"Имоджин" - читать интересную книгу автора (Купер Джилли)

Глава четвертая

Через полмесяца, во время уимблдонской недели Ники выпивал на Флит-стрит со своим другом Мэтью О'Коннором. Он уже много лет знал О'Коннора как облупленного. Они сталкивались друг с другом за границей — Ники играл в турнирах, О'Коннор искал приключений. Им довелось вместе выпивать и быть выставленными из большего числа иностранных ночных клубов, чем они могли запомнить.

— В этом году едешь во Францию? — спросил Ники.

— В сентябре. А что?

— В машине место будет?

Крупный ирландец посмотрел на него с хитрецой.

— Зависит от того, с кем ты хочешь поехать.

Ники ухмыльнулся.

— Познакомился с одной пташкой в Йоркшире.

— Как выглядит?

— Пара таких буферов, что можно в них потеряться.

— Что еще?

— Ну, хороша, как кукла. Хочется взять и без конца тискать. Но страшно наивна. Папаша — викарий и дикий варвар — вроде мистера Барнета с Уолпол-стрит.

— А себя ты считаешь Робертом Браунингом? — усмехнулся О'Коннор.

— Ну, что-то вроде того. Во всяком случае, в домашних условиях она вне пределов досягаемости.

— Зелен виноград? И ты подумываешь о том, как устроиться на выезде?

— Именно об этом я и думаю.

О'Коннор заказал очередную порцию выпивки.

— Я всегда считал, что если пташка стоит хлопот, то хлопотать надо как следует. Но две недели — это черт знает как много. Ты не думаешь, что сперва лучше было бы вывезти ее на выходные?

— У меня ближайшие два месяца все выходные заняты турнирами. К тому же, сомневаюсь, что старик-викарий ее отпустит.

— Но похоже, что он вряд ли отпустит ее и в отпуск?

— Может, и отпустит. Я скажу, что собирается большая компания. У родителей, кажется, есть совершенно ошибочное представление, что большая численность гарантирует безопасность.

— С Кейбл она драться не будет? — спросил О'Коннор.

— Ты никогда не позволял мне встречаться с Кейбл.

— Я и сам себе не позволял. Сегодня вечером приходи с нами выпить.

На другой день Ники написал родителям Имоджин. Он сообщал, что собирается в сентябре поехать на две недели во Францию с парой друзей, которые помолвлены. В компании предполагалась еще одна замужняя чета с собственным автомобилем. В последний раз, когда он останавливался у них, ему показалось, что Имоджин выглядела утомленной. Она нуждается в отдыхе. Не могла бы она присоединиться к их компании?

К радости и удивлению Имоджин, родители согласились. Даже мать заметила, в каком она подавленном состоянии, а отец, планировавший провести три недели в сентябре в северном райдинге, временно поменявшись местами с тамошним викарием (там отличный гольф), не имел желания наблюдать, как его старшая дочь будет слоняться там с февральским лицом и портить ему все удовольствие.

«Теперь я никогда, никогда не буду несчастной» — ликовала Имоджин. Она набрала номер Ники в Лондоне, чтобы сообщить ему хорошую новость.

При всем том это было скверное лето. Когда начался Уимблдонский турнир, Имоджин и Глория следили за ним по транзистору или тайком с помощью биноклей с экрана телевизора в магазине проката радиотоваров напротив библиотеки. Ники был в блестящей форме и в одиночных встречах дошел до четвертьфинала, где был выбит только после марафонской борьбы, и до полуфинала в парных вместе с Чарли Пэйнтером. Все отмечали, что он усилил игру. Всякий раз, когда он появлялся на телеэкране в белом теннисном костюме, во всем своем невероятном великолепии, когда он раскручивался подобно удару хлыста при подаче или прыгал с ноги на ногу, словно, корт был раскален докрасна под его ногами, — собираясь отбить удар, он казался божеством, для Имоджин бесконечно недоступным.

Она видела его и на трибуне игроков, смеющимся в окружении самых красивых женщин. Не могла она не заметить и того, что теннисная клока, состоявшая из нахальных девиц со змеевидными бедрами и жадными глазами, превращала каждую встречу с его участием в поединок с явно неравными условиями для противников. Они сопровождали воплями одобрения каждый его удачный удар, бурно ликовали при двойных ошибках его соперника, окружали его толпой, когда он уходил с корта. Да мог ли он быть тем самым мужчиной, что ел макароны с сыром, приготовленные ее матерью, и занимался с нею вольной борьбой на диване?

