"Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман" - читать интересную книгу автора (де Блази Марлена)

Глава 15 ВОЗВРАЩЕНИЕ МИСТЕРА РТУТЬ

Мы пытались найти подходящее место для завтрака в Альберони на скалах вдоль дамбы ранним утром июльской субботы, топтались вокруг шестов, ведер, фонарей и армии бездомных кошек, вертящихся вокруг рыбаков. Фернандо тихо откровенничал:

— Знаешь, твоя идея насчет продажи квартиры — думаю, в ней есть смысл. Будет здорово, если получится, и Гамбара говорит, что наш вклад в реконструкцию квартиры позволит получить хорошую прибыль.

Гамбара — агент по недвижимости в Риальто, к которому мы наконец отправились посоветоваться и который несколько раз приходил оценить, как движется ремонт. Наши консультации с Гамбара выглядели как лекции нерадивым студиозусам, нужно было со всем соглашаться, эмоции и прочее мы отложили на будущее. Оно уже настало? Фернандо считает меня революционеркой, но именно он — анархист.

— Когда ты это решил? Я что, всегда плыву поперек течения, когда тебя осеняет? — лениво спросила я.

Все, чего мне хотелось, — выпить чашку каппучино и съесть абрикосовое печенье, сидя на скале на солнышке.

— Ты уверен, что хочешь другую квартиру?

— Уверен. Абсолютно уверен.

— А ты подумал где? — настаивала я.

— Еще не определился.

— Давай посмотрим квартиры, которые нам по карману, надеюсь, мы найдем что-нибудь по душе. Возможно, Каннареджо или Кастелло, как тебе? — спросила я, хотя мне все уже абсолютно ясно.

— Помнишь, я говорил тебе, что если мы продадим нашу квартиру, я хотел бы уехать из Венеции?

— Конечно, помню. Но Венеция полна разнообразия! Хочешь, мы найдем дом с маленьким садиком, так что ты сможешь разводить розы, и у нас будут большие окна, где много света и дивный вид, вместо того чтобы наблюдать грязную посуду из ресторана Альбани и слушать куплеты, доносящиеся с набережной, и мы сможем гулять где угодно, а не мокнуть полжизни на переправах.

Я выпалила все это очень быстро, и моя речь предупреждает его ответы, потому что я знаю заранее, что он скажет дальше.

— Я покидаю банк.

Это хуже, чем я ожидала. Или лучше? Нет, хуже.

— Не знаю, сколько у нас еще времени до того, как один из нас умрет или тяжело заболеет, но я хочу провести это время с тобой. Хочу быть там, где ты. Я точно не хочу провести иначе даже десять, двенадцать или пятнадцать лет, если они будут мне даны. — Он какой-то тихий сегодня.

— Что ты намерен делать? — спросила я.

— Что-нибудь вместе. Что-то, в чем я разбираюсь.

— Ты не хочешь перейти в другой банк?

— Другой банк? Смысл? Я не вижу иной дороги в жизни. Что изменит смена банка? Один банк точно похож на другой. Я хочу быть с тобой. Я не покину банк завтра. Я подожду, пока мы приведем в порядок наши дела, чтобы стать независимыми материально. Но, пожалуйста, пойми меня, когда я говорю, что готов оставить банк, значит, я вправду готов.

— Но разве продажа дома — последнее, что мы сделаем? Я имею в виду, если мы продадим дом, что мы будем делать дальше? — поинтересовалась я.

— Потребуются годы, чтобы продать квартиру. Гамбара говорит, что рынок растет очень медленно. Ты знаешь, здесь все движется piano, — он будто утешал меня.

Все, кроме меня, думала я. Мое зрение слабеет, мое сердце слишком сильно бьется. Мне хотелось назад в квартиру, назад в Сент-Луис. Я даже подумываю вернуться в Калифорнию. Разве я действительно приехала сюда? Разве Венеция — мой дом?

— Почему ты хочешь уехать из Венеции? — прошептала я.

