"Вечерня" - читать интересную книгу автора (Макбейн Эд)Глава 10Допрос состоялся в 87-м участке в кабинета лейтенанта Бернса, менее чем через полчаса после того, как из госпиталя «Генерал Грир» был выпущен Артур Левеллин Фарнс. Ему была оказана медицинская помощь по поводу ножевого ранения в левое предплечье и немедленно после этого было предъявлено обвинение в нападении 1-й степени: "С намерением нанести серьезные физические увечья другому лицу, нанесение таковых увечий этому или третьему лицу с применением смертоносного оружия или опасного предмета, что является уголовным преступлением класса "С" и влечет за собой наказание в виде лишения свободы на срок от трех до пятнадцати лет". Чтобы подсластить пилюлю, Артуру также было предъявлено обвинение в попытке покушения на жизнь — уголовное преступление класса "В" — минимум три — максимум двадцать пять лет тюрьмы. В аналогичном преступлении обвинялась и его жена, Салли Луиза Фарнс, но в старом полицейском доме сложилось мнение, что ей легко будет отвертеться от обоих обвинений, объясняя случившееся самозащитой. И вот здесь в среду, в 10 часов утра собрались детективы, к ним присоединилась помощник окружного прокурора Нелли Бранд. Они пришли не столько для того, чтобы убедиться, что дело против Фарнса не развалится, — они знали: дело это крепкое, настоящее, — сколько для того, чтобы выяснить, как продвинулось расследование по делу об убийстве отца Майкла Берни. Карелла пригласил Нелли тогда, когда понял, что они задержали жестокого человека, жена которого жаловалась отцу Майклу на оскорбления словом и действием. Этот же человек был и автором письма священнику, которое таило в себе чуть прикрытую угрозу расправы. По его собственному признанию, он заходил в церковь днем на Пасху. Этому есть как минимум один свидетель — Натан Хупер, — который сообщил, что слышал ожесточенный спор патера с каким-то мужчиной. Нелли было 32 года. Ее живые голубые глаза и песочного цвета волосы, подстриженные в форме летящего клина, очень подходили к ее энергичному стилю. Сегодня утром она надела темно-синюю юбку и серый жакет, розовую, мужского покроя сорочку и узкий красно-синий репсовый галстук, а также синие туфельки на умеренных каблучках. Она очень нравилась Карелле; чем-то она ему напоминала его сестру Анжелу, хотя внешне не наблюдалось ни малейшего сходства. Присев на краешек стола лейтенанта, она еще раз разъяснила Фарнсу его права, а потом спросила, твердо ли он решил обойтись без помощи адвоката. Как и большинство новичков, вдруг оказавшихся перед лицом закона, Фарнс заявил ей, что адвокат ему не нужен, потому что он ничего не сделал, а если кто здесь и совершил преступление, так это его жена! Карелла подумал, что любой мелкий уличный дешевый воришка требует адвоката, едва оказавшись в наручниках! Нелли подробно объяснила Фарнсу, что он в любую минуту по желанию может прекратить допрос или затребовать адвоката, когда увидит в этом необходимость. Даже если сейчас он уклоняется от этого. Снова спросила его, все ли он понял. На что Фарнс весьма раздраженно ответил: «Конечно, понял! Я что, похож на идиота? Повторяю, моя жена пыталась убить меня!» До применения закона Миранды — Эскобедо, слава Богу, весьма далеко, так что Нелли включила магнитофон, кивнула стенографисту, который придвинул к себе стопку блокнотов для записей, продиктовала в микрофон дату, то есть 30 мая 10 часов 07 минут, описала место и всех присутствующих, а потом приступила к допросу. В: Назовите, пожалуйста, свое полное имя. О: Артур Левеллин Фарнс. В: Ваш адрес? О: Гровер-парк, Южная улица, 157. В: Номер квартиры? О: 12С. В: Вы живете в этой квартире, по этому адресу с вашей женой Салли Луизой Фарнс? О: Да. Это она вчера ночью пыталась убить меня! В: Мистер Фарнс! Вас приняли вчера вечером в 6.45 в отделении «Скорой помощи» при госпитале «Генерал Грир» по поводу ножевого ранения в левое предплечье? О: Проклятье! Именно так! В: И вас задержали на ночь для обследования в госпитале и... О: Да, да! В: ...и выпустили сегодня в 9.32 утра под охраной детективов Хейза и Кареллы... О: Да! В: ...