"Дети набережной" - читать интересную книгу автора (Кармен Лазарь)II– Есть у нас больная Лиза Сверчкова? – спросила дама, входя вместе с Сенькой в приемную. – Сейчас! Дежурный фельдшер порылся в книге и ответил утвердительно. – Какая палата? – Палата для выздоравливающих. – Мерси!.. Маша, – обратилась теперь дама к сиделке – толстой рябой бабе. – Проведи туда этого малыша! – Можно, барышня! – Ну-с, буян! Ступай! Тебя проведут к твоей Лизе! «Эх! – хотел сказать ей Сеня. – Хорошая вы барышня, за вас я бы с полной душой в огонь и в воду!» – да слова не шли из горла. Он ограничился тем, что поблагодарил ее взглядом. Маша кивнула ему головой, и они пошли. Она долго водила его по разным коридорам и широким каменным лестницам и наконец привела в большую, светлую комнату с громадными окнами, чистыми койками и блестящим, как зеркало, полом. Не успел Сеня оглянуть палату, как услышал знакомый, радостный голос: – Сенечка!.. Горох!.. Сенюра!.. Марья Ивановна, сестрица!.. Он!.. Муж! Он бросил быстрый взгляд в ту сторону, откуда донесся близкий ему голос, и увидал свою Лизу. Она полулежала на койке под одеялом, вся в белом и сама белая-белая, без кровинки на лице. Солнце пронизывало острыми лучами ее восковые ушки, похожие на лепестки розы. Лиза вертелась на постели, как на иголках, и страстно протягивала ему свои тоненькие, высохшие руки. На вид ей было десять лет, но на самом деле двенадцать. – Скорее! Сюда!.. Иди сюда!.. – молила она. Около, на стуле, сидела сестрица и улыбалась Сеньке. Сенька, весь красный, подошел к ней и сунул ей руку, высовывающуюся из короткого отрепанного рукава наподобие мерзлой рыбы. Лиза стремительно схватила ее, поцеловала и прижалась к ней бледной щечкой. – Здорово! – процедил он, косясь на сестрицу. – Здорово, здорово! – весело ответила счастливая Лиза. – Так это он самый? – проговорила сестрица, с любопытством оглядывая его фигуру, которую с успехом можно было уложить в дамский несессер. Лиза все время, что находилась в больнице, только и говорила о нем, хвалила его, бредила им. Сенька чувствовал себя неловко в присутствии незнакомой женщины и рад был бы провалиться сквозь землю. Он уставился, как теленок, в землю и засопел и зашмыгал носом. – Чего не садишься? – спросила, лаская его глазами и не выпуская его руки, Лиза. – Да куда мне сесть? – проворчал он. – На постель. Вот сюда, возле меня. Он сел осторожно, как бы боясь испачкать белоснежную простыню, и снова покосился на сестрицу. «Скоро, дескать, уйдешь?» А та и не думала уходить. Ее интересовала встреча детей, и ей хотелось послушать их беседу. Но вдруг, к великому удовольствию обоих, ее позвали, и она ушла. – Кто она? – спросил недовольно Сенька. – Сестрица, – ответила Лиза. – Чья? – Всех! Она со всеми как сестрица… Ухаживает… – Дрянь она! – Что ты, Сенечка?! Как можно?! Она такая добрая, славная! Сенька ничего на это не ответил, повернулся к ней всем лицом, посмотрел на нее внимательно и усмехнулся. – Что ты? – Совсем на ежика похожей стала… И куда коса твоя делась? – Остригли, – ответила она плаксиво. – А ты чего далась, дура?! – Насильно остригли. На испуг взяли, сказали, что, если не дамся, в погреб запрут. Я плакала, ругалась. Ничего не помогло. Сенька покраснел, сжал кулаки и проговорил с озлоблением: – Ну и народ здесь! Шмырник у вас, телеграфный столб ему с паклей и гаком в зубы, не хотел пустить. Бить стал… Эх, попадется когда-нибудь мне в карантине! Полжизни отниму у него!.. Чаю дают тебе? – спросил он, немного успокоившись. – Дают. – А кардиф (хлеб)? – Тоже. Все дают. И бульон, и молоко, и компот. – Ври! – Ей-богу! Вот крест! – И она перекрестила свою плоскую, как дощечка, грудь. Но Сеня и теперь не поверил ей. Как истый сын порта, он ненавидел больницу, смотрел на нее как на застенок и был уверен, что здесь морят голодом. – А