"Осколки нефрита" - читать интересную книгу автора (Ирвин Александр)

КНИГА ПЕРВАЯ

Солнце уже покинуло меня, ускользнуло прочь, как змея. Мое сердце подобно изумруду. Мне нужно увидеть золото, И тогда мое сердце обновится, человек созреет, И родится военачальник. Ты мой бог, пусть закрома будут полны кукурузы. Нежный початок дрожит на ветру пред тобой, смотрит на тебя, на твои горы, и поклоняется тебе. Мое сердце обновится, человек созреет, И родится военачальник. Стихи, посвященные Шипе Тотеку

Тепеилуитль, 3-Череп — 8 сентября 1842 г.

Свет от масляной лампы Стивена Бишопа мерк, едва покинув пламя, поглощенный высоким потолком, разверзнувшейся у ног бездной и его собственной темной кожей. Стивен знал, что свет выглядит тусклым только потому, что над пропастью он не отражается от стен и пола, однако на посетителей это всегда производило огромное впечатление. Пожилой англичанин за спиной Стивена украдкой шагнул назад и часто задышал.

— Бездонная яма, — пробормотал себе под нос мистер Тетерсфилд. Наклонился вперед, опершись на плечо Стивена, и посмотрел вглубь. — И какой она глубины?

— Никогда не бывал на дне, — ответил Стивен. Убрал лампу и повернулся к Тетерсфилду, помня об обрыве в двух шагах от каблуков своих ботинок. — Я пробовал бросать туда камни, и, судя по всему, там пара сотен футов. Или даже больше.

Он знал, что с противоположного края пропасти не хватало одного дюйма до двухсот двенадцати футов: на прошлой неделе Стивен лично промерил глубину. Но не стоит это разглашать. В отличие от мистера Горина, предыдущего владельца Мамонтовых пещер, доктор Кроган не так снисходителен к незапланированным вылазкам своих рабов — да и к самому Стивену тоже. Горин понимал, что хотя желающие посмотреть на пещеру приезжали со всего мира, многие из них предпочитали, чтобы экскурсию проводил именно Стивен Бишоп. И предпочтение это во многом основывалось на возможности открыть еще не исследованную пещеру; за последние два-три года десятки камней, гротов и узких галерей уже получили имена посетителей. Поэтому Горин позволял Стивену изучать пещеры. Когда заканчивались экскурсии и денежки были заработаны, Стивену разрешалось поискать следующее местечко, которое сделает знаменитым какой-нибудь турист.

Доктор Кроган, напротив, требовал, чтобы ему тут же сообщали обо всех открытиях. И если открытие заслуживало внимания, то он немедленно объявлял об этом указателями по всей дороге от Луисвилла до Боулин-Грин. Кроме того, он перестроил и улучшил гостиницу, нанял оркестр и построил новую дорогу. В результате количество посетителей увеличивалось, но исчезала загадочность самого места. Стивен покачал головой: половина удовольствия от посещения пещер состояла в трудностях, которые приходилось преодолевать, чтобы добраться до самых впечатляющих мест. А Кроган того и гляди захочет динамитом пробить прямой проход ко всему, что, по его мнению, можно показывать за деньги.

— А как ты сумел вычислить глубину, бросая камни? Вот уж никогда бы не подумал, что чернокожий мальчишка из Кентукки имел возможность изучить физику. — Тетерсфилд смотрел поверх головы Стивена, держась за столбики с предупреждающими надписями. Столбики установил мистер Горин после того, как один турист чуть не сорвался в пропасть в 1839 году. Стивен заметил, что руки профессора были покрыты коричневыми пятнами — признак больной печени.

Стивен проглотил поспешный ответ и, чтобы успокоиться, подумал о том, что видит этот бородатый англичанин: широкий проход, поворачивающий налево; пол, обрывающийся в могильную черноту Бездонной ямы; прыгающие по стенам тени на краю круга света от лампы; изрезанный трещинами, едва видимый потолок карстовой пещеры.

— Мистер Тетерсфилд, — ровным голосом сказал он, — меня зовут Стивен. И я не мальчишка; мальчишки из таких пещер обычно не возвращаются.

«Если вы поняли, что я имею в виду», — добавил он про себя.

Он знал, что его ответ прозвучал слишком резко. Кроган может услышать об этом по их возвращении в гостиницу, но ничего страшного не произойдет: рассердится немного да отругает проводника. Стивен был уверен, что пороть его не станут — он слишком дорого стоит, — а кроме того, Кроган, надо отдать ему должное, вообще не склонен к такому обращению.

Тетерсфилд явно обиделся. Он моргнул и посмотрел на Стивена в упор. Стивен спокойно встретил его взгляд, и Тетерсфилд опустил глаза на свои запыленные ботинки. Прокашлялся, распрямил плечи и отряхнул брюки. Стивен расслабился: в конце концов, старик был родственной душой. Не каждый академик в возрасте шестидесяти восьми лет так увлечен своими исследованиями, что готов больше мили пробираться по пещерам, лишь бы увидеть все собственными глазами.

— Я читал книги по физике в библиотеке мистера Горина, в Глазго, — пояснил Стивен.

Махнув рукой, приглашая Тетерсфилда следовать за ним, Стивен вышел на мостик, который когда-то помог построить в самом узком месте пропасти.

— Пещеры принадлежали ему, пока он не продал их три года назад. В его доме я немного научился еще латыни и греческому, только не стоит никому об этом рассказывать. — Он поймал взгляд Тетерсфилда и подмигнул. — Мистер Горин — хороший человек. — Увидев, что Тетерсфилд все еще чувствует себя неловко, Стивен остановился. — Говорят, если загадать желание и бросить в пропасть монетку, это принесет удачу, — сказал он. Вранье, конечно, но звучит здорово, и к тому же он кое-что задумал. Стивен вывернул карман куртки и пожал плечами. — Хотите загадать желание?

На лице профессора появилась смущенная улыбка — словно у человека, пойманного за недозволенным удовольствием, но который в глубине души не желает раскаиваться в содеянном. Он вытащил золотой из кармана жилета.

— Повернитесь спиной к яме и бросьте монетку через левое плечо, — пояснил Стивен. — Только сначала желание загадать не забудьте.

Тетерсфилд закрыл глаза, подумал немного и бросил монетку через плечо. Обоим почудилось, что они слышат, как она кувыркается в темноте, а затем — дзынь! Еще через несколько секунд более отдаленные дзынь-дзынь эхом отразились от стен и потолка.

— Да сбудется ваше желание, — торжественно провозгласил Стивен.

— Теперь она будет лежать на дне, пока кто-нибудь не найдет туда дорогу. — Тетерсфилд все еще смущенно улыбался. — Я только надеюсь, что это произойдет после того, как сбудется мое желание.

Они повернули назад, обошли по краю Седловидную яму и молча шагали до узкой расщелины позади наклонной прямоугольной глыбы, известной как Гроб гиганта. Стивен задержался на секунду, поправляя вещмешок на плече, прежде чем пролезть сквозь расщелину.

— Стивен, — начал Тетерсфилд, — позвольте мне…

Стивен отмахнулся от извинений:

— Ерунда, это я что-то не в духе сегодня.

Из заднего кармана он вытащил флягу, в которой еще оставалось несколько глотков. Даже в темноте Стивен видел, что Тетерсфилду не помешала бы передышка: профессор шел, шаркая ногами и помогая себе руками, и намеренно контролировал дыхание, чтобы не запыхаться.

— Глоток горячительного — и все быльем поросло, — сказал Стивен, откупоривая флягу и передавая ее профессору.

Тетерсфилд понюхал и глотнул. Его лицо исказилось гримасой, и он потряс головой, яростно отплевываясь.

— О Господи! — задохнулся он. — Что это за зелье?

Стивен одним долгим глотком осушил остаток.

— «Белая молния», — ухмыльнулся он. — Бабушкин особый рецепт.

Закрыв флягу, Стивен убрал ее на место. Тетерсфилд вытер слезы на глазах.

— Возьмите фонарь и идите вперед, — предложил Стивен. — Я и в темноте найду дорогу.


Кроган ждал их. Когда они появились из-под нависающей глыбы известняка над входом в пещеру, он пошел рядом по широкой дорожке к гостинице «Мамонтовы пещеры».

— Профессор Тетерсфилд! — оживленно воскликнул Кроган и на ходу потряс руку академика. — Надеюсь, Стивен не заблудился и не сыграл с вами никаких шуток, которыми он так славится.

Стивен шел на шаг позади них и мог слышать весь разговор. Вот теперь у него появился шанс узнать, насколько обиделся Тетерсфилд.

— Вовсе нет, — ответил профессор и подмигнул Стивену через плечо. Мнение Стивена о нем моментально улучшилось. Если старик не уедет завтра в Луисвилл, надо будет отвести его в Снежный зал. Они с Ником Бренсфордом нашли этот зал несколько дней назад и пока ничего не сказали Крогану. В Англии Тетерсфилд сможет похвастаться новым открытием.

— Экскурсия оказалась чрезвычайно познавательной, — продолжал Тетерсфилд. — Эта пещера очень необычна, а Стивен выше всяческих похвал. — Профессор остановился посреди дорожки. — Я, пожалуй, задержусь на день-другой, чтобы посмотреть на реку Стикс, если можно. Скажем, после завтрака?

Стивен кивнул, подумав, что надо будет предупредить Ника и его брата, чтобы пригнали лодку с отдаленного пляжа на озере Лета, названном в честь реки Леты из древнегреческих мифов.

— Превосходно. — Тетерсфилд коснулся рукой полей своей помятой шляпы, кивнул Крогану и пошел к гостинице.

— Молодец, Стивен, хотя ты и сам это знаешь, верно? — Кроган отечески положил руку на плечо Стивена, который постарался не напрягаться. Небольшой рост — всего четыре дюйма сверх пяти футов — и жилистое сложение идеально подходили для узких лазов в пещерах, но зато Кроган невольно обращался с ним как с мальчишкой — или как с умным и преданным псом. — Закончил на сегодня? — спросил Кроган. — Или есть еще экскурсии?

— Думаю, не сходить ли к Куполу Горина, — ответил Стивен. — По дороге я заметил небольшую дыру, куда хотелось бы заглянуть.

— Ты полагаешь, она идет до самого дна? Ну что ж, если так, то отведи туда завтра профессора Тетерсфилда, покажи ему кое-что, о чем он сможет рассказать своим друзьям в Англии.

«Я и без тебя это знаю. Неужели ты не понимаешь?» — подумал Стивен.

— Да, сэр, — ответил он.

— Хорошо, тогда бери новую лампу и сходи посмотри. Утром расскажешь, что нашел. — Кроган хлопнул Стивена по спине и зашагал по дорожке к гостинице.


«А ведь эта расщелина, пожалуй, в самом деле доходит до дна», — думал Стивен, стоя в Речном зале, который, по его прикидкам, находился примерно на уровне дна Бездонной ямы. Прямо перед ним, в основании стены, расположенной напротив озера Лета, открывался узкий проход. Стивен давно заметил его, еще несколько недель назад, однако возможность туда заглянуть представилась только сейчас.

Вряд ли через этот проход можно дойти до Купола Горина, и если Кроган вдруг станет искать его там, Стивену придется сделать вид, что он заблудился. Если его догадка верна, то расщелина поворачивает назад и выходит прямо на дно Бездонной ямы. Купол Горина подождет: сегодня Стивен охотится на дичь покрупнее.

Он поправил потертый кожаный мешок на плече и по привычке хлопнул по фляге в заднем кармане. Поход предстоял нелегкий, и перед возвращением в пещеру Стивен пополнил припасы. Яблоки, сыр, вода и глоток горячительного — вот самая подходящая пища для путешественника.

Стивен постоял минуту, прислушиваясь к себе и еле слышным голосам духов. Здесь обитало множество духов — мысли и чувства, оставшиеся после всех мужчин и женщин, которые умерли в пещере. Мэт и Ник тоже слышали их иногда, но братья Бренсфорд боялись духов. Стивена же, напротив, успокаивало их присутствие: он знал, что духи доверяют ему и разделяют его чувства. Эта великолепная пещера потрясала своими размерами и возрастом; она повидала множество людей задолго до того, как пятьдесят лет назад фермер Гучинс попал в нее, погнавшись за медведем. Стивен был убежден, что в ней есть уголки, которые человек никогда не увидит.

Кроган совсем не слышал голосов духов. В пещере он видел только средство сделать деньги и получить положение в обществе. Он восхищался ею, высасывая из нее все соки, пробивая взрывами новые проходы, вкладывая средства в проекты вроде туберкулезного санатория, которому отвели место в главном зале. Кроган ничего не делал за просто так, и все его грандиозные начинания превращали пещеру в какой-то балаган.

Стивен постоял, прислушиваясь к насмешкам и мольбам духов, потом стряхнул оцепенение и присел на корточки перед искривленной расщелиной, проталкивая мешок перед собой. Как он и предполагал, немного попетляв, расщелина потихоньку начала подниматься вверх от уровня Речного зала. Первые сто футов или около того Стивен прополз на животе, толкая мешок перед собой и тщательно оберегая масляную лампу от ударов о неровные стены. Затем проход расширился, и Стивен смог идти по нему на четвереньках, пригибая голову, чтобы не стукнуться о выступы на потолке. По дороге он осматривал стены и потолок в поисках оставленных предыдущими посетителями следов — пятен сажи или обгоревших остатков тростниковых факелов, — но ничего не находил. Большинство гротов и галерей пещеры, честь открытия которых приписывали Стивену, уже были столетия назад открыты босоногими индейцами с тростниковыми факелами. Однако в этом проходе не осталось ни отпечатков босых ног, ни семян, ни кусочков глины — только отшлифованный водой известняк да временами выходы известкового шпата, молочно-белого в свете лампы. Девственная пещера, подумал Стивен, чувствуя, как забилось сердце.

Проход снова стал шире — можно было даже выпрямиться в полный рост — и вдруг оборвался на выступе под потолком высокого зала. Справа от Стивена шла вниз каменная осыпь, исчезая в темноте за пределами круга света от фонаря. Спуск по осыпи всегда опасен. Если не сумеешь найти хорошую тропку, то будешь все время скользить, рискуя в любой момент упасть и скатиться вниз. С утра Стивен уже провел две экскурсии, а теперь узнал, что расщелина из Речного зала ведет как минимум в большую пещеру. Почему бы не повернуть обратно — для одного дня он вполне достаточно поработал.

«Да потому, — сказал он себе, — что ты знаешь, куда он ведет. Ты знаешь, что этот проход спускается на самое дно Бездонной ямы, точно так же, как знал, что находится на другой стороне Гроба гиганта, когда откопал его два года назад».

Стивен зажмурился. Это духи с ним говорят. Ему вспомнилась «Аллегория пещеры» — одна из первых греческих книг, которые он прочитал еще мальчишкой в сумрачной и затхлой библиотеке Франклина Горина. Прикованные люди сидят в темноте и видят только тени того, что происходит снаружи, думая, что это и есть весь мир. Стивен часто возвращался мыслями к этой истории. Однако здесь, в глубине пещеры, тени реально существовали. Не было никакого «снаружи», и когда духи говорили, то говорили правду.

Он открыл глаза и снова посмотрел вверх. Очень похоже на Бездонную яму.

— Черт побери! — выругался он вслух и попытался прикинуть, как далеко зашел. Больше четверти мили, но меньше половины. Значит, он, в самом деле, где-то рядом с Бездонной ямой. — Слишком близко, чтобы повернуть назад, — решил Стивен и начал спускаться.

Круг света от ручной лампы имел радиус не более двадцати футов, и, когда край каменного выступа исчез в темноте, Стивен отметил двадцатифутовый отрезок, оставив полоску сажи на стене. Когда и она скрылась из виду, он добавил еще двадцать футов — и так далее. После четырех пометок внизу можно было разглядеть дно, однако Стивену показалось, что он спустился глубже, чем следовало. Неужели он нашел что-то другое, еще одну пропасть, которая шла параллельно Бездонной яме? Если отсюда нет выхода… Он отмахнулся от этой мысли. Выход есть. Он это знает, и духи это знают — их голоса зазвучали громче: некоторые умоляли найти их, другие насмехались, говоря, что он заблудился. Никогда раньше они не говорили с ним так громко — он наверняка близко. Но близко к чему?

