"Сезон охоты на ведьм" - читать интересную книгу автора (Иванов Сергей Григорьевич)2. Крутой, еще крутее…Князь пододвинул к себе графин с душистым медом, разлил по бокалам. Поставив один перед гостем, спросил: — Никак не пойму, Вадя, с кем ты? Вадим усмехнулся, вольготно разваливаясь в кресле. — Вот и раньше все допытывались: “с кем вы, мастера культуры?” — сказал он.— Затем уже разъяснили: “кто не с нами, тот против нас”. А под занавес припечатали: “если враг не сдается, его уничтожают!” Недурной вопросник, правда? Коротко и сердито — прямо пособие. — Это ты к чему? — А к тому, любезный Брон, что в дружбе, как и в любви, лучше иметь дело с тем, кто выше всего ставит Бога,— такой не предаст и не подставит, даже когда уйдут чувства. Как правило, этого не понимают женщины, но ведь ты — Глава! — Еще добавь: “опираются на тех, кто сопротивляется”. — Разве я сопротивляюсь, старина? Я иду своей дорогой, а все почему-то принимают это за бунтарство. Уж “так учили” нас: обязательно причесывать ближних под себя! А не проще оставить их в покое? — Ну-у, тогда они могут вознестись, и придется их догонять либо бить влёт.— Усмехнувшись, князь добавил: — “Паровозы надо убивать, пока они чайники”. — А ездить на чем? Нет, пока в достатке вагонов с дерьмом, без паровозов не обойтись. Вот разделить бы всех по зонам: паровозы направо, вагоны налево!.. Так ведь вагоны на это не подпишутся, как думаешь? — А ведь ты связался с ведьмой,— задумчиво сказал Брон.— Настоящей, властительной!.. Не боишься? Опасные ж создания. — Они опасны тем, у кого нелады с собой,— возразил Вадим.— “Неча на зеркало пенять!” Потому люди и боятся ведьм, что видят в них собственное нутро — как правило, не слишком приглядное. Если уродлив душой, при виде ее можно и умом тронуться. Помнишь Солярис? — А у тебя, значит, внутри тишь да гладь? — И близко нет. Однако до антагонизма не доходит — хоть в этом повезло. А ведьм я скорее жалею. — Смотри, чтоб жалелку не отгрызли,— рассмеялся Брон.— Пожалела овца волка!.. Заметил, как шарахался от нее Валет? — Кстати, о Валете,— неохотно сказал Вадим.— Больше ничего за ним не заметил? — В смысле? — спросил князь, настораживаясь. Пожав плечами, Вадим рассказал про эпизод в лавчонке Эмиля, стараясь точнее цитировать бандитов. Как ни странно, Брон даже не удивился. — Стало быть, Валета все-таки дожали,— с усмешкой посетовал он, качая гривастой головой.— Спекся наш Валюшка, увы! — Аркана, выходит, знаешь? — Заштатный уголовничек, сволочь и гнусь. Поначалу шалил по мелочи: то грабанет кого, то пробует на девочках наварить. Затем сколотил группку и пограбил от души, заодно убивая на заказ. Прославился пытками и даже попался блюстам с поличным, но как-то сумел отказаться. И кто теперь взял его под крыло? — А что, большой выбор? Росич рассмеялся: — Методом исключения, да? Вадим тоже помотал головой, будто у него заболел зуб. — Все могу понять, кроме предательства,— сказал он.— Это же Валя!.. — Идеалист,— хмыкнул Брон.— По-твоему, “старая дружба не ржавеет”? Действительно, Валя справный паренек, однако слабоват для крутаря. — Но предать?.. Господи! — Что делать, он же не со зла: как говорят, “своя рубашка…”. А чем оправдаться, ему найдется. Помяни мое слово, он еще свалит все на тебя! — Конечно, Валек уже влетал в истории. Думаешь, и теперь он слишком размахнулся? — Он оказался не той породы и сунулся не туда. Наверно, ему стоило задержаться в торгашах, несмотря на мускулы. Нынче крутари трансформируются в Истинных: в аристократов духа, в “драконов” и витязей — и угнаться за этим не просто. Выяснилось, среди крутарей полно пузырей, держащихся на гоноре и злобе,— теперь приходится возвращаться на круги. — Снова сословия? — Но без привилегий. И не по форме. — Не ты первый пытаешься выдать форму за содержание. По-твоему, многие способны глядеть в суть? — Ну, за других не скажу… — А что думаешь о “странниках”, кои останутся на отшибе? Не потому что странствуют, а что странные. Как с ними-то быть? Кстати, и любимые тобой драконы никогда не летали стаями… А куда ты определишь иудеев? — Уж эти нам иудеи,— усмехнулся Брон.— Индейцы недолинчёванные!.. Или ковбои? Кабы не Бугор, давно слиняли б в родную Америку. А так приходится изворачиваться — чтоб и лицо соблюсти, и навар не упустить. Вот и садятся меж двух стульев. — Похоже, ты завелся,— заметил Вадим. — Должен я спустить пары? — сказал князь.— Гош кого угодно из себя выведет — старый бандит! — Говорят, уже внуки разбойников выбиваются в приличные люди. — Это же сколько ждать!.. — Не теряй надежды — внуки уже появились. Правда, пока по линии Миши. — Тоже бандюга отменный, почище Гоша,— недаром старик его задвигает. К тому ж сплоховал толстячок, пусть не по своей вине. Все-таки бог есть, раз накрылся их паскудный “Перекресток”! — “На бога надейся…” — пробормотал Вадим себе под нос, однако князь услышал и поглядел на него с интересом. Впрочем, расспрашивать не стал. — Господи, ну почему от иудеев так пахнет! — сказал он.— И вправду, видно, лучше единожды претерпеть обрезание, чем каждый день мыться. — Ладно, князенька, притормози,— попросил Вадим.— Без тебя в губернии не продохнуть от патриотов. К слову сказать, иудеи — патриоты покруче иных. Только привязываются они не к месту, как кошки, а по-собачьему, к людям — своим, разумеется. Уж так их слепила история. Послонялся бы сам столько веков по чужим углам! — И все ж хорошо, что прошлой ночью Гошу не подфартило,— иначе бы он месяц расчухивался! Всех его средств теперь хватит денька на два-три, затем начнется обвал. Людишки побегут, даром что соплеменники, равновесие нарушится, и что тогда — новый передел? Сейчас Гошу надо соображать, как в лучшие годы. Не то свои же скинут. — Это и волнует вас, да? Я думал, за подданных радеете. — Все подкалываешь? Была б у меня такая собака, давно бы убил! — Еще не хватало, чтоб я заменил тебе совесть! — хмыкнул Вадим.