"Порридж и полента" - читать интересную книгу автора (Эксбрайя Шарль)ГЛАВА 4Едва комиссар Прицци успел переступить порог холла гостиницы "Ла Каза Гранде", как на него сразу надвинулась гора в лице маэстро Людовико Пампарато. Чтобы избежать публичного скандала, Ансельмо пригласил обоих полицейских на кухню, где их ждала Альбертина. Одета она была во все черное, а ее лицо было похоже на лицо ведьмы. Ненависть исходила от всего ее существа. Возмущенный таким нелюбезным приемом, Массимо не замедлил высказать вслух свое замечание шеф-повару: – Ма ке! Вы только посмотрите на них! Может быть, вы забыли, с кем имеете дело? – А вы за кого нас принимаете? – Вас? За повара, которому лучше заняться своими кастрюлями, а не лезть в скандал! – Думаете, я смогу спокойно стоять у плиты, когда кровь моей дочери взывает к мести? – Можете делать все, что вам вздумается, но только оставьте меня в покое! – А тем временем этот убийца Фортунато спокойно скроется, да? – Никуда он не скроется, и, кроме того, никто еще не доказал, что убийца – именно он. – Господи, слышишь ли ты эту гнусную ложь, это святотатство? – Ну все, Пампарато, довольно! – Прошу не забывать: синьор Пампарато! – Вы мне уже надоели, синьор Пампарато! Вы и ваша дочь! – Моя дочь?! О пресвятая Богородица! Этот ангелочек, сошедший к нам прямо с небес?! – Да, этот ангелочек, у которого, если верить тому, что о нем рассказывают, крылышки были довольно-таки сильно испачканы в дерьме! – Ох! Людовико бросился на полицейского с огромным ножом в руке, но Кони был начеку. Он на ходу перехватил повара и усадил его на плиту, а Прицци тем временем с иронией продолжал: – Не знаю, останется ли Фортунато в тюрьме, но вы точно туда попадете за покушение на жизнь полицейского! – Тогда я задушу его в камере своими собственными руками! – И проведете весь остаток жизни на каторге. Надеюсь, что и там вы сможете поработать на кухне. – Прошу, ничего ему не отвечай, Людовико!– взмолилась Альбертина.– Ты слишком великий человек по сравнению с этим типом! Прицци аж подпрыгнул. – Как вы меня обозвали? – Так, как вы того заслуживаете, защищая убийцу и оскорбляя память невинной жертвы! – Кони, составьте на этих двоих протокол и дайте мне его потом на подпись, чтобы мы могли их привлечь за оскорбление полицейского при исполнении служебных обязанностей! Упершись кулаками в бока, Альбертина посмотрела в сторону мужа. – Ма ке! Вот это да! Наше дитя убивают и после этого нас же готовятся предать суду! Побагровев от гнева пуще вареного омара, Людовико хриплым голосом произнес: – Знаете, что я вам скажу, синьор комиссар? – Нет, синьор Пампарато, но очень хотел бы узнать… Вы даже представить себе не можете, как мне хочется это узнать! Несчастье, как гром среди ясного неба свалившееся на "Ла Каза Гранде", больше всех, безусловно, сразило дона Паскуале. Цвет его лица все больше наливался желчью, грудь впала, костюм висел на нем как на вешалке, а волосы как-то потускнели, и глаза больше не светились огоньком жизни. Некоторые даже поговаривали о том, что дин директора сочтены. Всем, кто еще его слушал, он заявлял о том, что он обесчещенный, конченый человек и сам не знает, как еще живет на свете. Больше всех он доверял в своих разговорах администратору. – Понимаете, Ансельмо… Я всю свою жизнь, без единого упрека, посвятил работе в гостинице… Через четыре года я мог рассчитывать выйти на пенсию и спокойно дожить свои дни в Тоскане… А вместо этого – такое несчастье, Ансельмо! Убийство! И где? В моей гостинице! Я еще не успел оправиться, а тут второе убийство… Хотите, я вам что-то скажу, Ансельмо? На этом все не кончится! В "Ла Каза Гранде" появятся новые трупы! – Но почему? – Не знаю! Фатум… Судьба… Это месть богов, Ансельмо! – За что? – Как знать? Может, там, наверху, позавидовали тому, что до сих пор я жил слишком счастливой жизнью? – Тогда странно то, что в наказание вам убивают других! – Воля и милость небес навсегда останутся для нас тайной, Ансельмо! И, волоча ноги, он шел прочь, натыкаясь на препятствия, обходить которые у него не было сил. Дон Паскуале уже больше не решался появляться на кухне, где Людовико, Альбертина или оба одновременно сразу же начинали упрекать его за то, что он ничего не делает для того, чтобы отомстить за Джозефину, которая так хорошо к нему относилась. Тогда дон Паскуале принимался плакать у Людовико на плече, а тот плакал, опустив свою голову на голову директора, в то время как Альбертина рыдала в объятиях помощника повара, занимающегося приготовлением соусов, который ронял несколько слезинок в один из них – беарнский или голландский. Иногда, поднимаясь к себе в кабинет, дон Паскуале натыкался на Сьюзэн Рэдсток, которая принималась стыдить его за то, что он позволяет гноить в тюрьме самого преданного из своих служащих – Фортунато Маринео. Директор стонал, ломал себе руки, будучи бессилен заставить выслушать и серьезно отнестись к человеку, руководящему гостиницей, в которой произошло два убийства. Дон Паскуале как раз собирался написать в адрес президента административного совета организации, которой принадлежала "Ла Каза Гранде", очередное прошение о переводе в другое место, как в дверь постучали. Раздраженным голосом он попросил стучавшего войти. Это был Пьетро Лачи. – Что тебе нужно, Пьетро? – Хочу предупредить вас о своем уходе. – Ты уходишь? – Ухожу. – Но… Но почему? – Она мне видится повсюду, дон Паскуале… В коридорах я слышу ее шаги… Она говорит со мной, когда ветер шевелит занавески… Мне кажется, она спрашивает, почему я ее покинул… – Ты настолько любил ее? – Больше всего на свете, дон Паскуале… И вот мне приходится уходить отсюда, иначе я сойду с ума… Извините, что покидаю вас в такую минуту, но я пропаду, если только не уеду из Сан-Ремо… – Корабль тонет… С него бежит экипаж, и это естественно… К концу недели можешь уезжать… Вслед за Пьетро в кабинет зашел Генри Рэдсток, и, поскольку директор неплохо говорил по-английски, ему не составило большого труда понять то, что говорил ему этот посетитель. – Мистер менеджер, моя дочь влюблена в этого Фортунато… Прежде чем дать ему свое согласие или отказать ему в руке дочери, я хотел бы составить о нем свое собственное мнение, но как это сделать, если его держат взаперти? – Вам следовало бы обратиться в полицию. – Этот комиссар ничего не способен понять! – И тем не менее, синьор, именно на него возложена задача найти убийцу моего заместителя Маргоне и Джозефины. – Первый из тех, кого вы назвали, меня не интересует. А вот что до убийства второй, то хотелось бы, чтобы оно было раскрыто, поскольку от этою зависит счастье моей дочери. И раз уж итальянская полиция не способна этого сделать, я сам этим займусь! – Вы? – Я! Мне прекрасно известны методы работы Скотланд-Ярда! – Ма ке! А вам не кажется, что это будет… не совсем законно? – Ну и что! В Дюнкерке мы не задумывались над тем, что законно, а что нет! Рэдсток уже успел вернуться в свою комнату к Люси, а дон Паскуале все еще недоумевал, почему англичанин заговорил с ним о Дюнкерке? Жена, дочь и ее подруги внимательно слушали Генри, разъяснявшего им свой план насчет того, как заставить убийцу Джозефины Пампарато обнаружить себя. Все было похоже на Дюнкерк, когда он отдавал приказы своему отделению о том, как вырваться из-под бомб "штукасов"[24] и погрузиться на судно. Единственная разница состояла в том, что если в Сан-Ремо никто не смел и слова пикнуть, то на французском берегу Ла-Манша ему чаще всего советовали пойти как можно дальше и перестать нести чепуху. – Итак, подведем итоги… Нам известно, что убийство этой Джозефины было совершено на любовной почве… Латиняне всегда скрывали и приспосабливали к новым условиям свои отвратительные сексуальные страсти и романтические сказки! Кто был влюблен в эту Джозефину? Судя по тому, что мне уже рассказывали, она, кажется, морочила голову всем парням, которые могли ее видеть? Фортунато, Энрико, Пьетро и даже администратору Ансельмо. – Фортунато не был в нее влюблен!