которые доставили вас сюда, в 87-й участок, для допроса, верно? О: Верно. В: Вам сообщили, не так ли, что вам предъявлено обвинение в нападении 1-й степени — преступление класса "С"... О: Да. В: А также в покушении на убийство — преступление класса "В"? О: Это моя жена хотела убить меня! В: Но вам сообщили об этих обвинениях, выдвигаемых против вас? О: Да. В: И, конечно, вам разъяснили ваши права согласно решениям Верховного суда по закону Миранды — Эскобедо, и вы ответили, что вы уяснили эти права, не так ли? О: Вы их мне читали, и я сказал, что понял. В: И не воспользовались своим правом на адвоката, это верно? О: Да. В: Очень хорошо, мистер Фарнс... Она придвинулась к нему поближе, давая понять своим видом, что все предыдущее — безделица, а сейчас она готова бросить перчатку. В: ...вы не могли бы рассказать мне, каким образом вы получили ножевое ранение в плечо? О: Она сошла с ума! В: Кого вы имеете в виду, будьте любезны сказать? О: Салли! В: Вашу жену — Салли Луизу Фарнс? О: Да! В: Вы сказали, она сошла с ума? О: Да! В: Вы не могли бы объяснить мне, что вы понимаете под этим? О: Она сошла с ума! Как вы думаете, что можно понимать под этим? Мы сидели на кухне, и вдруг она схватила нож и ударила меня! Спятила! Точно, спятила! В: Где вы сидели на кухне? О: За столом. В: И что делали? О: Разговаривали. В: О чем? О: Не помню. В: Постарайтесь вспомнить. О: Как я могу вспомнить, о чем мы разговаривали? Она ударила меня ножом, черт побери! В: Вы не припомните, говорили ли вы своей жене, что у нее плохая привычка прерывать вас, когда вы... О: Нет! В: Именно так, как вы только что прервали меня. О: Извините, если я вас прервал. Я думал, что вы кончили говорить. В: Нет, я не закончила. О: Тогда извините меня. В: Но вы этого своей жене не говорили? Что у нее дурная привычка прерывать? О: Не помню, может, и говорил. А вообще это дурная привычка! Вы сами только что сказали. В: Не думаю, что я так сказала. О: Но, кажется, вам не понравилось, когда я вас прервал? В: А вам нравилось, когда вас прерывала ваша жена? О: Друг друга прерывать неприлично. В: Это вас раздражало? Когда ваша жена прерывала вас? О: Это будет раздражать кого угодно! Если тебя постоянно прерывают. Полагаю, вы осознаете, не так ли, что она ударила меня ножом? Я хочу сказать, что не вижу во всем этом связи, прерывала она меня, прерывал я ее... Ножом ударили меня, об этом есть подтверждающие записи в госпитале, вы сами сказали о ножевом ранении в левое предплечье. Оно там появилось не по волшебству, это моя жена ранила меня, черт возьми! В: А вы не припомните, говорили ли вы своей жене... О: Вы слышали, что я только что сказал? В: Да, мистер Фарнс, я вас слышала. О: Тогда вы понимаете этот факт, что она ранила меня? В: Да, сэр, понимаю. Она и сама призналась, что ранила вас. О: Слава Богу, у нее хватило совести сделать это! В: Вы не помните, говорили вы ей, что еще у нее есть дурная привычка стирать на публике ваше грязное белье? О: Нет, не помню такого. В: Тащить ваше грязное белье в церковь и копаться в нем перед священником? О: Нет. Зачем мне это говорить? В: Копаться перед отцом Майклом Берни? О: Нет, нет! В: И рассказывать о каких-то ваших личных проблемах? О: У нас не было никаких личных проблем! В: Мистер Фарнс! Вы били свою жену решеткой от формы для льда? О: Нет! В: Мистер Фарнс! Я показываю вам эту решетку, которая была изъята из квартиры 12С по Южной улице, 157, Гровер-парк и приобщена как улика детективами Кареллой и Хейзом из 87-го участка. Вы ее узнаете? О: Нет. В: Мистер Фарнс! Вы же знаете, что по прибытии сюда, в полицейский участок, у вас были сняты отпечатки пальцев? О: Да, знаю. В: И вы, конечно, в курсе, что в секторе отпечатков управления полиции могут быть сняты отпечатки пальцев с любых предметов и сопоставлены, предположим, с вашими, снятыми тут же, в полиции? О: Да, я это знаю. В: Вы по-прежнему утверждаете, что не узнаете этой решетки? О: Никогда в жизни не видел ее! В: Мистер Фарнс! Я показываю вам разбитое горлышко бутылки, изъятое из кухонной раковины в квартире 12С на Южной улице, 157, Гровер-парк, и приобщенное как улика детективами Кареллой и Хейзом из 87-го участка. Учитывая все, что я вам только что сказала об отпечатках пальцев, я вас сейчас спрашиваю, били ли вы свою жену бутылкой, частью которой являлось это горлышко? О: Нет, я не делал этого! В: То есть не били бутылкой, в которой оставалось еще примерно на одну пятую джина «Танкрей»? О: Нет! В: Мистер Фарнс, где вы были в воскресенье на Пасху? О: Дома. Где же еще мне быть? В: Весь день? О: Весь день. В: А вы не говорили детективам Хейзу и Карелле, что во второй половине дня вы ходили в церковь Святой Екатерины? О: Ах да! Я совсем забыл! В: Так вы ходили тогда в эту церковь? О: Да. В: Зачем? О: Побеседовать с отцом Майклом. В: