"Осколки нефрита" - читать интересную книгу автора (Ирвин Александр)

КНИГА ВТОРАЯ

Атлькауало, 2-Вода — 20 декабря 1842 г.

Стин злился. Просчитать взаимосвязи различных факторов в процессе оживления чакмооля и так не просто, а тут еще этот болван Арчи Прескотт вмешался! Судя по шуму, доносящемуся из музея, события развиваются не совсем по плану — а то и вовсе все полетело к чертям собачьим!

Стин сунул руку в карман и вытащил отсыревший бумажный пакетик. Раскрыл его и вдохнул успокаивающий аромат мирры: пришлось потрудиться, но Стин сам вывел этот сорт роз. Он собирался вдеть крошечный бутончик в петлицу, чтобы отпраздновать сегодняшнее достижение, однако теперь розочка понадобилась для того, чтобы успокоиться. По крайней мере бутончик был срезан в нужный момент: когда луна взошла еще до заката солнца и ослепила уэ-уэтеотля — единственного соперника Тлалока, равного ему по древности и почитаемого доацтекскими цивилизациями Центральной Америки. Древний бог, Дающий людям лица, забросил Кролика на луну, а в отместку проказливый Точтли лишает его зрения, когда солнце и луна видны на небе вместе.

«Лучше бы отвести глаза Древнему богу, пока чакмооль не окажется в моих руках», — подумал Стин. Мумия, воплощение Тлалока, наверняка привлечет внимание, поскольку одной из многих инкарнаций Древнего бога был Шиутекутли, Повелитель огня и времени — противоположность Тлалока, бога земли и дождя.

Древний бог воплощал в себе как мужское, так и женское начала, и понять его было нелегко. Стин по привычке обращался к его мужской ипостаси, как это делали жрецы ацтеков, но такая привычка грозила опасностью. Забыв учесть Ометеотль, женское начало Древнего бога, можно крупно просчитаться. И все же двойственная природа божества для своего понимания неизбежно требовала упрощения. Единственное, в чем можно быть уверенным, имея дело с Древним богом, так это в том, что Точтли мешает его планам. К сожалению, это вмешательство вносит в дело присущую Кролику непредсказуемость — вроде сорвавшей все планы случайности, которая привела сегодня Арчи Прескотта к Американскому музею.

Стин прикрыл правый глаз и посмотрел на луну. Даже сквозь закрывающие ее тонкие полоски облаков можно было ясно разглядеть Кролика — чего и следовало ожидать. Однако не менее ясно виднелись и другие предзнаменования, делавшие неопределенным исход ночного происшествия. Вокруг Кролика на луне поблескивало пламя — значит, Шиутекутли разбудили события, происходящие в музее. А ведь сегодня день, посвященный Тлалоку, — день, когда его власть максимальна.

— Мицайани ин илуикатль, — пробормотал Стин. «Небеса разорвались пополам». Не хватало какого-то важного кусочка информации, и он представить себе не мог, что это могло бы быть.

Из-за проклятых облаков нельзя сказать наверняка, но Стину показалось, что Кролик держит нож. Из музея послышался звук разбиваемого стекла, и фигуру Точтли закрыли плотные облака.

«Черт бы побрал Люпиту и ее козни!» — подумал Стин. Она утверждала, что единственный способ заложить основание для весеннего жертвоприношения — это использовать мосиуакецке, чтобы покрыть девочку шрамами от ожогов. Стин тогда неохотно согласился, зная, что использование духов огня привлечет внимание Шиутекутли. Он понадеялся, что сможет благополучно довести дело до конца, если будет держать девчонку под пристальным наблюдением, пока она не понадобится. А теперь похоже, что преданность Люпиты Шиутекутли с самого начала сорвала все планы, сделав их известными Древнему богу.

Стин не ожидал, что девчонка сумеет удрать: она вроде бы стала совсем ручной за годы плена. Несмотря на полную уверенность в том, что она находится в Нью-Йорке, Стин так и не сумел ее найти — из этого наверняка следовало, что одно из воплощений Древнего бога заинтересовалось его планами. Убийство матери девчонки стало самой опасной ошибкой Стина (и Люпиты): она погибла во время беременности и сама теперь стала мосиуакецке. Когда Стин это понял, то бросил курить — в любой момент пламя может вдруг ожить и накинуться на него.

Худощавый подросток с красным кантом на брюках бегом промчался по переулку со стороны Энн-стрит. Его побитое оспой лицо исказилось от ужаса. Оживший стебель кукурузы обвился вокруг его правой руки, а на запястье свисали вниз сухие листья.

— Господи помилуй, мистер Стин, он ушел, он…

— А как же ограда? — рявкнул Стин, хотя, судя по зелени, украшавшей рукав подростка, вопрос был явно излишен. — Куда он пошел?

— Да прямо в окно бросился… о Боже! — Юнец поднял руку, чтобы указать направление, и заметил стебель кукурузы. Отодрал его от рукава вместе с тканью и отбросил в сторону. Оторванный конец стебля выпустил корни, пытаясь укрепиться в утоптанном снегу.

— Черт тебя побери, куда ушел чакмооль, я спрашиваю?! — Стин осознал, что крепко сжал бутончик в кулаке, и расслабил руку.

Дверь черного хода с грохотом распахнулась, и в ней появился Прескотт, которого держал и мертвой хваткой Ройс Макдугалл и горбун по кличке Циркач. Как и перепуганный мальчишка, оба Кролика были увиты оторванными побегами кукурузы. У Прескотта было в клочья разодрано пальто, а рубашка на груди промокла от крови.

— Мистер Макдугалл! — закричал Стин, забыв про подростка и розочку. — Прескотт не дотронулся до чакмооля?

Стин отчаянно надеялся, что Прескотта ранили сами Кролики во время стычки. Если он прикоснулся к чакмоолю, то последствия предсказать невозможно. Подобно Точтли, отец Нанауацина был непредсказуемым элементом и без того непрочного плана.

— Чакмооль до него уж точно дотронулся! — ответил Ройс. — Чуть сердце из груди не вырвал, как у того бедняги сторожа, но потом отпустил. Стин, что за чертовщина здесь творится?

— Появились некоторые осложнения, мистер Макдугалл. Нужно немедленно избавиться от Прескотта.

Ройс мгновенно вытянул нож из рукава, однако Прескотт столь же резво пнул Ройса в ноги и одновременно почти высвободился из хватки Циркача. Стин потянулся за «дерринджером» за пазухой, взвешивая на ходу, что опаснее: дать Прескотту уйти или убить его на месте, где ожил чакмооль. Стин выругался и направил пистолет на Прескотта, который тащил за собой вцепившегося в него Циркача. Какое несчастье он навлечет на себя, убив отца Нанауацина? Но тут Ройс рванулся вперед и всадил нож в левое бедро Прескотта. Арчи хрипло закричал и пошатнулся. Ройс вскочил ему на спину, неизвестно откуда вытащив еще один нож. Стин решил его остановить.

— Довольно! Просто подержи его пока. — Стин убрал пистолет. — Сейчас мы все равно ничего сделать не сможем. Сегодня ночью здесь уже и так много всего случилось.

Тогда где? Возле доков лучше всего. Там есть по крайней мере три заведения с незаметными люками, куда можно отправить отдавших Богу душу посетителей. Кроме того, солоноватые воды реки помогут замутить взор древних богов.

— Ну же, Стин! — прорычал Ройс. — Решай быстрее!

Он выдернул нож из ноги Прескотта, и тот вскрикнул.

— Заткнись! — велел Ройс, прижимая окровавленное лезвие к горлу Прескотта, и снова посмотрел на Стина. — Когда полиция заглянет внутрь, я бы предпочел оказаться подальше отсюда.

— Я тоже, мистер Макдугалл, однако в данном случае необходимо все тщательно продумать. — Стин помолчал еще мгновение и решился. — Все в фургон. Мы отвезем мистера Прескотта на старую пивоварню и там закончим наше дельце.

В пивоварне, расположенной в Файф-Пойнте, всего в каком-нибудь квартале от сгоревшего дома Прескотта, все еще сохраняются отголоски событий семилетней давности. Эти отголоски и то, что она стоит на засыпанном болоте, могут помочь отвести глаза наблюдателям.

Стин снова бросил быстрый взгляд на луну. Такие делишки лучше проворачивать как можно незаметнее. В пивоварне ютятся самые обездоленные жители Нью-Йорка — в атмосфере их злосчастий острое отчаяние Прескотта растает, словно дымок от выстрела, поглощенный туманом. По крайней мере хотелось бы на это надеяться.

Приняв решение, Стин расслабился и снова развернул розочку. Снял с кончика стебля кусочек картофелины, который не давал цветку засохнуть.

— Мистер Прескотт, — сказал Стин, вставляя свежую розочку в петлицу и вдыхая знакомый аромат мирры — аромат похорон и склепа, — будьте столь любезны удовлетворить мое любопытство. Как вы оказались здесь сегодня?

К его удивлению, Прескотт рассмеялся:

— Я прослышал, что мумия ненастоящая.

— Надеюсь, ваши сомнения были должным образом развенчаны, — заметил Стин. — И очень надеюсь, что мне не придется убеждать всех остальных подобным же образом.

Ройс поставил Прескотта на ноги и подтолкнул к фургону. Циркач уже сидел внутри.

— Мне все еще непонятно, — продолжал Стин, — почему сомнение в подлинности музейного экспоната заставило вас в такую стужу устроить засаду у черного хода?

— Слушай, Стин, — ответил Прескотт, — если ты собираешься приказать этому ирландишке ткнуть меня ножом, то какая тебе, к черту, разница, как я здесь оказался? А ты сам как здесь оказался — с десятком Дохлых Кроликов и фургоном сухой кукурузы? Ты обо всем этом знаешь куда больше меня. — Прескотт попытался двинуться с места, и его бравада испарилась. Он поморщился. — Но раз уж тебе так интересно, то Беннетт послал меня поглядеть.

— Неужели? Стало быть, его распря с мистером Барнумом все ещё продолжается? — Объяснение показалось Стину вполне правдоподобным, однако появление сегодня ночью не кого-нибудь, а именно Арчи Прескотта было совершенно невероятным совпадением. Если, конечно, это вообще совпадение. Интересно, что именно Прескотт знает о дочери — и знает ли что-нибудь? Стин решил, что лучше всего не касаться этого вопроса. — Залезайте в фургон, мистер Прескотт. Беннетту придется подождать ещё один день, чтобы получить долгожданный скандал.

Ройс и Циркач уселись на корточках возле единственного выхода — мимо них не прорвешься. «Спокойно, — подумал Арчи. — Если бы Стин действительно хотел меня убить, то уже сделал бы это».

Или все же убьет? Он явно очень тщательно подготовился к сегодняшнему вечеру — и абсолютно очевидно, что все его труды пошли насмарку. Почему Стин был так уверен, что Арчи что-то известно о мумии? И что за чертовщина на самом деле приключилась? Эта тварь уже собиралась растерзать Арчи точно так же, как прикончила сторожа, а потом вдруг отступилась. Почему?

Арчи пошевельнулся — он был неудобно зажат между ящиками, шестами и свертками; подвешенные к потолку куклы стукали его по голове. Арчи не мог забыть лицо сторожа — обвисшее, искаженное бессильным ужасом. Интересно, когда эта тварь распорола ему рубашку и склонилась над ним, он выглядел так же, как сторож? Движение отзывалось болью в ранах на груди, но кровотечение остановилось. А вот нога…

— Почему это страшилище не прикончило тебя? — вдруг спросил Ройс.

— Не знаю. Зато ты почти прикончил. Я небось сейчас кровью истеку.

— Не истечешь, — равнодушно ответил Ройс. — Я тебя в мышцу ткнул. Может быть, попозже.

В голосе Кролика Арчи послышалась улыбка.

Попозже. Чего они ждут? «Здесь это делать нельзя», — сказал Стин. Тогда почему на пивоварне можно? Помимо того, что там каждый день убивают. Там будет… безопаснее?

Похоже на то. По мнению Стина, Арчи мешает его планам. Опять же почему?

«Да какая разница, — в конце концов решил Арчи. — Если он думает, что я опасен, то пусть его. Теперь уже поздно признаваться в том, что я ничего не знаю».

Нож был засунут глубоко — под ремнем, рубашкой и пальто. Ройс наверняка заметит попытку вытащить его. В таком случае единственным оружием Арчи становилась неожиданность.

Не успев продумать все последствия, Арчи прыгнул вперед, врезался в Ройса и наполовину вышвырнул его из фургона. Сжал руку в кулак, занося ее для удара, — нет, погоди-ка, в руке что-то есть, это нельзя потерять…

Момент нерешительности дорого ему обошелся. Пока Ройс хватался за занавески в дверях фургона, чтобы не вывалиться наружу, Циркач достал Арчи размашистым ударом — Арчи приложился головой об угол оббитого железом сундука. Ухо взорвалось болью, и он повалился на сундук сверху, слабо подергивая ногами.

Пинок в раненое бедро заставил Арчи открыть глаза.

— Ты еще не сдох? — Над ним нависал Ройс, освещенный только газовым фонарем, свет которого пробивался сквозь разорванную штору.

Увидев трепетание ресниц, Ройс удовлетворено кивнул:

— Вот и ладно. Сегодня мне не хотелось бы разозлить Стина. Хотя тебе-то, пожалуй, все равно, верно? Скажу тебе честно: нет у меня никакого желания убивать человека, от которого даже страшилище отвернулось. Но что поделать, работа есть работа.

Ройс ухмыльнулся и сел на свое место возле выхода. В бледном свете газового фонаря его тень шаталась из стороны в сторону, словно фургон качался на рессорах.