— Тут ты и отделаешься от меня — в момент! Какой правитель стерпит угрызения, если их можно порешить отдельно от себя?. — Складывается союз, складывается,— довольно сказал Брон,— лишь бы не сглазить. Старикан иной раз такое выкидывает!.. — А как же Винт? — А что Винт? — усмехнулся росич.— Он всегда знает больше, чем говорит. Видно, по тайным своим каналам Винт напал на такое, от чего волосы встали дыбом. Нюх у него редкостный — ему бы в контрразведку! — Сам-то чем планируешь заняться? — Забот выше головы! Одних доспехов сколько понадобится — пока все наладишь… — Доспехи — штука нужная,— согласился Вадим.— Только всем вашим поделкам до Шершневых скафандров как до неба. Тут не просто новая ступень — иной принцип. Что-то ощущается в их покрытии, почти магическое. Внутри Гнезда без них делать нечего — не только потому, что маскируют. И как вы не удосужились испытать их на все мыслимые нагрузки! Что значит дилетанты — спец бы мимо этого не прошел. Или скафандры жаль? — Их же по пальцам перечесть,— ответил Брон.— Вот разживемся еще… — Вот испытают их прямо на вас,— посулил Вадим.— Еще обвиняешь Гоша в скупердяйстве!…Тебе чего жальче: скафандра или себя? — Так ведь на себе заживет,— ухмыльнулся здоровяк.— А скафандр не подлатаешь — только менять! — Кстати, Шершневые мечи любопытны не меньше,— добавил Вадим.— Даже не берусь определить из чего они сделаны,— нет у нас таких материалов и похожего нет. — По-твоему, в Гнезде не продохнуть от сюрпризов? — Если мы захватим его, то чудом,— подтвердил Вадим.— Шершни еще не проявили себя и на треть. — А ты оптимист! — хохотнул Брон.— Чего ж дергаться? — По-твоему, у нас есть выбор? — К слову, союзнички у нас еще те: Вольт — скользкий, Гош — мнительный. Но еще труднее ладить с ордынцами: непредсказуемы.— Озабоченно помолчав, Брон спросил, словно выстрелил: — А помнишь, ты похвалялся, что способен договориться с любым, включая Бату? — Не похвалялся,— возразил Вадим,— предполагал.— И добавил со смешком: — “Я не суслик, я — барсук”. — Это все равно! — отмахнулся князь, тоже цитируя мультик либо попав.— Вот и отправляйся к нему послом — я уже все подготовил. — Не выйдет. — Почему? — Древние монголы требовали от послов пресмыкания, иначе лишали статуса. Я не чиновник и не монах — через себя не смогу переступить. — Я не суслик, не барсук,— проговорил задумчиво Брон.— “Аз есмь царь!” Не волнуйся, я это учел: Бату примет тебя как гостя… если дойдешь. — И что это значит? Росич пожал плечами: — Я только цитирую кагана. Выводы делай сам. — Вдохновляющее напутствие! — Я ведь не настаиваю. Но без ордынцев не обойтись, сам понимаешь. Росичей мало, а иудеи с сутенерами горазды работать лишь на подхвате — бойцы из них аховые. В конце концов, даже с половцами, извечными своими недругами, русичи объединялись против тех же татар. — И это не слишком им помогло. — Кажется, ты возражаешь? — удивился Брон. — Привычка… Когда мне отправляться — прямо сейчас? — К границе тебя подбросят. А дальше Бату обещал провожатых — не заблудишься. — Уже легче. Действительно, к условленному месту Вадима доставили без проволочек и с должным почетом, как личного друга росского Главы; но дальше пришлось топать пешком. Сопровождала Вадима занятная парочка коротышей: вьетнамец и такой же натуральный, импортный кореец — конечно, северный, “народно-демократический”. Бог знает, как они тут оказались — скорее всего по внутрилагерному обмену спецами, задержавшись в губернском науч-городке (во всяком случае, на лимитчиков не походили). Вьетнамец был пошустрей и поактивней корейца, вдобавок лучше владел русским, обосновавшись в России, наверно, задолго до Отделения. На все его выходки кореец отвечал терпеливой, заискивающей улыбкой и явно шел на поводу у заводного вьетнамца, тормошившего напарника каждую минуту. — Скажи, здоровый парень? — спрашивал вьетнамец, восторженно крутясь вокруг Вадима.— У-у, какой! — Да,— соглашался кореец, демонстрируя торчащие зубы,— большой. — Давай поборемся? — предлагал вьетнамец и хватал Вадима за руку.— Боисся, да? Притиснув его худые локти к бокам, Вадим поднимал малыша в воздух и осторожно отставлял в сторону, после чего тот на некоторое время стихал. Затем опять принимался колобродить. Насколько Вадим знал, даже среди ордынцев вьетнамская команда выделялась особенной, изощренной жестокостью,— однако этот веселый и немолодой уже шустрик вовсе не казался страшным. Хотя кто знает: неспроста ж он прибился именно к ордынцам? А улыбчивый кореец вполне мог оказаться не отставным спецом, а, скажем, бывшим агентом корейских спецслужб, некогда орудовавших по всему Союзу как у себя дома. Или же совмещать обе ипостаси — попробовал бы он отказаться! Посещая науч-городок, Вадим запомнил тамошних корейцев, одинаковых, словно униформисты, с портретиками Ким Ир Сена на обязательных в любую жару пиджаках и всегда державшихся плотными стайками — только что строем не ходили. Мало верилось, что отбирали их за способности или научное рвение. И проку от них, кажется, было не больше, чем от вьетнамцев-лимитчиков,— хотя хлопот намного меньше, это да. Улочка кончилась, перед Вадимом открылась площадь. — Иди,— остановившись, вьетнамец мотнул подбородком вперед: — Вон туда. — Один, да? — удивился Вадим.