– возразила Сьюзэн.– Она сама за ним бегала! Мери Джейн принялась вторить ей: – Энрико никогда не обращал на нее внимания! – Почему вы так решили? – Он сам сказал мне об этом! – Если мы хотим добиться хоть какого-нибудь результата, нам необходимо рассматривать каждого из них как возможного преступника, а потом методом исключения мы доберемся до настоящего убийцы. Думаю, в Скотланд-Ярде поступили бы точно так же. Вы, Сьюзэн, займетесь выяснением привычек администратора, вы, Тэсс, будете следить за Пьетро, а вы, Мери Джейн, присмотрите за Энррико. Приступайте к выполнению! После того как девушки ушли, Генри сказал жене: – Кажется, я выглядел совсем неплохо? – Вы всегда производите наилучшее впечатление, дарлинг. С Рэдстоками стали происходить странные вещи… Не прошло еще и нескольких часов, как они стали забывать о своих предубеждениях относительно Италии и итальянцев, и это несмотря на то, что Генри собирался до этого продемонстрировать свое полное превосходство над европейцами. Со своей стороны, миссис Рэдсток начинала думать, что в солнце тоже есть своя прелесть, и если отсутствие тумана немного выбивало ее из привычной колеи, поданный на завтрак порридж был приготовлен не так, как это умеют делать в Англии, а люди здесь пили вина намного больше, чем чая, она все же не считала это смертельным грехом. Миссис Рэдсток была на грани измены Англии. Слежка за всеми тремя подозреваемыми не дала никаких результатов. Заметив на себе внимание Сьюзэн, Ансельмо решил, что правится ей, и, позабыв о собственном племяннике, обратился к англичанке с таким предложением, что стеснительной Сьюзэн пришлось спасаться от него бегством. Что касается Мери Джейн, то она сочла недостойным следить за любимым человеком и предпочла вместо этого дойти вместе с ним до первой же попавшейся им скамейки, где они обменялись горячими поцелуями и клятвами в любви, далеко переходившими за рамки вечности. А одно из этих предприятий едва не завершилось печальным финалом. Пьетро почувствовал, что Тэсс следит за ним. Он воспринял это как проявление ревности и кипел от негодования. Неужели же эта англичанка не оставит его в покое? Делая вид, что он попросту прогуливается, Пьетро завлек девушку в порт, еще не зная о том, что инспектор Кони, движимый пока еще неясным чувством ревности, следил за Тэсс, которая следила за Пьетро. Лифтер вдруг быстро обернулся и стал надвигаться на англичанку. – Может быть, хватит следить за мной? – Я ваша невеста… – Это не так! – Вы не джентльмен! – А мне наплевать на это! – Почему вы не хотите признать, что любите меня? – Потому что я не люблю вас! – Лжец! – Сумасшедшая! – Будьте поосторожней, Пьетро, когда мы поженимся, вам не придется говорить со мной в таком тоне, иначе… – Вы надоели мне, понимаете? Не морочьте мне!… Тэсс отлично поняла смысл этого грязного выражения. В одну секунду в ней воспламенилась вся ее национальная гордость, и она влепила Пьетро такую оплеуху, что он на секунду застыл на месте без движения. Затем, позабыв обо всех правилах обращения с девушкой, он собрался было задать англичанке такую взбучку, что Кони не выдержал и бросился на помощь, чтобы не случилось непоправимого. Но он не успел вмешаться. После нескольких приемов и полученных ударов лифтер, словно щепка, взлетел в воздух и оказался в воде. Находившиеся в это время на воде восторженные моряки вначале долго аплодировали Тэсс и лишь затем выловили ее побежденного соперника. Кони потихоньку вернулся в комиссариат, чтобы составить шефу восторженный рапорт об умелых действиях по самообороне и решительности мисс Джиллингхем, но Прицци, сославшись на смертельную усталость, уже успел вернуться домой, приказав не беспокоить его, кроме случая крайней необходимости. Элеонора была удивлена столь ранним возвращением мужа домой. Убедившись в том, что он не болен, она стала ломать себе голову над причиной столь необычного явления. На секунду ее озарила надежда, что муж пригласит ее в какой-нибудь ресторан, но эти иллюзии полностью развеялись после того, как он переоделся в домашнюю одежду. Она чувствовала, что супруга тревожат какие-то серьезные мысли, и злилась из-за того, что он не хотел ими поделиться. Наконец, она не выдержала. – Массимо! Скажи же наконец что с тобой? – Да ничего… – Я всегда чувствовала, когда ты говорил мне неправду. Массимо, и сейчас ты что-то от меня скрываешь! – Уверяю тебя, ты ошибаешься… Она сделал вид, что ей это безразлично. – Ладно! Если ты мне не доверяешь… – Ты же знаешь, что это не так, Нора мио… Ма ке! Зачем тебе отягощаться моими заботами, а? – Вдвоем нам легче будет их вынести! Побежденный этим аргументом, он сознался: – Мне звонили из Генуи… – Да? Она хорошо знала, что это означало. – И что же? – Они не очень довольны,– вздохнул Массимо. – Тобой? – Да, мной, поскольку расследование поручено мне. – И что же они ставят тебе в упрек? – То, что я занимаюсь сразу двумя делами и не могу ни с одним из них справиться. – Если бы им пришлось побывать на твоем месте… – К сожалению, этого никогда не случится. Элеонора молча приготовила аперитивы и, подав один из стаканов Прицци, заявила: – Массимо, мне тоже трудно поверить в то, что ты не сумеешь разобраться в этом деле, не сможешь достичь цели! Ты достоин большего! – Ма ке! Здесь сам черт ногу сломит! – Но ведь ты же не в первый раз занимаешься делом о наркотиках! – Мы следим за всеми подозрительными субъектами, у меня есть осведомители в "Ла Каза Гранде", и у меня есть свои люди практически во всех гостиницах. Город буквально наводнен осведомителями, которые сообщают мне о том, что наркотики распространяются по всей Италии именно из нашего города. Все, кто перевозил наркотики и кого нам удалось задержать и заставить говорить, единогласно утверждают: наркотики поступают отсюда! – А что, если бы ты, по крайней мере, распутал дело с убийством этой девчонки? – Думаю, что это мне удастся намного лучше… Я уверен в том, что ее убил кто-то из "Ла Каза Гранде", и обязательно доберусь до пего! – Будем надеяться… – Ну знаешь, если ты тоже начнешь во мне сомневаться!