Стивен спустился до самого низа, спрыгнув с каменной глыбы размером с комнату в гостинице Крогана. Приземлившись, он едва удержался на ногах и понял, что на сегодня почти выдохся и по пещерам не ходок. Однако пол был ровный, а стены куполом поднимались вверх за пределы поля зрения. С бешено колотящимся сердцем Стивен поднял лампу повыше и повернулся кругом.

На полу что-то звякнуло. Стивен опустил лампу — и ему подмигнула золотая монетка Тетерсфилда, оказавшаяся рядом с его правым ботинком.

«У Бездонной ямы есть дно, — подумал Стивен. — И я его нашел».

Усевшись на землю, он несколько минут наслаждался сиянием нового открытия. Потом вытащил из мешка яблоко и кусок сыра и запил их хорошим глотком воды. А затем достал флягу; держа ее в руках, словно чашу для причастия, Стивен обратился к духам с тостом: «Пусть всегда будут впереди новые открытия. И их сделаю именно я», — добавил он про себя, смакуя обжигающую жидкость.

Стивен убрал флягу и поднес к лампе часы. Чуть больше девяти вечера. Ему случалось проводить ночь в пещере, хотя никакого удовольствия от этого он не испытывал. Кроме того, Тетерсфилд будет готов к новой экскурсии на рассвете. Нужно быстренько оглядеться и поворачивать назад, пока еще не поздно.

Стивен прошелся по дну Бездонной ямы, посвечивая лампой в трещины — вдруг отсюда есть какой-нибудь другой выход. Когда он дошел до узкого конца, расположенного прямо напротив расщелины, ведущей в Речной зал, гладкие стены превратились в беспорядочное нагромождение камней и щебня, словно когда-то рухнула часть потолка. В самом низу обвала два огромных вытянутых камня навалились друг на друга, образовав треугольное отверстие, в которое можно легко протиснуться. Присев на корточки, Стивен посветил внутрь. Духи, замолчавшие с того момента, как он начал спускаться, снова завопили и затараторили так оглушительно, что он почти не слышал своих собственных мыслей.

«Туда можно пройти, — подумал Стивен. — Я точно знаю, что можно».


Джон Кроган глубоко вдохнул бодрящий сентябрьский воздух. Осень в Кентукки — прекрасное время года. Посетители пещеры рассыпаются в благодарностях, как профессор Тетерсфилд делал это за ужином. Англичанин говорил без умолку, почти не обращая внимания на еду, и все повторял, какое чудо эта пещера и какой Стивен замечательный проводник. Пещера, гостиница, рабы и все прочее обошлось Крогану в десять тысяч долларов. За три года он получил пятикратную прибыль.

Кроган набил трубку и оперся на перила крыльца, размышляя обо всем, что он сделал, чтобы превратить Мамонтову пещеру в то, чем она стала. Когда Кроган купил гостиницу, она была всего лишь бревенчатым сараем, а его усилиями превратилась в заведение если и не роскошное, то все же самое лучшее на всем пути от Луисвилла до Боулин-Грин — что бы там ни болтали про трактир Белла. Прекрасный обеденный зал, отдельные комнаты, крытая веранда вокруг всего здания — все это он сделал за свой счет. А летом даже оркестр нанимал.

Кроган зажег спичку, стараясь не опалить длинные усы, и с удовольствием вдохнул аромат хорошего табака, смешанный с лесными запахами.

С ведущей к тракту дороги — которую тоже построил Кроган — послышался стук копыт и скрип колёс конной повозки. Кроган глянул на часы и снова положил их в карман жилета. Десятый час вечера, где же Стивен? Скорее всего пошел прямо домой и лег спать — рабы жили недалеко от тропы, ведущей в пещеру, и Стивену незачем было проходить здесь.

Повозка показалась из-за угла гостиницы, и Кроган вздернул брови от легкого удивления. Он повидал странствующих жестянщиков и торговцев, лекарей и балаганщиков, но впервые видел, чтобы кто-то владел всеми этими искусствами одновременно. Плакаты по бокам фургона гласили: «Райли Стин. Феноменальные эликсиры от всех недугов, лечение зубов без боли». А ниже: «Кукольные представления. Продажа, покупка и починка вещей», и наконец третьей строкой шло: «Снадобья для долгой жизни, любви, богатства. А также прочие услуги».

Кроган прищурился, пытаясь прочитать надпись мелким шрифтом внизу плаката, но масляные светильники, висящие на столбах веранды, мигали, не давая разглядеть буквы, — и тут фургон, скрипнув, остановился. Похоже, возница напряженно всматривался, глядя в сторону пещеры и прикрывая рукой правую сторону лица. Удовлетворенно крякнув, он бросил вожжи и повернулся к Крогану.

«А это, должно быть, и есть мистер Стин», — подумал Кроган. И тут же обрадовался, что зубы у него не болят.

Широкополую черную шляпу из неопределенной материи Стин натянул до самой переносицы. В тусклом свете ламп Кроган решил, что голова у мистера Стина, должно быть, остроконечная, как мухомор. Пальто он тоже носил черное, только в петлицу была вдета розочка. Кроган почуял принесенный ветерком аромат мирры, смутно знакомый по детским воспоминаниям похорон. Он глянул на свою трубку — она погасла.

Стин приподнял шляпу с лица, и Кроган заметил нос картошкой и три серебряных кольца на пальцах — с ярко-голубыми и дымчато-зелеными камушками. Почему-то эти кольца смутили Крогана, и он принялся нервно искать спички.

— Доктор Джон Кроган, если я не ошибаюсь? — В голосе Стина звучали уверенность в себе, приличествующая актеру или врачевателю, и что-то еще, какая-то тихая насмешка, выходившая за пределы самоуверенности. Невысказанное утверждение, что слова «если я не ошибаюсь» лишь дань вежливости и ничего более. Судя по его голосу, этот человек практически никогда не ошибался.

Кроган почувствовал раздражение — без всякой на то причины. Ведь приезжий всего лишь поздоровался! В этой части штата Крогана знали многие.

— Он самый, — ответил Кроган резче, чем собирался.

— Очень рад с вами познакомиться, — невозмутимо сказал Стин. Кроган ни на секунду не сомневался, что его собеседник заметил резкость ответа и просто решил не обращать внимания.

— И я тоже. — Кроган сумел овладеть собой и вежливо продолжил: — Если вы приехали посмотреть на пещеру, то для вас найдется место в гостинице. Профессор Тетерсфилд из Вестфилд-колледжа побывал там сегодня и наверняка будет рад поделиться с вами впечатлениями, если он еще не лег. — Кроган махнул рукой в направлении входной двери: — Не хотите ли пройти внутрь и взять номер?

Стин внезапно склонил голову набок, словно пытался расслышать чей-то голос. Соскользнул с козел на землю и наклонился. Когда он выпрямился, Кроган увидел в его руках пучок травы, вырванный с узкой лужайки, окружавшей гостиницу. Снова прикрыв лицо рукой, Стин внимательно осмотрел траву, что-то бормоча себе под нос. Кроган поглядел на ночное небо: ясно и безоблачно, однако на мгновение почудился запах дождя. А тут еще дурацкие масляные светильники мигают: их явно не наполнили до конца.

Когда Кроган перевел взгляд на Стина, торговец уже отряхивал с рук траву.

— Пожалуй, я так и сделаю, — заявил он.

— Простите, что вы сказали? — Кроган снова отвлёкся: узкие шеренги муравьев методично карабкались вверх по перилам. Муравьи ползли, обвивая столбы зловещими кольцами, и забирались в светильники, облепляя края стекол. Некоторые падали вниз, на плавающие в масле фитили, но их место немедленно занимали другие.

— Пожалуй, я так и сделаю. Остановлюсь у вас. — Стин заметил муравьев и прищурился. Снова глянул на ясное осеннее небо. — А еще не поздно перемолвиться словечком со Стивеном?

— А, так вы прослышали о Стивене, — дружелюбно произнес Кроган, убирая трубку. — К сожалению, Стивен уже лег. — «Интересно, так ли это», — подумал он про себя. — У него завтра рано утром запланирована экскурсия, но, когда он вернется, я непременно устрою вам встречу с ним. Мы предлагаем самые разнообразные экскурсии…

— Ну тогда я переночую, — сказал Стин. — Кто-нибудь может позаботиться о моих лошадях?

— Разумеется, — ответил Кроган и с облегчением ускользнул в дверь гостиницы, чтобы разбудить конюха. Этот Стин определенно действовал ему на нервы.


Телеилуитль, 4-Олень — 9 сентября 1842 г.

На следующее утро Кроган поднялся ровно в шесть — он всегда так вставал, независимо оттого, провел ли ночь в своем поместье в Луисвилле или в отведенной для него комнате в гостинице. Он уже одевался к завтраку, когда в дверь постучали.

— Кто там?

— Это я, Мэт.

Даже не видя его лица, Кроган понял, что парень чем-то расстроен.

— Входи, — разрешил он.

Дверь открылась, и в нее ворвался тощий раб. Он сжимал шапку в руках, теребя ее длинными пальцами. Кроган глянул на него и перестал возиться с галстуком.

— Ну? Выкладывай.

— Сэр… я это… насчет Стивена я, — торопливо начал Мэт с дрожью в голосе. — Из пещеры-то он не выходил, никто не видал, чтоб он из пещеры выходил-то. Ну мы и подумали, вдруг он с вами говорил? А то Шарлотта его не видала, и никто его не видал, никак стряслось с ним чего в пещере-то, а то ведь он не сказал никому, что заночует там, да и он страсть как не любит…

— Быстро за Ником и Альфредом! — рявкнул Кроган, бросая галстук на кровать. — Сейчас же! Он собирался пойти к Куполу Горина. Пошевеливайся!

Мэт побежал к домику возле реки, в котором жили рабы. Когда он вернулся с Ником и Альфредом, уже одетый Кроган ждал их у начала тропы, ведущей к пещере. Он мельком оглядел парней: трое молодых негров — восемнадцати, двадцати и тридцати одного года, — здоровые, опытные проводники, каждый из них стоит не меньше тысячи долларов. Однако репутация Стивена, не говоря уже о его навыках, стоила дороже этих троих, вместе взятых.

— Как только вы его найдете, — сказал Кроган, когда они подошли ко входу в пещеру, скрытому фиолетовой предрассветной темнотой, — пошлите Ника сообщить мне.

Ник был самым неопытным из троих, но самым быстрым.

— Веревку взяли? Бинты и шины?

Они кивнули; жесткий слепящий свет ламп заливал лица.

— Ничего не понадобится, — раздался голос из-под нависающего над входом камня.

Мэт, Ник и Альфред одновременно сбросили свои рюкзаки и помчались в пещеру. Кроган тоже рванулся за ними, однако опомнился. Человеку в его положении не пристало носиться словно школьнику только потому, что один из рабов потерялся. И все же Кроган с трудом сдержал свой порыв. Стивен был его богатством — и репутацией.

Из пещеры донесся взволнованный гам: многократное эхо так искажало звуки, что не поймешь, на каком языке говорят. Да черт с ним, с собственным достоинством! Что там происходит, в конце-то концов? Кроган шагнул ко входу и почти столкнулся с Ником.

— Мистер Кроган…

Кроган оборвал его:

— Это Стивен? С ним все в порядке?

— Черт знает на что похож, но целехонек, — выдохнул Ник. Его карамельного цвета кожа была светлее, чем у остальных рабов Крогана — светлее даже, чем у рожденного от белого отца Стивена, — и под ней проступил румянец. «Весьма любопытное явление с точки зрения медицины», — подумал Кроган, однако отмахнулся от этой мысли.

— Тогда чего вы там растрещались? Выводите его наверх.

— Сию минуту выходит, — ответил Ник. — Он мумии нашел, смотрит, чтоб, не ровен час, Мэт с Фредом не попортили чего.

Пока Кроган собирался с мыслями для ответа, длинноногий юнец развернулся и прыжками понесся обратно в пещеру.


Стивен сидел на валуне возле тропы и наблюдал, как Альфред и Мэт несут аккуратно завернутую мумию в гостиницу. Они исчезли за углом здания, и Стивен осторожно соскользнул на землю, стараясь не обращать внимания на пульсирующую боль в правой лодыжке. Как же он устал! Каждый мускул дрожал и подергивался; когда Стивен пил из фляги, рука у него тряслась.

Он попытался вспомнить, как вытащил мумию из пещеры, но память об обратном пути исчезла, затерялась в утомительных лабиринтах вчерашнего похода. Стивен слышал, как Кроган извиняющимся тоном объяснял профессору Тетерсфилду, что все экскурсии переносятся на завтра. Профессор добродушно принял задержку.

Стивен потер руками лицо и шаг за шагом вспомнил прошлую ночь. Как он вышел из Речного зала, как полз по извилистому проходу, как нашел золотую монетку и обрадовался, что покорил Бездонную яму, и как обнаружил треугольную расщелину, которая выглядела слишком правильной, слишком искусственной. Как посветил в отверстие и услышал вопли духов и как, в полной уверенности, что туда можно пролезть, пробрался вовнутрь, сквозь короткий проход, в куполообразный зал…

Зал. Мысли начали путаться в зале. Стивен обхватил ладонями виски и мягко помассировал, стараясь восстановить в уме увиденную картину. Не получалось. Калейдоскоп не связанных друг с другом осколков: запахи, звуки, картинки — ничего не понять.

Он помнил стены с высеченными в них уступами, поднимающимися вверх за пределы видимости, — стена напротив полностью терялась в темноте. Каменный блок, верхняя часть которого стесана под углом — в направлении невидимой дальней стены. Мертвец, мумия, сидит на этом камне: голова упала на грудь, руки обхватили живот, босые ноги свесились вниз. Перья, он запомнил перья. Длинные зеленые перья вырастают из плеч мумии, спадая вниз, ниже поверхности камня. Кожа лица туго натянута на череп, зубы крепкие. Края камня украшены резьбой и покрыты пятнами; на полу у камня тоже пятна, и в неверном свете лампы кажется, что они растекаются. Пятна мокро отблескивают, и под ними вырезанные на камне фигурки змей и птиц; люди в странных масках плавно изгибаются, глаз выхватывает их движения, а все окружающее растворяется в неясной дымке и тенях. Запах дождя, дождевая прохлада на щеках, шипение дождевых капель, падающих в огонь.

Оглушительный рык потряс пещеру, запахло горячим обгоревшим мясом, и дрожащий огонек лампы поглотила темнота.

Тлалок.

Слово прозвучало так ясно, как будто кто-то произнес его вслух. Пещера стала медленно наполняться грязным оранжевым светом, похожим на слабый свет сумерек или на солнце в последний час перед восходом. Чистый аромат дождя смешивался в ноздрях с отвратительной вонью гари. На дальней стене уже можно было рассмотреть гигантский барельеф: танцующая фигура в маске и накидке держит в руке нечто вроде молнии; из другой руки спадает ожерелье из человеческих черепов и тянется между ног. Раскосые глаза ярко обведены красной краской, клыки оскалены в рычании, а губы расщеплены каким-то бруском. Кошачьи уши прижаты к головному убору, украшенному перьями и повторяющимся изображением полумесяца внутри заходящего солнца.

Тлалок, масеуаяес имакпаль ийолоко. Слова безмолвно зазвенели в пещере, и Стивен понял, что они означают: «Тлалок, Тот, кто заставляет все расти, держит людей в своей ладони».

Фигура на стене снова расплылась: свет падал только на ожерелье из ухмыляющихся черепов. Один из них сказал: «Йоллотль, чальчиуитль, ин нелли теотль». Слова эхом отдались от мумии на камне: «Сердце, драгоценная кровь, единственный истинный бог». Заскрипели сухие кости — мумия повернулась к Стивену. Застывшая на ее лице улыбка теперь стала клыкастой, череп казался более плоским и широким, ноги подтянулись и скрючились, кисти превратились в толстые лапы. Мумия подняла руки, и Стивен увидел, как в темном углублении живота бьется человеческое сердце.

