"Порридж и полента" - читать интересную книгу автора (Эксбрайя Шарль)ГЛАВА 2С опущенным взглядом, изменившимся выражением внезапно пожелтевшего лица, дон Паскуале уже ничем не напоминал собой прежнего самодовольного директора. Он был похож на человека, который понял, что потерпел поражение и решил отказаться от дальнейшей борьбы. Его вид поразил донну Империю, когда утром он, как обычно, зашел к ней. – Дон Паскуале!… Возьмите себя в руки! Вспомните: на вас лежит ответственность за работу гостиницы! Директор сокрушенно покачал головой. – Я конченый человек, донна Империя… Мне остается только подать заявление об уходе. – Перестаньте! Вы ведь не виноваты в том, что Луиджи Маргоне впутался в эту историю с наркотиками. – Одна мысль о том, что "Ла Каза Гранде" могла служить пунктом передачи этой дряни, приводит меня в ужас, донна Империя… Я не оправдал доверия административного совета, моя честь запятнана! – Вы видите все в таком мрачном свете, потому что слишком долго оставались с этими полицейскими! – Нужно признать, они воспитанные люди… Кажется, они уже довольно давно подозревали Маргоне. Чтобы не вызывать скандала здесь, они прислали ему повестку… Им удалось взять человека, который брал у него наркотики и перевозил их, и тот, кажется, признался… Эту повестку мы нашли у него в комнате… – Возможно, он понял, что для него все было потеряно, и предпочел таким образом избежать суда человеческого. дабы предстать перед Судом Господним? Наступило короткое молчание, после которого дон Паскуале прошептал: – Обязанности, которые вы выполняете в гостинице, дают вам право знать все, донна Империя. Она удивленно посмотрела на него. – Лиуджи не повесился… – Однако… – … а был повешен! – Господи милостивый! Тогда зачем же вся эта жуткая инсценировка? Директор развел руками, давая понять, что сам не может этого понять, и тихо добавил: – Я прежде не хотел этого говорить, чтобы не испугать вас… Но все выглядит намного страшнее… – Не может этого быть? – И все же, это именно так!… Когда его повесили, он крепко спал… – Спал? – Он выпил сам или его заставили выпить такое количество снотворного, что он находился почти что в бессознательном состоянии, и тогда… – Ма ке! И откуда только берутся такие чудовища! А кто же преступник? – Кому это известно? Вы ведь знаете, полицейские обыскали все… – Они даже в моей комнате сделали обыск! Как они только посмели! – И они ничего не нашли… Вся эта кутерьма была напрасной… Мне остается только радоваться, что у этих господ хватило такта и они обыскивали комнаты наших клиентов только в их отсутствие… Видите ли, донна Империя, после всего этого во мне как-будто что-то сломалось… "Ла Каза Гранде" была как бы моей семьей, моим домашним очагом… Я чувствую себя как отец, которому сообщили о том, что сын, которым он так гордился, оказался вором… Я так устал и не знаю, как мне жить дальше… А ведь я уже немолод, чтобы начинать жизнь сначала. Честное слово, если бы я не верил в Бога, то, думаю, покончил бы с собой… – Замолчите! И вам не стыдно? Разве забивают все стадо только потому, что среди овец затесался один черный баран? Луиджи Маргоне обманывал нас и поплатился за это, да простит его Господь… Так что не будем больше об этом говорить, дон Паскуале… Благодаря хорошему отношению со стороны полиции Сан-Ремо, большого скандала удалось избежать. Луиджи Маргоне был назван "служащим" гостиницы "Ла Каза Гранде", что еще ни о чем не говорило широкой публике. Просто какой-то обыкновенный служащий… После того, как волнения улеглись, гостиница вернулась к нормальной размеренной жизни, в которой больше всего забот уделялось хорошей клиентуре. Энрико опять стал мечтать о Джозефине, Фортунато – раздумывать над тем, удастся ли ему встретить в один прекрасный день ту, которая с первого взгляда сможет завладеть его сердцем, а Ансельмо – наблюдать за ними с ироничной и беспристрастной улыбкой, игравшей на его лице, когда Джозефина кружила головы всем этим молодцам и заставляла их забывать обо всем на свете. На кухне синьор Пампарато изобретал в предвкушении своей скорой блестящей победы. Одна лишь горничная Луиза Дуэлло, которая первой обнаружила тело Маргоне, получила действительно серьезную душевную травму. С этого дня она никогда не входила ни в один номер, не соблюдая самых больших предосторожностей, и никогда не торопилась открывать двери. Жизнерадостный инспектор Паоло Кони целыми часами просиживал в холле "Ла Каза Гранде", при этом объясняя администратору: – Думаете, то, что я верчусь здесь, хоть что-нибудь даст? Дружки этого Маргоне после его убийства стали намного осторожнее, ма ке! Но у меня есть приказ, и я обязан его выполнять, так ведь? Лучше уж быть здесь, чем гоняться за каким-то типом, который готов любым способом отделаться от вас! О! А кто эта богиня? – Наша горничная. – Святая мадонна! Только в нашей стране горничные могут быть похожи на маркиз, герцогинь или княгинь! Ансельмо весело хлопнул полицейского по плечу. – Умерьте ваш пыл, дружище! Даже не думайте участвовать в гонке, где все места уже давно распределены! – Вот как? – Никаких шансов. – Думаете? – Смотрите сами! Администратор кивнул в сторону бюро обслуживания, где Джозефина, перегнувшись через стойку, опять наседала на Фортунато. Полицейский не мог слышать, о чем они говорили, но, будучи настоящим веронцем, с восхищением смотрел на них, как смотрел бы на Ромео и Джульетту, если бы те вышли из могилы и стали прогуливаться по виа Маццини. Инспектор уже успел стать жертвой очарования Сан-Ремо с его душистым запахом цветов, его солнцем, освещавшим крыши зданий так, что лачуги казались дворцами, и морем, мягкий прибой которого напоминал звук поцелуя. У стойки бюро обслуживания разговор был не таким уж романтичным – Меня любят все, Фортунато, и не может быть, чтобы ты меня не любил! – Я люблю тебя как свою сестру. – Ма ке! До сих пор я обходилась без брата и обойдусь еще! Мне нужен не брат, а жених! – В таком случае, подыщи себе кого-нибудь другого! – Мне нужен ты, а не другой! – Ничем не могу тебе помочь. – Но почему? – Потому, что ты не в моем вкусе! – Разве я некрасива, а? – Ты очень красива, Джозефина. – А какие у меня глаза? Что ты скажешь о моих глазах, Фортунато? – Думаю, ни у кого нет таких красивых глаз. – Вот видишь! А моя фигура? Посмотри, какая у меня грудь, какие ноги! Где еще ты найдешь девушку с такой фигурой? – Нигде, но все равно ты не мой тип девушки. – Пер ла мадонна[14], как ты меня злишь! Какую еще девушку тебе нужно? – С такими же темными волосами, как у тебя, с глазами, которые могут быть не такими красивыми, но зато добрее, и особенно для меня важно, Джозефина, чтобы она держалась не так, как ты, и чтобы ее, как тебя, не принимали за особу, каковой ты не являешься на самом деле. – И где же скрывается это чудо? – Еще не знаю. – Ма