвалась она, и тут же до нее дошло, какую она совершила ошибку. Его имя — Артур, и он любил, когда его называли полным именем. Артур. Не Арт, не Арти. Имя Артур звучало величественно — Король Артур! А Арт или Арти — так зовут механиков в гараже! — Прости! — поправилась она.

— Ты до сих пор не ответила на мой вопрос! — ярился он.

Слава Богу. Он не придрался к тому, что она назвала его Арт, а не Артур. Может, в конце концов, все не так плохо! Может, сегодня вечером машина просто остановится до...

— Ты слышала мой вопрос, Салли?

— Прошу прощения, Артур...

Подчеркивая, что на этот раз она назвала его Артуром.

— ...Какой вопрос?

— Тебе не нравится мое пьянство?

— Ничего страшного, если ты делаешь это в меру. Я приготовила вкусный ужин, Артур...

— Что же за вкусный ужин ты нам сегодня приготовила? — насмешливо спросил он и, поднеся бокал к губам, осушил его.

За окном сверкали молнии, сопровождавшиеся раскатами грома.

— Жареный лосось, — быстро ответила она, — со свежим аспарагусом, который я купила у корейцев.

— Ненавижу аспарагус, — сказал он.

— А мне казалось, ты его любишь. Я думала, что ты ненавидишь брокколи.

— Я ненавижу аспарагус. И брокколи! — Он снова подошел к буфету, взял с подноса два кубика льда и бросил их в бокал. Она надеялась, что он больше не будет пить.

Он выпил еще одну порцию джина.

— Ты готовишь аспарагус, и брокколи, и цветную капусту, и все другие засранные овощи, которые я ненавижу, — сказал он, — брюссельскую капусту...

— Я думала, ты любишь...

— ...белокочанную и все это, — сказал он, поднеся бокал ко рту. — Человек дожил до сорока девяти лет, вот уже двадцать пять лет женат на одной и той же бабе, и, кажется, ей пора бы знать, что он любит, а что — не любит! Но нет, это жирной Салли не по уму...

Это оскорбление: «жирная Салли» — всегда ранило ее.

Он и сегодня собирался ее мучить!

— ...жирная Салли по-прежнему потешается над ним, готовит все, что ни взбредет в ее трепаную голову, не думая о том, что ее муж мог...

— Я долго думала...

— Заткнись! — рявкнул он.

«Мне надо уйти! — решила она. — В прошлый раз я слишком долго не осмеливалась и дождалась, пока не грянула буря, а потом было уже поздно. Пусть превратится в угли этот ужин, — подумала она, — наплевать, если в плите даже вспыхнет пожар, мне надо уйти! Прямо сейчас!»

Но она все колебалась.

Давая ему время на размышление.

Потому что в тот последний раз, когда она убежала к отцу Майклу, чтобы рассказать ему о том, что произошло, ей показалось, будто в доме стало чуть-чуть лучше. Это было... почти два месяца назад, в начале апреля, незадолго до Пасхи, как раз после того, как он написал это ужасное письмо. А ведь она просила его не писать, она предупреждала, что он выставит себя на посмешище перед всем приходом, но он заставил ее перепечатать письмо дома, а потом отнес в банк, чтобы сделать ксерокопии, неизвестно, сколько их ему понадобилось; говорил, что он возмущен тем, как священник превращает церковь в финансовую контору, это его точные слова. И, конечно, прихожане решили, что он — глупец, раз пишет такие дурацкие письма, а в следующее воскресенье отец Майкл прочел еще одну проповедь о деньгах, упомянув о письме, которое он получил, — письме, написанном Артуром... да, правильно, это было ровно за неделю до Пасхи, во второе воскресенье апреля. И он в ту ночь напился. А на следующее утро она побежала к отцу Майклу с опухшими глазами и разбитой губой...

— У тебя очень плохая привычка, Салли, прерывать меня, — сердился он.

