"О, счастливица!" - читать интересную книгу автора (Хайасен Карл)ЧетыреДеменсио выносил мусор, когда на светофоре остановился красный пикап. Двое мужчин выбрались наружу и потянулись. Тот, что пониже, был в остроносых ковбойских сапогах и оливково-сером камуфляже, будто охотник на оленей. У высокого был жидкий конский хвост и впалые обдолбанные глаза. – Посещение закончено, – сказал Деменсио. – Посещение чего? – спросил охотник. – Мадонны. – Она что, померла? – Тип с хвостом развернулся к другу. – Блин, ты слышал? Деменсио бросил мешок с мусором на обочину: – Мадонна. Дева Мария, мать Иисуса. – Не певица? – Не-а, не певица. Охотник спросил: – А чё за «посещение»? – Люди отовсюду приезжают сюда, чтобы помолиться статуе Мадонны. Иногда она плачет настоящими слезами. – Без дураков? – Без дураков, – ответил Деменсио. – Возвращайтесь завтра и убедитесь сами. Мужчина с хвостом осведомился: – А сколько вы берете? – Сколько вам не жалко, сэр. Мы принимаем только пожертвования. – Деменсио пытался быть вежливым, но эти двое его раздражали. С деревенщиной он обращаться умел, но настоящие гопники его пугали. Незнакомцы пошептались друг с другом, потом снова заговорил тип в камуфляже: – Э, Хулио, а мы в Грейндже? Деменсио, чувствуя, что ему начинает давить воротник, ответил: – Да, все верно. – А тут где-нибудь поблизости есть «7-11»? – У нас только «Хвать и пошел». – Деменсио показал рукой вниз по улице. – Где-то полмили. – Спасибо вам большое, – ответил охотник. – И от меня вдвойне, – сказал человек с хвостом. Пока пикап не отъехал, Деменсио успел заметить красно-бело-синюю наклейку на заднем бампере: «Марка Фурмана [8] в президенты!» Явно не паломники, подумал Деменсио. Пухла заинтриговало то, что сказал кубинец. Статуя, которая плачет? О чем? – Ты бы тоже плакал, – заметил Бодеан Геззер, – если б застрял в такой дыре. – Ты, значит, ему не веришь. – Нет, не верю. – Так я уж видел плачущих Дев Марий по телевизору, – сказал Пухл. – А я и Багза Банни по телевизору видел. Он поэтому что, настоящий? Может, ты думаешь, будто есть всамделишный кролик, который поет и танцует, напялив пиздатый смокинг? – Это другое дело. – Пухла задел едкий сарказм Бода. Иногда Пухлов друг, похоже, забывал, у кого ружье. – Вот мы и пришли! – объявил Бод, помахав в сторону мерцающей вывески, по буквам составлявшей слова «Хвать и пошел». Он припарковался в инвалидной зоне перед входом и врубил в кабине верхний свет. Из кармана он извлек сложенную вырезку из «Майами Геральд». В статье говорилось, что второй выигрышный лотерейный билет был куплен «в сельской общине Грейндж». Победитель, говорилось в ней, еще не объявился потребовать свою долю выигрыша. Бод вслух зачитал это Пухлу, и тот сказал: – Навряд ли в таком городишке много точек «Лотто». – Давай спросим, – решил Бод. Они зашли в «Хвать и пошел» и взяли две двенадцатибаночные упаковки пива, целлофановый пакет с вяленой говядиной, блок «Кэмела» и кофейный пирог с грецкими орехами. Пока продавец пробивал им чек, Бод поинтересовался насчет билетов «Лотто». – Сколько вам нужно? Мы единственный лотерейный пункт в городе, – ответил продавец. – Точно? – Бод Геззер самодовольно подмигнул Пухлу. Продавцу было лет восемнадцать, может, девятнадцать. Крупный и со свежим загаром. У него были обрезанные заусенцы и невероятно прыщавый нос. Пластиковый значок определял его как Фингала. Он сказал: – Может, вы, ребята, слышали – в этом магазине вчера был продан выигравший билет. – Да ну! – Святая правда. Я сам его продал той женщине. Бод Геззер прикурил сигарету: – Прямо здесь? Быть не может. – По мне, так это фигня полная, – сказал Пухл. – Нет, клянусь. – Продавец пальцем перекрестил себе сердце. – Девушка, Джолейн Фортунс