"Порридж и полента" - читать интересную книгу автора (Эксбрайя Шарль)ГЛАВА 3Элеонора никогда не замечала такой прыти за своим мужем. Она даже не успела набросить на себя халат, а Массимо был уже в брюках и завязывал на туфлях шнурки. Он быстро забежал в ванную, чтобы окончательно проснуться, после чего супруга помогла ему заправить рубашку за пояс, и с кое-как завязанным галстуком комиссар поспешил в "Ла Каза Гранде". Несмотря на позднее время, а было уже двадцать три тридцать, весь персонал гостиницы был еще на ногах. Прицци стало казаться, что преступник просто издевается над ним, совершив еще одно убийство прямо у него под носом и нисколько не заботясь о репутации комиссара! Словно на боевой колеснице, Массимо ворвался в холл гостиницы и, ни на кого не обращая внимания, пошел в наступление прямо на директора. – Ну что, дон Паскуале, все продолжается в том же духе? Несчастный директор больше не мог выдавить из себя ни звука. Сжавшись в комок, он постарался как можно глубже втиснуться в кресло, но полицейский вытащил его оттуда и поставил на ноги. Однако, как только его руки отпустили пиджак директора, дон Паскуале, словно куль, свалился обратно, и стало ясно, что от него ничего не добьешься. С чувством отвращения к этой тряпке Массимо повернулся к Ансельмо. – Рассказывайте! – Около половины десятого вечера мы услышали крик ужаса. Кричала женщина. – Ма ке! Похоже, у вашего персонала это уже начинает входить в привычку! – Я побежал к лифту. – Один? – Нет, вместе с Пьетро. На последнем этаже мы увидели горничную Камелию Теджиано. – Где она сейчас? Ансельмо обернулся к сгрудившемуся у лифта персоналу. – Где Камелия? Из шеренги служащих вышла полная, рыжеволосая женщина вся в слезах. Прицци постарался говорить с пей помягче. – Вы были первой, кто обнаружил случившееся? – Да… да… Это было у… ужасно… – Зачем вы заходили в комнату Джозефины Пампарато? – После работы я поднялась к себе на этаж и собиралась пойти спать, но, проходя мимо ее двери, заметила, что она приоткрыта. У меня с Джозефиной были хорошие отношения, и я захотела пожелать ей спокойной ночи. Я постучала в дверь и, поскольку она не отвечала, вошла в комнату и… и… увидела… ее… Полицейский подождал, пока она вытерла слезы, и спросил: – Вы никого не заметили на этаже? – Нет. – Ладно. Пошли, Кони. В сопровождении инспектора и Ансельмо, так как директор никак не мог прийти в себя, Прицци направился к лифту. Кухня "Ла Каза Гранде" напоминала собой греческий лагерь при осаде Трои в тот момент, когда Ахилл узнал о гибели Патрокла. Три человека удерживали одетого в пижаму Людовико, пытавшегося все перебить, чтобы хоть как-то дать выход охватившему его отчаянию. Альбертина, в домашнем халате, плакала, а стоявшие вокруг женщины всплескивали руками, похлопывали ее по щекам и отходили от нее лишь на несколько секунд, чтобы принести стаканчик "Фернет-Бранка". После того как помощники Пампарато отпустили его, он стал проклинать небо и землю, допустившие это ужасное несчастье. – Что будет со мной без Джозефины, моей вечной весны? Альбертина из своего угла стонала в такт словам мужа, и этот стон был так тяжел и протяжен, что напоминал вой собаки на луну. – Господи! Я – Людовико Пампарато, самый великий повар всей Лигурии, король кроличьего паштета и раб твой! Чем я прогневил тебя, за что ты ниспослал мне такую боль? Поварята, пытавшиеся его успокоить, оставили его, чтобы вторить душераздирающему плачу Альбертины. Таким образом, сложился древний хор плакальщиц, что придавало всему происходящему еще более мрачный вид. – Господи! Раз ты не можешь вернуть мне мое дитя, назови мне хоть имя убийцы, чтобы я мог его задушить! Выпустить из него по капле кровь! Разрезать на части! Трое англичанок, пробравшись на кухню в поисках своих женихов, с легким недоверием взирали на происходившее у них на глазах. Они никак не могли поверить в искренность всего происходящего и творившегося с этими людьми. Если бы они не знали, что Джозефина действительно была убита, они никогда бы не поверили в реальность этой сцены. Неожиданно Пьетро с заплаканным лицом мстительно направил указательный палец в сторону Фортунато и выкрикнул: – Это он! – За этим криком последовала полная тишина, в которой различалось лишь шумное дыхание присутствовавших. Все обернулись к Фортунато, а Людовико схватил большой разделочный нож. Фортунато был изумлен. – Я? Мог бы убить Джозефину? На него набросился Пьетро. – Убийца! Я видел, как ты недавно, около девяти вечера, выходил из комнаты Джозефины! – Это неправда! В коридоре никого не было! Ученики повара едва успели перехватить Людовико, чтобы тот не всадил нож прямо в грудь Фортунато. Альбертина вырвалась из рук своих добровольных медсестер и крикнула сыну Империи: – Грязный выродок! Ублюдок! Позор твоей семье! Как ты посмел поднять руку на самую чистую, самую нежную, самую любящую из всех девушек?! Я выцарапаю тебе глаза, слышишь, ты, будь ты проклят! Ма ке! Что моя Джозефина сделала этому чудовищу?! Ты ведь ее убил за то, что она не хотела уступить тебе, а? – Клянусь вам, это неправда! Энрико пришел другу на помощь. – Вы ведь хорошо знаете, донна Альбертина, что Фортунато не способен на убийство! И потом, кто угодно сможет подтвердить, что не Фортунато бегал за вашей дочерью, а она за ним! Людовико яростно стряхнул всех, кто повис на нем, и проревел: – Этот недомерок еще смеет оскорблять память моей девочки! Альбертина дала Энрико пощечину и замахнулась еще раз, но перед ней возникла Мери Джейн с решительным лицом и ледяным взглядом. – Еще раз, и вы окажетесь в больнице! Альбертина испугалась, но постаралась скрыть свой страх за новой грубостью: – Да он, к тому же, еще и трус! Этот бесстыдник позвал себе на помощь иностранок! Да накажет Господь Бог Англию! Отчаявшись быть услышанным, Фортунато выкрикнул: – Перед всеми клянусь: я невиновен! Желая отомстить ему за все до конца, Пьетро точно так же ответил: – А я повторяю, что видел, как ты выходил из ее комнаты! – Да! Я заходил к Джозефине!… – Он признался! – Но она была жива, когда я вышел от нее! – Лжешь! Альбертина спросила: – А ну, говори, что ты делал у моей дочери в такое время, негодяй!? – Она назначила мне встречу. – И тебе не стыдно марать ее память?! – Сначала она мне угрожала, потом мы объяснились, и она извинилась за то, что солгала Сьюзэн, надеясь отбить меня у нее. Мы расстались друзьями. Она мне даже сказала, что собиралась уйти из "Ла Каза Гранде" и переехать в Рим. Альбертина пожала плечами. – Сказки! Неужели ты думаешь, что, если бы моя дочь решила уехать, она не сказала бы об этом своей матери первой? А потом, где бы она достала денег? – Она мне сказала, что у нее будут деньги, но не объяснила откуда. Людовико прохрипел: – Я должен убить его! Но еще до того, как шеф-повар попытался привести свою угрозу в исполнение, дверь на кухню открылась и вошла донна Империя. Все сразу умолкли. Она строго посмотрела на людей, заполонивших кухню. – Мне показалось, здесь очень шумно, а сейчас не самое лучшее время, чтобы шуметь. Сочувствую вам, Альбертина… Джозефина была безмозглой девчонкой, но она была молода, а молодость священна! – Вам следовало бы научить этому вашего сына! – Фортунато? Почему? В разговор вмешался Людовико. – Да потому, что он убил мою дочь! – С