"Чёрный смерч" - читать интересную книгу автора (Логинов Святослав)

Глава 9

Оставшись одна, Уника уже могла не прятать Турана. Теперь демон целый день тащился рядом с йогой, время от времени взрёвывая, сокрушая встречные деревья и не переставая укачивать бесчувственного Рона. Основную часть своей неподъёмной ноши Уника навьючила на великана, надеясь, что у неё на глазах тот не посмеет разделываться с вещами.

Так они и шли, неспешно, преодолевая за день едва ли половину обычного дневного перехода и наводя несказанный ужас на лесных обитателей. Ромар послушно шёл, когда ему говорили идти, понуро сидел, если Уника останавливалась на днёвку, меланхолично жевал то, что йога впихивала ему в рот. За всё время он не произнёс ни единого слова и вообще мало отличался от медленно гаснущего Роника.

К концу августа странная четвёрка достигла последнего лесистого увала. Таёжные чащобы кончились, и вновь перед Уникой зазеленели просторы степи, на этот раз северной, холодной и неприветливой. Впрочем, сейчас, когда лето уже клонилось к упадку, тундростепь вошла в самую последнюю пору неудержимого и радостного цветения. Трава скрывала путников с головой, качалась, ходила волнами. Огромные мохнатые звери, какие нигде в мире больше не сохранились, паслись на невиданном травостое, запасая жир на всю морозную полугодовую ночь.

Мамонты и носороги, мускусные быки и мегацеросы – от них веяло силой, спокойствием и незыблемостью. И никто ещё не знал, что время этих гигантов сочтено. Летом со стороны нового моря тянулись туманы, и в результате июль стал не таким жарким, как в былые времена, ибо незакатное солнце всё чаще скрывалось за тучами. А не будет тепла, не станет и трав, способных прокормить лохматых гигантов. Но самое главное – в бескрайнем горьком море сдвинулись тёплые течения, отчего тундростепь, лежащая большей частью на воде, начала подтаивать. Этого не знал ещё никто, кроме провидца Баюна, да и тот вряд ли разбирался в подобных непростых вещах. Знал лишь, что эпоха больших зверей кончается.

Но покуда мир казался незыблемым, как старые мамонты, бредущие по ровной, словно лощильная доска, тундростепи. Лишь редкие островки, там, где камень выпирал на поверхность, нарушали однообразие замёрзшего моря. Удивительная вещь – далёкий северный край. Разгреби прошлогоднюю траву, копни плодородную землю, и увидишь под ней сначала смёрзшийся песок, а следом и чистый лёд. И далее – сколь ни прорубайся вглубь, ничего, кроме льда, не обрящешь. Дивная, богатая земля, и лишь одним она плоха: пройдёт время – и уйдёт земля у тебя из-под ног, растает в самом что ни на есть прямом смысле слова.

Уника долго смотрела с высоты на безлесные просторы, затем, решившись, сказала безучастному Ромару:

– Всё-таки придётся нам крюка дать. Не по-человечески было бы не предупредить здешних жителей. Ты не бойся, это ненадолго, дня четыре, пять… Вот только Турана куда денем? С собой его нельзя, там капища охотников за мамонтами, а это логово Хурака. Вон то место, отсюда с высоты видать, – Уника, сощурив глаза, всмотрелась вдаль, где непредставимая ровность застывшего океана нарушалась крошечным островком. Там сквозь ископаемый лёд прорастают скалы, расколотые нефритовой дубинкой пращура Лара. Там в начале веков был убит предвечный властелин Хадд, и теперь, так же как на дне Горького лимана, на крошечном островке творятся дела дивные и страшные, живут боги и демоны, народившиеся из осколков ледяного гиганта.

Конечно, за неисчислимые века, прошедшие после смерти Хадда, магия его остыла и отчасти рассеялась по миру, так что всякий, принесший жертву, может приблизиться к святилищу, однако приводить сюда искажённого духа было бы чистым безумием. Сцепятся друг с другом потомки предвечных властелинов – не разнимешь. Но и оставлять Турана здесь, вдвоём с шаманышем, тоже не хотелось. Потому и спрашивала Уника совета, в глубине души надеясь, что Ромар встрепенётся и скажет хоть что-то.

Ромар не ответил, продолжая тихо точить слюни.

– Эх!.. – Уника перевела взгляд на Турана. Тот старательно отгонял мошку от шаманыша, и сразу становилось ясно, что этим делом он собирается заниматься вечно и неуклонно.

– Я вижу, вам двоим и без меня хорошо. А вот проживёте ли сами четыре дня?

Туран грумкнул нутром и тоже не произнёс ничего членораздельного. По звероподобной его харе плавало выражение полного блаженства.

– Экие у меня собеседники! Ну, смотрите, завтра оставлю вас здесь одних, и чтобы с горы – ни ногой! Ребёнок хочет смотреть с высоты.

– Осилим! – рявкнул Туран, вскочив на ноги и протягивая обвисшего Роника к незакатному солнцу.

Здесь, где лик Дзара по три месяца кряду не смыкал глаз, летом не бывало ночи и потому, устроив небольшой привал, Уника с кряхтением навьючила на себя немыслимую для женщины ношу и, кивнув Ро-мару, пошла вниз. Туран, которому не было оставлено ничего, кроме припасов, видимо, даже не заметил, что хозяйка куда-то ушла. Он распевал колыбельные и время от времени, поднявшись во весь рост, поднимал Роника на вытянутых лапах, чтобы ребёнок мог посмотреть с высоты. Ромар покорно поплёлся вслед за йогой, хотя этот крюк обещал лишних четыре дня пути.

Ещё стоя на скалистой сопке, Уника заметила в розовеющей дали несколько дымов. Значит, хозяева никуда не делись, кочуют поблизости от своего святилища. Прежде такое напугало бы и заставило поскорей поворачивать в сторону, но сейчас йога искала встречи с людьми, от которых едва спаслась пятнадцать лет назад. На первом же привале она насобирала худосочных веточек кедрового стланика, карликовой берёзы и голубики, которая вымахивала здесь по пояс, разожгла костёр. Пусть люди видят, что кто-то идёт к ним, прямиком к святилищу. Конечно, хозяева не пожелают допустить кощунства, и, возможно, их с Ромаром встретят ещё на полпути. Это было бы хорошо, быстрее можно будет вернуться назад.

Однако либо не сразу суровые арии обратили внимание на сторонний дым, либо просто не поспели перехватить святотатца, но за три больших перехода Уника и слабоумный Ромар достигли скалистого островка.

Кажется, за пятнадцать лет здесь ничего не изменилось. Так же стояли на расчищенной площадке среди расколотых скал вытесанные из трёхсотлетних кедров идолы, те же дары лежали перед ними, так же лоснились жиром и кровью свирепые лики. На Унику немедля навалилось давящее чувство. Чужая могучая магия пропитывала здесь каждую пядь. В прошлый раз, когда Уника была девчонкой, ей казалось, что идолы смотрят. Теперь она понимала истинную суть происходящего, но легче от этого не становилось. Даже Ромар на минуту утратил безучастность и обеспокоенно заворочал шеей.

Уника стащила со спины мешок, быстро вытащила заранее припасённые камни – кремень, пирит, красный наждак – и разложила перед каждым идолищем, ориентируясь по росту болвана и свирепости его хари. Затем принялась смазывать губы деревянным истуканам. Большинству мазала жиром, не жертвенным, конечно, жертвенного жира достойны только изображения предков, а простым. Злобному Хураку, которого хорошо запомнила с прошлого раза, дала собственной крови, выдавив немного из проколотого пальца. Тягостное давление чуток ослабло, злые боги были довольны.

Совершив несложные жертвоприношения, Уника отошла в сторону от площадки, наломала ползучих, гнущихся к земле веток и запалила костёр. Когда огонь разгорелся, подбросила сухой травы, чтобы дым был заметнее, и принялась ждать, стараясь не думать, какой переполох вызвал её сигнал среди обитателей кочёвок.