ее зовут. – Да? И сколько ж она выиграла? – спросил Пухл. – Ну, сначала-то было двадцать восемь миллионов, только потом оказалось, что ей придется поделиться. У кого-то еще были те же номера, так в новостях сказали. Кто-то там рядом с Майами. – Что, правда? – Бод заплатил за пиво и продукты. Потом бросил пятидолларовую купюру на прилавок. – Ну вот что, мистер Фингал. Дай мне пять «Пальцев в небо», если, конечно, у тебя до сих пор рука счастливая. Продавец улыбнулся: – Вы приехали куда надо. Город славится чудесами. – Он вытащил билеты из автомата «Лотто» и вручил их Боду Геззеру. – Она, что ль, местная, эта Джолин? – спросил Пухл. – Наперерез через парк живет. И – Интересно, а муж ей не нужен? – изрек Пухл, почесывая шею. Продавец ухмыльнулся и понизил голос: – Без обид, сэр, но она для вас, пожалуй, слишком загорелая. Все трое заржали. Бод и Пухл попрощались и зашагали к пикапу. Какое-то время они просто сидели в кабине, пили пиво и жевали мясо, не говоря ни слова. – Выходит, все как ты и говорил, – подытожил Пухл. – Угу. Как я и говорил. – Черт. – Жуй быстрее, – сказал Бод. – У нас есть работенка. Том Кроум провел с Джолейн Фортунс три часа. Назвать это интервью было бы преувеличением. Он никогда не встречал никого, включая политиков и заключенных, кто умел так искусно уводить разговор в сторону. Джолейн Фортунс обладала дополнительными преимуществами в виде нежных глаз и обаяния, которому с легкостью поддался Том Кроум. К концу вечера она располагала всеми важнейшими сведениями о нем, а он не знал о ней почти ничего. Загадкой оставались даже черепахи. – Откуда они у вас? – спросил он. – Из проток. Ой, красивые у вас наручные часы. – Спасибо. Это подарок. – Наверняка от подруги! – От жены, очень давно. – Сколько вы женаты? – Мы разводимся… – и его опять несло. В половине одиннадцатого из Атланты позвонил отец Джолейн. Она извинилась, что не взяла трубку, когда он звонил раньше. Сказала, что у нее были гости. Когда Том Кроум поднялся, Джолейн попросила отца подождать. Она провела Кроума к двери и сказала, что ей было приятно с ним познакомиться. – Можно мне вернуться завтра, – спросил он, – и что-нибудь записать? – Нет. Она легонько подтолкнула его локтем. Между ними с громким хлопком закрылась сетка. – Я решила не светиться в вашей газете. – Прошу вас. – Извините. – Вы не понимаете, – взмолился Кроум. – Не все хотят быть знаменитыми. Он чувствовал, что она ускользает. – Пожалуйста. Один час с магнитофоном. Все будет замечательно, вот увидите. Это, конечно, была ложь. Что бы Том Кроум ни написал о Джолейн Фортунс, выигравшей в лотерею, ничего замечательного ей не светит. Что хорошего ожидать от рассказа всему миру о том, что ты теперь миллионер? Джолейн была достаточно умна, чтобы это понимать. – Извините меня за доставленные неудобства, – сказала она, – но я предпочитаю охранять мою частную жизнь. – На самом деле у вас нет выбора. – Вот чего она не понимала. Джолейн шагнула ближе к сетке: – Что вы имеете в виду? Кроум сконфуженно пожал плечами: – В газетах все равно появится статья, так или иначе. Это новости. Так уж оно все устроено. Она развернулась и исчезла в доме. Кроум стоял на крыльце, прислушиваясь к урчанью и бульканью аквариумного насоса. Он чувствовал себя подонком, но в этом ничего нового. Он достал свою визитку и написал на обратной стороне: «Пожалуйста, позвоните, если передумаете». Он вставил визитку в щель между дверью и косяком и вернулся в мотель. На комоде в номере он увидел записку: звонила Кэти. А также Дик Тёрнквист. Кроум тяжело опустился на край постели, размышляя о ничтожной вероятности того, что его нью-йоркский адвокат по разводам отыскал его в Грейндже, штат Флорида, в воскресенье вечером, чтобы