"Роман с призраком" - читать интересную книгу автора (Картленд Барбара)

Глава 5

Сидя за сверкающим золотыми приборами столом в Виндзорском замке, граф Треварнон никак не мог сосредоточиться на беседе.

Он рассеянно принимал поздравления всех собравшихся, сознавая, что его чествуют вполне заслуженно.

Крусадер взял Голд Кап, обыграв Гульдибранда в одном из самых захватывающих заездов, которые только видел Эскот.

На первом этапе Гульдибранд вырвался вперед, затем на участке, где дорожка шла под гору, Крусадер опередил его.

На повороте они шли голова в голову, и граф услышал, как рядом кто-то сказал:

— Одному богу известно, кто придет первым. Пожалуй, это дело случая.

После напряженнейшего состязания двух самых великолепных жеребцов, Крусадер добился победы, обойдя соперника меньше чем на полголовы.

— Я в жизни не видел лучших скачек, Вэлент, — сказал король, когда все кончилось. — Впрочем, волноваться было не о чем. Все знают, что удача сопутствует вам во всем. Естественно, что в борьбе за самый почетный трофей вы были просто обречены на успех.

Король сокрушенно вздохнул: его лошадь сошла с дистанции.

Однако, будучи от души привязан к графу Треварнону. Его Величество не однажды за вечер выпил за его здоровье — победитель был на обеде официальным почетным гостем.

В течение обеда граф Треварнон постоянно чувствовал на себе тяжелый, пристальный взгляд леди Сайдел, не суливший ничего хорошего.

В какой-то момент он пришел к выводу, что излишне драматизирует положение дел, и дал себе слово ни за что не оставаться с надоевшей любовницей с глазу на глаз.

Весь этот день он рассматривал в бинокль толпу зрителей, пытаясь отыскать юное нежное существо с фиалковыми глазами. Он был уверен, что его спасительница будет, как всегда, в белом.

Однако в этой неистовствующей толпе, более многочисленной, чем в предыдущие дни, трудно было найти кого бы то ни было.

На всем протяжении скаковых дорожек почти на милю вытянулись ряды карет, а перед ними толпились зрители, на время вытесненные с променада, по которому в другие дни прогуливались в перерывах между заездами, обмениваясь впечатлениями о состязаниях.

В некоторых местах экипажи стояли по шесть в ряд, и те, кто оказался между ними и скаковым полем, не могли разглядеть ровным счетом ничего.

Из-за прекрасной погоды и в предвкушении волнующего поединка благородных животных, на которых были поставлены огромные деньги, людей собралось как никогда много, и освободить скаковое поле было совсем не просто.

Граф помнил те времена, когда это делали иомен-пикеры, действительно вооруженные пиками, позднее уступившие свои функции особой конной полиции.

В конце концов порядок рано или поздно воцарялся, однако из-за трудности процедуры начало скачек обычно задерживалось.

Поскольку состязания и награждение победителей затянулись, граф Треварнон, заезжавший в Лэнгстон-Мэнор, чтобы переодеться к торжественному обеду у короля, торопился в замок Виндзоров и несся на такой скорости, что Джем, удостоившийся чести его сопровождать, скакал рядом, затаив дыхание от страха и восторга.

К счастью, эта лихая поездка закончилась благополучно.

Позднее стало известно, что в тот же день на дороге в Лондон произошел ряд несчастных случаев, в которых по меньшей мере две жертвы скончались на месте. Несколько лошадей оказались жестоко покалечены.

Король, несмотря на мучившую его подагру, был в превосходном расположении духа, а что касается леди Конингем, то граф наслаждался ее обществом. Зная ее как обворожительную и умную женщину, он не обращал внимания на слухи, усиленно распускаемые о ней.

Вся компания, собравшаяся у короля, состояла из числа ближайших друзей графа.

Он всегда был очень близок с герцогом Йоркским, что не мешало этим джентльменам отчаянно соперничать на скачках и в фехтовальных турнирах. В этот вечер оба они принимали поздравления, сияя от счастья.

Герцог Йоркский был донельзя измучен треволнениями состязаний и суетной светской жизнью, неизменно окружающей их. У него лишь хватило сил сонным голосом сообщить другу, что это самые лучшие скачки на его памяти и что он в равной мере рад его и своей победе, да похвастаться крупным выигрышем.

Надо сказать, что каждый год зрители сходились на том, что нынешние состязания — лучшие за всю историю, из чего следовал вывод, что каждый следующий турнир оказывался еще лучше предыдущего.

Герцог Йоркский не отличался особым умом, но, обладая тактом и врожденной интуицией, сумел избежать роковых ошибок, из-за которых его братья испортили себе репутацию порядочных людей и заслужили всеобщее презрение.

Благодаря доброму нраву и порядочности он снискал всеобщее уважение и любовь, и граф неоднократно говорил своим друзьям:

— Его светлость — единственный представитель августейшего семейства, проявляющий себя как истинный английский джентльмен старой доброй закалки.

В этот вечер слева от графа сидела очаровательная княгиня Эстерхази, не скрывавшая желания пофлиртовать с блестящим соседом, как она часто это делала, в прошлом, едва ей представлялся для этого подходящий случай.

Однако на этот раз граф Треварнон был непривычно рассеян и иногда даже отвечал невпопад. Те, кто это заметил, приписывали подобные промахи усталости — все знали его как самого любезного джентльмена.