Охотники за мамонтами появились неожиданно, Уника не заметила их приближения, хотя специально прислушивалась. Просто из-за камней выступили три десятка воинов в меховой одежде. Пятнадцать копий уставились на женщину и безумного старика, пятнадцать луков были натянуты до предела, и боевые стрелы смотрели в самую душу, так что невольный холодок полз по спине.

– Мы пришли с миром, – произнесла Уника давно заготовленную фразу.

Больше на этом языке она не могла сказать ничего, дальше пришлось бы говорить на языке сынов медведя, которые частенько выходили к границам мёрзлой степи, чтобы торговать со свирепыми северными жителями.

В ответ старший из охотников произнёс длинную тираду. При этом он жутко гримасничал, видимо, стараясь устрашить дерзкую, и поминутно указывал свободной от копья рукой в сторону святилища.

«Как всё-таки похожи люди, – подумала Уника. – Можно не знать ни единого слова, но понять, о чём он сейчас говорит: вы вторглись, вы осквернили, вы умрёте, вы будете умирать долго и в мучениях…»

– Мы пришли из степей по ту сторону бескрайнего леса, – произнесла Уника на языке детей медведя. – Когда-то мы двое уже бывали здесь, и тогда ваши отцы отнеслись к нам по-человечески. Сейчас мы пришли, чтобы предупредить вас о большой беде. С востока на земли людей идут неведомые чужинцы, оборотни, мэнки. Беда тому, кого они захватят врасплох.

Вождь прервал свой монолог, прислушиваясь и, вероятно, понимая, что говорит Уника. Затем он презрительно сморщился и ответил на том же наречии:

– Ты зря пугаешь нас оборотнями, женщина! Мы воюем с их мерзким племенем уже год. Мы разбили их и изгнали в таёжные болота. Оборотни дрожат, когда слышат грозную поступь ариев!

«Врет, – понимающе подумала Уника. – На самом деле ему просто очень хочется, чтобы так было. Одно ясно – мэнки уже побывали и тут, так что наше предупреждение запоздало. Но всё-таки мэнкам победить тоже не удалось, иначе здесь сейчас стояли бы не люди, а гривастые марники. Вот только, он сказал, что война длится уже год… интересно, правда ли это? Почему же они в таком случае не предупредили всех соседей? Тогда, глядишь, и медведям пришлось бы легче, и лишаков не взяли бы обманом… Плохо, когда среди людей нет согласия».

– Я рада, что могучий народ охотников за мохнатыми мамонтами сумел справиться с бедой без нашей помощи. – Уника наклонила непокрытую голову. – В таком случае позвольте нам уйти. Через полтора дня мы покинем страну высокой травы и уйдём на закат.

– Вы покинете страну высокой травы через полтора часа, – с усмешкой возразил рыжебородый воин, – и действительно отправитесь в закатные земли, где живут мёртвые. Боги давно не вкушали человеческой крови. Жертва принесёт нам удачу в битвах.

– Ваши боги и сейчас, и шестнадцать лет назад принимали иные дары и были к нам благосклонны. Только один из ваших богов хочет человеческой крови, но зачем слушать людоеда?

– Похоже, ты решила поучать не только людей, но и богов… – Рыжебородый презрительно сплюнул, затем вдруг спросил, ткнув пальцем в улыбающегося Ромара: – Почему он ничего не говорит?

– Он слишком стар, чтобы разговаривать. Тело его пережило душу, которая давно уже говорит на совете предков. Спроси тех, кто помнит – этот человек был древним старцем ещё в наш прошлый приход сюда.

– Ты хочешь сказать, что это тот самый безрукий колдун, которого неосторожно отпустили наши отцы?..

– А я – та самая молодая женщина, что была тогда с ним, – согласилась Уника. – Только я с тех пор состарилась, а он впал в детство.

– Тогда вы тем более не уйдёте отсюда живыми! – постановил вождь. – Отпустить вас тогда было великой ошибкой. Боги были очень разгневаны, и многие беды обрушились на народ. Мы не повторим ошибки отцов. Связать их! – приказал он своим воинам.

Двое мужчин заломили Унике локти и связали за спиной сыромятным ремнём, ещё двое сбили на землю безразличного ко всему Ромара и остановились в недоумении, не зная, как связывать безрукого старика.

– Да, вы действительно храбры, когда надо биться с немощными! – Уника вскинула голову и рассмеялась, глядя в разъярённое лицо рыжебородого. – Если бы среди мэнков были только женщины и калеки, ты бы давно победил!

– За каждое своё слово ты заплатишь каплей крови… – прошипел рыжебородый. – Ты испытаешь все мучения, о которых рассказывают старики, и ещё много иных, которые придумаю я сам. Боги будут довольны своим народом!

«Ещё бы!.. – вдруг поняла Уника. – Ведь вскоре после того, как мы побывали здесь, погиб один из предвечных властелинов! Неудивительно, что все магические существа, сколько их есть на свете, взъярились и явили людям свой гнев».

– Да, ты вполне можешь зарезать меня перед своими идолами, – произнесла она вслух, – но боюсь, что твоим богам окажется не по душе такая жертва. Мой тебе совет, о победитель женщин и стариков, – прежде чем доставать жертвенные ножи, позови понимающих людей. Или мэнки уже не оставили у вас ни одного колдуна, истребив всех до единого? Тогда и впрямь больше вам не на что рассчитывать, кроме как на человеческие жертвоприношения.

Теперь она могла не выбирать выражений и говорить всё, что теснилось на душе. В любом случае это уже никак не сможет повлиять на её судьбу и на судьбу Ромара.

Рыжебородый потемнел лицом, но с бабой свариться не стал, порешив в душе, что за всё отквитается, когда дерзкая будет распялена на алтаре. А покуда хозяева бодро распотрошили два заплечных мешка, небрежно отпихнув в сторону дорожные пожитки и скудные харчи. При виде амулетов и гадальных костей мужчины брезгливо отстранились, но трогать или ломать не стали. Рыжебородый что-то коротко приказал, и укладка с волшебными вещицами была отставлена в сторону.

«Колдуну хочет показать, – догадалась йога. – Ну, пусть покажет, поглядим, каков у них колдун. В прошлый раз у них волхвов было чуть не полдюжины. Вот только мэнки ведунов в первую руку уничтожают. Как бы не осталось капище свирепых богов без служителей…»

Зато при виде мехов и набора камней глаза грабителей разгорелись. Редкостные были меха, взятые Уникой из лесной избушки, чтобы Ромару в его заточении было тепло и уютно. А уж о камнях и говорить нечего: на севере толкового камня не сыскать, тут земные кости гранитом сложены, а Уника приволокла в дар охотникам за мамонтами лучший кремень, пиритовые кресала, удобно обкатанные по руке, мелкопесчанистый наждак, что ломают в опасных местах неподалёку от Горького лимана. Проходя через десятки рук, дорожали эти вещи безмерно, и многое отдали бы суровые северные воины за такие богатства. А тут сокровища сами в руки явились.

Уника молчала, с презрением глядя на ликование мародёров. Её последнее слово ещё не сказано.

Между тем подготовка к жертвоприношению шла полным ходом. Унику и Ромара приволокли на площадку к идолам, разожгли костры. Рыжебородый командир кричал что-то и то и дело поднимался на площадку, вырубленную на вершине одной из скал, откуда оглядывал окрестности. Судя по всему, среди тех, кто схватил путешественников, действительно не было ни одного волшебника, и воины ожидали прихода жрецов. Наконец раздались ликующие крики, и в святилище в окружении новой группы мужчин появились двое жрецов. Один был стар, борода и волосы искрились цветами зимней тундры. Второй – гораздо моложе, его худое лицо нервно кривилось при каждом слове.

Молодой быстро подошёл к Унике, коротко глянул, отшатнулся. Затем быстро спросил что-то у вождя. Тот прогудел ответ. Молодой подошёл к старику, осторожно перебиравшему вещи из Униковой укладки, коротко переговорил с ним. Судя по всему, именно молодой маг был главным в этой паре. Старец отвечал, показывая что-то руками.

Молодой жрец вернулся к Унике, вновь остро взглянул ей в лицо.

– Ты кто? – спросил он на языке медведей.

