"Чёрный смерч" - читать интересную книгу автора (Логинов Святослав)
Глава 8
Время сочилось по каплям, туг же застывая, словно первая февральская сосулька. Целый перевёрнутый лес этого застывшего времени нависал над головой Рона, сосульки грозили сорваться и пронзить его насквозь. Но и без того Рон знал, что скоро тонкие острия времени прорастут сквозь него, сначала калеча то немногое, что ещё осталось в нём живым, а потом просто убьют. И всё же Роник не двигался с места, догадываясь, что в иных местах его ждёт нечто ещё худшее.
Несколько раз мимо проходило опасное, громогласно топотало, сокрушая всё на своём пути, или змеилось с пронзительным свистом, проникая сквозь то, что казалось плотным, и огибая пустые места. Оно распространяло округ ощущение тонкого дрожащего ужаса и неизбывной гадливости.
«Должно быть, это просто тутошняя змея, – думал Роник. – Настоящий шаман взял бы палку и убил гадину. Но я не шаман, я тут вроде лягушонка, меня не только гадюка, но и любой ужик проглотит».
Опасное убиралось вон, и Роник вновь оставался один. Медленно нарастающие грани уже вдавились в его тело, причиняя пока ещё не сильную, но надоедливую боль. Теперь, если бы даже Роник захотел, он не мог бы сдвинуться с места, сочащееся время прирастило его здесь и не желало отпускать.
Удивительным образом ничто, даже источающее опасность, не обращало на Рона внимания. Его могли походя убить, не заметив стоптать, но интереса он ни у кого не вызывал. Поначалу это казалось странным и даже обидным, потом Роник привык и очень удивился, когда нечто заинтересовалось шаманышем, зажатым прозрачными сосульками. Было оно невелико и больше всего напоминало толстую мохнатую гусеницу. Жёсткая шерсть была или казалась мокрой, во всяком случае, вид у существа был такой, словно оно только что искупалось и ещё не успело обсохнуть.
Быстро извиваясь, оно подползло и ткнулось сопливым носом Рону в коленку. Только теперь Рон заметил, что у него снова есть ноги и руки или, по крайней мере, нечто их заменяющее.
Какая обида – обрести ноги как раз в ту пору, когда неумолимое время прирастило тебя к одному месту, лишив всякой возможности пользоваться обретёнными ногами! Однако Роник уже давно философски относился ко всему на свете.
Оно попыталось взобраться Ронику по ноге, но не удержалось и съехало вниз, оставив на голени влажный след.
– Может быть, ты кушать хочешь? – продолжил разговор Роник. – Я вон уже сколько времени здесь, а ничего не кушаю. И не хочется почему-то. Может быть, тут вообще никто не кушает?.. У меня с собой кусок лепёшки был, я утром не доел и положил за пазуху. Но он куда-то делся. Видишь, ничего у меня нет… – Рон протянул дружелюбному знакомцу пустые руки, показывая, что там и взаправду нет ничего.
Мохнатый мокрый червяк, скверное существо, от которого в обычной жизни Рон поспешно бы отшатнулся, а потом принялся искать палку, чтобы поскорее пришибить, сунул рыльце в подставленную ладонь и торопливо зачавкал, словно и впрямь нашёл что-то съедобное. Рон не отодвигал ладони. Впервые с ним здесь происходило хоть что-то не таящее угрозы, и мальчик был рад даже такому обществу. Червячок начавкался вволю, колко цепляясь коготками, забрался-таки по Рониковой ноге на колени, затем сумел перебраться на плечо. Там он приник к одной из пригвоздивших Рона сосулек. Раздался тихий хруст, посыпалась пыль, и сосулька отпустила.
– Ты хочешь мне помочь? – спросил Рон.
– Я сразу понял, что ты хороший. Меня вообще почему-то все зверюшки любят. Дома у меня был знакомый пёс, так он меня из выморочного селения вытащил. А тут ты помогаешь. Это ничего, что ты маленький и слабый, но мы же с тобой вдвоём, правда?
– Гры-ум! – согласно прозвучало в ответ.
Через какое-то время, долгое или нет, Роник не мог бы этого сказать, но все острые сталактиты были обгрызены, и Рон сумел встать.
– Ну и куда мы теперь пойдём? – спросил он у примостившейся на плече тварюшки.
– Гры-ум!.. – произнёс червячок басисто. Вряд ли он умел сказать что-то ещё.
– Хорошо, – согласился Рон. – Пойдём прямо.
* * *
Три дня охотничий отряд вялил, коптил и солил взятую добычу. Чтобы зря не бросать геройски убитого тура, выкопали на берегу ямину и сложили мясо туда, круто засолив. Сверху яму забили землёй пополам с камнями, чтобы охочие до мясного четверолапые не сумели разрыть ухоронку. Остальное, хоть и с трудом, можно было унести. Конечно, мясо ещё не было вполне готово, но за время дороги оно уже не испортится, а никто не хотел задерживаться в опасных местах на пару лишних дней.