— Меньше всего я хочу покидать Венецию, но более всего я хочу уехать куда-нибудь еще. Венеция всегда будет частью нас самих. Но наша жизнь не должна зависеть от места жизни. Или дом от места работы. Я понимаю, что тебя заботит. Мне всегда нравилась твоя идея не бояться начинать с чистого листа, но сейчас я растерян, — ответил мой муж.

Фернандо в действительности никогда не переезжал, и я не знала, отдает ли он себе отчет, каких усилий это стоит. Я имела в виду переезды души. Считала ли я, что он говорит просто так? Да, считала. Я всегда готовила ему еду и улыбалась и завивала волосы буйными кудрями. Свистун из отколовшейся политической группы, бенгальский огонь! Разве не я, неисправимая оптимистка Поллианна, вдохновляла его вообразить, что мы, как смелые дети, с яблоками, пирожными и сыром, с банданами на головах, свободны от необходимости жить в товарном вагоне, свободны разнести вдребезги лимонадный автомат в день его установки?

Мое спокойствие не было связано с нашими новыми гладкими скоро-будут-окрашены-в-золото стенами больше, чем с какими-нибудь другими стенами. Я понимала, что все мы — водоплавающие птицы, расположившиеся в домиках на сваях под дующим с моря бризом. И эта мысль всегда волновала, более того, ужасала. Но сейчас я волновалась не сильно. Интересно, насколько моя безмятежность навеяна не ожиданием покоя в этих стенах, но этим морем, этой лагуной, как крепко она связана с бледным розовым светом, как много смысла в восточных густых туманах? Я не понимала, что происходит. Или понимала? Что со мной? Найду ли я в Венеции другую комнату и другой дом?

Дойдя до большого плоского камня, Фернандо сделал подушку из своего свитера, и мы сидели, глядя на воду. Я дрожала на июльском солнце. Странно слабое тепло ощущалось как апрельское, но море, небо и его глаза по-прежнему полны синевы. Я тоже чувствовала слабость. Я подумала, что он призвал все свои физические силы, чтобы заняться самоанализом.

— Удачи тебе, — тихо пожелала я.

Почти так, как иногда проступает молодое лицо человека сквозь его теперешнее, я увидела в этот миг старческий образ Фернандо, хотя он все еще молод. Я подумала, как сильно буду любить его тогда. Я вспоминала четыре поколения женщин, которые шли по мосту на службу в Салюте. Молодые лица сквозь лица стариков. Старческие лица сквозь молодые. Если мы отваживаемся реально смотреть на ситуацию, можем увидеть много больше.

— Будет невозможно получить пенсию еще двенадцать лет, — объяснил он, будто я этого не знала. — Это пока только идея, это то, чего мне хочется большее всего на свете. Сегодня.

Мы сидели на скале, не разговаривая. Мы так устали от молчания, что заснули и проснулись почти в полдень. Мы проводили утро и вечер, по пятьдесят раз прогуливаясь от отеля до рабочих кварталов и обратно, будто нет в окрестностях лучшего места для размышлений. Иногда мы разговаривали, но чаще молчали. Его молчание означало, что он совершенно убежден — мы должны покинуть Венецию. Я все еще не принимала его решимости. Будь я уверена, что он действительно все решил!.. Мы постепенно отдалялись друг от друга. Дело не в том, что мы замкнулись. Нет, просто словно кто-то прыгнул в реку в лесу, принадлежащем другому. Прямо по О’Генри. Я, скиталица, полная слез и хлебных крошек, стала птенцом, обретшим гнездо, а он, проснувшись, покатился камнем. Объяснила Фернандо. Он сказал — нет. Это не так, потому что мы перепутали стороны реки и оба прыгнули в нее.

— Теперь я чувствую, что мы становимся ближе друг другу. Напряжение исцеляется, шероховатости пропадают. Если бы была терпеливее, ты бы заметила, — произнес он тихо.

Ладно, я согласна. Мы будем поступать более обдуманно, обходить подводные камни, дадим судьбе отдых, открывая и закрывая свои личные двери. «Терпения», — пожелали мы друг другу.

