"Вдовы" - читать интересную книгу автора (Макбейн Эд)

Глава 5

Лейтенант Бернс советовал ему, как, впрочем, и другие, не лезть в это дело. Пусть занимается 45-й участок, а Карелла должен остаться в стороне. Он настолько потрясен происшедшим эмоционально, что вряд ли сможет добиться каких-либо действенных результатов в раскрытии преступления. Но прошла уже неделя с тех пор, как убили его отца, и, несмотря на все первоначальные клятвы и обещания двух детективов, занимавшихся этим делом, Карелла так больше от них ничего и не услышал. Во вторник он позвонил в Риверхед.

Детектив, снявший трубку в 45-м, сказал, что его зовут Хэли. Карелла представился и попросил к телефону детективов Бента или Уэйда.

— Мне кажется, что они уже на задании, — сообщил Хэл и.

— А не могли бы вы попросить их по рации, чтобы они мне позвонили?

— А о чем речь?

— О деле, над которым они работают.

— Ну, конечно, я им выдам зуммер, — сказал Хэли.

Однако, судя по его тону, Карелла понял, что у Хэли нет ни малейшего желания «выдать зуммер» кому-либо вообще. И поэтому Стив спросил:

— А ваш лейтенант на месте?

— Не понял?

— Ага. Не соедините ли вы меня с лейтенантом?

— Он зверски занят, у него сейчас кто-то есть.

— А вы все-таки выдайте ему зуммер и скажите, что на проводе Карелла.

— Но я же вам только что сказал...

— Дружок, — произнес Карелла, и в его голосе послышался металл, — позвони своему лейтенанту.

Наступило довольно долгое молчание, после чего Хэли сказал:

— Ну конечно. Позвоню.

И секунды не прошло, как на другом конце провода послышалось:

— Говорит лейтенант Нельсон. Как дела, Карелла?

— Спасибо, неплохо, лейтенант. Я вот все думал тут и хотел спросить...

— Послушайте: пару дней назад мне позвонил лейтенант Бернс и просил расследовать дело с особой быстротой и тщательностью. Просил, чтобы к этому делу подошли с особым вниманием. Вообще-то и просить не надо было, мы и так делаем все, что в наших силах. Кстати, Бент и Уэйд именно в эту минуту занимаются...

— Я хотел спросить, что им удалось выжать из этого свидетеля.

— Увы, он оказался не таким основательным, как мы сначала решили. Бац! И вдруг он не может вспомнить то одно, то другое... Понимаете, что я хочу сказать? Мы полагаем, что он все обдумал и наложил в штаны. Но это частенько бывает.

— Да, конечно, — согласился Карелла.

— Но они сейчас как раз там, я вам уже сказал, сортируют то, что раскопали вчера. Поэтому, прошу вас, не беспокойтесь. Мы всеми си...

— А на что они наткнулись?

— Дайте-ка я взгляну. Ага. Только что их рапорт был у меня, но куда-то подевался. Подождете минутку?

Карелла слышал его бормотание и шорох перекладываемых бумаг. Он представил себе этакий бумажный Эверест. В конце концов Нельсон сказал:

— Ага, они ищут паренька, подружка которого говорила, что он видел хулиганов, застреливших вашего отца, когда они выбегали из булочной. У детективов есть его имя и адрес...

— А могу я получить... этот адрес и...

— Карелла?

— Да, сэр?

— Хотите добрый совет?

Карелла промолчал.

— Пусть Бент и Уэйд этим занимаются. О'кей? Они хорошие полисмены. И уж они-то точно доберутся до тех ребят, можете не сомневаться. Нам ведь не хочется разочаровывать вас, поверьте.

— Да, сэр.

— Вы меня слышите?

— Да, сэр.

— Я же понимаю ваши чувства.

— Спасибо, сэр.

— Но сделаем так, как я сказал. Поверьте, это будет лучше. Наши ребята сейчас занимаются вашим делом. Они найдут этих панков, поверьте. И побольше доверия к нам. Хорошо? Мы их схватим.

— Я это очень ценю, лейтенант.

— Будем поддерживать с вами связь, — сказал лейтенант и положил трубку.

Карелла подумал, что они могли бы делать это и раньше.

Мальчишка побежал, как только увидел их.

Он стоял на углу и болтал с другими ребятами, когда Уэйд и Бент подъехали в машине без специальных знаков, но парень сразу же бросился бежать, словно машина была сплошной импульсной лампой, разбрасывавшей на милю вокруг зелено-оранжевое слово полиция!.. Уэйд через заднюю дверь выскочил на тротуар, в это время и остальные парни, увидев его, тоже кинулись врассыпную. Бент, сидевший за рулем, к тому моменту также выбежал из авто и заорал: «Вон он, Рэнди!» — и оба полицейских закричали одно и то же: «Стой! Полиция!..»

Но никто не остановился.

Детективы даже не подумали схватиться за револьверы. В этом городе полицейскими уставами были строго ограничены обстоятельства, при которых можно вынуть из кобуры оружие и открыть огонь. В данном случае признаков какого-либо преступления не наблюдалось, и, кроме того, у детективов не было ордера на арест заведомо вооруженного человека. Удиравший от них парень не только не совершил преступного деяния, но также не представлял реальной угрозы, а лишь в этом случае они могли бы заручиться санкцией на применение огнестрельного оружия в качестве оборонительного средства. Таким образом, их револьверы остались в кобурах.