— В любом случае осталось недолго, — вставил Циркач и затрясся в гротескном хохоте.

Эта шутка до Арчи не дошла. Толстая паутина под черепом обволокла ее и надежно спрятала от сознания. Каждая клеточка ныла от боли, и он не сомневался, что жить оставалось совсем недолго — тогда почему он мог думать только об этой штуке, зажатой в кулаке? Перья. На ощупь это похоже на перья, связанные в пучок каким-то шнуром. На другом конце чувствовались бусинки вокруг плоского кусочка металла — что-то вроде монеты. Движется эта монета или ему почудилось?

Арчи внезапно пришел в ужас от мысли, что выронит монету.

«Нужно ее спрятать», — подумал он, зная, что ничего не изменится, если — когда! — он умрет сегодня. Спрятать в карман нельзя: она должна быть прижата к коже, чтобы он мог ее чувствовать.

Арчи перевернулся на бок, сорвав с потолка кукол, в чьих веревочках он запутался при падении. Свернулся калачиком и застонал погромче. Сделав вид, что пытается высвободиться из паутины веревочек, Арчи засунул перья в трусы. Пожалуй, будут попахивать, когда — если! — он их вытащит, но зато никуда не денутся.

— Циркач, а у парня-то лихорадка, — заметил Ройс. — Хорошо же ты его приложил.

— А то, — согласился Циркач.

— Может, он сделает нам одолжение и сдохнет еще по дороге?

Фургон замедлил ход и повернул; заскрипели пружины, когда он запрыгал по неровной поверхности и наконец с грохотом остановился. Не дожидаясь указаний, Ройс выволок Арчи наружу. За ними на землю спрыгнул Циркач.

Они стояли в узком немощеном переулке позади пивоварни, здание которой высилось прямо у них над головой. В рядах грязных окон моргали огоньки. На печную трубу падал лунный свет, и она отбрасывала длинную тень — как раз туда, где они стояли. После удара у Арчи все еще кружилась голова. Лунный свет показался ему каким-то странным. Прищурившись он посмотрел вверх, пытаясь сообразить, в чем дело.

Стин сказал что-то, чего Арчи не расслышал. В ответ Ройс внезапно повернулся и врезал Арчи под дых. С хриплым выдохом Арчи упал на колени, и Ройс тут же въехал ему дубинкой по переносице.

Жестокая боль в животе вывернула Арчи наизнанку, но вместо рвоты он захлебнулся кровью из разбитого носа. Кровь и рвота одновременно фонтаном брызнули из носа и рта. Ройс отступил в сторону и отпустил воротник Арчи, снова ударив дубинкой. В голове зазвенел отдаленный колокол, Арчи повалился на бок, и у него снова скрутило живот…

— Эй, Арчи Прескотт. — Дубинка резко постучала Арчи по лбу. — Очнись. Мы еще не закончили.

Арчи открыл один глаз. Второй не открывался: веки слиплись то ли от грязи, то ли от крови. Он увидел ботинки Ройса и красный кант на брюках. Позади Ройса стоял Райли Стин, одетый в длинное пальто и широкополую шляпу, в петлицу аккуратно вставлена свежая розочка. Арчи стиснул зубы и поборол новый приступ тошноты.

— Стин, что тут за сборище? — спросил Циркач где-то за пределами поля зрения Арчи. — Словно ты собрался представление давать.

Группки оборванцев стали появляться в дверях и окнах, выходивших в переулок. Тени закрывали большую часть света, падавшего из Старой пивоварни. Молодые парни сгрудились между фургоном и задней стеной здания. Перед ними стоял юный оборвыш с кроликом в руках.

«Я его уже видел, — подумал Арчи. — Господи, неужели он живет в пивоварне? Бедняга. Неудивительно, что он глаз не спускает с кролика».

— Хорошо подмечено, мистер Чарльз, — сказал Стин Циркачу. — Иногда людям нужно напоминать, что определенные сделки должны происходить без посторонних глаз.

Арчи заметил, что при виде мальчишки с кроликом Стин немного занервничал. И кажется, посмотрел на луну.

— Сынок, кролики — животные грязные, — резко бросил Стин. — Неудачники и пьяницы. Отпусти его.

Мальчик покачал головой и попытался скрыться в группе мужчин. Странная штучка с перьями словно усиливала пульс, и Арчи почувствовал биение крови в паху. Нож на пояснице неприятно раскалился. Арчи со смутным удивлением узнал Майка Данна среди столпившихся парней. Похоже, Майк улыбался.

Стин снова посмотрел на небо — что бы он там ни увидел, самообладание его оставило.

— Я сказал отпусти! — взревел он, вытянув четыре пальца одной руки в сторону мальчишки. Кролика охватило пламя, его писк заглушило шипение огня…

Тонкие мальчишеские крики перешли в безудержные рыдания. Арчи моргнул и попытался поднять голову. Переулок опустел. В окнах пивоварни снова сияли огни, и луна освещала обгорелый трупик на грязном снегу. Арчи мог поклясться, что дым и пар на мгновение сложились в женское лицо. Хелен?

Потом подул ветерок, и слышны были только затихающие всхлипывания мальчишки да жуткий смешок Майка Данна. Майк подошел к мертвому кролику.

— Вот теперь ты его наверняка разбудил, а? — оживленно спросил Майк.

— Нет, — с трудом ответил Стин. Арчи показалось, что Стин перепугался до полусмерти и едва держит себя в руках. — Нет, я думаю, это ты его разбудил.

— Так и есть. — Майк весело улыбнулся на прощание и медленно пошел обратно к пивоварне. — Тебе совсем не стоило это делать, пока я здесь.

Он неторопливо повернул за угол, оставляя в снегу отчетливые отпечатки босых ног.

— Черт бы тебя побрал, — сказал Стин, четко выговаривая каждый звук. — Ройс, слушай меня внимательно. В точности следуй моим указаниям, если хочешь избежать участи этого проклятого кролика.

Стин прикрыл правый глаз и уставился на луну.

— Стин, я слушаю. Что будем делать?

— Мистер Прескотт, вы можете идти?

Неожиданно для самого себя Арчи коротко рассмеялся, и его тут же стало рвать.

— Заткнись! — велел Ройс, пиная его в ногу.

У Арчи потемнело в глазах, весь мир стал серым, и эта серость пульсировала в едином ритме с биением крови под коленом и в паху. Сквозь рев в ушах он услышал голос Стина:

— Мистер Прескотт, вопрос был риторический. Вставайте.

Арчи с трудом поднялся на четвереньки — дальше не получалось.

— Окажите ему помощь, мистер Макдугалл, — приказал Стин.

— Что? — вырвалось у Ройса. — Мы же не за этим сюда пришли!

Даже сквозь туман, застилавший сознание после удара карлика, Арчи заметил визгливые нотки в голосе Ройса.

«Всего лишь мальчишка, — подумал Арчи. — Жестокий, бездушный мальчишка, настоящий сын трущоб».

— Делай, как я сказал. Я сейчас уеду, и у тебя будет гораздо больше шансов выжить, если ты будешь делать то, что я говорю. — Осторожно ступая, Стин подошел к фургону и залез на козлы.

— Господи Боже, — сказал Ройс. Сунул кожаную дубинку за пазуху, подхватил Арчи под мышки и поставил на ноги. Арчи хотел было сопротивляться, но не нашел сил даже руку поднять. Он висел на Ройсе, словно пьяный.

Стин поднял руку ладонью вверх.

— Отсюда я поеду по Ориндж-стрит до Гранда, а потом на Бродвей, — начал он. — Какой бы маршрут вы ни выбрали после того, как закончите все дела здесь, не появляйтесь на этих улицах, пока солнце не взойдет высоко. Вам понятно?

— Понятно, — ответил Ройс.

Циркач молча таращился на сгоревшего кролика.

— Хорошо. Мистер Прескотт должен дойти до пивоварни самостоятельно. Вы последуете за ним по одному, ступая точно в его следы.

Несмотря на все события ночи, это последнее заявление показалось Арчи невероятно абсурдным.

— А может, я вам лучше вальс станцую? — Из горла Арчи вырвался смех, больше похожий на хрип. — Я не… Мне незачем…

— Мистер Прескотт, у вас есть весьма веские причины, — сказал Стин. — Вспомните своего друга Майкла Данна. В ночь, которая, я уверен, памятна нам обоим, он оказался в сходной ситуации.

От слов Стина смех застрял у Арчи в горле.

«Господи Боже, — подумал он, — неужели придется выбирать между смертью от рук ирландских бандитов и жизнью, как у Майка?»

Если так, то… ну что ж, после смерти у него будет Хелен. И Джейн.

«Может быть, я наконец увижу Кролика на луне, — рассеянно подумал Арчи. — Джейн, ты мне его покажешь».

— Я вижу, вы меня поняли, — сказал Стин и взял в руки вожжи. — До свидания, джентльмены.

— Погоди, Стин. А как насчет пивоварни? Что нам там делать?

— Убедитесь, что мистер Прескотт там и останется. — Стин дернул вожжи, и фургон заскрипел, загрохотал вниз по переулку, в сторону Ориндж-стрит.

— Чарли, ну давай же, пошли, — сказал Ройс.

Горбатый карлик все еще таращился на сгоревшую тушку в снегу. Услышав свое имя, он дернулся и посмотрел по сторонам.

— Куда подевался Стин? — подозрительно спросил он. — И что он умудрился вытворить с этим кроликом?

— Да черт с ним, с кроликом, как бы нас самих не изжарили, — ответил Ройс. — Слушай внимательно.

Ройс повторил инструкции Стина.

— А вдруг он сбежит? — поинтересовался Циркач, кивая на Арчи.

— Чарли, ну что ты несешь? Ты его так приложил, что он на ногах едва стоит, да еще и нога одна ранена. Если он попробует сбежать, его догонит даже этот дохлый кролик. Понял? Прескотт, давай, двигай.

Ройс толкнул Арчи в спину, заставив потерять равновесие. Арчи упал на четвереньки и не спешил подниматься, слабо хихикая сквозь сгустки крови в горле.

— Что здесь смешного, придурок? — зарычал Циркач.

— Ничего, — ответил Арчи и закашлялся.

«Просто подумал, должны ли вы идти за мной на четвереньках».

Странно: как только смерть стала неизбежной, он смог над ней посмеяться. Тут Арчи снова вспомнил Майка Данна, как он оставлял в снегу отпечатки босых ног, и смеяться расхотелось.

Шагах в двенадцати высился обваливающийся кирпичный фасад Старой пивоварни и зияла распахнутая дверь. Арчи осторожно поднялся. От усилия в паху забилась жилка, а в голове закружились странные картинки — пляшущее пламя и серьезное лицо Хелен. Арчи обрел равновесие и вошел внутрь. Обернулся и посмотрел, как сначала Ройс, а за ним Циркач аккуратно идут по его следам и переступают порог. В темноте за спиной шевелились тела. Интересно, сколько будет свидетелей его убийства? Арчи на секунду задумался о побеге и понял, что гораздо проще сдаться. Уж лучше принять все как есть. Не забывая о Хелен и Джейн.

— Предупреждал я тебя, разве нет? — зарычал с порога Ройс. — Сволочь же ты, я одолжение хотел сделать, а сегодня чуть не сдох из-за тебя. Два раза!

Удар возник из ниоткуда, разбив Арчи губы и опрокинув его на спину. А ведь это смешно: Ройс убивает его из оскорбленного самолюбия, чтобы доказать, что он самый кровожадный во всем Манхэттене.

«Стоит ли так стараться? — подумал Арчи, улыбаясь разбитым ртом в темноту, пока оба Кролика методично пинали его в ребра и в спину, покряхтывая от натуги и сыпя проклятиями между ударами. — И без всяких доказательств ясно, что этот Ройс Макдугалл — безжалостный сукин сын. Мумия могла бы сильно облегчить всем жизнь, если бы сожрала мое сердце на сладкое».

Арчи перестал что-либо соображать, в нем проснулись слепые инстинкты. Он откатился от Кроликов, уперся в стену и смог немного передохнуть…

— Эй, приятель, — Ройс тяжело дышал прямо в ухо Арчи. — Ну ты и чучело. Рожа вся разбита, обоссался… О Господи. А уж ухо-то — просто какой-то кровавый чиряк на голове.

Ройс отодвинулся, и к нему подошел Циркач. Похоже, от уха немного осталось, но Арчи ничего не чувствовал: вся боль сгустилась в одну крохотную лужицу на самом дне сознания.

— Ухо-то лучше оторвать. Повезло тебе, парень, что рядом оказался Циркач. У него в таких делах огромный опыт, верно, Чарли? Он как раз может тебе помочь.

Ройс уперся предплечьем в шею Арчи.

— А теперь полежи спокойно для дяденьки доктора.

Циркач схватил Арчи за волосы и повернул его голову вправо. Второй рукой зажал ему рот и наклонился, посапывая, словно голодный зверь. Сопение перешло в горловое рычание, и карлик впился в изувеченное ухо. Ройс прижал шею Арчи, заглушая крик, а Циркач жевал хрящ, похрюкивая, словно свинья у кормушки.

Арчи почувствовал кровь и слюну в ушном канале. Циркач трижды мотнул головой туда-сюда, как терьер, убивающий крысу. После третьего рывка Арчи понял, что ухо оторвалось.

«Как будто к дантисту пришел, зуб вырывать, — подумал он. — Только сначала напоить должны были».

С горловым рычанием Циркач потряс головой, и капли крови упали Арчи на лицо. Внезапно карлик закричал и отпрянул — оторванное ухо вспыхнуло пламенем…

Атлькауало, 7-Оцелот — 25 декабря 1842 г.