… На следующее утро Массимо Прицци пришел в комиссариат, исполненный решимости ускорить ход дела, и вызвал Кони. – Вчера днем со мной довольно жестко говорили из Генуи, инспектор. Они там хотят видеть результаты расследования, иначе нам с вами придется распрощаться с мыслью о повышении по службе. Итак, хватит топтаться на месте, вперед! Начнем с раскрытия дела о смерти Джозефины – оно попроще, а потом перейдем к наркотикам. Поехали! – Куда? – В "Ла Каза Гранде". Только там и больше нигде мы сможем в самое короткое время решить эту головоломку. Когда комиссар по прибытии в гостиницу объявил о том, что ему нужно побеседовать с Пампарато, старший администратор оказался далеко не в восхищении от этой мысли: это был как раз тот день, когда шеф-повар готовил свой знаменитый паштет и при этом совершенно не допускал, чтобы его отвлекали от этого важного занятия. – В самом деле? Ма ке! Ну, это мы еще посмотрим! В сопровождении Кони Массимо вошел на кухню. Едва только он переступил через порог, как дикий рев на какую-то долю секунды пригвоздил его к месту: – Вон! Не обращая никакого внимания на этот приказ, комиссар присел на табурет, а инспектор встал рядом с ним. К непрошенным гостям уже спешил Людовико: – Когда я готовлю мой паштет, на кухне не должно быть никого из посторонних! Немедленно выйдите отсюда! Прицци посмотрел снизу вверх на Кони. – Вы слышали, что сказал этот грубиян, Кони? – Слышал, шеф. Должно быть, он не знает, что с утра до вечера полиция повсюду у себя дома! – Только не на моей кухне! Я не хочу, чтобы у меня украли секрет моего паштета! – А теперь, когда вы закончили паясничать, послушайте то, что я вам скажу,– спокойным голосом произнес Массимо. – Нет, я занят паштетом! И он направился к плите, а оба полицейских, последовавших вслед за ним, наблюдали за тем, как он что-то перемешивал деревянной ложкой, пробовал это, добавлял специи. На длинном столе уже выстроились керамические горшочки, содержимое которых было покрыто тонким слоем белого жира. Прицци спросил: – Это и есть тот самый знаменитый паштет? За Пампарато ответил один из его помощников: – Да, эта партия была приготовлена еще вчера, и мы расставляли эти горшочки здесь на ночь остывать. Сегодня днем их отправят заказчикам. К полицейским подошла Альбертина. – Людовико очень гордится своим рецептом, синьор комиссар. Он говорит, что это – творение всей его жизни, что этот паштет обеспечит ему имя в истории кулинарного искусства, и т.д., и т.п. Не хотите ли попробовать? У нас есть совершенно свежая партия… – Спасибо, нет. Я хотел бы переговорить с вашим мужем о дочери. Альбертина ответила разбитым голосом: – Если не возражаете, то думаю, что сумею это сделать лучше, чем он. Давайте пройдем в мою комнату. Моя дочь, синьор комиссар, что там о ней ни рассказывали, как святая мученица несла свой крест красоты, из-за которого она пережила столько неприятностей от мужчин! – И от кого же именно? – Ото всех! – А все-таки? – Ну, хорошо! От лифтера Пьетро Лачи, администратора Ансельмо Силано и еще Бог знает от кого. Пьетро был без ума от нее… Кажется, он даже собирается уехать отсюда, потому что ему стало невыносимо жить там, где ходила Джозефина… – Надо же! – Но моя девочка глаз не спускала только с этого бандита Фортунато! – Зачем же тогда ему было убивать ее? – Потому что этот парень во всем похож на свою мать! Он вообразил себе, что спустился сюда прямо с неба и что он не такой, как все остальные. Как вам это нравится! Самая красивая девушка в Сан-Ремо его не устраивала! Наверное, моя Джозефина сказала ему что-то такое, что пришлось ему не по вкусу, и это чудовище задушило ее! Ма ке! Предупреждаю вас, синьор комиссар, если вы его отпустите, я сама перережу ему горло! – И попадете в тюрьму! – Неужели вы думаете, что тюрьма – это самое страшное в моем возрасте? После того как Альбертина вернулась обратно к мужу, Прицци вызвал донну Империю, чтобы узнать ее мнение о покойной. Мать Фортунато, сидевшая прямо и державшая руки на коленях, навела Массимо на мысль о том, что Агриппина, должно быть, выглядела точно так же. Но при этом Агриппина была матерью Нерона… – Мне почти что нечего сообщить вам, синьор комиссар. Я не имею никаких отношений с семьей Пампарато. Эти люди – сплошная посредственность, а Людовико Пампарато считает себя равным моему покойному мужу Альберто Маринео только потому, что занял его место на кухне! Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Этот беспросветный дурак возомнил, будто бы он – гений кулинарного искусства, потому лишь, что раз в неделю он готовит паштет, который умеют делать все женщины в наших деревнях! А его дочь была всего-навсего привлекательной девицей, которая только и могла вертеть задом! Задница у нее работала намного лучше, чем мозги! Она едва не свела с ума этого беднягу Пьетро в надежде вызвать ревность моего сына, по Фортунато никогда не запятнал бы себя отношениями с такой девицей! После ухода донны Империи Прицци отметил: – Вот это женщина, вот это храктер! Думаю, Кони, она способна задушить любого, кто станет на ее пути или на пути ее горячо любимого сыночка! – И я так думаю, шеф. Когда очередь дошла до Ансельмо, тот сообщил комиссару о том, что слышал, как Пьетро клялся при всех убить Джозефину, если она заинтересуется кем-то другим вместо него самого. Когда администратор вернулся к своим делам, Прицци заявил: – А теперь пришло время серьезно поговорить с этим Пьетро Лачи, у которого такая ранимая душа, что он решил уехать из Сан-Ремо, чтобы уйти от призрака любви и… как знать, может быть, и от правосудия, а? Когда Пьетро предстал перед полицейскими, у него, как обычно, был надутый вид. – Кажется, вы собираетесь покинуть нас? – Я уже подал дону Паскуале заявление об уходе. – И куда же вы направляетесь? – Точно еще не знаю. – Странно, правда? – Нет, в этом нет ничего странного. Я больше не могу жить в этой гостинице! Повсюду мне мерещится Джозефина! Я любил ее, слышите, любил! – Не нужно кричать, мы не глухие. Значит, вы ее любили. И все несчастье состояло в том, что она не любила вас. – Она тоже любила меня! – Зачем же лгать? Она любила Фортунато, а вы были вне себя от ревности! – Ей только казалось, что она его любила! – Да? – Но она вовремя поняла, что он – бабник и что она никогда не будет счастлива с кем-то другим, кроме меня, потому что только я любил ее по-настоящему! – И поэтому назначила твоему сопернику свидание у себя в комнате? – Она собиралась объявить ему, что порывает с ним всякие отношения! – А ты откуда знаешь? – Она сама мне сказала. – Ты сейчас лжешь мне, Пьетро, и пожалеешь об этом… Кстати, мне приходилось слышать, будто бы ты угрожал Джозефине, что убьешь ее, если она полюбит другого? Пьетро пожал плечами. – Пустые слова влюбленного