"Свиток благоволения" - читать интересную книгу автора (Тренейл Джон)

Глава 14

Диана никогда не забудет свою первую встречу с Чан Пином.

Она взбиралась вверх по холму к гробнице, расположенной за деревней. Пещера находилась за небольшой полянкой. Внутри она была вся серая от пепла, покрывшего стены и пол за сотни лет, когда здесь горели тысячи костров. В одном углу еще и сейчас дымилась невысокая кучка листьев бамбука. Диана спокойно приближалась к пещере, звук ее шагов был совершенно не слышен на влажной почве. Она отвела в сторону лианы, заслонявшие вход в пещеру, скрытый от любопытных, чересчур критичных взглядов политически мудрых, но духовно опустошенных чиновников.

Он отбивал поклоны.

Она замерла, пораженная, не сводя с него глаз. Он стоял на коленях, удерживаясь в вертикальном положении, хотя чуть оторвал носки от земли. Он простирал руки и наклонялся до тех пор, пока лоб и пальцы не касались земли: буквально «стуча головой», отбивал поклоны. Он поворачивал кисти рук и трижды сжимал их в кулаки, соблюдая паузы между этими жестами. Потом он вновь опускал кисти вниз и выворачивал наверх. И этот ритуал он повторил трижды. Вот он встал, прикрыл лицо пальцами, постоял в течение нескольких секунд в такой позе, словно в молитвенном экстазе, затем поклонился. Наконец он в бессилии опустил руки, подождал немного и обернулся.

– Кто там? – Его голос звучал встревоженно, но без тени страха.

Хотя он произнес свой вопрос по-китайски, Диана догадалась о его смысле.

– Это я… Диана Юнг.

– Ах да, – теперь он заговорил на английском. – Я слышал о тебе. – Он прошел мимо нее, направляясь к выходу из пещеры. – Меня зовут Чан Пин.

Как только Диана оправилась от его резкости, она начала замечать окружающее и попыталась оценить незнакомца. Он производил впечатление сильного человека: примерно сто семидесят сантиметров ростом, но при этом плотно сложен. Рукава рубашки закатаны выше огрубевших локтей и обнажают мощные округлые мышцы. Его движения и походка напоминали боксерские. Диана решила, что ему, вероятно, столько же лет, сколько и ей, или чуть больше, к тому же он потрясающе симпатичен. И, конечно, сексуален. Его тело и то, как он им владел, настроили Диану на определенный лад. Все, что она видела, было созвучно второй потаенной части ее натуры, глубинной психической деятельности, которая взывала: «Давай сбросим наши одежды прямо сейчас!» Юношам это простительно, но девочкам – никогда.

– Здравствуйте, – смущенно произнесла она.

Он угрюмо изучал ее. Постепенно под его молчаливым испытующим взглядом Диана ощутила неловкость. Она отступила и сумела сосредоточиться на деталях. Одежда его была далеко не новой. Розовая рубашка выцвела от стирки, так что некоторые ее куски стали почти белыми, придавая ей сходство мороженого с земляникой и ванилью. Его мешковатые брюки когда-то справедливо считались вельветовыми, но рубцы уже повытерлись, сквозь потрепанные нитки зияло тело. Лишь черные матерчатые туфли со шнурками выглядели как новые. Молчание явно затянулось.

– Довольно странно встретить в Китае молодого человека, отбивающего поклоны, – неуверенно заметила она.

– Моя найнай… моя бабушка по отцовской линии была благочестивым человеком. Она приглядывала за мной, когда мои родители находились в трудовом лагере на перевоспитании… Впрочем, мне жарко. Пропусти-ка меня.

И он вышел первым, не ради самоутверждения, а просто потому, что кто-то должен задавать тон, а он вполне естественно подходил для этой роли… А может, такое объяснение Диана придумала сама для себя, двинувшись вслед за ним. Они уселись на склоне холма, обращенном к рисовым полям односельчан. Дождь прекратился, и хотя облака все еще низко стелились над землей, в них уже наметились разрывы, сквозь которые пробивались размытые солнечные лучи. Далеко внизу на равнине крестьяне в синих куртках и соломенных шляпах занимались тем же самым, что делали их отцы и праотцы. Диана согнулась, обхватив колени руками. Чан Пин сидел лицом к ней, откинувшись назад и перенеся вес тела на руки. Посидев с минуту, он сорвал длинную травинку и принялся задумчиво жевать ее. Казалось, у него нет никакого желания возобновлять разговор.