возрастом вы не стали умнее, мой бедный Людовико! Чем дальше, тем вы становитесь глупее. Подойди сюда, Фортунато! Тот подошел к матери, которая взяла его за плечи и, глядя прямо в глаза, спросила: – Ты убил эту крошку? – Конечно, нет! К ним подскочил Пьетро. – Но я же видел, как этот грязный лжец выходил из ее комнаты! Донна Империя посмотрела на Пьетро и спокойно сказала: – Если ты еще раз назовешь моего сына лжецом, Пьетро, посмотришь, что с тобой будет! Тот из предосторожности отступил назад на два или три шага. Однако Альбертина продолжала вести борьбу против семьи Маринео. – Пора вам понять, Империя: вы надоели нам со своими манерами великосветской дамы! Чем вы лучше меня, а? – Я – вдова гения кулинарного искусства, а вы – всего лишь жена поваришки, способного только на паштеты, к которым не прикоснется ни один знаток! Людовико вскричал: – Мою дочь убивают, а мать убийцы еще приходит оскорблять меня на моей кухне! Фортунато схватился за голову. – До сих пор я считал всех своими друзьями, а теперь вижу вокруг одни лишь враждебные лица! Неужели мне больше никто не верит? Тут Сьюзэн Рэдсток сделала шаг вперед и сказала: – Я верю! Донна Империя расцеловала англичанку, – С ceгодняшнего дня ты – моя дочь! Пьетро проворчал в ответ: – Значит, есть такие, которым правятся убийцы! Тэсс Джиллингхем схватила лифтера за ворот рубахи так, что он начал задыхаться, и с наигранной нежностью прошептала: – Надеюсь, дарлинг, вы не имели в виду вашу Тэсс? – Оставьте меня в покое! – Разве так разговаривают со своей будущей женой, дарлинг? Тэсс сжала воротник его рубашки чуть покрепче, и Пьетро, захрипев от удушья, сделал знак, что он готов покориться. Англичанка ослабила руку и похлопала его по щеке. – Чувствую, мы с вами поладим, дарлинг. Вбежала горничная и сообщила, что полицейские уже спускаются вниз и вот-вот появятся на кухне. Людовико перечислил Фортунато все, что он сделает с ним в случае, если правосудие откажется им заниматься. На это донна Империя ответила, что если кто-нибудь из Пампарато посмеет хоть пальцем тронуть ее сына, то все они умрут еще до того, как поймут, что же с ними произошло. Схватив брошенный Людовико нож, Пьетро бросился на Фортунато. К несчастью для него, ему пришлось пробегать с ножом мимо Тэсс. Тяжелым медным сотейником, подвернувшимся ей под руку, англичанка со всего размаху ударила лифтера по голове, и тот без единого возгласа рухнул на пол. Донна Империя улыбнулась ей. – Ты тоже очень хорошая девушка. Комиссар Прицци остановился у двери при виде уткнувшегося носом в цементный пол Пьетро. – А с этим что случилось? Донна Империя принялась объяснять: – Он не выдержал… Когда узнал о том, что произошло… Он упал без сознания… У него очень отзывчивое сердце… Ансельмо, который вслед за комиссаром вошел в кухню, склонился над Пьетро, приподнял ему голову и, нащупав ладонью огромную шишку, поднял на сестру глаза и заметил: – В самом деле, похоже на сердце. Массимо приказал унести Пьетро и попросил донну Империю представить ему всех собравшихся на кухне людей. После всех служащих очередь дошла до тех, кто не имел никакого отношения к работе на кухне. Инспектор Кони застыл от восхищения перед Тэсс. Эта крепкая девушка в его представлении была воплощением женской красоты. Она объявила себя невестой Пьетро и попросила разрешения пройти к нему. Такое разрешение было ей дано, а донна Империя прошептала брату на ухо: – Хоть бы она его совсем не прикончила… Сыозэн сказала, что она гоже помолвлена с Фортунато Маринео. Неожиданно посреди воцарившейся с приходом полицейских относительной тишины послышались какие-то странные звуки, и Прицци, сделав несколько шагов вперед, обнаружил позади плотных рядов собравшихся на кухне людей сидевших прямо на полу и целовавшихся Энрико и Мери Джейн. Сначала он даже немного растерялся. – Ма ке! Вот это да! Эти двое решили воспользоваться присутствием полиции для того, чтобы лапать друг друга! В одну секунду Мери Джейн вскочила и с негодованием ответила: – Вы говорите отвратительные вещи! Мы не… не делали того, что вы сказали! Сами вы… Нахмурив брови и скривив рот, полицейский спросил: – Так кто я? – Не могу это выразить по-итальянски… но это – некрасивое слово! – А вы? Неужели вы считаете, что это хорошо,– втихую целоваться, когда здесь произошло убийство? – Не вижу никакой связи! Прицци недовольно пожал плечами и громко сказал, обращаясь к Кони: – У этих северян нет никакого понятия о приличиях… А что дон Паскуале: скоро он собирается прийти в себя? Как раз в эту минуту появился директор с мокрыми глазами и затуманенным взглядом, отвисшей губой, весь вид которого выражал полную покорность судьбе. Полицейский грубо окликнул его: – Ну наконец-то вы появились! У вас здесь происходит настоящая резня, а вы решили падать в обмороки! – Это… это выше моих сил, синьор комиссар… Эти убийства в МОЕЙ гостинице… Я… я не смогу этого вынести… – Ma ке! В таком случае уходите на пенсию! – Я так и сделаю, если только до этого не покончу с собой! – Пока этого еще не случилось, предоставьте мне помещение, где я мог бы допросить всех этих людей! Результаты допросов были самыми разными. Большинство людей ничего не знало, а остальным только казалось, что они что-то знают. Альбертина долго оплакивала свою прекрасную девочку и требовала правосудия. Людовико заявил комиссару, что, если преступника не казнят на месте, он произведет революцию. Дон Паскуале только вздыхал и всхлипывал по поводу утраченной репутации и смерти Джозефины, которую он любил, несмотря на ее взбалмошный характер. Он признался в том, что не прогонял ее с работы лишь потому, что не хотел остаться без ее отца – короля паштета из кролика, которого большинство лигурийцев, ошибочно или нет, но, скорее всего, ошибочно, считали королем кухни на всем полуострове. Ансельмо выложил все, что думал об этой вертихвостке Джозефине, ужасный конец которой его ничуть не удивил. Донна Империя довольствовалась заявлением о том, что, будучи матерью Фортунато, она отвечает за него как за себя и считает идиотом каждого, кто мог бы допустить мысль о том, что он и есть убийца. К этому она добавила, что, если на Фортунато будут и дальше совершаться нападки по непонятным для нее причинам, в которых просматривается рука сторонников недобитых фашистов, она доберется до Министерства юстиции, где у нее есть высокопоставленный родственник. Массимо с издевкой спросил: – Может, он каждый день видится с самим министром? – Конечно видится, раз он работает у него стенографистом! Англичанки еще раз вывели Прицци из себя, заявив, что у них на родине не обвиняют невинных людей без веских на то доказательств. Комиссар предупредил их, что, если они станут вмешиваться в то, что их не касается, он вышлет их за пределы страны, на что они ответили, что это бы их сильно удивило, если бы он решился на такой шаг по отношению к людям, получившим приглашение от самого посольства Италии в Лондоне. Энрико Вальместа сказал, что для него Джозефина была глубоко безразлична и что на свете существует лишь одна девушка, заслуживающая внимания: Мери Джейн Мачелни. Комиссару очень хотелось хоть раз стукнуть его, чтобы дать разрядку своим нервам. Ну, а Пьетро Лачи продолжал обвинять Фортунато в том, что он – убийца Джозефипы. Он подслушал их