— Уже довели? — Иди-иди, не задерживай!.. Каган ждет. Пожав плечами, Вадим оставил проводников и зашагал через площадь, небрежно посматривая по сторонам. И почти сразу обнаружил невдалеке троицу двуколесных крутарей, пристально следивших за ним. Все трое затаились в тени узеньких улиц, впадавших в площадь, точно ручейки в лесное озеро, и могли выскочить на простор в любой миг, словно чертики из коробок. Как и большинство, эти ордынцы не были высокими, но их титановые кольчуги распирались массивными плечами, а руки длиной и мощью могли соперничать с лапами орангутанга. И как обезьянам, соразмерные ноги ордынцам, в общем, не требовались, поскольку на землю они ступали редко и даже по лестницам охотней носились на колесах — эдакие моторизованные аналоги кентавров. Так, уныло подумал Вадим, начинается!.. С самого начала он готовил себя к худшему, однако теперь приходилось настраиваться на драку снова. Не то чтобы Вадим растерял по дороге силы и рефлексы: всего этого вполне хватило бы, скажем, на боксерский мешок. Наверно, и со спаррингом Вадим бы совладал — при соблюдении всех формальностей и мер предосторожности. Но драться всерьез, обратить голые кулаки против человека, еще не причинившего тебе существенный урон? Нет, сам-то Вадим прекрасно понимал, что иногда лучше ударить первым, но вот его мышцы словно бы выключались — у них на такое фантазии не хватало. Этот странный запрет, точно Первый Закон роботехники, доминировал над любыми навыками, и требовалось немало времени, чтоб его одолеть. Иной раз, если заставали врасплох, Вадим расходился только к завершению потасовки, когда поздно было махать кулаками. Впрочем, с каждой попыткой он продвигался по этому пути еще на шажок, а с появлением Эвы шаги сделались чаще и шире,— однако хотелось верить, что он не зайдет тут слишком далеко. Даже если сумеет сейчас убедить себя, что драться ему придется с колесниками, а не с людьми. И ведь надо не просто их победить, но победить эффектно, дабы впечатлять возможных наблюдателей. А те уже занимали места поудобней: в глубине окрестных зданий Вадим ощутил несколько пар глаз, вооруженных записывающей или передающей оптикой,— прямо как на стадионе. Наверно, и монтажер уже наготове, чтоб выбирать картинку поэффектней. И кому это пойдет? Догадаться несложно. Стальные наездники не спешили нападать, давая жертве проникнуться грозящей опасностью. Тут они ошиблись: конечно, Вадима трудно отнести к прирожденным бойцам, но и труса он праздновал редко. А панике поддавался так же трудно, как ярости. Зато время на подготовку ему предоставили — главная его проблема. Несколько раз Вадим напряг и отпустил мускулы, словно накачивал себя энергией, затем резко выдохнул — почти на вскрике. Все, теперь он готов к схватке! От прежних мотоциклов ордынские двуколесники ушли дальше других. Помимо бронированных обтекателей, укрывавших ездока от ветра и превратностей судьбы, в них предусмотрели ножное управление, высвобождавшее руки для стрельбы и метаний. Двуколесники “росичей” выглядели мощнее и массивней, однако верткостью уступали ордынским, а в узких переулках Старого Города это нередко играло решающую роль. И все равно таранить Вадима машиной было глупо: тренированный человек, если не запаникует, увернется от любых лобовых наездов. Но один нукер решил попытался. Бог знает, на что он рассчитывал — может, и впрямь посчитал Вадима легкой добычей. С ужасающим ревом двуколесник разогнался и взмыл в воздух, на секунду потеряв управление. Отскочив с линии атаки, Вадим пропустил машину мимо и, отклонясь туловищем еще дальше, саданул ногой в самый ее верх — с такой резвостью, будто сам в эти мгновения переключился на форсаж. Плавно кренясь, двуколесник завершил полет, но приземлился уже набок, со скрежетом пропахав асфальт абордажными шипами. А с боков уже летела к Вадиму пара арканов, раскручиваясь в петли. Тычком ладони он остановил один моток, уронив его вниз. Другой аркан поймал в воздухе и, быстро нагнувшись, надел на торчащий из асфальта штырь — куда, по счастливой случайности, уже упал первый. Тотчас колесники рванулись в стороны, разом вздернулись на дыбы, будто на стены налетели, и — опрокинулись. Испугавшись, Вадим кинулся к одному из ездоков, упавшему опаснее других, но тот уже выползал из кабины, волоча за собой кнут, которыми ордынцы играючи вспарывали на проштрафившихся одежду — вместе с кожей. Приподнявшись на коленях, зло замахнулся. С трудом Вадим увернулся от свистящего жгута, нацеленного в лицо, в последний миг вдруг ухватился за кнут и дернул всей массой. Ордынец обвалился лицом вперед и на этот раз, видимо, впечатался крепко, вырубившись напрочь. Обернувшись, Вадим увидел другого нукера, суетливо пытающегося поднять двуколесник,— третий увяз в кабине, отчаянно дергаясь меж привязных ремней. — Помочь? — предложил Вадим вполне искренне.— Уж извини. Нукер развернулся и с визгом бросился на него, ловко орудуя парой многохвостых нагаек. Не раздумывая, Вадим упал ему под ноги. Тот высоко прыгнул, пропуская врага под собой, но Вадим успел поймать ордынца за ступню и уронил головой вниз, сейчас же придавив всеми своими пудами. Даже оглушенный, монгол попробовал сбросить ненавистную тяжесть, и пришлось его слегка примять, чтоб не трепыхался, а уж затем отбирать нагайки. Наверно, это смазало общее впечатление, но в остальном сцена удалась — вполне в русле action-кинушек, популярных среди крутарей. Вообще, из нынешних любителей маскарада ордынцы выглядели наиболее впечатляюще. Конечно, это было лишь стилизацией — так сказать, вариация на тему стандартных доспехов,— однако живописной. Интересно, что за меха идут на их шапки — уж наверно, не куньи! Поднявшись, Вадим зашвырнул нагайки подальше и небрежно продолжил путь, краями глаз следя за демоторизованной троицей,— к дальнему краю площади, где уже поджидала давешняя пара коротышей, обогнув место схватки по тротуару. Похоже, идти оставалось немного, однако это мало что значило — каждый метр мог оказаться последним. И точно, при повороте на финишную прямую Вадим уперся в неохватную тушу, больше похожую на афишную тумбу. Громоздилась она неподвижно, наглухо перегородив узенький переулок, и только зрачки в раскосых глазах двигались, изучая противника. Лицо гиганта было бесстрастным, точно у Будды, вдобавок он не уступал тому дородством. Зато габаритами превосходил намного. Умиляли пухлые, как у младенца, губы, сложенные бантиком. “Эх, ни фига себе! — изумился