Паренек был скор на ногу, но то же можно было сказать и о Бенте с Уэйдом. Вообще-то многие полицейские города были просто обречены на лишний вес. Попробуй-ка не вылезать из автомобиля весь день-деньской, пожирать гамбургеры и картошку в сальных забегаловках и при этом не набрать килограммчик-другой лишку. А потом изволь как следует потрудиться, чтобы скинуть лишний вес. Но Бент и Уэйд дважды в неделю посещали гимнастический зал в штаб-квартире, и поэтому погоня за мальчишкой была для них парой пустяков, дыхание — в норме.

Бент хотя и был могучий и рослый, но весь состоял из сухожилий и мускулов. Уэйд ростом пониже да и весом полегче, но ножевой шрам над его левым глазом придавал ему более суровый и зловещий вид.

Мальчишке было лет семнадцать — восемнадцать, тонкий и гибкий, как змея, да к тому же белый. Из-за того, чтобы он сдуру не вообразил, что за ним гонятся двое черных налетчиков с целью вывернуть карманы, они несколько раз прокричали: «Стой! Полиция!» — но парень не остановился бы ни за что на свете.

Они бежали задворками по холмам и рытвинам, время от времени беглец скрывался за бельем, сушившимся на веревках. Казалось, вот он, совсем близко, только руки протяни, но так только казалось: мерзавец явно лидировал в гонке, и у него, как у всякого лидера, было больше шансов. Он знал, куда бежит, а им оставалось только следовать за ним. Но они были гораздо сильнее, решительнее и целеустремленнее: ведь, возможно, этот малый видел тех двоих, что убили отца полицейского. Недаром кодовое название всей операции было «Легавый».

— Вон, вон, он туда побежал! — заорал Уэйд.

Действительно, преследуемый влетел в некогда довольно элегантный высотный жилой дом у парка Риверхед, брошенный лет десять назад. Его окна были декорированы пластиковыми панелями и цветочными вазонами, что создавало впечатление экзотических полуоткрытых жалюзи. Пришедший в полное запустение, он до сих пор обманчиво выглядел молодцеватым щеголем в городе, искалеченном долгой и трудной жизнью. Входная дверь отсутствовала, с разбухшей арки подъезда обильно стекала скопившаяся там после дождей влага. Только темнота да крысиный шорох встретили детективов в бывшем холле.

— Эй! — крикнул Уэйд. — Почему ты убегаешь?

Ответа не последовало. Слышно только капанье воды. Голос эхом отозвался в пустой скорлупе дома.

— Мы просто хотим поговорить с тобой! — прокричал Бент.

Опять никакого ответа.

Они посмотрели друг на друга.

Тишина.

Но потом вдруг наверху послышался неясный слабый звук. На этот раз — не крыса. Крысы уже попрятались в своих щелях и подвале. Бент кивнул. Они медленно стали подниматься по лестнице.

Парень снова бросился бежать, едва они достигли первого этажа. Уэйд вырвался вперед и схватил его, когда он был уже на втором этаже. Уэйд круто развернул его, бросил наземь, поднес полицейский значок к лицу и заорал что было сил:

— Полиция, полиция, полиция! Понял?

— Я ничего такого не делал, — сказал мальчишка.

— Вставай! — приказал Уэйд и на всякий случай сам поднял парня на ноги, приставил к стене и начал обшаривать карманы, пока Бент поднимался по ступенькам.

— Пусто, — констатировал Уэйд. — Оружия нет.

— Я ничего не делал такого, — повторил парень.

— Как тебя зовут?

— Доминик Ассанти. Я ничего такого не сделал.

— А кто говорит, что ты что-то сделал?

— Никто.

— Тогда почему ты от нас убегал?

— Я подумал, что вы «легавые», — сказал Ассанти, вздрогнув.

Это был невысокий, субтильный, смазливый паренек с волнистыми черными волосами и карими глазами, в джинсах, тапочках и безрукавке с изображением Элвиса Пресли.

— Поговорим? — предложил Бент.

— Я ничего не делал, — снова заныл Ассанти.

— Смени пластинку, — сказал Уэйд.

— Где ты был в прошлый вторник около половины десятого? — спросил Бент.

— А кто может помнить, где кто-то был?

— Твоя подружка.

— Чего?

— Она нам сказала, что ты был недалеко от пекарни на улице Харрисон.

— Откуда она знает, где я был?

— А ты ей сам сказал.

— Ничего я ей не говорил.

— Был ты там или не был?

— Не помню.

— А ты постарайся.

— Не знаю, где я был вечером в прошлый вторник.

— Ты ходил в кино со своей подругой...

— Ты провожал ее домой...

— И вы шли домой мимо пекарни...

— Я не знаю, откуда вы все это взяли.

— От твоей подружки.

— У меня и подружки никакой нет.

— А вот она считает, что у тебя серьезные намерения на ее счет.

— Я не знаю, откуда вы это взяли, клянусь вам.

— Доминик... Не испытывай наше терпение, — сказал Уэйд.