разговор и знал, что Джозефина пригласила к себе Фортунато, а кроме того, он видел, как тот выходил из ее комнаты. – Фортунато вам чем-то не нравится, а? – Не нравится. – Могу ли я спросить почему? – Потому, что Джозефина любила его. – А вы любили вышеназванную Джозефину, но без взаимности с ее стороны? – Да. – Молодой человек, а не считаете ли вы, что итальянская полиция только и существует для того, чтобы мстить за чье-то униженное достоинство и помогать сводить счеты, а? – Но я же видел его! – Допустим. Кстати, эта англичанка, Тэсс Джиллингхем, – ваша невеста? – Это она так считает! – Значит, это не так? – Нет, не так. – Кажется, у вас очень сложные сердечные привязанности, синьор Лачи. Нам, безусловно, придется еще раз увидеться с вами и побеседовать об этом. Фортунато держался не так хорошо. – Вам предъявлены серьезные обвинения, Маринео. – Что я могу поделать? – Оправдаться. – Как? – Например, если будете с нами откровенны. – Никто мне не верит. Послушайте, синьор комиссар, я никогда не любил Джозефину, которая все время вертелась возле меня. – А ведь она была красивой девушкой, разве не так? – Возможно, но она не была в моем вкусе… – Тогда как мисс Рэдсток?… – Она – да. Послушайте, синьор комиссар: я всем сердцем люблю Сьюзэн; зачем же мне потребовалось бы убивать Джозефину из ревности? – Допустим, что вы правы. Но почему же тогда вы были у нее в комнате? – Она приказала мне зайти к ней. – Приказала? – При помощи угроз. – Каких угроз? – О, это старая песня! Если ты не придешь, пожалеешь об этом, будешь раскаиваться, но будет поздно, и так далее… – Вы не восприняли эти угрозы всерьез? – Совершенно. – И все же вы зашли к ней? – Я хотел уговорить ее больше не мешать мне. – Что она вам говорила? – Что если я соглашусь поехать с ней в Рим, нас там будет ждать счастливое будущее, вместо того чтобы обслуживать других, нас самих будут там обслуживать; в общем, разную чепуху! – Она была жива, когда вы выходили от нее? – Она даже ласково назвала меня маленьким негодяем, когда я закрывал за собой дверь, и, должен добавить, в коридоре в этот момент никого не было. – К сожалению, вы ничем не можете доказать, что к моменту вашего ухода Джозефина была еще жива. – Ничем. – И поэтому, синьор Маринео, я вынужден вас арестовать, но пока что не предъявляю вам обвинения в убийстве. Скажем так: я хотел бы, чтобы вы были у меня под рукой на случай, если в "Ла Каза Гранде" произойдет еще какое-нибудь серьезное преступление. А пока что я не могу определить, виновны вы или нет. Выходя из комнаты, Прицци увидел людей, собравшихся у двери. Когда появился Фортунато в сопровождении инспектора Кони, среди персонала послышался глухой ропот. Комиссар попытался их успокоить. – Я забираю Фортунато Маринео потому, что не имею права оставлять его на свободе. Ему предъявлено серьезное обвинение, и, таким образом, он должен отправиться со мной. Сожалею, донна Империя, и… Не удостоив полицейского ответа, мать Фортунато повернулась к нему спиной. Сьюзэн расплакалась, Тэсс и Мери Джейн принялись ее успокаивать, а Фортунато тем временем уводили двое представителей закона. Еще до того, как все разошлись, донна Империя подошла к Пьетро и со всего маху дала ему новую пощечину. – Советую тебе никогда не попадаться на моем пути, Иуда! Прицци как раз снимал носки, когда Элеонора спросила из ванной, где она заканчивала свой вечерний туалет: – Думаешь, с делом в "Ла Каза Гранде" все выяснилось? – Увы! Нет, моя дорогая… Наркоманы стали появляться почти повсюду! И теперь их все больше среди молодежи! К нам приходит все больше жалоб. Родители просто сходят с ума. Кажется, здесь действует чертовски хорошо организованная банда. Маргоне, которого убили в "Ла Каза Гранде", был всего лишь пешкой среди них. – Ну а как же убийство этой Джозефипы? Массимо с наслаждением растянулся на кровати. – Оно не имеет ничего общего с занимающей нас историей… Это преступление на почве ревности… Джозефина вскружила всем головы. Не уверен, что этот Фортунато, которого я арестовал, действительно убил ее… Заметь, он может быть убийцей, но возможно также и то, что кто-то из мести хочет все свалить на него. – Кто? – Если бы я мог это знать… Почему бы не тот, кто заявил на него? Выходя из "Безвременника и василька" Генри Рэдсток был горд собой. Ему только что удалось пригвоздить к позорному столбу в присутствии всех посетителей паба одного нехорошего англичанина, оказавшегося сторонником Общего рынка, придуманного только затем, чтобы обрубить когти британскому льву и поколебать нерушимый фунт стерлингов. Вместе со своим другом Тетбери он с удовольствием комментировал некоторые из свои самых удачных реплик, которые все еще живо обсуждались в пабе, и эхо победного отзвука их смолкнет нескоро. Тетбери, высказывая общее мнение, заявил: – Вы были великолепны, Генри! Скромно улыбнувшись, Генри согласился: – Скажем так: я был совсем неплох… Как всегда, верно? – Что вы, Генри? Как всегда? Это было гениально! – Я всегда считал вас справедливым человеком, Дэвид, а теперь совершенно уверен в этом! Тетбери незаметно смахнул слезу. – Никогда не надеялся услышать ничего подобного, Генри… Благодарю вас. Так вот, восхищаясь друг другом, они дошли до Балбридж-роуд. Прежде чем расстаться, Рэдсток пригласил своего друга выпить по последнему стаканчику. Они вошли в дом, и Рэдсток позвал: – Люси, где ты? Ответа не последовало. Полагая, что жена находится на кухне, Генри счел нужным ее предупредить: – Если ты занята, дорогая, не отвлекайся: я пришел с Дэвидом, который оказал мне своевременную поддержку в трудный момент. Представь себе… Достав бутылку виски и стаканы, а потом разливая виски по стаканам, он продолжал пересказывать происшедшее во всех мельчайших деталях. – …И когда он имел наглость заявить: "Старушка Англия обретет новые силы в контакте с Европой", я попросту спросил его: "Извините, сэр, а вы были в Дюнкерке 28 мая 1940 года?" – "Нет, сэр…"– "И в последовавшие за этим дни тоже, думаю, нет?"– "28 мая 1940 года мне было восемь лет, сэр. Должно быть, вы догадываетесь, что в последовавшие за этой датой дни я еще не мог достичь совершеннолетия?"– "Не стоит делать из меня дурачка, сэр, это не прибавит ума вам самому!"– "Позвольте мне заметить в свою очередь, сэр, что я никак не могу решить: то ли вы конченый дурак, то ли первоклассный актер, который последние тридцать лет специализируется на ролях идиотов!"