Вадим. И кто придумал, будто в Орде нет великанов! А это — Дюймовочка?” Наметанным глазом он оценил: центнера на три тянет, и рост под два сорок. Уж не объявился ли в губернии собственный сумоист? Господи, да из него можно вылепить троих росичей! Как же взрастили такого? И мне-то что с ним делать? Конечно, “умный в гору не пойдет”, но и обойти не удастся. А своими рычагами он вытолкает меня из прохода, точно мальчонку. Приблизившись вплотную к человеку-горе, Вадим невольно глянул под его выступающий живот, на самое уязвимое место, достать до которого было несложно. Наверно, и пробить удалось бы — во всяком случае, ногой. Но слишком долго потом придется оправдываться, и хорошо, если обойдется без увечий. К тому ж парень не кажется злобным. Ну большой, да,— но это не повод, чтобы лупить по… гм… гениталиям. Глубоко вздохнув, исполин наконец пришел в движение, будто ожил. Далеко отставя обширный зад, он принялся тыкать в Вадима длинными ручищами, очень быстро и ловко. Но тот уклонялся еще проворней, вовсе не желая угодить под серию чудовищных толчков — от такого и более массивный кувыркнется кверху тормашками. Однако затягивать игру не стоило: зрители не поймут. Отступив шагов на десять, Вадим разогнался, рыкая на каждом скачке, точно таранящий серк, всем своим видом стараясь гиганта впечатлить. Наверное, картинка удалась (благо ее было с кого срисовывать), потому что тот еще шире расставил ноги и больше наклонился вперед, готовясь принять атаку. В последний миг Вадим нырнул под его выставленные руки, припадая почти к асфальту, на четвереньках проскочил между толстых колен и тотчас вскинулся на ноги, пружинисто отскакивая в сторону. С опозданием гигант развернулся, азартно хватая пустоту, и даже сделал пару шагов вдогонку, но сразу затормозил, оценив только что виденный спурт. На его растерянное лицо было жалко смотреть. Пухлые губы обиженно топорщились. — Попробуем еще раз? — великодушно предложил Вадим, снова отходя для разбега. Сумоист был не такой дурак, чтоб ожидать от противника повторения финта, но рефлексы оказались сильнее рассудка, и только Вадим обозначил движение вниз, как бедняга бросил наперерез руки, складываясь едва не вдвое. Распрямившись, Вадим взлетел над ним, да еще оттолкнулся от необъятных плеч, перемахивая, словно через козла. Наверно, это же сравнение пришло в голову — Без паники! — строго сказал Вадим.— У тебя еще попытка, забыл? Мне все-таки на ту сторону. “Малыш” воспрянул, помахал вокруг руками, звучно хлопая в огромные ладони, будто отгонял злых духов или призывал богов. Видно было, как не хватает ему “очистительной соли”, чтобы засеять улочку. — Соберись! — скомандовал Вадим.— “Последний бой”, знаешь ли. На этот раз, как и положено, они стали друг против друга в низкую стойку, сцепившись взглядами. Торопиться следовало Вадиму, однако первым сорвался с места юный рикиси, отчаянно пытаясь смять насмешника массой. В тот же миг Вадим метнулся в сторону, резко хлопнув по выставленным рукам, и такой малости хватило, чтобы исполин рухнул на асфальт, потеряв равновесие. Аккуратно перешагнув через него, Вадим заспешил по переулку дальше. Однако на выходе путь ему заступил новый противник — рослый, плечистый, но, в отличие от предыдущего, сухощавый и выряженный в легкие латы, отороченные нарядным мехом. Оружия на нем не было, а значит, предлагалась простая схватка. “Прямо как в фильмах Брюса! — раздраженно подумал Вадим.— Идут точно на параде. На большее фантазии не хватило?” А еще это напоминало компьютерную игру. Будто кто-то решил перенести ее правила на натуру, а в роли персонажа, одолевающего препятствия, оказался Вадим — совершенно против своего желания. Как обычно, Вадим потянулся вперед Однако проблемы следовало решать по мере поступления. Вадим мог и сам запустить в ордынца огненным Ордынец вовсе не был магом. Странно, что ему покорился Хаос — скорее это сделал за него кто-то другой. Генерировать Хаос помногу багатур не умел, а такого заряда надолго не хватит: если не растратить в ближайшие недели, энергия сама потихоньку рассеется в пространстве. Либо вырвется на волю, и тогда монголу придется несладко — хорошо, если выживет. Что же станет с ним? Состарится за минуту или расползется в кашу, или взорвется изнутри… или просто отдаст концы, корчась от боли и ужаса? Легко взметая конечности, перемещаясь и крутясь, ордынец искусно сплетал сеть финтов и ложных атак, чтобы нанести коронный удар, от которого Вадим “не сможет отказаться”. А окажется ли тот убойным или “отсроченным” или просто уложит на месяц-другой (или на годы?), будет зависеть от многих причин, включая умение жертвы его “держать”. На беду ордынца, в обращении с Хаосом чужак был куда искушенней. И когда удар разразился, Вадим отодвинулся, чтобы собранные в наконечник пальцы лишь коснулись его груди, а изнутри подтянул туда всю Тьму, которую сумел в себе отыскать. Это создало нужный перепад, и по возникшему каналу к Вадиму прорвался весь запас боевой магии, наверняка приберегаемый багатуром для многих сражений. Несколько мгновений внутри Надменный поединщик вдруг ощутил себя пустым, без убийственного огне-шара, возвышавшего его над другими, и в растерянности отступил. Сочувственно усмехаясь, Вадим свел перед собой ладони, и между ними вспыхнула дуга, будто он замкнул контур, использовав пару Хаос-Тьма в качестве батареи. Теперь одной рукой Вадим мог насылать Хаос, разрушая мишень, другой — Тьму, подчиняя ее себе. А это была магия посерьезней, чем та, которой баловался ордынец. Если б Вадим захотел, легко бы сделал беднягу своим рабом. Но это больше подобало вампиру, чем цветному магу. — “Иди и больше не греши”,— отпустил Вадим противника.