О чем? О: О письме, которое я ему написал. Относительно этого письма у нас произошло недоразумение. Я хотел обсудить это с ним. В: В какое время вы приходили в церковь? О: Я не помню. В: Не было ли это между 2.30 и 3.00? О: Серьезно, не помню. Снаружи еще была полицейская машина. «О, Боже! — подумал Карелла, — так это же прямо в точку! И Натан Хупер, и Алексис О'Доннелл утверждают, что слышали, как патер спорил с мужчиной или с женщиной, в зависимости от того, кому верить, — где-то между половиной третьего и тремя часами. Но если группа „Эдвард“ уже была там, когда подошел Фарнс, то это должно было быть уже после ссоры! Если только Фарнс не врет...» В: Вы можете описать эту машину? Она хотела убедиться, что, когда он подошел, машина действительно стояла там. Ей рассказали суть дела еще до начала допроса, так что она знала, что промежуток времени 2.30 — 3.00 очень важен. Если Фарнс пришел в церковь после этого времени, тогда он не мог быть тем человеком, с которым спорил отец Майкл. О: Это была полицейская автомашина! Чего там описывать полицейскую машину? В: Вы не запомнили каких-нибудь особенностей в окраске? О: Нет. Бело-голубая машина, как все другие полицейские машины в городе! В: Мистер Фарнс, где вы были 24 мая между 7.00 и 7.30 вечера? Вечер убийства. Для Нелли было чрезвычайно важно! Нечего здесь ходить вокруг да около! Фарнс сможет представить алиби на время убийства священнослужителя — или не сможет? О: Когда это было? 24 мая? В: В прошлый четверг. Вы помните, где вы были в это время? О: В прошлый четверг... В: Да. О: Постараюсь вспомнить. Кажется, в прошлый четверг я работал допоздна. По-моему, я занимался инвентаризацией магазина. В: Какого магазина? О: Моего магазина. Я торгую мужской одеждой. В: Где находится ваш магазин, мистер Фарнс? О: На Стем-авеню. Между Карсон и Коулс-стрит. Называется Кamp;К «Товары для мужчин». Это из-за перекрестка: Карсон и Коулс. Сразу после Двенадцатой улицы. Напротив нового «Макдональдса». В: И вы утверждаете, что проводили инвентаризацию вечером 24 мая? О: Да, я совершенно уверен, что был именно там. В: И вы были там в семь часов вечера? О: Если я там был, то «да», я был там в семь часов вечера. В: И если вы там были, то где вы были в 7.30 вечера? О: Если я был там, то и в это время я тоже был там. В: А в 8.00 вечера? О: Тоже. В: А в 9.00? О: Да, я был там всю ночь. В: Если вы были там. О: Да. Но я абсолютно уверен, что был там. В: Но вы не уверены. О: Нет, я не уверен. В: С вами был кто-нибудь еще? О: Нет, никого. В: Вы были один? О: Да. В: И обычно вы проводите инвентаризацию в одиночку? О: Да. В: Так что если в ту ночь вы были в магазине, вы были там один? О: Да. В: А это значит, что о вашем местонахождении вечером 24 мая мы знаем только с ваших слов. О: Ну, если я там был, то должна быть запись. В: О! Какая запись, мистер Фарнс? О: В моих журналах инвентаризации проставляются даты. Если не ставить дату, сами понимаете, проводить инвентаризацию бессмысленно. Ведь ее цель и состоит в том, чтобы знать, что у вас есть на такой-то день! В: Да. А где вы отмечаете эту дату? О: В журнале инвентаризации. Дата, количество, размер и цвет каждого товара. Чтоб я знал, когда заказывать новую партию. Для этого и делается инвентаризация! В: Да. А сохранился ли этот журнал? О: Конечно! В: Где он? О: В магазине, скорее всего. Обычно я держу его в магазине. В: И он всегда у вас под рукой? Мы можем проверить дату? Так, чтоб вы смогли уверенно сказать, что весь вечер 24 мая вы сходились в магазине и проводили инвентаризацию? О: Только если он не пропал по той или иной причине. В: Пропал? А зачем ему пропадать? О: Ну вы же знаете этот город! Все время что-то пропадает! В: Вы утверждаете, что кто-то мог украсть ваш журнал инвентаризации? О: Не исключено. В: А зачем кому-то красть журнал инвентаризации? О: Ну, знаете, это такой город! В: Таким образом, по вашим словам получается, мистер Фарнс, что, если журнал инвентаризации украден, вы не сможете подтвердить, что в тот вечер проводили инвентаризацию? О: Или утерян. Этот самый журнал. В: Украден, или потерян, или переложен в другое место, вы все равно не сможете подтвердить свое местонахождение вечером 24 мая. О: Какое это имеет отношение к тому, что моя жена порезала меня? В: Это имеет отношение к убийству священника, мистер Фарнс! О: И этому надо удивляться? В: Прошу прощения, не поняла! О: Я хочу сказать, что вы тут такая умненькая ходите со своими