– Но здесь, Люси, я ему так ответил… Нет, Дэвид, повторите, пожалуйста, каким образом я заткнул за пояс этого недоумка. Заикаясь от предложенной ему чести, Дэвид Тетбери стал объяснять: – Вы сказали ему… ах, нет! Постойте! Мне до сих пор смешно, когда я вспоминаю его изумленную физиономию! Вы сказали ему… Очень жаль, миссис Рэдсток, что вы не присутствовали при этом… Мне так бы хотелось, чтобы и Гарриет тоже была там… Существуют вещи, которые невозможно упускать… Вы сказали ему: "Послушав вас, сэр, можно подумать, что Кромвель трудился напрасно!" Охваченный небывалым весельем и позабыв о манерах приличия, Дэвид Тетбери взялся за бока и заржал, а Генри стал ему потихоньку вторить. Затем до Рэдстока дошло, что его жена хранит странное молчание. Он крикнул: – Люси? Он выкрикнул ее имя таким гоном, что веселье Тетбери вмиг прекратилось, и он в свою очередь позвал: – Миссис Рэдсток? Они встревоженно переглянулись. Затем медленно поднялись из-за стола и направились на кухню. Увидев супругу, распластавшуюся на полу, Генри издал приглушенный стон. Он поспешил к ней. – Люси, дорогая моя! Дэвид поспешил другу на помощь, и вдвоем им удалось поставить миссис Рэдсток на ноги и прислонить ее к буфету. Пока Тетбери пытался влить при помощи кофейной ложечки несколько капель джина в накрепко сжатые зубы Люси, Рэдсток высвобождал у нее из рук письмо, которое, похоже, стало причиной обморока. Взяв письмо, он подошел к окну, предоставив другу заботу о медленно приходящей в себя жене. Впервые в жизни раздавленный ударом судьбы еще больше, чем в тот, недоброй памяти день, когда сборная Венгрии по футболу победила британскую сборную в Лондоне, Генри Рэдсток был совершенно убит горем. Для него это был один из тех моментов жизни, когда рушится буквально все, когда больше не во что верить, кроме милости Господа Бога, благодаря которой вы имели счастье родиться на берегах Темзы. Жалобный голос Люси вернул Генри к действительности. – Вы уже прочли, Генри? – Прочел. – Ужасно, правда? – Не то слово, Люси… Ах, прошу вас, не плачьте! Нужно что-то делать, а не проливать бесполезно слезы! Тетбери осторожно спросил: – Случилось несчастье? – Еще хуже, Дэвид! Нас постигло бесчестие! – Ох! Рэдсток протянул письмо старому другу, который в свою очередь воскликнул: – Не может этого быть! Только не Сьюзэн! Только не девушка, имеющая таких родителей, как вы! – Увы, Дэвид! Следует признать, что мы недостаточно знаем наших детей! Пока гость помогал миссис Рэдсток окончательно подняться на ноги, мистер Рэдсток продолжал: – … Ты всегда думаешь, что служишь им достойным примером… Что в жизни сумел им внушить достойные принципы… Тебе кажется, что уже сам факт того, что ее отец был государственным служащим на железных дорогах Ее Величества, должен был бы оградить ее от такого морального падения, но нет! В один прекрасный день вам приходит письмо, в котором она пишет, что готова отказаться от вас, от своей родины и выйти замуж за убийцу! Трагический плач Люси окончательно вывел ее мужа из себя. – Довольно! Ваши слезы здесь ни к чему, если только они не свидетельство вашего раскаяния! – Раскаяния? В чем же мне раскаиваться, друг мой? – Не заставляйте меня лишний раз напоминать вам, что по происхождению вы – ирландка, и что ваша бабушка когда-то вышла замуж за голландца! Лишенная дара речи этим вероломным нападением, миссис Рэдсток умолкла и замкнулась в себе, переживая комплекс неполноценности по поводу своего прошлого, а Тетбери спросил друга: – Что вы теперь собираетесь делать? Превзойдя присущее ему величие, Генри ответил: – Исполнить свой долг! Дэвид не понял до конца, но почувствовал, что наступила редчайшая в его жизни минута, и то, что сказал дальше его друг, полностью подтвердило данное предположение: – В тысяча девятьсот сороковом году я не склонился перед Гитлером, а в тысяча девятьсот семьдесят третьем году не собираюсь склониться перед каким-то убийцей из Италии! Я еду! – Куда? – В Италию! Люси вскрикнула: – Ни за что! – Ни слова больше, мое решение окончательно! Вы хорошо меня знаете, Тетбери, я не отступаю перед опасностью! Моя девочка сейчас подвергается опасности, и я лечу спасать ее, хочет она этого или нет! Не может быть и речи о том, чтобы единственная дочь Генри Рэдстока, бывшего государственного служащего Ее Величества, досталась фашистам! Тетбери попробовал было заметить: – Мне казалось, что со времени смерти Муссолини в Италии больше не осталось фашистов? Рэдсток пожал плечами. – Все это – выдумки лейбористов, чтобы усыпить нашу бдительность! А вот вам и доказательство обратного, Дэвид! Он с силой потряс в воздухе письмом, которое, по его мнению, опровергало измышления английских лейбористов и итальянских христианских демократов, короче говоря, всех тех, кто думал не так, как Генри Рэдсток, заверивший свою речь безапелляционным утверждением: – Только фашист способен позариться на английскую девушку! Дэвид не решился спросить почему. Тетбери строго приказал жене никому не говорить об отъезде Рэдстока в Италию, но вскоре весть о предстоящем событии облетела весь Балбридж-роуд. Друзья Генри жили в предвестии новой победы их кумира и заранее безмерно гордились им. Мясник Шиптон говорил жене, что благодарит Господа, давшего ему возможность познакомиться с Рэдстоком. Бакалейщик Пикеринг мечтал о дальних странствиях, которые ему хотелось бы совершить. Портной Хелмсли черной завистью завидовал Рэдстоку, в превосходство которого он тайно отказывался верить. Ну, а почтальон Изингволд взял на себя миссию добровольного глашатая, и в каждом доме, куда он заходил, рассказывал всем о словах и поступках гордости всего Вилтона, Генри Рэдстока. Препаратор из аптеки Ботел, наоборот, проявлял скептицизм, приводивший в состояние шока тех, кому он об этом говорил: он не верил в возможность отъезда Рэдстока. Поэтому Реджинальд Сайр довольно долго спорил со своей женой Феб, стоит ли попросить вышеупомянутого Ботела пить пиво в другом пабе, а не в "Безвременнике и васильке". И все же последние редкие сомнения были развеяны, когда в следующее воскресенье проповедник Симмонс во время проповеди о Святом Николае позволил себе сделать почти что скрытый, но чрезвычайно определенный намек, говоря об англичанах, не утративших воинственного порыва времен Черного принца[21], веллингтоновских гренадеров[22] и достойного, наконец, летчиков Королевских ВВС. Он воздал хвалу тем, кто, понимая всю свою ответственность перед нацией, без тени сомнения идет на риск, предполагающий недюжинную храбрость и моральную силу. В это воскресенье, после непрерывных поздравлений, Генри так воспарил духом, что в два часа ночи Люси с трудом стащила его с комода, взобравшись на который он принялся рассказывать жене, каким образом ему удалось спастись в Дюнкерке. На следующее утро Рэдсток с неясной головой наблюдал за тем, как его супруга наполняла тяжелый чемодан. Помимо теплой одежды, Люси, которая не доверяла рекламным проспектам о солнечной погоде в Италии, натолкала в чемодан множество всевозможных лекарств. Излишняя предусмотрительность никогда не помешает, когда приходится отправляться на кишащий грязью и микробами континент. Вечером доведенные до изнеможения супруги легли в постель. После всего, что ему пришлось пережить накануне, Генри хотелось только спать. И когда ужасный крик вывел его из состояния сна, он решил, что опять находится в Дюнкерке, и, не открывая глаз, ведомый рефлексом двадцатипятилетней давности, бросился бежать. Пробегая мимо кровати, он зацепился за ее ножку, упал и лишь тогда окончательно проснулся. Желая понять, что же все-таки произошло, он повернул ручку выключателя и в удивлении застыл при виде представшей перед его глазами сцены: его жена, стоя на кровати, была похожа на привидение. Позабыв о том, что совсем недавно он выглядел более чем смешно, Генри строго спросил: – Эй, Люси, что с вами? Люси! Выведенная из этого едва ли не сомнамбулического состояния голосом своего мужа и повелителя, Люси всхлипнула: – Генри! Ох, Генри! – Ну что еще? – Я недостойна быть вашей женой! – Да?