"Дети набережной" - читать интересную книгу автора (Кармен Лазарь)I– Вот так мороз! – Хуже огня печет! – Аж дух захватывает! – А у тебя, бабушка, кто тут лежит?! – Родной сын. Руку ему на фабрике отхватило… Так восклицала и такими фразами обменивалась большая толпа, облепившая широкие ворота N-ской больницы. Неприветливо было на улице. На мостовой и панелях белыми застывшими волнами лежал снег, и он сеял без конца, острый, колючий. Каждую минуту при этом с затянутого льдом моря срывался норд-ост. Он напоминал бешеного пса, перегрызшего цепь; выл, рычал, поднимал до крыш облака снежной пыли и винтил их, терзал телеграфные провода, вывески, нагие, сморщенные акации, гнался за пешеходами, валил их с ног и обжигал ледяным дыханием. – Господи! Когда же наконец откроют ворота!! – заскулила женщина с ребенком на руках. – Не раньше чем через полчаса, – ответил простуженный голос. – Я замерзну! Какой-то нервный субъект взялся за массивную чугунную ручку калитки и стал энергично трясти ее. – Так их, иродов, молодчина! – загудела толпа. Калитка с треском распахнулась, и вырос больничный сторож. Он был похож на медведя в своей толстой овчине с мохнатым отложным воротником, в высокой смушковой шапке и черных валенках. – Ну, чего?! – прикрикнул он на субъекта, дергавшего ручку. – Легче!.. Я, брат, не из пугливых! – ответил тот задорно. – Сказано: в полпервого пущать будут, – несколько уже мягче проговорил сторож. – Можно сейчас! Мы не собаки! – Тебе хорошо! – вмешались другие. – Наворотил на себя целого барана, а мы тут мерзнуть! Но вот внимание толпы было отвлечено в сторону. К больнице со звоном подкатили аристократические сани. Толстый румяный кучер с трудом осадил вороных. Рядом с ним восседал, подбоченясь орлом, лакей в цилиндре. Лакей ловко спрыгнул с козел и высадил даму. Он подбежал после к воротам и густым басом и властно, точно барыня его была королевой, крикнул: – Пропустите! Толпа машинально раздалась, поглядывая на нее не то с робостью, не то с любопытством. – Скоро прием?! – спросила певуче на ходу барыня. – Скоро, скоро, ваше сия-сь! Пожалуйте! – засуетился сторож. Она, не слушая его, величественно прошла меж двух живых стен и скрылась в открытой калитке. Когда дама скрылась, толпа снова, и на этот раз с остервенением, набросилась на сторожа: – А ей можно?! – Она в шляпе?! – Вот какие у вас порядки! – Бедный погибать должон!.. – Не ваше дело! Кого хочу, того пускаю! А ты не лазь! – огрызался сторож. Он оттолкнул слишком напиравшего субъекта и с грохотом захлопнул калитку. Толпа приуныла и притихла. Прошло несколько минут тягостного молчания. Вдруг в тишину врезался чей-то тоненький голос. Казалось, что пискнула крыса. Голос послышался снизу, с земли. – Нет правды на свете! Все нагнули головы и увидали затертого среди них малыша лет двенадцати – тринадцати, ростом в полтора аршина. Как тоненькая сосулька, выглядывал он из легкой синей блузки и таких же штанишек. На голове его чудом держалась величиной в блюдце шапочка, такая, какие носят английские моряки. Пропищав великую истину, он смело окинул толпу быстрыми карими глазами. Малыш этот был не кто иной, как Сенька Горох – почетный гражданин одесского карантина и видный представитель малолетних портовых стрелков, или блотиков. Он вставил свою фразу в общий хор с апломбом человека, прошедшего огонь, воду и медные трубы. Некоторые при виде малыша с лисьей мордочкой улыбнулись, а приказчик бакалейного магазина Сидоров, стоявший с ним рядом, заметил: – Ишь, искатель правды нашелся! – Может быть, на том свете есть правда, – проскулила опять замерзавшая женщина. – И на том свете нет! – отрезал, хмуря брови и шмыгая носом, Сенька. Приказчик засмеялся. Сенька забавлял его. – Хорошо, у кого деньги, – продолжал распространяться Сенька. – Чем хорошо? – спросил приказчик, закуривая папиросу. – Шмырника подмазать можно. – Шмырника?… Это что же такое? – Сторож. – Ловко! – Подмазать его, он и будет – а ни-мур-мур! – А что такое – а ни-мур-мур? – Ну… бархатный!.. – Вот так язык!.. – С деньгами даже к самому богу пролезешь!.. Приказчик нашел, очевидно, что достаточно уделил внимания сопляку, закурил и весь ушел в свою папиросу. Он совершенно забыл о нем, но Сенька напомнил ему о своем присутствии. – Эх! – пропищал он громко, пильнув указательным пальцем, словно смычком, под носом. – Пропал одесский карантин! – А что? – поинтересовался приказчик. – Как же?! – ответил тот сокрушенно. – Декохт такой, что упаси господи! – Декохт?! – Ну да… голод!.. Страсть как терпит народ! Валяется по ночам в клепках и вагонах! На баржан четырех копеек нет! – А баржан что такое? – Да что вы, ей-богу, смеетесь? – обиделся