Кто бы мог догадаться, что светский лев то и дело возвращается мыслями к скромной потайной комнатке и ее юной застенчивой обитательнице, спасшей и его, и Крусадера и притом более всего желавшей остаться незамеченной.

Внезапно он почувствовал себя на этом блестящем сборище лишним. У него возникло острое желание как можно скорее вернуться в тихий, полный загадок, дышащий стариной Лэнгстон-Мэнор и вновь отворить потайную дверку, скрытую за резными панелями.

Едва закончился обед, как король попрощался с гостями, сославшись на замучившую его подагру.

Граф Треварнон поспешил покинуть Виндзорский замок.

Он ни с кем не прощался, зная, что, стоит ему обнаружить желание уехать, как найдется дюжина друзей, которые будут уговаривать его остаться.

Поэтому граф последовал за королем до двери, а Его Величество, словно отгадав его намерения, добродушно взял приятеля под руку и вывел из гостиной в коридор.

— Вэлент, неужели вы и вправду надумали уехать так рано? — спросил король лишь после того, как за ними затворилась дверь. — Общество будет очень расстроено вашим исчезновением.

— Без Вас, Ваше Величество, компания расстраивается, — льстиво заметил Треварнон.

— В переводе это означает, что у вас есть на примете более привлекательное общество, — пошутил король, улыбаясь одними глазами.

Поскольку граф Треварнон промолчал, король продолжал:

— Леди Сайдел просила меня замолвить за нее словечко. Насколько я понимаю, она молит о прощении, но из гордости не хочет извиняться.

— Как неудачно, что у Вашего Величества не нашлось случая предварительно переговорить со мной, — заметил граф Треварнон.

Король хмыкнул.

— Снова ваши проказы, Вэлент, — сказал он, — Ни одна женщина не любит становиться» бывшей «, а тем более такая, как леди Сайдел.

Хотя король говорил нарочито назидательным тоном, ветреность и удачливость любимца забавляли его.

» Возможно, — подумал граф, — Его Величество вспоминает, как негодовала леди Фитцгерберт, когда он оставил ее ради леди Хартфорд «.

Роман с леди Фитцгерберт был, пожалуй, самой драматичной страницей в личной жизни Георга IV.

В 1785 году, двадцати трех лет от роду, он, тогда еще принц Уэльский, женился на ней по своей воле.

Брак был признан недействительным, так как согласно английским законам принц вправе жениться без согласия короля лишь по достижении двадцати пяти лет.

Вслух граф Треварнон сказал:

— Я знаю, что всегда могу положиться на Ваше сочувствие, сир, и на Ваше знание женщин, со всеми их капризами.

Король был более чем польщен. Репутация дамского любимца и знатока женских душ была для него очень приятна.

— Я все понимаю, Вэлент, — сказал он. — Но если вы хотите послушать моего совета, то воспользуйтесь благоприятным моментом и бегите что есть духу, пока ищейки не взяли след.

Рассмеявшись над собственной шуткой, он похлопал графа по спине и удалился в свои покои.

Граф Треварнон, которому только того и надо было, с мальчишеской ловкостью сбежал по лестнице, приказал подать лошадь и оставил Виндзор незамеченным.

На обратном пути граф решил, что непременно еще сегодня увидит Демелсу и поговорит с ней.

Он никогда не видел столь возвышенной и одухотворенной женской красоты. Женщина с таким лицом, удивительными глазами и врожденной грацией была для него полна загадок. А он уже так давно скучал от того, что наперед знал все слова своих многочисленных пассий.

Что касается Демелсы, то граф не мог вообразить, как она выглядит при солнечном свете. Возможно, он даже не узнал бы ее, встретив днем в людном месте. Кто знает, может быть, она произвела на него такое впечатление в призрачном лунном сиянии, а при свете дня граф был бы разочарован.

Неужели человеческие глаза действительно могут иметь цвет и бархатистость лепестков фиалок? Неужели Демелса всегда такая грациозная, какой показалась ему в этой крохотной комнате, а в других условиях ее прелесть потеряется?

Он вспомнил, какими нежными руками Демелса обрабатывала вчера ему раны, нимало не смущаясь тем, что находится наедине с мужчиной и тот сидит рядом, на ее постели.

Вэлент Треварнон не знал другой женщины, которая вела бы себя столь же непринужденно при подобных обстоятельствах.

— Она — истинный ребенок, — сказал себе граф.

Однако в изгибах ее тела угадывалась расцветающая женственность. Кроме того, он успел оценить ее живой и вполне созревший ум, столь неожиданный в таком юном существе.

Он надеялся увидеть прелестную девушку, но слишком боялся разочароваться.

Проницательный человек, случись ему заглянуть в мысли графа Треварнона в эти минуты, пришел бы к выводу, что он цепляется за свой извечный цинизм из страха, что ему вдруг придется утратить свою хваленую независимость и ощутить на себе чье-то сильное влияние.

Графа Треварнона интриговала не только Демелса, но и ее окружение, та обстановка, в которой он ее встретил: патриархальная атмосфера с достоинством ветшающего старинного дома, легенды о призраках, населявших его, сами обстоятельства, ставшие причиной их знакомства.

Несомненно, его покорила та самоотверженность, с которой девушка отводила от него несчастья, не претендуя ни на награду, ни на признательность.

— Она будет ждать меня сегодня вечером, — сказал он вслух, вспомнив данное Демелсе слово посвятить ей победу Крусадера.