человека, произнесенные в гневе… Во всяком случае, я видел, как из комнаты Джозефины выходил Фортунато. – А ты что делал на этаже в это время? – Ладно! Я… – Хватит! На тебя жалко смотреть! Я сам тебе скажу, что ты там делал. Ты слышал, как Джозефина назначила Фортунато свидание. Опередив его, ты стал умолять ее выслушать тебя, но она тебя только высмеяла, и в припадке гнева ты убил ее! – Это неправда! – Докажи, что это не так! – Я видел Фортунато; он – убийца! – Кроме тебя никто не может этого подтвердить. Пока что я не упрячу тебя в тюрьму, Пьетро, но запрещаю тебе выезжать из города, понял? Каждый день ты будешь приходить и отмечаться в комиссариате, иначе я натравлю на тебя полицию! Злые языки в Вилтоне работали без устали, после того как из Италии пришло письмо, которое обнародовал Тетбери. Со дня прочтения этого достопамятного письма Гарриет плакала не останавливаясь и подумывала, не стоит ли ей зайти к мисс Кокингли и заказать себе траурное платье. Следует сказать, что в этот день ничто не предвещало столь резкого переворота в общественном мнении Вилтона. Дождя с утра не было, воздух был загрязнен не больше обычного, в газетах не появлялось известий ни о стихийных бедствиях, ни о неизбежности международных конфликтов, мясник Шиптон получил настоящую хайлендскую говядину, а бакалейщик – новую партию чая, короче говоря, было отчего с оптимизмом смотреть в будущее, и верноподданные Ее Величества могли по-прежнему быть уверены, что они живут в самой лучшей на свете стране, самой красивой, самой полезной для здоровья, в стране, где все люди честны, как нигде, где в футбол играют несравненные команды, иначе говоря, в стране, где жить – одно удовольствие. Возвращавшийся из Солсбери мистер Тетбери, конечно же, ничего не мог иметь против этого утверждения. В самом деле, он прекрасно провел время со старыми товарищами из 3-го Йоркширского полка гвардейских стрелков. После непродолжительной прогулки по центру города они направились пить чай в "Тге Баи Трее" на Нью-Ченнел. Распрощавшись с друзьями, Дэвид зашел в магазин подарков "Уотсон энд Ко" и купил там для Гарриет хрустальную флейту, в которую можно было вставлять цветок розы. Вернувшись домой и поцеловав жену, Тетбери обнаружил на столе письмо из Италии. – О! Что нам пишут Рэдстоки? – Я ждала вас, дарлинг, чтобы мы вместе узнали об этом. – Вы – сущий ангел, дарлинг. – Благодарю вас, дарлинг. Дэвид устроился напротив жены на стуле и нацепил очки, перед тем как аккуратно вскрыть конверт. Сложив руки, Гарриет с чувством сказала: – Насколько это верно! – И еще более бесспорно, дарлинг. Я всегда утверждал, что Генри обладает талантом предвидения и логического мышления, которые видны с первой же минуты общения с ним… Однако продолжим… – О, конечно… От этих слов Гарриет задрожала от возмущения. – Неужели же такое и в самом деле возможно, дарлинг? – Раз он это говорит, то это и в самом деле так, дарлинг. – Верно, дарлинг… Извините, что так глупо вас перебила. " Гарриет плакала так, что не могла вымолвить ни слова, а Дэвид с увлажненными глазами и пересохшим горлом произнес: – Думаю, дарлинг, мы можем гордиться тем, что считаемся лучшими друзьями Рэдстоков. Миссис Тетбери попыталась было что-то ответить, но в ее голосе было столько слез, что слова были похожи на звон колоколов города Ис, заливаемых водой. Дэвид не счел себя вправе эгоистично читать сам это послание, подтверждавшее жизнестойкость и моральное благородство Велокобритании, несмотря на разгуливавших по ней хиппи, поп-музыку и мини-юбки. Он решил пойти в любимый паб "Безвременник и василек" и зачитать его там. В пабе собрались только его завсегдатаи. Все они слушали Тетбери. Облокотившись о стойку, хозяин паба Реджинальд и его жена Феб не пропускали ни единого слова. Когда Дэвид окончил чтение, наступила глубокая торжественная тишина, в которой было слышно, как бьются в унисон благородные сердца истинных англичан. Это почти что набожное молчание было нарушено несвоевременным появлением Джона Эмблисайда, субъекта, для которого не существовало ничего святого и который – увы! – хорошо зарабатывал себе на жизнь, подвизаясь в качестве букмекера[25]. Он приветствовал собравшихся, но поскольку никто ему не ответил, то спросил хозяина: – Случилось что-то? – Да, с нашим другом Рэдстоком. – Он что, умер? Развязный тон заданного вопроса возмутил Тетбери. – Нет, он не умер! Он сражается! – Да? И с кем же? – С итальянцами! – Надо же! А разве, как мне казалось, война с ними не закончилась четверть века тому назад? Впрочем, этот старый Рэдсток всегда отстает на несколько десятилетий! Мясник выкрикнул ему в ответ: – Вам должно быть стыдно насмехаться над человеком, который в сто раз лучше вас! – Да ладно вам, Шиптон! Вы не хуже меня знаете, что ваш Рэдсток – старая галоша с большими претензиями! Подобное суждение было совершеннейшим святотатством в глазах всей собравшейся порядочной публики. За всех еретику дал отпор хозяин паба. – Мистер Эмблисайд, можете не платить за ваш бокал, поскольку, после того, что вы сказали, я сочту себя Иудой, если приму от вас деньги. Но больше никогда не приходите сюда, так как ваше присутствие нежелательно для джентльменов, которых я имею честь считать своими клиентами. Эмблисайд посмотрел на владельца паба, потом – на друзей Рэдстока, захотел было попробовать в чем-то убедить их, но сдержался и, лишь выходя, сказал: – Однако же вы – небывалое сборище дураков! После ухода этого вандала портной Хелмсли предложил: – Чтобы воздать честь отсутствующему здесь нашему великому сотоварищу и нам самим, предлагаю спеть'Боже, храни королеву!". Предложение было воспринято с воодушевлением. Прохожие, которые в это время находились недалеко от "Безвременника и василька", услышав национальный гимн, подумали, не объявил ли премьер-министр по телевидению о новом бедствии, и заторопились домой. Семья Джиллингхем как раз заканчивала обедать в своей небольшой квартирке на Хайленде. Роберт был огромного роста рыжеволосый весельчак с большими добрыми глазами. От него исходила спокойная сила, давно замеченная начальством его полицейского участка, в котором он служил. Его жена Розмари была ему под стать, и, казалось, она послана на свет для того, чтобы создать новую расу физически безупречных людей, которые славили бы Господа и могли бы стать его десницей в установлении справедливости на земле. Розмари обладала таким же спокойным, как и у мужа, характером. Если бы кто-нибудь мог видеть, как они в полном молчании обедают, то ему на ум обязательно пришло бы сравнение с большими красивыми животными, жующими в состоянии полусна. Комната, в которой они жили, была обставлена без претензий, но и безвкусица в ней тоже отсутствовала. Здесь каждый предмет имел свое практическое назначение, был тяжеловесным, удобным ширпотребом. Звонок Тетбери в дверь не вывел их из состояния полною спокойствия. Розмари медленно поднялась, открыла дверь и провела посетителя в комнату. – Надеюсь, я имею честь видеть мистера и миссис Джиллингхем? Полисмен посмотрел на него с удивлением. – Разве вы заходите к людям, не зная к кому вы идете, мистер? – Нет, нет, конечно нет. Меня зовут Тетбери, Дэвид Тетбери… Хау ду ю ду[26]? – Хау ду ю ду? – Я один из близких друзей Генри Рэдстока, живущего в Вилтоне, где я тоже проживаю с ним по соседству. Джиллингхемы недоумевающе посмотрели на этого человека, который пришел к ним затем, чтобы поговорить о своей жизни. – Дочь Рэдстоков, Сьюзэн,– близкая подруга вашей дочери Тэсс… Услышав эти слова, Джиллингхемы начали понемногу оживать. – … с которой они вместе поехали в Италию, в Сан-Ремо. – Может быть, мистер Тетбери, вы подумали, что мы не знаем об этом?