"Убик" - читать интересную книгу автора (Дик Филип Киндред)

II

Элла Рансайтер лежала в стеклянном гробу, окруженная холодным туманом; глаза закрыты, руки — подняты к раз и навсегда лишенному какого-либо выражения лицу. Рансайтер видел ее последний раз года три назад, и, естественно, за прошедшее время она не изменилась. В ее теле не протекали никакие процессы, по крайней мере в обычном понимании. Но каждый раз, возвращаясь в состояние полужизни, активизируя, даже на короткое время, деятельность мозга, Элла как бы приближалась к смерти. Отпущенный срок полужизни постепенно уменьшался.

Осознание этого факта и служило причиной для Рансайтера не оживлять ее часто. Он убеждал себя, что иначе загонит ее в гроб, что оживление — в действительности, грех против нее самой. Но в его памяти остались желания, высказанные Эллой перед смертью и во время первых их встреч в начале полужизни. Так или иначе, будучи в четыре раза старше жены, Рансайтер должен был иметь более трезвый взгляд на это дело. Чего она хотела? Оставаться и далее совладелицей «Корпорации Рансайтера»? Это ее тревожило? Тогда все в порядке. Он выполнял ее желание. Например, сейчас. А также шесть или семь раз в прошлом. Глен консультировался с ней всякий раз, когда фирма оказывалась на грани кризиса. Пришел он к ней и сегодня.

— Черт бы побрал эту трубку, — бормотал он, прижимая к уху пластиковый диск, — и этот микрофон, и все остальное, мешающее естественному общению.

Рансайтер нетерпеливо ерзал на неудобном стуле, подсунутом ему Фогельзангом, или как там его звали. Он следил, как постепенно к жене возвращается сознание, желая, чтобы это произошло как можно скорее. Внезапно он в панике подумал: «А может быть, ей это не удастся, вдруг силы уже исчерпались, а они мне об этом не сказали? Или еще сами не знают? Вызвать этого типа, Фогельзанга, и потребовать объяснений? Может быть, произошла какая-то чудовищная ошибка?»

Элла была очень красива: светлая кожа, и глаза, когда она их еще открывала, — светло-голубые и очень живые. Но им уже не суждено взглянуть на этот мир; с ней можно говорить, слышать ее голос, советоваться… но никогда она не откроет глаза и не пошевелит губами. Не улыбнется на его приветствие. Не заплачет после его ухода.

«Окупается ли это? — спросил он себя. — Чем эта система лучше предыдущей, заключавшейся в непосредственном переходе к смерти из состояния полнокровной жизни? В определенном смысле, она по-прежнему со мной, — пришел к выводу Рансайтер. — У меня нет выбора: или это, или ничего».

В трубке постепенно стали слышны какие-то слова, перепутанные, ничего не значащие мысли, фрагменты таинственного сна, в котором пребывала Элла.

«Как себя чувствует человек в состоянии полужизни?» — часто задумывался Рансайтер. Никогда ему не удавалось постичь это в полной мере, на основании рассказов Эллы. В действительности невозможно пересказать чувства, испытываемые в подобном состоянии, объяснить сам принцип. Когда-то она сказала ему: «На человека перестает влиять земное притяжение, начинаешь отчетливо плыть, подниматься. Я предполагаю, когда закончится данный отрезок полужизни, человек унесется за границы Системы к звездам». Но и Элла не знала точно, а только размышляла и строила догадки. Однако она не казалась ни напуганной, ни несчастной.

Глена такое положение вещей устраивало.

— Привет, Элла, — он не знал как начать.

— Ох, — услышал в ответ.

Ему показалось, она удивлена, хотя лицо ее оставалось неподвижным. По нему ничего не прочтешь. Он отвел глаза.

— Как поживаешь, Глен? — ее голос напоминал щебет встревоженного ребенка; его визит застал ее врасплох и явился неожиданным событием. — Что… — она заколебалась. — Сколько времени прошло?

— Два года, — ответил он.

— Расскажи мне, что нового?

— К черту болтовню, Элла, — начал Глен, — все рушится, предприятие разваливается. Поэтому я и пришел: ты хотела участвовать в принятии всех решений, в выработке новых методов управления, и, Бог свидетель, — именно сейчас мы должны использовать новые методы или хотя бы реорганизовать систему наших разведчиков.