– Тебя сослали сюда на перевоспитание, да?

Он пристально посмотрел на нее, словно желая убедиться, что в ее вопросе нет подвоха, затем вынул травинку изо рта.

– Я – смутьян.

И Диана поверила ему: он вполне подходил для этой роли. В его коже не было изъянов, если не считать родинки на левой щеке, из которой пророс маленький завившийся волосок. Брови у него были густые и совершенно ровные и оттеняли узкие, цвета воронова крыла глаза. Округлый, с ямочкой подбородок служил единственной деталью, контрастировавшей с его скуластым квадратным лицом, свидетельствовавшим о сильном характере. А может, и жестоком.

– И какого рода смуту ты разводишь?

Последовало полминуты молчания.

– Политическую.

– Что это за политика?

– Я умею говорить по-английски.

– Определенно умеешь! – рассмеялась Диана, и напряжение, повисшее между ними, несколько поуменьшилось. – Не очень-то многие из моих друзей могут так же хорошо говорить по-английски, как ты. И с каких это пор знание английского стало преступлением?

Он впервые улыбнулся ей. Щедрой улыбкой.

– Как хотелось бы, чтобы ты засмеялась снова, – сказал он. – Когда ты сидишь так, как сейчас, ты хорошо смотришься. – Он замолчал.

Диана чувствовала на себе его пронизывающий взгляд.

– Когда ты смеешься, ты, однако…

– Что я?..

Ее поспешность ему не понравилась.

– Когда ты смеешься, ты становишься какой-то особенной. – На этот раз в его голосе слышалась резкость.

– Благодарю… тебя. – Его замечание показалось столь неожиданным, что она проговорила последние слова запинаясь.

– Я слышал, что твоя мать была китаянкой, а отец – англичанин. Это правда?

Она кивнула.

– Ты не похожа на китаянку. И все же в тебе есть что-то восточное.

Она взглянула на него, с облегчением отметив, что на сей раз улыбка, похоже, надолго пристала к его губам.

– Ты упомянул трудовой лагерь. Не можешь ли рассказать мне… я хочу сказать, если тебе это не неприятно, то есть…

Но ему было неприятно. Он отвел взгляд, а затем посмотрел на нее. Так повторилось несколько раз, пока он не заговорил:

– Я родился в Ухани, – с неохотой начал он. – Мой отец был режиссером местной программы телевизионных новостей. А мать – педиатром.

– Другими словами, интеллигенция.

Не стоило ей произносить это слово: улыбка тут же исчезла, и вновь появился тот же настороженный взгляд.

– Странно, что тебе нравится употреблять этот ярлык. Я считал, что только мы, китайцы, обожаем это занятие. – Он, словно раздражаясь, быстрым жестом откинул волосы со лба.

У него были странные волосы. Его крупная голова будто существовала отдельно от прически, а челка начиналась не надо лбом, а слева, где-то над ухом, так что вся прядь, как крыло, простиралась направо через голову и частично спадала на лоб. Это была дань той моде, которую когда-то культивировали бисексуальные поп-звезды, – единственная неестественная «бесполая» деталь в его почти идеальной мужской внешности. Опять наступило молчание. Но через некоторое время он снова заговорил:

– Сельчане говорят, что ты приехала захоронить останки матери.

– Да. – Ей не хотелось сейчас говорить на эту тему. – Ты сказал, твои родители были в лагере…

– Сказал.

– Ну и?..

– Что «ну»?

– Почему они оказались в лагере?

Как обычно, ему понадобилось время на обдумывание вопроса.

– Я учился в средней школе. Мои сестры – тоже. Партработники заставили нас письменно раскритиковать своих родителей. Ты считаешь, что это ужасно?

– Вовсе нет! У нас сейчас многое известно о «культурной революции». На вас, должно быть, оказывали сильнейшее давление.

– Не припомню, чтоб на меня давили. – В его голосе послышались нотки пренебрежения. – Я помню, что когда мы резко критиковали мать или отца, партийные кадры нас хвалили.

Он приподнялся, затем встал и замер со сложенными на груди руками, глядя с холма вниз. Диане было неловко. Мгновение назад он коснулся таких важных вопросов, которые застрянут в мозгу, как колючки в плоти, на всю жизнь… А еще ей подумалось, что у него самая красивая и атлетичная фигура из всех, что ей доводилось видеть…

Чан Пин оглянулся:

– Ты что?