… И вы не могли отложить свою исповедь до утра? – Нет! Мне привиделся Святой Георгий! – Прошу вас, не говорите глупостей, Люси, и, пожалуйста, успокойте ваше богатое ирландское воображение! – Святой Георгий вовсе не ирландский святой, Генри! – Хорошо! Допустим! Так что от вас хотел Святой Георгий, дорогая? – Он пристыдил меня за то, что я не следую за вами в бой! Я еду вместе с вами в Италию, Генри! Это воля неба! Рэдсток не сразу решился на ответ, а когда он сделал это, его речь была наполнена беспримерным благородством. – Только сегодня, в этот благословенный день, я понял, что наш брак благословил сам Господь Бог, Люси! Проходя к себе в кабинет, комиссар Прицци позабыл ответить на приветствие секретарши. Он находился в прескверном настроении. Все у него не клеилось. Элеонора опять начала говорить о Милане и о том, как они, наконец, заживут вдвоем в столице Ломбардии. Но для этого Массимо требовалось заслужить расположение начальства, а сделать он это мог, лишь с успехом завершив порученное ему расследование. К сожалению, по непонятным для Элеоноры причинам, мужу этого никак не удавалось добиться. Ей казалось, что если она сама займется этим, дела пойдут намного быстрее. Подобные рассуждения выводили Массимо из себя. Он очень любил жену, однако это не мешало ему временами считать ее набитой дурой. Из всего того, что она говорила, только одно заслуживало внимания: их переезд в Милан состоится не так скоро, как им того хотелось. Прицци тоном военачальника, бросающего свои полки на штурм неприятельской крепости, вызвал по селектору Кони. За этим сразу же послышался топот стадвадцатикилограммового инспектора, бегущего в кабинет своего начальника. На секунду Массимо показалось, что дверь кабинета сейчас слетит с петель. Однако инспектор остановился перед ней, вежливо постучался и вошел, дыша как хорошо раздутый кузнечный мех. – Вызывали, синьор комиссар? – Есть что-то новое по "Ла Каза Гранде"? – Нет. – Так чего же вы ждете? Или думаете, что факты будут сами бегать за вами? – А что мне делать? Комиссар со злостью ударил кулаком по столу. – Хорош у меня заместитель! С меня спрашивают, требуют результатов, а я должен все делать сам! Если через сорок восемь часов вам не удастся добыть сведений для ареста виновных, я избавлюсь от вас, инспектор! Поняли? – Ма ке! Но как же мне это сделать? – Вы что, уже не инспектор полиции? – Да, но… – Либо вы достойны этого звания, либо нет. Если да, то докажите это, если нет, то сдайте свое удостоверение! Вам ясно? – Кажется, да, синьор комиссар. Но ведь у нас уже есть один задержанный – синьор Фортунато Маринео. – Бедный мой Паоло… Не знаю, какая муха вас укусила и почему вы пошли работать в полицию? – Меня укусила не муха, синьор комиссар. Меня все время грызла моя мать! – Кажется, она не подумала о ваших истинных способностях? Кони весело рассмеялся. – Кажется, нет, синьор комиссар. – И вы еще смеетесь? – Прошу прощения, синьор комиссар. – Постарайтесь понять, инспектор: я арестовал Фортунато только лишь затем, чтобы не дать Пампарато убить его и таким образом отомстить за свою Джозефину. – Значит, вы считаете, что Фортунато действительно убил Джозефину? – Так считаю не я, а Пампарато. – А вы, синьор комиссар, что вы думаете по поводу уверенности Пампарато? – Просто то, что, сам того не подозревая, он становится похожим на убийцу Маргоне. – Вот как? – Хорошенько подумайте, Кони! Убийство Джозефины Пампарато – просто-таки удачная находка для тех, кто решил избавиться от Маргоне. Уверен: они надеются, что мы станем искать связь между двумя убийствами и окончательно запутаемся в этом, поскольку, даже если малышка и занималась чем-то, то вряд ли это были наркотики. Поверьте мне, Кони: смерть Маргоне напрямую связана с торговлей наркотиками, центром которой сейчас стал Сан-Ремо. Ну, а трагическии конец Джозефины – результат ревности в обычной любовной истории. Кто мог ее убить? Фортунато? Пьетро? Энрико? Ансельмо? А почему бы не донна Империя, чтобы оградить от нее своего сына? Она кому-то мешала, и ее убрали. А вам предстоит узнать, кто это сделал! – Мне? – Пока я буду заниматься этими чертовыми наркотиками, которые появляются неизвестно откуда! Существует уверенность, что к нам они попадают морем или сбрасываются с воздуха, но никто не знает, какими путями они поступают к основным клиентам! Я успел хорошо присмотреться к персоналу "Ла Каза Гранде", пока допрашивал их по делу Джозефины. Должен признаться, никто из них не похож на наркомана. – Так что же нам делать, синьор комиссар? Разговор комиссара со своим заместителем был прерван какими-то выкриками в конце коридора, переросшими в настоящую бурю у двери его кабинета. Слышались резкие голоса женщин и более низкий голос полицейского Леонардо Пантелетти. – Давайте посмотрим, что там, Кони. Инспектор уже было подошел к двери, но та вдруг широко распахнулась от резкого толчка и полицейский Леонардо Пантелетти, пятясь, влетел задом в дверь, а на пороге предстали три англичанки. Глаза комиссара полезли из орбит, а Кони всей своей массой едва удержал карабинера, который только невероятным усилием сумел устоять на ногах. Массимо взревел: – Что значит весь этот цирк? – Я…– пролепетал Пантелетти,– я хотел… не дать им пройти, но… – Ясно! Можете идти! Ну а вы, синьорины, не объясните ли мне, по какому праву… К столу комиссара решительно подошла Сьюзэн. – По праву, предоставленному нам Декларацией прав человека! – Вы что, смеетесь надо мной? – Мы думали, что на итальянской земле восторжествовали принципы законности, а присутствуем при вопиющем беззаконии! Мы стали свидетелями того, как полицейский в ходе расследования утратил всякое беспристрастие и встал на сторону одного из лагерей! Мы прибегнем к общественному мнению! Обалдевший Прицци обратился к Кони: – Они что, с ума посходили? – Вы осмеливаетесь оскорблять британских поданных?– грозно спросила Тэсс. Чтобы как-то унять свою ярость, она на глазах у восхищенного инспекора Кони одной рукой схватила мраморный бюст императора Траяна, гордость кабинета Прицци, и поставила его на шкаф с книгами. Такая демонстрация атлетических возможностей заставила обоих полицейских умолкнуть. Воспользовавшись этим, Сьюзэн продолжила: – Мы втроем хорошо знаем Фортунато Маринео и готовы быть гарантами его порядочности и невиновности. Будьте же справедливы и последовательны, синьор комиссар: Фортунато не может быть преступником потому, что я его люблю! – Когда ты влюблен,– нежным голосом добавила Мери Джейн,– небо кажется таким голубым, а все люди такими прекрасными, что никому никого не хочется убивать. – Нет, хочется!– взревел Массимо.– Мне хочется! – О, неужели же такое возможно, синьор комиссар? Прицци, до этого привставший от негодования, рухнул в кресло и выдавил из себя: – Я так и думал, Кони, они сошли с ума! Сдерживая негодование, как и в прошлый раз, Тэсс переставила Траяна со шкафа на стол. Кони не удержался и прошептал шефу на ухо: – Какой класс! Вы видели, а? К счастью для него, Массимо ничего не слышал. Собрав всю свою силу воли в кулак, он холодно произнес: – Я готов простить вам все по вашей молодости, синьорины, но при условии, что вы немедленно покинете этот кабинет, и притом молча, иначе карабинеры препроводят вас до ближайшей границы! – В таком случае, мы попросим убежища в британском консульстве!