— Подружку твою зовут Фрэнки, — сказал Бент. — Это сокращение. От Дорис Франчески.

— Усек? — спросил Уэйд.

— И ты сказал ей, что был около булочной в девять тридцать во вторник. Ну как? Был ты там? Говори.

— Не хочу вляпаться в историю, — сказал Ассанти.

— Что ты видел, Доминик?

— Боюсь, что если я вам скажу...

— Ну, ну, уж ты не беспокойся, мы этих парней уберем, — заверил Бент. — Ты не дрейфь.

— Так что ты видел? — спросил Уэйд. — Ты ведь можешь нам по секрету сказать, что ты видел?

— Я шел домой...

Да, он шел домой. Живет он в шести кварталах от дома Фрэнки. И голова была полна ею. Стоит только о ней подумать, и становишься как пьяный... Он стер с губ ее губную помаду, потом выбросил испачканный платок. Он до сих пор ощущал ее язык в своем рту, свои руки на ее груди. И вот сначала он подумал, что где-то лопнули шины. А может, выстрелы? На улице ни одной машины! Значит, выстрелы. Так он вычислил, что это впрямь выстрелы, и подумал, ай-яй, смотаюсь-ка отсюда подобру-поздорову... Вот он и повернул обратно. Зачем? А затем, чтобы вернуться к дому Фрэнки. Вызвать ее на улицу и сказать, что на улице стреляют и можно ли ему подняться и побыть у нее, переждать... Как вдруг совсем неожиданно он видит этого парня, выбегающего из винного магазина с коричневой сумкой в руках. Вот Доминик и думает, что, наверное, напали на эту лавку, а тип идет по направлению к Доминику, и тот опять думает, что лучше убраться отсюда. И потом... И потом они...

— Я больше ничего не знаю, — сказал Ассанти. — Я боюсь.

— Лучше скажи нам, — медленно произнес Уэйд.

— Боюсь.

— Ну, пожалуйста, — попросил Уэйд. — О'кей?

— Там были двое других типов. Выходили из пекарни, что по соседству.

— И как они выглядели?

Ассанти долго колебался.

— Не стесняйся, если они черные, все равно скажи, — попросил Бент.

— Да, они чернокожие, — сказал Ассанти.

— С оружием?

— Только у одного.

— Только у одного — пистолет?

— Да.

— И все-таки опиши их внешность.

— У обоих джинсы и черные рубашки.

— Рост?

— Оба жуть какие здоровые.

— А волосы? Афро? Бритые? Перманент? «Большой Том»?[3]

— Я не разбираюсь в прическах, — заявил Ассанти.

— Ну ладно. Что было после того, как они вышли из пекарни?

— Они чуть не сбили с ног типа, выходящего из винного магазина. Прямо под фонарем. Столкнулись с ним лицом к лицу, посмотрели на него, как бешеные, и сказали, чтоб он убирался с дороги.

Бент многозначительно взглянул на Уэйда. Вот и главный свидетель. Тип, который выходил из винного магазина. Обделался от страха, сукин сын. Не заявил.

— Что было потом?

— Они побежали в моем направлении.

— Ты хорошо их разглядел?

— Да, но...

— Тебе нечего волноваться, мы их упрячем за решетку надолго.

— Их-то — да, согласен, — рассудительно произнес Доминик. — А вот их дружков? Их тоже упрячете?

— Доминик, мы хотим, чтобы ты посмотрел кое-какие фотографии.

— Я не хочу глядеть на них.

— Почему это?

— Боюсь.

— Да ну, брось.

— Нет уж, не говорите так: брось. Вы ведь не видели этого парня, Сонни. Он же на гориллу похож.

— Что ты сказал?

— Ты назвал чье-то имя?

— Сказал, что его зовут Сонни?..

— Не хочу глядеть на фото, и все тут, — снова заявил Ассанти.

— Так ты говоришь — Сонни?

— Это его имя? Кличка? Сонни?

— Ты знаешь этих парней?

— И одного из них зовут Сонни, так?..

— Поверь нам, тебя никто пальцем не тронет.

— Сонни. А дальше? Как дальше?

Доминик долго смотрел на них. Было ясно, что он очень напуган, и они подумали, что потеряют его как свидетеля, так же как того типа из винного магазина. Ассанти помотал головой, всем своим видом показывая нежелание что-нибудь прибавить к сказанному. На самом же деле это движение выражало внутренний протест, отказ кого бы то ни было опознавать. Он что, сумасшедший, что ли? Опознать убийцу... Не-ет...

— Тот, у которого был пистолет, — тихо сказал Доминик после затянувшейся душевной борьбы с самим собой.

— Ну и что?

— Его зовут Сонни.

— Ты его знаешь?

— Нет, просто слышал, как другой парень так его назвал. Сонни. Когда они пробегали мимо. «Давай, Сонни, жми...» Что-то вроде.

— Но ты их хорошенько рассмотрел, Доминик?

— Да.

— Так ты взглянешь на эти фотографии?

Доминик снова заколебался. И опять покачал головой, говоря самому себе, что это — безумие. Но в конце концов он вздохнул и согласился:

— Ну ладно. Давайте.

— Спасибо тебе, — серьезно сказал Уэйд.