— Эти игрушки не для тебя. Багатур молча сгинул за углом, а Вадим наконец оставил радушный переулок и сразу узрел ставку ордынского кагана — в точности как рисовал ее Брон. На широкой площади, расчищенной от киосков и ларьков, была разбита дюжина куполообразных шатров, а по центру высилась просторная белая юрта. “И промеж высоких гор видит шелковый шатер”. Только вряд ли в нем проживает “шамаханская царица”, в лучшем случае — местный царек. Вокруг стойбища, по кольцевому шоссе, курсировали бронированные колесники, наматывая виток за витком. За приспущенными оконцами мерцали дула огнестрелов и настороженные раскосые глаза. В нескольких местах на площади пылали костры, рядом грелись нукеры, негромко перекликаясь,— наверно, в ожидании своей смены. Тянуло дымком и сложными ароматами, среди которых главенствовал запах жареного мяса. Жарили, правда, не конину — за отсутствием. Но если исключить колесники, асфальт и окрестные здания, картинка выглядела вполне патриархальной, как “в добрые старые времена”. И откуда взялась в народе такая тяга к старине? — который раз подивился Вадим. Что, разбередили генетическую память? Хорошо, пока не перевалили за первое тысячелетие — а ну как проклюнется Каменный век!.. Вклинившись между колесниками, он перебежал шоссе, ловя на себе вопросительные взгляды, стороной миновал костры и направился к ханской юрте, перед которой навытяжку стояли кряжистые телохранители, приставив к сапогам длинные нагинаты. Вадима они впустили без возражений, даже открыли перед ним низкую деревянную дверь. Откинув полог, Вадим по узорным толстым коврам прошел к центру юрты, где помещалось роскошное кресло, похоже, заимствованное в одном из музеев. По его бокам застыли двое полуголых верзил, с ятаганами на поясах и при опахалах. (В каком фильме это подсмотрели?) А в самом кресле, скрестив под себя ноги, гостя ожидал Бату — могучий, широколицый, черноглазый, с жидкими вислыми усами, поверх доспехов и кожаных одежд облаченный в меховой плащ. Он оказался молодым — не как великан- — Ты не спешил, урус,— произнес Бату мощным и низким голосом.— Я мог передумать. — Я тоже,— буркнул Вадим, усаживаясь на пол.— Может, ты забыл: я не посол и не проситель, я — гость. К чему было устраивать этот цирк? — Ты пощадил моих нукеров — почему? — в упор спросил хозяин.— Ни одного не убил! — Направляясь в гости, собак не бьют. Зачем портить имущество? — Они унизили меня,— бросил каган равнодушно.— Я бы не стал о них жалеть. — Ну, может, об одном все-таки пожалел бы? — с усмешкой спросил Вадим.— Опасный багатур, однако предан тебе каждой клеткой. Еще бы, ведь ты одариваешь Силой!.. Или не ты? Бату пропустил вопрос мимо ушей. Сказал только: — Проигравший достоин смерти. Что мне до его преданности, если он не умеет драться. — А у тебя есть получше? — поинтересовался Вадим, рассеянно озираясь.— Мне еще возвращаться, имей в виду. То-то будет весело! Вообще в шатре оказалось даже уютно. Решетчатые закругленные стены, накрытые войлоком, изнутри были затянуты золотой парчой. Поверх ковров разбросаны подушки, под сводчатым потолком хватало ламп — современных, хотя стилизованных под старину. Свет от них многократно отражался шелковой тканью, наполняя пространство теплым сиянием. И шум сюда почти не проникал (не то что в нынешние бетонные коробки), и тепло было, как днем. Вот только воздух мог быть и посвежее. А перед импровизированным троном владыки стоял низкий, инкрустированный серебром столик, уставленный разнообразной снедью, кувшинами с винами и кумысом. Но главным угощением стали чебуреки, еще струящиеся пахучим дымком. Может, Бату полагал чебуреки национальным монгольским блюдом (почему нет?) или просто предпочитал их всему — в любом случае Вадим был бы рад поводу отведать их, если б мог позволить себе мясо. После давних посещений Крыма он так больше и не попробовал столь же ароматных и сочных пирожков. Или слишком впечатлился по молодости? Прислуживали им белокожие блондинки с осиными талиями и округлыми бедрами, облаченные в легкие вуали и прозрачные шаровары, почти ничего не скрывавшие. Каждая из них вполне могла зваться “прекраснозадой”, но еще завлекательней, как и положено на Востоке, смотрелись пупки: словно их искусно вырезали в упругой плоти, а затем тщательно отполировали до матовой гладкости. Бату восседал неподвижно, смежив раскосые глаза, но сквозь темные щелки Вадим ощущал пытливый взгляд, будто кагана интересовала реакция гостя на подбор наложниц. И почему смуглых так тянет на светленьких — по контрасту, что ли? — Наверно, тебя очень доставали твоей желтизной? — сочувственно предположил Вадим.— Что ж, дурней хватает в любом народе! — Зато теперь желтые в цене — как золото. Всегда кто-то сверху. — А нельзя подняться иначе, чем громоздясь на других? Ну подмял ты этих девчушек — и что? — Красота — товар,— сказал Бату.— Как оружие, как транспорт, как еда. — Но не все ж богатства в ханстве принадлежат тебе? Женщина вольна распоряжаться своей красотой, как воин — силой. — Женщина! — фыркнул хан.— Скажи еще: собака или лошадь. Чем она может распорядиться? Вот эти,— кивнул он на белянок,— обучены всему, но сколько шкур пришлось с них спустить! Зато теперь исполнят любую прихоть. — Из страха? — Вадим тоже фыркнул.— Большая доблесть — запугать женщину! — Кто говорит “пугать”? Натаскивать, дрессировать. Пока есть низкие существа… — Низкие — потому что слабей? — перебил гость.— Не пробовал выяснять это с амазонками? Вот была б потеха! — Не для них. Если б они походили на женщин, ходили бы по струнке. Но я не объезжаю коров. — А как насчет “волков”? — спросил Вадим.— Их-то Орде не подмять: силенок мало. Вам и с одной Росью не сладить — как доказала недавняя демонстрация. А отгородиться не выйдет, ибо подвесить “железный занавес” просто не к чему. Значит, придется конкурировать, а здесь не обойтись без права собственности и свободной торговли. — Хочешь научить меня западной мудрости? — спросил Бату.