– спросил Роберт – Нет, что вы, конечно, знаете… Но, кажется, у девушек возникли проблемы с… с туземцами. Мистер Рэдсток с присущей ему храбростью поспешил им на выручку вместе со своей женой Люси; оттуда он написал мне и попросил передать вам, чтобы вы не беспокоились и ничего не опасались: ваша дочь находится под его защитой! Джиллингхемы принялись вдруг неожиданно смеяться веселым, беззаботным смехом, в котором звучали снисходительножалостливые нотки, что смутило ничего не понимавшего Тетбери. Наконец Роберт объяснил причину этого смеха: – Мы ничуть не боимся за Тэсс, мистер Тетбери. Никто и никогда не посмеет грубо обойтись с ней, будь то англичанин, итальянец, турок или китаец, без риска оказаться в больнице или на всю жизнь остаться калекой. Не сомневаюсь, что вы пришли из наилучших побуждений, но, чтобы пожилой джентльмен смог взять под свою защиту Тэсс,– весь Хайтон лопнул бы от смеха! Выходя из дома Джиллингхемов, Тетбери, понимая, что оказался в смешном положении, хотел уже было вернуться в Вилтон. Он так бы и поступил, поддавшись этому желанию, если бы не полез за сигаретами в карман и не нащупал там письмо Генри. Краска стыда залила его лицо. Как он мог только подумать отказаться от порученной ему миссии, тогда как там… И Дэвид поспешил в направлении Кенсингтона. Нажав на кнопку звонка квартиры миссис Мачелни, он уловил дребезжащий, приглушенный звук, раздавшийся словно в потустороннем мире. За дверью он не услышал никакого шума шагов, но она неожиданно распахнулась, и перед Дэвидом предстала седоволосая, хрупкая, с бледным лицом и ярким светом добрых глаз дама, похожая на сказочную фею. Даже ее голос был не похож на голос простого смертного… – Что вам угодно? – Мое имя – Тетбери, миссис Мачелни. – Очень приятно. – С вашего позволения, я пришел поговорить о вашей дочери Мери Джейн. – Проходите, пожалуйста. Оказавшись в гостиной, Дэвид подумал, не снится ли ему все это. Отовсюду свисали прозрачные ткани, и не было ни одного предмета мебели, контуры которого не скрывались бы под ними. Тетбери показалось, что он находится в морском гроте, опутанном водорослями. Миссис Мачелни объяснила: – Я не переношу слишком угловатых очертаний… Они причиняют мне настоящую физическую боль… Что вам известно о Мери Джейн, мистер Тетбери? – Меня направил к вам мистер Рэдсток, великий Рэдсток из Вилтона, дочь которого очень дружна с вашей… – Знаю… Сейчас они вместе находятся в Италии. – Верно… Похоже, у этих мисс появились там некоторые неприятности… – Почему? – Простите? – Я спросила, почему у Мери Джейн должны быть неприятности? – Мир довольно жесток и… – Нет, мистер Тетбери… С сожалением должна отметить, что вы ничем не отличаетесь от других… Вы верите в зло, смерть, страдания, во все то гадкое, подлое и отвратительное, что люди придумали в своем нездоровом воображении. Мистер Тетбери, моя дочь светла, как хрусталь… Как можно причинить ей какое-то зло? Вы так же слепы, как и те, кто носится по улицам и кого я вижу из своего окна, мистер Тетбери. Мне очень вас жаль, мистер Тетбери, и я благодарю вас за ваш визит. Прежде чем Дэвид успел опомниться, он оказался в крошечной прихожей, с потолка которой свисали разноцветные стеклянные шары. Он ничего не мог понять и, выходя, спросил: – Миссис Мачелни… Похоже, у Мери Джейн нет отца? В ответ хрупкая женщина широко раскрыла глаза. – Что за мысль у вас?! – Вы… Разве вы не вдова? – А, теперь попятно… Так меня называют с того дня, как уехал Ричард. – А куда он уехал? – Он не захотел мне сказать. Это – сюрприз. Ричард очень любит сюрпризы. В один прекрасный день он напишет мне письмо и попросит приехать к нему… И мы опять будем очень счастливы… – Но как же… – До свидания, мистер Тетбери. На улице пораженный Тетбери едва не угодил под колеса такси, шофер которого грубо обругал его, и только таким образом он смог убедиться в том, что это был не сон. Он сел в поезд и отправился домой. Вечером, ужиная сухим сыром и не менее сухим печеньем, запивая вдобавок все это чаем, чтобы подобная еда не застряла в горле, Дэвид рассказывал о постигшей его в Лондоне двойной неудаче. Его впечатлительная жена была склонна скорее простить миссис Мачелни, ушедшую в свои приятные мечтания, нежели слишком уж самоуверенных Джиллингхемов. Тетбери не знал, стоит ли ему посвящать завсегдатаев паба в результат своей бесполезной поездки в Лондон. Наконец он решил, что этим джентльменам не обязательно все знать, и, усталый, отправился в спальню, где Гарриет перед сном дала ему выпить чашку липового отвара. Посреди ночи Дэвид разбудил жену и спросил, что она помнит о битве при Ватерлоо. Несвоевременно заданный вопрос погрузил Гарриет в такую прострацию, что она опять уснула еще до того, как супругу удалось объяснить ей ход своих мыслей. Он опять растормошил ее, и она простонала: – Что вы хотите, Дэйв? – Поговорить с вами о Ватерлоо. – Вы считаете, что сейчас для этого самое подходящее время? – Скажите, Гарриет, что вам известно о Ватерлоо? – Было такое сражение. В нем мы победили французов. – А как? – Ну, обычным способом: при помощи ружей, пушек и разного другого оружия, дарлннг. Спокойной ночи, Дэйв… Мне так хочется спать… И она уснула, еще не успев закончить своей фразы, а Тетбери, ворочаясь в кровати, думал о том, что в жизни существуют такие моменты, когда даже женатый на лучшей из женщин мужчина чувствует себя совершенно одиноким. На следующее утро, во время брэкфэста, Гарриет поинтересовалась, что побудило ее дорогого мужа среди ночи вспоминать историю. На это Дейв ответил, что недавно принял очень важное решение и для того, чтобы объявить ей о нем, требовалось, чтобы она вспомнила о сражении при Ватерлоо. В ответ она призналась, что ее никогда особенно не интересовали битвы солдат Ее Величества и что, кроме того, она не видит, каким образом сражение, происшедшее сто пятьдесят лет тому назад, может повлиять на решение, принятое ее дорогим супругом. – Прошу вас, Гарриет, будьте внимательны: кто выиграл бой при Ватерлоо? – Сэр Веллингтон. – Отлично! А известно ли вам то, что он едва не потерпел поражение от этих чертовых французов, которыми командовал такой гениальный полководец, как Наполеон? Эти слова