вопросами вокруг да около. Вы думаете, имеете дело с дураком? У меня очень успешный бизнес, я работаю в одном и том же месте уже 15 лет, и я вовсе не так туп! В: Вы поспорили с ним? О: Я сказал вам, что произошло недоразумение. В: Да, но вы не говорили, что между вами был спор! О: Я сказал «недоразумение», недопонимание! Из-за письма, которое я направил всей... В: Да, но только что вы говорили, что был спор. Когда это было, мистер Фарнс? О: Недоразумение! Слушайте! Я хочу дать разъяснение... лента еще крутится? Я хочу, чтоб на кассете совершенно четко было записано, что я имел в виду, говоря о недоразумении, а не о споре. Недоразумении! Ваши детективы приходили навестить меня с этим проклятым письмом, я им рассказал, что это недоразумение урегулировано, мы с отцом Майклом все тогда уладили в эту Пасху. Не было спора! Это ясно? В: Вы говорите, на Пасху в воскресенье? О: На Пасху или в любое другое время. Мы не спорили. Точка. В: Никогда? О: Никогда! В: Мистер Фарнс! Я могу выписать ордер на обыск, чтобы найти упомянутый журнал инвентаризации, но я уверена, что вы захотите нам помочь в его поисках. Вы не могли бы поехать в ваш магазин вместе с этими детективами... О: Нет! Я требую адвоката! Нелли посмотрела на Кареллу. Карелла посмотрел на Хейза. Стенографист оторвался от блокнота. Лейтенант Бернс пожал плечами. В комнате был слышен лишь шорох перематывающейся пленки. — Мистер Фарнс, — наконец, сказала Нелли, — должна ли я понимать... — Ты правильно поняла, сестренка! — Должна ли я понимать, что вы не поможете нам найти этот журнал? — До тех пор, пока адвокат не скажет мне, что я могу это сделать. — А чем, по-вашему, занимаемся мы? — Тащите меня в магазин против моего желания! — Очень хорошо, мистер Фарнс! Мы запросим ордер на обыск! Надо полагать, вы хотите прекратить допрос? — Ты правильно поняла, сестренка, — сказал Фарнс. Нелли выключила магнитофон. — Нас не записывают, — сказала она, — если ты еще раз назовешь меня сестренкой, я тебе дам по шарам, понял! — Я сообщу об этом моему адвокату! — сказал Фарнс. — На здоровье! — сказала Нелли и вышла из комнаты. Только в час дня Карелла и Хейз получили из Верховного суда ордер на обыск и ключи от Кamp;К «Товары для мужчин» от Салли Фарнс. Салли призналась: ей хотелось бы, чтоб оказалось так, что отца Майкла на самом деле убил ее муж и чтоб его упрятали за решетку до конца срока, отведенного ему жизнью. Кроме того, она подсказала, что обычно он убирает журнал инвентаризации в правый нижний ящик письменного стола в его офисе в глубине магазина. Нашли этот офис, нашли этот стол и нашли журнал в правом нижнем ящике. Из журнала следовало, что Фарнс действительно проводил инвентаризацию товаров 24-го мая. — Нелли будет разочарована, — заметил Карелла. — Она надеялась, что мы поймаем его на лжи. — Но и это все еще может быть ложью! — сказал Хейз. — То, что Франс поставил дату 24 мая, не означает, что он и в самом деле проводил ее в этот день! Он свободно мог ее сделать на неделю раньше, на три дня раньше! Да когда угодно! — Предположим, это он убил священника, — сказал Карелла. — Но каковы, по-твоему, мотивы? — Он — псих, — сказал Хейз. — Ему не нужен мотив. — Даже у психа есть, как он сам считает, причина. — Разумеется, ему не понравилось, что жена донесла на него. — Тогда почему не убить ее? Зачем убивать патера? — Потому что у него были другие обиды на патера... — Ты имеешь в виду это дело с письмом? — Да. Его выставляют на посмешище перед всем приходом. Психи такие вещи воспринимают болезненно, Стив! — Да, — согласился Карелла. Они замолчали на некоторое время. Потом Карелла спросил: — А ты считаешь, что он это сделал? — Нет, — сказал Хейз. — И мне так кажется, — сказал Карелла. Как впоследствии описывала Марта Хеннесси, эти подростки были настоящей волчьей стаей! О них сейчас постоянно пишут, эти банды уже переходят все границы и творят беспредел! Их было, может быть, с дюжину, рослые молодые парни, все — белые. Миссис Хеннесси поняла бы, если бы это были негры или испанцы, но белые?! Они ворвались в церковь около трех часов дня. Она была в доме патера, когда услышала страшный шум, доносившийся из церкви, бросилась туда по коридору, ведущему в ризницу, а там три хулигана уже крушили все подряд. В самой церкви отец Орьелла надрывался на английском и итальянском, а его секретарь, эта пожилая итальянка с ее ужасным английским, кричала на них, пытаясь остановить вакханалию! Миссис Хеннесси