– возразила Сьюзэн. – Отлично! Тогда ступайте туда и, главное, оттуда не выходите! – И вы это говорите нам, кто так любил Италию еще до приезда сюда?…– вздохнула Мери Джейн.– Ох, Сьюзэн, зачем ты так настаивала, чтобы мы изучали этот язык фашистов! Побледневший от гнева Массимо вскочил, схватил Мери Джейн за плечо и заставил ее обернуться к себе. – Что вы сказали? Что вы посмели сказать? – Только фашисты могут так попирать демократические свободы! Рядом с подругой встала Тэсс. – Если вы только попытаетесь применить к ней третью степень, вам придется иметь дело с другими людьми! Прицци судорожно схватился за узел галстука, чтобы развязать его, и оперся одной рукой на стол. – Кони… вы… вы слышали? Эти девчонки… В моем собственном кабинете… Невероятно! Даже не знаю, не привиделось ли мне… Затем, немного успокоившись, продолжал: – Вон отсюда! Да поскорее! Езжайте поучать людей из Скотланд Ярда, если им это так нравится, а нам наплевать на ваши дурацкие советы! Я и дальше буду арестовывать тех, кого мне нужно, не спрашивая разрешения у королевы Англии! – Ошибаетесь, синьор комиссар!– заметила Сьюзэн.– Наполеону тоже казалось, что он может не считаться с Великобританией, а знаете, чем это для него закончилось? – Вон! Вон отсюда! Инспектор вытеснил сопротивлявшихся англичанок за дверь. Когда он опять подошел к столу, шеф заметил: – Кажется, вы не очень-то стремились проявить служебное рвение, а, инспектор? – Не мог же я кого-то из них ударить, синьор комиссар. Ведь я бы мог убить одну из них! – Насколько мне известно, никто не просил вас кого-то ударить! Во всяком случае, мне не хотелось бы, чтобы вы выглядели так, словно собираетесь примириться с нашими временными противниками только потому, что они – женщины! – Они еще девчонки! – Ма ке! И как скверно воспитаны! Настоящие дикарки! Приведите сюда Маринео. Мне необходимо сказать ему пару слов! Пока Кони ходил в камеру, где Фортунато со вчерашнего дня грыз себе ногти, Массимо перезвонил жене. – Это ты, любовь моя? – А кто же это может быть?– проворковала она.– Почему ты звонишь? – Потому, что соскучился по тебе, голубка моя… – Работай, Массимо дорогой… Работай! Ни за что не отвлекайся, даже на меня… Думай о Милане, любовь моя… С привкусом горечи во рту комиссар положил трубку. Массимо Прицци долго рассматривал сидевшего напротив него Фортунато и наконец спросил: – Ты, естественно, потребуешь присутствия адвоката? – А зачем он мне? – Ма ке! Чтобы помогать тебе в защите, разве не так? – Мне незачем защищаться, поскольку я ни в чем не виновен. – Это ты гак думаешь. Может быть, для тебя это будет удивительно, но я почти уверен, что это ты повесил Маргоне. Сын донны Империи недоуменно посмотрел на него. – Этого не может быть… – Чего не может быть? – Чтобы вы были настолько глупы! – Эй, ты!… Предупреждаю тебя Фортунато, будь повежливее, понял? Ладно… – Скажите, синьор комиссар, вы подумали о маме? – Почему я должен думать о своей матери? – Да не о вашей, а о моей, единственного сына которой вы держите в тюрьме и пытаетесь обесчестить… Маргоне… Джозефина… Неужели же вы собираетесь пришить мне все преступления, которые были совершены с самого дня моего рождения? Хоть немного объясните, зачем бы мне понадобилось убивать этого беднягу Маргоне? – Из-за наркотиков. – Святая Мадонна, наркотики! Да чтобы я умер в эту же секунду, если хоть раз в жизни прикоснусь к этой гадости! Значит, я не только убийца, но еще и наркоман! Ма ке! Если бы я вас не знал, то подумал бы, что вы совершенно меня не уважаете, синьор комиссар! – Напрасно смеешься, Фортунато, совершенно напрасно. Если хочешь знать мое мнение, ты крепко влип! Ну, что скажешь? – Из-за наркотиков? Или из-за Маргоне? – Нет… По правде говоря, я еще не уверен в том, что ты занимаешься торговлей наркотиками и что это ты убил Маргоне… Но есть еще Джозефина. – Разве она тоже была наркоманкой? – Нет, она была влюблена… и, представь себе, в тебя. – И за то, что она меня любила, я убил ее? – Да. – Странно, не правда ли? – Только не тогда, когда знаешь образ мыслей таких типов, как ты, Фортунато. – И какой же у меня образ мыслей, синьор комиссар? – Образ мыслей бабника, а ты – бабник еще с тех пор, как носил короткие штанишки. Жаль только, что Господу правится все усложнять… Девушки, которые отворачиваются от тебя, привлекают тебя больше всего, а те, которые сами себя предлагают, становятся тебе отвратительны… Джозефина тебе не нравилась потому, что ради тебя готова была пойти на все! И только посмей сказать, что это не так,– я тебя, Синяя Борода, сразу же отправлю на каторгу! – Хорошо, я ее не любил, но ведь позволял же я ей вертеться вокруг себя, а? – Просто так, удовольствия ради! Да ты же настоящий садист, Фортунато, бессовестный разбойник! Тебе нравилось видеть, как эта несчастная стелется тебе под ноги! Почему она тебе не подходила? – Прежде всего потому, что у нее была далеко не лучшая репутация и, кроме того, я полюбил другую! – И кого же? – Сьюзэн Рэдсток. – Да, здесь ты не врешь! Одну из этих наглых любительниц порриджа! И тебе не стыдно, Фортунато, за то, что ты отвергаешь красоту наших девушек в пользу иностранок, у которых полно рыжих пятен на коже? Ты перестал быть порядочным итальянцем, Фортунато! – У Сьюзэн нет рыжих пятен на коже! – У всех англичанок есть такие пятна, и не перечь мне! Однако в твоих объяснениях есть такие вещи, в которые трудно поверить, Фортунато. Ты говоришь, что Джозефина тебя не интересовала? – Совершенно верно. – Тогда почему же ты пошел к ней в комнату? – Она сама потребовала, чтобы я зашел к ней. – Потребовала? Девушка, на которую тебе было наплевать? – Я побоялся ее угроз. – Каких, например? – Однажды она уже сказала Сьюзэн, что ждет от меня ребенка! – И это было неправдой? – Ма ке! Конечно, это было неправдой! – А чего же ты еще опасался? – Оговора, синьор комиссар… Понимаете? – Не юродствуй!… Значит, испугавшись возможного оговора со стороны Джозефины, ты убил ее? – Повторяю: я ее не убивал! – Допустим, что ты сделал это ненарочно. – Ни обдуманно, ни случайно!… Я не делал этого! Когда я уходил от нее, она была жива! – Нет, Фортунато, она была жива, когда ты входил к ней! В "Ла Каза Гранде" атмосфера была точь-в-точь такой же, как тогда, когда в замке Блуа король вместе со своими придворными готовил убийство герцога де Гиза. Каждый присматривал за другим, находясь в постоянной готовности схватиться в рукопашной. За каждым шпионили свои же сослуживцы, для каждого придумывалась хитрая западня, чтобы заставить противника обнаружить себя. Все с ненавистью поглядывали друг на друга. Донна Империя обращалась с кланом Пампарато так, словно для нее они были невидимыми призраками. Альбертина общалась по работе с донной Империей только через дона Паскуале, умолявшего административный совет перевести его отсюда, пока он еще не попал в психиатрическую лечебницу. Ядро лагеря клана Маринео составляли трое англичанок, сумевших привлечь на свою сторону Энрико, а Пьетро стал основной опорой клана Пампарато по причине своей привязанности к покойной. Дон Паскуале сохранял полный нейтралитет, что было совершенно естественно в его положении. Неестественным было то, что Ансельмо тоже последовал его примеру. Всех интересовали истинные причины подобного безразличия со стороны дяди Фортунато. Англичанки