Он приехал в Лэнгстон-Мэнор в начале одиннадцатого. Не испытывая ни малейшего желания участвовать в вечеринке, которую, как ему было известно, устроили его гости, Вэлент подъехал не к парадному входу, а направился прямо к конюшне.

Конюхи выбежали навстречу хозяину. Граф Треварнон задержался, чтобы еще раз поздравить Бакстера с сегодняшним успехом, а затем вошел в дом через боковую дверь, ту самую, через которую прошлой ночью выходил на конюшню проверить, все ли в порядке с Крусадером.

Проходя мимо столовой, он услышал взрыв хохота и оживленную беседу: вечеринка была в разгаре. По нестройным, слишком громким голосам Вэлент легко определил, что на этом дружеском застолье вино лилось рекой.

Чтобы не столкнуться с кем-нибудь из гостей, граф постарался как можно быстрее подняться к себе в спальню.

Там было темно. Доусон, не ожидая хозяина так рано, очевидно, ужинал внизу и не стал зажигать свечей, Он вообще предпочитал не оставлять горящих свечей, уходя из комнаты, из опасения, что это когда-нибудь может привести к пожару.

Поскольку летом закат бывает поздно, небо еще было слабо освещено лучами солнца, садившегося за Виндзорским замком.

Звезды только проступали на вечернем небе, как и тонкий серпик луны. Граф знал: через час, когда на окрестности спустится ночь, а звезды и луна загорятся в полную силу, в их призрачном свете дом обретет свой фантастический вид.

Несколько мгновений граф Треварнон неподвижно простоял перед окном, пытаясь уловить в запахе роз слабую примесь аромата жимолости.

Таким образом он хотел узнать, проходила ли Демелса через его спальню. Насколько граф Треварнон знал женщин, ни одна не удержалась бы от соблазна зайти в комнату в его отсутствие, полюбопытствовать, как он живет, потрогать его вещи.

Однако, к своему разочарованию, сколько бы он ни принюхивался, в этот вечер в комнате пахло лишь розами.

Подойдя к панели, граф, как и накануне, стал нащупывать деталь резьбы, которая открывала дверь, нащупал, нажал… Дверь не открывалась.

Вначале он подумал, что допустил ошибку. Вэлент повторил попытку, но массивная дубовая панель осталась неподвижной.

Может быть, что-то испортилось в секретном старинном механизме? Не сразу он сообразил, что дверь закрыта на засов с противоположной стороны.

За все годы, что граф Треварнон ухаживал за женщинами, или, точнее, принимал их ухаживания, от него ни разу никто не запирался.

Напротив, двери раскрывались до того, как он удосуживался к ним подойти, и куда бы он ни являлся, дамы распахивали навстречу ему жадные объятия.

Граф стоял, обескураженно глядя на дверь, словно не веря, что с ним могли так поступить.

Потом он сказал себе, что это можно расценить только как вызов, а граф Треварнон никогда не останавливался перед трудностями.

Однако впервые в жизни он испытывал неуверенность! О том, что он готов преодолевать преграды, можно было рассуждать, но как практически поступить в подобных обстоятельствах?

Стучаться было бы глупо. Даже если бы ему вздумалось это сделать, Демелса вряд ли услышала бы стук через толстые стены своей комнатки, расположенной под самой крышей.

При мысли, что в потайное помещение невозможно попасть никаким иным путем, его охватило истинное отчаяние.

Вдруг граф вспомнил, что Демелса, по ее признанию, наблюдала за обществом с галереи менестрелей. Это означало, что там тоже была дверь, сообщающаяся с потайным ходом.

Однако граф не мог слоняться по этой галерее, отыскивая потайной вход, в то время, как внизу, в столовой, сидели гости, которые могли заметить его.

Накануне графу просто повезло. Он не нашел бы потайного хода, если бы не видел, в каком именно месте Демелса прошла через стену.

Тот, кто проектировал когда-то потайной лабиринт, стремился сделать его совершенно недоступным для врага, если только в своем стане не было предателя.

В спальне графа дверь в потайное помещение располагалась возле камина, однако в остальных помещениях могла быть совсем в ином месте.

В конце концов граф не мог бы обследовать все стены, покрытые панелями, ведь деревянная резьба украшала, как он успел заметить, чуть ли не все помещения в этом старинном доме.

— Что же теперь делать? — задумался граф Треварнон.

Столкнувшись с трудностями, ему еще больше захотелось увидеть Демелсу, просто оттого, что она пожелала от него ускользнуть.

— Я обязан увидеть ее, и я ее увижу! — сказал он вслух.

Граф, зная свой характер, понимал, что не отступится, пока не добьется цели.

Не отдавая себе отчета в своих действиях, он вышел из спальни и медленными шагами пошел по коридору, пытаясь наугад определить, где мог быть вход в потайной лабиринт.

В то же время Вэлент старался какого соотнести потайные ходы, которые видел накануне, со своим теперешним маршрутом.

Итак, вначале он заметил Демелсу в конце длинной галереи, располагавшейся под углом к центральной части дома…

Он не слишком продвинулся в своих расчетах, когда заметил в противоположном конце коридора, под главной лестницей, женскую фигуру в знакомом сером платье и белом фартуке.

В руках женщины был поднос. Несмотря на полумрак, царивший в коридоре, граф Треварнон безошибочно узнал Нэтти.

Нэтти повернула налево и стала удаляться от него.

Граф Треварнон следовал за ней, соблюдая почтительное расстояние и стараясь держаться поближе к стене. Он опасался, что няня исчезнет, растворившись во мраке, подобно Белой Женщине в день его приезда.