убежала в дом священника и набрала по телефону в офисе номер 911. Полицейская машина прибыла ровно через три минуты. По вызову прибыла группа «Эдвард», так как церковь входила в ее сектор в пределах 87-го участка. В ее составе были те же офицеры — мужчина и женщина, — что приезжали сюда из-за прошлого скандала в Пасхальное воскресенье. На этот раз они приехали куда быстрее, чем в прошлый, по той причине, что после убийства патера их обоих вызвали в управление, в центре города, и задали много вопросов об их поведении в воскресенье на Пасху. Это поведение инспектор департамента внутренних дел Брайан Макинтайр охарактеризовал как совершенно недостойное подражания, особенно в таких районах, потенциально опасных в плане расовых конфликтов! Еще под свежим впечатлением от этой резкой речи и выговора дежурные офицеры Джозеф Эспозито и Анна Мария Лопес приняли в 10.39 сообщение о нарушении правопорядка, которое диспетчер описал им как «разбой в церкви Святой Екатерины», включили сирену и, визжа тормозами, помчались к церкви, где если был еще не разбой, то дьявольски на него похоже! Офицер Лопес по своей «уоки-токи» обратилась к дежурному полицейскому офицеру, и в течение трех минут на сигнал 10-13 откликнулись мобильные патрули из секторов «Дейвид» и «Фрэнк», а также полдюжины пеших офицеров, состоящих в ПУКП, и, моментально заполнив церковь, сад и домик священника, схватили шестерых белых подростков; все — с итальянскими именами. Самым младшим из них был Роберт Виктор Корренте. Очевидно, Бобби и его сообщники здорово накачались каким-то неизвестным галлюциногенным наркотиком. Казалось, его совсем не волновало то, что он оказался в наручниках в дежурной комнате полиции по обвинению в целом букете преступлений, среди которых фигурировало нападение с медным подсвечником, который он схватил с главного алтаря, на отца Фрэнка Орьеллу. В этот момент его сотоварищи разбивали алтарь, срывали с него драпировку и рылись по всей церкви. Бобби орал, что он требует адвоката. Его достойные дружки — кто прикованный наручниками к ножкам стола в разных углах комнаты, кто уже сидя в клетке предварительного задержания в этой же комнате, как попугаи, повторяли за ним каждое его слово. Бобби требовал адвоката — и они требовали адвоката. Бобби вопил, требуя вызвать отца, — они также требовали своих отцов. В дежурке шла настоящая опера, где каждый пел превосходно поставленным голосом. Карелла даже пожалел, что не захватил наушники. Когда в четыре часа дня в дежурку прибыл Винсент Корренте, он выглядел почти так же, как и в тот день, когда Карелла беседовал с ним. С той лишь разницей, что на нем не было майки с высоким воротом. А если она и была, то ее не разглядеть под спортивной рубашкой с гавайским рисунком и короткими рукавами, которая болталась поверх желто-коричневых брюк. Иначе говоря, он был все таким же мордастым, с брюшком и внешне неопрятным. И он все так же курил сигары «Эль Ропо», запах которых вносил специфику в эту мешанину из воплей подростков, стука пишущих машинок, звонков телефонов и выкриков копов, требующих всех заткнуться к такой-то... Корренте был взбешен! Трудно, однако, было определить, кто его больше приводил в бешенство — собственный сын или люди, арестовавшие его. — Ты — тупица, сволочь! — кричал он Бобби. — Что ты забыл в церкви, а? — И врезал ему по затылку. Обратившись к Карелле, заорал: «Эй ты! Немедленно сними наручники с моего сына или будешь в глубоком дерьме!» Карелла спокойно взглянул на него. — Ты слышишь меня? У меня есть кое-какие друзья! — орал Корренте. — Мистер Корренте! — сказал Карелла. — Ваш сын обвиняется в... — Мне плевать, в чем он обвиняется! Он — несовершеннолетний! — Ему предъявлено обвинение как взрослому. — Ему только семнадцать! — Это уже солидный возраст, мистер Корренте! И он обвиняется в... — Я требую адвоката! — выкрикнул Бобби. — Заткнись, сволочь! — приказал Корренте. И заявил Карелле: — Он не произнесет ни слова, пока здесь не будет адвоката! — Прекрасно! — спокойно ответил Карелла. Ему было интересно, когда же Бобби придет в себя после наркотического опьянения. Адвоката Корренте звали Доминик Абруцци. Он только что прибыл с очередного заседания ВОПУ — Всемирного Ордена по Предупреждению Уверток — наблюдательной комиссии, посвятившей себя такой идее: любой американец, получивший при рождении итальянское имя, обязан сохранять его, не только не меняя, но и не переделывая его на американский манер. В противном