Праздничный звон колоколов церкви Святой Троицы эхом отдавался в витринах магазинов на Бродвее и придавал шагам Джейн Прескотт упругую целеустремленность. Подпевая колоколам, Джейн пробиралась между каретами и повозками торговцев, держа путь к часовне Святого Павла.

Последние две недели колокола церкви Святой Троицы вызванивали этот мотив три-четыре раза в день. Слова Джейн знала не очень хорошо, зато мелодию выучила так, словно сама ее написала. Ей прямо-таки снились колокола.

А еще за последние две недели в состоятельных гражданах Нью-Йорка проснулся дух благотворительности. Если в течение всего года двадцать пять центов или даже пригоршня центовых монеток были удачным дневным сбором, то только за последние десять дней Джейн четыре раза припрятала не меньше доллара. Она наелась досыта, а серебряная монетка, туго примотанная к лодыжке, гарантировала, что голодать еще долго не придется. В Святки все жалеют девочку-сиротку с обезображенным лицом.

— С Рождеством вас, сэр! С Рождеством, мадам! — весело крикнула Джейн, взлетая на подножку стоящей кареты. Не забывая оглядываться, чтобы не огрел кнутом кучер, она прижала лицо к окошку. — Возрадуйтесь рождению нашего Спасителя! Сегодня праздник, не так ли? Время братства и благотворительности?

Дверца кареты распахнулась, и рука в перчатке бросила монеты на грязную мостовую Бродвея.

— С Рождеством, бродяжка! — надменно произнес голос с британским акцентом. — С Рождеством, и иди-ка своей дорогой.

— Благослови вас Бог, сэр! — вскрикнула Джейн, соскакивая с подножки и собирая монетки. — Веселого вам Рождества и счастливого Нового года!

Сжимая в кулаке серебро, она обошла карету сзади и побежала вверх по Бродвею, в направлении музея Барнума. Шесть центов и десятицентовая монетка. Уже набралось почти шесть долларов, самое время вернуться домой и спрятать их.

— Джейн! — Она оглянулась и увидела своего друга Рукавичку в огромной меховой шапке. Он выглядел изможденным и взвинченным. Рукавичка поманил ее в переулок рядом с меняльной лавкой Сегара.

Джейн неохотно остановилась, стискивая в руке деньги. Сегодня наверняка подадут еще, и ей не терпелось набрать побольше монеток. Однако Рукавичка был явно испуган.

— Что стряслось? — спросила Джейн.

Не отвечая, он схватил ее за руку и потащил в переулок, остановившись только когда улица скрылась из виду.

— Малыша Бри убили, — задыхаясь, выпалил он.

— Убили? Кто сказал?

Бродяжки часто исчезали — по самым разным причинам, ко все всегда считали, что они убиты каким-нибудь изощренным способом. Во многих случаях так оно и было. По крайней мере так говорили Джейн.

Малыш Бри стал её первым другом в Нью-Йорке. В прошлом году, когда Джейн сбежала от Райли Стина в Ричмонде и добралась до Нью-Йорка, едва живая от голода и лихорадки, Малыш Бри приютил ее в своем углу в подвале и присматривал за ней, пока она не окрепла настолько, чтобы самой просить милостыню.

Если он мертв… Джейн заставила себя успокоиться и повторила вопрос:

— Рукавичка, кто это тебе сказал?

— Все говорят. Говорят, что многих ребят убили, внизу под пирсом возле Бэттери-плейс. Будет экстренный выпуск газеты — я иду в «Геральд». Давай и ты со мной.

Дженн задумалась. За экстренный выпуск можно получить серебряные монетки — особенно если в нем статья об убийстве. Но если Малыша Бри в самом деле убили…

— Нет, — ответила Джейн. — Я должна пойти посмотреть.

— Газеты разберут! Пошли лучше в «Геральд».

— Сам иди! — Джейн вырвалась из его хватки. — Я должна посмотреть.

Заплакав, она выбежала обратно на Бродвей и повернула на юг, к Бэттери-плейс.

Празднично одетая толпа расцветила яркими одеждами грязные пирсы. Сваленные в кучу ящики, веревки и парусина служили наблюдательными пунктами для самых ловких, а большинство старались протиснуться поближе к огороженному полицией участку. Полицейских можно было узнать по медным или латунным звездам на лацканах. Пользуясь полученными на улицах Нью-Йорка навыками невидимки, Джейн пробралась прямо к веревочному ограждению. Она потихоньку проскользнула между двумя мускулистыми гребцами — и уперлась в полицейского, который тут же схватил ее за шиворот.

— Не так быстро, барышня, — сказал он.

— Мне нужно посмотреть, — взмолилась она, мастерски скорчив гримасу испуганной младшей сестренки и переставая сдерживать лившиеся из глаз слезы. — Пожалуйста, мне нужно посмотреть, нет ли там моего брата. Мама так испугалась, она не смогла прийти сама.

— И послала тебя? — Полицейский покачал головой. — Что-то я сомневаюсь. Давай, проходи. Не на что тут смотреть маленьким девочкам. — Он развернул ее и легонько толкнул обратно в толпу. — Давай, давай. Мне бы не хотелось посадить тебя за решетку.

Угроза мигом стерла с лица Джейн гримасу испуганной младшей сестренки и заставила убраться подальше от полицейского. Она уже однажды побывала в тюрьме, и этот месяц показался ей самым длинным в жизни. Снова попасть туда было бы еще хуже, чем оказаться в руках Райли Стина.

Стремительной тенью она обошла толпу и легко вспрыгнула на пустую тележку для рыбы. Теперь стало видно, что веревки огораживают один из причалов. На соседних пирсах собралась толпа, и время от времени люди показывали куда-то пальцами и качали головой, совсем как полицейский. Значит, там и в самом деле есть на что посмотреть — но как это увидеть? Джейн огляделась и раздраженно пнула тележку.

Ага, вот оно: от каждого причала к воде спускались ступеньки. Джейн спрыгнула с тележки и помчалась к пристани, которая отходила от Уайт-Харт-стрит. Прямо к востоку, между Уайт-Харт и Броуд-стрит, несколько полицейских сидели в маленькой лодке, привязанной к сваям огороженного пирса.

Джейн спустилась по скользкой лесенке и, цепляясь руками и ногами, проползла по перекладинам под пирсом на Уайт-Харт. В нос ударил запах, в котором к вони гниющих водорослей и соленой воды примешивалось что-то еще.

Выглянув из-под пирса, Джейн увидела полицейских в лодке. Портовые рабочие с талями помогали им поднять из воды каноэ. Одна из веревок застряла, и каноэ наклонилось в сторону Джейн, выплескивая грязную воду, под которой виднелись бледные детские тела, уложенные вплотную друг к другу, с согнутыми коленями и руками, прижатыми к рваным ранам на груди.

— Ой, папочка! — прошептала Джейн. — Бедный Малыш Бри!

Она узнала его — он лежал возле кормы, и из раскрытого рта вытекала струйка воды. Каноэ снова покачнулось, и из его мертвых рук вывалилось темно-лиловое сердце и с плеском исчезло в воде.

Пока они выравнивали каноэ и поднимали его на причал, Джейн успела разглядеть, что там еще были Дейдр и Пауло. По толпе прокатилась волна охов и криков ужаса, и полиция стала отталкивать любопытствующих подальше от мокрого кошмара, который вытащили на видавшие виды доски пирса.

Малыш Бри, и Дейдр, и Пауло, и все остальные лежали мертвые в воде, плескавшейся прямо под ногами у Джейн.

«Их сердца до сих пор там лежат, — подумала она. — Их сердца все еще в воде, бьются в одном ритме с грязными волнами».

Джейн показалось, что ее собственное сердце надолго замерло, вызывая тошнотворную боль в горле. А когда оно наконец снова забилось, то так сильно, что она чуть не выпустила из рук скользкие перекладины. Джейн торопливо залезла под пирс и вжалась в затянутый паутиной угол. Она боялась оставаться возле воды, но еще больше боялась соскользнуть и упасть вниз, утонуть в темной воде среди призраков мертвых детей.

Стивен стоял на покатом крыльце своей хижины, прислушиваясь к смеху других рабов, собравшихся к нему на рождественский ужин. Сегодня ему не хотелось улыбаться, и он вышел на улицу, чтобы посидеть, выкурить трубочку и разобраться, в чем дело. Однако вместо того чтобы сесть и закурить, он смотрел на широкую тропу слева, которая спускалась мимо веранды гостиницы, пересекала утоптанный пятачок, где разворачивались экипажи, и дальше пробивала себе дорогу сквозь мусор, оставшийся от добычи селитры: тополиные стволы, использовавшиеся вместо труб; груды выщелоченной почвы, поросшие сорняками; сломанная тачка. В конце концов там, где Стивен уже не мог ее видеть, тропа упиралась в край ямы, где находился вход в пещеры. Под ногами Стивена лежала узкая Щель Гучинса — спуск, отмечавший конец входа и начало собственно пещер. За ним была огромная Ротонда, разделенная на Главную пещеру и Одобон-авеню. А потом… Стивен потер лицо, стараясь вытрясти песок из глаз и волос. В последние дни он плохо спал, все видел сны о пещере, особенно об этом странном квадратном гроте позади Бездонной ямы и о голосе, который он там слышал. Голос говорил с ним, заглушая все прочие голоса пещер, нарастая до грохота грома, отчего Стивен просыпался с головной болью и не в духе. Голос исходил не от мумии, а от каменного лица над алтарем — от лица с обведенными глазами и клыками во рту. Губы оставались неподвижны, однако голос звучал отчетливо, и Стивен боялся, что сходит с ума.

— Я и так человек, — тихо сказал Стивен, глядя на дымку своего дыхания в лучах закатного солнца и зная, что лжет. Конечно же, ему многое позволялось. Может быть, он был даже незаменим для доктора Крогана и его грандиозных замыслов в отношении Мамонтовых пещер в Кентукки. Губы Стивена искривились в усмешке, когда он подумал о выспренних названиях гротов и глыб в пещерах, на которых настаивал Кроган, — вроде реки Стикс и Одобон-авеню. Одобон-авеню уродовала пещеру, делая ее игрушкой для самолюбия Крогана и привлекая богатых туристов, которым требовалась помощь Стивена.

Стивен тоже пользовался этими названиями, однако понимал, что они всего лишь слова, никак не связанные с обозначаемыми местами. Это знание пришло к нему от голоса; когда молчаливая статуя произнесла настоящее имя пещеры — «Чикомосток», каждый звук гудел в сознании Стивена.

Голос обещал ему свободу, но чего-то недоставало. Стивен был достаточно умен, чтобы понимать, когда его используют — а жизненный опыт научил, что используют его всегда, — и он инстинктивно не доверял обещаниям голоса. Что это еще за новый мир, и чем он будет отличаться от нынешнего?

Ты будешь человеком.

Простое утверждение — уверенное и раздражающее.

Я готов.

Мысли Стивена прервало появление Ника Бренсфорда.

— Господь меня спаси, если Шарлотта не умеет готовить, — сказал он, поглаживая тощий живот. Уселся на крыльце, вытянул длинные ноги и стал удовлетворенно ковырять в зубах.

— О чем задумался, Стивен? — спросил Ник после паузы, во время которой из хижины раздавались взрывы смеха. — Ведь Рождество на дворе.

Стивен помолчал. Когда он наконец ответил, то сам себе удивился — он говорил голосом старика.

— Да, Ник, Рождество на дворе, вот только я не уверен, что именно я праздную.

— Стряпню Шарлотты для начала, — засмеялся Ник и бросил зубочистку в траву. Солнце садилось, и в удлиняющихся тенях начинал появляться иней. Тени легли на лицо Ника, и его улыбка побледнела. — Ты слишком много думаешь. Выбрось из головы всякие гигантские замыслы. Рождество — это день, когда нам не надо работать и мы можем петь у огня без того, чтобы нас донимали белые. Что еще надо?

— Может быть, ничего.

Стивен набил трубку, ощущая шероховатость глины и рассыпчатость табака, и вдохнул глубокий табачный запах, смешанный с резким зимним воздухом. Зажег спичку, чиркнув о подошву ботинка, и сел рядом с Ником, пытаясь избавиться от странного чувства отчужденности, появившегося с тех пор, как пришли сны. Не помешает просто набить живот и спеть у огня. Однако гигантские замыслы не шли у него из головы.

— Ник, ты когда-нибудь слышал о Монровии?

— Это город в Иллинойсе, что ли?

— Нет, это в Африке. Страна, основанная свободными неграми, которые захотели вернуться. Иногда мне хочется поехать туда, проделать путь предков в обратную сторону, увидеть страну моей матери. Стать свободным. Стать человеком. — Дымок из трубки был приятен на вкус, и Стивен немного расслабился.

— И эту идею лучше тоже выбрось из головы. — Ник казался обеспокоенным, тени залегли в морщинах на лбу и подбородке. — Доктор Кроган ни в жизнь не даст тебе уехать в Африку. Кого он будет показывать английским профессорам? Парень, твоя беда в том, что ты научился читать и набрался идей, не имеющих к тебе отношения. Разве нас бьют? Разве нам чего-то не хватает? Да ничего подобного! В лесу полно оленей, в реке — рыбы, со всего мира народ приезжает только ради того, чтобы пойти с тобой в пещеры. Ты думаешь, в Монровии у тебя это будет? — Ник помолчал, дав вопросу повиснуть в воздухе, прежде чем продолжить: — Живи где живешь и не мечтай об Африке. Кроме того, твой папочка был индейцем, так что ты здесь на своей земле. А о другой лучше забудь.