Единственный белый, которому он мог довериться, был Карелла. Ведь есть вещи, которые вы просто только сами знаете, и точка.

— Будь проклята моя шкура, — сказал Браун так, как если бы Карелла мог немедленно вникнуть в суть дела, хотя на самом деле это было, конечно, далеко не так. — И все это дерьмо, которым я вынужден пользоваться, — продолжал он.

Совершенно потрясенный Карелла повернулся и посмотрел на Брауна. Они направлялись в центр города в машине без специальных знаков. Браун сидел за рулем. У Кареллы на этот раз был с собой револьвер. Казалось, это отвратное утро никогда не кончится. Все началось с лживых обещаний, которые во множестве надавал лейтенант Нельсон из 45-го. Затем собственный лейтенант из 87-го, Бернс, затребовав их к себе в кабинет, заявил, что имел телефонный разговор с адвокатом Луисом Леебом. Тот хотел знать, почему убитая горем вдова, Маргарет Шумахер, вчера утром в своей собственной квартире подверглась истязаниям со стороны детективов, поименно — Кареллы и Брауна!

— Я думаю так: вы ее не истязали, — сразу же сказал Бернс. — Проблема в том, что этот тип грозится лично пойти к нашему высокому начальству, если не получит письменных извинений от вас обоих.

— Ну и ну, — проговорил Карелла.

— Я так чувствую, что вы не в настроении писать извинения. Пошлю-ка я его в одно место.

— Да-да, сделайте это, — сказал Браун.

— Обязательно сделайте, — поддержал Карелла.

— Кстати, как выглядит эта убитая горем дама? — спросил Бернс.

— Да как вообще все по нынешним временам, — сказал Браун. — Ничего себе.

Такое вот утро... Правда, многие разговоры были еще впереди. А ехали полицейские повидаться с Лоис Стайн, замужней дочерью Шумахера, миссис Марк Стайн. И по дороге Браун рассказывал, какая это заноза в заднице — быть чернокожим. В этом случае вы немедленно попадаете под подозрение, тем более если вы еще и здоровенный, и чернокожий. И знаете, что особенно интересно? Ни один белый ни за что и никогда не подумает, что вы — здоровенный чернокожий полицейский. Нет и нет. Он непременно подумает, что вы — здоровенный чернокожий преступник. Ну, знаете, наверное, татуировка у вас даже на заду, а мускулы, мол, накачал в тюремном гимнастическом зале.

Кроме того, Браун всерьез полагал, — а это уже не имело ничего общего с рассуждением о том, почему быть чернокожим — это заноза в заднице, — в нынешней Америке наркотики заказывали музыку. И основными мишенями для «толкачей» были дети негритянских гетто, которые справедливо или несправедливо (Браун считал, что справедливо) были уверены, что они выброшены из царства сказочной «Американской Мечты», то есть возможности добиться неслыханного благоденствия. Единственную грезу, мечту, прочно оставшуюся им в утешение, они могли лелеять в закрутке с крэком. Но наркомания — это очень дорогое удовольствие, даже если вы «крупняк», банкир где-нибудь в центре города. Но особенно дорогим это удовольствие становится на севере полуострова, в черном гетто. В этом случае на что большее можно рассчитывать, если вы негр и без образования? Только подавать гамбургеры в «Макдональдсе», четыре с полтиной в зубы за час работы. А разве этого достаточно, чтобы культивировать постоянный рафинированный кайф — и не от самокрутки, и не от трубки, а от сигареты! Для того чтобы получать кайф от крэка, вы вынуждены встать на путь преступления. Воровать. А люди, которых вы обворовываете, — главным образом белые. Потому что все «бабки» у них. И потому, когда вы видите Артура Брауна, шествующего по улице, вам не приходит в голову, что это идет защитник слабых и невинных, поклявшийся охранять закон в этом городе, штате, во всей стране. Вы думаете, что это идет здоровущий преступник, негр-наркоман. Топчет нашу замечательную страну, где образовался порочный круг: наркотики — преступность — расизм — отчаяние — наркотики и так далее, в том же духе, в том же роде... Правда, все вышесказанное опять не объясняло, почему сидит такая «заноза в заднице», если вы чернокожий.

— Ты знаешь, — вдруг спросил Браун, — что бывает, если у черного сохнет кожа?

— Нет, — сказал Карелла. — Что?

Он продолжал думать о порочном круге, столь ловко описанном Брауном.

— Помимо того, что это причиняет массу неудобств. Не знаешь?

— Да нет, не знаю.

— Мы сереем. Вот, что бывает.

— Ага, — нейтрально выразился Карелла.

— Вот почему, — продолжал Браун, — нам приходится употреблять уйму всяческих лосьонов и масел. Смазывать ими кожу. Это не только у женщин такое. Это и у мужчин тоже.

— Вот оно что, — произнес Карелла.

— Да, да. Приходится смазывать кожу жиром. Чтобы избавиться от шелухи... Ну-ка, повтори адрес, куда мы едем.

— Триста четырнадцать, Саус-Дрейден.

— Масло какао, кольдкрем, вазелин, вся эта дрянь, дерьмо. Нам приходится употреблять все это, чтобы не становиться серыми, как призраки...

— Ну, мне ты не кажешься серым, — сказал Карелла.