случае его ожидают беспощадная и бесконечная травля, преследования до самой могилы с постоянными напоминаниями, что он — просто невежественный крестьянин с надменными замашками. Абруцци был так же похож на итальянца, как и Ричард Никсон. Карелла заметил, что у него искусственные зубы. Ему было тридцать пять — тридцать шесть лет, костюм сидел на нем безупречно; сорочка на кнопках и темный галстук. Он впорхнул в дежурную комнату, как будто в ней (или похожей на нее) бывал до этого тысячу раз. Поздоровался с Корренте, помахал рукой Бобби, который, похоже, все глубже погружался в болото депрессии, а затем достаточно любезно спросил: — Какие здесь проблемы? Карелла объяснил ему, какими проблемами здесь пахнет. Тут и оскорбление, и угроза первой степени, и кража со взломом второй степени, и хулиганство первой степени, и дерзкое посягательство на личную собственность. — Вот такие здесь проблемы! — закончил он. — Так это ваше утверждение, детектив! — сказал Абруцци. Карелла уловил смысл, который Абруцци вложил в слово «детектив». По интонации можно было подумать, что он сказал «свинья». — Нет, это не мое утверждение, адвокат, — ответил он, — а то, в чем обвиняется Роберт Корренте! Он не любил адвокатов, которые защищали преступников. Особенно он не любил итало-американских адвокатов, тем более, если они были похожи на Ричарда Никсона и благоухали змеиным маслом, и особо, когда сам преступник был италоамериканцем. Абруцци понял, что стоит за словом «адвокат». Интонацию можно было перевести как «стряпчий по темным делам». Абруцци ненавидел итало-американских офицеров органов охраны правопорядка, добившихся высокого положения и веса, которые считали, что их профессия так же чиста и возвышенна, как, положим, у священнослужителей. В демократической стране каждый имел право давать совет и каждый был невиновен до тех пор, пока его вина не доказана, и Абруцци должен здесь доказать, что ни один американский гражданин не будет лишен своих прав, Боже, благослови Америку! — Если не возражаете, детектив, — сказал он, — я хотел бы побеседовать с моим клиентом и его отцом наедине. — Почему бы и нет, — сказал Карелла. — Вперед! Адвокат! Абруцци и оба Корренте в сопровождении полицейского прошли в комнату для допросов. Карелла подошел к клетке, вынул запирающий болт, открыл дверь и сказал: «По одному! Ты — первый, сынок! Будьте любезны выйти!» Мальчишке было восемнадцать, а выглядел он на пятнадцать лет. Темноволосый, с большими карими глазами, выразительным ртом. Как и Бобби, он уже пришел в себя после опьянения, вызванного черт знает чем, и сейчас можно было подумать, что его переехал паровоз. Карелла подтащил его к своему столу. Появился из клерикального отдела Хейз с чашкой чая; он обожал пить чай после обеда. — Как тебя зовут, сынок? — спросил Карелла парня. — Руд и Перуччи, — ответил тот. — Руди, ты оказался в нехорошем положении, — сказал Карелла и зачитал ему его права. Руди слушал со всей серьезностью. Карелла спросил, нужен ли ему адвокат. — На кой он мне? — ответил вопросом Руди. — Мне запрещено давать тебе советы. Ты можешь потребовать или нет, это твое дело. В любом случае, от этого твоя вина не уменьшится. — Я не бил священника! — захныкал Руди. — Руди! Прежде чем ты продолжишь, я должен знать, хочешь ли ты адвоката. Если да, он у тебя будет. Или твой собственный, или, если у тебя его нет, мы по закону должны тебе его предоставить. Так скажи мне, тебе нужен адвокат? — Что еще там говорят, что я натворил? Карелла зачитал ему перечень обвинений. — Это серьезно, а? Карелле пришлось объяснить ему, насколько серьезны эти вещи. Словесное оскорбление и угроза физическим действием наказуемы максимальным сроком до пятнадцати лет. Обвинение в краже со взломом... — Я ничего не воровал! — выкрикнул Руди. — Руди, прошу тебя, больше ни слова! Договорились? — сказал Карелла. — Позволь мне объяснить до конца, что это за обвинения, а ты сам решишь, необходим ли тебе адвокат. Ты можешь заработать до пятнадцати лет за угрозу, пятнадцать — за кражу, двадцать пять — за дерзкое посягательство и семь — за преступное хулиганство. — Я только ходил туда! — воскликнул Руди. — Я ничего не делал! — Тебе нужен адвокат, Руди? — Если я ничего не делал, зачем мне адвокат? — Да или нет? — Нет, мне не нужен адвокат, я ничего не совершил! — Расскажи мне, что там произошло? — Я только ходил с ними, — сказал Руди. — Как все это началось? — Мы хотели найти вещь, принадлежащую