— Стивен!

Щурясь, словно только что вышел из пещеры на яркое солнце, Стивен поднял глаза.

— Да, доктор Кроган?

Встревоженный и неуверенный, Кроган разглядывал свою трубку, поворачивая ее туда-сюда.

— Как нога? — наконец спросил он.

Стивен заметил, что потирает правую лодыжку. Стараясь не морщиться, он встал и оперся на ногу.

— Нормально, — пожал он плечами. — Через день-другой будет как новенькая.

На самом деле лодыжка болела невыносимо. В пещерах ему с неделю делать нечего.

— Хорошо. — Кроган помедлил. — Боюсь, пора прекратить эти одиночные вылазки. Теперь бери с собой кого-нибудь еще. — Кроган пожевал губами, передвинув трубку из одного угла рта в другой. — Посетители не считаются. Если захочешь разведать новую пещеру, с тобой должен быть кто-то, кто может вытащить тебя оттуда, если что-нибудь стрясется.

— Ничего вчера не стряслось. Просто задержался дольше, чем рассчитывал.

Челюсть у Крогана окаменела, губы сжались.

— Стивен, я не намерен разводить дискуссии. Тебя, с твоим опытом и репутацией, будет очень трудно… я бы даже сказал, невозможно заменить. Выходки, подобные той, которую ты устроил вчера, слишком большой риск для моих инвестиций. Понятно?

Стивен упорно смотрел вниз, не решаясь ответить, чтобы не выдать себя с головой.

— Прекрасно, — сказал Кроган.

Стивен рассматривал муравья, пробирающегося между травинками. Доктор Кроган пошел вверх по тропе.


Райли Стин внимательно изучал предмет на подоконнике. Это была резная обсидиановая чаша, примерно один фут диаметром, с плоским, устойчивым дном. Ацтеки называли такую чашу тецкатлипока, или дымящееся зеркало. Стин вытащил ее из библиотеки Хармана Бленнерхассета, после того как ополченцы из Вуд-Каунти покончили с винным погребом и отправились вдогонку за Аароном Бэрром. Чаша была наполнена ртутью, блестящая поверхность которой отражалась на потолке ровным кругом света — хороший признак. А вот на Стина она ничего не отражала, но он старался об этом не думать и вернулся мыслями к сложной задаче, которая стояла перед ним.

Будем надеяться, он все же правильно расшифровал неразборчивые записи Бэрра. Стин смотрел в окно, наблюдая, как два раба несут завернутую фигуру чакмооля вверх по тропе, к черному ходу гостиницы. Он тихо рассмеялся, представив себе, что думает Кроган: еще один засохший дикарь, какая бесплатная реклама для его драгоценного вложения капитала.

«Мистер Кроган, — мысленно произнес Стин, — вы никогда не узнаете, сколь многим я вам обязан. Вы и ваша банда чернокожих пещерных кротов невероятно облегчили мою задачу — я даже вообразить себе такого не мог!»

Бэрр долгие годы искал чакмооль, а теперь Стину оставалось всего лишь дождаться, пока чакмооль проявит свою силу. Теперь можно воспользоваться моментом. Крогану нужны деньги, а Стину — мумия: для обоих это выгодная сделка. Покончив с делами, Стин отвезет чакмооль обратно на восток и будет охранять его, пока он не оживет в декабре.

Теперь оставалась единственная проблема — девчонка. Он ее недооценил, и она сбежала в Ричмонде, почти полтора года назад. Но много ли на свете мест, где может спрятаться одиннадцатилетняя девчонка, обезображенная ожогами? Он найдет ее.

В конце концов, она узнала, что ее отец не погиб во время Большого пожара семь лет назад. Так что скорее всего вернулась в Нью-Йорк, чтобы найти его. И если ей это удалось, Кролики быстро обнаружат девчонку и приведут к нему.

Однако пора вернуться к делу. Стин отступил назад, закрыл глаза и стал раскачиваться из стороны в сторону, пока не почувствовал отраженный свет солнца прямо на лице. Открыв глаза, он целую секунду вглядывался в ослепительное сияние. Потом снова зажмурился — на сетчатке остался яркий и отчетливый образ ровного круга без темных пятен внутри. Определенно благоприятное предзнаменование. Жаль, не удалось посмотреть вчера на луну — примерно в девять двадцать, когда Крогана так потрясли муравьи на веранде. Чакмооль, должно быть, на мгновение проснулся; хорошо было бы узнать, как долго ему хватило сил бодрствовать.

Однако сейчас, под ярким светом солнца, чакмооль спал, и если повезет, то он так и проспит до самого Нью-Йорка. Стин мысленно проверил вычисления Бэрра; ему вспомнилось ощущение заплесневелой тетради в руках. Финиас Тейлор Барнум — вот еще один человек, которому он обязан. Стину никогда бы не найти дорогу в Кентукки, если бы Барнум не скупил для Американского музея всю коллекцию Джона Скаддера, который заполучил ранние архивы общества Таммани, а с ними и другие записи Аарона Бэрра. Тетрадь, которую Бэрр дал Стину в 1806 году, содержала лишь часть решения загадки чакмооля. Чтобы сложить все кусочки картинки в одно целое, Стину пришлось проштудировать все остальные бумаги Бэрра, хранившиеся в подвале Американского музея, еще до того, как они с Барнумом разругались.

Бэрр определил начало ацтекского летосчисления 1011 годом нашей эры. Стин не мог понять, откуда тот взял эту дату, пока не прочитал другие записи, сделанные в Мексике и Пенсильвании. Как оказалось, хроники ацтеков и лениленапе, североамериканского племени индейцев из штата Делавэр, сходятся на 1011 году нашей эры. Согласно хроникам лениленапе, именно в этом году они выгнали племя, которое называли Змеей, в «болотистые земли». Стин побывал в Мексике и видел развалины Теотиуакана на озере Тескоко — почти полностью застроенные лачугами перенаселенного Мехико. В самом деле, «болотистые земли» — очень точное описание. А согласно хроникам ацтеков, это был год, когда они покинули «северный рай» и скитались, пока их бог в образе колибри, Уицилопочтли, не подал им знак — сидящий на кактусе орел, пожирающий змею.[4] На том месте они и осели, и жили, пока Кортес не уничтожил их. Ацтеки подумали, что Кортес — вернувшийся из-за моря Кецалькоатль, и погибли, преданные собственными мифами.

Ацтеки заимствовали от покоренных ими народов множество богов и обрядов, смешав в одну кучу бессмысленные ритуалы и истинные церемонии. Их погубило то, что они забыли древних богов, первоначальные божества, поклонение которым уходит корнями в глубокую древность истории Центральной Америки. И если Стин правильно истолковал древние рукописи, то обернутая тканью фигура, лежащая среди винных стеллажей в кладовой гостиницы, — это воплощение древнего бога земли и дождя, которого ацтеки называли Тлалоком. Истинное имя бога, как и имя его аватары, давно забылось; индейцы майя-кечуа, надеясь приручить его, назвали воплощение Чакмооль, или Красный Ягуар.

Стин не вполне доверял хроникам ацтеков. Их записи — это скорее метафоры вроде истории сотворения мира в Библии, да и самому Бэрру тоже не стоило абсолютно доверять. Однако даже если 1011 год не был истинной датой (а появление чакмооля в данный момент свидетельствовало, что скорее был), упоминание одного и того же года в обеих хрониках имело огромное значение. Ацтеки и индейцы лениленапе признавали эту дату священной, считая ее началом нового пятидесятидвухлетнего цикла.

Древние цивилизации Центральной Америки отсчитывали время именно такими циклами. В конце каждого из них боги слабели, и требовались огромные жертвоприношения, чтобы мир не разрушился. Если от 1011 года нашей эры отсчитать пятнадцать циклов, то получим 1791 год — время основания Американского музея, начавшегося с коллекции общества Таммани, а также время открытия белыми Мамонтовой пещеры. Общество Таммани было основано за несколько десятков лет до этого и названо в честь Таманенда, вождя племени лениленапе.[5] Первые члены общества были и первыми Следопытами, помогавшими лениленапе следить за угрозой, исходившей от Змеи.

Позднее более насущные политические цели общества Таммани неизбежно встали на пути мистического альтруизма. Со стороны Бэрра поиски чакмооля были таким же предательством идеалов Таммани, как и его попытка расколоть республику была предательством идеи отцов-основателей Америки. После Бэрра Таммани-Холл забыл свои истоки. А Стин не забыл.

Следующий цикл начнется в 1843-м — третьего апреля, если точно. В двенадцатый день рождения Джейн Прескотт. Это будет время создания новых богов и возрождения забытых традиций поклонения старым. Время, когда от Следопытов можно будет избавиться раз и навсегда. Время, когда можно переписать историю, когда для человека, знающего, как избежать ошибок своих предшественников, не будет ничего невозможного.

В дверь вежливо постучали. Стин развернулся, заслоняя собой зеркало из ртути.

— Кто там?

— Это я, Ник Бренсфорд.

Через секунду Стин вспомнил имя — один из рабов, работающих проводниками в пещере.

— Заходи, — ответил он.

Дверь открылась, Ник вошел в комнату и остановился, держась за дверную ручку.

— Сэр, к вам посетитель, — сказал он. — Цветной.

— Цветной? — Стин нахмурился. Кто из местных негров мог его знать? — Как его зовут?

— Назвался Джоном Даймондом, мол, из Нового Орлеана пришел. Покорнейше простите, сэр, да только он, видать, пьянчуга.

Стин секунд десять стоял с открытым от изумления ртом, прежде чем к нему вернулся дар речи.

— Пусть зайдет, — наконец выговорил он.

Когда дверь закрылась, Стин обнаружил, что гладит пальцами оббитый край обсидиановой чаши.

— Джон Даймонд, — пробормотал он. Уже целый год он не произносил это имя — с тех пор как утопил Даймонда в безымянном притоке реки Миссисипи.

Стин закрыл тецкатлипока резной крышкой. Разговор с Люпитой придется отложить. Одно знамение за другим. Тысяча восемьсот сорок третий год и в самом деле станет судьбоносным.


Кечолли, 3-Дождь — 21 сентября 1842 г.

Утреннее солнце манило, и Арчи Прескотт вышел из дома часа за два до начала работы в «Геральд», где он чистил печатные прессы и работал наборщиком. В солнечные дни полезно погулять по городу. Дневной свет разгонял худшие кошмары, которые мучили его по ночам. На улицах, среди криков и шума нью-йоркской коммерции, ему удавалось посмотреть немножко дальше своего носа. Или просто немного заглушить боль потери.

Арчи считал себя конченым человеком. Конечно, он не из тех полоумных бедолаг, которые бесцельно шатаются по Вискиленду в поисках своего «я», пропитого и проигранного в азартных играх. Просто он не может примириться с потерями, на которые обрекла его жизнь. Долгие годы Арчи пытался не видеть этого, но в конце концов должен был признаться себе, что в случившемся семь лет назад пожаре вместе с Хелен и Джейн умерла часть его самого. И решил, что лучше уж честно оценивать свои возможности.

Солнечные дни и городская суматоха приносили облегчение, и Арчи не лишал себя тех удовольствий, которые еще мог испытывать. Прогулки были одним из таких удовольствий. Другим была выпивка, в основном по вечерам.

Не отпуская дверной ручки и стоя в дверях, Арчи оглядывал улицу, пока не убедился, что нигде не видно сумасшедшей уличной девчонки, называвшей себя его дочерью. Тогда он открыл дверь и быстро пошел по улице. На Бродвее он почувствовал себя лучше. Он кивал владельцам магазинчиков и прохожим, купил булку хлеба на обед, побродил туда-сюда и потом повернул назад, оказавшись на Нассау-стрит.

Молодой лысеющий человек — судя по одежде, священник — сунул ему листовку.

— Вы слышали о процессе «Пригг против штата Пенсильвания»? — спросил он.

Арчи хотел инстинктивно отмахнуться от листовки, однако удержался. Репортер должен прислушиваться к голосам на улице.

— Пригг против штата Пенсильвания, — повторил он за священником. Решение Верховного суда. Он что-то читал об этом в одной из газет, однако не мог вспомнить, что именно. — Нет, не слышал, — ответил Арчи, принимая листовку.

— Представьте, что вы рождены в рабстве, — сказал служитель Божий. — Вы достигаете зрелости под свист хлыста и тоскливые африканские песни о свободе, которую Господь дал каждому человеку от рождения. И представьте, что однажды ночью вам удается бежать. Вас не нашла посланная за вами вдогонку поисковая партия с собаками; вы пережили пеший поход босиком через горы Кумберленда или через болота Каролины; благополучно скрылись от сторожевых постов на реке Огайо или от охотников за беглыми рабами в портах Балтимора, Саванны или Чарльстона. Вы продвигаетесь на север, к свободе, к вам относятся с добротой, и вы впервые испытываете чувство собственного достоинства. Вы заново построили свою жизнь, живя и работая как свободный человек в Филадельфии, Бостоне или здесь, в Нью-Йорке, и стали полноценной личностью, какой и сотворил вас Всевышний. Как вы полагаете, сэр, разве человек такой силы духа не заслуживает свободы?

— Конечно, заслуживает, — выпалил Арчи, не успев осмыслить вопрос.

— Тогда вы обязаны присоединиться к нашим протестам против этого чудовищного процесса! — воскликнул священнослужитель. — Верховный суд этой страны, обязанный защищать права, данные нам Конституцией и волей Божьей, упал так низко, что продал эти права тем, для кого доллары значат больше, чем души. После этого процесса те чернокожие храбрецы, которые сумели пережить все ужасы на пути к свободе, в любой момент в течение всей жизни могут быть снова безжалостно схвачены и возвращены хозяину. Если они женились, обзавелись семьей, стали прихожанами церкви и опорой негритянского общества, они все равно должны жить в постоянном страхе, что наемные ищейки наложат на них свои грязные лапы и увезут от семьи и близких в рабство — все равно что заживо похоронят! Можем ли мы мириться с этим? Можем ли мы терпеть такое гнусное нарушение наших прав в этой свободной стране, перед очами Господа нашего?

— Так ведь процесс закончился в марте, — вспомнил Арчи. — И Закон о беглых рабах…

— Омерзителен в глазах Всевышнего! — громогласно прервал его служитель Божий. — Самое богомерзкое деяние дьявола на этом континенте! Процесс «Пригг против Пенсильвании» был испытанием, и семеро судей, не заслуживающих этого высокого звания, не выдержали проверки. Позволено ли рабовладельцам обращаться с рабами как с имуществом, как обращаются с деньгами банки, набивая ими сейфы, и никто им в этом не помеха, даже коррумпированные федеральные органы? Разве рабы — это слитки золота, которые можно накапливать для обогащения кучки избранных? «Да», — отвечает процесс «Пригг против Пенсильвании». Верховный суд постановил, что право рабовладельца на возврат его имущества — имущества! — важнее неотъемлемого права на жизнь, свободу и счастье. Ни один негр не может чувствовать себя в безопасности, пока любому охотнику за рабами позволено оспорить его гражданство, поставить под сомнение сам его статус как человеческого существа. И ни один здравомыслящий гражданин республики не может чувствовать себя в безопасности, пока подобная несправедливость безнаказанно творится по отношению к нашим самым беззащитным братьям. Знаком ли вам термин «охотник на дроздов»?

Арчи слышал эти слова. И даже не раз видел самих охотников: он жил в Файф-Пойнте, самом бедном районе Нью-Йорка, а также самом этнически смешанном. Считалось, что охотники выслеживали беглых рабов, однако на самом деле они только и делали, что искали возможность объявить любого негра беглым. У каждого охотника была группа подставных свидетелей и свой судья, и невезучих негров одного за другим отправляли из Нью-Йорка в (Арчи вспомнились слова священника) Балтимор, Саванну и Чарльстон.