вызвали протест патриотических чувств Гарриет, убежденной в превосходстве британской расы, и она, не без резона, возразила: – Во всяком случае, эту битву выиграл он! – Потому, что вовремя подоспел Блюхер[27]. – А это кто? – Один немец, который в то время был нашим союзником. Несмотря на упорное сопротивление и храбрость своих солдат, Веллингтон вынужден был начать отступление, но пруссаки, которые пришли ему на помощь, склонили чашу весов боя в нашу пользу. – Ну и при чем здесь это? – По-моему, этот пример еще раз доказывает то, что даже у сильных людей могут возникать такие чрезвычайно сложные обстоятельства, одержать победу в которых можно только при помощи друга. Так и там, в Сан-Ремо, Генри сейчас кажется, что он полностью контролирует положение, но кто сможет утверждать, что он не подвергнется неожиданному нападению и не потерпит поражения, от которого никогда не сможет оправиться без помощи друга, вроде этого Блюхера? Гарриет все еще не могла понять, к чему клонил муж с этим риторическим вопросом. – Вот почему я обязан попросить вас, Гарриет, собрать наши вещи! Мы едем в Сан-Ремо! – Вы хотите сказать, что… вы и я? – Да, вдвоем. – Но… – Никаких "но", Гарриет! Разве мы – не лучшие друзья Рэдстоков? – Конечно, да, дарлинг. – В таком случае, мы не имеем права оставлять их сражаться в одиночку в такой дикой стране, где люди не ведают даже, что такое порридж… – Не может этого быть! – Увы! Это так!… – Но как же они тогда растят детей? – Не знаю. Но я уверен в одном: братская дружба, которая нас связывает с Рэдстоками, обязывает нас разделить с ними все опасности. Кроме того, представьте себе, Гарриет, как они, должно быть, страдают от этого ужасного климата! А теперь, дорогая, ни слова больше! Мы едем в Италию! – Дэвид… А где находится эта Италия? Тетбери посмотрел вокруг себя и после непродолжительных колебаний ткнул указательным пальцем в ту сторону, где у них на стене висела фотография Уинстона Черчилля. – Там! То, что сигара покойного премьер-министра указывала в том направлении, показалось миссис Тетбери добрым предзнаменованием. Рэдстоки в своем номере "Ла Каза Гранде" пытались убедить Сьюзэн о бросить ее итальянские мечтания и вернуться вместе с ними в Англию. Дочь наотрез отказывалась от этого предложения, и поэтому у ее отца серьезно начало подниматься давление. В это время ее мать проклинала себя за то, что родила дочь, которая готова отказаться от своей страны, своего родного языка, своих родителей и от английской пищи. Подоспевшие на помощь своей подруге Тэсс и Мери Джейн поддерживали Сьюзэн в этом конфликте поколений. Великий человек из Вилтона набросился на Тэсс, обвиняя ее в том, что она не сдержала данного ею слова. Разве она не помнит, как обещала оберегать своих подруг? – Данное при всех слово должно соблюдаться, мисс, иначе это грозит потерей доверия! В Дюнкерке, когда я… Но мисс Джиллингхем была девушкой, которую оказалось не так-то просто переубедить. И она высказала без обиняков: – Когда вы были в Дюнкерке, мистер Рэдсток, я еще не появилась на свет, гак что прошу вас больше не рассказывать нам о том, чего мы не понимаем! Сьюзэн влюблена, а против любви ничего не поделаешь. Честно говоря, мистер Рэдсток, можно подумать, что вам неизвестно, что такое любовь! А я хорошо знаю это! Генри злобно бросил ей в ответ: – Вам кажется, что вы любите этого типа, которого преследуете без всякого стыда, позабыв о собственном достоинстве, а он ненавидит вас! Такие поступки с вашей стороны только унижают корону! – Смею вас заверить, мистер Рэдсток, в том, что Пьетро, по доброй воле или по принуждению, обязательно полюбит меня и в том, что я не собираюсь приглашать королеву провести с нами брачную ночь! Что бы вы там себе не думали, это не ее дело! И она захлопнула за собой дверь с такой силой, что некоторые из тех, кто находился в эту минуту в гостинице, подумали, не произошел ли где-нибудь взрыв. Мистер Рэдсток с горечью заметил: – Меня не удивит, если в будущем она станет коммунисткой или начнет шпионить в пользу Советского Союза! В конфликт вмешалась Мери Джейн и попыталась примирить враждующие стороны. – Уверена, мистер Рэдсток, что вы сказали не совсем то. что думали. У вас очень богатый опыт, и вы не можете требовать от других жертв, которые могут их доконать. Не все обладают такой силой воли, как вы. мистер Рэдсток… Я бы утопилась, как Офелия, если бы oт меня потребовали, чтобы я покинула своего дорогого Энрико… До свидания, мистер Рэдсток, до свидания, миссис Рэдсток, желаю вам приятно провести время. Легкой, воздушной походкой она вышла из комнаты, а Генри сказал жене: – А она – очень порядочная… и так здраво рассуждает… Сразу же заметила, насколько я выше их… Я вовсе не чудовище, Сьюзэн, и не собираюсь заставить вас страдать… Если ваш Фортунато действительно не убийца и его отпустят, извинившись перед ним, приводите его к нам, и мы с вашей матерью составим о нем свое непредвзятое мнение. Счастливая Сьюзэн заявила родителям о том, что они – самые лучшие на свете и что она уверена в том, что Фортунато им понравится, но для этого необходимо, чтобы комиссар Прицци признал свою ошибку, а этот полицейский отличается большим упрямством. – Не беспокойтесь, Сьюзэн, в случае чего, я сумею приструнить его. В Дюнкерке у меня был один сержант… – Не нравится мне этот Пьетро Лачи, инспектор… Чересчур уж он набрасывается на своего коллегу, которого мы держим у себя. Мне кажется, что один из них, даже если он невиновен, знает правду. Сходите в "Ла Каза Гранде" и приведите мне этого Пьетро Лачи, мне нужно с ним поболтать. Пока Кони исполнял данное ему поручение, Массимо приказал привести к нему Фортунато. – Ну что, ты еще не решился разговориться? – Что я могу вам сказать, синьор комиссар, кроме того, что я не виновен и что когда увидел труп Джозефины, то так испугался… – Чего испугался? – Ма ке! Ведь все в гостинице знали об отношениях между мной и Джозефиной… Я был уверен, что меня заподозрят! – Ну, для этого не требовалось большого ума, а? – Нет, не требовалось, но я понял это только позднее. – Представьте себе, Фортунато, мне очень хочется вам верить. Маринео радостно воскликнул: – Правда? Значит, меня скоро отпустят? – Не торопитесь! До этого мы еще не дошли… Чтобы вас отпустить, мне совершенно необходимо заменить вас в камере кем-то другим. – Да? А зачем? – Для моей собственной репутации. Как вы были одеты, когда обнаружили преступление? – Я должен был идти на прогулку со Сьюзэн Рэдсток и поэтому зашел к Джозефине в десять минут седьмого вместо половины седьмого. Я успел переодеться в легкую одежду: на мне были брюки из серой фланели, куртка в серо-белую клетку, а на шее – красный платок вместо галстука. Вошел Кони и предупредил комиссара о том, что Лачи уже доставлен. Прицци сказал Фортунато: – Строжайше запрещаю,– слышите? Строжайше!