ке! Сейчас я скажу, кто эта твоя ходячая мечта! Это дочь той толстой шлюхи Монтерони, которая работает в бакалейном магазине на улице Виняле! Эта недотрога Анджела, которую можно причащать даже без исповеди! Да если это так, это же самая отвратительная девица во всем Сан-Ремо! – Речь идет не об Анджеле. – Тогда о ком же? Или ты мне скажешь ее имя, или я выцарапаю тебе глаза! – Я еще сам его не знаю. – Может, ты решил поиздеваться надо мной, а? Не дожидаясь ответа, Джозефина бросилась на упрямящийся предмет своей любви. Ансельмо пришлось поторопиться и разнять их на глазах у целой автобусной группы иностранных туристов, входивших в холл "Ла Каза Гранде". Администратор грубо схватил Джозефину и оттащил в сторону. – Ты что, с ума сошла? – Отпусти меня! – Сейчас же успокойся! – Ты мне не указ! Ансельмо посмотрел ей в глаза и медленно процедил: – Еще никто не разговаривал со мной таким тоном. Предупреждаю, что от тебя я этого не потерплю, Джозефина! Он произнес это без крика. Казалось, он даже не рассердился, и все же девушка, сама не зная почему, вдруг испугалась и отступила. Администратор обернулся к племяннику. – Она станет с тобой как шелковая, и очень быстро! Пьетро был поражен при виде заплаканной Джозефины. – Джозефина мио[15], что с тобой? – Оставь хоть ты меня в покое! Вы, мужчины, все отвратительные! – Ма ке! Неужели кто-то посмел к тебе полезть? – Да нет же, наоборот! Этот Фортунато хуже сухого пня! Иногда мне даже кажется, что он совсем не мужчина! Он меня ни разу не захотел поцеловать! – Тогда он просто больной! Не обращай внимания, вся семья этих Маринео гроша ломаного не стоит! Фортунато – ничтожество! Хуже чем ничтожество! Несчастный человечек, который мечтает только о том, как бы ему подцепить богатую клиентку и жить на ее денежки! Мерзавец, вот он кто, твой Фортунато! – И тебе не стыдно, Пьетро, так говорить о парне, который лучше тебя в тысячу раз? – Но ты же только что говорила, что… – О Фортунато я могу говорить все что захочу, а у тебя нет такого права! – Но ведь я люблю тебя, Джозефина, ты же знаешь! – Ну и что? Да ты для меня самый последний из всех мужчин на свете, понял? – Смотри у меня, Джозефина! – На что мне смотреть, ничтожество? – Я не позволю тебе любить другого! – А что ты можешь сделать? – А вот что! Лифтер вынул из-за пояса нож. Джозефина посмотрела на его лезвие и почти что нежно прошептала: – И ты сможешь меня убить, Пьетро? – Я не смог бы смириться с мыслью, что ты можешь быть с другим… – Тогда, может быть, лучше убить этого другого, а? – Для тебя я сделаю и это, если попросишь! – Обещаешь? – Обещаю! Рядом с ними вырос полицейский. – Отдайте мне этот нож, я его изымаю! – Ма ке! Имею я право… – Отдайте мне этот нож, иначе я могу рассердиться по-настоящему! Ворча, Пьетро подчинился, а Джозефина презрительно взглянула на него. – И он еще считает себя мужчиной! – Джозефина… Он собирался ее догнать, но его задержал инспектор. – Вы что, сошли с ума? Разве вы не видите, что она вас не любит? Сердце девушек нельзя завоевывать силой! Оставьте ее в покое! Ни одна девушка на свете не заслуживает того, чтобы из-за нее так теряли голову, и особенно того, чтобы из-за нее шли в тюрьму. – Почему – в тюрьму? – Я слышал, как вы только что говорили, что, если понадобится, вы убьете каждого, на кого она укажет. И я вам советую поостеречься! – А знаете, что я могу вам посоветовать? ' – Ладно! И все же примите к сведению: вы находитесь у меня в поле зрения, так что постарайтесь ничего такого не совершать; один неверный шаг, и я вас заберу к себе! Пока они говорили, Ансельмо догнал Джозефину. – Чего ты так набросилась на этого несчастного Пьетро7 – Он мне надоел! Вы все мне надоели! – И я тоже? – И ты тоже! – Что ты себе вообразила? – Мне нечего воображать! Ты думаешь, я не могу понять того, что говорят твои глаза и что значат твои руки, которые ты суешь всюду, куда не следует? По ночам я слышу, как ты ходишь у моей двери. Но я никогда не забываю хорошенько ее запереть на ключ! – Ладно же, Джозефина! Если ты продолжаешь разговаривать со мной таким тоном, я пойду к дону Паскуале и скажу ему, что ты начинаешь представлять собой опасность для спокойной жизни в "Ла Каза Гранде"! Джозефина продемонстрировала вульгарный жест, чтобы показать, что она думает о директоре, и уточнила свою мысль вслух: – Если дон Паскуале всегда бегает так же быстро, то тогда когда я его позову, он сможет выиграть на Олимпийских играх! Дон Паскуале, которому администратор сообщил мнение горничной, пожаловался донне Империи, которая вызвала девушку к себе. Из всех, кто работал в "Ла Каза Гранде", лишь одной маме Фортунато удавалось укротить норовистую дочь Пампарато. Сидя перед кастеляншей и держа руки на коленях, та ожидала очередного выговора. Но Империя сбила ее с толку не имеющим отношения к делу замечанием. – Никогда бы не подумала, что ты такая красавица… Только это еще не причина для того, чтобы так невыносимо себя вести! – Но… – Замолчи! Мой брат мне все рассказал. – Ну, знаете, этот!… – Поосторожнее, Джозефина, ведь он – мой брат! – Ваш брат, донна Империя, такой же гусь, как и все остальные! Со мной он позволяет себе распускать руки, шепчет мне на ухо отвратительные предложения, а по ночам ходит у моей двери в надежде, что я ему ее открою! – Я поговорю с Ансельмо… Позволь мне все же сказать, что если бы ты была с мужчинами построже, они бы не бегали так за тобой! Ты пожинаешь то, что сеешь, девочка моя! Какая тебе надобность по утрам проходить через холл и вертеться там на глазах у ребят? Ты считаешь, что ведешь себя как порядочная девушка? И после этого ты еще удивляешься, что к тебе пристают? – Я захожу туда только для того, чтобы увидеться с Фортунато. – И что тебе нужно от моего сына? – Я люблю его! – Ты его любишь? А кто давал тебе на это право? – Чтобы полюбить, не требуется разрешения, донна Империя. Я люблю Фортунато. – Давно? – Очень давно! – А он? Вместо ответа Джозефина расплакалась. – Понимаю… Он тебя не любит? Девушка тряхнула головой, не отрывая платка от заплаканного лица. – Послушай меня, Джозефина… Не стоит мечтать о том, что не по тебе. У Фортунато другое призвание, чем быть мужем дочери плохого повара. Глотая слезы, сеньорина Пампарато встала на защиту отцовской чести. – Вы говорите о моем отце? Да лучшего повара нет на всем побережье! – Значит, так считаете только вы вдвоем! – Это неправда! – Во всяком случае, этот куродер никогда не войдет в мою семью, даже через свою дочь, запомни это! – Я пожалуюсь дону Паскуале! Вы не имеете права… – Оставь в покое бедного дона Паскуале! Если бы здесь не было меня, я думаю, он ушел бы в монастырь! Смерть Луиджи Маргоне стала для него страшным ударом… Он считает, что обесчещен. А теперь, Джозефина, можешь идти, и оставь в покое Фортунато, иначе – берегись! Раздираемая чувствами ненависти и отчаяния, Джозефина направилась было рассказать обо всем матери, но в коридоре она наткнулась на инспектора Паоло Кони. – Куда это вы так быстро бежите? – Не ваше дело! – А вот это не так! Представьте себе, мне как раз нужно было с вами поговорить! – Со мной? – Да, с вами. Так что, может, пройдем в комнату, которую директор предоставил в наше распоряжение? Когда они устроились в креслах роскошного номера, полицейский начал с вопроса: – Вы действительно из-за чего-то переживаете, синьорина?