— Мой папочка вовсе не был индейцем, — ответил Стивен. — Это одна из баек для английских профессоров. — Трубка погасла; Стивен снова зажег спичку и посмотрел в огонь. — Мой отец был белый, — сказал он, и пламя задрожало от его дыхания, — и я знаю, кто он. И ты тоже его знаешь.

Стивен заново разжег трубку.

— Погоди. — Ник посмотрел в сторону и встал, размахивая руками, словно летучая мышь крыльями, — как будто хотел отмахнуться от слов Стивена. — Ничего я не знаю и знать не хочу. Да будь твой папочка сам Эндрю Джексон — какая разница? Все равно ты остаешься чернокожим из Кентукки с прелестной женушкой, нарезающей сейчас пирог с мясом. Если ты себе не враг, то пойдешь и наешься пирога, выбросив из головы и Африку, и белого папочку. Лично я именно так и сделаю.

Ник ушел, и Стивен докурил трубку в одиночестве. А может, мальчишка Бренсфорд прав?

«Мальчишка, — подумал он. — С каких это пор восемнадцатилетний парень стал для тебя мальчишкой? Так думают только белые».

Стивен покачал головой и выбил трубку. До двадцати двух лет ему еще оставалось несколько месяцев, однако в последнюю неделю он чувствовал себя столетним старцем.

«Я и так человек, — подумал он, снова услышав голос, шептавший в листве тополей вдоль тропинки к пещерам. — Человек».

«Экстренный выпуск!» — кричали в толпе, когда Джейн торопливо шла вверх по Перл-стрит, нервничая оттого, что солнце уже село, а она все еще далеко от безопасности освещенных улиц. Ее преследовала вонь пристани, въевшаяся в одежду и окружившая Джейн запахами смерти и страха. Она опустила глаза под взглядом едва державшегося на ногах индейца, посмотрела на свои потрепанные ботинки и увидела, что они покрыты высохшими пятнами речной грязи. Джейн снова вспомнились голодные волны, подступавшие к самым ногам, тайные звуки чего-то, что двигалось между сваями. Больше всего ей хотелось добраться до дома, припрятать собранное серебро и спрятаться самой.

«Экстренный выпуск! Убитые дети! Индейцы убили детей в порту! Экстренный выпуск!»

Джейн почти бежала бегом. Каким же нужно быть человеком, чтобы убить детей — Малыша Бри, и Дейдра, и всех остальных? Куда подевался кролик Малыша Бри? Наверняка пошел на обед тому, кто его поймал — испуганного, ошалело скачущего по переулкам. Джейн очень хотелось, чтобы у нее был дом — настоящий дом с постелью и кухонным столом, и чтобы с улицы окна тепло светились. Она обошла площадь Франклина — покрытую снегом и изрытую колеями немощеную площадку, где сливались Черри, Франкфорт и Довер-стрит. Кое-где в этой грязи пытались расти деревца, как-то умудрившись выжить под топчущими их колесами и ногами.

Перл-стрит выходила из другого конца площади и изгибалась к северу и западу, до пересечения с Бродвеем напротив больницы. Джейн могла нарисовать в голове весь Нью-Йорк. Мысли о картах успокоили ее, отвлекли от мертвых друзей в затонувшем каноэ. В берлоге у Джейн была настоящая карта Нью-Йорка — одна из многих карт, помогавших ей помнить, что, помимо холодных, грязных лестниц и лачуг, есть много мест, где могут жить девочка и ее отец.

Джейн нырнула в проулок между продовольственной лавкой Макгаврана и залом собраний, на задней лестнице которого пряталась ее берлога. Лестница поднималась фута на четыре — от мощеного двора до дверной ниши, одной стороной упиравшейся в заднюю стену продовольственной лавки. Джейн не знала, кто собирался в этом зале, но каждый четверг вечером туда приходили и уходили группы мужчин. Дощатая перегородка с прибитой поперек единственной доской отгораживала от улицы пространство под лестницей, и этот треугольный закуток стал для Джейн домом. Берлогой.

Джейн отодвинула в сторону оторванную доску, заползла под лестницу и немного посидела неподвижно, пока глаза привыкали к темноте. Она вдруг поняла, что сидит затаив дыхание, и шумно выдохнула, когда увидела, что никто не потревожил ее жилище. Груда одеял, лампа на полу, плоский камень, прикрывавший тайник, — все было на своих местах. Просунув палец в дырку от сучка, Джейн задвинула доску на место, отгородив себя от переулка и от всего города.

Еще раз, глубоко вдохнув и выдохнув, Джейн достала из кармана спичку и зажгла лампу, не давая пламени разгореться слишком ярко, хотя все щели в досках были тщательно заткнуты. С наступлением ночи на площадь и отходившую от нее Черри-стрит выходили уличные банды, которых боялась даже полиция: полицейские патрулировали этот район только группами человек в шесть и больше. Однажды осенней ночью Джейн выглянула в дырку от сучка и увидела двух мужчин, торопливо закапывавших мертвого матроса в куче мусора. Мертвеца обнаружили недели через две — и то лишь потому, что свинья почуяла запах разлагающейся плоти под мусором и вытащила тело, чтобы полакомиться. С тех пор Джейн стала еще осторожнее ходить по ночам и всегда проверяла, чтобы все щели в стене были заткнуты. И все-таки ей здесь было хорошо, потому что она вырвалась из рук Райли Стина.

От воспоминаний о Стине девочку бросило в дрожь. Джейн сняла ботинки и улеглась на постель, закутавшись в одеяло и прижимаясь к теплой кирпичной стене продовольственной лавки. Взгляд по привычке остановился на любимой карте — карте Соединенных Штатов, от Флориды до штата Мэн на севере, а на западе до реки Миссисипи и Техаса. Читать Джейн не умела, но буквы знала и научилась узнавать некоторые названия на карте. Например, «Миссисипи» — в этом слове так много «с», да и сама река по дороге к океану все время извивается петлями, похожими на «с». Джейн представляла себе огромную широкую реку — противоположного берега не видать, здания Сент-Луиса едва виднеются над коричневыми водами, пароходы гудят, плывут вверх и вниз по течению, оставляя пенистый след, словно неуклюжие утки, не умеющие летать.

«Когда-нибудь я увижу Миссисипи своими глазами, — в который раз поклялась себе Джейн. — И Сент-Луис тоже, и, может быть, даже доберусь через Скалистые горы до Калифорнии или Орегона, пройду по пути Льюиса и Кларка, остерегаясь по дороге индейцев».

Мысль об индейцах снова заставила Джейн задрожать и поглубже зарыться в отрепье, служившее ей постелью. Говорят, это индейцы убили Малыша Бри и остальных, потому что тела изуродовали и сложили в каноэ. Джейн наслушалась разговоров в толпе по дороге от пристани и поняла, что ньюйоркцы поверили слухам и разозлились настолько, чтобы отомстить. Она подумала о пьяном индейце, встретившемся ей на Перл-стрит. Не оказаться бы ему закопанным в кучу мусора, как тот матрос.

Джейн опять тихо заплакала. Шрамы на щеке зачесались от стекающих слез. Столько детей убили, а многие ли матери хотя бы знают об этом? И если бы она сама среди них оказалась, то отец бы ее даже не хватился. Джейн продолжала плакать — потихоньку, помня об опасностях, таившихся за дощатой стенкой. Потом она все-таки уснула — со слезами на глазах и с мыслями об отце и коричневых реках, таких широких, что не перейдешь.

Джейн разбудил звон разбивающегося стекла. Она резво вскочила на ноги, прислушиваясь в темноте к раздающимся снаружи звукам. Лампа, наверное, погасла; по крайней мере не опрокинулась — а то бы Джейн не пришлось больше волноваться ни об отце, ни о своих шрамах.

— Он сюда пошел. Я видел.

Джейн подползла к дырке, вытащила из нее затычку и выглянула наружу. Двое мужчин медленно обходили лавку сзади.

Оба обуты в тяжелые ботинки; один был с бородой и в длинном пальто; другой потел в толстом шерстяном свитере, а бритую голову прикрывала черная вязаная шапочка.

Бородач посмотрел прямо на нее, и Джейн застыла, не осмеливаясь даже моргнуть.

— Вот он, — сказал мужчина. Он вытащил из-под пальто нож, и Джейн услышала шорох справа от оторванной доски.

— Приятель, сейчас не время краснокожим разгуливать поодиночке, — сказал лысый матрос. — А вдруг ты тот самый проклятый убийца?

— Наш гражданский долг, — продолжил бородач, — очистить улицы от убийц.

Они оба шагнули вперед.

Джейн услышала, как индеец встал.

— Оставили бы вы лучше меня в покое, — медленно выговорил он странным шепотом: слова продолжали звучать в голове Джейн и после того, как он их произнес. Странные какие-то слова — Джейн первый раз в жизни слышала, как говорят индейцы.

Матросы его наверняка зарежут. Это несправедливо. Они же не знают, кто на самом деле убил детей. А вдруг знают? Вдруг именно этот индеец и убил? Почему он оказался возле ее берлоги — и именно сегодня, а ведь вчера убили ее друзей!

— Оставить тебя в покое? — Матрос с ножом подступил на шаг ближе к индейцу, который оставался за пределами поля зрения Джейн. — Краснокожий, мы сейчас с тобой пообщаемся. Как лучшие друзья.

Джейн стиснула зубы. Жаль, что сквозь дырку ничего не разглядеть. Она не знала, что делать. Можно зашуметь и отвлечь матросов, давая возможность индейцу убежать, но вдруг он окажется убийцей? И снова придет за ней?

— Погоди-ка, — сказал лысый, — да он вовсе не индеец, а черномазый. Посмотри на него!

Бородач пожал плечами:

— Одет как индеец. И ведет себя как индеец — верно, вождь краснокожих? Как это ты не снял с детишек скальпы? Хотя если ты всего лишь черномазый, притворяющийся индейцем, то чему удивляться?

— Я хочу его накидку, — сказал лысый. — Мне всегда нравились перья.

— Даю вам последний шанс, — ответил индеец тем же звенящим шепотом.

— Это у тебя был последний шанс. — Бородач рванулся вперед, и Джейн потеряла его из виду.

Послышался глухой скрежет — словно провели лезвием ножа по твердой поверхности, и вдруг у Джейн ужасно зачесалась обожженная половина лица. Зуд расползся вниз по руке, по спине — и, в конце концов, Джейн показалось, что вся кожа пытается вырваться из одежды. Снаружи донеслось низкое рычание — похоже на тигра в клетке, которого Джейн видела как-то в Бэттери-парк.

— Ой-ей! Отпусти меня! — взмолился бородач, но его голос оборвался, заглушенный треском.

Что-то ударилось об оторванную доску, выбив ее внутрь, прямо в лицо Джейн. Джейн, с разбитым носом, упала на спину и закричала. Кровь потекла в сторону, заливая зудящие шрамы, и от этого зуд уменьшался.

Снаружи второй матрос бился об дощатую стену головой и судорожно хватал воздух ртом. Кровь стекала у Джейн по волосам, по воротнику, вниз по спине и в рукав. Умирающий матрос закрыл дырку в доске, и в берлоге наступила полная темнота. Ужасный зуд в шрамах потихоньку слабел.

Лицо болело, рот наполнился кровью от расшатанных зубов и разбитой губы.

«О Господи, пусть он уйдет! — молила Джейн. — Пусть только он уйдет, и пусть поскорее уберут трупы, а меня никто не заметит!».

Лысого матроса оттащили от стены, и в дырку полился лунный свет. Джейн услышала, как в нескольких шагах тело бросили на землю. Затем индеец тихо постучал по расшатанным доскам.

«Уходи», — беззвучно сказала Джейн, чувствуя кровь на языке и под рубашкой.

— Нанауацин, — позвал индеец. Со ржавым скрипом доску отодвинули в сторону. — Выходи.

Она не ответила.

— Выходи, и я остановлю кровь.

— Ты убил их, — ответила Джейн. — И меня хочешь убить.

— Если бы я хотел тебя убить, малышка Нанауацин, ты бы уже была мертва. Выходи сейчас же.

Джейн медленно выбралась наружу, рассеянно почесывая перестающие зудеть шрамы и вытирая кровь, которая заставила рубашку и волосы прилипнуть к коже.

— Почему ты назвал меня этим именем? — спросила она, выбравшись наружу.

— Это твое имя, — ответил индеец. — Тебе дали его задолго до твоего рождения.

— Мое имя — Джейн Прескотт. — Она подумала, что лысый матрос был прав: это скорее негр, чем индеец. Из уголка рта у Джейн продолжала сочиться кровь. Почему ей больше не страшно?

Индеец кивнул:

— Так назвала тебя мать. А это, — он провел пальцами по обезображенному лицу Джейн, — дает тебе другое имя. Нанауацин. Повтори.

— Нанауацин, — повторила Джейн. От прикосновения индейца нос перестал кровоточить и зуд в шрамах совсем прекратился.

«Он убил двух матросов только ради того, чтобы поговорить со мной», — подумала она.

— Хорошо. — Индеец быстро слизнул кровь с кончиков своих пальцев и отвел доску в сторону. — А теперь иди и ложись спать.

Джейн зевнула так, что хрустнула челюсть.

— Ой, — охнула она и полезла внутрь.

«Нанауацин» — это слово порхало в голове, словно мотылек в поисках пламени. «Это мое имя», — подумала она. Последнее, что услышала Джейн, был шорох осторожно задвигаемой на место доски.

Атлькауало, 8-Кролик — 8 января 1842 г.