В первую же ночь вокруг лагеря собралась огромная стая жёлтых степных волков и тощих шакалов. Кучи требухи, которую не могли переесть ни люди, ни собаки, возбуждали в звериных стаях непреодолимую жадность. Два десятка собак, приведённых людьми, конечно, не могли бы остановить сбежавшихся отовсюду хищников, но когда вой, тявканье и гневное рычание показали, что скоро дело дойдёт до драки, в свару пришлось вмешиваться людям, и волки, отведав стрел, убрались восвояси, надеясь, что скоро удачливые добытчики уйдут в свои края и хозяевам хоть что-то да перепадёт.
Короче, всё шло как обычно бывает во время дальних охотничьих экспедиций, вот только рядом с охотниками был шаман, который ежедневно тревожил предков, пытаясь всё же понять, куда подевались жаборотые, ещё недавно хозяйничавшие в степи, словно в собственном заплечном мешке. Наконец, переговорив с лишаками и кое с кем из охотников, Калюта подошёл к Ваше и сказал, что хочет пройти ещё дальше, на северо-восток, в те места, где жил погибший род черноволосых.
– Проводника возьму, вызывается тут один, и своих пару человек. Конец не дальний, кочевья диатритов, считай, подальше будут, а мы туда ходили и целыми возвращались.
– Так-то оно так, – Ваша в задумчивости чесал нос, не зная, какое решение принять, – но уж больно риск велик. Вернёшься – хорошо, а если сгинешь – как род без шамана обходиться станет, в такое-то время?
– Дома за забором тоже всю жизнь не просидишь, – возразил Калюта, – а ежели попытаешься отсидеться, то тебя враг рано или поздно одолеет. Покуда мэнки присмирели, надо в разведку идти. После того, как Ромар надорвался, шапку-невидимку и ещё кой-какие Ромаровы вещицы йога мне переслала, так что не возьмут нас поганцы.
Ваша покачал головой при виде непригожей дружбы между шаманом и злой ведьмой, но спросил только:
– Кого с собой взять-то хочешь?
– Лишку, – сразу же назвал шаман имя постоянной своей спутницы, – ещё, пожалуй, Скила, он среди следопытов самый лучший. А в проводники Яйян вызывался, тот, что быка заломал.
– Так он ещё ни в какую семью не принят, – поморщился Ваша, – он покуда наполовину чужой.
– Вот и хорошо, – возразил Калюта, – значит, его духи тамошние сразу признают, опять же предки лишаковские не отвернутся. Такой проводник всегда самый лучший.
– Ну, как знаешь. – Ваша не стал спорить, понимая, что в подобных делах шаман лучше разбирается. – А хватит тебе Лишки да Скила? Может, ещё пару человек взять? Добычу мы как-нибудь дотащим…
– Не в том дело. Больше мне шапкой не прикрыть. Четыре человека куда угодно тайно пройдут, а пятый всякому глазу будет заметен.
– Ну, как знаешь, – повторил Ваша. – Лар тебе в помощь.
На следующий день с утра лагерь, к радости подбиралыциков падали, был покинут. Большой отряд, надрываясь, потащил мясные припасы к дому, а четверо разведчиков, скрывая следы и не разжигая костров, двинулись на восход – ни дать ни взять, диатритов решили проведать в неуказанное время.
Лето уже перевалило за середину, степь отцвела, и травы, обожжённые свирепым взглядом Дзара, пожухли. Идти по такой степи невесело, зато следов остаётся куда меньше, чем весной, когда свежая трава несколько дней сохраняет всякий след.
Скил, опытный охотник лет двадцати пяти, сразу стал в отряде как бы за старшего. Конечно, он на диатритов не ходил, но степи Завеличья были ему хорошо знакомы, а уж чужие тропы Скил разбирал лучше кого бы то ни было в селении. Яйян, начавший узнавать родные места, рвался вперёд и, если бы не Скил, вполне мог бы потерять осторожность. Калю-та до поры в охотничьи дела не мешался, следя лишь, чтобы никакой неведомец не приблизился к отряду. Человек ли, мэнк – здесь все были опасны. Получишь стрелу пониже кадыка – разбирайся потом, кто тебя подстрелил… Беличью шапку, отводящую недобрый взгляд, Калюта не снимал ни на минуточку, понимая, что потом времени на колдовство может и не оказаться.
Ровная степь постепенно сменялась холмами, в воздухе повеяло свежестью, а это верный признак близости леса или большой реки. Теперь отряд двигался ночами, а дни, затаившись, пережидал где-нибудь. Наконец Яйян сказал, что завтра они достигнут мест, где прежде стояло его родное селение. Действительно, к рассвету разведчики увидели большое поле, на котором густо колосились какие-то высоченные, в рост человека растения. Собственно говоря, дети зубра поначалу решили, что перед ними случайное болотце, пойма какой-то речушки, густо заросшая отцветшим камышом. Пожелтелые толстые стебли с широкими, как у рогоза, листьями и пушистыми метёлками наверху и впрямь чрезвычайно напоминали камыш. Однако, когда разведчики подползли ближе, они увидели, что верхушки растений на самом деле ничуть не напоминают легковесные метёлки камыша. В метёлках было зерно, мелкое, но весомое, давно созревшее и готовое просыпаться на землю.