Свечи еще не зажигали, и в коридоре было весьма сумрачно.

Однако глаза графа Треварнона успели привыкнуть к темноте, благодаря чему он заметил, как Нэтти остановилась и, держа поднос одной рукой, другой открыла какую-то дверь, а войдя в нее, должно быть, толкнула ее ногой.

Однако дверь как следует не закрылась. И граф, подоспев к щели, еще увидел, как Нэтти прошла через панель и скрылась из виду.

В этой комнате он еще не был. Окинув ее беглым взглядом, Вэлент сразу понял, что помещением давно не пользовались. Мебель и картины были в чехлах.

Граф Треварнон был несказанно рад, заметив, что Нэтти не позаботилась о том, чтобы затворить за собой тайный ход, очевидно, она была уверена, что здесь никто не появится, к тому же ей мешал поднос.

Граф Треварнон поспешил к заветной двери.

Он замер, прислушиваясь, как Нэтти, шаркая ногами, тяжело поднимается по лестнице.

Выждав немного, граф Треварнон шагнул сквозь открытый проход и спустился вниз на один пролет. Здесь он мог постоять на небольшой площадке, пока Нэтти не уйдет, оставаясь для нее невидимым.

Сверху послышались приглушенные женские голоса. Стоя в кромешной тьме, прижавшись к стене, граф Треварнон благодарил судьбу за то, что удача не оставила его и в этом странном предприятии.

— Извините, что я так поздно, милая барышня, — сказала Нэтти, входя в потайную комнату.

— Я и не рассчитывала увидеть тебя раньше, — ответила Демелса, принимая из рук няни поднос.

— Так всегда бывает, когда собираются гости и подается больше блюд, чем обычно, — пояснила Нэтти. — Слугам приходится ждать, когда их накормят, а вместе с ними — и вам.

— Ничего, у меня от ожидания только разыгрался аппетит, — беспечно заметила Демелса.

— Я выбрала то, что, как мне казалось, больше всего вам понравится, — сообщила Нэтти, открывая крышки на тарелках.

— Все выглядит и пахнет чудесно, — похвалила Демелса, — но, что бы ты мне ни принесла, я бы радовалась одинаково, — честно призналась она.

Демелса так переволновалась на скачках, что не могла днем есть сандвичи и маленькие печеньица, приготовленные Нэтти им на ленч. Она даже не прикоснулась к нежнейшему муссу, который Бетси тайком отложила для юной хозяйки из большой вазы с кухни, пока повар графа куда-то отлучился.

Днем Демелса была в состоянии думать только о состязаниях. Думать и молиться за Крусадера, чтобы он не проиграл. Гульдибранд, хотя она отдавала должное прекрасным спортивным качествам жеребца, принадлежавшего сэру Рэмсботтому, нравился ей меньше.

Когда наконец Крусадер миновал финишный столб и толпа всколыхнулась, приветствуя победителя, Демелса почувствовала, что у нее перехватило дыхание, а на глазах выступили слезы — так велика была ее вполне бескорыстная радость — она никогда бы не решилась делать ставки.

На каждых скачках наступал момент, когда она бывала счастлива наблюдать триумф лошади — из любви к искусству, а конный спорт и был ее в глазах таковым.

Однако на этот раз к радости примешивалась немалая толика гордости. Демелса имела все основания считать себя причастной к успеху Крусадера.

Если бы она не проявила бдительность и, надо честно признаться, если бы она не решилась поступиться благоразумием — сэр Фрэнсис, поставивший на Гульдибранда, мог бы добыть себе нечестным путем целое состояние.

— Вчера вечером произошли странные события, мисс Демелса, — доложила хозяйке Нэтти рано утром.

— А что случилось? — стараясь ничем не выдать себя, поинтересовалась Демелса.

— Двое негодяев пытались отравить Крусадера, но его милость выследил их и, по словам Эббота, вмиг уложил обоих, как профессиональный боксер.

— Какой ужас! — искренне воскликнула Демелса, снова переживая вчерашний испуг. — Только подумать, что такое могло произойти в нашей конюшне!

— Какая низость! — поддержала ее возмущение Нэтти. — Злоумышленников передали полиции, так что негодяи получат по заслугам. А один из гостей его милости поторопился покинуть дом, ни с кем не прощаясь.

— Кто же это был? — спросила Демелса, понимая, что должна проявить любопытство, иначе это вызовет подозрения.

— Сэр Фрэнсис Вигдон, — объявила Нэтти. — У меня в голове не укладывается, что джентльмен и друг его милости оказался замешан в подобную гнусность.

— У меня тоже, — кивнула Демелса. По пути на скаковое поде Эббот ни о чем больше не мог говорить, как только о ночном происшествии.

— Во всем я, старый дурак, виноват, — корил себя старик. — Когда еще сломался этот паршивый замок, а я и в ус не дул. Хотя, с другой стороны, нам ведь никогда не было особой нужды запирать конюшню. Что там было красть, кроме старой упряжи и прелой соломы?

— Впредь надо быть осторожнее, — заметила Демелса. — А вдруг кому-то вздумается вывести из строя нашего Файерберда накануне субботних скачек.

— Не иначе, как через мой труп! — заверил Эббот. — Уж теперь, помяните мое слово, никому спуску не дам! Он прыснул в кулак:

— Повезло его милости! Проснулся аккурат вовремя и сразу — в конюшню, словно сердце у него почуяло, что там орудуют те негодяи.