… Или это угрызения совести? – О чем это вы говорите? – Синьорина, я и вправду всего лишь инспектор полиции, по при этом я не настолько глуп… Что бы ни думал комиссар Прицци, не только он один бывает прав! – Ма ке! Какое мне дело до ваших отношений со своим начальником? – В этой истории вы не так уж ни при чем, синьорина. – Час от часу не легче! Полицейский самодовольно улыбнулся. – А мне, наоборот, все легче и легче! – Вам? – Да, мне… Я не верю, синьорина, что Луиджи Маргоне был убит из-за наркотиков. – Вот как? – Предположение о любовной истории кажется мне куда более вероятным… Вы были его любовницей? – Вы добиваетесь того, чтобы я дала вам пощечину? – Такая шутка может вам дорого стоить, синьорина! Я вам не мальчишка, поняли?! – Может, вы и не мальчишка, но зато круглый дурак! Как вы могли подумать, что я могла быть любовницей Маргоне? Ма ке! За кого вы меня принимаете, а? – За красивую девушку, которая умеет вскружить слишком горячие головы… Например, этого Пьетро Лачи? – О, как он мне надоел! – Надоедливый ревнивец может легко превратиться в убийцу, красавица моя. – Значит, по-вашему, Пьетро повесил Маргоне потому, что ревновал его ко мне? Если бы я не была так расстроена, то просто бы сейчас рассмеялась от ваших слов! – Вы хотите сказать, что были совершенно незнакомы с Маргоне? – Конечно, знакома! Он бывал со мной очень любезен… Впрочем, вас это не касается! Надеюсь, до нескорой встречи! – Боюсь, синьорина, вашим надеждам не суждено будет оправдаться. Когда Паоло Кони нападает на след, его нелегко сбить, а мне кажется, вы можете вывести на след убийцы Маргоне. – Идиот! Джозефина выбежала из комнаты и поспешила к материнской юбке, чтобы облегчить свое сердце. Она рассказала маме о том, как с ней обошлась донна Империя, и о том, как ее оскорбил полицейский. Альбертина Пампарато и так достаточно натерпелась от мужа, чтобы позволить другим оскорблять себя или свое дитя. – Ма ке! Что она себе воображает, эта Империя, а? Она всего лишь вдова повара, так? Только зачем тебе понадобилось влюбляться в ее надутого Фортунато, который подметки твоей не стоит?! Ты могла бы выбрать себе кого бы только захотела, а тебя угораздило найти именно того, кто мизинца твоего не стоит! Посмотри, как ты неправа, деточка моя! – Я люблю его, мамма миа! – Любишь, любишь! Если бы ты посмотрела на себя сейчас со стороны, ты бы поняла, насколько глупо выглядишь! Как бы я была рада, если бы ты больше не думала об этом чертовом Фортунато! – Это невозможно, мама! – Увидишь, как еще возможно! Заболела твоя тетя Селестина. Так что собирай вещи: ты поедешь к ней на две недели в Падую. – А как же Фортунато?… – Я сама этим займусь! А полицейским, который тебя оскорбил, займется отец! Джозефина была так несчастна, что сразу же поднялась к себе в комнату, чтобы исполнить приказание матери. Альбертина тем временем направилась к кастелянше. – Донна Империя, я решила отправить дочь к ее тете в Падую и пришла поставить вас об этом в известность. – Поставить в известность или спросить разрешения? – Поставить в известность, потому что вы первая обрадуетесь отъезду Джозефины из-за своего чудного сынка! – Мне бы очень хотелось, чтобы вы так не говорили о Фортунато, Альбертина. – Может быть, вы хотите, чтобы я восхваляла это чудовище, которое медленно убивает мою девочку? – Джозефина могла бы на него не засматриваться! – Ма ке! А кто он такой, этот парень? Он что, Бог? Донна Империя строго посмотрела на собеседницу, и от этого взгляда у той пробежали мурашки по спине. – Он мой сын! И, кроме того, он сын покойного шеф-повара Альфредо Маринео, который был несравненным мастером своего дела! Так что ему нечего делать с дочерью поваришки, годного лишь на то, чтобы сварить суп для бродяг, которые кормятся на кухне Армии Спасения! – Ох! От этих слов Альбертина едва не упала в обморок и грузно опустилась на стул. Кастелянша протянула ей стакан вина, чтобы та пришла в себя, но синьора Пампарато отвергла его. – Похоже, что я недостойна пить из стакана, принадлежащего вдове незабвенного Маринео и матери несравненного Фортунато! Ма ке! Предупреждаю вас, донна Империя,– если моя девочка умрет из-за любви к вашему Фортунато, я сама откручу ему голову! Быстро выйдя из комнаты донны Империи и не дав ей ответить на эту последнюю угрозу, Альбертина торопливым шагом направилась на кухню. Высокий и худощавый комиссар Прицци был родом из Милана. От своих ломбардийских[16] предков он унаследовал тягу к скрупулезному ежедневному труду и сдержанный характер, что было полной противоположностью жизнерадостному разгильдяйству его помощника Кони, считавшего себя человеком недюжинного ума и необыкновенно одаренным полицейским. Прицци слыл человеком, никогда не бросавшим начатого дела на полпути. Для него убийство Луиджи Маргоне стало тайной, которую во что бы то ни стало следовало разгадать. Он считал вполне естественным, если бы человек, замешанный в грязном деле, получив повестку из полиции, повесился. Но в данном случае его повесили другие… Кто? И почему? Ежедневно на час-другой комиссар заходил в "Ла Каза Гранде", где старался оставаться незамеченным, чтобы никто, кроме персонала гостиницы, не понял, откуда он. В этот день он как раз занимался тем, что приводил в порядок результаты своих наблюдений, как вдруг дверь в комнату полицейских открылась, и на пороге предстал огромный силуэт Людовико Пампарато. Комиссар весьма заботился о своем престиже в глазах других и поэтому спросил как можно суше: – Ведь вы могли и постучать, прежде чем войти? – Только не тогда, когда попирают честь моей дочери! – Что вы еще выдумываете? Обличительным жестом повар указал на инспектора Кони. – Вы бы лучше спросили этого бессовестного типа! Между ними произошло объяснение. Комиссару пришлось заверить Пампарато в том, что его дочь просто-напросто неверно поняла инспектора, единственной целью которого было и остается разобраться в действительных причинах случившегося. – И все же, синьор комиссар, это еще не повод для того, чтобы обращаться с единственной дочерью Пампарато как с самым последним ничтожеством! – Кони, извинитесь перед синьором Пампарато! Полицейскому не хотелось этого делать, но он понимал, что с Прицци лучше не ссориться. Таким образом, он извинился перед поваром, сказав, что речь идет о