– Мы такого зерна не знаем, – посетовал шаман. – Как называется-то?
– Сорго.
– Хлеб из него можно печь?
– Можно. Лепёшки духовитые получаются.
– И пиво варили?
– И пиво… – Яйян вовсе поник головой.
– Не печалуйся ты… – Лишка положила руку на плечо черноволосому великану. – Назад пойдём, захватим чуток зёрен на семена. Не пропадёт. Я сама их на другой год посажу и выращу на особой деляночке. А сюда мы ещё хозяевами вернёмся, а не тайком да ползком.
– Где селение-то стояло? – беззвучным шёпотом задал вопрос Скил.
– За пригорком, – перевела Лишка ответ проводника. – Отсюда не видать, а рядом.
– Ближе подползти можно?
– Можно, кустами.
Осторожно обогнув поле, где шелест пересохших стеблей немедленно выдал бы их любому взору, разведчики вползли на пологий холм.
Перед ними лежало селение. Целое. Нетронутое и явно жилое. Мирное, не сохранившее и намёка на недавнюю войну.
Десятка полтора больших, на огромнейшую семью домов скучились за частоколом, на котором не было видно никаких следов недавнего штурма. Кое-где над жёлтыми соломенными крышами поднимались дымки, видать, хозяйки варили в очагах перед домами обед.
Лишка тревожно оглянулась на Яйяна. У того дрожали губы, он порывался встать и бегом броситься к знакомым воротам, но тяжёлая ладонь Калюты придавила его к земле.
– Лежи! – прошипел шаман. – Пока не поймём – правда это или морок мэнковский, чтоб не шелохнулся никто!
Яйян судорожно глотнул и покорно кивнул головой.
Калюта спешно шептал заклятия, раздвигая действие шапки на всех четверых. Теперь, покуда спутники колдуна не двинутся с места и не возьмутся за оружие, их никто заметить не сумеет. А шаман так и вовсе в голос говорить может и копьём махать – его лишь искусный маг углядит.
Заплот на воротах был беспечно отодвинут, но издалека, да еще и глядя сбоку, не удавалось рассмотреть, есть ли там стража или ворота просто брошены на произвол судьбы.
Потом со стороны посёлка донёсся тягучий заунывный звук, непохожий ни на вой, ни на стон. Калюта бросил вопросительный взгляд на Яйяна, но тот недоуменно пожал плечами – таинственное завывание поставило в тупик и его.
А затем… В широко распахнутом проёме появилась страшно знакомая хохлатая фигура. Мэнк с копьём в руках стоял, по-хозяйски беспечно поглядывая по сторонам.
– Что ж это, они в наших домах поселились?.. – проскрежетал Яйян, судорожно сжимая побелевшие на костяшках кулаки. – Да лучше бы они пожгли всё!
– Выходит, что поселились, – меланхолично заметил Калюта. – Потерпи, парень, дождёмся и мы своего часа, зарекутся на чужое добро жадным глазом глядеть.
Из ворот вышла немалая толпа мэнков. Было их там пять или шесть десятков, в основном женщины. У этих длинные волосы скрадывали гриву, странный разрез глаз да широкий рот на таком расстоянии было не разглядеть, так что чужинки неотличимо напоминали настоящих людей. А что до детишек, тучей вившихся вокруг идущих, то они во всём мире лохматые и чумазые. Даже у согнутых дети на настоящих людей похожи.
Яйян вдруг крупно задрожал и зашептал Лишке и Калюте, понимавшим его язык:
– Я вспомнил, как они нас взяли!.. Даже боя не было, так просто вошли подменыши, вместе с охотниками. Я же на воротах стоял и видел, как они входили, а тогда словно не замечал их. А ночью они нас разбудили, вывели на площадь и заставили сидеть. До самого утра сидели. А они детей, стариков, женщин за ограду увели и там убили всех до последнего. А потом нас самих заставили убитых закапывать… Я теперь всё помню! Почему же я, проклятый, тогда не понимал, что делается?..
– Шаман!.. – выдохнула Лишка. – Там же воинов от силы человек шесть, да и те без луков! Что ж мы, не справимся втроём?
– Дождись ночи, – приказал Калюта, и все разом успокоились, поняв, что так просто они отсюда не уйдут.
Несколько мэнковских женщин поднесли к лицам кулаки, в которых что-то было зажато, и вновь над селением и полями разнёсся переливчатый дрожащий вой.
– Так это они песни так играют! – догадался Скил. – Тьфу, погань!
– Пусть играют. – Калюта, кажется, вознамерился успокаивать всех подряд. – Сиди и смотри. Побольше узнаем о долгогривых, легче их бить будет.
Толпа направлялась прямиком к перезревшей, желтеющей ниве.
«Неужто хлеб собираются жать?.. – подумал Калюта. – Как он называется?.. Сорго. Видно, и впрямь привыкли оборотни чужим пользоваться; люди бы побрезговали чужинские остатки подъедать».
Действительно, женщины остановились на краю поля и приступили к работе. Они надламывали стебли и обтрясали зерно в широкие берестяные чуманы, которые принесли с собой.