– Ничего. Я… ладно, продолжай.

– Ты вроде вскрикнула. Как будто на что-то рассердилась.

– Я рассердилась сама на себя, вот и все. Пожалуйста, продолжай.

Он дважды стукнул кулаком по земле.

– Состоялся суд. Наши обличения стали… превратились в свидетельские показания. И поэтому наших родителей сослали в трудовой лагерь.

– Понимаю. Извини меня.

– Впоследствии моего отца реабилитировали. Он снова работает. А мать… – Он опять стукнул кулаком по земле, украдкой взглянул на небо и потом опять на Диану. – Сейчас она здесь, в нескольких метрах отсюда. – Он ударил себя по лбу. – А все из-за тех слов, которые я написал, чтобы заслужить поощрение партократов.

– Ты всерьез этому веришь? Если бы ты не сделал это, они нашли бы кого-нибудь другого, кто написал бы… например, пациента твоей матери, который заявил бы, что она цитировала Конфуция или что-нибудь еще в этом роде.

Он задумчиво посмотрел ей в глаза, на дне которых светились печаль и глубокое сочувствие. Диана видела, что он страдает, и ощущала, как симпатия буквально разливается в ней. Он совершил ошибку, но он и раскаялся в ней. Вот за это он ей особенно нравился.

– Что произошло потом? – спросила она.

– Я решил стать образцовым студентом, – с неохотой ответил он. – Чтобы обезопасить себя.

– Не понимаю как?

– Все китайцы понимают, что новая «культурная революция» к ним ближе, чем вот эта травинка к моему языку. – Он с отвращением взглянул на травинку и отбросил ее. – Я хотел надежной работы. Поэтому прежде всего мне надо было получить хорошее образование.

– Тебе это удалось?

– Да. – Похоже, ему не хотелось развивать эту тему.

– Но ты оказался здесь! Что же произошло?

И тут наступила самая длинная пауза. Когда она закончилась, он сказал лишь:

– Я не знаю. Мне тревожно. Часто я не могу спать по ночам.

Диану осенило:

– Ты не расхаживаешь ли по деревне, когда тебя мучает бессонница?

Ответа не последовало.

Снова повисло невыносимо долгое молчание.

– Может быть… – наконец произнес он.

– Но… почему? Ведь дождь лил, как из ведра… – Она почти злилась на его поведение, совсем как мать, готовая отчитать непослушного сына.

Но он только рассмеялся в ответ.

– Ты считаешь, что это смешно? – спросила она и тут же мысленно отчитала себя за то, что выглядит слишком сентиментальной.

Он снова посерьезнел – довольно быстро, к радости Дианы, ибо его смех магически воздействовал на нее.

– Нет. В Чаяне нет ничего смешного. И в провинции Сычуань вовсе не смешно.

– Почему ты так говоришь?

– Ты ничего не слышала о мародерах?

– Нет.

– Некоторые студенты объединились в банды и двинули в сельские районы. Для властей это оказалось очень серьезной проблемой. В университетских городках они могут контролировать ситуацию, но не здесь – ведь тут нет полиции.

Заметив, что Диана приумолкла, Чан Пин произнес:

– Прости меня. Я не хотел огорчать тебя.

– Все меня отговаривали от этой поездки. А когда я приехала сюда, даже моя тетя уверяла, что здесь находиться опасно.

– Так тебе и надо возвращаться домой.

– Но до следующей недели не будет автобуса!

– Тогда остается надеяться, что в деревне все будет спокойно. – Он протянул ей руку и спросил: – Не пора ли нам домой? Уже поздно.

Она позволила помочь ей подняться с земли. Чан Пин пошел впереди, как и раньше. Через некоторое время грунтовая дорожка сменилась крупной галькой, и идти стало легче. Когда они спустились на равнину и пробрались сквозь заросли бамбука, он вдруг остановился и показал куда-то рукой. Взгляд Дианы пробежал по плоскому, залитому водой пространству рисовых полей к другому краю равнины, где склон другого холма, круто вздымаясь, упирался в туман. Но потом она поняла, что это вовсе не туман. Где-то там мощный столб дыма энергично уходил в небо, будто какой-то злой джинн. Они ускорили шаг, двинувшись по дамбе. Тишину раннего вечера нарушал лишь легкий всплеск прыгавших в воду лягушек. Диана и Чан Пин почти поравнялись с группой крестьян, занятых чисткой мотыг, когда он внезапно остановился.