— Сердце почуяло? — переспросила Демелса.

— Сам Доусон сказал об этом лично мне, — не без гордости пояснил Эббот.

Демелса улыбнулась: граф Треварнон благоразумно взял на вооружение подсказанное ему объяснение.

— Его милость, несомненно, очень удачливый джентльмен, — заметила Нэтти.

— Как сказать, — возразил Эббот. — Наверное, стал удачливым, когда вырос. Но мистер Доусон рассказывал, что старый граф был натуральный тиран и его сын страдал от крутого его нрава наравне со всеми в доме.

— Тиран? — заинтересовалась Демелса. — Это в каком же смысле?

— Мистер Доусон сказал, что в доме все дрожали: чуть что, милорд приходил в неописуемую ярость, и тогда от него доставалось всякому, кто попадался под руку. И еще Доусон рассказывал, что молодой господин рос, всеми заброшенный.

— Заброшенный? — У Демелсы от негодования округлились глаза.

— Ну, он выразился по-ученому:» в небрежении «, — поправил себя старый конюх. — Вам-то повезло, мисс Демелса. Уж как о вас пеклись покойные папочка и мамочка! Да что там говорить, ведь у многих очень благородных господ дети растут, как сироты, все с нянями да гувернантками, а родителей неделями в глаза не видят.

Демелса молчала.

Ей было странно слышать, что такой блестящий джентльмен, такой удачливый — на зависть всем окружающим, в детстве был несчастлив.

В душе ее шевельнулось сочувствие.

— Граф, наверное, очень одинок: его жена — безумна, родители — умерли, и он не имеет ни брата ни сестры, — покачала головой Демелса.

А если ребенок растет у равнодушных родителей, его жизнь становится совершенно невыносимой. Подобной судьбы Демелса даже не могла вообразить.

В то же время, при всем сострадании к графу, обделенному любовью и в детстве, и в браке, Демелса твердо знала, что не должна с ним больше встречаться.

Обстоятельства, побудившие ее выступить на его защиту от коварства мстительной леди Сайдел и злого умысла сэра Фрэнсиса, были настолько вопиющи, что вполне извиняли — во всяком случае в ее глазах — нарушение обещания, данного брату.

Но теперь, как бы Демелсе ни хотелось увидеться с графом, поговорить с ним, она не могла нарушить данное Джерарду обещание.

Она и сама знала, что только такое решение являлось единственно верным. Дальнейшие встречи с графом ни к чему хорошему бы не привели.

Поэтому, вернувшись со скачек, девушка задвинула засов на двери, через которую граф мог бы проникнуть в потайные помещения.

Стремительно взбежав по лестнице, она поклялась себе ни под каким видом не выходить из этой комнаты до утра — из опасения, что услышит еще какой-нибудь разговор, не предназначенный для ее ушей.

Однако запретить себе думать о графе она не могла.

Неотрывно глядя на него, когда он вел Крусадера взвешиваться после скачек, Демелса пришла к выводу, что во всем английском королевстве невозможно найти ни такого красивого мужчины, ни столь красивого животного.

Она с радостным волнением слушала приветствия, которыми толпа провожала победителей.

И хотя немало зрителей потеряло деньги на этом заезде, даже проигравшие как истинные ценители этого вида спорта участвовали в чествовании победителей необыкновенно зрелищной скачки.

— Спасибо за ужин, все было очень вкусно! — сказала Демелса Нэтти.

Положив столовые приборы и грязную тарелку на поднос, она налила себе бокал оранжада из кувшина.

— Жаль, что я не могу выразить повару графа восхищение его кулинарным искусством, — продолжала девушка.

— Да, что-что, а уж это совершенно невозможно, — сказала Нэтти. — Сказать по правде, мисс Демелса, я жду не дождусь, когда вы сможете выйти из этой душной кельи на свет божий и вернуться в свою комнату.

— Ждать осталось недолго, — тихо ответила Демелса. — Граф со своими друзьями уже скоро уедет.

— Поскорей бы! — подхватила Нэтти, несмотря на свою обычную наблюдательность, не заметившая грусти в голосе хозяйки. — Мне кажется, будто они здесь гостят у нас уже целый месяц.

— Да, тебе пришлось потрудиться в эти дни, — посочувствовала Демелса.

— Я устала не от работы, — возразила няня. — Я все время нахожусь в напряжении, до смерти боюсь, что кто-нибудь прознает про ваше существование. Вот и сегодня Бетси чуть не проговорилась. Слава богу, вовремя взглянула на меня и опомнилась. Я уж думала, беды не миновать!

— Не стоит так беспокоиться, — рассеянно заметила Демелса. — Осталось потерпеть всего два дня.

Произнеся вслух эти слова, Демелса словно заново ощутила неотвратимость разлуки с графом Треварноном, возвращения к монотонной жизни последних лет.

— Мне пора идти, — сказала Нэтти, — а вы, мисс Демелса, ложитесь пораньше. Хватит портить глаза над книжками. Вам сегодня и без чтения впечатлений было предостаточно.

— Да, всем нам пришлось поволноваться, — кивнула Демелса. — Спокойной ночи, Нэтти.

Поцеловав няню, она проводила ее до двери и осталась стоять перед входом, высоко подняв свечу, чтобы ей было удобнее спускаться.

Вернувшись в комнату и поставив свечу в канделябр на алтаре, девушка стала рассматривать статую Богоматери, которую знала с самого детства.