— Тогда вам известно, — продолжал святой отец, — какой урон свободе ваших черных братьев наносят эти отбросы общества.

Арчи кивнул. Почему бы не написать разоблачающую статью об охотниках на дроздов? Беннетт может заинтересоваться. Беннетт терпеть не мог негров и ненавидел аболиционистов, однако с удовольствием набросится на коррупцию в судах.

— А знаете ли вы, что эти отвратительные люди воруют даже детей? — не унимался священник. — Только в прошлое воскресенье — подумайте, сэр, в священное для христиан воскресенье! — негритянская девочка лет одиннадцати-двенадцати побежала вниз по Энтони-стрит, чтобы набрать воды из колонки в соседнем квартале. Через пятнадцать минут отец пошел ее искать и нашел возле колонки наполовину полное ведро. Обезумев от беспокойства, он бросился на поиски и наконец — какое несчастье! — узнал о ее судьбе. Сэр, вы только представьте себе, что одиннадцатилетняя девочка оказалась в руках грязного торговца людьми! А каково ее отцу? — Священник помедлил, заметив изменившееся лицо Арчи. — Теперь вы понимаете, — продолжал священнослужитель. — Ведь вы сами могли бы иметь дочь такого возраста. У вас чувствительная душа. Вы можете поставить себя на место отца этой девочки, бегущего по улицам в тщетной попытке вернуть своего ребенка, оградить от опасности свое дитя. Вновь увидеть ее.

Арчи отступил на шаг от священника и столкнулся с кем-то позади себя. Святой отец снова приблизился, выражение его лица смягчилось, приглушая фанатичный огонек в глазах.

— Если я причинил вам боль, простите великодушно, — сказал он. — Но все мы должны разделить боль угнетенных.

Он снова начал говорить, однако с другой стороны улицы посыпались многоголосые ругательства, заглушая его слова. Арчи обернулся как раз вовремя, чтобы заметить град яиц и гнилых овощей, летящий в группку агитаторов. За его спиной окно разбилось вдребезги, и Арчи уклонился в сторону, мельком заметив табличку рядом с входом в здание: «Американское общество противников рабовладения». Все понятно. Банда баптистов Уильяма Ллойда Гаррисона. Удивляться нечему. А вот кто на них напал?

На противоположной стороне Нассау-стрит группа молодых ирландцев приготовилась к новому залпу. Здесь тоже все ясно. Ирландцы и негры соперничали друг с другом в борьбе за жилье и работу, поэтому ирландцы ожесточенно поддерживали рабовладение. Рабы на размер заработков никак не влияют, а свободные негры еще как.

Правда, на всех парнях были брюки с красным кантом по бокам — отличительный признак Дохлых Кроликов, одной из самых организованных и опасных банд в Нью-Йорке. Кролики были ударной силой общества Таммани. Стало быть, это не просто хулиганская выходка. Но какое дело Таммани-Холлу до аболиционизма?

Священник, который остановил Арчи, прервав его прогулку по Нижнему Манхэттену, направился на другую сторону улицы, нагнув голову вперед и тыча пальцем в ирландскую шайку.

— Вы! — закричал он прерывающимся голосом.

Дохлые Кролики захохотали.

— Вы! — издевательски передразнили они фальцетом.

— Из всех наций именно вы знаете, что такое на рабских условиях арендовать землю у английской короны, — продолжал священник. — Вы, которых избивают на улицах как иммигрантов и наравне с неграми презирают и не пускают в приличное общество, уж вы-то должны бы понимать, что мы боремся за справедливость!

Один из Кроликов выступил вперед и ударом по голове сбил священника на землю.

— Никогда не равняй ирландца с чернозадым, — сказал он и разбил яйцо на макушке святого отца.

На помощь священнику бросилось несколько женщин с волосами, скромно заплетенными в косы. Их черные платья были обсыпаны яичной скорлупой и семенами помидоров.

— Постыдились бы! — закричала одна из них. — Это все, чему вас учит ваш папа римский?

— Не надо, Маргарет, — сказал священник, вытирая с лица кровь и яичный желток. — Мы не станем отвечать на злобные нападки, — заявил он и встал, держа ее за руку.

Аболиционисты дружно перешли обратно на свою сторону Нассау-стрит и, провожаемые улюлюканьем хулиганов, скрылись в дверях Американского общества борьбы с рабовладением. Протестующие разошлись, и Нассау-стрит стала медленно заполняться повозками и пешеходами. Колесами и ногами они давили кожуру и гнилую мякоть ненависти (Арчи уже мысленно набрасывал статью), которую бедняки приберегают друг для друга.


В этот день Арчи был на работе рассеян и неуклюж: опрокинул коробки с литерами и даже разлил бутылку типографской краски на наборном столе рядом с прессом. К счастью, Беннетт не выходил из своего кабинета весь день, и наказанием за оплошности стали только насмешки других наборщиков. Охотники на дроздов не выходили из головы. Арчи все пытался найти точку зрения, с которой нужно писать задуманную статью. Однако в его ушах непрерывно звенели слова священника: «Ведь вы сами могли бы иметь дочь такого возраста. У вас чувствительная душа». У Арчи начинали дрожать руки, когда он думал о несчастном негре, с криком бегущем по улице в безнадежной погоне за дочерью, которую ожидали жизнь в оковах и рыдания под кнутом надсмотрщика. Пожалуй, лучше уж знать, что твоя дочь умерла. По крайней мере тогда можно выплакать свое горе и жить дальше.

«И у тебя это здорово получилось», — ехидно усмехнулся про себя Арчи.

На закате, когда Арчи жевал купленный на обед хлеб, Удо доставил газетную бумагу. Арчи смотрел на старого друга и не мог не завидовать ему. За годы их знакомства Удо пошел в гору. Теперь он персонально доставлял товар только Беннетту и одному-двум важным клиентам; остальных обслуживали наемные посыльные, количество которых все увеличивалось. Коммерческий успех отразился на талии Удо, который стал этакой надежной опорой немецкого общества. Его жена отличалась плодовитостью крольчихи, дети изучали французский язык под руководством репетиторов, а в окнах гостиной его дома были вставлены витражи. Однако, несмотря на успех в делах, Удо не забывал своего старого друга Арчи. И все еще приносил с собой глиняную пивную кружку, когда они встречались, чтобы выпить пива и поболтать.

— Я сегодня видел демонстрацию аболиционистов, — сказал Арчи, помогая Удо занести бумагу в печатный цех «Геральда». — Их разогнали Дохлые Кролики.

Удо покачал головой и остановился, чтобы вытереть лысину носовым платком.

— Все они смутьяны, — сказал он. — Что аболиционисты, что Кролики.

Арчи знал, что Удо терпеть не может говорить с друзьями о политике, но из головы никак не выходил негр, который нашел у колонки ведро с водой и узнал, что случилось с его дочерью.

— Охотники на дроздов крадут детей на улицах, — продолжал Арчи. — Детей, представляешь? А каково родителям?

Удо посмотрел Арчи в глаза:

— Арчи, тебе своего горя хватает. Не напрашивайся на новое.

Нет, такой ответ его не удовлетворил.

— Удо, ведь это же дети.

— Арчи, я нанимаю черных. И плачу им столько же, сколько белым. Это все, что я могу сделать. — Казалось, Удо хотел еще что-то добавить, но передумал, засунул платок в карман и пошел к дверям. — Давай-ка закончим работу.


После полуночи Арчи повернул за угол и вышел на Ориндж-стрит. Болели пальцы, покрытые лиловой типографской краской, которую невозможно отмыть до конца. Где-то в подвальном магазинчике играла музыка и что-то кричали голоса на непонятном языке. Арчи огляделся по сторонам. Продавец устриц стегнул лошадь и поехал в более обеспеченный район, а может, просто домой. Шагали раскачивающейся походкой матросы, зазывали клиентов проститутки, а обездоленные жильцы глазели на все это из окон и темных углов. Арчи валился с ног от усталости.

На ступеньках дома, где он снимал комнату, сидела детская фигурка в шляпе и толстом пальто. Арчи резко остановился. Нет, только не сегодня. Сегодня у него из головы не идет проклятый негр, с рыданиями бегущий за дочкой. Сегодня Арчи хотелось вспомнить свою дочь такой, какой она была. А эта сумасшедшая карикатура на девчонку не имеет права ходить за ним по пятам, называя себя его дочерью.

«Уж лучше дочь потерять», — подумал Арчи второй раз за этот вечер. Он повернул обратно за угол и направился в пивную на Леонард-стрит. Уж лучше выплакать свое горе и жить дальше.


Кечолли, 11-Олень — 29 сентября 1842 г.

Стин наблюдал, как худощавая фигура Джона Даймонда слилась с толпой перед Индепенденс-Холл и исчезла за проезжавшим мимо кебом. Аарон Бэрр провел немало времени в Индепенденс-Холл, замышляя интриги. Интересно, что происходило за кулисами конституционного собрания? Бэрр умер обесчещенным, и истинная мера его влияния в истории осталась неизвестной. Стин намерен оставить более заметный след. Он возьмет историю в свои руки и заставит ее говорить.

Часы на башне Индепенденс-Холл показывали одиннадцать двадцать восемь. Стин дернул поводья. Лошади, уставшие после длительного путешествия через Кумберленд и Балтимор, медленно тронулись. По приезде в Нью-Йорк надо будет купить новых лошадей, однако сейчас Стина заботили другие проблемы. У него оставалось не так уж много времени до встречи с Финиасом, о которой Финиас еще не подозревал.

Удалось ли Даймонду найти его? Стин не слишком забеспокоился, узнав о появлении Даймонда: задумай тот отомстить, не стал бы объявлять о своем приезде. И он не выказал никакой враждебности за все время долгого пути в Филадельфию; наоборот, снабдил Стина необычайно ценными сведениями. Непонятно, почему он это сделал, но с Даймондом вообще многое непонятно. Он ходит и разговаривает, однако что-то с ним явно не так. От Даймонда разило болотом, в котором он утонул; глаза выпучены, а под глазами залегли темные круги; он что-то бормотал себе под нос — не всегда по-английски — в самые неподходящие моменты. В полдень и сразу после восхода он вел себя особенно странно, поэтому Стин отпустил его до встречи с Барнумом, которую запланировал на полдень. Стин хотел, чтобы внимание Барнума ничто не отвлекало.

Хмурый Стин направлял лошадей по запруженным толпой улицам Филадельфии. Если у кого-то были причины ему отомстить, так это у Даймонда: он умер нелегкой смертью, утонув лицом вверх, и кончик его носа почти касался поверхности мутной воды притока Миссисипи.

Уроженец Нового Орлеана, Даймонд был танцором в Большом научном и музыкальном театре Барнума, когда Стин работал там кукловодом. Джейн Прескотт недавно сбежала, и Стин дал понять, что заинтересован в поисках некой мексиканки по имени Люпита, которая, по его мнению, могла находиться в Луизиане. Он был уверен, что Люпита сможет найти Джейн. Весной 1841 года Даймонд навел Стина на Люпиту.

Они встретились в Начесе, дело быстро приняло неприятный оборот, и Стину пришлось убить Даймонда, когда тот попытался уйти.

За Люпитой в те времена уже почти шесть лет числился должок. По ее вине мосиуакецке вышли из-под контроля и привели в Нью-Йорк самого Маскансисила, который пошел по следу Люпиты, но вместо нее вышел на Стина. В ту ночь, когда его поймал Следопыт, Стин едва спасся, и отказ Люпиты помочь в поисках Джейн привел его в бешенство. Он с огромным удовольствием прикончил знахарку, отомстив за все долгие недели, когда ему казалось, что Маскансисил вот-вот свалится ему на голову с ближайшего дерева. А вот Даймонда Стин убивать не хотел. Вообще-то он не любил чернокожих, однако танцор представлял для него большую ценность.

— Извини, Джонни, — сказал он, после того как последний пузырек лопнул на поверхности воды и Даймонд перестал вырываться. — Очень немногие могут быть посвящены в эту тайну, и, боюсь, ты в их число не входишь. Кроме того, есть места похуже Тлалокана.[6]

Когда поверхность воды стала зеркально гладкой, отражение луны превратилось в блестящий круг поверх лица мертвого Даймонда. В ту ночь Точтли был отчетливо виден; Стин помнил, что заинтересовался тогда, к чему бы это. Может быть, человек, утонувший под Кроликом, будет пьян, когда дойдет до царства Тлалока, райской земли, куда попадали погибшие от воды, земли и капризов погоды. Стин оставил тело Даймонда плавать в воде — мертвый негр в водах Миссисипи вряд ли привлечет внимание.

А теперь по каким-то совершенно непонятным причинам Даймонд нашел его.

Стин повернул на юг, на Фронт-стрит, и поехал рысью, занятый мыслями о странных предзнаменованиях, появившихся на небе за последние недели. Взять, например, Кролика: в последнее время он повсюду. Помимо символа пьянству Точтли считался связанным с югом и с неопределенностью в будущем — он мог означать что угодно, в зависимости от того, какие знаки выпадали с ним вместе. В ту ночь в Начесе, когда Стин поднимался по прогнившим ступенькам за лопатой, чтобы убедиться, что дряхлое тело Люпиты не встанет из могилы само собой и не последует за ним, знамения упорно оставались неясными. Да и сегодня ничего не понять: ко всему прочему, солнце никак не хотело выйти из-за облаков. По ацтекскому календарю сегодня был последний день месяца Кечолли — праздничный день, который отмечали пиршеством; знаком дня считался олень (священное животное Тлалока), а одиннадцатое число пользовалось дурной репутацией.

«И в названии месяца — сентябрь — есть чертова буква „р“», — подумал Стин. Насколько он мог судить, знамения не предвещали ничего определенного.

По крайней мере ему не придется больше бояться Маскансисила — если, конечно, Даймонд сдержит слово и найдет маску Таманенда. Должно быть, Тлалок добрался до танцора после того, как тот утонул, — иначе зачем бы ему оказывать такую услугу своему убийце?

В низко нависшем небе бледной кляксой светилось предполуденное солнце. Стин остановил фургон на пристани. Чайки ныряли и кружились в холодном ветре, дующем с реки Делавэр; их пронзительные вопли действовали на его и так уже потрепанные нервы. Стин беспокойно огляделся, стараясь не спускать глаз с фургона. Если кому-то вздумается стащить что-нибудь, то воришка об этом сильно пожалеет, особенно сегодня, однако Стин предпочел бы обойтись без шума, чтобы закончить дела в Филадельфии и как можно незаметнее уехать в Нью-Йорк.

Он посмотрел на часы: без восьми минут двенадцать. Барнум должен отплыть в двенадцать тридцать на пароходе, идущем вверх по реке в Трентон, — а значит, ему пора уже появиться. Проклиная бледный солнечный свет и высящуюся неподалеку церковь, Стин быстрым шагом ходил кругами вокруг фургона — по часовой стрелке. Даймонд сказал, что Барнум придет, а Джонни наверняка получал сведения из более чем необычных источников. Тем не менее Барнум не показывался. Вокруг Стина сотни пассажиров садились на пароходы и сходили с них; возможно, он просто не заметил Барнума.

Стин поймал себя на том, что шепчет под нос нагвальские проклятия. Он закрыл глаза и прислонился к обтянутому парусиной ребристому боку фургона. Медленно сосчитал от двадцати до одного, глубоко и ровно дыша через нос и чувствуя, как спадает тяжелая пелена напряжения. Бессмысленно метаться по кругу и проклинать день за пасмурность.

Открыв глаза, Стин обнаружил, что вокруг него собрались в полукруг человек пятнадцать детей.

— А когда будет кукольное представление? — спросил один из них. — Вы показываете «Битву за Новый Орлеан»?