Бобби. — Какую вещь? О чем ты говоришь, Руди? — Я даже не знаю, как она называется! Мы просто сказали «Да». Он улыбнулся при этих словах. У него экспромтом получилась шутка над знаменитым и дурацким призывом Нэнси Рейган. Тот, кто когда-нибудь выкурил хоть одну сигарету с марихуаной, знал, что за глупость эта ее кампания "Просто скажи «Нет!». А Руди сейчас проверял Кареллу, понимает ли тот, с какой тупой выдумкой они имели дело. Карелла улыбнулся в ответ. Как будто два старых приятеля, знающих, к чему ведет злоупотребление наркотиками. Но один из них только что бесчинствовал в церкви! — Неплохо, да? — сказал Руди, все еще улыбаясь. Карелла готов был держать пари, что это было неплохо. — Так что же случилось в церкви? — любезно спросил он. — Бобби хотел забрать этот хлам. — Какой хлам? — Да тот, который выхватил негр! — Выхватил? — Да вы же знаете! — Нет, не знаю. Рассказывай! Это была уже пятая серия «Расемона». После этого — все! Новых выпусков не будет! Это — заключительная часть! По крайней мере, Карелла надеялся, что заключительная. Они вновь возвращаются к тому дню Пасхи, тому ветреному, мерзкому дню, тут на погоде сходятся все. И по-прежнему с половины третьего и до трех часов дня, здесь тоже все совпадает. И снова главное действующее лицо или, по меньшей мере, один из героев этой утомительной бесконечной мелодрамы идет по Одиннадцатой улице, занимаясь своими, как их называет Руди, «черномазыми трюками», и ухмыляется на ветру, как будто он владеет всем миром. Алексис ничего не рассказывала об этой части саги, потому что она ее не видела. Пока версии Хупера, Бобби и Серонии согласуются. Но вот они подходят к той части истории, что связана с дурманом, где вначале Хупер должен был продать, потом купить, а потом удрать, когда Бобби обвинил его в том, что в прошлый раз он ему подсунул фальшивые деньги. Ну и так же наверняка они снова пойдут в коридор, и еще одна сделка с наркотиками вот-вот совершится, эта парочка — Бобби и Хупер — уже привыкла обменивать деньги на дурман, вы знаете, и наоборот, миссис Рейган, вот почему маленьким девочкам в красных шапочках не следует гулять в лесу, где затаились зло и коррупция, вот так! Итак, здесь, в коридоре, на свет появляется крэк. Сто флакончиков, как из-под одеколона, но в отличие от последних, в них отнюдь не «Eau du Printemps». В них находятся маленькие кристаллики, похожие на соль, но чуть крупнее, созданные на основе кокаина путем нагревания смеси пищевой соды, гидрохлорида кокаина и воды, с последующим охлаждением этого состава. И эти маленькие флакончики смертельно опасны. На сцене появляется крэк... — И появляется оружие, — говорит Руди. — Что? — Оружие! — Пистолет? — Пистолет. — Бобби вытащил пистолет? — Да нет же! Черномазый выхватил пистолет! ...потому что он решил, видите ли, взять эти сто флаконов стоимостью четыреста баксов и не дать Бобби ни цента за них. Вот для чего и понадобился пистолет! Который при ближайшем рассмотрении оказался «смит-и-вессоном» 38-го калибра, 33-я модель, способным оставить очень большие дырки в любой голове, у которой хватит глупости вырывать этот пластиковый пакет у Хупера! Если бы кто-то не стоял сбоку и чуть сзади от ниггера, и если бы не было бейсбольной биты (а также софтбола и боксерской перчатки, но от них ведь толку мало!) в углу коридора, где их оставил кто-то из мальчишек, когда мать позвала его домой на пасхальный обед. Бита стояла прислоненной к стене, а софтбол и перчатка лежали на полу, а внутри перчатки был мячик (но это — несущественная деталь), и слева позади Хупера стоял не Бобби Корренте, а его младший брат Фрэнки Корренте, который быстро перенял уличные нравы и хорошо знал, как нужно использовать шанс. Не говоря о том, как обращаться с битой! Которую он и в самом деле применил. И с привычной легкостью врезал битой по цели, которой на этот раз оказалась голова Натана Хупера. Краем глаза Хупер успел заметить, что на него обрушивается бита, и инстинктивно приподнял левое плечо, пригнулся, одновременно поворачиваясь, пытаясь уклониться от удара, и только тут бита саданула его по голове. Его увертливости не хватило для того, чтоб избежать серьезной раны. Однако ему посчастливилось хотя бы не получить сотрясение мозга или даже кому. Рука ослабела, прежде чем он успел выстрелить. Как только пистолет загремел на пол и юный Фрэнк вновь замахнулся битой для нового удара, Хупера осенило, что настало время сматываться отсюда, правда, прихватив