простом недоразумении. – Надеюсь, что это именно так, синьоры, иначе за ваши жизни я не дал бы и ломаного гроша! И он вышел с осознанием чувства собственного превосходства. – Кони, сколько раз я просил вас не проявлять ненужной инициативы?! – Ма ке! Разве я не инспектор полиции? – Да вы к тому же еще и кретин, Кони! Еще один такой поступок, и я обещаю, что в двадцать четыре часа вышибу вас из Сан-Ремо! Отъезд Джозефины Пампарато стал печальным событием для персонала "Ла Каза Гранде", кроме донны Империи, не придававшей значения человеческим слабостям, и дона Паскуале, занятого собственными заботами настолько, что ему было не до чувств других. В этой грустной атмосфере приезд трех англичанок стал как бы рассветным лучом, разгоняющим ночной мрак. Получив уведомление от консула, дон Паскуале лично встретил девушек, поздравил их с тем, что они так хорошо изучили наилучший для любви и песен итальянский язык, и заверил, что приложит все усилия для того, чтобы их пребывание в гостинице было как можно более приятным. Если трое островитянок действительно радовались тому, что владеют великим итальянским языком, то Фортунато, Пьетро и Энрико благодарили небо за то, что в свое время принялись за изучение английского, а, скажем, не немецкого языка. И в самом деле, как только Фортунато протянул ключ от номера Сьюзэн Рэдсток, он сразу же понял, что перед ним находится именно та девушка, о которой он мечтал всю свою жизнь. Энрико, позабыв обо всех химерах своей неразделенной любви, был готов броситься на колени перед хрупкой Мери Джейн и заверить, что будет ее любить до последнего в своей жизни вздоха. Постоянное недовольство Пьетро слегка смягчилось от улыбки Тэсс, которая для него стала похожей на Диану, и он про себя решил, что, если произойдет невероятное и кто-то сможет его отвлечь от мыслей о Джозефине, то это будет именно та девушка и никакая другая. Выслушав рассказ сына, донна Империя присмотрелась к Сьюзэн и решила, что она вполне хороша для ее сына. В первые три-четыре дня своего пребывания в Сан-Ремо англичанки упивались ярким солнцем, светом и песнями. Они пребывали в состоянии почти животного счастья, в полной мере наслаждаясь удовольствиями, неизведанными теми, кто не решался покинуть их страну: теплым морем и жарой, голубым небом, жизнерадостностью и прочими удовольствиями жизни. Большую часть времени они проводили на пляже, где, выходя из морских волн, говорили об Италии и итальянцах с категоричностью, присущей молодым, которые могут высказывать свое суждение о народе и о стране после недельного в ней пребывания. Сьюзэн при этом вовсе не скрывала, что ей весьма понравился парень из бюро обслуживания в "Ла Каза Гранде", которого она находила красивым. Мери Джейн была тронута вниманием и преданностью начальника грумов Энрико. Как она утверждала, он наводил ее на мысль о Ромео, у которого должен был быть точно такой же взгляд, когда он смотрел на стоявшую на балконе Джульетту. Тэсс же считала лифтера почти в своем вкусе, несмотря на его слишком тонкую фигурку, едва ли походившую на фигуры рыцарей Средневековья. Веселые англичанки изгнали сожаление по поводу отсутствия Джозефины из большинства мужских сердец. Один лишь безумно влюбленный в дочь Пампарато Пьетро был возмущен этим казавшимся ему чудовищным непостоянством. Он поделился своими чувствами с администратором, но тот, вместо сочувствия, посоветовал ему позабыть о Джозефине. Пьетро в ответ лишь мотнул головой. – Это невозможно, Ансельмо. Джозефина стала моей плотью, моей кровью, воздухом, которым я дышу… Я никогда не смогу прожить без нее. – Ма ке! Так ведь она же тебя не любит? – Она обязательно полюбит меня в тот же день, когда узнает, что я один лишь ей не изменил… Посмотри, как вертится Фортунато вокруг этой любительницы английского чая. – Она весьма недурна собой! – Но она не стоит Джозефины! – Только ты так считаешь. – Значит, и ты, Ансельмо, мог бы предать наших девушек? – На такое предательство я всегда готов, Пьетро! – Значит, ты ничем не лучше других! Амбициозная жена комиссара Прицци изо всех сил жаждала назначения своего мужа в Милан. Для этого ему требовалось всего-навсего оказаться в поле зрения начальства, прессы, а, значит, и министра. Именно поэтому, в меру своих возможностей, она всегда старалась помогать мужу в деле расследования преступлений, иногда даже проводя небольшие частные следствия и выясняя все о личности подозреваемых. Прицци считал ее помощником куда лучшим, чем инспектор Кони, над которым посмеивались во всех барах и кафе Сан-Ремо. Элеонора Прицци была родом из Павии и, как и следовало того ожидать, презирала всех остальных итальянцев, если они не были уроженцами Ломбардии или Пьемонта. Их она считала кровопийцами, живущими за счет трудолюбивых северян. В своих чувствах она зашла настолько далеко, что терпеть не могла на столе никаких блюд, кроме ломбардийских, и в этот вечер решила побаловать мужа спагетти с карбонатом, фаршированной телячьей грудинкой и белым вином из Монтевеккио. Прицци всегда разделял вкусы и антипатии супруги. Она же считала, что преступник, которого должен был арестовать муж, скрывался с такой небывалой хитростью лишь с единственной целью – помешать карьере комиссара. У Прицци была привычка после ужина садиться в кресло и выкуривать сигару (единственную, которую он себе позволял за весь день), при этом смакуя стаканчик пьемонтского "Ночино". Элеоноре нравилось при этом сидеть на диване за вязанием и разговаривать с мужем, которого она считала самым умным во всей Италии полицейским. – Массимо, так что там слышно по поводу той истории в "Ла Каза Гранде"? – Пока что я топчусь на месте, аморе мио[17]. – Как-то не верится, несравненный мой… Убеждена: ты сейчас просто раздумываешь и анализируешь… – Представь себе: я только этим пока что и занимаюсь! – … а потом вдруг скажешь нам: так вот где собака зарыта! Комиссар вздохнул. – Хотел бы я иметь хоть долю твоей уверенности, Элеонора… – Она бы у тебя обязательно появилась, если бы ты любил меня так, как я тебя… Ладно, давай рассказывай! Этот приказ пришелся по душе Массимо, для которого он стал еще одной возможностью расставить все по своим местам. – Двенадцать дней назад мы арестовали перевозчика наркотиков Умберто Греццана, за которым уже давно следили, с карманами, полными пакетиков кокаина. Естественно, с ним мы разыграли обычную комедию: ты всего лишь мелкая сошка, а нам нужна крупная рыба, так что, если ты заговоришь, мы о тебе забудем. Но он никого не знал, кроме человека, передававшего ему наркотики, о месте встречи с которым он договаривался по телефону по вторникам или четвергам с семнадцати до восемнадцати часов. На эти дни мы поселили у него дома полицейского, и в четверг, в семнадцать сорок пять, таинственный посредник договорился встретиться с Умберто в саду