сообщить хорошие новости. Он двадцать минут оттягивал звонок. Джолейн Фортунс работала помощником доктора Сесила Кроуфорда, городского ветеринара. Джолейн выучилась на младшую медсестру и с легкостью могла бы зарабатывать вдвое больше в окружной больнице, если бы не предпочитала пациентов-животных людям. И она отлично справлялась со своей работой. Все владельцы животных в Грейндже знали Джолейн Фортунс. Там, где док Кроуфорд бывал сердит и немногословен, Джолейн была сама нежность и участие. Слухи о ее эксцентричности в частной жизни были занятны, но несущественны – она по-особому умела обращаться с животными. Ее любили почти все, включая нескольких закоренелых фанатиков, признававшихся, что она – единственная черная, которой они вообще доверяют. Джолейн казалось забавным, что у стольких местных расистов были маленькие нервные злобные собачки. Женщины отдавали предпочтение той-пуделям, мужчины – чересчур раскормленным чи-хуа-хуа. В округе Дейд, где выросла Джолейн, были в основном немецкие овчарки и питбули. Работа в клинике доктора Кроуфорда была всего лишь второй у Джолейн после окончания школы медсестер. Ее первым местом работы было на редкость экзотичное отделение скорой помощи Мемориальной больницы Джексона в центре Майами. Там-то Джолейн и встретила троих из шести серьезных мужчин своей жизни: Дэн Колавито, биржевой брокер, который каждый божий день обещал бросить сигары, кокаин и внебиржевые акции биотехнологических предприятий. Он поступил в Джексон субботним вечером с четырьмя сломанными пальцами на ногах – вследствие того, что выскочил на середину Оушен-драйв и начал пинать (без всякой видимой причины) лимузин, принадлежавший, как выяснилось, лично Хулио Иглесиасу; Роберт Носсарио, полицейский, проводивший свои дорожные смены, останавливая молодых привлекательных женщин-водителей, из которых весьма немногие действительно нарушали правила дорожного движения. Офицер Носсарио был доставлен в отделение скорой помощи с жалобами на серьезно ушибленное яичко, результат (во всяком случае, по его словам) падения на свою дубинку во время попытки задержать подозреваемого в краже со взломом; доктор Нил Гроссбергер, молодой хиропрактик, который звонил Джолейн по меньшей мере дважды в час, когда она бывала дома, рыдал как пьяный, когда она отказалась носить купленный им портативный пейджер (нежно-голубой, под цвет ее больничной униформы), и не мог утром самостоятельно одеться, не позвонив ей с вопросом, какие носки ему выбрать. Нил, задыхаясь, приехал в больницу, после того как съел подозрительное ракообразное, морскую уточку, и в отделении «скорой» семь часов прождал того, что, по его прогнозам, должно было оказаться смертельным приступом сальмонеллы – который в итоге так и не приключился. В конце концов Джолейн уволилась из больницы после знакомства и свадьбы с Лоуренсом Дуайером, юристом. Как и прочие любовники Джолейн, Лоуренс обладал достоинствами, которые стали очевидны сразу, и недостатками, которые проявились через некоторое время. Именно Лоуренс предложил Джолейн переехать севернее, в Грейндж, где он сможет сосредоточиться на борьбе со своим лишением звания адвоката без отвлекающих факторов большого города – таких, к примеру, как мстительные клиенты. Привязанность Джолейн к Лоуренсу (и ее решимость все-таки устроить по-людски свой брак) была настолько велика, что она отказалась читать четыре тома судебных протоколов обвинения Лоуренса в мошенничестве в Майами. Вместо этого она предпочла поверить заявлениям мужа о полной невиновности, кои основывались на запутанной теории обвинения в провокации преступления с целью его изобличения, судейском заговоре и неаккуратности бухгалтера, чьи «нули выглядели точь-в-точь как