Меньше чем в пятистах метрах от них цепочка людей прокладывала путь через долину, держа курс перпендикулярно маршруту Дианы и Чан Пина: черные фигурки на зеленом фоне, казалось, плыли, скользя по ковру рисовых стеблей, точно призраки. Диана отметила, что дамба, по которой шли эти люди – ниже, чем их собственная, но все равно было что-то угрожающее в этих быстро скользивших силуэтах, уже приближавшихся к восточной окраине деревни.

– Как странно, – сказала она негромко, – самый первый идущий выглядит, как будто… как будто он распят.

– У него что-то на плечах.

Они оба одновременно догадались, что это был за предмет.

– Давай-ка вернемся на кладбище, – воскликнула Диана. – Так мы можем…

Ее слова прервал громкий окрик на китайском. Вооруженный человек свернул со своего маршрута в месте соединения с другой дамбой и направился к ним, держа винтовку наперевес. Чан Пин что-то крикнул ему в ответ. Стрелок ответил, но не словами: он просто поднял ствол и махнул им в сторону деревни. Когда они подошли к вооруженному незнакомцу, Диана увидела, что он одет в поношенную армейскую форму, пилотку с красной звездой, а на рукаве у него повязка с желтыми иероглифами. Он непрерывно покусывал свои узкие, тонкие губы, будто искал насыщения, которого обычная пища не могла ему дать.

– Что это у него написано на повязке? – вполголоса спросила Диана, когда они прошли мимо военного.

– Там написано «Революционная Гвардия».

– Что?

Когда они вышли на деревенскую площадь, там уже творился ад кромешный. Вновь прибывших оказалось двенадцать человек, и все были одеты в такую же поношенную униформу. Они окружили крестьян, согнали их на площадь и теперь стояли, выстроившись в неправильный круг, размахивая палками и выкрикивая лозунги.

Неожиданно один из крестьян, бывший похрабрее остальных, то ли попытался выйти за пределы круга, то ли обругал одного из Красных Охранников. Что бы там ни произошло, расплата последовала незамедлительно: двое или трое из вновь прибывших накинулись на него и принялись избивать палками. У одного из них был самодельный кистень – шар на цепи, прикрепленной к подобию бильярдного кия. Диана содрогнулась, увидев это орудие. Однако предводитель Красных Охранников оставался в стороне от всего происходившего. Он разгуливал по площади, беспрерывно покусывая губы. Наконец он подошел к стене самого большого дома, из которой торчал крюк. На нем висело железное корыто. Солдат ударил по нему прикладом винтовки. Он продолжал колотить по корыту, пока гвалт крестьян не прекратился, лишь чей-то младенец упорно продолжал вопить.

Предводитель поднял голову в поисках источника звука и произнес несколько слов. Его товарищи захохотали.

– Что он сказал? – прошептала Диана.

– Что это хороший революционный ребенок: он не преклоняется перед авторитетами. Тс-с!

Предводитель закинул винтовку на плечо, отцепил корыто и сбросил его на землю. Затем забрался на импровизированную трибуну, с которой обратился к подневольной аудитории. Он говорил довольно долго. Закончив, он пригласил на трибуну своего товарища, стоявшего ближе всех к нему. Тот сменил своего командира на трибуне. Он достал из левого кармана тонкую книжечку в красной обложке, поднял ее вверх и начал что-то бубнить скороговоркой. К тому времени Чан Пин умудрился затащить Диану в самый центр круга, где их со всех сторон прикрывали теперь крестьяне.

– Что происходит? – выдохнула она.

– Предводитель говорит, что его зовут Цзаофань Вень, то есть бунтарь Вень. Но это название принадлежит более старому поколению. Он врет. С ведома комитета партии в Чэнду они сформировали свою рабочую команду как революционный трибунал и…

Охранник сошел с «трибуны», его сменил другой.

– А что там теперь?

Чан Пин с присвистом втянул в себя воздух и покачал головой.

– Все старые песни. Они повторяют клятву верности Мао Цзэдуну. «Председатель Мао»… затем чье-то собственное имя… затем – «окончательно встал на твою сторону. Я всегда буду верен тебе. Я всегда буду предан твоим мыслям. Я всегда буду верен твоему революционному курсу».