– Возможно, ты слышал обо мне. Медведи называют меня «Колдунья, живущая в доме на столбах».

– Да, я слышал о тебе. Но зачем ты сюда пришла?

– Разве твой человек не передал тебе мои слова?

– Я тебе не верю. Ты знаешь, что было, когда отцы отпустили тебя и безрукого колдуна?

– Тогда было худо не только вам. Если ты поднимаешься в мир незримых духов, то должен знать, что они до сих пор не угомонились после гибели владыки вод. Так при чём здесь двое немощных путников?

– Я не мудрец, проникающий мыслью в суть вещей. Я вижу только то, что я вижу. Поэтому вы не уйдёте отсюда, а будете отданы богам, вкушающим кровь.

– Хорошо, человеколюбивый колдун… – Уника ослепительно улыбнулась, как умела она улыбаться в далёкой юности. – Тогда подойди к этому старику, загляни в его глаза и постарайся увидеть хоть что-нибудь. А потом загляни в мою душу и узнай, кто ожидает меня неподалёку отсюда. Ты можешь убить меня, но что ты будешь делать с новым богом, который поселится совсем рядом? Вряд ли он поладит с вашими богами. Не знаю, кто победит в этой войне, но твоё племя проиграет обязательно. Смелее, колдун! Или ты не умеешь делать таких простых вещей?

Жрец шагнул к Ромару, заглянул в глубь отрешённых глаз и отшатнулся.

– Это не человек! – закричал он. – Это мертвец, которого ведёт сила Западных гор. Будь ты проклята, зачем ты приволокла его сюда?

– Это ещё не всё. – Уника тряхнула волосами и засмеялась. – Ведь ты ещё не смотрел в мою душу. Загляни, не бойся. Я не причиню тебе никакого вреда. Ведь если я убью тебя сейчас, то кто прикажет этим людям развязать меня?

На этот раз колдун смотрел долго и внимательно. Потом хрипло спросил:

– Что тебе нужно от нас, ведьма?

– Я действительно всего лишь пришла предупредить вас о нашествии мэнков. Мы послали гонцов даже к тем племенам, с которыми у нас нет мира. Если люди не будут держаться вместе, хохлатые чужин-цы истребят нас, точно так же, как люди избивали до этого иные, нечеловеческие народы. Так что мне и в самом деле ничего не было нужно. А сейчас, конечно, я хочу, чтобы мне вернули мои вещи, все до последнего лоскутка. Еду, одежду, оружие, инструмент и камни – я помню всё, что у меня было отнято. И скажи этому седому болвану, который оказался настолько слаб, что даже мэнки побрезговали убить его, чтобы он не смел рыться в моих оберегах.

Шаман вскочил, размахивая руками, закричал что-то рыжебородому вождю. Некоторое время они орали друг на друга, причём шаман постоянно указывал то на Унику, то на Ромара, то на далёкую полоску гор, синевших у окоёма. Вождь тряс головой, скалил зубы и, очевидно, обращался прямиком к богам, которым успел пообещать знатную жертву. В конце концов колдун указал на камни, положенные у основания каждого идола, после чего вождь сник и, махнув рукой, начал отдавать распоряжения. Унику развязали, затем хмурые северяне принесли обратно отнятое, которое так было пришлось им ко двору.

Исполненная негодования, оскорблённая Уника и впрямь проверила сохранность каждой вещи, после чего упаковала два мешка, которые стали легче лишь на десяток камней, принесённых в жертву недобрым потомкам ледяного властелина Хадда.

– Мой спутник не может идти быстро, – сказала она вместо прощания, – поэтому мы будем ещё два дня идти по вашей земле. Придётся вам потерпеть незваных гостей.

– Главное, нигде не задерживайтесь и никогда больше не приходите сюда, – ответил радушный хозяин.

– Только не вздумайте идти за мной в горы. Демону это очень не понравится, – в тон всему разговору заключила йога.

Два дня, как и было обещано молодому колдуну, Уника с полусонным Ромаром пробиралась отцветавшей тундростепью. На стоянке она, не скрываясь, жгла костёр, а отряд охотников за мамонтами, втихую следовавший по их следам, колотил зубами от холода, потому что в северном краю стали обозначаться первые, ещё короткие, но студёные ночи, и к утру метёлки травы по-осеннему украсились инеем. Дома о таком ещё и слыхом не слыхивали, но тут места суровые, зима ложится в начале осени, а заморозки начинаются в тот день, когда солнце впервые коснётся горизонта.

Ночь Уника, не опасаясь ни зверей, ни потусторонних сил, сладко проспала под бдительной охраной соглядатаев; с паршивой овцы – хоть шерсти клок. К вечеру следующего дня горы, обозначавшие начало лесного края, уже не просто замаячили на горизонте, а надвинулись совсем близко, и дознатчики молодого колдуна отстали, сочтя за благо последовать совету и не маячить на глазах алчущего демона.

Последние поприща Уника торопилась изо всех сил, однако на стоянке всё оказалось на диво спокойно, лишь сосняк немного поломан – Туран, растерявшийся от безнадзорности и древесного изобилия, выбирал себе дубину по руке. Роник, впрочем, был покормлен, о чём свидетельствовала полуразжёванная туша молодого изюбра.

Первым делом Уника стащила с уставшей спины неподъёмный мешок и ополовинила вес, избавившись от всех поделочных камней, которые с таким трудом пёрла в подарок охотникам за мамонтами, а потом, из одной только злости, не желая оставлять сокровища недостойным, волокла назад. Конечно, она ничего не выкинула, а закопала в неприветливую землю, отметив в памяти место, где лежит клад. Принесённые в такую даль, камни и впрямь поднялись в цене и, кто знает, может, ещё пригодятся в дальнейшем. Затем неутомимая йога собралась и, переложив большую часть веса на покорные плечи искажённого духа, отправилась в путь. На волнующиеся разливы северной степи она не оглянулась – не хотелось вспоминать собственные ошибки и глупость. Вздумала дура-баба о чужаках заботиться! Прежние йогини её не поняли бы.

– Куда мы идём? – спрашивал Рон. – Ведь мы давно заблудились, и никто нас не найдёт. Или у тебя есть тут дом, нора какая-нибудь? Я всё равно пойду с тобой, только ты ответь.

Но волосатый мокрый червяк лишь грумкал раскатисто и продолжал теребить Рона, уводя его в обход пылающих зелёным огнём озёр, по хрусткой неприветливой земле, куда-то в неизведанные края, быть может, навстречу чему-то вовсе небывалому.

Так они шли неделю, тысячу лет, а быть может, и целую минуту. И наконец Роник увидел перед собой человека. Тот сидел на земле, обхватив руками голову, и, казалось, спал. Роник попытался броситься к человеку, крикнуть, но крика не получилось. Человек опустил руки, слепо взглянул на шаманыша и ничего не сказал. Человек этот был знаком Рону, знаком чрезвычайно, должно быть, в прошлой жизни они провели рядом немало времени, но теперь шаманыш не мог признать, с кем свела его судьба, принявшая облик мохнатого мокрого червяка.

– Ты не хочешь со мной разговаривать? – спросил Рон. – Или не можешь? Тогда давай просто сидеть рядом. А если ты пойдёшь куда-нибудь, то я пойду за тобой.

Сидящий не ответил. Он вновь опустил голову и обхватил её руками.

– Ну и ладно, – сказал Рон. – Во всяком случае, здесь сквозь нас ничто не прорастает.

Он уселся рядом с молчаливым соседом и тоже обхватил голову руками. Червячок завозился на плече, щекоча ухо облитыми слизью волосинками, довольно заурчал, загрумкал и, наконец, затих.

Северные горы, Закатные горы, Полуночные горы, Зачарованный хребет – как только не называли эти места разные племена и народы. Но все сходились в одном – недоброе это место, исполненное неведомой магии и неприветливое к людям, вздумавшим не то чтобы основаться там на житьё, но и просто пройти мимо. Рассказывали, будто есть в тех краях хозяин – человек или подземное чудовище, который усыпляет всякого, вздумавшего приблизиться ко входу в подгорный вертеп. А уж что случается в лесу с некстати уснувшими – о том знают растасканные лисами кости.