– Рукосуи!.. – злобно прошипел Яйян. – Кто ж так хлеб убирает? Половину на землю сыплют!
– Он и так перестоял, – заметила Лишка. – Жать его, поди, уже и не получится. – Она помолчала и добавила, желая перевести мысли товарища на что-то иное: – А спорый у вас хлеб. Середина лета, а его уже убирать пора. У нас так ячмень ещё не созрел.
Яйян не отвечал, немигающими глазами уставившись на врага. Взгляд его был так пристален, что кто-то из мэнков почуял его, даже сквозь чары беличьей шапки. Один из копейщиков отделился от общей группы и пошёл вдоль поля, осматривая низкорослые кусты боярышника.
– Не смотри! – прошептал Калюта, обхватывая спутников руками.
Яйян послушно ткнулся лицом в землю. Дозорный прошёл в трёх шагах от затаившихся разведчиков и, ничего не обнаружив, вернулся на поле. Оттуда доносился смех, весёлая перекличка, звучали странные скрипучие песни. Мэнки дружно убирали не сеянный ими хлеб, ничуть не задумываясь о тех, кто прежде жил здесь. Работа с небольшим перерывом продолжалась до самого заката. Половина поля уже была завалена изломанной соломой, а мужчины не раз и не два относили в селение наполненные чуманы с зерном.
Яйян покорно лежал, безучастно наблюдая за хозяйничаньем чужаков. Можно было подумать, что на него снова навалилось душное мэнковское колдовство. Скил беззвучно шевелил губами, загибая пальцы на руках.
– Что скажешь? – спросил охотника Калюта.
– Воинов в селении одиннадцать, – ответил следопыт, – ну, может, двенадцать – их трудно отличать друг от друга. А баб – поболее сотни. И малышни сотни полторы, это тех, кто сам бегает.
– Хорошо. – Калюта кивнул головой, что-то соображая. Потом тронул за плечо Яйяна: – Крыши у вас, что, так просто соломой крыты?
– Нет, – ответил лишак, – под соломой кожа, чтобы от искр беречься, когда зимой очаги горят, и сверху кожи были постелены, только их сняли в начале лета на просушку. Бездымная неделя называется, когда во всём селении ни одного огня не бывает. А назад постелить не успели – эти пришли.
– Хорошо… – повторил шаман. – Я вот думаю, не устроить ли им сегодня дымную ночь?
Яйян вскинул голову и просветлел лицом.
Долгий летний день наконец закончился. Со стороны селения вкусно запахло варёным мясом и свежим хлебом. Верно, и впрямь духмяные лепёшки получались из ворованного зерна. Ворота, прежде распахнутые, задвинули тяжёлыми плахами. На улице постепенно темнело. Некоторое время со стороны селения доносились обычный жилой шум, кто-то разговаривал, плакали дети. За селом, там, где были закопаны прежние хозяева, тоскливо выла собака.
– Пожалуй, пора! – скомандовал шаман. – Ворота ваш колдун на ночь заговаривал?
– Покуда жив был – заговаривал, – сказал Яйян.
– Вот и мы их для начала заговорим, чтобы никто так просто наружу не выскочил Пойдёшь со мной, тебя домашние духи признать должны, всё-таки ваша память здесь покуда не выветрилась – слышишь, как собака горюет?
Четыре человека бесшумно поползли к воротам. Конечно, у них есть волшебная шапка, но среди мэнков слишком много колдунов, так что на всякий случай, не стоит ходить перед воротами в открытую.
Заросли бурьянистой травы позволили пластунам добраться к самому частоколу. Скил и Лишка остались ждать, а Калюта и Яйян поползли дальше. За воротами было тихо, но, прильнув глазом к узкой щели, Калюта различил две фигуры сторожей. Один сидел на земле и, видимо, подрёмывал, второй с копьём в руках прохаживался вдоль ворот, не подозревая, что враг от него в каких-нибудь трёх шагах.
Яйян положил ладони на нижнюю слегу заплота, а шаман, безмолвно шевеля губами, зашептал заговор, не позволяющий чужинцам отодвинуть плахи. Теперь мэнкам, чтобы вырваться наружу, придётся ворота ломать.
Затем все четверо молча двинулись вдоль городьбы. В заранее отмеченных местах Калюта останавливался, чиркал пиритовым камешком по наконечнику копья. Камни скользили беззвучно, словно и не касаясь друг друга, но каждый раз на подставленный круто пережженный трут срывался целый сноп искр. Такие фокусы давались Калюте ещё в детстве, бывало, он вовсе без кремня искру выбивал, за что и был отмечен старым Матхи, искавшим способного парнишку себе на смену. И даже став шаманом, Калюта игр с огнём не бросал – диатритов в пустыне шугал пламенем и костёр для камлания разжигал голыми руками.
Тлеющие куски пережжённой в прах верёвки перелетали частокол, падали на соломенные крыши, а больше, кажется, ничего и не происходило. Искусство огневика не только в том, чтобы огонь разжечь, но и в умении сдерживать до поры рвущийся на волю пожар. Лишь когда селение было обойдено кругом и четвёрка заняла позицию напротив заговорённых ворот, в селении радостно и освобождённо заполыхали крыши всех домов, стоящих возле городьбы.