В последние дни сентября рабочие начали убирать инструмент и оборудование, обеспечившие нам девять месяцев в развалинах и прекрасную новую квартиру. Мы разгребали, подметали и отчищали, и скоро наше маленькое жилище засияло. Маттеско пришел повесить шторы, и, шаг за шагом, мы приводили вещи в порядок.

Официально наша квартира еще не была выставлена на продажу, она, как ранее и мой дом в Сент-Луисе, являлась местом, где мы готовились покинуть Венецию. Мы штудировали еженедельные журналы и публикации о недвижимости, изучали рынок труда и после ужина укладывались в постель, читая друг другу, разрывая, сшивая, складывая в стопки, выбрасывая за ненадобностью, потом перечитывая клочки, которые сохранились. Фернандо был убежден, что мы найдем маленький отель, деревенский домик с несколькими комнатами, место, где сможем и жить, и работать.

— Ты представляешь нас хозяевами гостиницы? — спрашивала я, разворачивая очередную газету, посвященную ресторанам.

— Да. Легко. Одна из нас говорит по-английски, другой по-итальянски, это уже плюс. Если ты можешь переделать квартиру, подумай, как мы вместе сможем преобразить какую-нибудь руину, сделать ее комфортабельной, гостеприимной, романтической, местом, где путешественники смогут чувствовать себя как дома. Я знаю, вначале будет трудно, потому что мы занимались другим делом, но ведь мы же вместе.

У меня были свои соображения. Я заметила в Фернандо давнюю, но хорошо сохранившуюся неприязнь к некоторым пищевым продуктам. Он придирчиво выяснял состав каждого блюда в ресторанах, когда по утрам выходил из банка для встречи со мной в Риальто, или давал советы, когда мы делали покупки к ужину, а затем нетерпеливо ждал в нашей маленькой кухне, что я приготовлю из белого баклажана, им выбранного. Он крутился вокруг меня, как цапля, пока я бросала пригоршни тонко нарезанных золотистых грибов в кастрюлю, где шипел в сладком сливочном масле ароматный лук колечками, купленный на рынке у фермера с берегов Бренты. Фернандо говорил, что запах грибов напоминает ему лес, где он гулял со своим дедом. Он покупал розмарин в горшочке и нянчился с ним, как с новорожденным ребенком. Я боялась слишком явно подталкивать его к разговору о нашем будущем, и, снимая кастрюльку с огня или затачивая ножи на смазанном маслом точильном камне, невзначай спрашивала:

— Как думаешь, было бы уместно, если бы мы предлагали гостям возможность остаться к обеду?

Но мой герой меня не слышал. Он далеко ушел по дороге мечты, вымеряя расстояния по карте. Расстояние между первым и вторым суставами пальца составило сто километров.

— Я не буду работать по пятницам, так что у нас каждый месяц будет четыре трехдневных уикенда для путешествий.

— Как это тебе удастся? — хотелось узнать мне.

— Что они сделают, сожгут меня? Мы можем доехать почти до любого места назначения на севере быстрее чем за десять часов, — объявил он, перескакивая своим искривленным пальцем через Италию, как если бы палец был шахматной фигурой.

Мы прочитали о маленьком отеле в Комельянсе, выставленном на продажу на бессолнечном горном хребте во Фриули недалеко от австрийской границы, и поехали его искать. Мы решили, что наша территория мечты расположена на север от Рима, и поэтому прошли три тысячи шагов по голым камням в Карнии, где в пятницу в августе температура в полдень — плюс три по Цельсию. Первое, что я заметила, — делянки для вырубки леса, то, что называется legna da ardere, заготовка дров, вдоль неровных извилистых дорог. Я попыталась представить себе здешний февраль. Мы заблудились и остановились, чтобы спросить, как проехать, владельца табачной фабрики, который еще и бакалейщик, и сыродел, и перегоняет местную граппу, а в тот момент был занят тем, что с помощью клина раскалывал огромное колесо плотного копченого карнианского сыра. Потрясая своим копьеподобным инструментом над нашими головами, он сказал: «Все время прямо». Одна из итальянских особенностей — манера давать указания. Они считают, что любое место назначения находится на прямой линии. Лично я уже утратила направление.