Арчи пришел в себя и закричал — рот забит грязью; грязь забилась в уши и заглушает крик; руки и ноги связаны, невозможно дышать. Он попытался подняться, но тяжесть навалилась на грудь и не пускала, выдавливая воздух из легких. Он ворочался из стороны в сторону, а руки оставались прижаты к бокам, и грязь меланхолично чавкала, заглушая его сдавленные вопли. Он ничего не видел, и с каждым паническим выдохом ледяная жижа все сильнее давила на грудь.

«Только не так, — подумал Арчи, — ради Бога…»

По лицу заструилась вода, смывая грязь. Он расслышал невнятные голоса и понял, что все еще выпускает из легких остатки воздуха в оглушительном вопле. Сильные руки схватили его за шею, поддерживая голову над поверхностью жижи.

Он конвульсивно вдохнул, втянув в себя немного воздуха и много грязи.

— Ну-ну, тише, — сказал кто-то, вытирая его лицо и отгребая грязь, пока Арчи не высвободил плечо и не вытащил руку.

Захлебываясь в грязи, глотая ее вместе с воздухом, Арчи протянул руку вперед, ухватился за что-то и потянул. Вывалившись из неглубокой ямы, он зашелся в кашле, словно чахоточный, и наконец смог свободно вдохнуть. В узкие окна в покрытых сажей кирпичных стенах пробивался тусклый свет, и Арчи сосредоточился на нем — пылинки в солнечных лучах стали для него доказательством, что он не отправился в ад.

— Сэр, дышите медленнее. Так воздуху будет легче пройти и меньше вероятность, что за ним последует грязь. — Гладкие фразы и акцент выдавали образованного южанина. Сюртук и воротничок некогда модного костюма заляпаны грязью; волнистые темные волосы, спадающие на высокий лоб; глубоко посаженные глаза; аккуратная бородка.

«Он спас мне жизнь», — подумал Арчи. Жижа была ледяная, и его бросило в дрожь.

— Это пивоварня? — Арчи навалился на отрубленный корень, за который он слепо уцепился, но ноги ниже колена все еще оставались в грязи.

Его спаситель снова принялся отгребать грязь.

— Да, подвал. Забытое Богом место, — сказал он, высвобождая правую ногу Арчи.

Вытащив левую ногу, Арчи поморщился от сильной боли в бедре. Он вдруг вспомнил Ройса с ножом и карлика…

Заметив, что Арчи нерешительно потянулся к левому уху, незнакомец перестал копать.

— Боюсь, там мало что осталось, — покачал он головой. — Однако не загноилось, бог знает почему.

Это замечание неожиданно озадачило Арчи. Он на мгновение задумался.

— Не загноилось? А сколько времени я здесь провел?

— В подвале? Я думаю, меньше суток. Похоже, погребение вам ничуть не повредило. По крайней мере, никаких последствий, которые нельзя исцелить вот этим. — Спаситель Арчи вытащил резную оловянную флягу — еще один признак богатства либо воспитания, казавшихся неуместными в данных обстоятельствах. Арчи взял флягу и сполоснул забитый грязью рот глотком крепкого виски.

— А в Старой пивоварне… — незнакомец помедлил, — дней двадцать, пожалуй. Да, завтра будет три недели.

Арчи непроизвольно сглотнул.

— Три недели?!

— Верно, три недели. Трудно себе представить, не так ли? Вас… э-э-э… привезли сюда поздно ночью двадцатого декабря, а сегодня — так, сейчас еще только светает, — сегодня восьмое января. Будем считать, что это был мой новогодний тост. За все былое, ну и так далее. — Незнакомец улыбнулся, но улыбка тут же исчезла, и он наклонился вперед, внимательно глядя на Арчи: — Как вас зовут, мой воскрешенный друг?

— Что? — «Три недели!» — Прескотт. Арчи.

— Очень приятно познакомиться. До сих пор мне не приходилось встречать человека, который в самом деле пережил такое. Надеюсь, вы понимаете, что вам повезло гораздо больше многих. Раньше я о подобном только читал. Меня зовут Уильям Уилсон. Я редактор журнала. Не согласитесь ли вы написать о ваших переживаниях для печати?

«Я жив», — запоздало подумал Арчи, удивленный как своим собственным изумлением, так и странной просьбой Уилсона к человеку, который все еще лежал в том, что должно было стать его могилой. Арчи потрогал ухо — снаружи остался только короткий обрубок, заросший гладкой и нечувствительной кожей. А нога… При движении в подергивании мышц чувствовались лишь отголоски нестерпимой боли. Рана практически зажила. Неужели его ухо действительно вспыхнуло огнем, когда его оторвал карлик?

Арчи вспомнил про талисман с перьями и запустил руку в штаны, позабыв об Уилсоне во внезапном приступе паники. Почувствовав, что он на месте и пульсирует в ритме биения сердца, Арчи моментально успокоился. Среди кошмарных воспоминаний талисман был единственной реальной вещью — а значит, все, что Арчи помнил, произошло на самом деле. Вздох облегчения вырвался из его все еще тяжело вздымавшейся груди, когда Арчи осознал, что вовсе не потерял рассудок.

С внезапным смущением он вспомнил об Уилсоне, однако его растрепанный спаситель не сводил глаз с лица Арчи. Запавшие глаза Уилсона блестели на бледном лице, ловя каждое движение Арчи.

— Почему они просто не убили меня? — спросил Арчи. Он не ожидал от Уилсона ответа, просто молчание стало действовать ему на нервы.

— Кто, здешние обитатели? — Уилсон засмеялся. Сдержанный, благовоспитанный смех неуместно звучат в убогом помещении. — Большинство родились в забытых Богом деревеньках Старого света, а там все еще строго придерживаются запретов на вмешательство в дела сумасшедших. Увидев, что случилось с вашим ухом, и несколько дней понаблюдав, как вы ворочаетесь в грязи, они решили, что лучше оставить вас в покое. Вы либо поправитесь, либо Господь приберет вашу душу, оставив пожитки остальным. Мне говорили, что на Рождество вы устроили целое представление. Поднялись на ноги и пошли. Потом устроились в отхожем месте и стали грести воображаемыми веслами, словно Харон, переплывающий реку, чтобы проверить, пропустит ли вас Цербер. И все это время вы бормотали бессмыслицу на каком-то иностранном языке. — Уилсон поднял руку жестом предупреждения. — Повторяю, это всего лишь слухи, однако если бы в этом не было правды, то скорее всего вас захоронили бы здесь вскоре после того, как удалились ваши враги, Дохлые Кролики. В любом случае ваше поведение на Рождество завоевало вам почти двухнедельную отсрочку — несмотря на то что ваша душа едва держалась в теле. И все же в конце концов жадность перевесила традиционные запреты, и вчера вечером этот сброд снова подступил к вам. Приложив зеркало к вашим губам, они кричали вам в ухо на всех возможных языках, однако добились от вас только невнятного шепота и еле слышного вздоха, который на тот момент даже мне показался предсмертным. Я вернулся сюда после недолгой отлучки на праздники и все это видел собственными глазами. Я стоял рядом, когда они выкопали неглубокую могилу в грязи, размягченной недавней оттепелью. Однако когда они сняли все ценное с вашего бесчувственного тела, меня охватила необъяснимая уверенность, что искра жизни все еще теплится в вас. Поэтому я и остался здесь. Я не мог помешать им положить вас в могилу, но оказаться похороненным заживо — худшее, что может случиться с человеком. Моей святой обязанностью как индивидуума было убедиться, что вы, в самом деле, скончались. А как мы оба теперь знаем, этого не произошло, — закончил Уилсон с непонятной улыбкой.

От его пристального, изучающего взгляда Арчи стало не по себе. Очень странно — учитывая все, что Арчи пришлось пережить: его избили, изувечили, ткнули ножом и оставили умирать, он провел три недели в бреду, и его похоронили заживо в Старой пивоварне, — а теперь ему не по себе от пристального взгляда! И тем не менее было в этом Уилсоне что-то, от чего Арчи пришел в полное смятение.

«А не он ли сам это сделал? — вдруг подумалось Арчи, несмотря на полное отсутствие каких-либо причин для такого подозрения. — Неужели это он похоронил меня заживо? Но зачем? Чтобы снова откопать и получить статью для своего дурацкого журнала? Даже Беннетт не пошел бы на такое».

— Мистер Уилсон, — начал Арчи, возвращая флягу, — то, что вы сделали… Я ваш должник. Большое спасибо, я перед вами в неоплатном долгу, но теперь мне пора идти домой. Я ужасно проголодался…

При слове «проголодался» на лице Уилсона вспыхнула сияющая улыбка, и он прервал бессвязные объяснения Арчи.

— Я так и знал, — сказал Уилсон, роясь в карманах пальто. — Я догадывался, что вы захотите подкрепиться, и принес вам бутерброд.

Арчи жадно впился зубами во все еще теплое мясо и хлеб, откусывая огромные куски и глотал их не разжевывая.

— Ох… — Арчи умял последний кусок и облизал пальцы, не обращая внимания на засохшую на них грязь. — Еще раз спасибо.

Кивнув, Уилсон снова протянул ему флягу.

— Арчи, — сказал он с едва заметным колебанием в голосе, — надеюсь, вы простите мое вмешательство, но, боюсь, в вашем доме обосновалась ирландская семья, только что прибывшая на новую родину. Вряд ли они в данных обстоятельствах будут склонны выехать.

Арчи задумался. Этого и следовало ожидать, если он действительно провел три недели в пивоварне в состоянии беспамятства. И все же он и не подумал о таком исходе, а вот Уилсон, как ни странно, похоже, предвидел это. Арчи показалось, что Уилсон словно ведет его к чему-то, наблюдая за его реакцией на каждый новый кусочек информации. Что еще Уилсон знает, о чем не хочет сказать?

— Арчи, я мог бы оказать вам одну услугу, — продолжал Уилсон. — В вашем доме новые хозяева, и я почти уверен, что, учитывая обстоятельства, на ваше место также наняли кого-то другого.

Уилсон замолк, рассеянно вытирая сюртук. У Арчи снова появилось ощущение, что его ведут на поводке. Разумеется, Беннетт не станет ждать три недели на тот случай, если внезапно прогулявший сотрудник так же внезапно придет на работу. Странно не то, что это случилось, а то, что Уилсон ожидал этого и то, как методично он выкладывал новости.

«Как экспериментатор», — подумал Арчи. Он обдумывал свое положение. Барнум наверняка знает об ужасной судьбе, постигшей его сторожа, и Беннетт тоже знает. Однако если Арчи вдруг заявится через три недели, изувеченный и болтающий об оживших мумиях, которые глотают бьющиеся сердца… Газетчик не брезговал любыми источниками информации, однако в данном случае он вряд ли поверит Арчи Прескотту. И Уилсон явно это знал.

— Что вам нужно? — спросил Арчи.

— Арчи, я могу найти для вас работу и крышу над головой — хотя и грязноватые, но вполне достаточные для удовлетворения ваших потребностей. А взамен я хотел бы получить всего лишь простой ответ на простой вопрос. — Уилсон склонился вперед, вглядываясь в Арчи так пристально, что тот занервничал. — Эти последние три недели, когда вы были в беспамятстве… нет, не важно. Пока вы были захоронены здесь — остывающий и бездыханный труп, мертвый, согласно всем медицинским канонам… — Уилсон явно разволновался. Чтобы успокоиться, он оперся ладонями о землю. — Когда вы были захоронены здесь, где находилась ваша душа?

С наступлением короткой оттепели вернулись муравьи. Их ползущие колонны образовали странный узор на письменном столе Райли Стина. Стин наблюдал, как узор превратился в силуэт: наклонившаяся фигура в гипнотическом ритме махала руками, словно семафор. Стин в ярости ударил кулаком прямо в центр узора, раздавив несколько муравьев. Остальные бессмысленно рассыпались в стороны и в конце концов сползли через край стола на пол.

Стин встал и повернулся к книжным полкам, разглядывая кожаные переплеты в надежде на просветление. Завтра будет три недели с того дня, как чакмооль с такой невероятной изобретательностью ускользнул из музея Барнума. За это время глаза и уши Стина на улицах города доложили лишь о двух убийствах, которые можно было приписать чакмоолю. Конечно, не считая детишек в каноэ.

Это происшествие заставило Стина забеспокоиться: календарь был установлен правильно, но только что проснувшийся чакмооль не должен быть способен на такое убийство. Столько жизней, отнятых и соответствующим образом сфокусированных… Поскольку это все же произошло, Стину пришлось сделать неприятный вывод: чакмооль сам по себе оказался гораздо сильнее, чем предполагалось. Он умудрился выполнять соответствующие обряды и прятаться в чужом городе после трехсот лет, проведенных в состоянии гибернации. Но чем он питается? Неужели ему хватило всего лишь двух жизней на три недели?

Стин, постукивая, провел пальцем вдоль полки, пока не нашел «Подлинную историю завоевания Новой Испании» Бернала Диаса. Вернулся с книгой к столу и рассеянно пролистал ее, не вчитываясь в содержание.

«Черт бы побрал Арчи Прескотта», — подумал он. Если, конечно, черт может побрать уже мертвого.

Было бы утешительно свалить вину за все несчастья на усопших, однако Стин лишь изредка поддавался самообману. На самом деле чакмооль скорее всего сбежал бы, даже если бы не вмешался проклятый Прескотт. Кролики, расставленные вокруг музея в качестве охраны и вдруг оказавшиеся обпитыми прорастающей кукурузой, — зрелище, безусловно, смешное, но это ясно доказывает, что чакмооль гораздо сильнее, чем предполагалось.

«Ты ведь уже это знаешь, — сказал себе Стин. — Хватит пережевывать одно и то же».