шестерки!». Именно Джолейн нашла в Грейндже старый дом на углу Кокосовой и Хаббард, именно Джолейн внесла первый платеж. Она была тронута и втайне гордилась, когда Лоуренс нанялся на автостраду Билайн приемщиком платежей – пока его не арестовали за кражу гигантской сумки с мелочью. Тем вечером, упаковав всю одежду, драгоценности и туалетные принадлежности мужа для Армии спасения, Джолейн развела на заднем дворе костер из его юридических книг, архивов, письменных показаний и переписки с адвокатурой Флориды. После развода она спросила доктора Кроуфорда, нельзя ли уменьшить количество ее рабочих дней в клинике до трех в неделю; она сказала, что ей нужно время для себя. Тогда-то она и начала исследовать Симмонсов лес, холмистый всплеск поросли дубов, сосен и пальметто на окраине города. Один или два раза в неделю Джолейн парковалась у автострады, перепрыгивала через низкий проволочный забор и растворялась в лесу. Любые зеленые заросли были приключением, любая просека – заповедником. В блокнот на пружинке она записывала встреченную живность – змеи, опоссумы, еноты, лисы, рыжая рысь, полдюжины видов крошечных певчих птиц. Малютки-черепахи жили в протоке – Джолейн не знала ее названия. Вода в протоке была цвета абрикосового чая, она струилась через рощицу мшистых дубов вниз к подмытому течением песчаному обрыву. Там Джолейн обычно останавливалась передохнуть и пообедать. Однажды днем она насчитала одиннадцать маленьких водяных черепах, выползших на плоские камни и бревна. Ей нравилось, как они вытягивали свои пестрые шеи и высовывали чешуйчатые лапы, подставляя их под солнечный свет. Когда мимо проплывал небольшой аллигатор, Джолейн бросила ему кусок бутерброда с ветчиной, чтобы он забыл про черепашек. Она никогда не думала забирать своих маленьких приятелей из протоки – до того дня, пока, припарковавшись на краю Симмонсова леса, не заметила обращенный к шоссе свеженаписанный щит, сообщавший о продаже: 44 акра, для коммерческих целей. Сначала Джолейн решила, что это ошибка. Сорок четыре акра – это слишком мало, просто невозможно. Когда Джолейн гуляла по лесу, казалось, он простирался бесконечно. Она помчалась обратно в город и остановилась у здания суда Грейнджа, чтобы свериться с земельным реестром. На бумаге Симмонсов лес имел форму почки, что немало удивило Джолейн. Во время своих походов она старалась не думать о том, что у леса есть границы – но они все же были. Щит с объявлением о продаже не ошибался и насчет площади. Джолейн понеслась домой и позвонила в компанию по недвижимости, телефон которой был указан на щите. Агентша, подруга Джолейн, сообщила ей, что собственность предназначена исключительно для постройки розничного торгового центра. На следующее утро Джолейн отправилась забирать крошек-черепах из протоки. Ей невыносима была мысль о том, что их заживо похоронят бульдозеры. Она бы постаралась спасти и остальных животных, но почти все они или слишком быстро бегали, не поймаешь, или были слишком дикие – не приручишь. Поэтому она сосредоточилась на водяных черепахах и заказала по каталогу товаров для животных у доктора Кроуфорда самый большой аквариум, какой могла себе позволить. А узнав, что выиграла во флоридской лотерее, Джолейн Фортунс сразу поняла, что сделает с деньгами. Она купит Симмонсов лес и спасет его. Она сидела за кухонным столом и считала на карманном калькуляторе, и тут на крыльце резко постучали. Она решила, что это, должно быть, Том, газетчик, решил еще раз попытать счастья. Кому еще хватило бы наглости заявиться к ней в полночь? Сетка распахнулась, не успела Джолейн подойти. В гостиную вошел незнакомец. Он был одет как охотник. – Ты ее нашел? – спросил Кроум. – Да, – ответил Дик