Витториа Венето в двадцать часов. Тот пошел туда, получил наркотики, а мы тем временем проследили за их поставщиком. Он вошел в "Ла Каза Гранде". Мы навели справки, и,таким образом, стало известно, что он – заместитель директора гостиницы. На следующий день я отправил ему повестку, в которой написал, чтобы он зашел поговорить со мной по интересующему его вопросу. Я прождал его напрасно всю пятницу, а на следующий день с утра отправился в "Ла Каза Гранде", где обнаружил его труп. Возможно, он догадался; что за ним ведется наблюдение? Или, может быть, он настолько испугался моей повестки? Поначалу я думал, что он покончил с собой, чтобы избежать правосудия. Однако вскрытие показало, что он не мог повеситься сам. Значит, в гостинице или за ее пределами у него есть сообщник, который, узнав о том, что тот находится в опасности и может предать всю банду, решил его убрать. Вот на этом пока что все и остановилось, и сейчас я не вижу, как можно продвинуть это расследование вперед. – Массимо, а этот Маргоне нуждался в деньгах? – Выходит, что так… Нет, Элеонора, не нужно сгущать краски. Женщинами этот мерзавец не интересовался и, похоже, в его жизни была только одна страсть: игра. Мы навели справки и узнали, что за последние месяцы он проиграл весьма значительные суммы в различных игорных заведениях Сан-Ремо. – А что об этом думаешь ты, Массимо мио? – Думаю, голубка моя, что его убил кто-то из посторонних, кто пришел к нему в гостиницу. Нет ничего проще, чем зайти и выйти из такой гостиницы, как "Ла Каза Гранде", или же… банда, к которой принадлежал Маргоне, орудует в самой гостинице. – Ты считаешь это возможным? – А почему бы и нет? – И кого же ты подозреваешь? – Ма ке! Всех и никого, дорогая. И все же согласись, дело удалось бы быстро распутать, если бы вся банда пристроилась в "Ла Каза Гранде". – Конечно… И все же, это мне кажется чересчур невероятным, а? – Может быть, может быть… – Мне кажется, что если бы мне удалось познакомиться с персоналом, я смогла бы определить, кто из них способен на такое преступление! – Не строй иллюзий, Элеонора миа! Преступники внешне ничем не отличаются от других людей, иначе никто на свете не смог бы совершить ни одного преступления! Ты сможешь принять всех этих людей из гостиницы за хитроумных негодяев, и в то же время тебе будет казаться, что на свете нет более открытых людей. – А что Кони? – Ты же ею знаешь! Он только мечется во все стороны! Раздражает людей, вызывает скандалы, потом ему приходится извиняться… Он настолько неумело ведет следствие, что мне скоро придется избавиться от него. Вопреки многолетней привычке, Прицци налил себе второй стакан "Ночино". Подобное несоблюдение установленных правил свидетельствовало о том, что он действительно находится в затруднительном положении. Жене так хотелось ему помочь, но как? И все же она никак не могла смириться с мыслью о неудаче, которая в очередной раз отложила бы на неопределенное время их триумфальное возвращение в Милан. – Массимо, ты же никогда не мирился с неудачами! Сделай же что-нибудь ради закона и меня, ладно7 – Ма ке! Закон я уважаю, а тебя люблю! Она вся расцвела Со времени их свадьбы прошло уже лет пятнадцать, а Массимо был по-прежнему все так же любезен с женой. Конечно, иногда ей могло даже казаться, что он разыгрывает какую-то комедию, но у нее хватало ума не заходить слишком далеко в своих вопросах. – Скажи, среди этих людей, за которыми ты наблюдаешь каждый день, есть ли такие, у которых такой вид, будто они хотят что-то скрыть от тебя? – Все зависит от погоды… Если погода хорошая, у них на лицах написана сплошная невинность, а если солнце скрывается, у них вид настоящих висельников! – Массимо, не смейся надо мной! – А я нисколько не смеюсь! Вся правда состоит в том, что мне вообще не за кого зацепиться, чтобы решить, виновен он или нет! За этого слишком любезного администратора, который постоянно шушукается с разными клиентами и улыбка которого в любую минуту может быть расценена как заговорщическая? За этого директора, похожего на курицу, напуганную хищной птицей, и неловкое беспокойство которого могло бы быть лучшим для него прикрытием? За донну Империю, у которой такой величественный вид, что даже простой взгляд в ее сторону может расцениваться как оскорбление? Можно ли допросить такую женщину, не вызвав возмущения у всех служащих гостиницы? А шеф-повар? Действительно ли он такой конченый дурак, каким кажется, или же это игра? А его красавица-дочь, эта даже чересчур красивая Джозефина? Разве хоть один мужчина смог бы ей в чем-то отказать, даже если бы она попросила купить для нее наркотики? В "Ла Каза Гранде" все мужчины настолько очарованы ее красотой и кажущейся доступностью, что ей не составило бы труда превратить их всех в поставщиков героина или кокаина. Есть еще один парень из бюро обслуживания, у которого более развязный вид, чем у администратора, и он, как бы случайно, приходится ему родственником! Я мог бы тебе еще назвать лифтера, довольно лихого парня, который, как слышал Кони, грозился кого-то там убить. Он настолько влюблен в Джозефину, что готов выполнить ее любую, даже самую страшную просьбу. Не станем сбрасывать со счетов этого вечно печального начальника грумов Энрико, который никому не внушает опасений и, следовательно, мог спокойно заниматься любыми делами. Могу еще добавить, Элеонора, что все они, похоже, совершенно порядочные люди, и что мне, вероятно, придется искать сообщников и убийцу Маргоне где-то за пределами гостиницы. Элеонора осталась весьма расстроена отчетом своего Массимо и легла спать с мыслью о том, что подыскивать квартиру в Милане ей придется не очень скоро. Слишком сдержанные и легко шокируемые поначалу, англичанки наконец-то отказались от своей традиционной и анахроничной сдержанности и окунулись в жизнь, о существовании которой они даже не подозревали до приезда в Сан-Ремо. Выросшие в небогатых семьях, они и не помышляли о том, чтобы вскружить головы каким-то итальянским аристократам, и дружеское расположение парней из равного им социального сословия полностью удовлетворяло их притязания. По вечерам Сьюзэн все чаще задерживалась в бюро обслуживания. Мери Джейн все больше задумывалась над тем, как ей развеять неистощимую грусть Энрико. Одной лишь Тэсс пока что не удавалось вывести Пьетро из состояния вежливого безразличия. Она вошла в раж и поклялась, что положит конец этому равнодушию, ставшему оскорбительным как для нее лично, так и для всего Объединенного королевства. Энрико и Фортунато решили взять отгул в один и тот же день для того, чтобы вместе со своими новыми подружками отправиться подышать свежим воздухом в оливковой роще на Монте Биньоне, но при этом у них возникла проблема с Тэсс. Друзьям пришлось долго уговаривать Пьетро, чтобы тот согласился присоединиться к ним. Свои