— Потому что я втираю всю эту дрянь в шкуру. Вот так-то. Но я предрасположен к появлению угрей на этой шкуре.

— Ага.

— Это еще когда я был подростком. Поэтому, чем больше втираю гадость в шкуру, тем больше появляется угрей. Вот тебе второй порочный круг. Я даже думаю бороду отпустить. Клянусь Господом Богом.

Но Карелла опять не понял, к чему бы это.

— Подай еще вперед, — сказал он.

— Я уже вижу, — отозвался Браун.

Он подкатил к обочине, свернул к паркингу у дома 314 по Саус-Дрейден, вылез из машины, закрыл ее и присоединился к Карелле, стоявшему на тротуаре.

— Вживленные волосы, — сказал Браун, — вроде парика.

— Ага, — реагировал Карелла. — Ты видишь магазинчик-бутик? Хм, бутик! Ни больше, ни меньше.

Магазинчик назывался «Ванесса». Лоис Стайн пояснила, что это не имело ничего общего с ее собственным именем, но звучало как бы с британским акцентом, слегка даже снобистски, и это привлекало изысканных, неординарных женщин. Именно их и обслуживал такой магазин. Впрочем, и сама Лоис выглядела неординарной дамой: великолепный грим, очень элегантный стиль. Тип медовой блондинки с русалочьими глазами. Таких часто видишь в коммерческих клипах: шевелюра по ветру, прозрачные юбчонки не скрывают возмутительно длинных ног. Маргарет Шумахер говорила им, что ее приемной дочери тридцать семь лет, но вот уж чего никак не дашь: она выглядела лет на двадцать с небольшим. Безупречная фигура; серо-голубые глаза придавали лицу выражение таинственно-безмятежного спокойствия.

Голосом, таким же мягким и ровным, как и ее внешность, — а именно такие слова Карелла употребил бы, описывая внешний вид Лоис, — она сразу же заявила, что была очень близка с отцом и что их взаимоотношения с достоинством перенесли горький удар в виде отцовского развода и нового брака. Она даже в толк не могла взять, как такое могло случиться с ним. Ее отец — жертва перестрелки? Даже в этом городе, где закон и порядок...

— Извините меня, — вдруг прервала свой рассказ Лоис, — я не хочу бросить тень на...

Изящные тонкие пальцы прижались к губам, как бы запечатывая их. На губах не было помады, Карелла отметил это сразу же, только легчайшие синие тени на верхних веках у серо-голубых глаз. Ее волосы, казалось, были из кружевного золота. Среди дорогих безделушек, игрушек и пряжи, выставленных на продажу, Лоис была похожа на Алису, которая невзначай затесалась в спальню Королевы[4].

— Это как раз то, о чем мы и хотели с вами поговорить, — сказал Карелла, — как такое вообще могло случиться.

Он немного не договаривал. Именно об эту пору, повсюду, любой и каждый подозревался в совершении проклятого преступления. И в то же время...

— Когда вы виделись с ним в последний раз? — спросил он.

Он спрашивал это потому, что жертвы, — особенно в тех случаях, когда их что-нибудь или кто-нибудь беспокоит, — подчас делятся с родными и близкими сведениями, которые, на тот момент, возможно, и показались бы незначительными, но... Но теперь, в свете трагической кончины, такая информация могла бы сослужить хорошую службу... Давай, давай, Карелла, вперед... Он ждал ответа. Она делала вид, что вспоминала, когда видела отца в последний раз. Своего-то отца, которого убили в прошлую пятницу! В загадочных серо-голубых глазах появилась этакая задумчивость: я вспоминаю, думаю, думаю, когда же я видела дорогого папочку, с которым была так близка и вместе с кем пережила горечь развода и перипетии последующей женитьбы... Браун тоже ждал. Ему пришла в голову мысль, уж не устраивает ли им шоу эта хрупкая Недотрога. Нельзя сказать, что он был знаком со многими белыми женщинами, но знал массу черных. И среди них были даже блондинки, такие, как эта. И они тоже смогли бы мастерски довести тонкую игру до совершенства.

— Я выпила с ним пару коктейлей в прошлый четверг, — сказала она.

За день до того, как он схлопотал себе четыре пули в лицо. А две угодили в его дворняжку...

— И во сколько это могло бы быть? — спросил Карелла.

— В половине шестого. После того, как я закрыла лавку. Мы встретились неподалеку от его офиса. В баре «Крошка».

— Скажите, был ли какой-нибудь особый повод для встречи? — спросил Браун.

— Нет. Просто мы давно не виделись.

— А обычно вы...

— Да.

— ...встречались, чтобы вместе выпить стаканчик-другой?

— Да.

— Не обед и не ужин?

— Нет, Маргарет...

Она замолчала.

Карелла тоже. И Браун.

— Она не одобряла папиных встреч с нами. Маргарет — женщина, на которой он женился после развода с мамой.

Женщина, на которой он женился. Именно так, не опускаясь до того, чтобы называть ее женой. Просто женщина, на которой женился.

— Ну и как вы к этому относились?

Лоис пожала плечами:

— Трудная женщина.

Разумеется, это не было ответом на вопрос.

— В каком смысле — трудная?