Цель оставалась прежней: с помощью прирученного чакмооля и принесенной в жертву в качестве Нанауацина Джейн Прескотт Стин мог получить власть в… В чем? В эпоху Шестого солнца? Нет. Как ни полезны оказались древние боги, но их имена и понятия, в конце концов, безнадежно наивны. Возвращение живого Тлалока станет началом не просто еще одной эпохи. Это будет Новый мир, Царство земли, и Райли Стин станет серым кардиналом. Он вполне заслужил столь высокое положение.

Конечно же, не все так гладко. Проще всего было бы использовать возможности общества Таммани, чтобы превратить возвращение Тлалока в реальную политическую власть. Однако общество переживает трудные времена и занято местными интригами. Прошлой осенью вожди сражались изо всех сил и едва избежали политической смерти, чудом удержав свое влияние в Олбани. Но это вряд ли можно считать серьезным препятствием. С Божьей помощью, как говорится…

А какой это будет восхитительный поворот судьбы, какая ирония — сторонники Змеи используют общество, основанное на идеалах самого Таманенда, для нанесения последнего решительного удара по Следопытам! Аарону Бэрру было бы чем гордиться.

Стин хихикнул, но его мысли уже занимала более серьезная проблема. Он не знал, где находятся чакмооль и Джейн Прескотт. Ему никак не удавалось их обнаружить, что наверняка было результатом неудачи в музее Барнума.

А может, это Прескотт виноват? Ни в одной из старых хроник не нашлось никаких указаний на то, как истолковать появление яростного, размахивающего ножом Кролика. В одном сомневаться не приходилось: Глаз Ометеотль в ту ночь был открыт — совершенно необъяснимое событие, поскольку это было время Тлалока. Мало того, знаки в Дымном зеркале настойчиво утверждали, что чакмооль уже встречался — физически встречался! — с Джейн Прескотт на Рождество. И тем не менее девчонка до сих пор жива.

Снова слишком много переменных, слишком много вопросов без ответа. А ведь он даже не задумывался пока о том, где находится маска Таманенда — похоже, Джон Даймонд сбежал и захватил ее с собой. Или его убили при попытке найти ее.

«Черт бы побрал всех мертвецов!» — подумал Стин. Прескотта, и Даймонда, и Бэрра, и всех остальных!

Резкий стук в дверь прервал его размышления.

— Войдите! — раздраженно сказал он, вставая из-за стола, чтобы поприветствовать посетителя.

В комнату вошел лейтенант полиции Амброз Винклер и закрыл за собой дверь.

— Добрый день, Стин, — сказал он.

— Лейтенант, чем обязан удовольствию видеть вас? — поинтересовался Стин, ставя на место «Подлинную историю». Он кивнул на лацкан пальто Винклера, где обычно выделялась серебряная звезда. — Похоже, этот визит не связан с вашими служебными обязанностями по охране общественного порядка?

— Райли, на моем участке происходят какие-то дьявольски странные вещи. — Винклер отвечал за районы города с первого по шестой: от Сити-Холла до Бэттери-парка. Он был тесно связан с мэром Моррисом, а следовательно, с обществом Таммани, и служил Стину основным источником информации об их деятельности. Когда-то Стин занимал видное положение в Таммани-Холле, однако некоторые события заставили его уйти.

— Амброз, Нью-Йорк — странный город, — ответил Стин. Он сел за стол и показал Винклеру на стул перед столом. — Не могли бы вы рассказать поподробнее?

— Хорошо. До вчерашнего вечера сколько времени прошло с последней оттепели?

— Не надо говорить обиняками, Амброз. Что вы имеете в виду?

— Почти три недели, — продолжал Винклер. — За несколько дней до Рождества потеплело, и могу поклясться, я видел почки на некоторых деревьях на Бродвее. Я запомнил, потому что мои дети переживали, что на Рождество не будет снега. Но с тех пор стояли холода.

— Точно, стояли, — заметил Стин с преувеличенным терпением.

— Так вот. Вчера вечером меня вызвали на Фронт-стрит. Там произошло убийство. Райли, у меня просто кровь застыла в жилах. Четверо мужчин, матросы в увольнении, выстроены в ряд — головы размозжены в лепешку, кожа содрана с тела и повешена на них сверху, словно одежда. Я тут же вспомнил о вас, Райли, и ничего не стал записывать официально. Но я же не могу продолжать игнорировать такие происшествия! Мы с вами не первый год знакомы, и я видел чертовски странные вещи, когда был с Бэрром в Кентукки, однако здесь что-то другое. Вы что-нибудь знаете об этом?

Стин помедлил, прикидывая, что именно можно рассказать Винклсру. Он ожидал, что чакмооль снова проявит активность на двадцатый день — в соответствии со старым календарем, каждый двадцатый день посвящен Тлалоку. Однако обряд сдирания кожи был совершен, чтобы умилостивить Шипе Тотека, Ободранного, незначительное божество, кажется, отвечающее за семена. А может, ацтекские боги были всего лишь различными именами нескольких основных божеств? Эта мысль уже приходила ему в голову. Подобно Шиутекутли и Древнему богу Ометсотлю, Тлалок и Шипе Тотек вполне могли оказаться одним и тем же богом — если разобраться в хитросплетениях ацтекской религии.

— Стин, вы что-то от меня скрываете, — рассердился Винклер. — Я не из тех, кто вмешивается в чужие дела, но, черт побери, вам лучше рассказать мне, в чем дело, чтобы я мог защитить жителей этого города!

— Амброз, я вас умоляю, не надо банальностей. — Стин встал. — Если я расскажу вам все, это будет гораздо больше того, что вы хотели бы знать. Однако вот что я вам скажу: если хотите защитить жителей этого города, то найдите какой-нибудь предлог, чтобы удержать их дома за закрытыми дверями либо в больших группах на двадцатый день, считая с сегодняшнего.

Стин проводил Винклера к дверям.

— Двадцать восьмого числа могут произойти очень необычные вещи. Будет лучше, если вы останетесь в неведении об их природе; а если не удастся, то держитесь от них подальше.

— Если нечто подобное произойдет еще раз… — запротестовал Винклер.

— Амброз, давайте поговорим через три недели. Настаивать бесполезно.

Лейтенант повернулся, чтобы уйти, потом остановился в дверях:

— Райли, еще один момент. Один из моих сержантов упомянул, что на месте того убийства в порту видел в глазевшей толпе девчонку со шрамами на лице.

Стин кивнул и не смог удержаться от улыбки. Как он и думай, девчонку тянет туда, где действует чакмооль.

— Она-то какое имеет к этому отношение? — Винклер все еще выглядел разочарованным, однако в голосе зазвучали заговорщицкие нотки.

— Задержите ее, если получится. В противном случае увидимся через три недели. С Новым годом, Амброз! — Стин закрыл дверь.

Он стоял возле окна в кабинете, пока Винклер не перешел на противоположную сторону Хадсон-стрит, где его ожидала карета. Пора строить планы. Если чакмооль будет придерживаться своего расписания, то двадцать восьмое января станет для Стина возможностью поймать его и исправить допущенные ошибки. К сожалению, по ацтекскому календарю двадцать восьмое попадает на второе число и день Кролика — самый неудачный знак. Попытки сделать что-то в день 2-Кролика как минимум вызовут раздражение, а в худшем случае, если выходки Точтли станут злокозненными, дело может закончиться полной катастрофой. Пожалуй, стоит дождаться более благоприятного знамения свыше.

Винклер был из тех, кто вечно все портит. Если ему удастся поймать девчонку — что весьма сомнительно, — то, с одной стороны, задача значительно упростится, а с другой — лейтенант будет пугаться под ногами. Стин вовсе не был уверен, что за первое стоит заплатить вторым, однако следовало разработать план действий, учитывающий все возможные варианты. Как учит история, планирование — основа успеха. Импровизаторы появлялись ненадолго на страницах истории, но длительный успех основан на тщательном планировании.

«Черт бы побрал эти облака», — подумал Стин. В пасмурные дни Зеркало слепло, а сегодня его видения пригодились бы как никогда. Хотя, учитывая все обстоятельства, ситуация была далеко не безнадежна. Он знал, когда чакмооль в следующий раз пробудится к активности, и интуиция подсказывала, что в этот момент Джейн Прескотт окажется поблизости.

Тоцоцтонтли, 2-Кролик — 28 января 1842 г.

Этим субботним вечером кабачок Белинды был под завязку набит работниками, дружно упивающимися вдрызг. От влажного теплого воздуха единственное окно справа от двери запотело, а Арчи обливался потом. Он присел немного отдохнуть от выкатывания бочонков со склада. За три цента в кабачке можно было получить трубку, воткнутую в бочонок, и пить сколько влезет. Во время наплыва посетителей резиновые трубки переходили из рук в руки, словно трубка мира, а бочонки пустели с такой скоростью, что Арчи едва успевал выкатывать новые.

Уже наступила полночь, но банджо и скрипка все еще наяривали в полную силу. С девяти часов вечера, когда музыканты расчистили для себя уголок и начали играть, они уже шесть раз повторили весь свой репертуар из шести мелодий, не забывая устраивать длительные перерывы, во время которых вовсю хлебали бесплатное пиво — единственную компенсацию за услуги. Подкрепленные жидким вознаграждением, они готовы были продолжать без конца — как и клиенты Белинды, а также две потаскушки, по совместительству работавшие подавальщицами.

Один только Арчи выбился из сил. Он никогда не годился для тяжелой физической работы — должность наборщика в «Геральд» должна была послужить лишь ступенькой к недостигнутой цели, — а Белинда не давала ему ни минуты покоя, заставляя таскать бочки с пивом, виски со склада и ящики с устрицами на льду из погреба. Взамен Арчи позволялось спать в погребе и есть устриц, а также все остальное, что Белинда готовила на «кухне» — маленьком очаге за стойкой бара, где висел чайник с постоянно кипящей говяжьей похлебкой. Еда и работа пошли ему на пользу, и тело Арчи стало отходить от пережитых за прошлый месяц испытаний. Он немного поправился, плечи и спина кое-где налились мускулами. Нога почти совсем зажила, хотя по утрам, когда Арчи вставал с соломенной постели в холодном подвале, она затекала и болела.

Белинда пронзительно свистнула у входа в кабачок. Арчи поднял глаза и увидел, как она машет ему дебелой рукой, забирая пустой стакан у ирландца с квадратной челюстью. Ирландец выскользнул обратно на улицу, предварительно хорошенько оглядевшись по сторонам. Белинда снова засвистела, и Арчи помахал в ответ рукой. Голос Белинды терялся в гомоне, зато свист и мертвого поднял бы. Арчи усмехнулся про себя.

— Присмотри часок за задней дверью, — закричала Белинда ему в ухо, когда Арчи добрался до нее. — Приходил мой ручной полицейский, говорит, что в участке суматоха и всю ночь будут ходить патрули. Небось облаву устраивают, а я не собираюсь пускать фараонов, чтобы они разгромили мне заведение и влили мою выпивку в свои ненасытные глотки. Сегодня закрываемся рано.

— А за чем присматривать? — спросил Арчи.

— Следи, чтобы через заднюю дверь вышли только эти двое черномазых, — сказала Белинда, кивнув в сторону музыкантов. — Если белый попытается выйти через заднюю дверь, то, как пить дать, он либо навел фараонов, либо драпает от них. А если налетит полиция и какой-нибудь бандюга сделает от них ноги через задний ход, то пиши пропало, можно закрывать заведение. Не хватало еще, чтоб фараоны подумали, что у меня здесь притон для воров и убийц.

Белинда повернулась к переполненному залу и свистнула так, что у Арчи в ушах зазвенело. Она помахала музыкантам, показывая, что пора прекращать игру. Скрипач заметил и прижал струны напарника тыльной стороной ладони.

— Сегодня закрываемся рано! — взревела Белинда.

Поднялся невнятный шум дружных протестов, и возле входной двери разбили стакан. Белинда и ухом не повела.

— Даю вам полчаса, чтобы допить-доесть то, что стоит на столах, а потом расходитесь. Вы двое, — показала она на музыкантов, — сыграйте еще разок на прощание.

Белинда подтолкнула Арчи к двери в переулочек позади кабачка.

— Иди, да не забывай, что я тебе велела.

В следующие полчаса только двое негров прошли мимо Арчи на его посту возле задней двери. Они кивнули, по очереди отхлебывая из бутылки, и шагнули в ночную стужу. Денек выдался теплее обычного, однако оттепель шла на убыль, и Арчи спрятал подбородок в вязаный шарф, который дала ему Белинда, когда он начал у нее работать. Шарф потерял кто-то из клиентов потаскушек — как и всю остальную одежду, которая была на Арчи: в углу подвала набрался целый гардероб.

Над головой заскрипели ступеньки: одна из девушек, Кейт или Лидия, повела клиента наверх, в комнаты на втором этаже. Выпить бы сейчас. Он был уже достаточно взрослым, чтобы знать разницу между сексом и любовью, но каждый раз скрип лестницы под ногами заставлял его тонуть в воспоминаниях о Хелен. Сколько раз под ногами поскрипывал пол спальни на Ориндж-стрит, когда Арчи вел Хелен к скрипучей кровати и терял голову, занимаясь любовью под скрип пружин?

Слишком мало.

Он заглянул в главный зал: стоя спиной к нему, Белинда пригоршнями рассыпала опилки на вонючий пол. Арчи быстренько забежал в кладовую и вытащил кварту джина. Снова усевшись на своем посту, отхлебнул хороший глоток. Заглушая память с бутылкой в руке, Арчи позабыл о Хелен, пока Белинда кричала и топала ногами, выгоняя осоловевших гуляк.