– произносить хотя бы одно слово, даже если тот, кого я буду допрашивать, выдвинет против вас возмутительные для вас обвинения. В противном случае вы только помешаете своему возможному освобождению. – Хорошо, синьор комиссар, я рта не раскрою! – Отлично! Введите его, инспектор! Войдя в кабинет, Пьетро сразу же увидел Фортунато. – Убийца! Сын донны Империи промолчал, и комиссар, одобрив его действия кивком головы, занялся Пьетро. – Призываю вас к порядку, синьор Лачи! Я не потерплю, чтобы в моем присутствии оскорбляли кого бы то ни было! Понятно? – Извините меня, синьор комиссар. – Вы за что-то ненавидите Фортунато Маринео, да? – Он – убийца той, которую я любил! – Но ведь вы ненавидели его и до убийства, разве не так? – Так! И опять-таки, из-за Джозефины… Он не имел права заставлять ее так страдать! – То есть, проще говоря, вы ревновали ее к нему? – Да. – Позабудьте на минуту о вашем предубеждении по отношению к арестованному, синьор Лачи, и ответьте на один мой вопрос: вы уверены, что видели именно Фортунато выходящим из комнаты погибшей? – Совершенно уверен, синьор комиссар! – И вы никак не могли ошибиться? – Никак! – Если суд поверит вам, синьор Лачи, ваш коллега проведет в тюрьме всю свою жизнь. – Так ему и надо! – В котором часу вы видели Фортунато? – В восемнадцать тридцать. – Синьор Лачи, как был одет предполагаемый преступник в момент, когда он выходил из комнаты Джозефины? – На нем был синий костюм служащего гостиницы. – Вы в этом уверены? – Совершенно! – Тем хуже для вас, Пьетро Лачи! – Хуже? Но почему, синьор комиссар? – Потому, что вы солгали правосудию, допустили лжесвидетельство, а подобный поступок можно объяснить тем, что вы сами убили Джозефину Пампарато! – Клянусь вам… – Довольно клятв! Ты с самого начала лжешь! В этот вечер на Фортунато были серые фланелевые брюки и куртка в клетку! – Да, правильно, теперь я вспомнил! – И на этот раз ты не ошибаешься? – Нет, нет… Тогда мне показалось… Но теперь я точно вспомнил… – Вот ты и попался, Пьетро! Маринео был одет в служебный костюм! Значит, ты не мог видеть его выходившим из комнаты Джозефины! Давай, признавайся, пока дело еще не зашло слишком далеко! Пьетро открывал и закрывал рот, не издавая ни единого звука. Он попытался было что-то сказать, но не сумел и разрыдался. – Ну что, скажешь ли ты, наконец, правду? – Я… я не… видел Фортунато в тот вечер… Но я слышал, как Джозефина назначила ему свидание… – И до этого побежал к ней уговаривать не принимать твоего соперника? – Когда я пришел, она уже была мертва… Ужасно… Я едва не закричал от страха… и удрал оттуда… – Ты опять лжешь, Пьетро… Когда ты пришел, она была в полном здравии… Ты стал умолять ее не принимать Фортунато… Ты говорил ей опять о своей любви, а она начала над тобой смеяться, и тогда ты сдавил ей горло, чтобы она замолчала, но сделал это чересчур сильно! Разве не так, малыш? – Нет! нет! нет! Она уже была мертва… – А как ты рассчитываешь меня в этом убедить, если ты лжешь с самого начала? Ну что же, теперь ты займешь место Фортунато в его камере. – Я не виноват! – Это еще нужно доказать… Уведите его, Кони! Возвращение Фортунато в "Ла Каза Гранде" вызвало у людей различную реакцию. Так, если донна Империя, ее брат Ансельмо, Рэдстоки и Мери Джейн были этому необычайно рады, то Пампарато говорили всем, что они стали жертвами величайшей во все времена несправедливости, а Людовико поклялся в том, что, если Фортунато попадется ему в руки, то он без лишних слов перережет ему горло. Альбертина заявляла, что они живут в самые постыдные времена и что комиссар Прицци продался за деньги, которые донна Империя и ее муж наворовали за время своей службы в гостинице. Директор придерживался абсолютного нейтралитета и предостерегал тех и других от высказываний, из-за которых можно угодить на скамью подсудимых. А Тэсс Джиллингхем страдала, не разделяя ни радости клана Маринео, ни гнева клана Пампарато. Она не могла поверить в виновность человека, которого она любила, и решила пойти сказать ему об этом. В камере Пьетро Лачи незаметно для себя начал менять свое отношение к Джозефине Пампарато, которая так часто унижала его при жизни, и, умерев, могла стать для пего причиной потери свободы. Он начал постепенно понимать, что, словно ненормальный, вопреки здравому смыслу, сходил с ума по девице, единственной заботой которой было выгодно выскочить замуж. Пьетро пришлось признаться, что он вел себя крайне глупо, и он начал испытывать угрызения совести за свой поступок по отношению к этому несчастному Фортунато, который раньше сумел разобраться в Джозефине. Он как раз был занят размышлениями об этом, когда ему объявили о том, что с ним хочет поговорить мисс Джиллингхем. Поначалу он хотел отказаться от свидания, но в тюрьме он ощущал себя таким одиноким и покинутым всеми, что согласился на встречу с той, которую до этого считал прилипалой, путавшейся у него под ногами. Англичанка не стала тратить времени на пустые разговоры. – Я уже знаю о том, что вы оговорили своего друга, дарлинг. Это некрасиво с вашей стороны. Уверена, что выйдя отсюда, вы извинитесь перед Фортунато и сделаете все, чтобы опять стать его другом. Он встряхнул головой. – Не знаю, как мне удастся выйти. Они думают, что это я убил Джозефину. – Они заблуждаются. – Откуда вы знаете? – Да потому, что я люблю вас, а убийцу я никогда не сумела бы полюбить! Я спасу вас от всех этих дураков, Пьетро, и мы уедем вместе в Англию! Сердце Пьетро Лачи не выдержало, и он бросился Тэсс в объятия. На глазах у полицейского Леонардо Пантелетти они обменялись первым поцелуем. Держа Сьюзэн за руку, Фортунато говорил с ее родителями в их номере. – Значит, вас отпустили, мистер Маринео? – Им пришлось признать то, что я невиновен. Нисколько не сомневаюсь, что ваше вмешательство во многом повлияло на решение комиссара Прицци… – Готов разделить ваше мнение. – … и хотел бы поблагодарить вас за это. Генри легко махнул рукой. – Да, да, мистер Рэдсток! Я хотел бы, чтобы вы знали, как я вам благодарен за вашу смелость и находчивость… Конечно же, если вам двадцать пять лет тому назад удалось найти достойный выход из куда более трудной ситуации, то моя история показалась вам совершенно простой! – Для меня имеет значение не это, молодой человек, а восстановление справедливости. Хочу быть с вами откровенным до конца. Я приехал сюда, не испытывая никакого чувства любви ни к вашей стране, ни к ее обитателям. Признаюсь, что с тех пор, как мы живем в "Ла Каза Гранде", мое мнение и мнение моей жены несколько изменилось к лучшему. Даже вы сами, мой мальчик, предстали передо мной в новом свете и кажетесь мне намного симпатичнее. – Блатодарю вас, сэр! – Итак, вы желаете взять в жены нашу дочь Сьюзэн? – Для меня это самое большое желание. – А что об этом думают ваши родители? – Моя мать согласна. – Таким образом, вас ничто не удерживает в Италии? – Ничто. – И для вас не существует никаких препятствий переехать жить к нам? – Никаких. – А как вы думаете, сможете ли вы жить в Англии? – Повсюду, где будет Сьюзэн, мне