Из живых людей лишь Уника и Ромар во время давнего путешествия сумели пройти в самое сердце Зачарованного хребта и встретиться с его хозяином.

Но ни старик, ни женщина словом не обмолвились, что северный маг не человек, не демон и даже не чужинец, а самый непримиримый враг рода людского – карлик, из тех, что сродни ночным лемурам и ничего общего не имеют ни с людьми, ни с чужинцами. Лишь перед уходом в последний путь Уника и Ромар рассказали всё Калюте, рассудив, что шаман должен знать такие вещи.

И вот теперь Уника вторично ступила на запретные земли. На этот раз она не ожидала ничего дурного, поскольку Баюн ведал, кто она такая и зачем идёт. День за днём небывалая четвёрка ползла среди покрытых дремучим лесом сопок. Добычливый Туран через день приносил на обед какого-нибудь зверя, чьим мясом можно было бы накормить целое селение. Кое-что Уника брала с собой, остальное оставляла на поживу волкам. Благодарные волки толпой сопровождали путешественников, и окажись в этих краях знающие люди из рода большого лосося, редкостный волчий жир у них не переводился бы.

Лето давно кончилось, трава пожухла, палый лист устилал землю, но погода продолжала стоять на редкость тёплая, какой в эту пору она и на берегах Великой не всякий год бывает. Не верилось, что дома уже собран урожай и люди празднуют дожинки.

И вот наконец ведьминским чутьём Уника почувствовала, что они пересекли круг, очерченный охранной магией Баюна. За вечерним гаданием йога попыталась позвать хозяина, предупредить, что Ромар, которому отныне предстояло жить в пещере вместе с остальными пережившими себя великими магами, уже пришел и его осталось лишь встретить. Слышал ли её призыв Баюн, Уника не знала, во всяком случае, коротышка никак не дал о себе знать.

«Да уж не умер ли он? – с тревогой подумала Уника. – Хотя колдун из капища полуночных богов почуял силу, которая двигала Ромаром… Ох, неладно все это…»

Ещё день Уника вела своих спутников по зачарованному лесу. Когда-то именно здесь они с Ромаром свалились, не выдержав могучей волшбы Баюна, не желавшего, чтобы живые люди подходили к его логову, однако теперь Уника миновала роковой рубеж безо всяких последствий. Это было странно: если древний маг ждёт их и позволяет пройти, то почему не даёт о себе знать?

За прошедшие годы поляны вокруг пещеры успели зарасти частым березнячком, зато в других местах лес повалился от зимних ветров или выгорел, так что места было не узнать. Уника шла, доверяя чутью, а не старой памяти, и, действительно, покружив по лесу с полдня, отыскала ту скалистую горушку, у подножия которой начинался тёмный лаз, ведущий в пещеру волшебника.

Однако и здесь Баюна не оказалось. Отцветшая трава торчала сухими метёлками, лист, опавший с пожелтевших берёз, лежал нетронутым ковром, ещё не прибитым осенними дождями.

Оставив Ромара, Турана и Роника под взаимным присмотром, Уника полезла в тёмную нору. Извилистый ход понемногу расширился. Вскоре можно стало выпрямиться в рост, потом впереди забрезжил перламутровый свет, и Уника очутилась в большом зале на берегу подземного озера. Здесь и впрямь ничто не изменилось. Так же лунно светилась вода, мерцал мелкий песочек. И точно так же, как и полжизни назад, молчаливые фигуры былых магов бродили по песку, сидели и лежали на песке. Ни один из них не удивился и не встревожился при виде Уники. Их уже ничто не могло удивить или встревожить. Эти люди, чужинцы и нелюди давно пережили себя самих, свой разум и желания, а иные – и свои народы. Уника медленно обошла пещеру, останавливаясь перед каждым из магов, заглядывая в погасшие морщинистые лица.

Вот двое диатритов, должно быть, кто-то из них был тем колдуном, что в незапамятные времена сумел заключить вечный союз с хищными птицами. Это из-за него всё Повеличье от границ леса и до самого устья было залито кровью. А теперь он сидит, трёт личико худенькой лапкой, и его не отличить от маленькой больной обезьянки.

Неподалёку, привычно опустив ноги в холодную воду озера, скорчился трупоед – теперь Уника с лёгкостью выделила его среди остальных. Если это тот самый волшебник, который подарил соплеменникам умение зачаровывать и посылать на врагов диких зверей, значит, на его совести то, что у Ромара нет рук. Из-за его колдовства, продлившегося тысячи лет, гибли сотни и сотни людей. И, однако, не помогло его гадкое искусство, последний пожиратель падали ушёл к небесной реке, и отныне одни цапли бродят по речным отмелям.

Горный великан… что она знает об этих существах? Только одно – если в округе есть хоть одна этакая тварь, то овец на пастбища выгонять нельзя. Никакие волки не наносят пастухам такого урона, как горные великаны. Но ведь волк – это просто зверь, а горный великан – почти человек, чужинец, именно поэтому особо ненавистный людям. За какие злодейские дела он очутился здесь – остаётся только догадываться.

Ещё возле одного чужинца Уника задержалась надолго. Она не сразу могла понять, что это за существо. То, что не настоящий человек, – ясно. И уж, конечно, не карлик. Ростом неведомый колдун лишь немного уступал горному великану и был почти так же лохмат. Даже сейчас его согбенная фигура поражала нечеловеческой мощью, и странно было видеть на лице не зверский оскал, а усталое безразличие, точно такое же, как и у всех, кто был собран здесь волей Баюна. Уника долго вглядывалась в его морщины, прежде чем поняла, кто это такой. Перед колдуньей, сжавшись в комок и слепо глядя внутрь себя, сидел не человек и не чужинец, а мангас. Страшный ублюдок, бесполая помесь двух близких, но чуждых друг другу родов. У животных тоже случается такое, бывает, что онагр покроет кобылицу или жеребец вскочит на самку тарпана. Тогда в табуне появляется мул или лошак – зверь сильный, но неспособный иметь потомство и потому бессмысленный и ненужный ни лошадям, ни ослам. Куда страшней, если такое происходит с людьми. Тогда рождается мангас – существо вне морали, но зато наделённое сверхчеловеческой мощью. Беда, если такое чудовище окажется к тому же не чуждым магии, уж это йога знала слишком хорошо. Её Таши, – не сын, а муж – Таши Лучник жизнью заплатил, чтобы спасти мир от бесчеловечных игр такого исчадья. А тут древний мангас тихо тлеет в подземном гроте вместе с великими колдунами минувших лет. Должно быть, он жил среди согнутых и казался им настоящим богом. Не тогда ли согнутые принялись воровать детей у человеческих племён, поклоняясь рождающимся ублюдкам со всей страстью дикой души и надеясь, что явится второй бог, который спасёт их от наступающих людей. Вот откуда идёт зло!

Рядом лежит на песке чёрный от старости чистокровный согнутый. Возможно, это тот колдун, что научил своих родичей страшному колдовскому хороводу. Стоило людям приблизиться к поганым стойбищам, как их встречали летящие валуны и брёвна, которые было бы не под силу поднять никакому мангасу. Немногим удавалось уцелеть после такого удара, и вместо победы люди уходили побитыми. Будь ты проклят, защитник поганых тварей!

Особо долго стояла Уника перед колдунами мэнков. В пещере их было четверо. Трясущиеся головы, седые остатки вылезшей гривы на шее и вдоль спины. Беззубые ввалившиеся рты кривились презрительными загогулинами и не казались особо большими. Кем были при жизни эти дряхлые старики, какие дела творили – знает один хозяин пещеры. Но можно и не загадывать, и без того ясно, что именно эти четверо подготовили нынешнее процветание существ, которым лучше было бы вовсе не появляться на свет. Нашествие и великая беда человеческому роду – это их рук дело.

И тут же, вместе и вперемешку с чужинцами лежат, сидят или бесцельно бродят люди. Их тоже оказалось четверо, а если считать Ромара, которому отныне предстояло существовать здесь, то и пятеро. Ошибся учитель, когда говорил, что бессмертных магов среди мэнков больше, чем среди людей. Людей больше. Люди сильней, они победят в начавшейся войне!