После Уимблдона он отправился по разным фешенебельным местам по всему миру, а Имоджин обнаружила, что диета из почти неграмотных открыток и случайных телефонных звонков недостаточна, чтобы поддержать ее. «О, маловерная», — сурово выговаривала она самой себе, но все больше и больше страдала or дурного настроения, отчего безнадежно стыдилась самой себя.

Еще хуже было то, что на работе все успели бросить взгляд на Ники и узнали, что они собираются вместе провести отпуск, и в результате вся история стала предметом постоянного обсуждения. Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не спросил у нее, что нового слышно про Ники или сколько еще времени осталось у нее до отпуска, или как у него идут дела в Инднанаполисе. Поведение Глории тоже было двойственным. С одной стороны, на людях она любила хвастать, что ее лучшая подруга Имоджин завела роман с теннисной звездой, и рассыпать крошки теннисных сплетен, услышанных от Имоджин. В то же время она дико ревновала, особенно, когда слух распространился по округе и некоторые из местных «волков» стали приходить в библиотеку и просить Имоджин о свидании.

— Надо приделать перед входом рядом с крючками для собак крючок для волков, — говорила Глория с легким раздражением, — тогда они не стали бы донимать тебя здесь.

Уколотая меткими стрелами Глории («Нет смысла класть все яйца в одну корзину. Держу пари, Ники забавляется со всеми этими иностранными штучками»), Имоджин стиснула зубы и решилась принять приглашение одного-двух волков. Но к концу вечера, вспоминая красивый кривящийся рот Ники, его умелые ласки, она даже не могла им позволить поцеловать себя, а потом, когда они, разозленные, уносились в ночь, чувствовала себя скверно.

К тому же погода была отвратительная. Весь июль, август и сентябрь лило без перерыва. Река Дарроу затопила заливные луга и теннисные корты, поставила под угрозу существование нескольких овечьих стад. Волосы Имоджин уныло курчавились, и не было никаких шансов перед отпуском хотя бы немного загореть. А викарий, у которого почти смыло сад и лужайку для гольфа, находился постоянно в дурном настроении и гнев свой изливал по большей части на Имоджин.

Наконец сентябрь наступил. Зажимая каждое пенни, ей удалось сэкономить сотню фунтов. Ники сказал ей, чтобы она не думала о деньгах, что он позаботится обо всем, но она знала, что во Франции все страшно дорого, и ей хотелось поехать на свои. Так как большая часть ее жалованья уходила на домашнее хозяйство, на одежду оставалось немного.

— Как мне быть с пляжными костюмами? — спрашивала она.

— В небольшой рыбацкой деревушке тебе многого не понадобится, — уверяла ее мать. — Я вспомнила, что леди Джасинта отправила на распродажу прелестный купальник красного цвета. В этом году ведь мода на красное? Он в отличном состоянии, только сзади немного тронут молью.

Барахолка избавилась также от двух клешеных хлопчатобумажных брюк той же леди Джасинты, которые сидели не совсем хорошо, но Имоджин предполагала носить их, прикрыв длинным свитером. Мать купила ей на распродаже в Лидсе два халата.

— Этот разговорник никуда не годится, — сказала Джульетта накануне отъезда Имоджин, развалясь на ее постели. — «Моего кучера ударило молнией». «Пожалуйста, попросите горничную принести еще свечей». Видишь?

Имоджин ее не слушала. Она в сотый раз примеряла красный купальник леди Джасинты, чтобы убедиться, что он подойдет.

— Тебе нужно раздобыть бикини. Спорю, что там ходят без верха, — сказала Джульетта. — Мама с папой такие смешные.

— Почему? — спросила Имоджин, складывая одежду.

— Думают, что ты уцелеешь, если тебя в компании будет сопровождать супружеская пара. Ха-ха! Скорей наоборот. Надеюсь, ты принимаешь таблетки.

— Что ты имеешь в виду? — выпалила Имоджин.

— Ну ты же не сможешь держать на расстоянии такого мужчину как Ники, раз он взял тебя с собой во Францию.

— Не смеши меня, — отрезала Имоджин и бросилась вон из комнаты.

Дело доходило до грани неприличного. Последнее письмо от Ники — единственное, которое он отправил в конверте — кончалось так: «… и ради Бога, дорогая, приготовься как следует, чтобы нам не портить все две недели страхом, что ты забеременеешь».