здорово ты поддалась, – проговорил он немного погодя не то с сожалением, не то с желанием кольнуть ее. – Бароха была первый сорт, девяносто шестой пробы, хоть в цирке показывай, а теперь смотри – ни тебе мяса, ни тебе фасона. Нос как у тебя вытянулся! Как у петрушки! На кого ты похожа?! Холера!.. – А я виноватая? В правом глазу у нее показалась слезинка. – Скучно тебе, должно быть, с этими жлобами. – И он указал на соседей-больных. Часть больных лежала на койках, часть расхаживала по палате. – Очень даже, Сенечка. Все кряхтят, охают. – Дармоеды!.. Послать бы их в трюм или в котлы поработать! А хорошо бы теперь, Лизка, посидеть в «Испании» под машиной и «Устю» послушать? – проговорил он мечтательно. – Ты как думаешь? – Хорошо! Глаза ее заблестели, и на алебастровых впалых щечках выступили розовые пятна. – А когда ты выхильчаешься отсюда? – Я хотела давно уже выхильчаться, да не пускают. – Ах, они с! – выругался Сенька и плюнул в угол. – И как это ты, Лизка, засыпалась?! – Я не виноватая, – стала оправдываться она. – Помнишь, как у меня голова болела? Я думала, что она лопнет. Я зашла в амбуланц. Доктор тот, хохлатый, с корявым носом, чтобы ему отца и мать не видать, сунул мне под мышку стеклянную такую палочку с цифрами и говорит: «У тебя, голубушка, тиф. Надо в больницу отправить». Я расплакалась: «Не хочу в больницу!» – «Почему? Что такое?» – «Там людей голодом морят и убивают». – «Дурочка ты, дурочка, – стал он мне наливать масло. – Там тебе хорошо будет». – «Не хочу, пустите!» А он взял и позвал дворника. Дворник посадил меня в дрожки и повез в больницу. Так я и засыпалась. – Надо было с дрожек плейтовать, как все делают. – Пробовала, да не выгорело… – Табак дело твое! – решил серьезно Сеня. – Отчего не скажешь, чтобы тебя отпустили? – Сто раз просила, плакала, да что им! Доктор говорил, что если отпустит сейчас, у меня опять тиф будет… Возвратный… – Грош цена всем докторам в базарный день. – Он презрительно пожал плечами. – И чего они только, телеграфный столб им, не выдумают?! Наступило молчание. Сеня сердитым взглядом окидывал палату, а Лиза смотрела на него с тоской. – А я тебе, – сказал он небрежно, – всякой дряни принес. Знал, что голодом морят… Он достал из карманов и положил перед нею на одеяло три мандаринки и две горсти кокосов. Глаза у Лизы засветились радостью. – Какой ты славный! – воскликнула она и живо сгребла все обеими руками. – Можно одну мандаринку съесть? – Мне какое дело? – ответил он равнодушно. – Ешь! Твои ведь! Она быстро очистила тоненькими, бескровными пальцами мандаринку и с живостью стала есть ее. – Ах, какая хорошая, скусная! – восклицала она, глотая сладкий сок. Покончив с мандаринкой, она робко спросила: – Можно поцеловать тебя, Сенечка? – и прежде чем он ответил, она крепко обхватила его шею и стала целовать. Больные с удивлением смотрели на них. – Стой! Да ну тебя к свиньям! – отбивался он. – Не видишь, что смотрят? – Ты где достал мандаринки? – спросила она потом, обгрызая мягкие, душистые и брызгающие корки. – Как где? Известное дело! Шли биндюги с ящиками по Таможенной площади, а я как ни подскочу, как ни двину камнем в один ящик – бах, ба-бах! Мандаринки так и посыпались. Я подобрал штук десять и плейта! Биндюжники за мной. Держи, лови!.. А я как же! Дамся им!.. Окорока медвежьего!.. – Ах ты, муженек мой! – проговорила она с замиранием в голосе и тихо и радостно засмеялась. – А что у нас дома слышно? Домом она называла карантин. Он безнадежно махнул рукой. – Саук и декохт[2] такой, что беги! Она заерзала под одеялом: – Закурить есть? Он отрицательно покачал головой. – Смерть как курить хочется, – протянула она тоскливо. – Две недели табаку не нюхала. – Купил бы «Ласточку», да последние пять копеек на конку истратил. Наступило опять молчание. – Косоглазая Манька как поживает? – спросила