Горело жарко, с хрустцой, и сразу становилось ясно, что вряд ли много народу успеет выскочить из объятых пламенем домов, верно, больше половины так и останется там, не успев добежать к щепным дверям, а то и просто подняться с постелей. А уж вздумавший вытаскивать из пламени погибающих детей – и вовсе обречён на немедленную жестокую гибель.
Из-за частокола ударил всполошный многоголосый крик.
– Больно умирать?.. – спросил Яйян, улыбнувшись впервые за последние сутки. – Нашим женщинам тоже было больно.
С той стороны бились в ворота, безуспешно стараясь сдвинуть забухшие слеги. На приступке у частокола появилась хохлатая фигура и тут же повалилась назад, пробитая стрелой.
О помостах для лучников в других местах можно было не беспокоиться, по словам Яйяна, они были устроены в узких промежутках между брёвнами частокола и деревянной стеной близстоящих домов, где сейчас, поди, и шаман не выжил бы и минуты. Пламя гудело, рвалось к многозвёздному небу, треск горящего дерева заглушал крики гибнущих мэнковских женщин. Все, кто ещё был жив по ту сторону забора, собирались сейчас у ворот.
Ещё четверо жаборотых появилось над стеной. Двое упали, пронзённые стрелами, но двое других успели спрыгнуть вниз. Не обращая внимания на ясно видимых лучников, они кинулись к воротам, стараясь освободить тех, кто толкался в них изнутри. Промахнуться с пятнадцати шагов было невозможно, через мгновение оба вражеских воина уже валялись на земле, но всё же слеги сдвинулись, и кричащая, воющая толпа, в которой, кажется, не осталось ни одного мужчины, ринулась в открывшийся проход.
Скил и Яйян успели выпустить ещё по одной стреле, затем в ход пошли копья и топоры. Вырвавшиеся из пожара мэнковки, конечно, не имели никакого оружия, они стремились всего лишь бежать и скрыться в ночной тьме, а четверо людей старались не выпустить никого. Даже Калюта выхватил деревянный меч и включился в общую бойню, а уж про троих воинов и речи не было… Копьё в одной руке, клювастый боевой топор – в другой, и всему находилось дело. Лишка вертелась смерчем, тяжёлый топор обрушивался на беззащитные головы, проламывая их с невиданной лёгкостью. Потом, может быть, девушка и вспомнит, что убивала безоружных женщин, а сейчас это были чужинцы!.. чужинцы!.. чужинцы!!!
И вдруг всё кончилось. На освещённом пространстве перед занявшимися воротами не оставалось ни одного живого мэнка. Сумел ли кто-нибудь скрыться в темноте, люди не знали, но искать сейчас спасшихся казалось делом безнадёжным.
Лишка опустила топор, волоча копьё, подошла к Яйяну.
– Вот видишь, – хрипло сказала она, – за твоих родичей мы расквитались. Не совсем, конечно, но начало положено.
Яйян гулко сглотнул и ничего не ответил. Пламя пожара, не собирающееся покуда опадать, отблесками змеилось в его глазах, отчего казалось, будто взгляд мстителя налит кровью.
Скил и Калюта обходили приворотную площадь, добивали раненых. Затем все четверо принялись стаскивать трупы ко входу в селение и, раскачав, кидать в огонь. Ещё тёплые тела женщин, подростков, младенцев, стариков… Взрослых мужчин среди убитых оказалось всего шестеро.
Когда начало слегка рассветать, Яйян отыскал то место, где были закопаны его убитые соплеменники.
Здесь не было ни камня, ни столба, никакой отметки. Словно издохших животных закопали здесь мэнки. Прошёл бы год, заросло место лебедой и репейником, так никто бы и не подумал, что здесь зарыто почти три сотни человек. Далеко ещё не за каждого из них расплатились с мэнками люди. Счёт лишь открыт, и с каждым новым сражением предстоит ему возрастать.
Яйян ножом сгрёб в сторону немного земли, достал из кисета щепоть алой киновари, припудрил землю, затем вернул землю на место, скрыв алое пятно. Дети Лара стояли в молчании, понимая, что сейчас они не смогут ничем помочь. Яйян отдавал погибшим родовичам свою кровь, хотя щепотка киновари, способная возродить душу одного человека, вряд ли поможет сразу трём сотням.
И в это время чуть в сторонке, где густо зеленели кусты бузины, объявилась щуплая хохлатая фигурка. Мальчишка-мэнк, лет, должно быть, одиннадцати, не больше, случайно уцелевший в ночной бойне. Должно быть, он сумел-таки перелезть через частокол где-то в другом месте и оттого опоздал к сражению возле ворот, потому что такие мальчишки с поля боя не убегают. За ночь он сумел смастерить из кожаной опояски пращу, на ощупь набрать камней и теперь в одиночку вступил в безнадёжный бой с чужаками, убившими всех его родных.