возражения он аргументировал тем, что, если Джозефина по возвращении в Сан-Ремо узнает, что он в это время ходил куда-то с другой, она больше никогда не захочет его слушать. На это Фортунато возразил, что, наоборот, если Джозефине станет известно, что им интересуется другая девушка, то она из ревности захочет вернуть себе расположение Пьетро. Этот последний аргумент открыл перед лифтером такие радужные перспективы, что он принял предложение, и в одно прекрасное солнечное утро англичанки узнали что из себя представляют оливковые деревья. Сами по себе сложились три пары, которые пытались было терять друг друга из вида, но раздраженный Пьетро возвращал заблудших на верный путь, ворча при этом, что он напрасно согласился на подобную прогулку. В конце концов, после того как, подражая пастухам древней Италии, пары перекусили в тени деревьев и разошлись в разные стороны, Пьетро, сидя рядом с Тэсс, принялся с иронией комментировать нравы и поступки своих соотечественников, которые, к сожалению, удалились слишком далеко, чтобы он мог точно так же высмеивать то, о чем они говорили. Энрико принялся изливать Мери Джейн свою тоску по домашнему очагу и бамбини. Он поклялся, что еще никогда не встречал такую красивую девушку, как она, сказал, что никогда не сможет ее забыть и что сама мысль о ее отъезде заставляет его думать о самоубийстве. На это более рациональная, но все же польщенная англичанка ответила, что не стоит придавать столь большого значения обыкновенному флирту во время каникул. Энрико стал бурно возражать против этого и заявил, что самой счастливой минутой в его жизни станет тот момент, когда он сможет поцеловать Мери Джейн. Ей тоже очень хотелось поцеловать его, но пуританские традиции ее страны парализовали ее волю, открыв в ее воображении подобным поступком ворота в ад. Она нерешительно защищалась. – Я еще никогда не целовалась ни с одним парнем… – Очень надеюсь, что так оно и есть! Но я же не такой, как другие! – Чем же вы так от них отличаетесь? – Я люблю вас! – Но это только слова! – Тогда разрешите я вас поцелую, и вы сами увидите, люблю я вас или нет! – Мой жених станет первым мужчиной, которому я позволю себя поцеловать! – Тогда выходите за меня замуж! – Вы что, в самом деле хотите жениться на мне? – Хоть завтра, если вы этого захотите! – И вы готовы навсегда покинуть эту страну, море и солнце, чтобы переехать жить в Лондон? – С вами я поеду куда угодно! И тогда Мери Джейн разрешила поцеловать себя и дала согласие стать женой Энрико Вальместа. Фортунато не был столь наивен и прямолинеен с Сьюзэн. Он начал рассказывать ей о том, каким одиноким было его существование до двадцати шести лет, до тех пор, пока ему не встретилась та, с которой он смог бы создать семью. Он уже было совсем отчаялся, что это ему когда-либо удастся, но тут появилась Сьюзэн, и он понял, что она именно та, о которой он мечтал. Мисс Рэдсток оказалась не так застенчива, как Мери Джейн. – Вы говорите, что любите меня, Фортунато… а ведь мы так мало знакомы… – Это не так! Я знаю вас с самого рождения, потому что вы – именно та, которую я ждал, та, из-за которой ни одна девушка еще не подобрала ключ к моему сердцу. – Что вы имеете в виду, когда говорите о том, что любите меня, Фортунато? – Ма ке! То, что я вас люблю! – Настолько, что готовы на мне жениться? – Хоть сейчас! – И переехать жить в Лондон, где почти никогда не бывает солнца и голубого неба? – Повсюду, где будешь ты, аморе мио, в моем сердце будет светить солнце и небо будет голубым! Так со Сьюзэн еще никто никогда не говорил, и она бросилась в объятия сына донны Империи. Глядя на то, как обе парочки разговаривали и обнимались, Тэсс почувствовала, что в горле у нее пересохло. Сидевший рядом с ней Пьетро все так же продолжал иронизировать: – Нет, вы только посмотрите на этих кривляющихся бабников! Можно подумать, что они не могли обойтись без всех этих ненужных условностей! Стоявшая на коленях, чтобы лучше видеть, чем занимаются Мери Джейн и Энрико, Тэсс спросила: – А как бы вы взялись за это дело, Пьетро? Вместо ответа она ощутила ласкающую руку на том самом месте, что служит для того, чтобы на нем сидеть, но название которого они ни за что на свете не решились бы произнести вслух. Краска стыда в одну секунду залила лицо мисс Джиллингхем. Она быстро вскочила, склонилась над Пьетро, схватила его за лацканы пиджака и, применив все свои знания дзюдо, высоко вверх швырнула своего спутника, который больно ушибся, шлепнувшись на камни. Остальные тоже поднялись на ноги, чтобы лучше видеть что происходит. Ну а Лачи никак не мог понять что же с ним случилось. Он лишь на короткое время вырывался из-под града ударов, чтобы вновь взлететь в воздух и упасть на землю, и совсем потерял ориентацию. В конце концов он полностью смирился со своей участью, и от богатого итальянского воображения, говорившего ему о том, что он, возможно, доживает свои последние секунды на этой бренной земле, по его запыленным щекам потекли слезы, в которых, помимо всего прочего, угадывалась горечь от сознания утраты мужского достоинства. Эти беззвучные слезы произвели на Тэсс потрясающее впечатление. В этот момент все, что в ней было женственного, не выдержало, она стала на колени перед поверженным противником, нежно приподняла его голову и нежно поцеловала в губы. Не ожидавший такого оборота, Пьетро позволил ей проделать это над собой, а затем, войдя во вкус, ответил ей тем же и настолько страстно, что друзьям пришлось вмешаться для того, чтобы дело не зашло слишком далеко. На обратном пути к "Ла Каза Гранде" Пьетро думал о том, что в конечном счете с Тэсс ему было приятно, и, потом, она не была такой капризной, как Джозефина. Вот так трое молодых итальянцев провели этот пикник на природе, после которого двое из них возвращались женихами своих английских невест и влюбленными настолько, что были готовы навсегда покинуть яркое солнце заальпийской Ривьеры с тем, чтобы отправиться жить в лондонском тумане. В Сан-Ремо, как и повсюду, от любви теряют голову. После этой прогулки для некоторых "Ла Каза Гранде" стала чем-то вроде рая. Донна Империя хорошо приняла Сьюзэн, благодаря ее приятной внешности и положению служащей Ее Величества. Сердце у нее слегка сжалось при мысли о том, что ее Фортунато будет жить так далеко от нее и что ей не придется часто видеть будущих внуков, но они пообещали ей приезжать каждый год на месяц в "Ла Каза Гранде" и принимать у себя маму во время ее отпуска. Директор считал, что их помолвка будет великолепной рекламой для его заведения. Ансельмо заявил, что эти парни сошли с ума, но его отношения с ними не изменились. Обиженными остались только супруги Пампарато, особенно Альбертина, которая задумывалась над тем, как поведет себя Джозефина, узнав, что у нее отняли Фортунато. Чтобы заранее определить