Уника подошла к заклинателю раковин, ставшему легендой ещё в те времена, когда Ромар был молод, провела кончиками пальцев по серому плечу.

– Здравствуй, Джуджи. Привет тебе от твоих соплеменников. Мы редко видимся с ними, но никогда не воевали, а во мне есть малая капля алой крови чернокожих людей. Так что, возможно, мы с тобой родственники. А одна из раковин, заговорённых тобой, великая раковина, носящая твоё имя, до сих пор висит возле столпа предков в Большом селении. Она кричит, если враг ступил на земли рода. К сожалению, последнее время она кричит слишком часто.

Негр не ответил, продолжая монотонно раскачиваться.

– Где же ваш хозяин? – спросила Уника у молчаливой пещеры. – Куда он запропал?

Никто не ответил и даже не поднял головы в ответ на звуки человеческой речи.

– Да вас хоть когда кормили в последний раз?.. Худые лица, впалые животы, рёбра, выпирающие наружу. Живых мертвецов можно было морить голодом или кормить на убой, они всё равно остались бы такими, да и не стали бы они есть сверх необходимого. Ни обрывка шкуры на иссохших телах, хотя большинство здесь собравшихся привыкло ходить одетыми. Как тут определишь, когда в последний раз появлялся в пещере маленький деловитый Баюн? Само время остановилось в этой пещере.

Уника вздохнула и пошла к выходу из чудесного грота.

Спутники ожидали Унику там же, где она оставила их. Ромар сидел, похожий на полупустой мешок. В нём не было и следа той силы, что три недели назад так напугала жреца в капище северных богов. Если бы сейчас оставить его в покое, он так и сидел бы на поляне, хотя до цели оставалось каких-то полсотни шагов. Туран за это время успел пришибить косулю и теперь старательно нажёвывал сырое мясо, собираясь кормить Роника.

– Погоди, – сказала Уника. – Люди едят жареное, и пока я здесь, мы будем жарить мясо.

– Кушать жареное!.. – плотоядно рыкнул Туран и помчал в лес. Через минуту оттуда донёсся треск и хруст – демон ломал вековые деревья, чтобы развести костерок.

Дров Уника набрала сама, сама как следует освежевала разодранную косулю, зажарила в углях мясо, накормила Роника и Ромара.

Баюн не показывался.

– Что же делать? – спросила ведунья, обращаясь отчего-то к искажённому духу. – Пора спускаться в пещеру, а хозяина нет. Да и ты, поди, туда не пролезешь.

– Осилим! – возразил Туран и сунул башку в тёмный лаз.

Пещера в своей узкой части была заведомо мала звероподобному гиганту, однако Туран словно просочился сквозь узкое отверстие и во всей красе явился в пещере. Лишь дубину он не смог протащить, её пришлось оставить снаружи.

Появление чудовища ничуть не возмутило покой обитателей склепа. Люди и нелюди продолжали свои бесцельные дела.

– Смотри, не вздумай никого тронуть! – предупредила Уника, хотя и без того знала, что бывший безумец ни при каких обстоятельствах не сможет обидеть никого из безумных обитателей пещеры.

Уника в несколько ходок перетащила в пещеру принесённые с собой вещи, устроила Ромару и Ронику удобные постели, перенесла в пещеру бесчувственного мальчика и привела вялого, безразличного ко всему на свете Ромара. Устроила их на пышных подстилках из лучших мехов, какие только бывали в руках людей, затем вновь поднялась наверх, чтобы принести мясо, вторая часть которого пеклась на сизых от пепла углях.

Когда Уника, волоча за собой пол козлиной туши, появилась возле подземного озера, она увидела, что Ромар покинул пышный одр и, волоча ноги, идёт к воде. Он опустился на колени, напился впервые сам за три с лишним месяца.

– Вот видишь, – сказала Уника, – тебе уже лучше. Глядишь, и память потихоньку вернётся.

Ромар, не оглянувшись на звук голоса, прошёл по пещере, присел рядом с горным великаном и ткнулся лбом в мохнатое плечо. Чужинец залопотал что-то, размахивая мосластыми ручищами, а Ромар чуть отстранился, глядя на своего соседа, и вдруг улыбнулся в ответ, блеснув одиноким, случайно уцелевшим зубом.

«Тоже, нашёл собеседника…» – с неожиданной горечью подумала Уника. Она вдруг поняла, что ей было бы гораздо приятнее, если бы Ромар подсел к Джуджи или ещё к кому-либо из людей. А о чём говорить с тем, чьих родичей убивал при всякой встрече? Хотя Ромар всегда был странным человеком, он и язык согнутых знал – где только выучился?

Сглотнув обидный комок, женщина принялась резать на части принесённое мясо. Выдала по изрядному ломтю серокожему Джуджи и трём остальным людям, не глядя сунула кусок горному великану, тру-поеду, от которого и сейчас несло какой-то тухлятиной, ещё какому-то чужинцу, которого йога и признать не умела. Потом остановилась… Не поворачивалась рука кормить остальных. Живо вспомнился брат старого вождя, простодушный богатырь Туна, убитый бревном, что поднял со дна Великой ужасный хоровод согнутых. Вспомнился клёкот диатрим, визг карликов, бегущие люди и кровь, кровь… И мёртвый Таши, неразжимаемой хваткой вцепившийся в горло лесному мангасу. В единое мгновение промелькнуло всё, что случилось за последние полгода – вырезанные племена, потерявшие разум люди, служащие своим злейшим врагам, чужинцы, топчущие поля, подступившие к самой городьбе…

– Сволочи!.. – прорыдала Уника. – Дряни!.. Если бы убить вас – и всё, что вы сделали, сгинуло бы, как бы я вас сейчас убивала!..

Чужинцы и нелюди продолжали размеренно заниматься своими делами, никто из них не смотрел на кричащую женщину, ничего не просил, не ждал, не боялся. Глаза оставались тусклыми.

– Мразь! Нате, жрите!.. – Уника, не в силах отдать пищу в руки, швырнула нарезанные куски на землю. Один из мэнков поднял извалянное в песке мясо и принялся мять кусок беззубыми деснами.

Чуть в стороне Уника заметила ещё одну скорчившуюся фигурку, которую почему-то раньше обошла вниманием. Женщина оторвала от полутуши новый кусок, подошла к обделённому, протянула:

– На вот и тебе, пожуй, если умеешь. Карлик поднял голову. Круглые кошачьи глаза уставились на йогу.

– Здравствуй, девочка, – прозвучали в голове чужие слова.

– Баюн! – ахнула Уника. – Где ж ты был, почему сразу не объявился?!

– Посмотреть хотел, как ты тут хозяйничать станешь.

– Вот как? – Уника опустилась на песок, сгорбилась, сразу став похожей на слабоумных мудрецов, окружавших её.

Баюн, не похожий не только на человека, но и на карликов, более всего напоминающий огромного, вставшего на дыбки кота, приблизился к йоге, мягко положил ей руку на плечо.

– Трудно тебе. Не женское это дело – судьбы мира менять. Женщине сберегать пристало, а не уничтожать. Да и человеческого в тебе слишком много. Чтобы выдержать в этих стенах, надо душой понять, что главное не семья, не род и даже не все люди, сколько их есть на свете. Главное – это жизнь, а жизни достойны все. К сожалению, всё живое должно умереть – мужчины и женщины, семьи и племена. Вот ведь беда какая… Когда-нибудь весь род людской сгинет, к этому тоже надо быть готовым. К сожалению, я один понял эту простую истину, а все великие мудрецы не сумели принять её сердцем, и ты видишь, что с ними случилось. Их уже не за что ненавидеть. Здесь даже не память, в этой пещере остались одни тела, а что такое тело? Тело без души не значит уже ничего. Недаром колдун ариев назвал твоего учителя мертвецом.

– Так ты не сердишься? – глухо спросила йога.

– Нет. Ты сделала больше, чем может человек. Ты кинула кусок мэнку. Ты молодец, девочка, переступить через свою природу дано немногим.