не были склонны к пассивному выжиданию. Они решили перейти к наступательным действиям и публично доказать невиновность Фортунато. Мери Джейн была поручена миссия убедить Энрико отправиться к Прицци и доказать тому, что Фортунато невиновен; Тэсс должна была заставить Пьетро отказаться от мести, и, наконец, Сьюзэн взяла на себя самую трудную задачу – склонить Ансельмо к выступлению на их стороне. Они сразу же приступили к действиям. Первой перешла в атаку Мери Джейн. Ей удалось загнать Энрико в один из закоулков, и там, стоя рядом с ним и приблизив свое лицо к его лицу, она спросила: – Вы любите меня, Энрико? – Вы для меня дороже жизни! – И я вас тоже люблю… Представьте себе, как мне будет трудно, если вас посадят в тюрьму… – А почему меня должны посадить в тюрьму? – Но ведь Фортунато уже там! Если бы с нами случилась беда, Энрико мио, мне хотелось бы иметь возможность рассчитывать на помощь всех наших друзей… Не дайте возможности этому фашисту-комиссару замучить вашего брата, Энрико! Энрико был человеком простой души, и к тому же он был влюблен. Все, что говорила ему Мери Джейн, было для него словно Евангелие. Он сразу же побежал в комиссариат и сообщил там, что пришел с важным заявлением по поводу убийства Джозефины. Прицци тотчас же принял его. – Слушаю вас, синьор Вальместа? – Фортунато невиновен в убийстве Джозефины Пампарато! – Да? – Она до смерти любила его… – Да так, что в самом деле умерла, не так ли? – Простите? Ах да, но… – Что-то никак не могу вас понять, синьор Вальместа. – Я хорошо знаю Форгунато. Он не способен на убийство, а на убийство девушки – тем более. – И это все? – А разве этого недостаточно? – Нет, синьор, этого недостаточно! И мне очень хочется составить протокол о вашем издевательстве над правосудием! – Кто издевался? Я? – А кто же еще? – О, тогда я все понял… Она была действительно права! – Кто? – Моя маленькая Мери Джейн, когда говорила, что у вас сохранились нравы фашистов. – Черт возьми! В камеру этого типа – за оскорбление государственного служащего при исполнении служебных обязанностей! Проводив Энрико в камеру, инспектор пришел предупредить своего шефа: – На вашем месте, синьор комиссар, я был бы поосторожнее. – С кем? – С профсоюзом, в котором состоит этот парень… Вы хорошо знаете, что нас не очень-то любят… и если пойдут разговоры о том, что у нас остались привычки чернорубашечников… хотя это и неправда, но вряд ли это понравится там, наверху… Вам не кажется? Сьюзэн с большим трудом удалось уговорить Ансельмо пойти переговорить с Массимо Прицци. Администратор с куда большим удовольствием продолжил бы разговор с самой Сьюзэн, но он все же понимал, что речь идет о его собственном племяннике, сыне его сестры, и в глубине души завидовал этому шалопаю Фортунато, которому попалась такая любящая и самоотверженная девушка. Чтобы и самому понравиться мисс Рэдсток, он пошел на прием к комиссару и сразу же заявил тому, что он ошибается, выдвигая обвинения против Фортунато. Полицейский терпеливо дослушал его до конца, а затем поинтересовался: – Если я вас верно понял, синор Силано, вы пришли поучать меня? – Боже мой, да нет же! – Ну что вы, именно за этим! Вы подумали: этот бедный комиссар сам никогда не справится с делом, мне нужно пойти немного помочь ему. – Уверяю вас, вы меня не так поняли. – Ну что вы! Все принимают меня за дурака, почему бы и вам так не подумать? – Напрасно вы так… – Позвольте же и мне задать вам один вопрос: почему вы пришли именно сегодня? Почему вы не пришли сразу же после ареста племянника? – Я как-то не верил в этот арест, и потом, страдания одной влюбленной особы… – Вот и весь секрет! Могу поспорить – вы говорили о мисс Рэдсток? – Это действительно так. – Не могли бы вы оказать мне одну услугу, синьор Силано?… Передайте, пожалуйста, этой девице, что если она еще раз вмешается в мои дела, я выдворю ее вместе с подругами из страны и не посмотрю ни на Великобританию, ни на Декларацию прав человека, ни на английскую королеву! К своему большому удивлению, Тэсс удалось уговорить Пьетро намного быстрее, чем она могла надеяться. Она ожидала вспышек гнева, ненависти и была даже готова прибегнуть к физическим аргументам убеждения. Однако, вопреки всем ее ожиданиям, Пьетро сразу же понял, чего она хочет, сказал, что готов пойти в комиссариат при условии, что она будет его туда сопровождать для того, чтобы придать ему смелости. Когда Кони сообщил Прицци о приходе Пьетро и сопровождавшей его англичанки, комиссар поначалу напрочь отказался принять этих сумасшедших, заявив, что ему надоело служить посмешищем для разных клоунов. Однако восхищавшийся мисс Джиллингхем инспектор устроил все так, что Массимо согласился еще раз выслушать доводы служащего "Ла Каза Гранде" в защиту своего товарища. Торжествующая Тэсс вытолкнула вперед Пьетро и сказала: – Благодарю вас, синьор комиссар, за то, что вы согласились его выслушать. Уверена, то, что он скажет, сможет убедить вас в невиновности Фортунато! – Надеюсь, мисс… Итак, Лачи, значит ваш Фортунато невиновен? – Невиновен? Ни за что на свете! Я сам видел, как он выходил из комнаты только что убитой им Джозефины! – Почему вы решили, что именно он ее убил? – У него было лицо человека, только что совершившего преступление! Прицци с иронией обратился к англичанке: – Вы хотите еще в чем-то убедить меня, мисс? То, что за этим произошло у них на глазах, настолько превзошло все возможные ожидания полицейских, что они даже не смогли должным образом отреагировать. Мисс Джиллингхем, применяя все известные ей приемы дзюдо, заставила Пьетро летать по кабинету и привела его в весьма жалкое состояние. Пораженный инспектор с бесконечным восхищением наблюдал за этим небывалым зрелищем. Комиссар наконец-то нашел в себе силы выкрикнуть: – Отправьте сейчас же эту в каталажку, а его отнесите к доктору! С необыкновенной галантностью и вежливой улыбкой на лице инспектор Кони предложил Тэсс Джиллингхем руку, чтобы отвести ее в камеру, предоставив полицейскому Леонардо Пантелетти право тащить на себе Пьетро Лачи. Что бы там ни было, Прицци был невольно восхищен самоотверженностью молодых британок и тайно завидовал этому Фортунато, сумевшему пробудить такие чувства. Он не мог удержаться, чтобы не рассказать об этом жене: – Понимаешь, Элеонора, эти девчушки никак не могут попять, что я и сам не верю в виновность их друга… – Почему же ты им об этом не скажешь? – Потому, что их общие страдания – самое лучшее доказательство моих доводов! – Ты чудовище, Массимо! Подумай только, как эти несчастные влюбленные сейчас страдают! – Подумай о том, как они будут рады, когда снова окажутся вместе! Да, этот Фортунато – счастливый мужчина… – Только посмей сказать, что тебя любят не так же крепко! – Хотелось бы в этом убедиться. – Грубиян! И синьора Прицци устроилась у мужа на коленях. – Ну, давай признавайся в том, что тебя любят больше всех! – А ты уверена, что любишь меня больше, нежели Милан? С той самой минуты как Рэдстоки сошли на землю в аэропорту Вилланова д'Альбенга, их не покидало ощущение смертельной опасности. Не решившись надеть на лица респираторы, чтобы защититься от микробов, они старались глубоко не дышать. Все, что попадалось на глаза, внушало им чувство ужаса, которое усиливалось с каждой минутой. Они даже не подозревали, что люди способны так легкомысленно относиться к элементарным правилам гигиены. Их не трогало ни солнце, ни экзотические деревья, ни голубое море. Им больше нравилось вспоминать об отъезде, когда их провожали все завсегдатаи "Безвременника и василька" до самого отправления лондонского поезда. Гарриет Тетбери много плакала и обнимала Люси так, словно им больше никогда не суждено было увидеться. Дэвид долго пожимал руку Генри так, как это делают солдаты, одному из которых предстоит идти на задание, с которого не возвращаются живыми. Для них было забронировано место в "Ла Каза Гранде", поскольку их дочь уже проживала в этой гостинице. Когда они спросили, как им увидеть Сьюзэн, им назвали номер ее комнаты, уточнив, что ее подруги проживают в номерах по соседству. У Люси не было сил сдерживаться. Она была МАТЕРЬЮ, прибывшей на поле сражения, чтобы спасти свое чадо. Выходя из лифта, она прошептала мужу: – О Генри!