зелье, которое ему стоило разбитой головы. А потому он выскочил с пакетом дурмана в левой руке и с диким ревом — за спиной. Последняя же часть истории заканчивается в церкви — не один раз, а дважды! — Сегодня — уже второй раз, — сказал Руди, — когда мы пришли искать эту дрянь. Потому что («Да, Вирджиния, это правда!») Хупер спрятал дурман где-то в церкви. Бобби и его сообщники уверены в этом. И не потому, что, когда священник уводил Хупера в госпиталь, при нем не было пакета; он мог разложить эти штуки по карманам, точно? Но потому, что весьма скоро после инцидента на Пасху Хупер качал хвастаться на своей Пятой улице, мол, как только страсти улягутся, он сходит в Святую Екатерину и станет богатым ниггером! А еще дня за три-четыре до гибели патера они дурачились с мальчишкой по прозвищу Толстый Харольд, подшучивали над ним, знаете, было это возле школы. И он сообщил, что Хупер звонил в церковь и предупреждал патера, что он хочет забрать наркотик. «Так что крэк — в церкви. Точно?» Где-то в церкви. Крэк на четыреста долларов. И в этих краях не отирался ни один черный парень, потому что, во-первых, черные вообще не ходят в Святую Екатерину, а во-вторых, они знают, что случилось на Пасху с Хупером, и не хотят попробовать того же лекарства. Это вовсе не значит, что Бобби и эти парни уже с полдюжины раз не ходили на цыпочках по церкви в поисках дурмана, но они не могут найти эту заср... дрянь — черномазый слишком хорошо ее запрятал! И все идет к тому, что четыреста баксов поплывут прямым ходом в туалет. Так было до сегодняшнего дня. Сегодня Бобби приступил к действиям. И он сказал им, что они идут в церковь и перевернут ее вверх дном, пока не найдут это хреново зелье. Так они и сделали. — Но я здесь ни при чем! — сказал Руди. — Я только ходил с ними! Я не трогал патера! Я ничего не разбивал: ни канделябров, ни алтаря, ни этих штук с ладаном, я ничего этого не делал! И о какой краже со взломом вы говорите, если никто ничего не украл? Карелла объяснил, что кража со взломом — это когда кто-то сознательно проникает и незаконно остается в помещении с целью совершения преступления. — Но мы пришли не для того, чтоб совершать преступление! — вскричал Руди. — Мы пришли искать наркотик, который по праву принадлежит Бобби! Карелле пришлось растолковывать ему, что хулиганское поведение — тоже преступление. Как и словесное оскорбление и угроза физическим насилием. Как и дерзкое посягательство на собственность. Руди только мотал головой, слушая о чудовищной несправедливости закона. — Здорово, что я ничего этого не делал! — порадовался он. — А кто делал! — спросил Карелла. Вот мы и подошли к цели нашей маленькой разминки! Вначале заставить разговориться одного из них. Через него зацепиться за кого-то еще. А дальше надо принудить уже этого дать информацию ради спасения собственной шкуры и выдать следующего. Своеобразная теория «домино» в работе органов принуждения и расследования преступлений! — Я только ходил с ними! — сказал Руди. — На тебе висят тяжелые обвинения, — с сожалением произнес Карелла. — Деваться некуда, дело будет выглядеть так: банда хулиганов, согласованно действовавшая... И тоже покачал головой, сокрушаясь о несправедливости закона. — Не понимаю, почему я должен отвечать за то, чего не делал? — удивлялся Руди, в его голосе послышались нотки возмущения. — Да-а, дело дрянь, — протянул Карелла. — Но если ты не видел, кто разбил алтарь, например, или ударил священника... — Бобби ударил отца Орьеллу! — Бобби Корренте? — Да. Я видел, как он схватил канделябр и замахнулся. А Джимми Фава разбил алтарь. Который большой. А... Начало было положено. Когда Доминик Абруцци вернулся после беседы со своим клиентом в дежурную комнату, он попросил: — Можно с вами переговорить, детектив Карелла? И намека нет на насмешку при обращении «детектив»! — Конечно! — отозвался Карелла. — Мой клиент зашел в церковь по причине приступа аллергии, — заявил Абруцци. Карелла непонимающе уставился на него. — В это время года в воздухе много пыльцы. А церковь — относительно чистое место. И она послужила для него убежищем. — Разумеется! — воскликнул Карелла. — Местечко непыльное! Теперь уже Абруцци был обескуражен. — Фургон будет здесь в шесть, — сказал Карелла. — И после этого вы сможете поговорить со своим клиентом в управлении. Спокойной ночи, мистер Абруцци! — Сказав это, он подошел к дверям кабинета лейтенанта и постучался. — Войдите! — крикнул Бернс. |
||
|