— Во сне, — сказала Элла, — я видела туманный красный свет — поразительное и жуткое зрелище; я двигалась в его направлении, не в силах остановиться.

— Да, — кивнул Рансайтер, — об этом говорит «Бардо Тодол», тибетская Книга Мертвых. Именно ее ты вспоминаешь; врачи советовали тебе ее читать, когда… ты умирала, — закончил он.

— Затуманенный красный свет — не к добру, правда? — спросила Элла.

— Да, его нужно избегать. — Он откашлялся и продолжил: — Элла, слушай, у меня проблемы. Есть ли у тебя силы вникать в них? Не хотелось бы тебя чрезмерно переутомлять. Просто скажи мне, если чувствуешь себя уставшей или хочешь поговорить о чем-нибудь другом.

— Это так зловеще. У меня ощущение непрерывного сна, словно я погрузилась в него после нашей последней беседы. Неужели прошло два года? Знаешь, что мне кажется, Глен? Что люди, которые меня здесь окружают, все больше и больше взаимоинтегрируют… Большинство моих снов вообще мне не принадлежит. Временами я — мужчина или маленький мальчик, иногда — старуха, страдающая варикозным расширением вен… Я оказываюсь в местах, которые в глаза никогда не видела, совершаю различные бессмысленные поступки.

— Ну что ж, возможно, ты движешься в новое лоно, ты должна заново родиться. Но затуманенный свет означает плохое лоно, ты не должна идти туда. Это унижающий, скверный тип лона. Вероятно, ты предвидишь свою будущую жизнь, или как там она называется.

Рансайтер чувствовал себя глупо, разговаривая таким образом; в принципе он не был слишком религиозен. Но явление полужизни — реальный факт, который всех сделал теологами.

— Но послушай, что случилось, — Глен попытался еще раз привлечь ее внимание, — почему я приехал и беспокою тебя. С. Доул Мелипоун исчез из поля зрения.

На несколько минут наступила тишина, потом Элла рассмеялась.

— Кем или чем является этот С. Доул Мелипоун? Я не верю, чтобы что-то подобное существовало.

Необыкновенно теплый тембр ее смеха, так хорошо ему знакомый, вызвал у него дрожь. Глен хорошо его помнил, хотя не слышал уже почти десять лет.

— Возможно, ты забыла? — спросил он.

— Нет, — ответила Элла. — Я не могла забыть чего-то, именуемого С. Доул Мелипоуном. Или это нечто вроде духа?

— Я говорю о главном телепате Раймонда Холлиса. Полтора года назад Г. Г. Эшвуд заметил его впервые, с тех пор как минимум один из наших инерциалов всегда держался рядом с ним. Мы никогда не теряли из виду Мелипоуна, ибо не могли себе этого позволить. Когда необходимо, он способен образовать поле пси в два раза сильнее, чем любой другой работник Холлиса. И в придачу Мелипоун является самым незаменимым из всей группы людей Холлиса, которые погибли — по крайней мере для нас. Ни одно из профилактических учреждений, принадлежащих Товариществу, тоже не знает о происходящих событиях больше нашего. И я подумал: пошли они все к черту, спрошу Эллу, что творится и как мы должны поступить. Точно так, как ты написала в завещании, помнишь?

— Помню. — Глену показалось, слова долетали как бы издали. — Дайте побольше рекламы по телевидению. Предупредите людей. Скажите им… — ее голос постепенно угасал.

— Эта тема тебе надоела, — понуро констатировал Рансайтер.

— Нет. Я… — ее голос заколебался, он почувствовал, что она снова отдаляется. — Все ли пропавшие — телепаты? — спросила Элла после недолгого молчания.

— В основном телепаты и ясновидцы. Уверен, их нет нигде на поверхности Земли. У нас около дюжины незадействованных инерциалов. Для них нет работы, раз нет людей с пси-способностями, влияние которых они должны нейтрализовать. Но более всего меня беспокоит не то, что потребность в инерциалах уменьшилась, — этого следовало ожидать в ситуации, когда исчезает так много пси. Я предполагаю, все они работают совместно над каким-то одним делом. Собственно, я уверен, кто дал работу всей группе — но только Холлис знает этого «кто» и где они находятся, и вообще, в чем тут дело. — Рансайтер замолчал.