В отеле типа шале, построенном из камня и дерева, имелись двадцать спален и восемь ванных комнат, маленький бар, расположенный с одной стороны, и огромный камин, круглый и низкий, с другой, с очагом, не защищенным решеткой, fogolar на диалекте Фриули. Огонь уже прогорел, но нас приветствовал запах дерева, сгоревшего прошлой ночью.

Синьора хотела продать отель потому, что здешнее региональное и центральное финансирование дорожного строительства сократилось в конце семидесятых, и поэтому дорожные рабочие из Толмеццо, Удине и Порденоне, которые должны были ночевать в ее двадцати постелях и сидеть с рюмками граппы вокруг fogolar, те, кто должен был съедать десять килограммов колбасы, более десяти бифштексов за вечер и полный котел поленты, приготовленный синьорой из белой кукурузы и поданной на пару, на толстом деревянном блюде с бортами, защищающими от огня, — разъехались по домам. Она пообещала, что даст мне рецепт соуса из бараньих кишок и красного вина, который особенно вкусен с полентой. Фернандо спросил насчет туристов, и она ответила, что эти люди чаще останавливаются в Толмеццо или в окрестностях или в Сан-Даниеле дель Фриули, что туристов все равно не станет больше, даже если возить их в Комельянс, но немного потерпите, и рабочие вернутся. «Вот увидите», — повторила она, когда мы послали ей прощальный привет из машины.

Мы заехали в Верону, поскольку слышали о гостинице на восемь номеров, продающейся на Виа 2 °Сеттембре, и после стакана «Речото» из «Боттега дель вино» человек, одетый в замшу цвета виски, который открыто подслушивал наше эсперанто, вмешался в разговор. Он сказал, что ждет нескольких американских друзей к обеду и пригласил нас присоединиться. В Нью-Йорке это в порядке вещей, но тут выглядело странно и болезненно навязчиво для коренных веронцев, привыкших к сдержанности. Но так мы решили после следующего стакана вина и получасовой преамбулы к истории нашей жизни, прежде чем с благодарностью отказаться и обменяться визитками. Когда он нас покинул, бармен рассказал, что наш компаньон — граф, аристократ, хозяин фермы, чемпион по скачкам, который живет в поместье на холмах Сольферино в Ломбардии. Мы приятно удивились и отправились в Аль Кальмиери есть pastissada, карпаччо из конины, тушенное в томатах и красном вине. Когда мы вернулись в Венецию, граф уже прислал сообщение.

Нас приглашали провести следующий уикенд на его «ферме», и мы приняли приглашение. Он владел виллой XVIII века с полудюжиной коттеджей, загонами для лошадей и амбарами, разбросанными по бархатным, шелковым лугам, которыми некогда владели Гонзаго. Граф приглашал нас снова и снова. Он звал приезжать на уикенд, когда будут кататься на лошадях и охотиться, чтобы готовить еду ему и гостям и, если мы согласимся, съездить на рынки и к сыроварам и виноделам, чтобы запастись провизией на четырехдневный праздник. Я посмотрела на Фернандо, который удивил меня отношением к настойчивым приглашениям графа.

— Почему нет?

Гости графа в основном англичане, немецкая пара и два шотландца. Надев фартуки, мы с Фернандо раскатали тесто для tortelli и уложили его на большие, как чайные блюдца, куски жареной тыквы с тертым миндалем, приготовили хрустящее миндальное печенье и при помощи кусочков горчицы замариновали фрукты в горчичном масле. Мы поместили говядину в старый серый глиняный кувшин и залили «Амароне», приготовили гречневую поленту с тушеными перепелами и ризотто по-крестьянски, как его некогда готовили в поле. На ланч подобрали набор сыров, от жесткого «Франсикорта» до толстых влажных кусков горгонзолы, политых диким тимьяновым медом из запасов графа.