Весь последний месяц Имоджин ходила мимо приемной доктора Мидоуза и трусила зайти туда. Доктор Мидоуз был одним из самых старых друзей отца, и ему было далеко за шестьдесят. Как она сможет попросить его?

Под конец по очередному наущению Глории она поехала в центр планирования семьи в Лидсе под предлогом покупки одежды для отпуска. К несчастью, ее братья Майкл и Сэм, которые были все еще дома на каникулах, увязались с ней в надежде попасть на матч кубка Джилет в Хедингли. Как и следовало ожидать, матч из-за дождя не состоялся, и Имоджпн стоило большого труда избавиться от них хотя бы на пару часов.

— Мне надо купить кучу всяких вещей вроде белья, — сказала она.

— Мы тоже пойдем, — заявил Сэм, который в свои четырнадцать только недавно начал интересоваться девочками. — Может быть, сумеем заглянуть там в примерочные.

— Я не люблю, чтобы рядом околачивались, когда я покупаю белье, — быстро отрезала Имоджин, — меня это с толку сбивает. Вот вам пятерка. Можете пойти посмотреть нового Джеймса Бонда. Встретимся у входа в пять часов. — И, сильно покраснев, она направилась к стеклянным дверям универмага «Браун и Мафф». Она стремительно прошла его весь и, выйдя с другой стороны, повернула в направлении клиники.

— Куда все-таки пошла старуха Имоджин? — спросил Сэм, когда они двинулись к кинотеатру.

— Центр планирования семьи, — ответил Майкл, упорно пытавшийся зажечь под дождем сигарету.

— Иди ты, она что, беременная?

— Конечно, нет. Просто готовится к отпуску.

— Откуда ты знаешь?

— У нее в спальне лежал адрес. — Он закашлялся. Сигарета выскочила изо рта.

— Дай Бог, чтобы папа его не нашел, — сказал Сэм. — Думаешь, старуха Имоджин наконец занялась сексом?

— Просто принимает меры предосторожности. Эти теннисисты — страшные трахальщики, хуже регбистов. — Сигарета Майкла, теперь уже намокшая, упорно отказывалась зажигаться. — Надеюсь, с ней будет все в порядке, то есть никакого вреда не последует. — Он швырнул сигарету в урну.

Сэм уставился на двух хихикающих машинисток, которые шли вдвоем под одним зонтом, покачиваясь на высоких каблуках, в сторону пивной.

— Слушай, а что если Джеймса Бонда побоку, а заместо этого пойти и выпить?

— Нам ни за что не подадут.

— А там темно, ты запросто сойдешь за восемнадцатилетнего. Чудно, старая Им села на таблетки.

— Купила что-нибудь подходящее? — невинно спросил Сэм, когда Имоджин подлетела к входу на перрон всего за несколько минут до отхода поезда.

— Я забыла, что распродажи уже давно начались. Ничего хорошего не осталось, — пробормотала Имоджин, стараясь не смотреть в глаза братьям.

— Где твой билет? — спросил Майкл, помахивая своим. — Нам лучше зайти, а то двери закроют.

— О, Господи, — забеспокоилась Имоджин, — где же он у меня?

И она нервными дрожащими руками стала рыться у себя в сумке, и все ее содержимое, включая шестимесячный запас таблеток, высыпалось на платформу.

— Интересно, «красны девицы» — это их так называют потому, что они все время краснеют? — спросил Сэм, нагибаясь, чтобы помочь Имоджин все подобрать.

Теперь, накануне отпуска лиловатые коробочки с таблетками были надежно упрятаны в кармане ее старого школьного пальто, висевшего в глубине ее гардероба. Она принимала их уже неделю и все время чувствовала себя нехорошо, но не знала наверняка, то ли это побочное действие пилюль, то ли нервное перевозбуждение от мыслей о Ники. Со дня их последней встречи прошло столько времени, что она чувствовала себя почти перегоревшей от желания. Потом ее стал беспокоить вопрос секса. Она начала украдкой заглядывать в «Радости секса», когда в библиотеке было малолюдно. Все показалось ей страшно сложным. Надо ли прекращать всякие разговоры во время самого дела, как во время теннисного матча? Не сочтет ли Ники, который привык к гибким, красивым теннисисткам, что она чересчур толстая?