Чем может помочь ему в этом деле Элла? Закрытая в своем гробу, изолированная от всего мира с помощью низких температур, она знала лишь то, что он сам ей рассказывал. Однако он всегда доверял ее суждениям, причем типичным только для женщин: той разновидности мудрости, основанной не на знании или опыте, а на врожденной интуиции. При жизни Эллы ему не удалось проникнуть в ату тайну, и тем более нет шансов сделать это сейчас, когда она лежит в ледяной неподвижности. Другие женщины, которых он знал после ее смерти, а было их немало, обладали этим качеством совсем в небольшой степени. Скорее, лишь намеки на потенциальные возможности, никогда, впрочем, не проявляющиеся.

— Скажи мне, что за человек этот Мелипоун?

— Чудак.

— Он работает ради денег? Или из убеждений? Когда начинают болтать о мистике пси, о чувстве цели и космической принадлежности, у меня всегда возникает подозрение. Как в случае с тем ужасным Сараписом, ты помнишь его?

— Сараписа уже нет на свете. Полагают, Холлис погубил его за попытку составить ему конкуренцию и тайно организовать собственное дело. Один из ясновидцев предупредил Холлиса. Мелипоун, — продолжал Глен, — создает, нам более серьезные проблемы, чем Сарапис. Когда он в хорошей форме, необходимо, по крайней мере, три инерциала, чтобы уравнять его поле, и мы ничего на этом не зарабатываем. Мы получаем, скорее — получали, такой же гонорар, как за использование одного инерциала. Товарищество диктует расценки, с которыми мы должны считаться.

С каждым днем мнение Глена о Товариществе становилось все хуже. Он считал, от него нет никакой пользы, — содержание его достаточно дорого, а поведение руководства слишком самоуверенно.

— Насколько мы знаем, мотивом деятельности Мелипоуна являются деньги. Это тебя успокаивает? Или ты считаешь это более опасным?

Напрасно Рансайтер ждал ответа.

— Элла! — позвал он.

Тишина.

Рансайтер начал нервно повторять:

— Алло, Элла, ты меня слышишь? Что случилось?

«Вот черт, — подумал Глен, — снова отключилась».

Наступила пауза, затем к правому уху пришла материализованная мысль:

— Меня зовут Джори.

Эти мысли не принадлежали жене: имели иную стремительность, более живой характер, но, несмотря на это, менее собранный. Лишенные утонченной сообразительности Эллы.

— Я вас прошу отключиться, — сказал Рансайтер, охваченный внезапным страхом. — Я разговариваю со своей женой Эллой. Откуда вы взялись?

— Меня зовут Джори, — пришла к Глену мысль. — Никто со мной не разговаривает. Я подключился к вам на минутку, если вы не возражаете. Кто вы такой?

— Я хочу Говорить со своей женой, госпожой Эллой Рансайтер, — выдавил из себя Глен. — Я заплатил за разговор и хочу разговаривать с ней, а не с вами,

— Я знаю госпожу Рансайтер, — на этот раз мысли зазвучали в ухе сильнее. — Она разговаривает со мной, но я хочу поговорить с кем-нибудь, таким, как вы, с того света. Госпожа Рансайтер находится здесь вместе с нами: она не в счет, ведь знает не больше нашего. Извините, а какой сейчас год? Отправили уже космический корабль на Проксиму? Меня это очень интересует. Может быть, вы ответите мне? А, если хотите, я потом передам госпоже Рансайтер. Согласны?

Рансайтер убрал трубку от уха, поспешно отложил микрофон и другие приспособления. Он вышел из душного пыльного кабинета и прошел мимо замороженных гробов, аккуратно расставленных в пронумерованных рядах. Работники моратория пытались загородить ему дорогу, но отступили назад, когда он приблизился к ним стремительным шагом хозяина.

— Что случилось, господин Рансайтер? — спросил фон Фогельзанг у приближающегося расстроенного клиента. — Чем могу служить?

— Что-то отзывается в проводах, — Рансайтер, запыхавшись, остановился, — вместо Эллы. К черту вас и ваши подозрительные методы! Такие вещи не должны происходить. Что это значит? — он шел следом за владельцем моратория, который уже спешил к кабинету 2А. — Если бы я так руководил своей фирмой…

— Эта особа представилась?

— Да, он сказал, что его зовут Джори.

— Это Джори Миллер, — фон Фогельзанг явно обеспокоился. — Кажется, в холодильной камере он находится рядом с вашей женой.