– Я принесла к тебе умирающего ребёнка, – тихо произнесла Уника.

– Знаю. Пока он дышит, он останется здесь.

– …и привела демона, порождение погибшего Кюлькаса…

– Пусть. Мне будет несложно с ним управиться, и он не сможет принести здесь много вреда.

Во время разговора Баюн оставался безгласен, слова, которые он произносил, звучали прямо в голове, под черепом. Уника не знала, что это – чудесная способность великого чародея, или все сгинувшие соплеменники кошкоподобного чужинца всегда разговаривали таким образом. Уника просто принимала как данность, что слышит ответ, хотя вслух не сказано ни единого слова. Сама она привычно произносила слова, хотя и сознавала, что это вовсе не обязательно, – Баюн всё равно не понимает звуков, а слышит мысль. Человеку, привыкшему кривить душой и лукавить, было бы невозможно разговаривать таким образом, но Уника и не собиралась ничего скрывать. Всё равно Баюн либо поможет ей и всем людям, либо откажется. И, судя по тому, что хозяин при встрече пустился в размышления, помогать он не станет. И всё же Уника сказала:

– Я хотела бы поговорить с тобой о будущем всех людей. Баюн, нам нужна твоя помощь.

Баюн долго молчал, вся фигура его обвисла, руки безвольно опустились, лишь уши сторожко стояли двумя треугольничками. Потом он поднял голову, узкие зрачки расширились, остановившись на Унике.

– Туг трудно говорить о таких вещах. Это место слишком похоже на могилу. А наверху сейчас полдень, самые последние тёплые дни. Завтра или послезавтра начнутся дожди, ещё через пару недель ляжет снег, и весь мир станет похож на могилу. Пойдём, посидим на солнышке.

«Уводит разговор, – с горечью подумала йога, – не хочет говорить о самом главном».

– Я не хочу говорить об этом здесь, – ответил чародей на невысказанные сетования.

Он поднялся неожиданно мягко и плавно для своей мешковатой фигуры и, не оглядываясь, засеменил к выходу из пещеры. Уника шла за ним, ни на что особо не надеясь.

Наверху и впрямь было почти лето. Ромашки, горький тысячелистник и красновато-сиреневый клевер упрямо цвели, не желая верить, что завтра ударят морозы и семенам не суждено будет созреть. Дрозды, сбившись в стайки, облетали рябину, присматривая те деревца, на которые прежде всего надо будет налететь после первых морозов, когда оранжевые кисти наполнятся сладостью. Такое время, такая погода располагают к неспешному отдыху после всех летних трудов. Закрома полны, родичи здоровы, и во всей поднебесной мир и благолепие. Будь так, как славно отдыхалось бы на этой полянке!

Баюн расслабленно опустился на землю, сорвал сухую травинку, принялся покусывать её, совершенно как человек, устроившийся бездельно поваляться на лужайке. Уника терпеливо ждала.

– Когда-то, давным-давно, – монотонно начал Баюн, – я не сумел до конца отдать себя родовичам, как то сделали все те, кто ныне сидит в моей пещере. Да, не сумел. Если хочешь, то можешь считать, что я испугался. Но я уже тогда был достаточно стар, чтобы не бояться смерти. Просто я не смог понять, почему я должен гибнуть ради глупых, жадных и суетливых своих соплеменников. А ведь они были ничем не хуже согнутых, диатритов, людей или мэнков. Но они были слабже и, к своему несчастью, жили в тех же местах, что и мэнки.

– Баюн! – вскрикнула Уника. – Но ведь сейчас у тебя появляется возможность расквитаться с теми, кто убил твоих родичей! Неужели ты останешься в стороне?

– Я понимаю, что можно защищать живых, но чего ради мстить за мёртвых? Ведь им это уже всё равно. А что касается помощи, то подумай, чего ради я, отказавшийся когда-то помогать своим родичам, должен ввязываться в чужую войну? За все эти годы я ни разу не воевал. Я даже не убил своими руками никого, кто из бездельного любопытства пытался пробраться в мою пещеру. Так чего ради я должен ввязываться в войну сейчас?

– Баюн, ты ли это?.. – воскликнула Уника. – Сколько раз кряду повторил ты сейчас свои торгашеские слова? Ты делаешь только ради чего-то? Так что тебе надо? Полпуда киновари?., мускус?., бобровая струя?..

– Всё это мне не нужно, – промолвил Баюн, почему-то согласно качнув головой. – Я давно научился колдовать без помощи таких редкостей, а больше они ни для чего пригодиться не могут. Мне нужна веская причина, идея, ради которой я мог бы пренебречь своими правилами.

– По-твоему, причина, из-за которой я пришла к тебе, недостаточно веская? Ведь речь идёт не только о роде зубра, но и о всех людях, сколько их есть на свете.

– Поэтому ты предлагаешь мне уничтожить всех мэнков, сколько их есть на свете? Я не стану говорить, что у меня попросту не хватит на это сил, но объясни мне, зачем нужно стремиться уничтожать кого бы то ни было? Скажи, чем мэнки хуже людей? Они так же сеют хлеб, пусть не ячмень, а какие-то другие злаки, но они это делают. У них такие же стада, что и у вас. Они так же любят своих детей и мечтают о спокойной и сытой жизни для них. Что они сделали такого, чтобы лишить их права на ту жизнь, к которой они стремятся?

– Как что?! – Уника задохнулась от негодования. – Они пришли на нашу землю, они убивают людей! Целые племена уже сгинули со света!

– А если бы случилось наоборот? – безучастно спросил Баюн. – Если бы люди первыми обнаружили селения мэнков, как бы они поступили? Или ты думаешь, люди оставили бы мэнков в покое? Скажи, вы оставили в покое диатритов? А ведь они уже лет десять не высовываются из своих солончаков. Вы пощадили трупоедов, согнутых, горных великанов? Почему же вы ждёте, что кто-то должен пощадить вас? Неужели ты, сложись всё иначе, пришла бы сюда и стала просить у меня защиты для мэнков? Нет, ты бы считала, что всё происходит правильно, как и должно быть. В самом крайнем случае ты взгрустнула бы над могилой последнего мэнка, погибшего ради блага людей. Вы ни для кого не делаете исключений, так не ждите, что к вам будут относиться по-доброму.

– Мы стараемся не воевать с настоящими людьми, – пробормотала йога.

– А они не воюют с настоящими мэнками, – возразил коротышка. – Вернее, воюют, но куда реже, чем вы. И уже за одно это они достойны жизни.

– Они воруют души! – Казалось, Уника нашла главный довод. – Конечно, люди сражаются с чужинцами и убивают их, но они никогда не касались их душ! Враг всегда был врагом, его уничтожали, но не заставляли воевать вместо себя против собственных соплеменников! Должен же быть тот предел, за которым мерзость становится невыносимой!

– Возможно, вы не поступаете так просто потому, что не владеете подобной магией, – задумчиво промыслил Баюн, – хотя в таких делах трудно что-то утверждать. Но вспомни, ведь ты не затруднилась смотреть глазами удавленного тобой мэнка. А это ничем не лучше, чем своровать его душу. А ещё вспомни последнего из трупоедов.

– Это были не люди! – хрипло сказала колдунья.

– Мэнки тоже стараются не применять такого колдовства против тех, кого они считают своими. А люди для мэнков такие же чужинцы, как и мэнки для людей. Ну где же разница между вами? Почему мне следует вмешиваться в эту войну? Только потому, что ты пришла сюда и говоришь со мной, в то время как мэнки покуда не добрались в эти края? Но ведь я могу, если вздумаю, говорить с любым владеющим речью существом, как бы далеко оно ни находилось. Я умею слушать, и поверь, до сих пор ничто в мире не сказало мне, что я должен делать хоть что-то сверх того, что я делаю обычно. А обычно в это время я греюсь на последнем осеннем солнце.

Баюн вдруг насторожился, вскочил на ноги, его мешковатая фигурка подобралась, в круглых глазах зажёгся охотничий азарт. Сделав несколько медленных шагов, великий чародей резко пал на колени и выхватил что-то из густой травы. Уника с недоумением смотрела на эту сцену.