ее реакцию, она решила ей об этом написать. Реакция последовала незамедлительно, и об этом узнала не только Альбертина, но и все, живущие и работающие в "Ла Каза Гранде". Через сорок восемь часов после того, как Альбертина отправила письмо, в гостинице появилась Джозефина со сверкающими от гнева глазами. Не удостоив Ансельмо даже взглядом, она направилась прямо к бюро обслуживания и со всего размаха влепила пощечину как громом от этого пораженному Фортунато к большому изумлению и радости присутствующих при этом клиентов, реакция которых зависела от продолжительности их пребывания в Италии. Не дав сыну Империи возможности опомниться, Джозефина прошипела: – Так, значит, ты, сутенер, нашел тип девушки, за которым гонялся? И где же эта чертова англичанка? Сейчас я ей выцарапаю глаза! Имевшие подданство Ее Величества клиенты при этом глухо заворчали, а дон Паскуале, которого уже успели известить о происшествии, появился рядом с Джозефиной. – Как тебе не стыдно, Джозефина? Может, тебе хочется, чтобы я вызвал полицию и чтобы она вышвырнула вон отсюда тебя и всю твою семью? – Вы не посмеете! – Тебе так хочется это проверить? Директор говорил таким тоном, что Джозефина поняла, что он не шутит, и немного притихла. К несчастью, когда мир был уже почти установлен, появились вернувшиеся с прогулки Сьюзэн, Тэсс и Мери Джейн, и Сьюзэн, подойдя к стойке бюро обслуживания, без всякой задней мысли поцеловала Фортунато. В ответ на звук этого поцелуя послышался рев тигрицы. – Так это она, да? Выпустив когти, синьорина Пампарато бросилась вперед на мисс Рэдсток, но, встреченная хуком[18] справа в подбородок и ударом колена в солнечное сплетение, крестообразно распласталась на полу, не имея возможности самостоятельно подняться. Публика была этим шокирована, однако несколько присутствующих при этом спортсменов зааплодировали такому великолепному удару. Фортунато, дон Паскуале и Ансельмо рванулись к ней, чтобы прекратить доселе навиданный в "Ла Каза Гранде" скандал, но юная англичанка, слишком возмущенная неожиданным нападением, жертвой которого она едва не стала, утратила все свое самообладание. Элегантным движением плеча, сопровождавшимся легким отходом назад для того, чтобы усилить действие приема, Сьюзэн перебросила Фортунато через стойку, и тот, шлепнувшись на пол, замер там без сознания. Дон Паскуале оказался вовсе нетяжелым для крепких рук Тэсс и поэтому нырнул в багаж только что прибывших туристов. Собиравшийся было успокоить свою подружку Пьетро получил удар носком туфли в колено и, с глазами, полными боли, сел на пол. Когда нежный Энрико увидел, как хрупкая Мери Джейн бросилась на Ансельмо, он подумал, что администратор сейчас переломит ее пополам, и зажмурил глаза. Открыв их, он увидел, как восьмидесятикилограммовый Ансельмо перелетает через свой стол и исчезает за ним, после чего на поверхности стола возникла неизвестно как оказавшаяся там его нога в туфле. Обняв своих подруг за плечи, Тэсс, в патриотическом порыве перепутав страницы истории, заявила: – Мы показали им второе Ватерлоо! После убийства Маргоне, пока владельцы гостиницы из Генуи еще не назначили нового заместителя, его функции временно исполнял Ансельмо. Сидя в своем новом кабинете (за стойкой администратора ею заменил Пьетро, а Энрико совмещал обязанности начальника грумов и лифтера), он был застигнут врасплох неожиданым появлением крайне возмущенного Пампарато. – Значит, мою дочь теперь хотят убить?! – Спокойнее, Людовико, спокойнее! – И вы еще смеете говорить мне о спокойствии, когда убивают мою дочь? – Она просто получила то, что заслужила. – Если вы так говорите, я ухожу отсюда! – Ну и проваливайте! Сегодня же вечером, чтобы духу вашего здесь не было, и вашей жены и дочери тоже! – Что? Вы согласны на мой уход? Вы что, забыли, что "короля кроличьего паштета" знают во всей Италии? – Плевал я на ваш паштет! – Этого не может быть! Да вы в своем уме? – Нет, я уже не в своем уме, и все это из-за Пампарато! Ансельмо вскочил со своего кресла и, схватив Пампарато за плечо, процедил ему прямо в лицо: – Заруби себе на носу, придурок: вы, Пампарато, вот где у нас сидите! И ты, и твой паштет из кролика, и твоя дочь, и твоя придурковатая жена! Можете убираться отсюда хоть сегодня, никто об этом не пожалеет! А на кухне тебя сможет заменить любой мальчишка, потому что, если хочешь знать, ты по-свински готовишь, Людовико! А теперь мне некогда развлекаться с тобой, у меня полно работы. Выбирай: либо ты вернешься на кухню, либо можешь собирать свои вещи! Говори, что ты решил, и проваливай отсюда! Пампарато был мертвенно-бледен. Он посмотрел Ансельмо прямо в глаза. – Ты оскорбил меня, Ансельмо! Ты оскорбил всю мою семью и мое умение! Однажды тебе придется за это расплатиться! Клянусь святым Репаратом, моим заступником с самого детства! Так вот! Я никуда не уеду и посмотрю, хватит ли у тебя смелости выставить меня за дверь! – Пошел вон, клоун! Дон Паскуале долго раздумывал, как ему поступить: попросить ли англичанок вернуться к себе на родину, или подыскать в Сан-Ремо другое жилье, но, не желая ссориться с авторитетными кругами, пригласившими их в Италию, и понимая, что им осталось жить здесь всего лишь какой-то десяток дней, он решил замять скандал. Великодушие директора заставило всех побежденных в этой схватке держаться на той же высоте. Сьюзэн и Фортунато помирились между собой, и он убедил англичанку в том, что между ним и Джозефиной, преследовавшей его, ничего не было. Напуганный столь частыми проявлениями силы Тэсс, Пьетро прохладно относился к англичанке и вновь обратил свой взгляд к Джозефине, надеясь окончательно отвратить ее от Фортунато. Энрико же по-прежнему обожал Мери Джейн и каждый день открывал в ней новые положительные качества, среди которых умение постоять за себя занимало далеко не последнее место. В одно прекрасное утро Сьюзэн решила, в виде исключения, подольше полежать в постели и заказала себе завтрак прямо в номер. К ее великому удивлению, с подносом в комнату вошла Джозефина. Англичанка сквозь зубы процедила ответ на ее приветствие и, опасаясь нового нападения, решила держаться начеку. Открывая шторы, Джозефина неожиданно спросила: – Мисс… Почему вы хотите отобрать у нас наших парней? – Но… – Вы ведь знаете, что у вас с ними никогда ничего не получится. – Почему вы так думаете? Джозефина указала на поднос с завтраком. – Фортунато никогда не сможет есть по утрам эту гадость, которую вы называете порриджем! Сьюзэн поняла, что ей предстоит новое сражение за честь и славу английской кухни. Горя патриотическим негодованием, она уже было встала на ноги, как тут Джозефина неожиданно расплакалась, что свело на нет воинственный порыв мисс Рэдсток. Дочь Альбертины, всхлипывая, произнесла: – Ма ке! А что теперь будет со мной? – Вы найдете себе другого жениха! – А