– А на чьей они стороне? Они леваки?

– Они против нынешнего Председателя… уж Вень… так точно. Я думаю, что сейчас есть несколько фракций.

Вень пристально разглядывал крестьян. Вдруг он рванулся с места, помчался в сторону, схватил одного из крестьян за ухо и вытащил его вперед. Диана, встав на цыпочки, увидела, что это Линчу, и ощутила укол беспокойства. Вень закричал на него. Юноша продолжал качать головой, отказавшись поднять ее даже тогда, когда Вень дернул его за подбородок. Наконец подскочили двое Красных Охранников, подняли его и поставили на перевернутое корыто. Вень сунул ему красную книжицу. Но юноша продолжал трясти головой. Вень подошел к нему, размахнулся и ударил по глазу, закрытому повязкой. Линчу с криком упал с корыта. Он лежал на земле, корчась, держась обеими руками за голову. Когда один из охранников ударил его ногой, Диана решила, что с нее хватит. Прежде чем Чан Пин успел остановить ее, она протиснулась сквозь толпу крестьян и выросла перед Венем, уперев руки в бока.

– Прекратите это!

Мгновенно наступила тишина.

Веню потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, что перед ним иностранка. Когда до него дошло, глаза его расширились в самодовольном изумлении. Он выбросил руку вперед и выкрикнул что-то по-китайски, обводя взглядом крестьян, словно ища виновного в ужасном преступлении. Диана решила: что он взывает к крестьянам, напоминая о силе ненависти, которую они все должны питать к «иностранным дьяволам».

– Я сказала, хватит!

Вень отступил на полшага. Диана оказалась гораздо выше его. Все это видели. Красный Охранник знал, что он должен что-нибудь сделать, но он был сбит с толку. Диана поняла, что до этого он никогда не имел дела с иностранцами.

Она смерила его презрительным взглядом и нагнулась к Линчу, помогая ему подняться. Она уже собралась было отвести его назад в толпу крестьян, когда Вень схватил ее за руку и развернул лицом к себе. На этот раз в его глазах было больше чем удивление: в них был гнев и извращенное сладострастие – того рода, что сулит наслаждение при виде чужих страданий. Диана шагнула назад и уперлась спиной в стену дома, на которой прежде висело корыто. Она поправила свою джинсовую куртку, накинутую на плечи: в кармане что-то звякнуло. Вень не спеша приближался к ней, сжав правую руку в кулак и вложив его в левую ладонь. Он улыбнулся Диане, пытаясь привлечь ее внимание к своему лицу и отвлечь от своей руки. Она сунула правую руку в карман. Монеты.

Вень начал постукивать кулаком по левой раскрытой ладони. Диана выждала, пока он подошел к ней совсем близко, и нанесла ему удар прямо в переносицу. Она ударила его кулаком с размаху, вложив в удар весь вес своего тела и зажав при этом между костяшками согнутых пальцев монеты достоинством по два феня. Сила удара, продиктованного отчаянием, сбила Красного Охранника с ног. Он закричал от боли и опустился на колени, прижав руки к лицу. Когда он наконец отнял их, все увидели, что по лицу его течет кровь – одна из монет рассекла ему правую бровь. Сердце Дианы колотилось, словно воробьиное. Ее рука разжалась, и монеты упали на землю. Она прижала руки к сырой стене. Вень медленно выпрямился и встал. Теперь в его движениях сквозила методичность – он четко сознавал цель. Он потянулся к Диане – осторожно, словно боясь потревожить собаку, которая может укусить, – и стал уголком ее куртки вытирать кровь со своего лица. Он тяжело дышал. Между тонкими губами, в которых было что-то змеиное, она увидела его зубы, пожелтевшие от никотина. Два передних росли криво, заходя один за другой, и один из клыков в верхней челюсти отсутствовал. От его кожи несло табаком и застарелым потом, но дыхание было на удивление чистым и свежим, словно он регулярно жевал мятные листья.