Сенька. – Не знаете, что баржан – приют? – Откуда же мне знать! – стал оправдываться со смехом приказчик. Сенька пожал плечами. – А у нас скоро опять забастовка. – Где? – В карантине. – Почему же «у нас?» – Я там живу… работаю… – Вот как?! Кто бастовать будет?! – Все как есть! Матросы, кочегары, угольщики, полежалыцики, сносчики… – Чего так? – Как чего?! – вспыхнул Сенька. – Что-о?! Только Русскому обществу да всяким подрядчикам наживаться?! Довольно!.. – Глаза у Сеньки сверкнули. – Вчера ночью в порту за эллингом собрание было! Барышня одна говорила!.. Вот здорово!.. – Ничего из этих забастовок не получится. – Легче на повороте!.. Ничего, говорите, не получится?! Тогда порт спалят и город разнесут! – уверенно заявил Сенька. – Нас двадцать тысяч. – Ишь социалист! – улыбнулся приказчик. – И откуда ты все это знаешь?! – Эге! – Сенька гордо тряхнул головой и пильнул снова под носом. – Чтобы я не знал?… Я все знаю. Недаром в карантине родился. – Скажите пожалуйста!.. Наступила пауза. Сенька шмыгал, шмыгал носом, не спуская жадных глаз со вспыхивающей в усах приказчика папиросы, и тихо позвал его: – Мунсью! А мунсью! – Чего тебе? – Потянуть бы разочек… – Ах ты, абрикос! Я тебе дам потянуть! Тебе вредно! – Ничего мне до самой смерти не будет. – Ты давно куришь? – Я курил еще, когда маленький был. В толпе послышался смех. – А теперь ты большой? – Большой. Мне тринадцать лет… Я и водку пью. – Ого! – А вы что думаете?! Возьму сотку, пробку отскочь – и одним духом! – Ой, пропадешь! – Все равно: пить – помирать, и не пить – помирать; лучше пить – помирать, чем не пить – помирать! – отрапортовал он любимую поговорку матерых портовых босяков. – Здорово!.. Ну, так и быть, потяни! – И приказчик отдал ему окурок. Сенька с жадностью затянулся и с наслаждением пустил через нос две струйки дыма. Он затянулся потом еще раз и с заметным сожалением возвратил окурок приказчику. Но тот великодушно отстранил его руку: – Не надо! – Вот спасибо! – просиял Сенька. – А это что у тебя? – И приказчик указал на сильно оттопыривающиеся карманы его штанишек. Сенька хлопнул рукой сперва по одному, потом – по другому и ответил: – Тут мандаринки, а тут кокосы! – Кому несешь? Сенька замялся и ответил нехотя: – Одной женчине. Она лежит в больнице. – Мать? – Н-не! – Сестра? – Н-не!.. Бароха…[1] Приказчик пропустил мимо ушей ответ, так как в этот момент открылась калитка и начался впуск. Толпа рванулась вперед. – А, впускают?! Вира наша! Ай да одесский карантин! – воскликнул весело Сенька, выплюнул остаток папиросы – тусклый огонек, чудом державшийся в узеньком ободке папиросной бумаги, – и кинулся вслед за приказчиком. – Куда?! – услышал он неожиданно над самым ухом грозный окрик сторожа. Сенька вздрогнул, остановился, бросил на него тревожный взгляд и заявил: – В больницу! – Зачем? Пшол!.. – Как пшол?! Зачем пшол… У меня тут знакомая лежит! – горячо запротестовал Сенька. – Ты рассказывать?! Сторож грубо схватил его за плечо и стал выталкивать. Сенька густо покраснел, упал на землю и уперся руками и ногами: – Чего толкаешься?! Ты не имеешь права!.. – Я тебе покажу – не имею права! Байструк! – Сам байструк! Сенька потом загнул такой комплимент, заимствованный им из обширного портового лексикона, что сторож опешил и выпустил его из своей мощной лапы, а почтенная старушка, бывшая свидетельницей этой сцены, покачала головой и проговорила: – Ай-ай-ай! Такой маленький и так ругается! – Я получше еще могу, – ответил вызывающе Сенька, глотая слезы. Сторож, очухавшись, хотел снова схватить его и вышвырнуть на улицу, но помешала дама в меховой шубе и золотых очках, одна из врачей больницы. Она только что вошла во двор с улицы. – Что тут случилось? Чего плачешь? – спросила она Сеньку. – О-о-он ме-ме-ня би-ил!.. – Кто? – Сторож! Дама повернулась и резко заметила: – И вечно вы, Константин, скандалы устраиваете! Зачем обижаете мальчика?! Сторож стал оправдываться: – Да как же?! Послушали бы, как ругается! – А по-по-чему ты не пу-пу-скал меня в больницу? – спросил его, не переставая давиться слезами, Сенька. – Тебе зачем в больницу? – ласково спросила дама и округло провела рукой по его влажной щеке. – Знакомая тут… – Врешь! – вмешался сторож. – Воровать пришел. – Прошу вас молчать! – топнула ногой дама. – Как звать твою знакомую?! – Ли-и-за. – А фамилия? – Сверчкова! – Идем. – И она пошла вперед к больничному корпусу. Сеня последовал за нею вприпрыжку, утирая на ходу рукавом слезы и бросая косые сердитые взгляды на сторожа. Тот погрозил ему пальцем. Сенька не остался в долгу. Соорудил из промерзших пальцев кукиш и послал ему его вместо воздушного поцелуя. |
||
|