Люди заметили противника лишь обернувшись на свист камня. Гранитный желвак с кулак величиной ударил в висок Скилу, и охотник замертво рухнул на землю.
– Ха! – крикнул мэнковский недоносок и потянулся за следующим камнем, но копьё, пущенное сильной рукой Лишки, пробило его насквозь, выйдя со спины.
Секунду мэнчонок стоял, согнувшись, словно перечёркнутый копьём, потом медленно повалился на бок.
Яйян кинулся к мальчишке, Лишка и Калюта к упавшему Скилу. Лицо охотника почти не изменилось, только правый глаз покрывала красная сетка лопнувших жилок, да на усах под носом алело несколько капель крови. И всё же Скил – опытный охотник, лучший следопыт селения был мёртв.
Не было времени осмыслять случившееся – каждая лишняя минута возле сожжённого посёлка могла стать роковой. И всё же бросить своего под открытым небом было никак нельзя. Калюта принялся копать могилу рядом с захоронением лишаков. Яйян и Лишка стащили юного мэнка к пожарищу и швырнули на кучу догоравших углей, затем вернулись помогать шаману. Все похороны заняли полчаса, затем трое разведчиков направились на закат, к родным местам.
– А ведь этот поганец просто меня под шапкой углядеть не сумел, – произнёс Калюта через полтора часа быстрой молчаливой ходьбы. – Он по старшему бил, как у мэнков принято. А увидел бы колдуна – ударил бы по мне.
– И хорошо, что не увидел, – отозвалась Лишка. – Охотников в роду много – шаман один. Знаю, что тяжело за чужими спинами стоять, а надо. Без тебя весь род сгинуть может.
Калюта кивнул, ничего не ответив, и до самого полудня путники бежали в молчании, словно мэнковская погоня уже висела у них за плечами.
И всё же встречи с мэнками миновать не удалось. Калюта вдруг остановился, прислушался к чему-то, ведомому лишь ему, затем, бросившись к спутникам, сгрёб их в охапку, пригнул к земле, забормотав охранные заклинания. Лишке такое дело было знакомо, когда в солончаках отряду встречалась не отдельная диатрима со всадником, а целая орда, Калюта вот так же укрывал своих спутников от чужинского взгляда. Яйян также быстро сообразил, в чём дело, и затих, присев на корточки.
Через минуту перед людьми появился мэнковский отряд. Чужинцы перевалили гребень холма и должны были пройти в каком-то поприще от затаившихся людей. В отряде было около тридцати мэнков, все мужчины. Каждый из них был тяжело нагружен, и всё же отряд двигался почти бегом, торопясь поспеть к сожжённому селению. Видно, сумели жаборотые различить на горизонте густой дым на месте посёлка, а быть может, кто-то из погибавших колдовским способом дал знать своим о нежданном нападении. В любом случае торопиться мэнкам было уже некуда.
Когда призрак врага исчез за холмами, Калюта отпустил товарищей, споро развязал мешок, достал из него крупнозубый деревянный гребень, какими сыны зубра бросили пользоваться с тех пор, как из дальних походов были принесены первые черепаховые панцири.
– Чеши волосы! – приказал шаман Лишке.
– Неужто тот самый? – спросила охотница, много слыхавшая о волшебном гребне, помогавшем путать следы.
– Тот самый. Молодой Ромар делал, ещё когда у него руки были.
Лишка распустила заколотые волосы, закружилась, словно в детской игре…
– …на четыре ветра, на восемь сторон, на шестнадцать дорог!.. – затянул Калюта всякому знакомое, да не каждому доступное заклинание.
Хорошо, если мэнки просто заметили тревожный дым, а если им сигнал подали? Или вдруг кто ещё, кроме шального мальчишки, остался жив и расскажет, какие люди сожгли селение? Тогда мэнки и дня не оставят в покое непокорных детей зубра. Хотя, впрочем, и так не оставят. Торопиться надо домой и готовить селение к новой осаде.
Лишка плавно кружилась, длинные волосы разлетались, словно языки чёрного пламени. Яйян, не понимавший, что происходит, стоял, с восхищением глядя на девушку. Когда Калюта кончил колдовать, Лишка поспешно убрала волосы и сказала, обращаясь к обоим товарищам:
– А ведь этот отряд не иначе как с солёных озёр возвращается. Как только не встретились во время охоты…
– Там несколько озёр, – ответил Яйян, – и одно от другого далеко отстоят. К тому же наш отряд сильней был. Побили бы мэнков.
– Верно, – согласилась Лишка. – Сильнее. Только я вот о чём думаю… на охоту у них три десятка ушло, да десяток в посёлке остался. А бабья мэнков-ского мы перебили больше сотни. Куда же остальные мэнки подевались? Неужто все на Великой полегли? Тогда бы эти тут жить не остались, в родные места кинулись. Значит, ещё полсотни воинов в набег ушли. Знать бы куда?