Диана ощутила уверенность, что за внешним спокойствием Вень скрывает почти такой же сильный испуг, что и у нее самой: она знала это потому, что какая-то доля в едком запахе его тела содержала эссенцию страха, запах скунса, который тело предательски извергает через поры кожи как раз тогда, когда происходит выброс адреналина в кровь. Вень обратился к ней тихим, спокойным голосом, но Диана не поняла, что он говорит. Вень пожал плечами и ткнул большим пальцем в сторону толпы крестьян, дав понять, что Диана должна присоединиться к ним. Она смотрела на него, предчувствуя какую-то ловушку, но лицо его оставалось непроницаемой маской. Диана сделала шаг вперед, оторвавшись от стены. Вень не пошевелился. Она тронулась к толпе, стараясь обойти его слева, держась на безопасном расстоянии, но он остался неподвижным, глядя на ту точку в кирпичной стене, где за мгновение перед этим была ее голова. Диана сделала еще один шаг. Вень вышел за поле ее бокового зрения. Внезапно она увидела, что лицо Чан Пина исказила гримаса ужаса. Крестьяне дружно закричали, раздались возгласы страха, растерянности и предупреждения, адресованные ей. Щелчок карабина крепившего ремень винтовки заставил ее броситься наутек. Но тут в ее затылок с взрывным грохотом врезался приклад винтовки, глаза ее чуть не выскочили из орбит, а в голове полыхнуло резкой болью, и, когда желудок ее скрутил спазм рвоты, земля вздыбилась ей навстречу и ударила по лицу.

Когда она очнулась, у нее пропали все представления о времени. Одну минуту тьма царила в ее голове; следующую минуту тьма залила и все вокруг нее, но перехода от одного состояния к другому она не уловила. Ей было очень плохо. Затылок ныл, монотонная пульсирующая боль время от времени сменялась более резкой, сопровождавшейся пронизывающими мозг вспышками, словно в голову вонзили раскаленный железный прут. Несколько мгновений спустя она поняла, отчего пришла в себя: ее мочевой пузырь готов был лопнуть. Когда она попыталась сесть, вспышка боли пронзила ее голову с новой силой, и Диане показалось, что голова сейчас отвалится. Она еще раз попыталась сесть, но тело не слушалось ее – ни руки, ни ноги не подчинялись. Она откинулась назад. Слезы огорчения и стыда текли по лицу; она колотила кулаками по простыне и, наконец, помочилась под себя. Она отключилась, затем снова очнулась, на этот раз уже зная, что лежит в собственной постели в доме Кайхуэй. Занавески были отдернуты, и в комнату проникало достаточно света, чтобы она могла распознать знакомые предметы обстановки. Кто-то вошел в комнату. Диана почувствовала, что ее лодыжку сводит судорогой.

– Кто это? – простонала она.

– Тс-с! Это я – Чан Пин.

– О Боже… Я думала, ты… О, Господи!

– Тише, тише. – Он быстро подошел к ней и приложил палец к ее губам.

– Что случилось? – Голос Дианы был хриплым, чужим. – Я помню… он ударил меня.

– Сначала ты ударила его. – Он помолчал. Когда он заговорил снова, в его голосе послышалось восхищение: – Крестьяне очень испугались, когда он ударил тебя. Они стали кричать на Красных Охранников. Это хорошая деревня. Здесь не любят хулиганов. Красные Охранники заспорили между собой. Они и сейчас продолжают спорить.

– Как я сюда попала?

– Они заставили крестьян отнести тебя. Потом они стали допрашивать меня… и тоже все про тебя. Они думают, что ты капиталистическая шпионка, приехавшая сюда, чтобы развратить и подчинить себе этот район. Как только тебе полегчает, они начнут допрашивать тебя.

В голове у Дианы начало понемногу проясняться.

– Допрашивать меня? Но… я не преступница, я ничего не сделала.

– С их точки зрения, сделала. Ты иностранка, тебя видели на кладбище и в гробнице. Следовательно – ты религиозна, у тебя есть деньги на путешествие…

– Но что они мне сделают?

– Я не знаю.

– А как ты здесь оказался?

– Они арестовали меня за то, что я был вместе с тобой. Потом они велели всем разойтись по домам и ждать распоряжений. Они выбрали в качестве своей штаб-квартиры дом Кайхуэй. Они все сейчас внизу: ругаются, как дюжина дьяволов. Они посадили меня в одну из комнат на втором этаже, но я выбрался оттуда.

– Как?

– Там замок плохонький.

– А кто-нибудь охраняет нас?

– Охранник был. Но сейчас его нет.

Диана взглянула с кровати в том направлении, откуда слышался его голос, но лицо Чан Пина было в тени.

– Диана, мы должны выбраться из этого места. Ты можешь встать?