Тёрнквист. – Где? – Сомневаюсь, говорить ли тебе… – Тогда не говори, – сказал Кроум. Он лежал на покрывалах, переплетя пальцы за головой. Чтобы трубка держалась у уха, он сунул ее в ямку над ключицей. За годы разговоров с редакторами из номеров мотелей он довел до совершенства технику использования телефона лежа и без всякой помощи рук. Тёрнквист сказал: – Она записалась на реабилитацию, Том. Говорит, что подсела на антидепрессанты. – Это просто смешно. – Говорит, что поедает прозак как конфетки. – Я хочу, чтобы ей вручили повестку. – Уже пробовал, – признался Тёрнквист. – Судья велит оставить ее в покое. Хочет слушания, чтобы выяснить, не является ли она умственно неполноценной. Кроум горько хмыкнул. Тёрнквист был полон сочувствия. Мэри Андреа Финли Кроум сопротивлялась разводу уже почти четыре года. Ее не удовлетворяли обещания завышенных алиментов или отступных наличными. Том Кроум сказал: – Дик, я так больше не могу. – Слушание о дееспособности назначено через две недели, считая с завтрашнего дня. – Насколько она сможет это затянуть? – В смысле, каков рекорд? Кроум поднялся и сел на кровати. Он успел поймать телефон до того, как тот шлепнулся ему на колено. Он поднес трубку вплотную к губам и громко спросил: – – Сомневаюсь, – ответил Дик Тёрнквист. – Том, отдохни немного. – Где она? – Мэри Андреа? – Где этот реабилитационный центр? – Ты вряд ли хочешь знать. – О, дай угадаю. Швейцария? – May и. – Блядь! Дик Тёрнквист заметил, что все могло быть и хуже. Том Кроум буркнул, что в этом он не уверен. И позволил адвокату найти для предстоящего слушания пару свидетелей-экспертов по прозаку. – Вряд ли это сложно, – добавил Кроум. – Кому не по вкусу халявный вояж на Гавайи? Спустя два часа он резко проснулся от легкого прикосновения ногтей к щеке. В комнате было темно. Пахло душистым мылом. Кэтрин? – Господи, она, наверное, сбежала от мужа! – Нет, это я. Пожалуйста, не включайте свет. Он почувствовал, как прогнулся матрас, когда Джолейн села рядом. В темноте она нашарила его руку и поднесла к своему лицу. – О нет! – вымолвил Кроум. – Их было двое. – Говорила она невнятно. – Дайте мне взглянуть. – Пусть будет темно. Пожалуйста, Том. Он провел рукой по ее лбу, вдоль щек. Один глаз заплыл и не открывался – кровоточащая опухоль, горячая на ощупь. Верхняя губа рассечена, в крови и с запекшейся коркой. – Иисусе, – выдохнул Кроум. Он уложил ее на кровать. – Я вызываю врача. – Нет, – ответила Джолейн. – И полицейских. – Не смейте! Кроуму казалось, что его грудь вот-вот взорвется. Джолейн осторожно потянула его вниз, теперь они лежали бок о бок. – Они забрали билет, – прошептала она. Ему понадобилась секунда, чтобы понять – лотерейный билет, ну конечно. – Они заставили меня его отдать. – Кто? – Никогда их раньше не видела. Их было двое. Кроум услышал, как она сглотнула, борясь со слезами. В голове у него шумело – он должен что-то сделать. Доставить женщину в больницу. Оповестить полицию. Опросить соседей – вдруг кто-то что-то видел, что-то слышал… Но Том Кроум не мог пошевелиться. Джолейн Фортунс вцепилась в его руку так, словно тонула. Он перевернулся на бок и осторожно ее обнял. Она задрожала и произнесла: – Они – Все в порядке. – Нет… – С вами все будет хорошо. Вот что сейчас важно. – Нет. – Она расплакалась. – Вы не понимаете. Через несколько минут, когда ее дыхание успокоилось, Кроум дотянулся до прикроватного столика и включил лампу. Джолейн закрыла глаза, он осмотрел порезы и синяки. – Что еще они сделали? – спросил он. – Били меня по животу. И по другим местам. Джолейн видела, как сверкнули его глаза, напряглась челюсть. – Пора вставать, – сказал он. – Мы этого так не оставим. – Чертовски верно, – согласилась она. – Потому я к вам и пришла. |
||
|