Тощие оборвыши в возрасте от семи-восьми до пятнадцати лет. Скорее всего сироты или из дому сбежали и сбились в кучу для безопасности. Попадись он им ночью где-нибудь в уединенном месте, они скорее потребовали бы кошелек, чем поинтересовались временем представления. Когда Стин был помоложе, он дал сотни представлений для детей — исключительно ради собственного удовольствия. Эти растрепанные бродяжки явно нуждались в небольшом развлечении. Стин переводил взгляд с одного лица на другое, пытаясь припомнить, какой спектакль он сможет показать без подготовки, и вдруг за их спинами увидел Барнума.

— Сегодня представления не будет, — извинился он, покачав головой. — А вот если вы попадете в Шакамаксон сегодня вечером, то увидите настоящий спектакль.

Барнум широко размахивал руками, разговаривая с неимоверно толстым усатым господином в красном цилиндре.

— Тоже мне кукольник нашелся, — бросил один из оборвышей, и вся компания начала шумно ругаться такими словами, что любой матрос сгорел бы со стыда. Не обращая на них внимания, Стин вскочил на козлы и погнал лошадей к Барнуму.

— Эй, Финиас! — крикнул он. — Твой пароход отправляется через полчаса, верно?

На оплывшем лице Барнума промелькнуло удивление, однако он тут же принял безразличный вид.

— Я не стану интересоваться, откуда у вас такие сведения, мистер Стин, — холодно ответил он. — В любом случае это не имеет значения. Говорить нам с вами не о чем — разве что вы хотите обсудить выплату компенсации за нарушение контракта с вашей стороны.

— Что было, то сплыло, Финиас, — сказал Стин, не давая Барнуму продолжать разговор с господином в цилиндре. — У меня в фургоне есть кое-что, и я думаю, в твоем музее это произведет сенсацию. Гораздо древнее, чем твоя Джойс Хет, и абсолютно подлинная вещь. — Он подмигнул спутнику Барнума.

— Пожалуй, мы продолжим нашу беседу на борту, — сказал клоун в красном цилиндре. — В такой холод я предпочитаю поторопиться, чтобы занять место поближе к топке.

Он приподнял свою дурацкую шляпу и пошел к пароходу. Барнум проводил его взглядом и повернулся к Стину. Стин посмотрел на часы и озабоченно покачал головой:

— Финиас, у тебя ровно сорок пять секунд, чтобы успеть на представление. В противном случае спектакль окончен, ты уезжаешь в Нью-Йорк, а я остаюсь здесь и ищу другого покупателя.

— Ну что ж, мои переговоры с Пембруком ты уже испортил, — мрачно ответил Барнум, разглядывая хлопающие на ветру плакаты по бокам фургона. — Надеюсь, твое представление этого стоит.

— Финиас, увидев эту штуку, ты будешь безмерно мне благодарен за то, что ты первый, кому я это принес. — Стин обошел фургон, поглядывая на небо. Он не был уверен, имеет ли значение плотная облачность; если облака окажутся помехой, то Барнум может просто уйти — а если захочет отомстить, то может и полицию позвать, чтобы они арестовали Стина.

«А все только из-за того, что я пошел за своей удачей, когда она постучала в дверь», — подумал Стин. Когда Даймонд принес ему сведения о местонахождении Люпиты, возможность свести счеты оказалась куда важнее, чем контракт с Барнумом. Стин взял у казначея компании аванс и уплыл по реке на север, чтобы проверить слова Даймонда.

Барнум гораздо больше разозлился из-за потери лучшего танцора, чем из-за взятых Стином денег: он заявил, что потерял больше пяти тысяч долларов на билетах, проданных на представления. А после того что произошло в Начесе, Стин думал, что Барнуму никогда больше не увидеть своего танцора.

Однако теперь Даймонд вернулся, и было бы неплохо, если бы он снова стал работать на Барнума. Стоит подумать об этом, если демонстрация пройдет успешно и Барнум купит чакмооль для музея. Американский музей стал бы своеобразным укрытием, где мумию никто не потревожит, пока она не оживет в декабре. Старая коллекция общества Таммани, собранная еще во времена самого Таманенда, уменьшит могущество чакмооля. А кроме того, сделка принесла бы долгожданные наличные. Проклятый Кроган заломил невероятную цену, а деньги больше не текли рекой из сундуков общества Таммани, как было когда-то — до того, как Мартин Ван Бурен потерпел поражение на президентских выборах 1840 года.

— Десять секунд, — сказал Стин, жестом приглашая Барнума встать рядом. Барнум заглянул внутрь фургона и вытаращил глаза.

Чакмооль ничуть не пострадал за время утомительного путешествия из Кентукки. Скрестив руки на высохшей коже груди, он лежал на спине, аккуратно укрытый своей накидкой из зеленых перьев кецаля. Стину приходила в голову мысль вложить ему в руки подобие какого-нибудь оружия, однако он решил, что не стоит этого делать. Барнум, когда хотел, мог запросто обнаружить подделку, а кроме того, Стин вовсе не был уверен, что чакмоолю стоит давать оружие — сначала следовало бы выяснить кое-какие детали.

Часы Стина показывали полдень. Ему почудилось, что в левом глазу свет становится все ярче, а в правом искривляется, словно сгибаясь под невероятным грузом. Муравьи, сотни муравьев, вдруг непонятно откуда наползли на основание фургона, а потом задвигались перья кецаля. Сначала они слабо подергивались и покачивались. Затем движение стало более упорядоченным, четкими волнами проходя по накидке сверху-вниз и снизу-вверх. Барнум с усилием отвел глаза от накидки, чтобы бросить быстрый взгляд на небо. Стин понял, что Барнум почуял запах дождя.

Глухое поскрипывание заставило Барнума посмотреть обратно в глубину фургона. Костлявые руки мумии задвигались: медленно скользнули вниз по иссохшему телу, пока не накрыли пупок. Голова повернулась туда-сюда, кожа на щеках лопнула и отвалилась, когда мумия открыла и закрыла рот. Лысая голова склонилась вперед, пока подбородок не прижался к груди. Сквозь шуршание перьев Стин расслышал придушенный свист в горле чакмооля. Наконец, вздрогнув, мумия затихла, и ее голова безвольно откинулась назад. Трепетание перьев стало беспорядочным, еще несколько секунд накидка продолжала подергиваться, а потом замерла.

Стин закрыл парусиновую полу фургона и повернулся к Барнуму.

— Такое нетрудно сделать тому, кто знает, как это делается, — хрипло заявил Барнум. Он не спускал глаз с фургона.

— Финиас, ты же почувствовал запах дождя, — ухмыльнулся Стин. — Не говори мне, что ты не почувствовал дождь. И огонь.


В разрывах облаков и сквозь листву шакамаксонского вяза поблескивали редкие звезды. Джон Даймонд медленно приблизился к стволу старого дерева, стараясь бесшумно ступать по упавшей листве. Снял с плеча лопату и прислонил ее к прохладной коре. В голове слышалось неотступное бормотание: «Уэуэтеотль, уэуэтеотль мойукойацин, тетеу инан, тетеу ита». Даймонд стиснул зубы, но слова все равно пробивались: «Древний бог, создавший себя, мать богов, отец богов».

Даймонд посмотрел вдаль, мимо ствола гигантского вяза, на редкие огоньки, все еще горящие в городе. Произнес ли он эти слова вслух? Одному Кролику известно, Кролику на луне. Древний бог, Шиутекутли, когда-то забросил Кролика на луну. Кролик говорит голосом Бога.

В голове Даймонда без умолку тараторили голоса, вспыхивали картины будущего и воспоминания о множестве прожитых жизней.

«Его сильно ранило?»

«Доктор, эта рана смертельна?»

«Найдите Бэрра».

Этот голос, голос Бэрра, часто возвращался, разговаривал сам с собой, бормотал об упущенном шансе, пока его не заглушали более громкие слова: «Тлалок, имакпаль ийолоко. Тот, Кто Заставляет Все Расти, держит нас в своей ладони».

— Имакпаль ийолоко, — сказал Даймонд вслух. — Извини, Джонни.

Он покачал головой и взялся за лопату.

Как только лезвие лопаты вонзилось в мягкую землю, по листьям застучали капли. Даймонду хотелось почувствовать на себе ливень, однако полог листвы почти не пропускал дождь. И все же, когда ливень усилился, струйки воды полились из низко нависших ветвей, и вскоре Даймонд вымок не меньше, чем если бы стоял на крыше Второго национального банка. Дождь придал ему сил и в то же время превратил растущую кучу выкопанной земли в жидкую грязь, которая стекала обратно в яму.

Даймонд упорно продолжал копать, не зная толком, что ищет. В голове часто раздавался голос Люпиты, но всегда неразборчивый и дрожащий, почти неразличимый среди множества других голосов, которые пытались обратить на себя его внимание. Люпита велела копать в этом месте: в корнях дерева было зарыто что-то, в чем очень нуждался Стин, — вот и довольно, это все, что ему нужно знать.

«Я никогда не хотел смерти, — думал Даймонд, обрубая корень. — А когда я умер, то, черт возьми, вовсе не собирался возвращаться — тут и поговорить-то не с кем, кроме луны».

Он чувствовал себя Теккистекатлем, стоящим перед очагом, от которого загорится солнце: он знал, что нужно сделать, и боялся этого.

Стин оказался прав: есть места похуже Тлалокана. Еще бы можно было примириться с уходом из райских земель, если бы он мог оставить их позади. А так ему дали заглянуть туда одним глазком, и теперь голоса, запахи и цвета того места преследовали его, где бы он ни был. И ведь во всем виноват Стин. Тогда зачем добывать для Стина маску?

Он действовал не по своей воле. Другие голоса говорили за него, и иногда он не мог даже двинуть собственным телом. «Имакпаль ийолоко». Утопив его, Стин сделал из него марионетку.

— Черт бы побрал Широкую Шляпу, — пропыхтел Даймонд — и вдруг остановился и выпрямился. Широкую Шляпу? Он имел в виду Стина, однако никогда не слыхал, чтобы того называли этим именем. — Извини, Джонни, — с горечью сказал он. — Теперь даже не разберешь, кто у тебя в голове.

Корень наконец лопнул от последнего удара, и лопата звякнула обо что-то твердое. Все голоса моментально затихли, хотя Даймонд чувствовал их сосредоточенный интерес.

Он вдруг осознал, что теперь видит в темноте гораздо лучше, чем раньше: несмотря на проливной дождь и облака, он заметил блеск сбитого уголка какого-то металлического предмета, который тут же снова оказался погребен под обвалившимся краем ямы. Даймонд упал на колени, потом опустился на живот, копаясь в грязи руками по самые локти. Вода стекала по шее и капала с кончика носа, а он все выгребал одной рукой грязь из-под плоской тяжелой коробки. Другой рукой он отбрасывал грязь за спину и в конце концов докопался до крышки и ухватился за уголок. Стенки неглубокой ямы обрушивались под весом тела. Кряхтя, Даймонд наполовину вытащил коробку, но тут земля под ним не выдержала, и он соскользнул вперед. Его голова ненадолго оказалась под водой, и Даймонд не спешил выныривать: слишком тяжело все время оставаться на суше.

Потом он улегся поудобнее, подтянул под себя ноги и выдернул коробку из земли. Вытащил на твердую почву и сам вылез из ямы глубиной до середины бедра. Яма быстро заполнялась водой, и он закидал туда остатки грязи из кучи вырытой земли. Утром это болото станет заметно, однако к тому времени Даймонд планировал оказаться далеко отсюда.

Дождь хлестал так сильно, что в нескольких шагах уже ничего не разглядеть; в его потоках исчезли разбросанные огоньки, еще горевшие в городе. Даймонд решил, что это даже к лучшему: чернокожий, копающий под шакамаксонским вязом, где сам Уильям Пенн заключил перемирие с Таманендом, наверняка вызовет подозрения.

Он рассмеялся:

— Ну и что они мне сделают? Извини, Джонни, — явно немного.

Он тяжело опустился на землю возле дерева и осмотрел коробку. Дюймов шесть в глубину. Крышка размером двенадцать на восемнадцать дюймов. Сделана из лакированного дерева. Углы обиты позеленевшей от времени медью. На крышке вырезан узор.

Даймонд подержал коробку под дождем, пока вода не смыла с нее грязь, и стал разглядывать резьбу. Какое-то чудовище, смесь человека и ягуара в накидке и в головном уборе с перьями. Даймонд присмотрелся: похоже, что язык чудовища раздвоен, а брови состоят из загнутых вверх перышек — поменьше и потоньше тех, из которых сделана накидка. Странно, что фигура изображена только по пояс. Однако, повернув коробку другой стороной, Даймонд увидел нижнюю часть чудовища.

Замка на коробке не было. Открывается она вроде бы с длинной стороны — вырезанный на ней рисунок разделяется пополам невидимым шарниром. Если коробку открыть, то рисунок станет цельным! И что тогда будет?

«На крышке вырезан чакмооль», — сказала Люпита. Другие голоса подтвердили ее слова нервным бормотанием.

— Я знаю, — ответил Даймонд вслух.

«Ничего ты не знаешь, — злобно проворчала Люпита. — Это вырезано вовсе не в Мексике. Тольтеки и ольмеки здесь ни при чем».

— Люпита, если ты будешь трепать языком, так хотя бы говори что-нибудь вразумительное, — проворчал Даймонд. И от крыл коробку.

Изнутри на него с рычанием выпрыгнула темнота. Мучительная ледяная тяжесть сдавила лоб, и он отшатнулся, выронив коробку и по-детски всхлипнув.

После легкого толчка холод исчез. Даймонд катался по грязи, вцепившись в голову руками, пока боль не отпустила его настолько, чтобы он смог сесть и прислониться к надежной опоре древесного ствола.

«Пора снова вымокнуть, — подумал он. — Слишком засиделся на суше».

Ливень прекратился. Даймонд посмотрел вверх и снова увидел мерцающие звезды между мокрых листьев вяза. Голова Кролика выглядывала из затененной части луны. Зубы так разболелись, словно вот-вот выпадут.

«Идиот, — сказала Люпита. Ее голос дрожал где-то вдалеке. — Хватай маску и убирайся отсюда, пока сам Маскансисил не обмотал твои кишки вокруг этого дерева».

«Теперь я могу уйти, — подумал Даймонд. — Что бы там ни было в этой коробке, оно освободило меня немного. Я могу делать то, что хочу. А значит, Райли Стин, пошел бы ты к черту!»

Даймонд поискал коробку и увидел только завернутый в холстину сверток, лежавший среди сбитых дождем на землю листьев. Потом заметил коробку там, где уронил ее, на поверхности забросанной землей ямы. Даймонд молча кивнул. «Ну что ж, Широкая Шляпа, если припомнить все, что было, то за тобой пара должков».

Сверток, вынутый из коробки, казался тяжелее. Ткань, в которую он был завернут, прогнила там, где Даймонд ее касался. Он знал, что обратно в коробку сверток класть нельзя.

Даймонд снова засмеялся, представив себе, как разозлится Стин, когда не увидит его утром с маской. Потом подумал о том, что ему предстоит сделать. Это было вовсе не смешно.

— В жизни не собирался связываться с магией, — пробормотал он, по отдельности засовывая коробку и сверток под промокшее пальто, и направился к реке. — Извини, Джонни.


Панкецалицли, 13-Ветер — 14 октября 1842 г.

Арчи Прескотт проснулся от пушечной стрельбы. Сел в кровати и сонно прищурился в сторону окна, наполовину убежденный, что стрельба ему приснилась. Пока Арчи выбирался из-под груды одеял и одежды, которую навалил на себя в нетопленой комнате, пушка снова выстрелила. Запутавшись в тряпье, Арчи рухнул на неотесанный деревянный пол.

— Черт побери! — прошипел он, глядя на локоть: под кожу на добрых полдюйма вошла толстая заноза. Он ухватился за нее пальцами, оставляя на дереве фиолетовые следы типографской краски, и потянул. На мгновение заноза застряла, но потом выскользнула наружу, и Арчи бросил ее в угол. Ощущение чего-то инородного, скользящего наружу из его кожи, сама мысль об инородном теле внутри вызвали у Арчи тошноту, и он содрогнулся.