Она уперлась горячим лбом в окно ванной комнаты. Ей было видно, как в саду отец что-то втолковывал коту и подвязывал желтые георгины, поваленные дождем и ветром.

«Вот что нужно и мне, — с грустью подумала она, — я никогда как следует не расцвету, если меня не подвязать к прочной опоре».

Она задумалась, мог ли Ники стать такой опорой. Отец вернулся в дом. Он выглядел усталым. Ему пришлось полдня провозиться с овцами своего стада. Она вернулась в спальню и застала там Гомера, который уныло тащил из чемодана ее белье. Он терпеть не мог, когда кто-то уезжал из дома.

— Я скоро вернусь, — сказала она, обнимая его.

Она уложила в чемодан стопку книг, прочитать которые у нее никогда не хватало времени: «Даниель Деронда», «Жаворонок», Скотт Фитцджеральд и «Тристрам Шенди»[5]. На постели лежали пакет бумажных салфеток (у них во Франции, сказана ей мисс Хокни, нет такой туалетной бумаги, которой можно снять косметику), целлофановый мешок с ватными рулонами и дешевый косметический набор, который она выиграла в праздничной церковной лотерее. Как средство красоты он смотрелся не очень впечатляюще. Она представила себе других подружек Ники, имеющих в своем распоряжении полный выбор изделий Елены Рубинштейн.

В дверь постучали. То была мать.

— Привет, дорогая, как дела? Папа хочет немного с тобой поговорить перед тем, как пойти на заседание комитета по ценам на распродаже.

Войдя в кабинет викария, Имоджин задрожала. Он сидел за огромным письменным столом и зажигал трубку. Несколько капель дождя еще блестело на его густых седеющих волосах. По всем стенам стояли шкафы с греческими и богословскими книгами, в которые викарий никогда не заглядывал, и трудами по садоводству и спорту, которые перелистывались гораздо чаще. На полке были аккуратно выставлены тома «Церковного вестника» и приходского журнала. На стене викарий позволил себе повесить единственную собственную скромную фотографию, где он был в окружении сборной команды Англии. На столе стояла большая чернильница. Он обходился без авторучек.

Викарий смотрел на нее поверх очков. Объяснялся ли его желчный взгляд тем, что она всю неделю носила одни и те же юбку и свитер, чтобы сохранить свежими лучшие туалеты для Франции? А может быть, он вспоминал, какое бессчетное число раз вызывал ее сюда, чтобы прочитать наставление по поводу постыдных толков или недостойного поведения дома?

— Сядь, — сказал он, — собираешься в отпуск?

— Да.

— Жаль, что я в твоем возрасте не мог себе позволить укатить поваляться под солнцем, — издалека начал он, — но тогда были другие времена.

Боже, подумала Имоджин, неужели он начнет теперь про это?

Но он встал и начал расхаживать по комнате.

— Не думаю, что мы с матерью были тебе чересчур строгими родителями. Мы всегда старались воспитывать тебя примером, а не принуждением. — Он изобразил сухую механическую улыбку, которую использовал, чтобы держать своих прихожан на расстоянии. Улыбка «отвали», как называли ее Майкл и Джульетта.

— Но я не могу отпустить тебя, не давши некоторых советов. Ты едешь за границу — там будут искушения. Полагаю, ты внимательно меня слушаешь, Имоджин?

— Да, — прошептала она.

— Мы тебя отпускаем, потому что верим в тебя. Мы знаем, что Ники привлекательный молодой человек и знаменитость, живет так, как ему заблагорассудится, и все же мы тебе доверяем.

Остановившись у окна, он рассеянно начал обрывать желтые листы с герани на подоконнике и проверять, не пересохла ли в горшке земля.

— Сегодня был трудный день, — продолжил он. — Здесь у меня больше часа провели Молли Бейтс с дочерью Дженнифер. Бедняжка Молли. Дженнифер неожиданно объявила, что она на третьем месяце беременности, а имеющий к этому отношение молодой человек исчез. Конечно, будет сделано все, чтобы его разыскать и убедить жениться на девушке. Если же не удастся, то ей предстоит провести следующие несколько месяцев в одном из домов для незамужних матерей — не самое привлекательное место для жизни. Но Молли Бейтс, как член приходского церковного совета, считает, что Дженнифер не может рожать дома. При любом исходе жизнь девицы загублена. Теперь она товар, бывший в употреблении.