Подумав, что ее молитвы о здоровье Крусадера и его победе на скачках были услышаны, она решила поблагодарить бога, памятуя слова матери, всегда наказывавшей так поступать, когда тебе даровано что-то хорошее.

— Спасибо тебе, господь! Спасибо, Пресвятая Дева!

Эти слова были полны наивного, почти детского воодушевления.

Вспомнив великолепное зрелище, которое представляли собой Крусадер и его владелец, Демелса с улыбкой поднялась с колен и, обернувшись к двери, встретилась взглядом с графом.

Несколько мгновений оба молчали.

Граф первым нарушил тишину:

— Зачем вы заперли дверь?

— Как же вы вошли? — вопросом на вопрос ответила Демелса.

— Нэтти оставила открытой другую дверь.

— Она была бы в ужасе, увидев вас здесь, — заметила Демелса.

— Я хочу поговорить с вами.

Демелса молчала, стараясь подавить охватившее ее волнение. Судя по настойчивости его тона, граф Треварнон приготовился услышать отказ.

— Я понимаю, что мое желание несколько нарушает общепринятые правила, но как иначе мы можем пообщаться?

Вначале Демелса не поняла, что граф Треварнон имеет в виду. Потом она сообразила, что потайная комната служит ей спальней, от этой мысли ее бросило в жар.

Она застенчиво сказала:

— Я об этом раньше не думала. Но больше некуда… — Голос не слушался ее.

Вздохнув, Демелса продолжала:

— Мы могли бы встретиться в садике, туда я могу выйти незаметно.

— А о моем возвращении в дом никто не знает, — ответил граф.

— Тогда идите туда! Я скоро присоединюсь к вам… — пообещала она.

Пристально взглянув в ее глаза, он с недоверием спросил:

— А вы правда придете? Или это просто уловка, с помощью которой вы собираетесь от меня избавиться?

— Разумеется, нет! — с жаром возразила Демелса.

Граф Треварнон понял, что это чистое создание не имеет в своем арсенале традиционного запаса дамских хитростей, применяемых светскими красавицами для привлечения кавалеров.

— Я приду, — пообещала Демелса. — Если вы вправду этого хотите.

— Не сомневайтесь в этом, — сказал граф. — Мне необходимо с вами поговорить.

Он знал, что последняя фраза прозвучала как приказ, и чувствовал, что повелительный тон подействовал на собеседницу.

— Я приду, — повторила Демелса. — Но вы должны как можно скорее покинуть эту комнату.

— А я найду выход? — спросил граф.

— Если возьмете свечу, вы его не пропустите.

С этими словами Демелса вручила ему свечу и выпроводила из комнаты.

Спустившись до просторной лестничной площадки, граф Треварнон без труда нашел дверь, которая вела в его комнату, и, отодвинув засов, попал прямо к себе в спальню.

Гости еще не разошлись, и граф, никого не встретив на своем пути, по боковой лестнице вышел из дома во двор.

В густых сумерках он стал пробираться к садику, где На грядках по-прежнему росли целебные травы.

Погруженный в свои мысли, он зашел в беседку, надеясь, что Демелса непременно туда заглянет.

В воздухе стоял опьяняющий запах жимолости, который теперь навсегда был связан в его представлении с маленькой хозяйкой этого дома, Сидя на деревянной скамье, граф Треварнон размышлял о том, что ни один из его многочисленных романов не начинался так странно и интригующе.

В ожидании Демелсы он почувствовал давно забытое волнение от предвкушения встречи с женщиной. Это было для него внове. Прежние любовные приключения слились для него в безликую череду, знакомства — приелись.

Он почувствовал себя восемнадцатилетним юношей, а не закоренелым циником средних лет, все изведавшим и от всего уставшим, каким давно себя привык считать.

А что, если, несмотря на обещание, Демелса предпочтет избежать этой встречи? Эта мысль графу Треварнону была неприятна.

Он утешил себя тем, что такое чистое создание не может лгать.

Однако ожидание затягивалось, и его сомнения нарастали.

Демелса могла испугаться в последний момент, или какое-то непредвиденное обстоятельство помешало ей покинуть свое укрытие.

Когда граф уже был готов расставься с надеждой, в темноте показался знакомый белый силуэт.

Она шла к нему легко, как будто не касаясь земли, и сегодня, как никогда, была похожа на призрак. Если бы граф только что не разговаривал с ней, он и сам бы усомнился в реальности своего видения.

Когда Демелса подошла поближе, граф Треварнон вышел ей навстречу.

— Извините, если заставила вас ждать, — начала она. — Потайная дверь в сад так заросла кустарником, что я с трудом ее открыла.

— Главное. — что вы пришли, — ответил граф Треварнон.

И словно боясь, что девушка в любой момент растворится во мраке, поспешно продолжил:

— Я хотел поблагодарить вас за победу своего Крусадера…

— Я тоже хотела поблагодарить вас за победу Крусадера, — перебила его Демелса. — Это было замечательное зрелище.

— И все это во многом ваша заслуга, — подхватил граф Треварнон. — Для меня это был лучший заезд в жизни, и не потому, что в нем победил мой жеребец, а потому, что вы его смотрели.

Демелса поняла, что и она выделила для себя этот заезд именно потому, что его смотрел граф Треварнон, только раньше не отдавала себе в этом отчета.

»— Я хочу сделать вам подарок в память об этой победе. Только, право, не знаю, что вам подарить.

— Мне ничего не надо! — запротестовала Демелса. — Вы не должны этого делать!