она погодя. – Что ей! Чумы не достает. Поссорилась вчера с Настей Пожарным Краном. – Что ты?! – поразилась Лиза. – Дружили, дружили – и вдруг… на!.. – Так поссорились, что та камнем голову провалила ей! – Из-за чего? – Да из-за Ваньки Монаха!.. А Нюня Коротконогая с чемоданом ходит. – Уже?? – Лиза широко открыла глаза. – В родильный приют собирается. – А Маруся? – Сошлась с каким-то фрайером. Он себя штурманом дальнего плавания называет. Плавает по Николаевскому бульвару и вахту у Джереме в трактире держит, а хвастает, что лазил по Средиземному морю, ковырялся в Ледовитом океане и мотался в Дарданеллах. Лиза звонко расхохоталась. – А вчера, – продолжал Сеня, – было еще такое дело. У нас теперь на Таможенной костры горят. А Мишка Кавалер возьми и сбацай из костра одно полено. Хотел выменять его на шкал, да мент (городовой) накрыл его и резиной по башке. Потеха!.. А ты слышала, что бонбу возле театра бросили?! – Опять? – Опять, и ногу одному менту оторвало. – Только?! – И в глазах ее блеснул злой огонек. – Здорово взялись за них. Каждый день то одного, то другого кладут. А много крови нашей блатной они выпили! Вот бы еще Федорчука!.. Федорчук был также ментом и дежурил на таможне. Он был злейшим врагом блотиков. – Настанет и его очередь! – И кто кладет их? – Социалисты! – Фартовый народ! – Фартовый. Лиза, слушая его, грызла кокосы. Она давно не ела их, и они показались ей такими вкусными. – Слушай! – сказал он ей вдруг серьезно. – Вылезай-ка ты из этой гнусной ховиры. Я без тебя, как без правой руки. Сама знаешь. Некому на цинке мне постоять, арапу к ховире отнести. Попроси опять, чтобы отпустили тебя… – А если не отпустят? – Тогда мы тут такой хай наделаем, что сами попросят уйти. Вошла сестрица. – Наговорились? – спросила она мягко. Сенька посмотрел на нее с усмешкой. – Это что? – И она ткнула пальцем в мандаринки и кокосы. Голос ее звучал теперь строго. – Это!.. Это!.. Мне принес Сеня! – пролепетала Лиза с испугом и накрыла их руками. В глазах ее сверкнула решимость. – Милая моя, – в голосе сестрицы зазвучала прежняя мягкость, – мандаринки, так и быть, разрешаю, а эту гадость давай! – И она потянулась руками к кокосам. – Я выброшу их! – Нет, нет! – крикнула истерически Лиза. Сенька посмотрел на сестрицу исподлобья и спросил: – Почему это гадость? – Да потому!.. Если она будет их есть, то обязательно заболеет возвратным тифом. Тиф опять вернется к ней. Ты ведь не хочешь умереть, милая? Не так ли?! – Я не умру! Все это выдумки! Лиза заплакала. – Надо ведь человеку что-нибудь есть, – заметил угрюмо Сеня, отвернув лицо. – Да она ест! Все, что можно, ей дают, – ответила сестрица. – Пой, ласточка! – буркнул Сенька. – Что? – спросила сестрица. – Я говорю, погода хорошая… – А мне показалось другое… Ну, вот! Заболеет от этих кокосов, и снова возись с нею. Я и так измучилась в первый раз. Она бредила какой-то Настей Пожарным Краном, Нинкой Коротконогой, каким-то ментом… Отдай, говорят, – обратилась она к Лизе. – Не отдам! Не хочу! Сеня сжал кулаки и косо посмотрел на выпуклый живот сестрицы, накрытый белым передником. Если бы он не дрейфил, он пустил бы в ход свой любимый прием – разбежался бы и заехал головой ей под ложечку. Видя отчаяние Лизы, сестрица смягчилась. – Бог с тобой! Не трону твоих кокосов. Только обещай, что не будешь есть их. – Обещаю! – Спрячь их сейчас же под подушкой. Лиза спрятала. Сеня стремительно встал и бросил Лизе: – Прощай! – Так скоро?! Сенечка!.. Погоди!.. – залепетала она. – Не желаю! – И он быстро направился к дверям. – Будешь еще раз?! Сеня!.. Сенюра! Он не ответил. – Однако твой приятель злой, – заметила сестрица. Лиза посмотрела на нее с ненавистью и крикнула: – Это вы, вы все злые! Мучаете! Кровь пьете! А он славный, хороший! Она зарылась, как крот, в подушку и горько заплакала. |
||
|