будет хорошо. Люси незаметно обронила несколько слезинок. То были слезы восторга и сожаления одновременно: она не могла припомнить, чтобы ей приходилось слышать такие же слова от Генри, когда он просил ее руки. – А вы, Сьюзэн, согласны ли вы выйти замуж за этого парня? – О да, дедди! Рэдсток обернулся к жене. – Ну, дорогая, как вы считаете, что мы должны решить? – Это решать только вам одному, Генри. Все они находились в состоянии полного счастья, как вдруг дверь в комнату резко распахнулась перед разъяренным Людовико, которого Альбертина пыталась удержать за полы пиджака, тогда как дон Паскуале испуганно кричал за ее спиной, словно курица, напуганная появлением сокола. Несмотря на врожденное спокойствие, Генри был поначалу этим ошарашен, но потом все же довольно быстро пришел в себя и спросил: – А вам, повар, что здесь угодно? С одной стороны, Людовико не понимал английского, а с другой, он видел перед собой только одного Фортунато. – Ма ке! Так вот ты где! Никогда бы не мог подумать! И ты еще смеешь ходить там, где пролитая тобою кровь взывает к мести! Вмешался Рэдсток. – Выйдите отсюда, человек с кухни, иначе я вышвырну вас вон! Пампарато грубо оттолкнул его в сторону и проревел: – Молись, если ты веришь в Бога, Фортунато, сейчас я тебя убью! Директор взмолился перед шеф-поваром: – Подумайте о престиже нашего заведения, Пампарато! – Это бойня, а не заведение! Генри снял пиджак и хлопнул Людовико по плечу. Тот обернулся и увидел перед собой пожилого англичанина, принявшего боксерскую стойку согласно правилам, разработанным еще лордом Квинсберри. Удивленный итальянец спросил: – А этому что еще надо? Сьюзэн ответила за отца: – Отдубасить вас! – Отдубасить? Меня? Пампарато рассмеялся с таким презрением, что Рэдстоку стало понятно, что, как и тогда, в Дюнкерке, ему придется сражаться за честь Англии, и прямым левым он угодил прямо в нос шеф-повару, который тут же, презирая все правила благородного искусства боя, набросился на несчастного и стал его колотить руками и ногами. Люси визжала, ей вторил дон Паскуале, а попытавшийся было защитить будущего тестя Фортунато получил такой удар, что оказался на полу в ванной. Этот бой окончился бы бесславно для короны, но тут вмешалась Тэсс. Появившись на пороге комнаты, она очень быстро оценила ситуацию и перешла к решительным действиям. Еще много лет спустя после этого случая Пампарато говорил, что так и не понял, что тогда с ним произошло и почему он оказался с болью в горле и в затылке на коленях перед унитазом. В воинственном порыве Тэсс не стала разбираться, кто здесь противник, а кто – союзник, и когда дон Паскуале сделал к ней шаг, чтобы поздравить с победой, то получил прямой удар, в который мисс Джиллингхем вложила весь остаток своих сил, дабы обеспечить окончательную победу. В следующее мгновение директор, получив удар с правой в подбородок и одновременно удар коленом в низ живота, издал поросячий визг и задом, с закрытыми глазами вылетев из комнаты, наткнулся на перила лестницы и, безусловно, перелетел бы через них, если бы его от этого не удержала крепкая рука донны Империи. Будучи женщиной энергичной, она, не теряя ни минуты драгоценного времени на глупые расспросы, отнесла дона Паскуале на руках в свой кабинет и там принялась приводить его в чувство, баюкая, словно младенца. Минут через пятнадцать дон Паскуале пришел в себя и, уткнувшись лицом в красивую грудь донны Империи, расплакался от обиды и отчаяния. Удивленная мать Фортунато нежно погладила своего директора по лысому черепу, а тот, восприняв эту материнскую ласку за проявление несколько иных чувств, ответил таким же жестом, коснувшись левой груди донны Империи. Тут же ему пришлось в этом раскаяться. – Дон Паскуале! Вы? Как вы посмели! – Я… я люблю вас, Империя мио! – О! Как вы смеете делать такое предложение женщине, которая навсегда останется верной памяти незаменимого Альберто Маринео, свету ее жизни, лучшему из мужчин, гению кулинарного искусства? Вы заслуживаете того, чтобы я вас задушила собственными руками! Убирайтесь отсюда, бесстыдный бабник, пока я не рассердилась по-настоящему! Еще раз выброшенный вон, директор спотыкающейся походкой опять побрел по коридору, пока не наткнулся головой на инспектора Кони, который придержал его за шиворот от падения. Прицци с иронией спросил: – У вас время для физических упражнений, дон Паскуале? – Если бы вы знали… если бы вы только знали… – Что знал? Не дожидаясь ответа, подумав о самом худшем, комиссар бросился в сторону комнаты, на которую указал директор, а инспектор последовал за ним, волоча за собой дона Паскуале. Там он застал любопытную даже для полицейского сцену. Люси пыталась привести в чувства Рэдстока, Сьюзэн проделывала то же самое, но уже со своим Фортунато, а Альбертина растирала виски своему мужу, одновременно взывая ко всем святым, к которым она только испытывала доверие, а их было немало. Раздавленный безжалостной судьбой, дон Паскуале только и сумел сказать: – Вот видите, синьор комиссар? – Кто это сделал? – Вперед вышла Тэсс и, указывая на Рэдстока, заявила: – Вот это – работа Людовико… А я воздала должное победителю и случайно, по ошибке, – директору… Восхищенный Кони воскликнул: – Браво! Брависсимо, синьорина! Какая женщина, шеф! Более сдержанный Массимо спросил: – И какова же причина всего этого побоища? – Все то же убийство девушки. Подошел Пампарато, поддерживаемый Альбертиной. При помощи жены Рэдстоку тоже удалось вернуться в вертикальное положение, а Фортунато все еще продолжал притворяться, чтобы Сьюзэн целовала его подольше. Комиссар по очереди посмотрел на каждого из них и полусерьезным, полушутливым тоном сказал: – Неужели вам кажется, что вы ведете себя как цивилизованные люди? Прицци ответила Тэсс: – Они все посходили с ума!… И все это – из-за истории, которую, возможно, сами же и выдумали! Все дружно уставились на мисс Джиллингхем. Массимо выразил общее желание присутствующих и попросил ее уточнить: – Что вы понимаете под выдуманной историей, синьорина? – Вы арестовали Фортунато потому, что его любила Джозефина; арестовали моего бедного Пьетро потому, что это он любил Джозефину; а завтра – чей черед? Почему бы вам не арестовать синьора Ансельмо, который, как я заметила, строил глазки этой девушке? Или директора, который, по общему мнению, ни в чем бы не смог ей отказать? – Что вы хотите этим сказать, синьорина? – То, что по существу, простите, что вынуждена вам это сказать, синьор комиссар, вам совершенно неизвестно, почему убили Джозефину Пампарато. – По какой же другой причине, если не из-за любви, могли, по-вашему, ее убить? – Может быть потому, что она видела того, кто убил синьора… заместителя директора? Неожиданно, словно сказанные слова возымели магическое действие, обстановка полностью переменилась. Не стало слышно ни криков, ни призывов к святым, ни угроз, и наступило полное, еще более грозное, чем любые проклятия, молчание. |
||
|