Бедняжка Дженнифер, подумала Имоджин, возможно, ее отправят на дешевую распродажу.

— Когда будешь на юге Франции, — продолжал отец, — помни о судьбе бедной Дженнифер Бейтс и не забывай, что ты дочь священника и, как жена Цезаря, должна быть вне подозрений.

Имоджин вдруг представила себе, что коробочки с лиловыми таблетками в этот самый момент прожигают дыру в кармане ее старого пальто, а оскорбительные слова отца — как солнце, отраженное в стекло. К счастью, он истолковал малиновый цвет ее щек как признак смущения от темы разговора, а не вины.

Он сел и передвинул на столе чернильницу.

— Запомни слова Мильтона, — произнес он погребальным голосом, — «Та, что обладает целомудрием, вся закована в сталь».

Тут Имоджин увидела себя бряцающей стальными доспехами по пляжам юга Франции. Отец, решила она, должно быть, очень похож на Мильтона. Еще она заподозрила, что он репетирует будущую воскресную проповедь. У нее появилось жуткое предчувствие, что он сейчас велит ей встать на колени и прочтет над ней молитву.

— Ты вступаешь в школу жизни, — сказал он, драматически понижая голос. — Все, что я могу сделать, — это денно и нощно молиться за тебя. Теперь же возвращайся к своим чемоданам, и приятного тебе отдыха под солнцем. Мне надо идти на заседание комитета по ценам на распродаже.

Противопоставление ее бестолкового сибаритского существования его скромному, самоотверженному служению было слишком очевидно. Имоджин вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. Она поднялась к себе в безнадежно угнетенном состоянии. Отцу блестяще удалось лишить ее отпуск самого интересного. Секс с Ники теперь больше, чем когда-либо прежде, станет полем нравственного сражения. Как бы она ни поступила, отец будет незримо стоять у ее постели и грозить ей пальцем.

О черт, надо было как раз принимать таблетку, лежавшую в маленькой капсуле, похожей на лампочки вокруг зеркала актрисы. Она чувствовала себя подобно Персефоне, собирающейся взять гранатовые семечки и быть осужденной за это на вечные муки в аду.

Закрыв дверь своей спальни, она стала на-ощупь искать в глубине полупустого гардероба плотный твид своего старого пальто. И не могла его найти. Она отодвинула в сторону остальную одежду: пальто не было ни на вешалке, ни на дне шкафа. Быстро перерыв лестничный чулан, она кинулась вниз. Мать чистила картошку, одновременно читая какой-то роман.

— Мое старое школьное пальто пропало, — выдохнула Имоджин.

— Но ты же не собираешься брать его с собой во Францию? — сказала мать.

— Нет, но где оно?

— Я отдала его на распродажу, дорогая. Раз мы взяли оттуда купальник и эти брюки леди Джасинты, я решила, что это будет самое меньшее, что мы можем сделать.

Имоджин выскочила из дома со скоростью ракеты. Скатываясь по садовым дорожкам, проносясь по мокрой мостовой, потом по дороге через торфяники, она не обращала внимания на бьющие по ее ногам кусты папоротника и царапавшие лицо ветки.

На пальто была метка с ее именем, в кармане лежали таблетки и последнее письмо Ники — то самое, где говорилось насчет того, что надо как следует подготовиться, и самым откровенным образом обещались всякие наслаждения, которые он доставит ей ио Франции. В голове ее пронеслись мысли о том, что сделает отец, если узнает. Он может ее не отпустить. Допустив на мгновение, что она больше не увидит Ники, она почувствовала такой ужас, что ей чуть не стало плохо. У нее перехватило дыхание.

Окна в притворе церкви были освещены, и по ним катились капли дождя. Внутри Имоджин увидела сцены чудовищной активности и была чуть не сбита с ног запахом нафталина, пыли и отнюдь не очень чистой одежды. Приходские дамы в фетровых шляпах стояли вокруг нагруженных всевозможным старьем подмостков, рылись в чужих обносках, ища хорошей скидки. Искусно сбивая цену на ту или иную вещь, они делали вид, будто не знают, что она прислана кем-то из их же числа.

— Не думаю, что ей когда-нибудь приходило в голову выстирать эти корсеты, — сказала жена мясника, пренебрежительно бросая их в ближайший бак. — Все эти платья официантки совершенно спрели в подмышках.