Пушка выстрелила в третий раз, и Арчи вспомнил, в чем дело. Закончили строительство Кротонского акведука, и Нью-Йорк праздновал это событие. После двухсот лет неопределенности город наконец получил надежный источник воды. Арчи высвободил ноги из кучи одеял и одежды, выудил из нее брюки и, подходя к окну, надел их, натянув подтяжки на плечи.

Из окна были видны два квартала к северу, до пересечения с Леонард-стрит, где Ориндж-стрит поворачивала направо. Только что рассвело, однако улицу уже заполняли толпы людей и множество повозок. Пьяные рабочие, шатаясь, выходили из подвальных пивных, ухмылялись и покрикивали на проституток, которые боролись с разносчиками газет за местечко на углах. Мальчишки — продавцы газет совали свой товар всем прохожим и даже запрыгивали на проезжающие мимо повозки, терроризируя возниц на ходу, а потом спрыгивали и рысцой бежали обратно. Они размахивали газетами и выкрикивали заголовки статей и печатных листков об аболиционизме, трезвости, Орегонском вопросе — обо всем, что могло привлечь внимание.

Под окном группа мальчишек затеяла игру в уличный бейсбол, используя недозрелый апельсин вместо мяча и целясь по вывескам. Один из мальчишек удачно влепил по витрине магазинчика Эмиля Корнхайзера, размазав по стеклу сочную мякоть. Старик выскочил на середину улицы, размахивая метлой, словно бейсбольной битой, и команды со смехом разбежались по переулкам. Там они выждут, пока Эмиль угомонится, а потом стащат из его же магазинчика недозрелый апельсин для новой игры. На Файф-Пойнтс все всегда оставалось на своих местах: попрошайки, проститутки, странный мальчик, который сидел на углу улицы, поглаживая ручного кролика и наблюдая за игрой в уличный бейсбол. Все они останутся на месте и завтра, и послезавтра, и позднее.

У Арчи были другие планы. Он необъяснимо оживился после участия в протестах аболиционистов, в этом неожиданном столкновении протестантов с католиками, местных с ирландцами, богатых с бедными. Эта напряженность захватила его воображение. Казалось, сам воздух в Нью-Йорке наполнен брожением: сторонники романтизма, трансцендентальной философии, равноправия женщин, аболиционизма, поклонники Миллера, Фурье и Оуэна — все они предлагали свое видение идеального общества. Арчи после почти семи лет болезненного забытья снова заразился жаждой жизни. Сегодня он хотел принять участие в праздничных торжествах Нью-Йорка и не собирался терять редкий выходной день.

По случаю праздника Беннетт внезапно расщедрился на выходной для тех, кто проработал в компании больше пяти лет. Арчи был наборщиком уже почти семь лет — ровно семь лет будет в январе, через двадцать дней после годовщины пожара, который унес его семью. Даже теперь мысли об этом вызывали в памяти мясной запах обгоревшей плоти.

«И все-таки я живу, — подумал он. — Каждый день я живу».

Целых семь лет, с душой, онемевшей от горя и спиртного, Арчи днем работал в типографии, а ночью спал, укутавшись в одеяло, — он снимал комнату в двух кварталах от своего дома, сгоревшего в ночь Большого пожара. Через несколько недель после пожара Беннетт попросил Арчи написать отчет очевидца. Арчи согласился — однако после той статьи ничего из написанного Арчи не удовлетворяло вспыльчивого шотландца. С тех пор, до самой стычки с хулиганами во время демонстрации аболиционистов, бесцветные дни тянулись один за другим, оживляемые лишь воспоминаниями и бледнеющим призраком честолюбивых замыслов.

«Словно пес, возвращающийся к собственной блевотине», — время от времени думал Арчи. А где-то его упоминали в проповедях. Старик Миллер, наверное, печатал статьи о людях вроде Арчи. Сторонники Миллера вечно засоряли улицы листовками и печатными листками. В последнем из них Арчи прочитал предложенные Миллером математические расчеты, доказывающие, что конец света наступит в апреле.

Мысли о Миллере заставили Арчи вспомнить про Хелен и Джейн. Лишь недавно он смог вернуться к этим глубоко запрятанным воспоминаниям, откалывая скорбь, словно куски пустой породы, чтобы найти самоцветные жилы счастья. Он особенно часто вспоминал озеро Шамплейн и как Джейн тогда посмотрела на луну и без всякой видимой причины сказала милым детским голоском: «Кролик».

— Где? — спросила Хелен, и Джейн показала на испещренное кратерами лицо полной луны.

— На луне морковки не растут, а кролики вряд ли едят сыр, — заметил Арчи. — Он, наверное, очень голодный.

Воспоминания все еще причиняли боль; даже те — особенно те! — которые когда-то были приятными. Однако за семь лет поисков материала для статей Арчи не раз натыкался на ужасные истории, подобные его собственной. Если в Нью-Йорке и было что-то, так это пожары, оспа и холера, голод и убийства. Арчи выслеживал их, следуя за похоронными процессиями, чтобы объективнее взглянуть на свою потерю. В каком-то уголке сознания он был убежден, что если увидеть достаточно похоронных процессий, то он сможет поверить, что Хелен и Джейн были всего лишь двумя из многих трупов, вытащенных из пожара, едва упомянутого на последней странице «Геральд».

— Schadenfreude,[7] — цокнул языком Удо, когда Арчи в пьяном порыве откровенности рассказал, что он чувствует. Но Арчи не нуждался в оправданиях в виде тевтонских афоризмов. Все было очень просто.

«Скотина же ты, Прескотт, — думал он. — Гоняешься за несчастьями других, чтобы забыть свое собственное».

Эта маленькая ненависть к себе обычно прикидывалась честолюбием, не давая Арчи приложиться к бутылке настолько, чтобы потерять работу.

Но сегодня все изменилось. В нем загорелась надежда. Где-то там его ждала история, которую Беннетт не сможет отвергнуть. Может быть, что-нибудь случится во время праздника, что окажется под силу описать только Арчи Прескотту. Насвистывая популярный мотивчик, названия которого он не помнил, Арчи порылся в карманах, проверяя, сколько у него денег и где лежат ключи.

По улице протискивался сквозь толпу фургон с бочками пива. Возница хлестал кнутом своих мулов, бегущих рядом попрошаек и мешающих проезду пешеходов. Пока он ругался на женщин, идущих на рынок, двое мужчин подбежали к фургону сзади и стянули бочонок. Как только они скрылись, женщины тут же пошли своей дорогой, а ничего не подозревающий возница медленно поехал дальше.

На углу улицы, прямо под окном комнаты Арчи, на фургон напала банда продавцов газет. Их звонкие крики заглушили постоянный гам на перекрестке. Арчи переводил взгляд с одного на другого, пока не нашел в этой группе единственную девочку — тощую замухрышку, закутанную в одежду не по размеру, в мужских ботинках и потрепанной шапке, низко натянутой на лицо, чтобы скрыть уродство. Это она, та самая полоумная девчонка, которая почему-то прицепилась к Арчи, ходит за ним по пятам и называет себя его дочкой. Ему уже было не по себе от предстоящей встречи на крыльце: он знал, что избежать ее не удастся.

Арчи оглядел комнату — ему казалось, будто он что-то забыл. Полосатый матрас на низкой кровати, ободранный письменный стол и стул, вытащенный из мусорки, умывальник с тазиком и кувшином — все его имущество находилось на своем месте. Пальто он уже надел, записная книжка и карандаш лежали в кармане, шляпа висела на крючке возле двери.

Нож, вот что! Арчи шагнул к кровати. Ему не хотелось видеть нож — нож напоминал ему о прошлом. В яростном огне пожара его лезвие покрылось полосами — даже заточка и шлифовка не помогли. Арчи приладил новую рукоятку, однако от сине-коричневых полос на лезвии можно было избавиться, только стерев его в порошок.

И даже не воспоминания были хуже всего. Каждый раз, прикасаясь к ножу, Арчи испытывал гнетущее ощущение, словно он привлекает к себе… не то чтобы интерес, а какое-то мимолетное внимание. Чье именно внимание, он не знал, но чувство не проходило. Каждый раз, когда он уходил из дома без ножа, Арчи казалось, будто он забыл что-то. Сделав над собой усилие, Арчи оставил нож там, где он лежал — под кроватью, — и вышел в коридор, тщательно заперев за собой дверь.

Девчонка, продававшая «Геральд», ждала Арчи на крыльце. Он держал наготове несколько найденных в кармане одноцентовых монет, надеясь, что в кои-то веки сможет просто купить газету, не вступая в разговор. Ее безумное убеждение в том, что она его дочь, заставляло некоторые воспоминания всплывать слишком близко к поверхности, а сегодня они и так уже кипели. Арчи глубоко вдохнул, готовясь к неизбежной пытке.

— Доброе утро, отец, — сказала девчонка, приподнимая грязную шапку со лба. Бледные вздувшиеся рубцы на правой стороне лица сердито вспыхнули красным, когда Арчи стал упорно смотреть себе под нога, на облупившуюся краску крыльца — на что угодно, лишь бы не смотреть в ее блестящие от ненависти глаза. — Разве ты не видишь? Это я, Джейн.

Она улыбнулась, показывая кривые серые зубы. Выступающие шрамы, уходившие под шапку, перекосили улыбку в кривую ухмылку. Однажды девчонка сняла шапку, и Арчи увидел лысые проплешины на голове и искореженный обрубок уха — после этого он многие недели страдал бессонницей.

— Ты, мерзавец, разве ты не видишь, что это я?

Арчи смотрел на ее ботинки, стоявшие вплотную к его ботинкам, но все еще не мог поднять взгляд на девчонку. Он застыл на покосившемся крыльце, протягивая пригоршню монет и в тысячный раз спрашивая себя, откуда она могла узнать, что его дочь звали Джейн.

— В цирке мистер Стин сказал мне, где тебя найти, — продолжала она.

От нее разило запахом застарелого гнева, и Арчи чувствовал, как она дрожит от напряжения.

— В цирке много всякого знают, а когда говорят тебе, то бьют так, чтоб наверняка запомнил.

Арчи подумал, что если он посмотрит на нее, то просто сойдет с ума и тоже станет кидаться на прохожих, обвиняя первого попавшегося работягу в том, что он его отец, любовник или давно пропавший двоюродный брат. Он знал, что через несколько секунд, получив с него дань, она съежится и позволит ему пройти. А когда он шагнет мимо нее, старательно избегая прикосновения к обтрепанному пальто с обрезанными полами, она разрыдается. Когда он дойдет до конца квартала, девчонка будет во весь голос ругать его, на чем свет стоит.

Он как-то написал для Беннетта статью о ней и многих ей подобных, сведенных с ума дикостью их жизни, цепляющихся за свои желания и лелеющих свои фантазии, пока они не станут казаться реальностью. Беннетт быстро пробежал статью, с чавканьем поедая устриц, и отложил ее в сторону.

— Сумасшедшие дети — забота дамочек из благотворительного общества, — прорычал он. — Тиражей на этом не сделаешь.

Может быть, Беннетт и прав, но Арчи горячо хотел, чтобы благотворительное общество позаботилось именно об этой девочке. Она довела его до того, что он мог избавиться от воспоминаний, только залив их джином.

Арчи стоял на крыльце с протянутой рукой и закрытыми глазами, чтобы не видеть ее обезображенное лицо, и ему никак не удавалось вспомнить, как выглядела Хелен. Однако он ясно помнил Джейн: пухленькая темноглазая малышка Джейн со смехом показывает на луну над озером Шамплейн; это истощенное создание из сточной канавы было насмешкой над памятью Джейн.

Девчонка всхлипнула. Арчи так и знал, что она расплачется. Она по одной подобрала монетки с его ладони.

— Газета стоит всего лишь один цент, но ведь от отца всегда можно принять подарок, правда, папочка?

Арчи промолчал. Взял газету, свернул ее и сунул под мышку, выходя на оживленную улицу. Когда он добрался до поворота на Бродвей, девчонка пронзительно вопила во весь голос, словно фурия.


Бродвей заполняли нью-йоркские богачи, неторопливо направлявшиеся к новому Кротонскому водохранилищу в северной части Сорок второй улицы, — свежая ярко-голубая и торжественно-черная краска на каретах, лошади начищены до блеска и украшены колокольчиками и лентами. Арчи наблюдал за ними из омнибуса, в который он сел возле Сити-Холл-парка. Омнибус с трудом проталкивался вперед, возница выкрикивал непонятные угрозы по-гэльски всем подряд — кучерам, пешеходам и свиньям. По дороге на север тянулась длинная вереница таких же повозок, в которых сидели те, кто не мог позволить себе собственную карету. По обочинам толпой стояли целые семьи и прохаживались группы молодых мужчин. Мужчины окликали проезжавших мимо женщин, и те махали в ответ из окон экипажей и строили глазки. Маленькие дети с серьезным видом пытались вести себя благовоспитанно: обходили стороной копавшихся в канавах свиней и резво уклонялись от движущихся повозок. Царивший вокруг хаос вызывал головокружение и никак не поддавался описанию пером. Арчи откинулся на жесткую спинку скамьи, закрыл глаза и снова попытался найти угол зрения для статьи о празднике. Главное — это упорство.

Омнибус нехотя остановился на углу Сорок второй улицы. Здесь Бродвей превращался в широкую грунтовую дорогу, выровненную, но еще не замощенную. Дальше к северу расстилались поля и отдельные семейные участки, а к югу город постепенно превращался в нагромождение зданий на Ист-Сайд и Уолл-стрит. Предупреждающе звенели колокольчики, когда фургоны, везущие на юг овощи и домашний скот, сталкивались с фургонами, нагруженными мануфактурой и металлоломом для растущих северных пригородов. Возницы осыпали друг друга бранью, а то и хлыстом охаживали.

Почему-то все происходящее казалось в порядке вещей. Полоумные девчонки были частью жизни в Файф-Пойнтс, однако в Нью-Йорке есть многое другое, на что стоит посмотреть и чем можно занять мысли. Хватит страдать. Удо прав. Не надо гоняться за горем.

Арчи перепрыгнул через валявшуюся в грязи свинью и влился в краешек людского потока: здесь стояли или бродили маленькими группками вместо того, чтобы ломиться вперед неудержимой лавиной. Порыв ветра взметнул упавшие листья и потащил по улице, пока их не растоптали пешеходы. Арчи немного прошел вместе с толпой, стараясь прочувствовать ее настроение до приезда мэра Морриса.

Разбудившие его выстрелы из пушки открывали праздничную церемонию на северном берегу острова Манхэттен. Это было около часа назад; скоро процессия доберется сюда, и неразберихи станет еще больше. Лучше всего найти спокойное местечко, где можно посидеть и почитать газету в ожидании праздничного шествия. Будет интересно понаблюдать за реакцией толпы на речь мэра, хотя вряд ли здесь можно ожидать чего-то нового. Беннетт не жаловал Морриса, и при всяком удобном случае в «Геральд» появлялись нападки на мэра. Удивляться тут нечему. Разругавшись с Мэтти Ван Буреном, Беннетт не упускал возможности яростно наброситься на Таммани-Холл. Толку от этого не было никакого: общество Таммани владело всем городом, а пока Старик из Киндерхука сидел в президентском кресле, то вся Америка была в их руках. Теперь, когда Ван Бурен потерял свое кресло, общество отказалось от амбициозных планов в масштабах всей страны, однако в пределах города они делали практически все, что хотели. Они обладали слишком большим могуществом и слишком крепко сидели, чтобы беспокоиться из-за нападок какого-то газетчика, чья аудитория к тому же ограничивалась только теми, кто умел читать.

Однако это вовсе не означало, что они позволяли безнаказанно портить свою репутацию. Среди знакомых Арчи был, по крайней мере, десяток людей, которые заработали шрамы или охромели, позволив себе сказать что-нибудь не то о ком-то из «смельчаков», или «вождей», как называли себя члены общества Таммани. Такие словечки заставляли Арчи фыркать от смеха: ни один индеец никогда не состоял в этом обществе! Качая головой, Арчи нашел скамейку и развернул газету.