— У нас другие законы — “Яса”, дарованная пророку Тэмучину Вечными Небесами! Не спорить же с Небом? — И добавил с насмешкой: — “Восток — дело тонкое”. Его квадратный, выстланный мощными мускулами торс затрясся от сдерживаемого смеха. В своем каганате Бату был из лучших бойцов — на древнем Востоке принято подкреплять авторитет силой. К тому ж учителя и оружие у него наверняка лучше, чем у подчиненных нойонов. — Эти правила работают везде: от Америки до Японии,— возразил Вадим.— Кто не берет их, проигрывает. Хочешь устроить соревнование систем? Опять станем доказывать, какой строй прогрессивней? — Мне нет дела до мира,— сказал Бату.— Вечные Небеса подарили нам Большой Круг, чтобы здесь правили монголы. Остальным придется покориться либо умереть. У них будет выбор: стать слугами или рабами. — Или покойниками,— прибавил Вадим.— И кем тогда станешь править? Одними нукерами? — Давай есть,— сказал каган, не посчитав нужным отвечать на явную глупость. (Действительно, когда у нас рабству предпочитали смерть?) — Чибереки стынут! И начался ужин. Грубыми пальцами Бату брал дымящиеся чебуреки и поглощал, смачно чавкая. Горячий жирный сок стекал по его рукам, по подбородку, вокруг распространялся пряный аромат с преобладанием чеснока. Одна из наложниц, присев сбоку, аккуратно и ловко промокала сок полотенцем, не позволяя струйкам капать на ковры и нарядную одежду. Вторая расположилась возле Вадима, любезно улыбаясь, но пока скучала без дела. А его стесняла не столько мясная начинка, сколько этот навязчивый сервиз. Хорошо, угощали не пловом — а то, чего доброго, стали б кормить с ладоней. Скрепя сердце, Вадим нарушил бы принцип (на то и принципы, чтобы нарушать), уж очень аппетитно уплетал хозяин,— если бы полунагая красотка согласилась разделить трапезу. Но даже заикаться об этом не стоило: как известно, “со своим уставом…”. Еще и опахальщики заглядывают в рот, попеременно облизываясь,— какая уж тут еда? Впрочем, фиников Вадим отведал — тоже давно не видел. По нынешним его потребностям в самый раз. Затем под сводами зазвучала тягучая мелодия, и три голубоглазые блондиночки принялись выплясывать вокруг едоков, старательно копируя чужие па. Наверно, они считали, что исполняют “танец живота”. Ну, полный комплект! — Это называется желтым расизмом,— грустно сообщил Вадим.— Мерзкая штука, ничуть не лучше белого. Еще есть черный — как аукнется, говорят.— Он хмыкнул: — “Дар Небес”, надо же! Ты сам-то в это веришь? — Я беру что хочу! — прорычал Бату, рассыпая изо рта крошки.— Кто мне помешает? — Здравый смысл,— ответил Вадим.— На крайний случай — хитрость. Без них ты по сей день доказывал бы по улицам, какой ты крутой, цепляясь к прохожим. А не сидел бы на верхотуре, поплевывая на всех, кроме равных. — Думаешь, тебя не обломаю? — Может, да,— сказал Вадим,— а может — нет. Зачем рисковать? Ты ж не мальчик — знаешь людей. Вдруг я из тех безумцев, для которых честь дороже жизни. А то и вовсе блаженный. Тебе еще не встречались такие? Не багатуры, нет,— просто иначе устроенные, “странники”. — Когда им вспарывали животы,— усмехнулся хан,— разницы не находили. Ты этого хочешь? — Нет,— сказал Вадим.— Я пришел говорить, а ты все подбиваешь на склоку. И ладно бы по дороге, но ведь я уже пришел. Или на Востоке больше не ценят гостя? Насчет монгольского гостеприимства он не был уверен — так ведь и Бату мог этого не знать. Почему не блефануть? — Здесь тебя пальцем не тронут,— успокоил ордынец.— И на обратном пути крови не пустят — могу обещать. Ну да, слыхали мы про бескровные казни! — Топить поблизости негде,— задумчиво молвил Вадим.— Значит, придется ломать позвоночник. Или тетивой задушите? Бату зычно расхохотался. — Это большая честь,— пояснил он.— Ты умрешь как монгол. — Скажи еще: “почетная обязанность”,— хмыкнул Вадим.— Знаешь, я буду возражать. — Никому не нравится,— подтвердил хан.— Забыли люди честь. — Люди не любят жестокости,— возразил Вадим.— Прошли те времена, когда она была на пользу. Древние монголы холмы складывали из голов, города вырезали вчистую — и где они теперь, кто их всерьез принимает? Ты оскорбишь их память, если не сделаешь выводов из ошибок. Как утверждают умные люди, на мечах долго не усидишь. — А мои вьетнамцы говорят: “один червяк весь суп изгадит”,— возразил Бату.— Одного раздавишь — другим наука. — Еще китайцев вспомни! — хмыкнул Вадим.— И много они добились этой “народной мудростью”, если миллионами сбегают куда подальше? — Отсюда бежать некуда. — Отсюда наверно, зато от тебя — есть. К тому же Брону, например, или в Крепость. Там места хватит, уж я знаю! — В Крепость? — удивился Бату.— Дураки они, что ли? — Если попробуешь затянуть гайки туже, чем в Крепости, какой прок будет в здешней “воле”? Вдобавок там — гарантированный минимум, а что можешь гарантировать ты? Каган забрал у наложницы полотенце, небрежно стер жир с рук и лица, не глядя бросил ей на колени. Спросил: — По-твоему, я слишком крут? — Надо у подданных спросить. — Чингиз сказал: великий должен стать ужасным, чтоб его почитали. — По-моему, это был Ницше,— поправил Вадим.— Только у него говорилось про ужасную маску на лике величия, помогающую запасть в души. — Все равно хорошо,— хохотнул Бату, хлопая себя по ляжкам. — Есть величие ума, души, духа,— перечислил Вадим.— Не помню ни одного грозного правителя, который одновременно был и великим — хотя бы в чем-то из трех. Возвеличивали, правда, многих — со страху, из хитрости либо раболепия. Либо примеряя себя на ту же роль. — Есть величие цели,— важно сказал каган.