– Я… я попытаюсь. – На этот раз ей удалось сесть, и голова, как ни странно, осталась на месте. Спустя некоторое время она сумела спустить ноги с кровати. Она обмочилась, и запах мочи невозможно было устранить. Чан Пин ничего не сказал, и она ощутила благодарность. Она сообразила, что все еще оставалась в той же одежде, что и днем.

– Мне нужно переодеться, – пробормотала она.

– Поторопись.

– А как мы отсюда выберемся?

– В окно.

– Мне надо увидеть Кайхуэй, сказать ей…

– У нас нет времени!

Он подошел к двери и чуть приоткрыл ее. В коридоре было темно. Диана подождала, пока он закроет за собой дверь. Потом она сняла джинсы и торопливо натянула на себя чистые. В голове у нее продолжала раздаваться барабанная дробь. Когда она дотронулась до раны на затылке, резкая боль пронзила ее. Она вскрикнула и отдернула руку, но боль продолжала бушевать. Она побросала в рюкзак свои немногочисленные вещи и потянула за дверную ручку. Чан Пин держался за ручку с внешней стороны. Почувствовав, что она пытается открыть дверь, он заглянул в щель.

– Готова?

– Да.

Они прислушались. Внизу раздавались голоса спорящих.

– Бедная Кайхуэй… – пробормотала Диана.

– Не волнуйся. Все китайские крестьяне уже играли в эту игру и раньше. К завтрашнему дню во всей деревне не найдется ни телефона, ни телевизора, ничего ценного. Все снова станут бедными работягами. Пожалуйста, побыстрее! Я иду первым, а ты сможешь встать мне на плечи.

Через несколько секунд он вылез в окно. Диана осторожно свесила ноги, сидя на подоконнике и ища ступнями его плечи. Когда она спрыгнула, он подхватил ее, потом взял за руку и быстро повел по темным улочкам, пока они не вышли к рисовым чекам. Там они остановились и оглянулись. Чаян был погружен в темноту. Тишину весенней ночи нарушали только звуки, издаваемые буйволами в загонах и бродившими свиньями.

– Вперед!

Они пробирались в ночи, освещаемой лишь наполовину спрятавшейся в облаках луной, брели от одной дамбы к другой, каждое мгновение с ужасом ожидая услышать плеск воды на чеках, производимый их неловкой поступью, или звуки погони у себя за спиной. Запах стоячей воды и экскрементов, служивших в Китае в качестве удобрений на протяжении тысячелетий, неподвижно стоял в безветренном воздухе. Диана не могла скрыть облегчение, когда земля под ногами стала тверже – это означало, что они подошли к склону холма в конце долины. Когда они поднялись на вершину холма, сразу похолодало. Поминутно до них доносились ароматы жасмина или каких-то других цветов, распускавшихся ночью. Когда они вышли наконец на поляну, Чан Пин скомандовал привал. Диана опустилась на колени, а он подошел к краю откоса и стал пристально всматриваться вниз, туда, откуда они пришли. Вид долины напоминал огромный черный кратер потухшего вулкана.

– Чан Пин?

– Да?

– Меня вот что волнует. Откуда у Веня это оружие?

– Из армии.

– Но… зачем армии понадобилось раздавать оружие студентам?

– Потому что, как только студенты отобьются от рук, армия задавит их и, воспользовавшись случаем, захватит власть. Ты что, не знаешь, как делаются такие вещи?

– Так куда теперь мы пойдем?

– Чаян находится недалеко от границы провинции Гуйчжоу. Нет никакой гарантии, что там дела обстоят лучше, чем в Сычуани, но мы должны попытаться.

– В каком направлении мы должны идти?

– На юг. Смотри! Вон там виден свет. Заря. Значит, юг… в той стороне.

Диана встала и закинула рюкзак на плечи. Внизу, в долине, все оставалось погруженным во тьму, но выше на горизонте – там, где должно было появиться солнце, уже наметилась тонкая желтая полоса, отсвечивавшая оранжевым и красным. Чан Пин пошел вверх по тропе. Он прошел несколько метров, прежде чем осознал, что идет один. Он обернулся и увидел, что Диана стоит на том же месте, глядя вниз в долину.

– Что случилось?

– Моя мать, – сказал Диана, медленно подойдя к нему. – Я не позаботилась о том, чтобы ее останки были захоронены в усыпальнице.

– Этим займется Кайхуэй.