– Ну мало ли… – уклончиво ответил Яйян. – Может, на диатритов, ты же сама говорила, что они с собой пленных карликов приводили. А дальше на юг, за горами, тоже люди живут. Мы туда не ходили, а товары из тех краёв и к нам добирались. На полуночь, опять же, охотники за мамонтами… Куда ни погляди – всюду люди… – Черноволосый гигант замолк на мгновение и добавил убито: – А мэнки идут и идут откуда-то. Когда только перевод их поганому семени наступит?
* * *
Переломанный рухнувшими брёвнами Тукот всё еще не мог оправиться от ран, поэтому было решено, что Таши и Данок отправятся в обратный путь, оставив старшого у детей лосося. Вместе с послами в Большое селение направлялась немалая группа лососей. Двое ведунов шли, чтобы разузнать всё о мэнках – как проклятые чужинцы головы мутят и как им в этом деле противостоять. Несколько сильных мужчин тащили тюки с подарками и кое-что на обмен.
С удивлением, радостью и тревогой Таши обнаружил среди тех, кто собрался в дальний путь, Векшу.
Дети лосося народ малый, а земли их тянутся на две недели пути. Непроходимые чащобы, болота, скалистые увалы – в таких местах сильный род жить не станет. Потому для лесовиков было не в диковинку, если женщина и в лесу промышляла, и на речках со всякой снастью управлялась, и в дальние походы ходила наравне с мужчинами. Хотя дальний поход дальнему походу – рознь. Одно дело на недельку покинуть отчий дом, совсем иное – отправиться в дальнюю сторонку, куда в один конец чуть не месяц идти. Хотя сейчас разноплемённый отряд шёл самой короткой дорогой, не заходя ни в Верхнее селение, ни тем более к дому йоги. Предстояло краешком зацепить земли детей тура, обосновавшихся в предгорьях Тёмного кряжа, но это были давние союзники, и такие случаи давно были оговорены между родами.
Но так или иначе, путешествие в оба конца должно было занять с лишком два месяца. А Векша – не старейшина, чтобы договариваться от имени всего народа, не охотник и не носильщик. Так чего ради отправилась она в такое далёкое путешествие? Ответ мог быть только один, но именно его Таши старательно гнал от себя. Однако Данок, добрая душа, не позволил другу прятать голову в кусты.
– Ты гляди, – заметил он, поняв на второй день, что девушка не просто вышла проводить уходящих, а намеревается идти с отрядом до самого конца, – а зазноба-то твоя, никак за кровью к нам собралась. Неужто тебе там времени не хватило?
– Ты о чём? – недовольно спросил Таши.
– Да нет, я ничего… Я же понимаю, ты о своей ненаглядной Тейле думаешь, вот тебе все остальные девчата и неинтересны. Я просто говорю, что Векша-то, по всему видать, идет к нам за кровью. Помнишь, ты же сам рассказывал, что пока она ребёнка не родит, её никто замуж не возьмёт.
– Бывает, что и берут, – поправил Таши. – Зубрена вон безо всяких детей замуж выскочила.
– Так то Зубрена! Она и впрямь красавица, а эта – бледная немочь, взглянуть не на что.
Таши недовольно поморщился, и Данок, видя, что разговор неприятен другу, поспешно заговорил о том, как лесовики давят силками горностая.
«Ну и что? – утешал Таши сам себя. – Мало ли какие обычаи у людей бывают? Мне-то до этого какое дело? Идёт за кровью, ну и пусть себе идёт, а у меня своя невеста есть. Не Тейла же за кровью отправилась…»
Но на душе всё равно было пасмурно, так что Таши был уже доволен, что идут они кратким путём. А ведь вначале огорчался, что не сможет показать Векше удивительного жилища йоги, в котором он провёл немало времени. Впрочем, какой бы дорогой путники ни шли, подход к избе на еловых ногах был для них возбранён. И захотели бы – не нашли заговорённых подходов к избушке, а случись ненароком выйти к потайному жилищу, то и вовсе беды не обобрались бы. Таши старые идолы и обереги, быть может, и признали бы, а вот иным гостям пришлось бы худо. Небось многие повторили бы судьбу Тукота, вздумавшего собирать валежник на чужой земле. Прежде йога таких заговоров не ставила, а теперь, когда по земле бродят мэнки, гостеприимства стало меньше, и во всяком незваном пришельце люди склонны видеть врага.
Так или иначе, довольно быстро отряд пересёк верховья Белоструйной и вступил на земли рода. Здесь уже не было сплошнякового леса, непрохожего и дремучего, всё больше встречалось открытых мест. В это время года степь вовсе не выглядела такой нарядной, как расписывал Таши, окрест царили выгоревшие, пожухлые цвета, и Таши побаивался, что Векша напомнит ему давешний спор и спросит о ковыле и жаворонках. Лес-то до самого снега будет рдеть ярким отмирающим листом, даже поздняя осень в лесу время дивно красивое. По счастью, Векша ехидных речей не завела, за что Таши был ей благодарен.
Задолго до того, как начались обжитые места, путешественники принялись раскладывать сигнальные костры, возвещая родичам, что посольство возвращается с удачей. Когда до дома оставался день пути, караван был встречен отрядом, высланным из селения. Как водится, пошумели, покричали, веселя предков, затем принялись обмениваться новостями. Среди встречавших Таши заметил Лишку, по которой порядком успел соскучиться. Богатырская девка вновь, как в добрые времена, была при копье и топоре, что обрадовало Таши. А то он уже волноваться начинал – не заболела ли подруга, всю жизнь заменявшая ему старшего брата.