Арчи прислонил голову к косяку, позволяя джину унести мысли куда придется. Прохладный ветерок, последнее напоминание о не по-зимнему теплом дне, высушил пот на лице. В такую ночь хорошо бы как следует прогуляться — если бы оставались силы. За последние три недели, которые он здесь провел. Арчи почти не покидал кабачок.

От ручейка пота зачесался нос, и Арчи вытер лицо, проведя рукой по шишке, оставленной дубинкой Ройса. Учитывая, как сильно его избили, зажило все неплохо. Вместо медленной смерти в грязи он благодаря Уилсону получил еду и крышу над головой.

— Вуаля! — выговорил Арчи заплетающимся языком. — Ответь на вопрос сумасшедшего, и тебе тоже достанется. — Он отхлебнул еще глоток и повторил погромче: — Вуаля!

Вот так лучше звучит.

Хотя Уилсон спас ему жизнь и помог устроиться, такая помощь выглядела насмешкой над прежним Арчи: потеряв дом и работу в респектабельной компании, он сидел теперь, нализавшись джина, в дверях портового кабачка, в котором его ноги бы не было два месяца назад.

К своему удивлению, Арчи обнаружил, что привычную горечь начисто стерло неистовое бешенство, направленное против Райли Стина и его подручных. В последние недели, когда он пытался заново привыкнуть к жизни, Арчи редко испытывал какие бы то ни было чувства, и теперь ярость опьяняла. Он наслаждался ею, упиваясь ее мощью. Месть давала возможность подумать о чем-то помимо устриц, бочонков виски и скрипа отошедших половиц под ногами потаскушек.

Когда они сидели в грязном и шумном подвале пивоварни, Уилсон спросил, не сошел ли Арчи с ума, оказавшись в могиле.

— Я бы наверняка сошел, — с дрожью признался Уилсон. — Быть похороненным заживо — это, несомненно, самое ужасное, что может случиться с человеком.

Арчи кивнул, не вникая в смысл слов: в тот момент он мог думать только об обрывках безумных видений, которые остались в памяти от прошедших трех недель. Уилсон с огромным интересом выслушал рассказ Арчи о своем сне, временами кивая, словно воспоминания Арчи подтверждали какое-то давнее убеждение.

Однако на самом деле это нельзя было назвать сном. Во время видений Арчи отчетливо чувствовал, что вспоминает невероятные события, а не создает и не испытывает их. Когда он сказал об этом Уилсону, человек с грустными глазами таксы резко втянул в себя воздух и вид у него стал такой, будто он не может решить; то ли пойти в пляс, то ли с криком выбежать наружу.

— Арчи, ваша душа покинула вас, — наконец сказал Уилсон, и в каждом слове дрожали ужас и восхищение. — Вы должны это понять. Боже мой! Если бы гипнотизер вытянул из вас все детали этой истории!

Уилсон сдержал свое обещание и отвел Арчи в «Кабачок Белинды» («Когда-то он назывался „Кабачок Белинды Брайтон“, но однажды ночью часть вывески украли», — пояснил Уилсон) и лично представил хозяйке. Седовласая владелица настороженно прищурилась, осмотрела Арчи с головы до ног, как будто прикидывая, не помрет ли он от работы, однако все же наняла его, словно об этом уже заранее договорились.

Арчи подозревал, что Уилсон помогал отнюдь не только из бескорыстного человеколюбия, однако не мог понять его истинных мотивов. Однажды, с неделю назад, Уилсон заглянул в кабачок и спросил у Арчи, не повторялись ли видения. Арчи ответил, что не повторялись и он очень надеется, что они никогда не повторятся. Уилсон улыбнулся, кивнул и перевел разговор на другую тему.

— Странный тип этот Уилсон, — сказал Арчи Белинде после ухода Уилсона.

— Кто?

— Да Уилсон же. Тот, кто меня сюда привел.

— Арчи, тебе, похоже, все мозги отбили. — Белинда посмотрела рюмку на просвет, поставила ее на стойку и наполнила. — Его зовут Эдгар. Эдгар Поуп или что-то в этом роде. Этот бродяга курит опий и, говорят, книжки пописывает.

— Не может быть, — ответил Арчи. — Когда он в следующий раз здесь появится, я у него спрошу.

Однако Уилсон — или Поуп, или как там его на самом деле — больше не появлялся, и Арчи был этому рад, хотя и гадал, зачем Уилсону понадобилось его обманывать.

Если Уилсон и придет опять, то, скорее всего для того, чтобы попросить у Арчи письменный отчет для журналов о его переживаниях в пивоварне. У Арчи не было никакого желания подобный отчет писать — даже за все сокровища мира. Он слишком многое вложил в описание горестей других и, кажется, наконец-то потерял вкус к пережевыванию собственного несчастья.

Арчи вдруг осознал, что за все время работы у Белинды не может припомнить ни одного сна, хотя все подробности первого видения накрепко засели в памяти: город каменных пирамид в тени закрытых облаками зеленых вершин; огонь, воняющий поджариваемой плотью и оглушительно ревущий, словно последний вздох отлетающей души; гигантское лицо с клыками, вырезанное из камня в огромном темном зале, и отчаянная надежда, охватившая Арчи при виде этого лица.

Когда Арчи погрузился в воспоминания, оперенный талисман у него на груди потеплел и стал излучать успокаивающее тепло. На маленьком медном медальоне был вырезан какой-то символ — полумесяц внутри солнечного круга; три длинных пера связывал шнурок с бусинками, продетый в дырку, пробитую в медальоне. Арчи повесил талисман на шею на кожаном шнурке и всегда носил с собой нож. Эти вещи доказывали, что все произошло на самом деле, и Арчи не мог без них обойтись.

Он вздрогнул, осознав, что задремал. Ярость и горечь растаяли; осталось лишь изнеможение.

В баре Белинда задувала последние лампы.

— Арчи, ложись спать, — велела она. — Завтра можешь встать попозже.

«И это я тоже потерял, — думал Арчи, спотыкаясь вниз по лестнице к своей охапке соломы в подвале. Джин плескался в бутылке, которую он держал в руке. — Она решает, когда мне ложиться спать, когда вставать, когда есть. Как будто я впал в детство».

Утром он проснулся с гадким привкусом во рту и весь пропахший потом и джином.

— О Господи! — просипел Арчи, садясь в постели. От движения, в глаза точно зазубренные осколки стекла вонзили, и он ничего не мог разглядеть вокруг. Предметы пьяно расплывались, а свет казался слишком ярким.

Он потер глаза — словно песком засыпаны! — и кто-то пошевелился рядом с ним.

— Хелен, — пробормотал Арчи, — милая, принеси мне водички.

— Кто?

Арчи моргнул и прищурился: в постели рядом с ним была вовсе не Хелен, а Кейт — одна из подавальщиц Белинды, та, что помоложе и потемнее. Она лежала под лоскутным одеялом в чем мать родила. Хелен умерла, а он…

Арчи огляделся: сквозь узкое высокое окно лился солнечный свет — значит, он не у себя в подвале.

«Боже мой, — подумал он, — я ничего не помню. Я напился? Когда? И как я сюда попал?».

Его мысли спотыкались, словно что-то все время попадало между его вопросами и ответами на них — что-то вроде резкого запаха джина, пропитавшего кожу и забивающего запах его собственного тела. Что-то было связано с острой болью, которой отдавался в глазах утренний свет.

Оказывается, он тоже обнажен — эта мысль медленно достигла поверхности сознания, когда его голое бедро задело обширный зад Кейт. Даже слишком обнажен: нет даже талисмана на шее.

Арчи стащил одеяло с матраса и стал рыться в скомканной простыне.

— Бога ради, Арчи, холодина же, — заворчала Кейт, натягивая на себя одеяло.

Пропустив это мимо ушей и не обращая внимания на головокружение, Арчи поднялся и разворошил сваленную в кучу одежду. Все деньги по-прежнему были в карманах, а талисман исчез.

— Брось, милый, рань такая. Белинде ты еще не скоро понадобишься, — пробормотала Кейт и уткнулась в подушку.

— Кейт, проснись.

— Ну что тебе?

Арчи едва сдержался, чтобы не потрясти ее.

— А где та штучка, которая вчера висела у меня на шее?

— Почем я знаю? Тут где-то… — Кейт махнула рукой под одеялом.

— Где?! — заорал Арчи. От усилия в глазах потемнело и колени подогнулись.

Кейт резко села и протянула руку к полу со своей стороны постели.

— На! — буркнула она, бросая ему талисман. — И прекрати орать, я спать хочу.

Арчи поймал талисман обеими руками — от прикосновения к нему в голове прояснилось. Слепящая боль в глазах прекратилась, и головокружение стало обычным похмельем.

«Я снова в состоянии думать», — решил Арчи, и его захлестнули воспоминания о событиях вчерашнего дня, вместе с оглушительным отголоском осознания, что Хелен умерла, а он стал пьянчужкой, вкалывающим в пивбаре за кусок хлеба и крышу над головой.

Арчи забрался в постель, пытаясь отделить прошлое от настоящего, чтобы лавина воспоминаний не вырвалась наружу и не захлестнула с головой. Вчера ночью ему опять приснился сон — точнее, кошмар. Мумия выполняла… то есть это он сам был мумией, выполняющей какой-то жуткий ритуал в освещенном факелами зале, по каменным стенам которого текли ручейки ртути. А на него немигающим взглядом смотрела ужасная статуя: глаза обведены краской, верхняя губа расщеплена каким-то бруском… И рядом стоит Майк Данн с безумно горящими глазами и шепчет: «Не надо, Арчи».

А в жертву приносят Джейн.

Кейт заехала ему локтями по спине.

— Арчи, убирайся, мне нужно выспаться. — Она зарылась под одеяло, отталкивая Арчи коленями.

Он поднялся. Перед глазами стояла выросшая Дженн, красивая девочка, молча лежащая на покрытом пятнами алтаре, а он заносит обсидиановый нож над бледным ее животом.

«Не надо, Арчи», — сказал Майк Данн, и от его слов по сколам на лезвии ножа заплясали крохотные огоньки. А Джейн лежит — счастливая и прекрасная, — с задумчивой улыбкой на лице повторяя слова, выговариваемые Арчи. Он не смог расслышать слова: они тонул и в реве огня и громовом рокоте статуи, которая без конца повторяла: «Масеуалес имакпаль ийолоко».

Арчи моргнул и попытался связать разорванный кожаный шнурок, но у него слишком сильно тряслись руки. Именно эти слова произнес чакмооль, когда стоял перед Арчи, держа в когтистых руках трепещущее сердце сторожа.

— Кейт, — тихо позвал Арчи.

— Убирайся.

— Кейт, ну пожалуйста, мне очень жаль, что я тебя разбудил. Пожалуйста, скажи мне, что я сделал вчера вечером?

— Ха, уж не настолько ты был пьян! — откликнулась она из-под подушки.

— Расскажи, — взмолился он. — И потом я уйду.

Кейт перевернулась на бок, лицом к нему, и убрала подушку.

— Ты приперся ко мне среди ночи, рыдая и бормоча что-то про ужасный сон, и разбудил меня. Сорвал эту штуковину с шеи и швырнул прочь, ругаясь на чем свет стоит, уж не знаю почему, а потом влез ко мне в постель. Кстати, вспомнила, — сказала она, снова шаря рукой по полу. Вытащила бутылку, в которой еще оставалось пальца на два джина, и, морщась, допила остатки. — Раз нет можжевельника, то и джин[8] сойдет. А то, как бы я не понесла. У меня уже почти время, и мне вообще не стоило тебе давать. Все, уходи.

Она снова отвернулась.

— В следующий раз, когда напьешься, иди куда-нибудь в другое место. У меня теперь простыня джином воняет.

«Интересно, что именно я ей сказал? — думал Арчи. — Может, дал какое-то странное обещание?» Но спрашивать он не стал, а молча оделся и пошел вниз по лестнице.

Было уже почти одиннадцать, когда Арчи умылся и зашел в бар, чтобы тяпнуть рюмочку перед уходом. В нем все еще кипели остатки решительного настроя, овладевшего им вчера, и Арчи был намерен встретиться с Беннеттом. Райли Стина скорее всего можно разозлить с помощью прессы, а для этого нужно вернуться на работу. Беннетт отказался даже встретиться с ним, когда Арчи пришел в «Геральд» через три дня после того, как покинул пивоварню. Оглядываясь назад, Беннетта обвинять не приходилось: история, которую хотел рассказать Арчи — «мистер Беннетт, а какой у меня есть заголовок!» — показалась бы издателю попыткой оправдать трехнедельную отлучку дикой фантазией. Арчи надеялся, что к этому времени Беннетт пришел в более благодушное расположение духа.

Арчи был уверен, что ему удастся заинтересовать Беннетта, даже не упоминая об Уилсоне или о сгоревшем кролике. К тому же за эти недели он стал выглядеть лучше, хотя и оставался смертельно бледным. С тех пор как оказался в кабачке Белинды, Арчи почти не выходил на улицу: ему хотелось отдохнуть и заодно спрятаться от Дохлых Кроликов, которые могли его узнать и сообщить Стину, что он жив.

Судя по шуму, Белинда переставляла что-то в кладовой. Она уже спускалась вниз ненадолго, чтобы сообщить, что за вчерашний загул он расплатится рабочими часами.

— Арчи, я как раз хотела положить тебе небольшое жалованье, — сказала она, качая головой и натирая прилавок бара подолом платья. — Но если ты будешь тратить его так, как вчера, то это потеря денег. А я денег на ветер не бросаю.

Арчи знал, что спорить с ней не стоит. Лучше всего просто смириться с наказанием, пока он вынашивает планы мести Стину и Poйcy Макдугаллу.

Он осушил стакан виски, чувствуя, как в голове проясняется и как спиртное разгоняет похмелье.