— Леди Джасинта прислала лисий мех без хвоста, — сообщила местная акушерка. — Крысы, крысы, — крикнула она, махнув этим мехом на кота церковного смотрителя. Тот, увернувшись от нее, прыгнул на кипу старых книг и пластинок.

— Привет, Имоджин, прелесть, — сказала жена мясника. — Пришла на подмогу? Я думала, ты с завтрашнего дня в отпуске.

— В отпуске, — подтвердила Имоджин, упорно высматривая пальто.

— Если ты ищешь папу, он там.

Имоджин всмотрелась в пыльный сумрак и застыла от ужаса. В дальнем углу перед высоким веснушчатым зеркалом мисс Джеролд из местного почтового отделения примеряла школьное пальто Имоджин, доходившее ей до щиколоток. Поощряли ее с одной стороны миссис Конноли, приходящая работница ее матери, с другой — викарий.

— Можно еще поносить, — говорила мисс Джеролд. — Моя сестра из Мэлхема сможет его перелицевать.

— Очень вам к лицу, мисс Джеролд, — задушевно сказал викарий, изобразив свою сердечную улыбку «отвали».

— Я не уверена насчет цвета, Элси, — засомневалась миссис Конноли. — И мисс Имоджин он никогда не шел.

— У меня оно будет только для сада и для прогулок, пятьдесят пенсов, кажется, недорого, — сказала мисс Джеролд и, вновь повернувшись к зеркалу, приняла стойку манекенщицы и засунула руки в карманы. — О, да тут что-то есть.

Имоджин в мгновение ока пересекла помещение и оказалась рядом с мисс Джеролд как раз в тот момент, когда та вынимала из карманов лиловатые коробочки и письмо Ники.

— Что это такое? — начала было она.

— Это мое, — сказала Имоджин, тут же выхватив у неё все из рук.

Мисс Джеролд была так поражена, что подалась назад, топнув каблуками так, что звук отозвался где-то во владениях микадо.

— Имоджин, — прогремел викарий, — где твои манеры, и что это у тебя там?

— Ничего, — прошептала она, покраснев как автофургон Главного почтового управления.

— Любовные письма и фотографии, — спокойно сказала миссис Конноли, которая терпеть не могла викария и в точности разглядела, что лежало в карманах. — Ни одна девушка не захочет потерять такие вещи, правда, прелесть? О, глядите-ка, леди Харрис появилась. Полагаю, она хочет поговорить с вами относительно закусок, викарий.

— А, в самом деле. Добро пожаловать, добро пожаловать, — произнес мистер Броклхерст звонким голосом, приканчивая микадо, и направился к двери.

Какое-то время Имоджин и миссис Конноли смотрели друг на друга.

— Спасибо, — пробормотала Имоджин. — Вы были ужасно добры.

— Лучше перестраховаться, чтобы потом не проливать слезы, — сказала миссис Конноли. — Моя Конни глотала эти штуки несколько лет. На твоем месте я бы унесла их отсюда подальше, пока твой папаша не спохватился. Приятного тебе отдыха. Возвращайся коричневая, как негритенок.

— Кажется, она спешит, — невинно сказала мисс Джеролд. — У нее, наверное, свидание.

— Возможно, — допустила миссис Конноли, которая отлично знала, что мисс Джеролд читает все открытки, проходящие через почтовое отделение. — Во всяком случае, мне она про это не говорила.

Последние часы перед отъездом были пыткой, но наконец Имоджин села в поезд до Лондона и положила свой небольшой чемодан на сетку. Мать, Джульетта и Гомер понуро стояли на платформе. Имоджин вдруг почувствовала большой комок в горле.

— Мне жаль, что я так ужасно вела себя последние недели. Я обязательно исправлюсь, обещаю вам, — сказала она. высунувшись из окна. — Я бы хотела, чтобы вы тоже поехали.

— Мы все будем по тебе скучать, — сказала мать.

— Не забудь послать открытку, — напомнила Джульетта.

— Будь осторожна с питьевой водой, — сказала мать.

— Запомни: целомудрие начинается и кончается дома, — сказала Джульетта. — Вот тебе кое-что почитать в поезде. — Она протянула ей сверток, когда поезд уже тронулся. Там лежали «Камасутра» и «Солнце — моя погибель».

Постепенно темные каменные стены, старые дымоходы, закопченные дома, грязно-белые садовые изгороди остались позади. Имоджин была в дороге.