— И Небеса, которые избирают на земле любимцев. Когда великая цель подкрепляет вождя, он сам делается великим. — Знаешь, что такое фанатизм? Был такой “Великий” фанатик — Петр, который пытался выстроить государство как памятник себе. За образец взял Запад, но не понял ни мотивов, ни тенденций,— только и хватило ума, чтобы копировать мишуру. А вот энергии оказалось в избытке. И уж столько на Руси лбов порасшибал, молясь чужому богу,— до сих пор аукается. — Зато как его помнят! — Как и Тангиза, Иоанна, Наполеона, нашего Кобу,— подтвердил Вадим,— хотя каждый из них купался в крови. Холопам свойственно обожествлять палачей, иначе придется признать, что сами они не вполне люди. Впечатавшийся в гены страх трансформируется в поклонение — вполне холуйское качество. Однако времена холопов отходят в прошлое, и Адольфа, к примеру, уже редко поминают добром. Через поколение-другое, бог даст, всех тиранов станут почитать редкими мерзавцами, какими они и были. Или ничтожествами, волею судеб заполучившими “драконью” власть и наплодившими драконовские же порядки. Такой славы тебе недостает? — Хочешь обидеть меня, гость? — свирепо осклабился хан. — Даже не думал. Обижаются слабые, а тебя я слабым не считаю. Ты сильный, Бату, и умный, потому должен судить здраво — не как твои простодушные задиры-нукеры. И с Броном у тебя больше общего, чем с любым из ордынцев,— иначе как смогли вы ужиться в такой тесноте? Взмахом широкой ладони хозяин отослал прочь наложниц — с их танцами, улыбками, заботой. Они упорхнули легкой стайкой, мелькая розовыми пятками. Следом убрались опахальщики, прихватив блюдо с чебуреками. Затем стихла музыка — как хорошо! — Я сильный, а ты — кто? — набычась спросил Бату.— Пришел ко мне и учишь! Считаешь себя сильней? — У каждого свое понимание силы,— сказал Вадим.— Есть сила сильных, когда гордятся собой; а есть сила слабых, когда можно гордиться лишь стаей. И будь ты последней тварью, зато колхозом можешь смешать с грязью любого батыра. Почему, по-твоему, “державу” славят не одни надзиратели, но и поднадзорные? И отчего по Империи тоскуют столь многие? Они согласны остаться рабами, лишь бы другим было еще хуже. Лишь бы весь мир боялся Империи — а значит, немножко и их. Какая сила нужна тебе? — Обе,— сказал Бату.— Если я сумею сбить шавок в стаю, чтобы затравить ими тигра,— значит, я сильней любого зверя! — Как вожак. Но не как багатур. И господином сможешь оставаться, пока не столкнешься со стаей посильней. Тогда и тебе предложат выбор: покориться или умереть. А Шершни сильнее Орды. Если твоей силы не хватит это признать, скоро проиграешь все: власть, гордость, свободу. И тогда тебе укажут место в пирамиде. Разве не лучше остаться равным среди первых? — Вступив в союз с Росью? — И с иудеями,— добавил Вадим.— И с сутенерами, как ни тошно. — А почему не с Шершнями? — Потому что те не признают других конструкций, кроме пирамиды, и только ты разделаешься со всеми, как Шершни примутся за тебя. До той поры можешь тешить себя иллюзиями, надеясь на чудо, на избранность, на помощь Небес,— а Шершни еще и подпоют, гладя по шерстке. Только не забывай: верить в желаемое — удел слабых! — Я верю в нашу избранность,— упрямо сказал Бату.— Верю, что мы, ордынцы, будем править! — И сможешь это обосновать? — Обосновать — веру? — Хозяин осклабился, демонстрируя “волчьи” зубы.— Людям не понять божий промысел. И если Небеса ставят нас выше… — Мания величия — оборотная сторона комплекса неполноценности,— назидательно молвил Вадим.— Иногда этим болеют целые народы. И кончается обычно крахом. — А знаешь, что делают с предсказателями худого? — пригрозил Бату.— Как с “черным вестником”! — Хорошо,— сказал Вадим,— ты многим доверяешь вокруг себя? — Многим,— кивнул хан.— Кому больше, кому меньше. Совсем — никому. — А если кто из ближних захочет тебя сковырнуть? — Таковы правила,— пожал Бату плечами.— Я сам играю в те же игры. Побеждает сильнейший, а коварство — тоже сила. Если у него хватит ума не попасться, я даже не стану казнить. Скучно жить, когда вокруг слабые. — Зато спокойней — с возрастом начинаешь это ценить. Вспомни Кобу: он запугал вокруг себя всех! — А поклонялись ему лишь палачи,— равнодушно добавил Бату.— Он был труслив и ничтожен, но умел притворяться “Великим и Ужасным”. И начхать ему было на всех, включая близких. — А тебе — нет? — ухватился Вадим.— Тоже хочешь воздвигнуть себе памятник-державу? — Он улыбнулся с сожалением.— А если тебя захотят сбросить, чтоб подчинить Орду другой стае,— тогда как? — Это — измена. Карается смертью. — А если измена станет проникать в твоих соплеменников, как болезнь, заражая вокруг всех,— если в конце концов ты останешься один? Разве тебе не нашептывают уже, что надо сильней затягивать гайки, иначе юрта расшатается? Что твои темники должны целовать шины твоего колесника, а остальным довольно и пыли у твоих ног. Что самое прочное из строений — пирамида, и потому подданных следует разделить по слоям, и каждый из низших должен пресмыкаться перед высшим, как темники перед тобой. И только тогда возводимое тобой здание поднимется к небу!.. Правда, сорвавшиеся с такой высоты редко выживают — обычно их вырезают вместе с потомством. Такой судьбы ты хочешь для своих детей? — Ты безумец или святой,— медленно сказал хан.— Или очень-очень хитрый. Нормальные так не говорят, тем более — не дерутся. А юродивых почитают все, от православных до индейцев. Конечно, я могу устроить проверку на святость, натравив на тебя своих барсов… — Господи,— изумился Вадим,— настоящих? Где добыл? — …но не хочу ими рисковать. Умеющий укрощать Хаос не по зубам простым кошкам. — Меня слушаются собаки, если интересно,— похвалился Вадим.— И птицы садятся на ладонь — если подсыпать туда крошек. О чем-нибудь это говорит? Кажется, он согласен был записаться в святые, лишь бы уломать Бату. Судя по хищному оскалу, это понимал и каган — в проницательности ему не откажешь. Если б он не был таким мнительным! — Юродивость — это святость без ума,— добавил Вадим.— Вот если к святости прибавить разум… и силу. — Тогда получится бог,— сказал Бату.— А богам место на Небесах. Мы сожжем его с почестями. И логики ему не занимать, вынужден был признать Вадим. — Предоставь хотя бы богам решать самим,— все же возразил он.