— Я уйду на весь день, если можно! — крикнул он.

— Можно, если вернешься к трем часам, — ответила она, выглядывая из кладовки.

Арчи выскочил за дверь, пока Белинда не передумала.

Шагая по площади Франклина, он оказался в плотной толпе ломовых лошадей, озабоченных торговцев, матросов в увольнении и вездесущих свиней, подрывающих корни полудюжины чахлых деревцев, посаженных каким-то доброхотом прямо посреди перекрестка. Среди этой суеты Арчи чувствовал себя чужестранцем. За последние недели он выходил из кабачка только по поручениям Белинды: на ее пивоварню и к мануфактурщику. Прошла целая вечность с тех пор, как он шагал по улице по своим собственным делам, среди толп народа, где каждый тоже шел по своим делам, торопясь на рынок или маневрируя повозкой в безумной суматохе среди людей и животных. Вокруг него кипела жизнь города, и Арчи чувствовал биение этой жизни, остро ощущая собственное длительное отсутствие.

День выдался ясный и холодный, предполуденное солнце ярко сияло на сосульках, свисающих с карнизов и балконов. Арчи замедлил шаг, наслаждаясь прогулкой. Пусть другие торопятся, а у него впереди целый день, и ему нравится неторопливо идти в трехтысячной толпе мечущихся незнакомцев мимо тележек с овощами и смеяться над замерзшим бельем, вывешенным поперек переулков. Арчи не знал, с чего вдруг на него нашло такое хорошее настроение, но он был рад отдаться ему на время. О мести можно подумать завтра.

Он прошел два квартала по Перл-стрит до Фултона, мимо магазинчиков и врачебных кабинетов, на ходу репетируя речь перед Беннеттом.

«Сэр, мое отсутствие принесло свои плоды, — скажет он. — Вы хотели статью про мумию Барнума, и у меня есть материал».

Убийство сторожа, конечно, не было тайной. Барнум предложил денежное вознаграждение и пожизненный бесплатный вход в Американский музей тому, кто найдет убийцу. Новым для Беннетта будет то, что в эту историю вовлечен Райли Стин, тесно связанный с Дохлыми Кроликами — а значит, и с Таммани-Холлом. Перед такой новостью Беннетт не устоит.

Арчи представил себе заголовок в газете: «Смельчак из Таммани пробрался в музей Барнума». Или что-то в этом роде. В любом случае оба имени будут упомянуты в заголовке, и рядом с разгромной передовицей Беннетта будет большая статья, подписанная уже не особо секретным псевдонимом Арчи Прескотта. Глазастый Апельсин раскроет истинную историю на первой странице.

Вот эта подпись и станет главной неожиданностью. Стин будет волосы на себе рвать, пытаясь выяснить, кто на самом деле за ней стоит. А поскольку он человек скрупулезный, то наверняка поедет на пивоварню, чтобы убедиться в смерти Арчи. И тогда на него там можно устроить любую засаду.

«Если ради этого мне понадобилось умереть для окружающих, то я согласен, — подумал Арчи. — У мертвеца найдется что рассказать, и Райли Стину придется меня выслушать».

За квартал до здания «Геральд» Арчи остановился, чтобы отряхнуть одежду и пригладить волосы пальцами. Шляпа у него была, но такая затрепанная, что он подумывал, не лучше ли пойти без нее. На покупку новой потребуется слишком много времени. Сейчас Беннетт скорее всего обедает у себя за рабочим столом — устриц поглощает. Через пятнадцать минут он куда-нибудь уйдет по делам или закроется в кабинете, чтобы поработать над завтрашней передовицей. Нельзя упустить возможность встретиться с ним.

Полный решимости и оптимизма, уверенный, что загоревшийся энтузиазм убедит Беннетта хотя бы его выслушать, Арчи энергичным шагом прошел последний квартал. Следы, оставшиеся от его ранений, станут доказательством, что по крайней мере часть рассказанной им истории истинна.

«Всего один шанс, — думал Арчи, подходя к дверям и не сводя глаз с величественного гранитного фасада пятиэтажного здания „Герольд“. — Один-единственный шанс».

— Я знала, что ты вернешься, папа.

Этот голос заставил Арчи застыть на месте. На другом конце города зазвонили церковные колокола, возвещая полдень.

Звон эхом отдался в глубине затуманенного сознания Арчи, заставив все тело задрожать, словно Арчи и в самом деле находился прямо в звоннице церкви Святого Патрика. Яркий солнечный свет отбрасывал странные тени, и казалось, что сам свет отяжелел и загустел, как будто наступление полдня состарило солнце.

«Фальшивое солнце, — подумал Арчи ни с того, ни с сего. Эта мысль повисла в голове тяжким грузом истины. — В свете фальшивого солнца люди теряют лица и видят только ложь».

Он вдруг понял, что может видеть с закрытыми глазами. Люди без лиц толпились на улицах, проходя сквозь странный свет, словно слепые.

«Я сошел с ума, — подумал он. Свет вонял перезрелыми фруктами, зимним днем, тихо подкрадывающейся старостью. — Я чувствовал себя таким счастливым, потому что сошел с ума».

Арчи с усилием открыл глаза и увидел оборванную попрошайку, сидевшую на корточках, упираясь в стену здания «Геральд». Она рассеянно почесывала ужасные вздутые шрамы на лице, и фальшивый свет, словно плесень, прилипал к следам, оставленным ногтями.

— Я знала, что ты придешь, потому что видела сон, — сказала она. Слова колокольным звоном отдались в голове, заставив видение выплыть наружу, и девчонка превратилась в Джейн, одетую в накидку из длинных зеленых перьев и в маске из нефрита. Арчи почувствовал тяжесть ножа в ладони и приглушенное биение ее сердца под гладкой кожей.

— Джейн, — сказал он.

Бродяжка перестала чесаться и в полном изумлении уставилась на него; фальшивый свет капал с ее подбородка и ложился тенями возле глаз.

— Ой, папа, — выговорила она, вставая, и нежно взяла его за рукав. От этого прикосновения колокольный звон прекратился, и сам воздух между ними словно разорвался в клочья. Сияющий фальшивый свет весь вытек, и вернулось ее лицо — обезображенное шрамами и выражающее недоверчивое удивление. Арчи вскрикнул и отпрянул от нее, столкнувшись с кем-то. «Смотри куда идешь», — заворчала женщина, отталкивая его.

Стало быть, это безумие.

— Я знаю, это чувство вины, — сказал он девчонке, приходя в себя. — Я свихнулся от этого. Извини, но я такой же сумасшедший, как и ты.

— Но тебе ведь приснился сон, — настаивала она. — Папа, тебе приснился тот самый сон…

Ее голос задрожал, и Арчи отвернулся и пошел, пошатываясь, в ясном свете полудня.

Когда церковные колокола пробили полдень, Райли Стин стоял возле окна своего кабинета, прикрывая правый глаз книгой Бернала Диаса. Позади него муравьи ползали по книжным полкам в поисках источника запаха спелости, наполнившего воздух.

Стин увидел, как тень орла пересекает солнце. Час подходящий: Ометеотль ослеплен фальшивым солнцем. Стин открыл Дымящееся зеркало, прислонив обсидиановую крышку к столу так, чтобы на нее падало солнце. Зеркало стояло на толстой подставке, вырезанной из цельного куска мутно-зеленого нефрита; квадратную подставку со всех сторон украшали иероглифы, каждый из которых покрывали муравьи. Несколько муравьев осталось ползать по крышке, собравшись в группу поверх нацарапанного узора из полумесяца внутри сияющего солнца. Стин потревожил их ряды, подхватив четырех муравьев щипчиками и сжав их в кулаке. Он четыре раза провел кулаком по оббитому краю чаши, наблюдая за своим отражением в неподвижной серебристой поверхности. Призвать дух из Миктлана, Страны бесплотных — дело нелегкое, однако другого выхода, чтобы получить нужную информацию, он не видел.

— Люпита, — произнес Стин и уронил муравья в ртуть. Муравей без всплеска утонул.

Стин повторил процедуру еще три раза. Роняя муравья в последний раз, он сказал:

— Люпита, я тот, кто послал тебя в Миктлан, и я призываю тебя сейчас.

Муравей упал в ртуть, всколыхнув поверхность единственной волной. Он не пошел ко дну, а вылез на обколотый край чаши, где Стин раздавил его пальцем, — и тут же в ртути появилась тень, словно поднимавшаяся с невероятной глубины.

— Широкая Шляпа, зачем ты позвал меня из моего путешествия? Обратно ведет долгая дорога, через пустыни и сквозь Кинжальный ветер, а у меня нет собаки, чтобы перевести меня через реку. — Голос Люпиты звучал тихо, печально, в тоске по месту, из которого ее вырвали. Ее тень наполнила чашу, переливаясь через край подобно дыму.

— Люпита, почему Ометеотль следит за мной? Канинмачикуальтлан нитлапачоа?

— У богов свои планы, у людей — свои. — Тень негромко захихикала. — Он следит за тобой, потому что ему так хочется. Бесплотные сплетничают.

— Чакмооль сбежал от меня. Под пристальным взглядом Древнего бога я даже не осмеливаюсь искать чакмооля, чтобы его не уничтожили.

— Отима тойани, Широкая Шляпа. Ты бросился в воду и только теперь заметил, что не достаешь до дна.

— Притчами теперь не поможешь. Лучше научи меня плавать.

— Вот как. — Тень сгустилась у основания подставки, пытаясь принять какую-то форму. Люпита заговорила вновь: — Бесплотные смеются над тобой, Широкая Шляпа, и потрясают своими костями, потому что ты не умеешь думать. Однако ты еще можешь избежать ярости Древнего бога. Ин тлаулли микспа никмана — внемли свету, который я зажгу перед тобой.

— Я слушаю.

— Все зиждется на отце Нанауацина. От него зависит, куда повернет твоя жизнь и твои планы.

— Прескотт? — Стин покачал головой. — Да он же умер. Его кости гниют в пивоварне.

— Ицтлактли. Ты лжешь, хотя и сам об этом не знаешь; в пивоварне гниют твои планы. Прескотт жив, и если ты сам хочешь выжить, то не пытайся его найти.

Стин задумался над этим странным предупреждением, заставив себя не злиться на напортачившего Ройса. С наказаниями успеется. У него ведь в ту ночь было предчувствие, что Прескотт каким-то образом спутает его планы. Невозможно себе представить, чтобы отец Нанауацина случайно набрел на сцену в музее.

Однако в таком случае, логически рассуждая, Прескотта следует уничтожить, чтобы избежать помех в дальнейшем. Люпита чего-то недоговаривает.

Стин с усилием придал голосу смирение.

— Я не понимаю.

Она снова хихикнула.

— Слушай, что говорят Бесплотные: Прескотт отмечен печатью Древнего бога и Того, кто заставляет все расти. Боги следят за ним, сберегают для отведенной ему роли в их планах. Кому из них он послужит, будет зависеть от твоей выдержки, Широкая Шляпа. Ты должен выжидать нужный момент, а потом действовать без колебаний.

Птица пролетела перед солнцем, и по поверхности Зеркала прошла волна ряби.

— Чакмооль ушел в землю, — продолжала Люпита, — но скоро он тронется в путь обратно в Чикомосток — с Нанауацином или без него. Если Пятое солнце умрет без жертвоприношения, то чакмооль снова уснет и проснется, когда время придет. Но Прескотт отмечен печатью Тлалока и нетерпелив. Он вспомнил, что хочет жить, и будет искать чакмооля, чтобы избавиться от этой печати. Нанауацин последует за Прескоттом, связанная с отцом, как река связана с морем. Если хочешь воплотить свой план, — Люпита презрительно выплюнула последнее слово, — то не вмешивайся, пока они не тронутся в путь. Даже если ты позабудешь все остальное, помни эти слова. Только так ты оградишь себя от гнева Древнего бога.

Тени стали подниматься по подставке, втягиваясь в глубину ртути.

— Я сказала тебе все это лишь потому, что ты приказал, — прошипела Люпита затихающим голосом. — Я вовсе не забыла то, что между нами произошло.

Тень исчезла. Один за другим три муравья всплыли на поверхность и уползли через край Дымящегося зеркала. Стин наблюдал, как они спустились на покрытый ковром пол и затерялись в толстых волокнах. И как это он не сообразил? Ну конечно же. Глупо было самому не догадаться. Конечно же, девчонка последует за Прескоттом, когда тот бросится на поиски чакмооля. По той же причине, по которой можно было предсказать, что она вернется в Нью-Йорк после побега в Ричмонде.

Все получится как нельзя лучше. В людских действиях всегда наступает момент, когда препятствия начинают рушиться, когда вес сложившейся истории собрался в единую массу и катится подобно лавине, преодолевая любое сопротивление. Те, кто вынашивает лишь мелкие замыслы, кто возится с незначительными начинаниями, никогда не испытывают подобного ощущения и в своей невежественной зависти называют эту силу удачей. Однако удача здесь ни при чем — Стин знал это с такой же уверенностью, с какой понимал свое предназначение. То, что неудачники называют удачей, на самом деле является вознаграждением истории за хорошо продуманный риск и масштабность замыслов.

И вознаграждение уже начало накапливаться. Однако хватит гладить себя по головке: Зеркало должно быть закрыто до истечения часа, пока Глаз Ометеотля не открылся снова. Стин поднял обсидиановую крышку и стряхнул растерянных муравьев, роившихся в узоре, вырезанном в стекловидном камне. Закрыв зеркало, выглянул из окна, чтобы посмотреть на знаки на солнце, — и тут увидел, что Майк Данн стоит на противоположной стороне улицы и не сводите него глаз.