… Одному Богу известно, в каком состоянии сейчас находятся несчастные девочки! – Не беспокойтесь, дорогая, я с вами и обещаю, что все это быстро изменится! Успокоенная этим мужественным обещанием, Люси постучалась в дверь номера Сьюзэн. Ответа не последовало. Тогда она открыла дверь. В комнате никого не было. Обеспокоенная миссис Рэдсток, позабыв о манерах, присущих настоящей леди, без стука вошла в соседний номер и застыла от ужаса при виде Мери Джейн, сидевшей на коленях у какого-то парня и целовавшейся с ним. Люси тотчас же закрыла дверь и посмотрела на супруга, который пожал плечами и сказал: – Эта девушка всегда казалась мне дурно воспитанной! Утратив всякое чувство реальности происходящего, мать Сьюзэн зашла в следующий номер и застала там Тэсс, ласкавшую парня, который лежал на ее кровати и млел от удовольствия. Рэдстоку пришлось помочь удержаться на ногах супруге, готовой упасть в обморок. Она посмотрела на него такими глазами, какими теленок смотрит на мясника, и простонала: – Вы… вы… видели? – Видел, дорогая… Наши девочки быстро заразились болезнями этого старого гнилого континента. Существуют же люди, способные радоваться тому, что мы войдем в Общий рынок! Вот вам и пример общения с европейцами! – Какой позор, дарлинг!… Я не смогу снести такого позора! Рэдстоки оставили свои вещи в комнате и спустились вниз в поисках Сьюзэн. Они обнаружили ее у стойки администратора, целующуюся с Ансельмо, которого она хотела таким образом воодушевить продолжать начатую борьбу за освобождение Фортунато. Люси охнула так громко, что все горничные склонились над лестничным пролетом, полагая, что произошло еще одно преступление. А Сьюзэн, как ни в чем не бывало, поспешила к родителям. – Дедди! Мамми! Однако Рэдсток с таким суровым лицом преградил ей путь к матери, что Сьюзэн так и осталась стоять на месте. Отец строго обратился к Ансельмо: – Я побывал в Дюнкерке, сэр! Администратор попросил Сьюзэи перевести ему сказанное. – Он говорит, что был в Дюнкерке. – Вот как? Тогда пусть себе возвращается обратно! – Ансельмо! Это же мои родители! – Но я же не знал! И, как ни в чем не бывало, он пожал руки Рэдстоку и его жене, не дав им времени отказаться от рукопожатия. Генри спросил Сьюзэн: – Этот тип и есть ваш Фортунато? – Нет, что вы, он просто администратор. – Разве в этой стране существует обычай целоваться с администраторами? Вы нас очень разочаровали, Сьюзэн… И ваши подруги, кстати, тоже. – Вы уже виделись с ними? – Точнее сказать – мы их видели! – Какой позор!– простонала Люси.– Одна из них сидела на коленях у парня, а другая положила парня себе в постель, чтобы… чтобы ласкать его лицо! Собирайте вещи, Сьюзэн, вы больше ни минуты не останетесь в этом вертепе разврата! – Без жениха я никуда не уеду! – Хотелось бы взглянуть на него хоть одним глазком!– проворчал Рэдсток.– Так где он? – В тюрьме. Когда Массимо Прицци сообщили о том, что с ним хотят говорить мистер и миссис Рэдсток, он решил, что стал объектом какого-то необыкновенного иезуитского преследования. Он взглянул на Кони: – А эти двое кто такие? Инспектор пошел узнавать и, вернувшись, объяснил комиссару, что речь идет о родителях Сьюзэн Рэдсток, невесты Фортунато Маринео. – Меня нет на месте! – Они предугадали ваш ответ, синьор комиссар, и сказали, что, если вас не будет на месте, они дождутся, когда вы появитесь. Они еще добавили, что у британского льва всегда хватало терпения, и, поскольку он бессмертен, время не играет для него большого значения. – Вы сами что-то из этого поняли? – Нет. – Тогда пусть войдут, если это единственный способ поскорее избавиться от них. Рэдсток торжественно представился Прицци и заявил: – Я побывал в Дюнкерке, сэр! Массимо недоуменно посмотрел на Сьюзэн, которая перевела: – Он был в Дюнкерке. – А я здесь причем? Сьюзэн перевела на английский этот невольно слетевший беспардонный вопрос, и отец попросил ее перевести этому тупому чиновнику из слаборазвитой страны, что тому должно быть стыдно за подобное невежество и что он испытывает огромное желание отбоксировать его как следует, дабы внушить должное уважение к ветеранам войны. – Да что же он говорит?– не выдержал полицейский, не понимая смысла столь длинной речи. – Он говорит, что является государственным служащим Ее Величества и что как таковой может быть гарантом высокоморальности своей дочери и обеих ее подруг. – А что еще? – Что вы должны отпустить Фортунато, потому что он ни в чем не виноват. – Вы слышали, Кони? Эти двое приехали черт знает откуда, чтобы поучать меня! Неслыханная наглость! Вышвырните их вон, да побыстрее! От этих слов Сьюзэн расплакалась. Ее мать что-то возмущенно выкрикнула. Рэдсток проревел: – Он сказал вам какую-то гадость, Сьюзэн? Если он сказал вам какую-то гадосгь, я его сейчас же отбоксирую! Ничего не понимая ни в причинах слишком очевидного гнева посетителей, ни в слезах хитрой дочери англичан, комиссар воскликнул: – Ма ке! Что еще случилось? – Мои родители хотели бы увидеть Фортунато, чтобы объявить ему об отъезде. – Не может быть! Вы действительно уезжаете? Все втроем? А вы бы не могли захватить с собой и ваших подруг? Это возможно? О, благодарю вас, благодарю! Отведите их к задержанному, Кони, а потом проводите на улицу со всей учтивостью, на которую вы только способны! Рэдсток, который, естественно, не понял ни единого слова из сказанного, решил, что тот насмехается над ним, и, уже выходя из кабинета, бросил: – Мы отрубили голову королю Карлу[23] за еще меньшую провинность, чем ваша, дикарь! Это изречение Сьюзэн перевела следующим образом: – Отец благодарит вас за вашу любезность. Массимо показалось, что для благодарности англичане выбирают довольно-таки странный тон. Итальянский климат, кажется, уже начал воздействовать на Люси Рэдсток. Почти с нежностью она взирала на объятия Сьюзэн и Фортунато. В ее голове невольно промелькнула мысль о том, что жених Сьюзэн хорош собой. Ну а Генри все еще продолжал сторониться чуждой цивилизации с непривычным для пего мягким климатом. – Фортунато… Это мои родители… Моя мать… Отец… Не успел еще сын донны Империи рта раскрыть, как Рэдсток уже заявил ему: – Кажется, вы обошлись самым сомнительным образом с девушкой, отец которой побывал в Дюнкерке, мой мальчик. Жду ваших объяснений! Что вы можете сказать в свое оправдание? – Я… Я прошу у вас руки Сьюзэн! |
||
|