— Но почему? — удивился граф, впервые столкнувшись с подобным бескорыстием.

— Потому что мне не следует принимать от вас подарки, к тому же пришлось бы объяснять, откуда взялся подарок, а это повлекло бы за собой новую ложь. Я и так зашла слишком далеко, — покачала головой девушка.

Граф молчал. Наконец он спросил:

— Неужели вы говорите это искренне? Вы понимаете не хуже меня, Демелса, что то, что нам вместе с вами довелось пережить, делает нас больше, чем просто знакомыми.

Он сделал паузу, надеясь получить ответ, но Демелса, потупившись, молчала.

Граф продолжал:

— Вы же не можете всерьез полагать, что в субботу, когда закончатся скачки, я просто так — возьму и уеду, навсегда распрощавшись с вами и забыв то, что здесь произошло?

Демелса по-прежнему молчала.

— А вы, Демелса, сможете забыть меня? — настаивал граф Треварнон. — Мне никогда не удастся вычеркнуть ваш образ из своей памяти.

Помедлив, Демелса решилась сказать:

— Я никогда не забуду вас и буду за вас молиться.

— И, по-вашему, этого достаточно? Я хочу встречаться с вами, видеть вас, Демелса. И больше всего на свете мне хотелось бы заключить вас в объятия и поцеловать.

Казалось, от страсти, которой были проникнуты эти слова, накалился воздух.

Граф Треварнон добавил:

— Не могу припомнить, чтобы мне приходилось просить у женщины разрешения ее поцеловать. Но я не хочу вас напугать, боюсь, что вы снова исчезнете, превратившись в Белую Женщину.

Он замолчал, а когда заговорил снова, его голос дрогнул:

— Демелса, можно мне вас поцеловать? Не дождавшись ответа, Вэлент протянул руки, но не решился прикоснуться к девушке.

— По-моему, если бы вы меня поцеловали, это было бы чудесно… но это… нехорошо.

— Нехорошо? — переспросил граф Треварнон, опуская руки.

— Я слышала, как вы страдали в детстве… — Голос Демелсы был полон сочувствия. — И мне жаль, что вы оказались несчастливы в браке. Тем не менее вы принадлежите другой женщине.

— Неужели вы имеете в виду мою жену? — изумился граф Треварнон.

— Вы женаты. Брак — священен, — просто сказала Демелса. — Вы принесли обет перед лицом господа.

— В моих обстоятельствах никто не вправе требовать от человека верности обету, — возразил граф Треварнон.

— Я все это понимаю. Однако у меня все равно было бы чувство, что я поступаю дурно, и это отравило бы любовь… которую я могла бы к вам испытывать.

Граф застыл как вкопанный, осмысливая услышанное. Ему никогда не приходило в голову, что возможен подобный ход мыслей. Это лишний раз доказывало, что Демелса была ничуть не похожа на прочих знакомых ему женщин.

Вслух он сказал:

— Боже мой! Что вы можете знать о любви, если говорите, что испытывали бы ее, если бы это чувство не являлось запретным? Вот вы наверняка любите романы и прочли их великое множество. Скажите, сколько любовных историй связано с нарушением запретов. Что вы молчите? Отвечайте!

Это прозвучало как приказ.

Демелса тем не менее не растерялась.

— Вероятно, я кажусь вам наивной и невежествен ной, — с достоинством ответила она, — однако я много думали о любви. И о вас. И мне пришло в голову, что вы очень нуждаетесь в любви.

— Вы что, думаете, мне ее недостает? — чуть не вспылил граф Треварнон.

Последняя его реплика, несмотря на неприкрытый сарказм, была не лишена горечи.

Демелса всплеснула руками. Этот жест вышел у нее очень выразительно. Казалось, она решительно отметала заблуждение собеседника.

— Любовь бывает разная, — горячо возразила она. — И если вас охотно одаряют любовью разные красивые леди вроде той, что хотела опоить вас каким-то зельем, то это не то же самое…

Демелса, смешавшись, не закончила фразы. На языке у нее вертелось простое объяснение: «Их любовь — не такая, как моя». Однако она не могла выражаться так откровенно.

— Опишите мне свою любовь, — неожиданно попросил граф, сраженный убежденностью, прозвучавшей в ее голосе. — Расскажите, как вы любили бы мужчину, которому отдали бы свое сердце!

— Я точно знаю, что, если бы я кого-то любила, я не хотела бы причинять возлюбленному зла. Напротив, я старалась бы защищать его — от несчастий, от опасности, болезней, душевных мук.

— Материнская любовь! — одними губами прошептал граф Треварнон, не желая прерывать девушку.

— И если бы я вышла замуж, то всегда любила бы своего мужа и делила с ним в жизни все несчастья и радости, — продолжала Демелса.

Все это время она украдкой посматривала на выражение лица графа Треварнона, ожидая, что на нем в любой момент появится циничная улыбка.

— И последнее. Я бы постаралась научиться у любимого всему, что он знает. Бесспорно, вы обладаете более широким кругозором, чем те дамы, которые вас одаряют своей благосклонностью.

После долгого молчания граф Треварнон задумчиво спросил:

— Возможно ли найти женщину, которая была бы для мужчины женой, матерью и другом в одном лице?

— Если речь идет о настоящей любви, такое возможно, — убежденно ответила Демелса. — Такое чувство — все равно что золотое руно. Священный Грааль или даже Врата Рая. Найти его трудно, но обретя его, человек навеки обретает блаженство.