– Да.

– До рассвета нам надо уйти подальше, чтобы никто нас не заметил. Ну, пожалуйста!

Диана бросила последний взгляд на Чаян. Она подняла руку, взмахнула и решительно повернулась спиной к тому месту, где в течение столетий проживала половина ее рода, представлявшая множество ветвей ее родового древа и давшая ей кровь, которая влилась в нее благодаря Джинни.

Прохладный утренний воздух согрелся почти сразу же после наступления рассвета и сгустился в горячую дымку. Они шли по тропе, если ее можно было так назвать, – местами она исчезала, невидимая на протяжении нескольких метров, скрытая в густой зелени. Из-за физической усталости головная боль немного отступила, но вид змей, выползавших на скалы вдоль тропы погреться на солнце, страшил Диану. Одна из них, ярко-зеленого цвета, проскользнула прямо перед ней, и Диана с криком отпрянула назад. Тогда Чан Пин срезал своим карманным ножом «Фен-Юнь» с красной ручкой – китайским аналогом швейцарского армейского ножа – бамбуковую палку и вручил ей, чтобы она при ходьбе могла проверять перед собой тропу.

Вскоре под низкими пологами листвы стало по-настоящему жарко. Пот струился по лбу Дианы, заливая глаза; ее рубашка промокла, а обувь натерла ноги. Чан Пин ушел далеко вперед, так что она с трудом могла разглядеть его силуэт сквозь спутанные ветви рододендрона, стволы бамбука и диких манговых деревьев.

Наконец они вышли на гребень хребта. Воздух здесь был таким же влажным, но, по крайней мере, дул хоть какой-то ветерок. К югу перед ними открылась другая долина, похожая на ту, в которой приютился Чаян, но теперь солнце уже стояло высоко, и Диана могла разглядеть островки азалий, которыми порос склон хребта.

– Видишь речку там, внизу? – спросил Чан Пин.

– Вижу. О, как я хочу ополоснуться и напиться!

– Тогда я пока схожу вон туда, в поселок.

Он указал рукой вниз, и Диана увидела россыпь красных крыш. Над некоторыми поднимался дымок. Но это был не тот дым, что предвещал гражданские беспорядки, увиденные ими вчера в обед. Душистые дымки, поднимавшиеся в утреннее небо, напоминали о мирных завтраках, обжигающе горячем чае, рассыпчатом рисе…

– А почему мы не можем сходить туда вместе?

– Это может оказаться небезопасным.

– Так что же нам делать? Навсегда остаться здесь?

– Нет. На время надо притаиться и посидеть тихо. Я схожу в поселок и попытаюсь выяснить, где сейчас более или менее тихо. Тогда мы пойдем туда. Но я не хочу рисковать – не надо, чтобы тебя видели.

Они спустились к речке.

– Ты посидишь здесь немного одна, с тобой ничего не случится? – озабоченно спросил Чан Пин.

Внезапно Диана запаниковала. Ее трясло.

– Я…

Он обхватил ее за плечи и прижал к себе – она ощутила резкий запах пота. Он развернул ее лицом к себе.

– Я вернусь. – Его глаза излучали уверенность. – Я знаю, что ты вернулась бы за мной.

– Да. – И она подняла голову, посмотрев в его глубокие глаза. – Я вернулась бы.

– Доверься мне.

Чан Пин задержался только для того, чтобы выпить из ручья несколько глотков воды, зачерпывая ее руками, и поспешил дальше вниз по склону. С этой стороны тропа была удобнее и заметнее, и он продвигался быстро. Несколько раз он оборачивался и махал Диане рукой, но через пару минут исчез, и она уже не могла разглядеть его.

Ему потребовалось не много времени, чтобы выйти на окраину поселка и отыскать на главной улице самую большую лавку. Он быстро прошел в заднюю комнату и нашел хозяина.

– Где мой старый дядя? – требовательно спросил он.

Если старый китаец за кассой и удивился, услышав пароль триады «Гэлаохуэй», то никак не выказал своего удивления. Он кивнул, указав на дверной проем, закрытый полинявшей занавеской, и принялся щелкать костяшками на счетах. Когда Чан Пин прошел за занавеску, он мгновенно увидел офицера, которого Сунь Шаньван послал навстречу ему, и понял, что связной так же молод, как и он сам, или даже моложе. Он ощутил внезапный укол ревности, ужаливший его в самое сердце.