— Но ведь я вижу Эллу!

— Во время долгого пребывания рядом, — объяснил фон Фогельзанг, — иногда происходит осмос, взаимопроникновение мыслей между полуживыми. Активность мыслей Джори очень высока, а у вашей жены — низкая. Это привело к течению протофазонов, к сожалению, только в одну сторону.

— Вы можете это скорректировать? — хрипло спросил Рансайтер. Он почувствовал себя взволнованным, постаревшим и обессилевшим. — Уберите его мысли из мозга моей жены и верните ее опять. Это ваша обязанность.

— Если это состояние продлится, — сказал официальным тоном фон Фогельзанг, — деньги вам возвратят.

— Зачем мне деньги? Черт с ними!

Они уже вошли в кабинет 2А. Рансайтер нетерпеливо сел на прежнее место; сердце ужасно билось, он едва мог говорить.

— Если вы не уберете из проводов Джори, — выдавил, а точнее, проворчал он, — я пожалуюсь на вас, доведу вас до банкротства.

Повернувшись лицом к гробу, фон Фогельзанг приложил трубку к уху и энергично сказал в микрофон:

— Джори, будь хорошим мальчиком, отключись. — Глядя в сторону Рансайтера, он объяснил:

— Джори умер в возрасте пятнадцати лет, поэтому в нем столько витальности. Честно говоря, такое уже случалось: Джори неоднократно появлялся там, где ему не следовало находиться… — Фогельзанг еще раз сказал в микрофон:

— Джори, ты ведешь себя некрасиво. Господин Рансайтер приехал издалека, поговорить с женой. Не заглушай ее сигналов. Джори, ты поступаешь отвратительно. — Он прервался, вслушиваясь в ответ. — Я знаю, что ее сигналы слабые. — Снова прислушался, надутый и нахмуренный, потом отнял от уха трубку и поднялся.

— Что он говорит? — потребовал объяснений Рансайтер. — Уберется ли он оттуда и даст мне наконец поговорить с Эллой?

— Джори не может влиять на это, — ответил фон Фогельзанг. — Представьте себе два радиопередатчика, работающих на коротких, средних или длинных волнах: один из них расположен недалеко, его мощность 500 ватт, другой находится дальше, но работает на той же (или почти на той же) частоте с мощностью 5000 ватт. Когда наступает ночь…

— Ночь уже наступила, — сказал Рансайтер.

По крайней мере для Эллы. А может, и для него, если не удастся найти исчезнувших телепатов, паракинетиков, ясновидцев, резуректоров и аниматоров Холлиса. Он потерял жену, а теперь лишился и возможности воспользоваться ее советом. Какой-то Джори изгнал Эллу до того, как она успела высказать свои соображения.

— Когда мы снова поместим ее в холодильную камеру, — тянул свое фон Фогельзанг, — то уберем Джори подальше, от нее. Если вы согласны на более высокую оплату, мы поместим ее в совершенно изолированную камеру, стены которой выложены дополнительным слоем Тефлона-26 и полностью предохраняют от всяких гетеропсихических влияний как со стороны Джори, так и кого-либо другого.

— А еще не поздно? — спросил Рансайтер, выходя на минуту из состояния депрессии, в которое ввергло его случившееся происшествие.

— Ее возвращение возможно, как только уйдет Джори или кто-либо другой, добравшийся к ней в связи с ее слабостью. Она доступна почти каждому. — Фон Фогельзанг прикусил губу, обдумывая ситуацию. — А может, ей и не нужна изоляция, господин Рансайтер? Мы не без оснований помещаем контейнеры, или гробы, как их повсюду называют непрофессионалы, на таком близком расстоянии друг от друга. Взаимопроникновение в мысли дает этим полуживым…

— Я прошу вас поместить ее в отдельное помещение, — прервал его Рансайтер. — Лучше пусть она находится в изоляции, чем вообще перестанет существовать.

— Она существует, — поправил его фон Фогельзанг. — Только не может войти с вами в контакт. А это большая разница.

— Это метафизическое различие, не имеющее для меня никакого значения, — заявил Рансайтер.

— Я изолирую ее, — согласился фон Фогельзанг, — но мне кажется, вы правы: уже поздно. Джори проник в нее навсегда, по крайней мере в определенной степени. Мне очень жаль.

— Мне тоже, — резко бросил Рансайтер.