Таши рассказал Лишке о путешествии, даже кожан распахнул на груди, гордо показав свежие рубцы, оставленные ночной птахой, потом принялся расспрашивать о делах домашних.
Остаток лета селение прожило спокойно, о мэнках не было ни слуху ни духу, рыба ловилась хорошо, в стаде был немалый приплод, а вот урожая ждать не приходилось, большое поле стоптали подчистую. Однако, порадовала друга Лишка, праздник дожинок будет через три дня, как раз к их приходу, причём не только новый огонь вытирать станут, но и ночью по лесу бегать – всё как в былые годы. Разрешил вождь молодёжи праздновать, поверил, что трижды битые чужинцы убрались восвояси и детям своим заповедают близко к Великой не подходить.
– Мы ведь на восходный берег ходили, – делилась новостями Лишка. – Большим отрядом, человек с полсотни. И Калюта с нами ходил. На две недели пути никого не встретили. Пуста степь, как в те времена, когда Лар ещё не родился. Бежали проклятущие в свои края. Теперь, поди, не сунутся. А вот мы к ним заглянули и шороху навели – долго будут помнить.
– Это хорошо, – соглашался Таши, которому частенько вспоминалось, как стоял он с луком на крутом обрыве, безнадёжно стараясь помешать вражеской переправе.
– Яйян нас к своему бывшему селению вывел, – увлечённо рассказывала Лишка, – а там теперь мэнки обосновались. Так мы их пожгли всех как есть. А Яйян меня на охоте у старого быка из-под самых рогов выдернул. Никогда бы не подумала, что человек может большого тура так вот просто опрокинуть. А ведь у Яйяна ещё плечо не до конца зажило.
– Кто это такой? – удивился Таши, трижды кряду услыхав незнакомое имя.
– Так это тот парень, которого я, когда мэнки морок наводили, топором сгоряча огрела. Ведь чуть не убила человека!
– Ну и как он, выздоровел? – спросил Таши вежливо.
– Да уж теперь-то здоров. В одну из семей его недавно приняли, говорить по-нашему учится. Но всё равно, смешной. Иной раз такое скажет…
– От матери и Ромара никаких вестей не было? – перебил Таши.
– Нет, никаких. Как с вами вместе из Верхнего селения вышли, так с тех пор о них никто ничего не слыхал. Да уж не пропадут, не в первый раз, чать.
– Ромар больно плох был, – посетовал Таши. – Мать говорила, что не оправиться ему после того сражения.
– Погоди-ка!.. – остановила приятеля Лишка. Она только сейчас заметила Векшу, а вернее – лук, висящий у неё за плечом, и глаза у воительницы загорелись.
Богатырка подошла к девушке, которая могла бы не сгибаясь пройти у неё под мышкой, осторожно указала на оружие:
– Можно посмотреть? – спросила она на языке детей лосося.
Всё-таки, хоть не было в Лишке и намёка на волшебные силы, но и она недаром была среди Ромаровых выучеников. Говорить Лишка умела на полудюжине разных языков, откуда только слова у неё брались.
– Можно, – тихо ответила Векша.
Лишка подзенькала ногтем по тугой тетиве, вернула лук хозяйке. Решительно отсчитала полсотни шагов, сильным ударом вбила в сухую землю копьё, так что оно осталось стоять одинокой, издали заметной вешкой.
– Сможешь дострелить?
Векша, не отвечая, скинула на землю мешок, достала законопослушно спрятанный колчан со стрелами, придирчиво выбрала стрелу, наложила её на тетиву, плавно вскинула лук… Через мгновение деревянный стук возвестил, что стрела попала в цель. Векша двинулась было к копью, но Лишка остановила её.
– Погоди минуту, теперь моя очередь.
Охотница вытащила из-за пояса боло, коротко, в три вращения раскрутила его. Каменная гроздь с лёгкостью пролетела отмеренное расстояние, и мягкий ремень обмотался вокруг воткнутого стоймя копья. Лишка резко рванула боло на себя, вырвав копье из земли, так что оно вернулось почти к самым ногам девушек. Стрела, вонзившаяся в копейное древко, так и осталась торчать, словно ветка, некстати проклюнувшаяся на сухом стволе. Лишка подняла копьё, двумя пальцами покачала плотно вбитую в древесину стрелу.
– Ты молодец, – признала она. – Я так не умею. Это хорошо, когда женщины могут за себя постоять. А то у нас, как враги подошли, так все бабы за городьбой кучатся и ждут, когда их мужья оборонят. Я такого не понимаю. А ты к нам надолго?
– Нет, – ответил за девушку подошедший Таши. – Дожинки вместе с нами отпразднуют, а там и назад пойдут, чтобы до глубокого снега домой поспеть.
– Жаль, – сказала Лишка. – Мы бы с тобой подружились, честное слово.