— О, я знаю, — тихо сказала она, все еще давая ему возможность развеять сомнения, все еще надеясь, что ее посещение священника изменило ситуацию в доме. Теперь Артуру известно, что кто-то еще в курсе того, что происходит в доме...

Но священник уже мертв.

Кто-то убил священника.

— ...даже когда я была еще девочкой, — оправдывалась она дрожащим голосом, — я обычно...

И осеклась.

«Опять прерываю! — подумала она. — Вот так все время!» Он стоял у буфета, добавляя льда в бокал. Она уже потеряла счет выпитым им порциям. За окном бушевали молнии под аккомпанемент грома, а затем в порывах дикого ветра хлынул дождь широкими полосами. Он все еще стоял, захмелевший, у буфета, держась за ручку формочки для льда. Формочка делилась с помощью ручки-рычага на маленькие симметричные ячейки и была уже пуста. Кончились ледяные кубики. А дождь за окном лил как из ведра.

— Мисс Зафтиг, — ухмыльнулся он, — кажется, так тебя называл твой маленький еврейчик?

— Да, он считал меня «zaftig», — сказала она, — но никогда не называл меня мисс Зафтиг.

«Не противоречь ему! — подумала она. — Соглашайся со всем, что он говорит!»

— Маленькая мисс Зафтиг побежала к этому трахнутому священнику.

— Прошу, если б ты не...

— Стирать свое грязное белье на людях!

— Оно не было бы грязным...

— Потащила наше грязное белье в церковь и копалась в нем перед священником!

— В следующий раз не...

Он ударил ее наотмашь. Все еще держа в руке формочку для льда на 12 кубиков, он ударил этой формочкой ее по лицу, правда, только поцарапав щеку, потому что это все-таки неэффективное оружие — алюминий; вряд ли вообще можно назвать его оружием.

А вот бутылка с джином — совсем другое дело!

Бутылка была зеленого цвета, прочная, а на ней — маленькая красная печать, удостоверяющая, что это — натуральный продукт, «Танкрей», отличная штука! Швырнув на пол решетку от формочки, он схватил бутылку за горлышко, рванул ее с буфета и завел назад, как это делают теннисисты при ударе справа: вместо ракетки — бутылка, а мяч летит на уровне плеча, размах! Глаза следят за мячом, а на высоте плеча — как раз ее голова!

Красное пятно крови отпечаталось на бутылке рядом с красной пробкой. Из открытого горлышка на запястье выплескивался джин, кровь била струей из глубокой раны и заливала ее левый глаз. Вид крови напугал его. Похоже, до него дошло, что он напал на нее со смертельно опасным оружием, что эта бутылка легко могла убить при малейшей его неосторожности! Он воскликнул: «О, неужели?», как будто осуждая ее за то, что она сама имела глупость схватить эту бутылку и использовать против себя же. «О, неужели?» и выбросил бутылку в раковину, нарочно расколотив ее, — осколки зеленого стекла взметнулись в воздух как раз в тот момент, когда их осветила желто-белым светом молния, вспыхнувшая за окном.

Грохотал гром.

Как ни странно, но сейчас Фарнс стал еще страшней.

Хотя в руках у него не было никакого оружия, кроме самих рук. Не осознавая силу и опасность своих мышц (а уж она-то знала это!), он надвигался на нее. А она стояла, прислонившись к двери. Кровь хлестала из раны на голове, левую руку она прижала к виску, а правую вытянула, как постовой полицейский, с растопыренными пальцами. «Не надо, Артур! — взмолилась она. — Пожалуйста, не надо!» Но он снова и снова повторял свое «О, неужели?», как будто возражая против того, что она только что сказала ему, или прося у нее дальнейших объяснений уже сказанному. «О, неужели?» При этом он продолжал бить ее по лицу снова и снова, методично, своими огромными кулаками он наказывал ее, словно она была виновата в его пьянстве.

Она дотянулась до ножа, лежавшего на сушилке.

И хладнокровно ударила его.