— Зачем навязывать свою правоту всем? Или ты доказываешь не ее, а себя? — Хорошо одному,— заметил хан.— Можно быть слабым — иногда. Попробовал бы я!.. — Можно быть собой,— поправил Вадим.— И не мешать в этом другим. Сила в том, чтоб избавиться от гнета плоти. Не подавлять ее, нет,— просто не давать лишней воли. Ведь это плотские позывы толкают тебя во власть. — Власть! — вдруг рявкнул каган.— Что знаешь ты о власти? Если бы твой народ гнали как скот, отбирая обычаи, язык, веру, делая из мужчин воров и бездельников, а из женщин — шлюх!.. — А я, по-твоему, не в Империи жил? То же самое предъявляют теперь все, от русских до латышей. — Но нас давили сотни лет!.. — Тебя самого не попрекали нашествием? — спросил Вадим.— И как тебе это нравилось? Не пора ли кончать со счётами? — Один русский летчик,— кривя губы, сказал Бату,— расстрелял автобус, где ехали все мои. Никто не уцелел, только я. Летчика не наказали. И генерала, который его послал, не судили. И президента с его думными… У меня большой счёт! Как будто у тебя одного! — вздохнул Вадим, а вслух произнес: — Среди русских, я знаю, немало таких, кто жизни бы не пожалел, лишь бы этого не случилось. Ты даже их готов убить? — Этих я готов не убивать. Только как отличить? — А детей тоже будешь сортировать? — рассердился Вадим.— За одного сородича десяток инородцев, да? Тогда у тебя нет права на обиду, ты такой же, как тот летчик, и наверняка встретишься с ним в аду, общем для всех! — А дом порушили “градом”,— не слушая, сказал Бату.— У меня нет страны, нет народа. Я создам это сам — здесь, за любую цену. — “Мы за ценой не постоим”, да? — подхватил Вадим.— Истинный коммунар!.. Ты к партии не успел приобщиться? Из тамошних функционеров выходят самые отпетые патриоты. — Если ты вправду святой — служи мне,— внезапно предложил каган.— Я хорошо плачу, щедро. Что ты хочешь: девушек, оружие, колесник? Мне тоже нужен честный советник, как и Брону. Такой, чтоб слышал богов и не боялся говорить правду. — Только не надо мне петь арий Кипчака! — покривился Вадим.— “Ты один не испугался и грязнулею остался…” Обойдемся, а? — И про себя добавил: дипломат из меня! Однако Бату не оскорбился, похмыкал снисходительно. И правда, у них с Броном много общего. — Я ни на кого не работал и работать не буду,— который раз объявил Вадим.— Или ты предлагаешь дружбу? Но ведь тебе нужны только слуги. — А Брон тебе друг? Просто он хитрый. Другие привязывают людей страхом, Брон — дружбой. Уж лучше открытый враг! — Еще не понял, кто угрожает тебе больше? — спросил Вадим.— Может, вы не сумеете поладить с Броном или хотя бы не враждовать, то есть и впрямь впадете в “детство”, наплевав на мировой опыт,— но даже такую роскошь вам вряд ли позволят, раздавив поодиночке. Не помнишь, на чем монголы когда-то переиграли русских,— на сплоченности! Хорошо это или плохо, но они сумели объединиться раньше. А нынешний враг сильнее любого из вас. — Тоже будешь Шершнями пугать? Видали мы — всяких! — И мангусов тоже? — спокойно спросил Вадим.,— А с Иблисом ты не пересекался? Он же Шейтан, он же… — Что-то новое,— ощерился хан.— В ход пошли суеверия? — Разве я их пустил? Может, они явились сами. Рядом с тобой еще не случалось странного? — Четыре ночи назад зверь утащил Асизу, любимую из жен,— нехотя признался Бату.— По следам похож на льва, но как он пробрался в гарем, не потревожив стражи? От малышки остался содранный скальп и пара откушенных пальцев. Про это ты спрашивал? — В позапрошлую ночь я и двое моих близких убили Мстителя,— сказал Вадим.— Жаль, я не захватил его лапу,— можно было бы сверить со следами. — Он вправду как лев? — Он сильнее льва и много опасней. Мы охотились на него с вертушек, добивали в подземелье. И там, обгорелый и покалеченный, он убил меня и мою подругу. Я не знаю, кто еще сумел бы пробраться мимо стражи и унести девушку, не обнаружив себя. Спроси своих мудрецов — может, они знают? — Значит, ты умеешь воскресать? — не пропустил Бату.— Полезное свойство. — Одно из многих. Только этого мало, если охотишься на чудовищ. — А кто был третий? — Силач, каких нет среди росичей. Лишь это его спасло, но где он — не ведаю. Может, отправился за “живой водой”. — Чем дальше в ночь, тем гуще сказок,— проворчал ордынец.— Тебя не Шехерезадой зовут? — Мюнхгаузеном,— огрызнулся Вадим.— Вот он никогда не лгал, как и я. Но чтоб отличить творцов от вралей, нужен талант. У Брона он есть. — И что Брон с ним делает? — ревниво спросил хан. — Князь намерен учредить Академию творцов,— ответил Вадим,— хотя сам об этом еще не знает. Но ведь я провидец! — Я тоже собираю в Орду благочестивых и сведущих,— сказал Бату.— Выходцев из Азии, близких мне по вере и крови. — Чтоб они ходили за тобой и записывали твои великие деяния и глубокие мысли? — съязвил Вадим.— А ты не думал, что эти ребята владеют даром, который может вознести правителя? И защитить от мангусов? — Как это? — Есть у тебя хоть один приличный шаман? Не эти ряженые кликуши, гадатели на петушином ливере, от которых лишь звон да бестолковщина,— а кто действительно одарен. Кто-то же научил вас швыряться Хаосом! — Тогда тебе не шаман нужен, а колдун. — Собственно, почему мне? — удивился Вадим.— Я что, ради себя стараюсь? Спроси его сам. — Спрашивал. — И что? Не верю, что он учил вас убивать! Ведь это не против людей, верно? Есть враги посерьезней. — Я пойду с вами, хорошо,— неожиданно сказал Бату.— Чем клянешься, что меня не предадут? Вадим пожал плечами. — Своей совестью,— ответил он.— Дружбой с Броном и росичами, милостью подружек. Больше у меня ничего нет. — Если Брон отступится от слова, порвешь с ним? — Если ты сам не дашь повода,— подтвердил Вадим.— Но Брон не отступится, а остальных мы постараемся от искушения удержать… Общий сбор назначен на 22.30, во Дворце Турниров. Придешь? — Ты жди,— усмехнулся каган, снова показывая зубы.— Жди! Под Вечными Небесами случается всякое. |
||
|