– Во! – Баюн высоко поднял кулачок, в котором был зажат большой зелёный кузнечик. – Кобылка! Они редко встречаются так поздно.

Баюн оторвал кузнечику голову, на которой выступила ядовитая чёрная жидкость, а всё остальное с хрустом принялся жевать.

– Вкусно? – растерянно спросила Уника, чуть ли не обрадованная, что в тягостном разговоре наступил передых.

– Очень, – подтвердил чужинец. – Здесь их даже летом мало, а в тех краях, где когда-то жил мой род, случалось, налетала саранча. Это был настоящий праздник. Никто не ел ничего, кроме саранчи.

– У нас она порой налетала на поля Низового селения, – сказала Уника, – только люди ей вовсе не радовались. Ведь это значит, что погибнет урожай. Кроме того, люди не едят саранчу. Вернее, мы её не едим, в других краях, может быть, и по-другому.

– Я знаю, – согласился волшебник, по-кошачьи жмуря жёлтые глазищи. – Люди вообще очень разные. Я это говорю к тому, что, если избавить вас от настрящих врагов, вы начнёте избивать друг друга. Многие из людей и сейчас это делают. Вы с Ромаром, должно быть, единственные, кто дважды был в руках охотников за мамонтами и оба раза ушёл живым. Мэнки промеж себя живут куда дружнее. Конечно, тоже делят кое-что, но чтобы всякого, кто в их руки попадёт, смертью казнить – этого нет. Потому они вас и бьют.

– Пока что мы их трижды побили, а не они нас.

– Они уничтожили лишаков, сильно потеснили детей медведя и охотников за мамонтами. А если говорить о детях зубра, то вообще-то в вашей войне с мэнками их дважды побил Ромар да один раз ты. И ещё ваш молодой шаман навёл недавно шороху у мэнков, хотя великой победой его поход назвать нельзя. Не слишком это хорошо, когда жизнь всех людских племён зависит от одного, пусть даже очень могучего мага. Должно быть, перед уходом ты захочешь ещё раз навестить Ромара, так пройдись и погляди на его товарищей, не только на людей, но и на чужинцев. О каждом из них можно рассказать историю, сходную с жизнью твоего учителя. Там есть горный великан. Я даже не знаю, как его зовут, кажется, всех горных великанов зовут А-акх. Он не знал огня, ходил нагим и не умел рассуждать о смысле жизни. Но ему подчинялись такие силы, которые недоступны ни мне, ни тебе, и никому из живущих. Покуда он был в силе – ни единый человек не смел приблизиться к ореховым рощам на склонах гор. Это сейчас дети тура спокойно охотятся на гемзу и архара, а тогда горы среди людей считались дьявольским местом. К несчастью, всякой силе, кроме силы всего народа, бывает предел. И вот – А-акх здесь, а его народ… скоро его не будет, как уже нет моих соплеменников. Люди оказались сильнее. Спроси любого воина в любом селении, и он скажет, что это правильно – слабый должен погибнуть. Почему же вы не хотите умирать, когда сыскался кто-то более сильный, чем люди? Ромара уже нет в живых, на что вам надеяться?

– Ещё есть я! – прошипела колдунья.

– Да, ты сильный маг, ещё пятнадцать лет назад я видел твою будущую силу. В тебе воскресло древнее искусство баб-йог. Но ты тоже одна, а что может сделать один? Кроме того, подумай, почему сами люди отвергли некогда ту магию, которой ты пользуешься? Может быть, потому что действительно есть предел, за который нельзя переступать?

– Люди никогда ничего не отвергают. Просто моё искусство было ненужно в мирное время. И когда мэнки будут уничтожены, оно снова забудется до тех пор, покуда на род людской не обрушатся новые несчастья. И вообще, послушать тебя, получается, что всё человечество, все племена, союзные и те, что не желают с нами дружить, и даже те, о которых я слыхом не слыхивала, все они существуют только благодаря одной стареющей ведьме? Это неправда, ушастый! Охотники за мамонтами, от которых я дважды уходила живой, не хуже нас отбивают нашествие. Да, там идут кровавые битвы, да, люди отступают, но потери несут обе стороны, и мэнки так и не сумели уничтожить северные племена. Даже дети лосося – малый и мирный народ, разглядели беду и сумели выловить вражеских лазутчиков. Так что не надо говорить, будто человечество немедля погибнет, если меня сейчас от злости хватит удар.

– Человечество погибнет немного погодя, – прозвучал ровный голос Баюна.

– Но прежде будут уничтожены мэнки! – твёрдо постановила йога.

– Вот этого я и боюсь, – как всегда, ответ Баюна беззвучно прозвучал в голове, сходный с собственной мыслью, и Уника мимоходом подивилась такой ни с чем не сообразной придумке. Прежде чем вникнуть в суть сказанного, она зло проговорила:

– Так значит, ты боишься нашей победы?!

– Трудно сказать… Я не боялся бы её, если бы люди были заведомо сильнее. А сейчас я боюсь войны, которая погубит всех. Конечно, взаимная бойня между людьми и мэнками даст передышку всем остальным родам, чужинским и карликам, но тем горшая доля будет ожидать их в дальнейшем. Мне больно всё это видеть, но пусть боль начнётся скорее и быстрей пройдёт.

– Скажи уж прямо, ты хочешь, чтобы как можно быстрее не стало на земле людей – единственных, кто посмел встать на победном пути твоих любезных мэнков?

– Это вовсе не так. – Баюн пристально глядел на Унику, и той уже не казался странным такой способ разговора, когда один из собеседников молчит, а второй то и дело срывается на крик, опровергая молчаливые доказательства. – Ни один из побеждённых народов не сдавался без боя, просто силы были слишком неравны. Смотри, я покажу тебе кое-что. Это случилось весной, недели за три до того, как мэнки впервые осадили один из ваших посёлков…

Мэнки наступали правильными рядами – впереди копейщики с плетёными щитами, хотя со стороны противника не вылетело, да и не могло вылететь ни единой стрелы, следом – лучники, очень много лучников. А перед войском громоздились полсотни шалашей, больше похожих на кучи мусора. Оттуда, размахивая камнями и грубо вытесанными дубинами, бежала орава согнутых. Уника даже удивилась, что чужинский народ, который все считали уничтоженным, не только выжил, но в нём осталось так много воинов.

Среди дикой, нестройно воющей толпы Уника безошибочно углядела мангасов. Их было трое, и всякий из них на локоть возвышался над окружающими. В безнадёжную атаку на вражеское войско шли не только мужчины, но и женщины, те, что помоложе. Хотя и возле шалашей оставалось немало народу: дряхлые старики, доканчивающие третий десяток лет, малышня, беременные самки; даже сейчас у Уники не поворачивался язык назвать их женщинами или матерями. Эти тоже не оставались без дела. Схватившись за руки, они составили круг, бешено с воем и визгом закружились, словно не было более подходящей минуты для дикого, ни с чем не сообразного танца. В центре этого хоровода оставался ещё один согнутый, совершенно голый. Он бился на земле, словно в падучей, и визг его резал уши даже среди всеобщего гвалта.

Замерев, Уника смотрела на конвульсии чужинского колдуна. Она уже поняла, что видит баснословный хоровод – страшное оружие согнутых. Должно быть, последний раз собрались полулюди числом достаточным, чтобы явить свою силу.

Почему-то мэнки не применяли своё колдовство. Возможно, согнутые были слишком грубы для него и не побоялись бы биться насмерть с самими собой, а может быть – колдун согнутых вселил в души соплеменников безоглядную отвагу, обычно свойственную лишь мангасам. В любом случае атака должна была кончиться ничем, лучники не позволили бы бойцам добежать и вцепиться в противника.