— О, собственница до мозга костей. Ревнива до безумия.

«Сильное слово, — подумал Браун, — безумие»...

— Но как все-таки вы относились к ограничениям, которые она накладывала на ваши встречи? — спросил Карелла.

— Конечно, я бы хотела встречаться с папочкой почаще... Я так люблю его... Любила его, — сказала Лоис. — Но раз уж это создавало для него проблемы, я шла на то, чтобы встречаться, когда ему было удобно.

— А какие чувства испытывал он по этому поводу?

— Понятия не имею.

— Вы никогда с ним об этом не говорили?

— Никогда.

— Просто шли навстречу его пожеланиям? — спросил Ка-релла.

— Ну да. Раз он был женат на ней, — сказала Лоис, пожав плечами.

— А как относилась к этому ваша сестра?

— Он никогда не виделся с Бетси.

— Как так?

— Она отнеслась к разводу по-своему.

Браун подумал, что это у всех так.

— Эта предыдущая грязная возня...

— Какая возня? — быстро спросил Карелла.

— Ну хорошо. У него была интрижка с этой, с Маргарет. Он и маму-то бросил поэтому. Но одно дело получить развод и уж только потом встречаться с кем-то. И другое дело, что он затеял развод, потому что хотел жениться на Маргарет. Он долго жил с ней до развода. Понимаете? В этом разница.

— Конечно, — сказал Карелла.

— Ну так вот, моя сестра этого не одобряет. Она прекратила встречи с ним... О, наверное, через девять-десять месяцев после его второй женитьбы. Таким образом я стала как бы его единственной дочерью. Все, что у него и было на самом деле.

Браун подумал, что бы могло означать «все, что у него и было».

— О чем вы говорили в прошлый четверг? — спросил Карелла.

— О том, о сем, ничего определенного.

— А он не говорил, что его что-нибудь беспокоило?

— Нет.

— Не намекнул на какие-нибудь там...

— Нет.

— Неприятности...

— Нет.

— С кем-нибудь повздорил...

— Нет.

— Проблемы личного характера...

— Ничего подобного.

— Ну ладно. Скажем так: он выглядел обеспокоенным, напуганным?

— Нет.

— Озабоченным?

— Нет.

— Может быть, вам показалось, что он чего-либо или кого-либо избегал?

— Избегал?

— Ну, я имею в виду — в разговоре, не договаривал, скрывал что-то.

— Нет-нет, он вел себя абсолютно так же, как обычно.

— А не могли бы вы дать нам хотя бы общее представление, о чем говорили с ним? — вмешался Браун.

— Ни о чем. Разговор папеньки с дочуркой.

— И все-таки — о чем?

— Мне кажется, мы говорили о его поездке в Европу... Он должен был туда отправиться по делам в конце месяца.

— Да. И что же он говорил по этому поводу?

— Только то, что видит поездку в перспективе. Готовится к ней. У него новый клиент в Милане — модельер, дизайнер, собирающийся внедрять свой стиль в этом городе, а потом еще какое-то дело во Франции... По-моему, он назвал Лион...

— А говорил он, один летит или нет?

— Я не думаю, что Маргарет собиралась ехать с ним.

— Не упомянул, кто мог его сопровождать?

— Нет.

— О чем еще вы говорили?

— Вы знаете, действительно, это был разговор ни о чем, о пустяках. Мы ничего такого серьезного не обсуждали. Ну — обычный дружеский треп отца с дочерью.

— Да, но все-таки о чем?

Лоис посмотрела на него с нетерпением, издав, как показалось, вздох досады. Помолчала несколько минут, обдумывая что-то, потом заговорила снова:

— Я ему сказала, что перехожу на диету, а он сказал, что это смешно, мне не требуется сбрасывать вес. О!.. Еще он говорил, что собирается опять брать уроки фортепиано; ведь в молодости он играл в джаз-оркестре...

Ее серо-голубые глаза теперь были воздеты горе, словно стараясь вырвать у неба какие-то воспоминания; кончик губы был закушен: ни дать ни взять — этакая прилежная ученица, корпеющая над домашним заданием.

— Да... И мне кажется, я что-то сказала относительно дня рождения Марка, моего мужа Марка... У него день рождения на будущей неделе, а я еще ничего не купила ему в подарок. А знаете, кстати, это очень трудно — припомнить каждое слово, которое...

— У вас это прекрасно получается, — сказал Карелла.

Лоис скептически поморщилась.

— Значит, день рождения мужа, — вернул разговор в нужную колею Браун.

— Да. Мне кажется, мы обсуждали, что же купить подходящее, Марку так трудно угодить. И папа посоветовал купить ему карманный калькулятор. Марк любит всякие современные технические штучки, он дантист.

Карелла вспомнил дантиста, с которым недавно познакомился. Теперь этот дантист тянул срок в тюрьме Кастлвью. Большой срок. За то, что баловался ядами после работы. Карелла попытался представить себе, каким именно дантистом был Марк Стайн. Стиву пришло в голову, что за всю жизнь ему не понравился ни один зубной врач.

— Калькулятор... Такой, какого у Марка никогда не было. Папа уточнил, что вообще подарки надо выбирать очень тщательно. Я сказала, что хочу подарить Марку собаку, но папа заявил, что собаки доставляют уйму хлопот, когда вырастают из щенков, и я должна прежде хорошо подумать.