Его внимание тут же привлек заголовок, расположенный сразу под непременной хвалебной статьей об акведуке: «Скандальные махинации Таммани при голосовании». Под статьей стояла подпись: «Глазастый Апельсин».

Это же его подпись! Хелен дразнила его так, когда он мечтал, что у него будет собственная газета. Арчи использовал эту подпись ровно один раз: когда «Геральд» напечатала на последней странице короткую заметку о пожаре, случившемся 15 декабря 1835 года.

И что это Беннетту пришло в голову? Арчи наскоро просмотрел статью: обычный набор голословных утверждений, о которых все знают, но никто не дает себе труда доказать, плюс напыщенные комментарии Беннетта.

Разумеется, кто-то из людей Беннетта занимался Таммани-Холлом — отсюда и статья. Но зачем использовать подпись Арчи? После неудачной президентской кампании Ван Бурена общество Таммани собиралось вернуть золотые времена, когда держало в руках город Нью-Йорк и к тому же заправляло делами в Олбани, столице штата Нью-Йорк. Любая попытка пошатнуть их власть будет моментально наказана, и у них наверняка есть способы разузнать, кто стоит за псевдонимом «Глазастый Апельсин».

Значит, Беннетт намеренно подставил Арчи: помахал им, словно красным флагом перед мордой быка, уже разъяренного бандерильей — потерянным президентским креслом. Черт побери, что задумал Беннетт? В такой ситуации Арчи могут просто убить!

Арчи вздрогнул, когда из его рук выхватили газету. Подняв глаза, он увидел длинноногого молодого ирландца с завитыми и намазанными маслом локонами на висках. Парень спокойно свернул газету и положил её в карман пальто. Проследив взглядом его движение, Арчи заметил красный кант на брюках. Дохлый Кролик! Общество Таммани уже вычислило автора статьи.

— Так оно и есть, — сказал Кролик, потирая редкую щетину на узком подбородке и оглядываясь по сторонам. — Прекрасный денек, чтоб полюбоваться на плоды своих трудов, не так ли, сэр? А я вот не в себе. Столько имен понаписали, а моего-то нет.

Усмехаясь, он отвесил изящный поклон, не спуская бледно-зеленых глаз с лица Арчи.

— Ройс Макдугалл, мистер Прескотт, — представился он. — Не забудьте упомянуть меня, когда в следующий раз возьметесь за перо.

Он подошел ближе и встал так, что солнце оказалось у него прямо за спиной. Ослепительный нимб вокруг головы не давал разглядеть лицо Ройса. Арчи заморгал и отвернулся. Он заметил, что толпа держится подальше от его скамейки. Возле груды выкорчеванных пней маячили еще два Кролика, и Арчи показалось, что еще один стоял позади Ройса.

— Арчи? — произнес Ройс, и Арчи, щурясь, снова поднял на него глаза. — Во имя человеколюбия я хотел бы довести до вашего сведения, что кое-кто предпочитает, чтобы вы занялись чем-нибудь другим.

Ройс отошел в сторону, и Арчи ослепил внезапный поток света. Он пригнул голову, сморщившись в ожидании удара, и невольно вздрогнул, когда Ройс прошептал ему на ухо:

— Я уверен, что человек столь острого ума, как ваш, способен постигнуть смысл моих слов.

Когда к Арчи вернулось зрение, Кролики уже исчезли, растворившись в суетливой толпе. Резкие звуки духового оркестра возвестили приближение праздничной процессии.

Со слегка раздраженным видом Беннетт впустил Арчи в свой кабинет. Сел и махнул Арчи рукой, приглашая садиться.

— Арчи, у нас обоих дел по горло, — начал он. — Что ты хотел мне сказать?

— Мистер Беннетт, я заметил в сегодняшней газете вот эту статью. — Арчи открыл экземпляр «Геральд», лежавший на столе Беннетта, и показал статью со своей подписью.

Беннетт откинулся в кресле и подергал себя за рыжие бакенбарды. Арчи смотрел в окно за спиной Беннетта, наблюдая за потоками людей и повозок на Бродвее.

— Семь лет назад ты уже использовал этот псевдоним, — ответил Беннетт. — Псевдоним остроумный, но почему он должен принадлежать только тебе? — Беннетт взял карандаш и, продолжая говорить, чертил стрелочки на промокательной бумаге, покрывавшей весь стол. — Если ты пришел ко мне только для того, чтобы жаловаться по пустякам, то у меня нет на это времени. — Беннетт недвусмысленно посмотрел на напольные часы, стоявшие в углу возле входной двери.

Беззаботный тон Беннетта заставил Арчи ощетиниться.

— Мистер Беннетт, — напряженно сказал он, — мне кажется, это вовсе не пустяки.

— А по-моему, пустяки, — ответил Беннетт, не поднимая глаз от своих каракуль на листе бумаги. — Ну же, Арчи, в чем дело?

— Дело в проклятых Дохлых Кроликах! — закричал Арчи. — Вы навели их на меня, да еще перед самыми выборами! — Арчи отодвинул стул и поднялся. — Вы напечатали статью, в которой назвали имена, обвинив этих людей в коррупции и в подтасовке результатов голосования, и подписали эту статью моим именем. Как вы думаете, что за этим последует?

Арчи замолк, увидев, что Беннетт улыбается. Он вдруг почувствовал себя глупо, словно над ним сыграли жестокую шутку.

— Прескотт, ты хочешь стать репортером? — Беннетт наклонился вперед, хищно улыбаясь.

— Да, хочу.

— Тогда не приходи ко мне и не жалуйся по пустякам вроде того, что кто-то использовал твой псевдонимчик. Конечно же, это не случайность. Если бы ты вышел отсюда, не упомянув о стычке с Кроликами, я бы завтра же тебя уволил. — Беннетт нацелил карандаш на Арчи. — Ты слишком долго здесь проработал, чтобы оставаться недовольным своей судьбой наборщика. Прескотт, скажу тебе откровенно: ты никогда ничего не добьешься, если всю жизнь будешь убегать от воспоминаний. — Беннетт помедлил в ожидании ответа. Потом кивнул и продолжил: — Арчи, что важнее в данной ситуации: твой псевдоним или то, что Дохлые Кролики могут оставить от тебя мокрое место? — Беннетт махнул рукой, приглашая Арчи садиться. — Риторический вопрос. Вот тебе мое предложение: добудь мне что-нибудь новенькое об этих мерзавцах из общества Таммани, и работа у тебя в кармане. Репортер на жалованье. И мне не нужны намеки и слухи, это я и сам могу придумать. Дай мне факты: кто, когда, где. Убийства, коррупция — все, что обеспечит заголовки на первой странице. Ты живешь в нужном месте, знаешь нужных людей — это твой шанс. А теперь Дохлые Кролики и вожди из Таммани будут за тобой следить. Что тебе только на руку. Посмотри, кто следит за тобой, и они наведут тебя на то, что ты хочешь узнать. — Беннетт встал и протянул Арчи руку. — По правде говоря, Прескотт, я оказал тебе услугу. Теперь все зависит от тебя. Но заниматься этим ты будешь в свободное от работы время, а сейчас возвращайся на свое место в типографии.


Атлькауало, 1-Кролик — 19 декабря 1842 г.

«Забегаловка Розетты Пир», — думал Арчи, пересекая Хьюстон-стрит и поворачивая на юг по Боуэри-стрит. Если кто-то что-то знает, так это голодранцы на пристани, которые пасутся у Рози, — пойло там дешевое. Арчи шел быстрым шагом, чтобы не замерзнуть, и за несколько минут добрался до Восточного Бродвея, повернул вниз по Оливер, чтобы выйти к реке и по ее берегу добраться до трущоб возле пристани.

Арчи осторожно глянул на часы, притворяясь, что почесал руку, а то могут и привязаться. Ему уже пора быть в «Геральд». Если из сегодняшней вылазки ничего не выйдет, можно будет перестать искать материал для Джеймса Гордона Беннетта. Два месяца он непрерывно оглядывался через плечо и с упорством маньяка разыскивал в кабаках тех, кто согласился бы рассказать о коррупции в обществе Таммани, — и теперь он дошел до точки. Так или иначе, сегодня он подведет черту. Или у него будет статья для Беннетта — а значит, и карьера, — или он больше у Беннетта не работает. Второй вариант имел свои недостатки, но, по крайней мере, в этом случае Кролики перестанут за ним следить.

— Эй, Арчи, какая встреча! — донесся голос из подворотни справа.

Арчи сделал шаг в сторону проезжей части, остро ощутив прижатый к пояснице нож, который носил с собой из страха, что на него нападут Кролики или другие громилы из общества Таммани. Однако до сих пор ничего не случилось, и нож стал просто привычкой. Арчи по-прежнему казалось, что прикосновение к ножу привлекает к нему внимание, но и к этому он привык. Знакомое чувство неясного присутствия стало успокаивающим, и иногда Арчи внезапно осознавал, что ревниво волнуется: может, это не за ним наблюдают, а за ножом?

Он давным-давно перестал спрашивать себя, кто мог за ним наблюдать и почему нож вызывал у него такие параноидальные мысли, однако сейчас, глядя на исхудавшую фигуру, ковыляющую ему навстречу из сумрака подворотни, Арчи живо задался обоими вопросами. Под ярким лунным светом Арчи узнал окликнувшего его человека.

— Господи Боже, Майк Данн! — вскрикнул Арчи. — Надо же… сто лет не виделись.

— С пожара и не виделись, — ответил Майк. С того времени он еще сильнее похудел, щетина на подбородке стала седой и редкой; несмотря на стужу, по его лицу тек пот. — Семь лет прошло. Разве поверишь, что теперь мы встретились случайно?

Арчи заметил, что под длинным пальто на Майке нет ни штанов, ни ботинок, и невольно отступил назад. Отпечатки босых ног вели обратно в подворотню: утоптанный снег стаял на целый дюйм, от подошв Майка поднимались легкие клубы пара.

— Майк…

— Арчи, ничего спрашивать не надо. Скоро ты получишь то, что ищешь. Не найдется глотка для старого друга?

Арчи выудил из-за пазухи бутылку виски и передал Майку.

— Что ты имеешь в виду? Кто говорит, что я что-то ищу?

Прежде чем ответить, Майк высосал всю бутылку, ритмично двигая кадыком, потом бросил ее за спину и вытер струйку виски с подбородка.

— Ух… — выдохнул он. — Давненько не пробовал.

Арчи с трудом удержался, чтобы не повысить голос.

— Черт возьми, Майк, кто прослышал о моих поисках?

— Те, кому надо, они-то и прослышали, — с усмешкой ответил Майк. Его дыхание сгущалось в плотное облако, повисая в неподвижном воздухе. Арчи чувствовал исходящий от Майка жар. Майк поднял взгляд и посмотрел на луну, прищурив сначала один глаз, потом другой. Его явно удовлетворило то, что он там увидел — что бы это ни было, — и он, ухмыляясь, перевел взгляд на Арчи. — А пожар в ту ночь ничего себе был, — сказал Майк. — Знаешь, поговаривают, что пожар живой, потому что он дышит, ест и плодится. Показал бы я им кое-что. — Он снова прищурился на небо. — Живой пожар. Черт бы побрал городские огни.

— Майк, почему ты говоришь, что наша встреча не случайна? — Арчи отчаянно пытался не дать разговору превратиться в полную бессмыслицу. Если Майк знает что-то о Таммани, нужно это из него вытянуть.

Майк хрипло рассмеялся. С его подбородка капал пот, а лицо было окружено облаком пара. Сквозь дымку глаза светились слишком ярко, чтобы это можно было списать на обычную лихорадку.

— Извини, Арчи. Иногда меня заносит в сторону. Забываю, что надо сделать.

Он поманил Арчи в подворотню и встал так близко, что жар, исходящий от его тела, заставил Арчи вспотеть. «От такой высокой температуры он к утру помрет, — подумал Арчи. — А Майк даже не замечает, что весь горит».

— Сегодня в полночь, — прошептал Майк. — Когда на небе покажется Кролик и звезды, которые не видны в городе, будут стоять над головой, приходи на задворки гостиницы Таммани и увидишь кое-что, что заинтересует мистера Беннетта.

Майк снова сипло засмеялся, и от его дыхания пахнуло таким жаром, что Арчи отпрянул. Ситуация сама по себе была весьма странная, но что-то в ней поразило Арчи своей необычностью, а что именно, он никак не мог понять.

— Это многих заинтересует, — добавил Майк. — Тебя в особенности.

Снова послышался хриплый смех, и тут Арчи понял, в чем дело: от Майка ничем не пахло — ни следа выпитой бутылки виски.

— Пока, Арчи. — Майк поднял руку на прощание и скрылся в подворотне, оставляя за собой растаявшие следы на грязном снегу.

Выйдя обратно на улицу, Арчи взглянул на небо: разбухшая луна, еще не совсем полная, и усыпанное звездами небо.

«Когда звезды, которые не видны в городе, будут стоять над головой», — вспомнил Арчи. Интересно, что имел в виду Майк? К сожалению, из всех созвездий Арчи знал только Орион и ни о каком Кролике слыхом не слыхал. Или Майк имел в виду Дохлых Кроликов?

Арчи снова посмотрел на часы — и в полном изумлении уставился на подворотню. Пока он обменивался несколькими словами с явно нездоровым Майком Данном, прошел почти час! Час назад он уже должен был идти в офис «Геральд» на Фултон-стрит.

Теперь нужно поторопиться, чтобы успеть в Таммани-Холл к полуночи. Нельзя же просто подойти к черному ходу с Франкфорт-стрит — придется сделать круг, пройти к югу и воспользоваться кривыми переулочками и случайными подворотнями, петлявшими между улицами с названиями. Может быть, таким путем он сумеет подобраться достаточно близко, чтобы разглядеть происходя шее.

Ну что ж, для Беннетта опоздание на час равносильно прогулу; если теперь Арчи появится в редакции «Геральд» без статьи, то лучше бы ему вообще там не появляться. Он снова глянул на луну. На какое-то мгновение, особенно после того, как Майк осушил всю бутылку, одна из теней на луне показалась Арчи удивительно похожей на кролика. Джейн тогда говорила о кролике… Арчи поднял воротник пальто, спасаясь от ветра, и направился к Таммани-Холлу.


Внушительный шпиль церкви Святой Троицы вздымался слева от Арчи, когда он свернул с Бродвея и нашел переулочек, ведущий на север, параллельно главной улице. Нервно оглядываясь, Арчи пересек Фултон-стрит, однако в этой части города располагались в основном законопослушные предприятия, владельцы которых давным-давно закрыли свои заведения и легли спать. До Таммани-Холла оставалось три квартала. Теперь надо действовать осторожно: подойти достаточно близко, чтобы рассмотреть лица и услышать имена, и при этом самому остаться в тени.

Впереди послышались голоса. Арчи замедлил шаг и спрятался в тени пожарной лестницы позади шляпной мастерской, расположенной рядом с Американским музеем Барнума. На крыше музея Барнум недавно установил прожектор, свет которого достигал противоположной стороны Бродвея и отражался от шпилей всех церквей в радиусе полумили.

Незаметно продвигаясь вперед, Арчи увидел, как три фигуры свернули в переулок с Энн-стрит. На мгновение они оказались в свете прожектора, и Арчи заметил красный кант на брюках всех троих.

«Еще не хватало напороться сейчас на Кроликов», — подумал Арчи и отступил поглубже в тень. Если они выставили дозорных в переулках, то и на Бродвее наверняка стоят. На полицию рассчитывать не приходится: большинство полицейских сами когда-то носили штаны с красным кантом. Придется пройти по краю Сити-Холл-парка и приблизиться с севера.

Ветер переменился, и послышалось громкое шуршание.

— Господи, — фыркнул один из Кроликов, — ну какие же мы идиоты! Это додуматься надо, таскать сухую кукурузу по улицам посреди зимы!

— Заткнись! — рявкнул другой голос, и Арчи застыл, пытаясь вспомнить, где он этот голос слышал. — Стин сказал, эта штука сработает. И он еще кое-что принесет.