Первый залп изрядно проредил нападавших, даже один из мангасов упал, покатился по земле, пробитый десятком стрел, хотя тут же вскочил и вновь ринулся вперёд. Казалось бы, ещё пара дружных залпов – и согнутые, умывшись собственной кровью, обратятся в бегство… И в это время кучи камней и древесных стволов, составлявшие бесформенный вал вокруг чужинского селения, зашевелились, поднятые в воздух силой колдовского хоровода, а затем, словно их метнула невидимая праща, полетели в сторону мэнковских рядов. Копейщики со своими хрупкими плетёнками были сметены одним ударом. Досталось и лучникам. Впрочем, этибылитожеобречены. Толпа коренастых согнутых приближалась, словно снежная лавина, сошедшая с горной вершины. Неважно, что толкового оружия согнутые не знают, всякий из них не затруднился бы голыми руками разорвать самого могучего мэнка. И всё-таки долгогривые не пришли в замешательство. Те, кто уцелел, продолжали споро двигаться вперёд, хотя их уже ничто не прикрывало от несущейся смерти. И свой второй залп они дали не по воинам, а по селению, по кружащимся женщинам, по бьющемуся на земле колдуну.

Вот где родилась невиданная тактика мэнков! Всякое войско, лишившись колдунов, оказывалось бессильным перед жаборотыми. Именно поэтому мэнки и привыкли всей громадой бить по одному человеку.

Ворожей, вопивший в центре хоровода, изогнулся дугой и захрипел, плюясь кровью. Часть чужинок попадала, хоровод рассыпался.

К этому времени толпа согнутых настигла лучников, началось побоище. Мэнки, огрызаясь, отступали. В рукопашном бою они несли неоправданно большие потери, и теперь, когда главное было сделано, никто из стрелков не желал подставлять свою голову под дубинки дикарей. На помощь гибнущим стрелкам двигался новый строй, а за спинами согнутых не стоял уже никто.

Уцелевшие мэнки из первых шеренг пробежали между раздвинувшимися щитами, которые немедленно сомкнулись за их спинами. Войско ощетинилось копьями, тонко запели стрелы. Третий раз за недолгие минуты боя военное счастье собиралось переметнуться на другую сторону. Согнутые, только что побеждавшие, теперь сами превратились в лёгкую добычу.

Впрочем, и теперь никто не помышлял о бегстве. Трое чудовищных ублюдков, сверхъестественно сильных, не ощущающих боли и не ведающих иных чувств, кроме ярости, ринулись прямиком на выставленные пики. Во мгновение ока мэнковский строй был прорван, и взаимная резня вспыхнула с новой силой. Наборные мечи мэнков мало в чём превосходили дубинки согнутых. Конечно, они были куда проворней, но согнутые брали неудержимой дикой силой, а мэнки, раз утеряв строй, не могли организовать дружного сопротивления. Видать, редко приходилось им сходиться с противником вплотную, глаза в глаза.

И всё же битва заканчивалась. Теперь, когда возле неопрятных хибар не кружил колдовской хоровод и дикий колдун не творил свою волшбу, мэнковским чародеям уже ничто не могло помешать. Один за другим бойцы согнутых останавливались посреди битвы, опускали дубины, бросали грубо изострённые рубила, опускались на землю и, казалось, засыпали. Лишь один из двух ещё уцелевших мангасов, видимо, оказавшийся нечувствительным к вражьей магии, продолжал с рёвом носиться по полю, сокрушая всё, что попадало под удары его дубины. Чем-то этот урод напомнил Унике безумствующего Турана.

Мангаса мэнки убивали долго и мучительно, потеряв не меньше десятка своих. Наконец ублюдок перестал трепыхаться, и на заваленное телами поле вышли мэнковские волхвы. Началась будничная и, видимо, привычная для мэнков работа. Прочёсывали заросли, добивали женщин и детишек. Собирали убитых. Мэнков сносили в центр поля, согнутых стаскивали к их шалашам. Вязали пленных. Тяжело раненных тоже приканчивали. Своих, разумеется, старались выходить, как бы тяжко их ни покалечило в бою. Победа далась долгогривым недёшево, на три сотни убитых согнутых пришлось без малого сто погибших мэнков.

Пленных подтаскивали к колдунам, и через пару минут развязывали. Освобождённые пленники уже не пытались непокорствовать. Они садились на землю и молча смотрели себе в колени.

Особенно долго победители толпились вокруг одного из раненых. Несомненно, это был мэнк: волосами, фигурой, широким ртом он сходствовал с теми, кто собрался решать его судьбу. Однако обрывок шкуры вместо пристойной одежды и грубое рубило, валяющееся неподалёку, указывали, на чьей стороне он сражался. Видать, не только человеческих детей воровали согнутые, но и мэнки страдали от этой напасти.

Когда-то, после битвы с согнутыми, Ромар отстоял для украденных девочек – Лишки и Тины, право на жизнь. Но те умыкнутые были ещё малы, а этот оказался взрослым воином, согнутые успели вырастить его и воспитать как согнутого. Судьба его была решена – мелькнул меч, тело содрогнулось последний раз. Впрочем, для похорон его оттащили не к врагам, которых собирались попросту сжечь в их же собственных жилищах, а к своим погибшим.

Из нарубленных жердей мэнки соорудили сотню носилок, сложили на них погибших и раненых. Запылали шалаши, набитые телами согнутых, чёрный копотный дым стелился над землёй, вязнул среди деревьев. Пленников, подгоняя концами копий, заставили взяться за носилки. Особо доставалось пленному мангасу, которого даже теперь никто не мог принудить трудиться. В конце концов он так и побрёл среди победителей, сжимая кулачищем свою дубинку. Глядя на его не выражающую никаких мыслей харю, Уника вдруг вспомнила, что три месяца назад видела этого мангаса мёртвым возле стен Большого селения, куда пригнали его деловитые шаманы победителей.


* * *


– Ну что ты скажешь на это? – спросил Баюн, когда яркое видение отпустило Унику.

– Когда двое твоих врагов дерутся друг с другом, не стоит мешать им, – пробормотала Уника избитую истину.

– И это всё, что ты можешь сказать по поводу увиденного?

– Ачтоя, по-твоему, должна говорить? Да, согнутые побиты, они уходят с земли, поэтому их можно пожалеть. А мэнки – сильны и опасны, и мне жаль, что на их головы успело упасть слишком мало камней.

– Я показал тебе это, чтобы ты видела – люди не единственные, кто встал на пути мэнков. Просто люди единственные оказались достаточно сильны, чтобы война превратилась во взаимное истребление. И если в неё вмешаюсь я, да ещё на стороне слабых, то в степи, лесах и на болоте будет просто некому жить. Я не стану помогать тебе, девочка, тем более что твоя борьба безнадёжна. Не берусь гадать, выстоят ли люди вообще, но род зубра, оказавшийся в самом центре великой схватки, обречён.

– Пока что мы не потерпели ни одного поражения и надолго отбили у жаборотых охоту появляться на берегах Великой, – напомнила колдунья.

– Это не так. Мне больно огорчать тебя, но твоё родное селение снова в осаде. И с твоими родичами нет ни Ромара, ни тебя. Калюта сумел уйти от преследования, но мэнкам известно, кто уничтожил одно из их новых селений, поэтому они временно оставили в покое охотников за мамонтами и прекратили прочёсывать леса в поисках уцелевших медведей и вновь пришли на берега вашей реки. Рано или поздно такое должно было случиться. Все ваши успехи только ускоряют вашу гибель.

– Та-ак!.. – протянула йога. – Прости меня, Баюн, но с этого надо было начинать разговор. Желаю тебе удачной охоты на травяных сверчков, да не переведутся они возле твоей пещеры. А у меня – дела. Ты зря думаешь, что я не смогу помочь людям. Когда речь идёт о судьбе рода, в бою помогают не только живые, но и мёртвые и даже те, кто ещё не родился. Ведь, в конце концов, в битве решается их судьба. Спасибо тебе за то, что ты сделал для меня, для Ромара и Роника. Но теперь мне пора идти. Я не могу сидеть здесь, когда родовичи сражаются.

– Жаль… – молчаливо прозвучал Баюн. – В тебе были прекрасные задатки, но всё-таки ты слишком человек, и сердце в тебе говорит громче разума.

– Что делать, – согласилась Уника, – такой уродилась. Если бы я была чужинкой, то, конечно, судьба людей волновала бы меня не так сильно.