«Две пули в собаку, — вспомнил Браун. — Кому в голову придет убить не бродячую собаку?..»

— Скажите, — спросил он, — а собака вашего отца никогда никого не кусала?

— Кусала?

— Ну, может, напугала, зарычала.

— Хм... Я просто не знаю... Во всяком случае, папа ни о чем таком ни разу не говорил. И я действительно не знаю. Не думаете ли вы, что...

— Да нет, спросил просто из любопытства.

Он подумал, что в этом городе есть всякие собаки.

— Бетси ненавидела его собаку, — сказала Лоис.

Детективы уставились на нее.

— Она вообще ненавидит всех собак, но особую неприязнь питала к Амосу.

«Ничего себе имя у собаки», — подумал Браун, тихо кашлянул и спросил:

— Какой породы?

— Черный Лабрадор, — ответила Лоис.

— Почему ваша сестра ненавидела собаку?

— Мне кажется, она как бы символизировала новый брак. Эта собака — подарок Маргарет. Она подарила ее папе на их первое Рождество. Тогда Бетси еще встречалась с отцом. Но она даже вида этой собаки не выносила. А ведь это такое дивное, славное существо, лабрадорчик, знаете ли... Но Бетси — взбалмошная, у нее все чувства переплетаются. Раз уж ненавидит Маргарет, то и ее собаку будет ненавидеть. Очень просто.

— Ваша сестра по-прежнему живет на Родмэн-стрит? — спросил Карелла и показал страничку блокнота, где был записан адрес Бетси.

— Да, это там, — сказала Лоис.

— Когда вы видели ее в последний раз? — спросил Браун.

— В воскресенье. На похоронах.

— Она была на похоронах? — удивился Карелла.

— Да, — сказала Лоис и грустно добавила: — Потому что она его любила, я так думаю.

— Отсюда хороший вид, — сказала девушка.

— Угу, — буркнул Клинг.

Они стояли у единственного в этой комнате окна. Неподалеку мост Калмз-Пойнт развесил гирлянды огней над рекой Дикс. Помимо этого потрясающего зрелища и двух-трех зданий на том берегу, больше не было ничего, чем можно было бы восхититься. Клинг снимал квартирку, которая звучно называлась студией. Как будто и в самом деле здесь мог безмятежно и комфортабельно жить и творить художник, небрежно бросая мазок-другой на холст, а затем обрамляя его проволокой. В действительности студия состояла из одной комнатенки и кухоньки размером со стенной шкаф, а также ванной, которую, как казалось, прилепили к помещению после того, как вообще о ней вспомнили. В комнате находились кровать, платяной шкаф, легкое кресло и телевизор с торшером.

Девушку звали Мелинда.

Он подцепил ее в баре, куда ходят в основном для того, чтобы завязать какое-нибудь знакомство. Первое, с чем она сочла нужным ознакомить Клинга, было то, что у нее отрицательные анализы на СПИД. Клинг подумал, что это весьма многообещающее начало. Он тоже сказал ей, что не болен СПИДом. Ни лишаем, ни какой-нибудь венерической болезнью. Она спросила его, не болен ли он какими-нибудь другими болезнями. И они рассмеялись. А вот теперь молча стояли в студии, наслаждаясь видом из окна.

— Сделать тебе коктейль? — спросил он.

— Это было бы отлично, — сказала она. — А что у тебя есть?

В баре она пила гадость под названием «Дьяволово крыло». Она объяснила, что в этом напитке смешаны четыре сорта рома, мятный ликерчик, придающий коктейлю зловещий зеленоватый оттенок, и что-то еще, еще и еще. Она сказала об этом с ухмылкой. Увы, ни четырех сортов рома, ни ликера в роскошной студии с потрясающим видом не было. Только виски, скотч. Сколько ночей он пил это здесь один, совсем один, в темноте. Но сегодня он не был одинок, и на этом фоне скотч, к сожалению, не являлся адекватным видом выпивки. Тем не менее он увещевательно спросил:

— Скотч?

— Как-как?

— Ну, это... — Он растерянно пожал плечами. — Скотч, сорт виски. Но я могу позвонить и заказать для вас что-нибудь более подходящее. Здесь совсем рядом есть питейное заведение...

— Нет-нет, скотч отлично подойдет. Со льдом, пожалуйста. И капелькой содовой.

— Не думаю, что у меня найдется содовая.

— Тогда — вода. Это будет отлично. Буквально одну каплю.

Он налил виски обоим, положил по кубику льда в каждый бокал, а затем в сосуд гостьи брызнул водички из-под крана. Молча чокнувшись, они выпили.

— Чудно, — произнесла она и улыбнулась.

Это была кареглазая шатенка, лет двадцати шести — двадцати семи, невысокого роста, худая и подвижная. В глазах вспыхивала этакая загадочная улыбочка, будто она знает что-то такое, о чем вы не имеете ни малейшего понятия, знает и никогда не поделится с вами... С тех пор как Эйлин бросила Берта, в этой комнате не бывало других женщин.

— Держу пари, еще лучше смотрится в темноте, — сказала она.

Он недоуменно поглядел на нее.