Арчи вспомнил ослепительное сияние солнца и понял, что голос принадлежит Ройсу Макдугаллу.

«Вряд ли он забыл меня за эти два месяца», — подумал Арчи. Как бы не пришлось ползти домой по снегу — с переломанными ребрами.

Кролики развернули веревку, сплетенную из высушенных стеблей кукурузы, и встали на расстоянии пятнадцати футов друг от друга. Ройс стоял в центре, у основания короткой лестницы, которая вела к черному ходу Американского музея. Справа от Ройса стоял горбатый карлик — без шапки, лысый, но с кустистой темной бородой. Налетел ветер, и захлопали вывешенные на фасаде музея флаги — звук сливался с шуршанием кукурузы, создавая странную мелодию.

— Ройс, — нетерпеливо заговорил карлик тонким носовым голосом, а почему бы нам просто не пойти и не взять его?

— Чарли, дружище, — невесело хохотнул Ройс, — да знай он, что мы идем за ним, мы б его даже не увидели, разве что он сам бы этого захотел.

Такой ответ определенно не удовлетворил Чарли. Он привалился к стене, всего футах в двенадцати от притаившегося в тени Арчи.

«Стин. — Арчи напряженно думал. — Где я раньше слышал это имя? Или я недавно его слышал?»

— Ну а если он не сможет выбраться?

— Стин велел сторожу отпереть дверь, — нетерпеливо ответил Ройс. — Заткнешься ты наконец?

— Сторожу? — Похоже, Чарли не собирался молчать. Третий Кролик, до этого безразлично прислушивавшийся к разговору, при упоминании сторожа нахмурился и посмотрел на Ройса.

— Черт побери! — рявкнул Ройс. — Сказал же я вам, что со сторожем не будет никаких проблем!

— Никаких проблем! — повторил третий Кролик и засмеялся, явно надеясь, что Ройс к нему присоединится, однако в этот момент в переулок упала тень: кричаще разукрашенный желтый фургон завернул с улицы и со скрипом остановился возле Ройса. Возница, лицо которого скрывала широкополая шляпа, быстро огляделся.

— А, Стин, — сказал Ройс, украдкой бросая взгляд на луну. — Как всегда, весь в делах. У парадного входа все готово?

— Все было готово задолго до нашего рождения, — негромко заметил владелец фургона. Щелкнул крышкой карманных часов, проверяя время, и положил часы обратно в карман. — Остается лишь убедиться, что мои расчеты верны. В противном случае Финиас может оставить себе этот музейный экспонат.

Арчи постарался как можно сильнее вжаться в стену. Он вспомнил, откуда ему знакомо имя Райли Стина: последние семь лет Арчи почти каждый день набирал его в рекламных объявлениях — реклама занимала почти две трети объема «Геральд». Но что здесь делает зубной врач и знахарь? И почему Майк, который наверняка знал, что здесь произойдет нечто интересное, велел пойти к черному ходу Таммани-Холла? Главное событие вечера определенно разворачивалось прямо на глазах у Арчи.

— Слушай, Стин, — раздраженно начал карлик, — Ройс говорит, что когда тот выйдет, его надо будет замотать в эту кукурузу. А простой веревкой нельзя, что ли?

Стин отпустил вожжи, слез с козел и встал рядом с Ройсом.

— В те времена рубашки из веревок были в моде, — рассеянно ответил он, не сводя глаз с двери музея.

Карлик явно растерялся, не зная, что сказать.

— Ну не в такую же погоду! — наконец пробормотал он.

Арчи с усилием удержался, чтобы не спросить карлика, кто именно должен выйти из музея. Вместо ожидаемого Арчи собрания именитых горожан и вождей общества Таммани, на котором плетутся всякие грязные интриги, здесь устроили странную западню, чтобы выгнать из музея Барнума какую-то зверюгу. Надо срочно что-то придумать, а то он и впрямь потеряет работу.

— Ты людей везде расставил? — спросил Стин. — Сегодня ночью Следопыты, если они еще остались, наверняка выйдут на охоту.

На лице Ройса отразилось раздражение.

— Конечно, Стин… — оскорбленно сказал он.

— Вот он! — прорычал голос позади Арчи. Его захватили за шею и вытащили из-под пожарной лестницы. — Я уже что-то поймал!

Трое Кроликов двинулись к Арчи.

— Не уроните веревку! — рявкнул Стин.

Все трое остановились, глядя, как невидимый Арчи захватчик выводит его вперед. Шею отпустили, зато в поясницу уперся нож.

— Дружище, тебе стоило бы выбрать более безопасное зрелище, — сказал Стин. Внимательно посмотрел на Арчи, потом глянул на луну и прикрыл левый глаз. — Ага, понятно… — протянул Стин, еще раз внимательно осмотрел Арчи и бросил державшему его Кролику: — Посади в фургон. Без надобности не убивать.

Арчи заметил, как усмехается Ройс — усмешкой юнца, сыгравшего славную шутку.

— Говорил же я вам, мистер Арчи Прескотт, держитесь подальше от того, что вас не касается. Надо понимать намеки.

Арчи промолчал.

«Позади нож, впереди фургон, — подумал Арчи. — Есть только один выход. Надеюсь, сторож в самом деле о нем позаботился».

Ссутулившись, Арчи прошаркал пару шагов к фургону и вдруг бросился влево, поднырнув под кукурузной веревкой между Чарли и Ройсом. Скользя на утоптанном снегу, кое-как поднялся на ноги и в два прыжка взлетел на низкое крыльцо. Прежде чем Кролики успели отреагировать, Арчи захлопнул за собой дверь и исчез в Американском музее.

Он летел вверх по главной лестнице, перепрыгивая через три ступеньки и прислушиваясь к грохоту ботинок на крыльце. Арчи как раз успел добежать до конца коридора и спрятаться в угловой нише перед галереей, когда дверь снова хлопнула.

Преследователи ворвались внутрь и загрохотали по лестнице, остановившись перед знаком «К выходу».

— Ты чего встал?

Свет фонаря метнулся в сторону, и Арчи видел перед собой только тени, но он узнал голос человека, который поймал его. Арчи вытащил из-за пояса кухонный нож. «Скорее всего он лучше управляется с этой штукой, чем я», — подумал Арчи.

— Здесь всего две двери, — ответил Ройс. — Стин с нас шкуру спустит живьем, если мы упустим того, потому что гоняемся за этим.

— Здорово, Арчи. — Ройс повысил голос. — У меня есть для тебя еще один совет, и в этот раз тебе лучше его принять. Если ты задержишься здесь слишком долго, то пожалеешь, что не пошел с нами.

Слова Ройса отдались смутным эхом в куполообразном зале.

— Эй, мистер репортер, ты слышишь меня? Я тебе по-хорошему говорю.

«Если бы ты знал, как мне далеко до того, чтобы стать репортером, — подумал Арчи, — то не стал бы и связываться. Зря я тебе это не объяснил».

— Иди к парадному входу и скажи там ребятам, чтобы не прошляпили этого и страшилище, — приказал Ройс четвертому Кролику. — Я не могу выпустить проклятую веревку. — Он помолчал. — Арчи? Даю тебе последний шанс.

Он подождал еще немного и щелкнул пальцами.

— Ну ладно. Удачи, дружище.

Они пошли вниз, и Арчи немного расслабился. Ему не удастся выбраться наружу, пока они не поймают свою добычу, но теперь он мог спрятаться и подождать — в надежде ускользнуть попозже. Арчи огляделся в поисках возможного выхода, хотя и знал не хуже Ройса, что в музее всего две двери.

Прожектор на крыше бросал широкий круг света перед массивным зданием, и отраженный свет лился внутрь через окна в свинцовых переплетах, выхватывая из темноты картины и экспонаты в стеклянных витринах, — над некоторыми висели плакаты с надписями. Арчи сидел на корточках в нише между одной из витрин и сиденьем возле окна. Над его головой висела надпись жирным шрифтом: «Ацтекская мумия из пещеры», а внизу шел какой-то неразборчивый текст мелкими буквами. Значит, это не витрина, а саркофаг, уложенный поверх позолоченного деревянного основания. Арчи поднялся и посмотрел сквозь стекло, склонив голову набок, чтобы не мешали блики.

Черная пергаментная кожа мумии была туго натянута на широкие, тяжелые кости. Глаза закрыты, руки умиротворенно сложены на груди. Накидка с каким-то безумным узором из бус и перьев спадала с плеча на провалившуюся грудь, полностью закрывая тело ниже пояса.

Нож дернулся в руке, и Арчи положил его на пол. Не хватало еще нечаянно порезаться.

Арчи наклонился, пытаясь получше разглядеть длинные зеленые перья, и мельком увидел странный узор из бус — и тут свет погас. В его последнем отблеске почудилось, что мумия шевельнулась.

«Должно быть, уже полночь, — подумал Арчи. — Мне давно пора бы отсюда убраться».

В коридоре послышались шаги. Шли сюда. Глаза Арчи еще не привыкли к темноте, но вряд ли это были Кролики. Они бы не пришли поодиночке. Стало быть, сторож — учитывая обстоятельства, Арчи повезло.

— Я здесь, — громко прошептал он.

— Кто тут? — Шаги заторопились. — Выходи или я вызову полицию!

— Нет, меня загнали сюда Дохлые Кролики, я не могу…

Стекло витрины подалось под руками Арчи. Он отпрянул назад, пнул нож через комнату, и тут послышался грохот разбившегося стекла. Мумия действительно пошевелилась и сбросила стекло на пол. Теперь она сидела, скрючившись, в своем саркофаге, повернувшись лицом к луне. Арчи внезапно почувствовал запах и услышал звук падающего дождя.

— Ах ты злодей, что ж ты делаешь-то! — Сторож не заметил мумию. Он схватил Арчи за шиворот и оттащил на шаг от витрины. В этот момент мумия выпрыгнула из саркофага и набросилась на них. Арчи потерял равновесие и упал на спину, а мумия приземлилась на него сверху. Залезла рукой ему под пальто, и Арчи почувствовал, как удлиняются ее пальцы, а ногти заостряются в когти. Высохшие связки поскрипывали, из горла мумии вырывались дребезжащие звуки, когда она впилась Арчи в грудь, оставляя глубокие борозды царапин. Арчи обеими руками уперся мумии в живот, елозя каблуками по отполированному деревянному полу в попытке столкнуть ее с себя.

— А ну отпусти, проклятый! — Сторож ударил мумию дубинкой в висок, оставив в черепе вмятину, заметную даже в слабом лунном свете.

«Он что, слепой? — подумал Арчи. — Не видит, что это мумия, а не просто грабитель?»

Когти заскрежетали по ребрам Арчи, когда мумия отпустила его и повернулась к сторожу. Шипя от боли, Арчи поспешно отполз назад и в ужасе увидел, что мумия изменяется. Череп расширился, нос и рот вытянулись в морду, на лице и голом плече появились редкие пучки меха. Ноги стали массивнее и короче и выгнулись в коленях назад. Сторож тоже это заметил. Он побледнел и завел руку для нового удара.

Шепот превратился в угрожающее рычание. Тварь поднырнула под второй удар и прыгнула на сторожа, неожиданно вцепившись когтистыми задними лапами в его пояс. Под ее весом сторож упал на пол и закричал: тварь раскроила ему пол-лица и воткнула когти передних лап под ключицы. От такого усилия лопнула хрупкая кожа на одном из ее жилистых бицепсов. Раздался хруст костей — мумия впилась зубами в запястье сторожа, оторвала кисть и отбросила ее в сторону. Кисть и выпавшая из нее дубинка ударились об стену. Кровь потоком залила пол, мумия насела на человека сверху и запустила когти в мягкую плоть под ребрами. Сторож слабо отбивался кровоточащим обрубком руки, раскрыв рот в немом крике. Его губы округлились в безмолвное «О», когда тварь проломила зияющую дыру в его ребрах. Ребра и грудина хрустнули, словно сломанные ветки, и мумия вырвала из груди сердце.

— Йоллотль, эцтли, — проскрипела тварь, подняв сердце над головой. В лунном свете, лившемся через величественные окна, был виден пар, поднимающийся от вырванного сердца.

Оно дважды сжалось, заливая кровью лицо сторожа, и тварь снова заговорила: — Омпа онквизан тлатликпак.

Арчи с удивлением осознал, что понял ее слова: «Сердце, кровь; мир выливается».

Тварь лизнула раздвоенным языком трепещущее сердце и проглотила его целиком. Потом вздрогнула, и из-под накидки показался пятнистый хвост. Пучки меха на морде и лапах стали гуще и заблестели. Она повернулась к Арчи и дважды высунула язык.

Арчи пошарил позади себя. Его рука наткнулась на кухонный нож Хелен, и это прикосновение придало ему безрассудное спокойствие. Чудовище в накидке из перьев внимательно уставилось на него, и под властью этого тяжелого взгляда из-под полуопущенных век Арчи был не в силах отвернуться, словно загипнотизированный удавом кролик. Он не обращал внимания на разодранную грудь и тонкую струйку крови, стекающей по животу и вниз по бедру.

«Она меня запоминает, — подумал Арчи. Мумия с бровями из перышек моргнула и перевела взгляд на нож. — Она меня знает. И узнает».

— Господи Боже и святые угодники!

Ройс и приземистый карлик Чарли стояли на лестничной площадке. Между ними, словно рыбацкая сеть, протянулись сплетенные стебли кукурузы. Ройс смотрел вытаращенными глазами, а Чарли тоненько повизгивал. Тварь обернулась к двум Дохлым Кроликам, и Арчи понял, что снова обрел способность двигаться. Он торопливо отбежал назад, подальше от оборотня, или чем там было это чудовище. Оно выпрямилось, и стало видно, насколько оно исхудало: обнаженные сухожилия и кости проглядывали там, где отвалилась иссохшая кожа.

В неподвижном воздухе перья в накидке чудовища подергивались, и Арчи почувствовал, как что-то трепещет в его левой руке. Оказывается, он сжимал в ладони золотой медальон размером с одноцентовую монетку с привязанным к нему пучком из трех перьев. Поверхность медальона покрывал какой-то узор, который Арчи не мог разглядеть в полумраке.

В напряженной тишине раздалось негромкое потрескивание, и Арчи увидел, что кукуруза, которую держали Кролики, начала прорастать. Тонкие белые корешки потянулись из пыльных стеблей, листья налились соком и разгладились. Початки потолстели, свободно свисая с перевитых стеблей и на глазах поспевая. Карлик отдернул руку, уже обвитую ожившими листьями. Они обхватили его кисти, не давая уронить веревку, и поползли вверх по плечам. Ройс тоже оказался весь обвит, стебли примотали его ноги к перилам лестницы.

На улице перед музеем послышались вопли. Похоже, с Кроликами, стоявшими у парадного входа, приключилось то же самое.

— Тонакатль, массуалес тонакатль, — загудело чудовище. Теперь его голос звучал громче.

«Наша плоть, плоть человеческая», — услышал Арчи.

Тварь стала больше похожа на человека, хотя ее брови оставались полумесяцами из перышек, а на сухих участках черепа отражался лунный свет. Мумия смотрела на луну в окне, бормоча слова, которые эхом отдавались в ушах Арчи. Кожа вокруг рта и руки, державшей голову сторожа, отливала густой чернотой. Перья на руке снова начали подергиваться.

Один за другим разбухшие початки со стуком попадали на пол. Покрывавшие их листья отвалились, и наружу вылезли крошечные человечки. Их бугристую кожу покрывали желтые, красные и белые пятна. Человечки покачивались, словно пьяные, натыкаясь на перила и друг на друга, пока не повалились кучей кукурузных зерен под ноги оплетенным стеблями Кроликам. Ройс и карлик, словно лунатики, зачарованно уставились на ожившую мумию.

Арчи осознал, что слышит слабый стук дождевых капель по крыше музея. Дождь в такую стужу? Мумия стояла неподвижно, обратив лицо к луне и нараспев читая заклинания, пока звук не достиг оглушительного крещендо и не затих в грохоте разбивающегося стекла.