— А вы стоите подобно архангелу с огненным мечом, не пуская меня в рай, — горько заметил граф Треварнон.

Он скорее ощутил, нежели увидел, смятение, отразившееся в ее глазах, и, посмотрев на крепко сцепленные тонкие пальцы Демелсы, понял, что причинил ей истинную боль.

— Я вовсе этого не хочу, — ответила Демелса. — Но чем я могу помочь?

— Как вы можете быть столь жестоки? — забыв об осторожности, воскликнул граф Треварнон. — Как вы можете отказывать мне в том, что, может быть, предназначено мне самим богом? Посмотрите на меня, Демелса! — потребовал он.

Она послушно вскинула голову. Сумерки тем временем перешли в ночь, и луна посеребрила своим волшебным светом цветы жимолости и белое платье Демелсы.

Он заглянул в огромные глаза — доверчивые и невинные.

Медленно склонившись, граф осторожно прикоснулся губами к ее нежным полураскрытым губам, словно ждущим его поцелуя.

Он заметил, как изменилось у девушки выражение лица.

Она напряглась, словно прислушиваясь к своим ощущениям, а потом засветилась от счастья.

Сердца влюбленных распахнулись навстречу друг другу.

— Вы любите меня! — дрогнувшим от волнения голосом прошептал граф Треварнон. — Вы любите меня, мой милый призрак, и принадлежите мне!

Чувствуя прикосновение ее трепетного тела, он, не помня себя от радости, услышал ответ:

— Я люблю вас, как бы я этому ни противилась. Это сильнее меня… это невозможно объяснить! Она замолчала, потом вздохнула.

— Но что тут говорить, все равно сегодня мы видимся в последний раз( — неожиданно и решительно закончила Демелса.

— Вы действительно намереваетесь так просто уйти из моей жизни? Учтите, тут не помогут никакие засовы… — рассердился граф Треварнон.

Она не отвечала, и он продолжал:

— Мне кажется, что то, что происходило между нами, так восхитительно, словно это не реальность, а чудо, сотворенное самой атмосферой этого древнего дома. И вы, его главная кудесница, хотите все разрушить?

— Мне ничего другого не остается, — ответила Демелса, высвобождаясь из его объятий.

— Это не правда! — возразил граф Треварнон. — И я смогу убедить вас в своей любви к вам и в вашей — ко мне «.

Он хотел снова обнять ее, но в этот момент оба услышали, как кто-то вышел в сад.

— Джерард! — прошептала Демелса, в темноте узнав силуэт брата.

— Не двигайтесь. Предоставьте все мне! — приказал граф Треварнон.

Он неторопливо поднялся со скамейки, загораживая своей атлетической фигурой вход в беседку.

— Так вот вы где, милорд! — воскликнул Джерард. — Слуги доложили мне, что вы вернулись с торжественного обеда и прошли в сад. Я хотел узнать: почему вы не присоединяетесь к нашей компании?

Граф шагнул ему навстречу.

— В замке так много говорили и столько пили, что я решил погулять в тишине и прийти в себя.

— В таком случае простите меня. Не хочу вам мешать, — учтиво сказал Джерард, собравшись уйти.

— Вовсе нет, я очень рад вас видеть, — доброжелательно улыбнулся граф Треварнон. — Давайте вернемся вместе. Я как раз хотел с вами кое о чем переговорить. Видите ли, в вашем доме я заметил две картины хороших мастеров, за которые вы могли бы при желании выручить очень крупную сумму.

— Вы это серьезно? — удивился Джерард. — А я был убежден, что все здешние полотна ничего не стоят.

— Их только требуется подреставрировать, — пояснил граф Треварнон. — Я увлекаюсь Рубенсом и знаю его руку. И я не постоял бы за ценой, если бы вы согласились уступить мне картину, которая висит над лестницей. Это одна из его ранних работ.

— А другая картина?

— В библиотеке висит маленькое полотно, подлинник Перуджино.

— Впервые слышу это имя, — признался Джерард.

— Настоящее имя этого мастера — Пьетро ди Кристофоро Ваннуччи. Он прославился не только собственным творчеством, но и тем, что был учителем великого Рафаэля.

— Невероятно! — От волнения Джерард не находил слов.

По голосу брата Демелса поняла, что он находится на седьмом небе от неожиданно выпавшей ему удачи.

Она молча провожала взглядом двух самых дорогих ей мужчин, которые, оживленно разговаривая, неторопливо шагали к дому.

Демелса тоже порадовалась этой новости. Если Джерард продаст живописные полотна, он сможет завести себе хороших лошадей, вдоволь развлекаться с друзьями в Лондоне и, вероятно, выдаст ей хоть небольшую сумму на самый необходимый ремонт в доме.

Однако она прекрасно понимала, что никакое улучшение их имущественного положения никак не изменит ее отношений с графом Треварноном.

Демелса отдавала себе отчет в своем чувстве, знала, что всю оставшуюся жизнь будет сожалеть о том, что отказалась от этой любви.

Но она заставила свое сердце молчать.

Поднимаясь со скамьи, Демелса сорвала ветку жимолости, чтобы сохранить ее в память об этих волнующих мгновениях своей жизни.

Она прижала цветок к губам.

Оглянувшись на лужайку, отделявшую беседку от дома, она никого не увидела.

Над садом повисла необыкновенная тишина, в которой отчетливо слышалось, как летают, шурша крыльями, летучие мыши.

— Прощай, моя единственная любовь, — в слезах прошептала она.