— Вид из окна, — объяснила она.

Опять та же улыбочка на губах. Он подошел к торшеру и выключил лампу.

— Вот так, — сказала она. — Смотри.

Там, в окне, бриллиантовая брошь моста была покрыта красными крапинками огней автомашин, этого вечного движения через реку. Он подошел к окну и обнял Мелинду, не поворачивая к себе.

Она подняла голову, он поцеловал ее в шею; она повернулась, их губы встретились, он нащупал ее грудь, и у нее перехватило дыхание. Она посмотрела на него, по-прежнему улыбаясь фальшивой джокондовской улыбкой.

— Я буквально на минутку, — шепнула она, выскальзывая из его рук, и побежала в ванную, продолжая улыбаться. Дверь за ней закрылась, он услышал журчание воды. Комнату освещали только огни на мосту. Он подошел к кровати и присел на краешек, прислушиваясь к шуму кондиционера.

Он очень удивился, услышав телефонный звонок, и тотчас снял трубку.

— Алло? — сказал он.

— Берт? Говорит Эйлин...

Она помнила свой давний звонок, когда они еще не были близки. Ей было трудно заставить себя позвонить, потому что она тогда непреднамеренно обидела Берта и звонила, чтобы попросить прощения. Но сегодня звонить было значительно труднее. Она звонила не для того, чтобы извиниться, а может, именно и для этого. Но как бы то ни было, она руку дала бы на отсечение, лишь бы не звонить вообще.

— Эйлин? — сказал он, сраженный изумлением наповал. — Уже столько месяцев прошло...

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

Она чувствовала себя дурой, круглой дурой. Неуклюжей, полной идиоткой.

— Эйлин? — переспросил он.

— У тебя не очень-то легкие времена? — с надеждой спросила она.

Надо было спешно что-то менять. Позвонить позже или больше никогда не звонить. Во всяком случае, предварительно все обдумав. Проклятущая Карин с ее блестящими идеями...

— Нет, нет, — сказал он. — А как ты?

— Великолепно. Берт, я звоню потому...

И тут она услышала, как кто-то произнес: «Берт?»

Должно быть, он закрыл мембрану рукой. И такое неожиданное молчание на другом конце провода. У него несомненно были гости. Женщина? Судя по голосу, именно так...

На Мелинде были только трусики-бикини и легкие туфли на высоком каблуке. Ее четкий силуэт вырисовывался в дверном проеме ванной, груди оказались больше, чем когда она была одета; на лице — та же улыбочка.

— А у тебя есть еще одна зубная щетка? — спросила она.

— О да, — бормотал он, прикрывая левой ладонью трубку. — Там должна быть совсем новая... В шкафчике рядом с душем. Да, там есть неиспользованная...

Она поглядела на телефонную трубку в его руке и выгнула бровь. Опять улыбнулась тайно-тайно. Повернулась с провокационной целью продемонстрировать вихляющий задик, почти ничем не прикрытый. С минуту она стояла, совершенно как Бетти Грэйбл[5] на знаменитом плакате времен второй мировой войны, затем закрыла за собой дверь ванной, лишив его такого великолепного зрелища.

— Эйлин? — опять спросил он.

— Да, привет! У тебя кто-то есть?

— Нет.

— Мне послышался чей-то голос.

— Телевизор включен.

— А мне послышалось, что тебя назвали по имени.

— Нет, я здесь один.

— Ну ладно, я вкратце, я тебя не задержу, — сказала она. — Карин...

— А я никуда не тороплюсь, — сообщил ей Берт.

— Так вот, Карин считает, что это была бы отличная идея, если мы все вместе, втроем...

— Карин?!

— Левковиц. Мой психодоктор.

— О да, да. Как она там?

— Прекрасно. Она считает, что нам следует побыстрее встретиться втроем и обговорить кое-что, постараться...

— О'кей. Когда угодно.

— Ну хорошо, я надеялась, что ты... Ладно. Обычно мы встречаемся с ней по понедельникам и средам. Как ты смотришь на это?

— Когда угодно.

— Как насчет завтра?

— Во сколько?

— В пять...

— Отлично.

— Тебе годится?

— Да, отлично.

— Ты знаешь, где ее офис?

— Знаю.

— Здание штаб-квартиры, пятый этаж.

— Да.

— Итак, я увижу тебя завтра, в пять.

— Да, увидимся там, — сказал он и смутился. — Много воды утекло?

— Да, да. Ладно. Желаю тебе хорошо провести вечер, Берт...

— Может, Карин скажет, что я сделал не так.

Эйлин промолчала.

— Потому что я все время об этом думаю, — закончил Берт.

Но тут включилась ее служебная рация: биип, биип. Она не смогла сразу вспомнить, где оставила аппарат, или, как они его звали, «бипер». Затем ринулась к кофейному столику, в темноте, как летучая мышь, нащупала рацию, продолжавшую издавать пронзительные нетерпеливые звуки — биип, биип...

— А ты знаешь, что я сделал неправильно? — спросил Берт.

— Берт, мне пора бежать, у меня «бипер» беснуется вовсю.

— Вот если бы кто-нибудь мог мне сказать...

— О, Берт, милый, пока! — крикнула она, бросая трубку на рычаг.