мой сын найдет себе другого отца, да? – Ваш сын? – Ну, бамбино, которого я сейчас вынашиваю и чей отец – Фортунато. – Ох! На этот раз Сьюзэн упала на подушку и обильно смочила ее слезами. Довольная Джозефина вышла из комнаты. К одиннадцати часам Фортунато чувствовал себя настолько счастливым, что ему хотелось призвать в свидетели своего счастья каждого клиента, который обращался к нему за ключом. Он поднялся и выставил грудь колесом, когда еще более красивая, чем обычно, Сьюзэн подошла к нему и положила на стойку какой-то сверток. – Это для вас, дарлинг[19]! Крайне удивленный, он неловким движением развернул сверток и застыл от удивления, обнаружив там целлулоидную куклу. – И это для меня? – Точнее – для вашего ребенка. – Простите, не понял? – Для бэби, который будет у Джозефины и отцом которого являетесь вы! – Но… но, Сьюзэн, это… Этого не может быть! Кто… кто мог вам сказать такую глупость? – Ваша жена! – Моя… Если бы Фортунато в эту минуту сказали, что папа римский назначил его личным секретарем, это поразило бы его меньше. – Ма ке! О какой жене вы говорите? – О Джозефине! А может, у вас их несколько? Надеюсь, вас не удивит, что после всего этого я попрошу вас подготовить мой счет? Я иду собирать вещи! Сьюзэн быстро направилась к лифту, и Фортунато ничего не успел сказать в ответ. Когда он пришел в себя, то сразу же побежал к матери и рассказал ей обо всем, что произошло, заодно поведав о своем отчаянии оттого, что не может защитить себя от вымыслов Джозефины. Донна Империя молча поднялась. – Я сама это улажу! Она поднялась лифтом на последний этаж. Донна Империя подошла к двери комнаты и без стука вошла. Стоявшая в лифчике и трусиках Джозефина от испуга вскрикнула. Не говоря ни слова, кастелянша подошла к ней и влепила две звонкие пощечины. Ровным голосом она спросила: – Ты поняла, за что? – Нет! Не успела Джозефина поднять руку для защиты, как получила еще две пощечины. – Ну что, к тебе вернулась память, Джозефина? – Кажется, да… – Тогда надевай платье и быстро, а то я занята, и мне некогда возиться с тобой! Джозефина еще не успела окончательно привести в порядок одежду, как донна Империя схватила ее за руку и увлекла за собой к лифту. Они спустились на второй этаж. Кастелянша постучалась в дверь и втащила за собой Джозефину в комнату Сьюзэн, где та, обливаясь слезами, укладывала предусмотрительно захваченные с собой шерстяные вещи обратно в чемодан. Донна Империя вытолкнула Джозефину вперед. – Говори! И синьорине Пампарато пришлось рассказать, что она ни от кого не ждет бамбино, а между ней и Фортунато никогда ничего не было, кроме неразделенных чувств. Сьюзэн была так счастлива, что сразу же простила клеветницу, расцеловала ее и предложила свою дружбу. Когда донна Империя вернулась к себе в кабинет, она сказала сыну: – Ма ке! Видишь, как все было просто? Можешь всегда положиться на свою маму, фиглио мио[20]!… А в это время, захлебываясь от радости, Сьюзэн объясняла Мери Джейн и Тэсс, почему она раздумала уезжать, и сказала им, что любит Фортунато еще больше, чем прежде. Словно собака, потерявшая след, комиссар Прицци, доверив инспектору Кони наружное наблюдение за гостиницей, бродил по всем коридорам и закоулкам "Ла Каза Гранде" в поисках возможного виновника убийства. Он шнырял по комнатам, перерывал в них шкафы, допрашивал прислугу и, наконец, довел всех до состояния полного страха. Прицци очень хотелось, чтобы убийца Маргоне все еще находился в гостинице потому, что, во-первых, это устраивало его самого, поскольку он не любил утомительных переездов, и, во-вторых, потому, что, следуя здравому смыслу, это должно было быть именно так, а не иначе. Естественно, он уже знал о стычке между Джозефиной и Фортунато, переросшей в потасовку, в которой англичанки одержали верх над туземцами. Не соглашаясь с общественным мнением, в котором преобладала мысль о том, что происшествие явилось следствием любовной размолвки, Массимо полагал, что кроме ревности, у этой ссоры могла быть и другая причина, и связывал эту причину с убийством Маргоне. А когда комиссар Прицци вбивал себе что-то в голову, никто не мог разубедить его в этом. По случайному стечению обстоятельств, директор, сидя в кресле за колонной, случайно услышал короткий разговор, происшедший между Джозефиной и Пьетро. – Правда, что донна Империя тебя ударила? – Это не твое дело! – Я никому не позволю поднимать на тебя руку! – Ты не имеешь права ни запрещать, ни позволять мне! – Ма ке! Неужели ты собираешься опять вернуться к Фортунато после всего, что он с тобой натворил? – Бедненький Пьетро… Ты ничего не понимаешь в любви! Будучи вне себя, бывший лифтер взревел: – Предупреждаю, Джозефина, я скорее убью тебя, чем увижу в объятиях какого-то Фортунато! В ответ она дерзко рассмеялась. – А наш маленький Пьетро играет в настоящего мужчину! Директор подошел к бюро обслуживания, где Джозефина в это время говорила Фортунато: – Я никогда не забуду, как со мной обошлась твоя мать. Но она застала меня врасплох! И я не собираюсь выбывать из борьбы! Ты все равно не женишься на своей потребительнице порриджа! – И кто же мне сможет в этом помешать? – Я! – Ты? И как же ты собираешься это сделать? – Это моя забота. – Ма ке! Ты совсем сошла с ума, Джозефина! – Сумасшедшая я или нет, но, если сегодня вечером, в восемнадцать тридцать, ты не зайдешь ко мне и не выслушаешь того, что я должна тебе сказать, ты об этом пожалеешь! И синьорина Пампарато уверенным шагом человека, знающего, что непременно добъется того, чего хочет, направилась прочь. Массимо Прицци вместе с Элеонорой, на которой была прозрачная ночная рубашка, только-только лег в постель. В этот вечер синьора Прицци ощущала прилив нежности, и ей казалось, что ее комиссар был готов ответить взаимностью на ее любовные заигрывания. Они нежно беседовали между собой, и Элеонора прошептала: – Знаешь, Массимо, ведь ты – самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела на свете! Обычно комиссару хватало здравого смысла для того, чтобы помнить, что он больше похож на цаплю, чем на Аполлона, но сейчас он настолько потерял ощущение реальности, что лишь вздохнул. – Думаешь,Элеонора мио? – Уверена в этом… А что я для тебя? – Ты? О, ты… Синьоре Прицци так и не пришлось узнать о том, что она значит для своего мужа, так как резкий неожиданный телефонный звонок прервал их нежные изъяснения. Если бы Элеонора была мужчиной, она бы точно так же грубо выругалась, как это сделал ее муж. И все же именно она сняла трубку, чтобы ответить на настойчивый звонок. – Синьора Прицци слушает вас… Да, я… А, это вы, Кони?… Комиссар присел на кровати и ждал, когда жена окончит разговор и положит трубку. – Что еще нужно этому дураку? – Кажется, в "Ла Каза Гранде" убили еще одного человека. – Чтоб их!… Да пошли они!… Кого? – Джозефину Пампарато. |
||
|