Гости катались верхом, ели и пили. На третий день все, кроме одного шотландца, оставили верховую езду и долгий сон, чтобы собраться за столом. Эти дни получились удачными. Когда граф предложил нам домашний очаг и прибыль, мы выслушали его, но объяснили, что нас привели сюда собственные идеи, а не работа в поместье. Эти несколько дней, кажется, изменили Фернандо. Он толковал о ножах, спрашивал о разнице между натуральным созреванием горгонзолы и искусственным способом, при котором дробь из медной проволоки ускоряет образование дурно пахнущих зеленых волокон сыра. Он был полон вдохновения.

Три, иногда четыре дня в неделю мы путешествовали по автостраде, извилистым горным дорогам и склонам, спускались к старым виноградникам и оливковым рощам, минуя табачные плантации, овечьи загоны и поля подсолнечника на пути к следующему городку, следующему поселку, следующей средневековой деревне. Мы проезжали через тосканские холмы Боттичелли, Леонардо да Винчи, Пьеро делла Франчески, через розовый песчаный склон, уставленный черными кипарисами, ожидая за поворотом землю цвета красной сиены в пыльном свете, акварельный пейзаж с шелковицами, фиговыми деревьями, оливами и виноградниками. Только моря не было, а я хотела видеть именно его. Но мы должны были найти дом в Тоскане.

Мы говорили с каждым агентом по недвижимости и туристическим менеджером, кого смогли найти, с каждым встреченным продавцом фруктов, пекарем и барменом. Мы подкрадывались и тайно выслеживали каждого, кто, как мы думали, мог бы нам помочь. Мы махали руками фермерам на тракторах, и когда те заглушали моторы, то отправляли нас к развалинам на отдаленных полях. И тогда, усталые и голодные до слез, мы находили маленькую остерию в конце неосвещенной гравийной дорожки, пересекающей пшеничное поле, где немолодая синьора подавала большой золотистый клубок пасты, которую она раскатывала дважды в день в течение полувека.

Мы не нашли дома, зато нашли изготовленное вручную объявление, которое гласило: «Сегодня подается дикая кабанина». Мы последовали за объявлением к отремонтированной конюшне, и жена фермера усадила нас на деревянные скамейки, пока тушился кабаний окорок с чесноком и помидорами в белом вине на костре под оливой. Мы ели и пили вместе с людьми, которые никогда не видели Венеции или Рима, никогда не жили нигде, кроме места, в котором родились. Мы не нашли дома, но мы нашли мельницу в каштановой роще, которая приводилась в движение деревянным гребным колесом в потоке воды, столь бурном, как если бы его мутили мастодонты. Мы встретили виноградарей, которые до сих пор давили урожай на вино при свете факелов, и фермеров, которые вручную снимали спелые зелено-пурпурно-черные оливки и давили масло старинными каменными жерновами, вращаемыми мулом. Получалось масло, зеленое, как трава, и полное мелких пузырьков. Оно пахло жареными лесными орехами, и когда его наливали на горячий жареный хлеб и посыпали морской солью, не было более совершенной еды в подлунном мире.

Уже более года, неделя за неделей, мы уставали от поездок под дождями, при жаре и от передвижения по полуразрушенным лестницам. Все еще не нашлось для нас ни малого отеля, ни дома при ферме, пригодного для реставрации, ни места работы, ни места для жизни. Наступал рождественский сочельник, мы возвращались в Венецию после очередного путешествия, когда Фернандо решил резко поменять курс.

— Как ты смотришь на то, чтобы провести Рождество в Австрии? — спросил он, копаясь в одном из атласов с шестьюстами картами. — Мы можем приехать в Зальцбург к шести.

Наши вещи были всегда готовы, сумка с принадлежностями для ночлега ночевала в машине. Разве тортеллини и индейка, запеченная в ореховом соусе песто, не могут дождаться нас по возвращении в Венецию? Фернандо обещал, что мы сможем праздновать Рождество хоть целую неделю. Наконец я надела сапоги и зеленую бархатную шляпку — обещали снег, — сказала: «Поехали», и мы покатили вдоль шоссе Росси под «Ночную тишину» в исполнении струнного квартета. Снег пошел.

Фернандо был прав, думала я, когда мы возвращались в отель после полуночной мессы. Действительно, это путешествие в поисках следующей части нашей жизни. Мы женаты уже два года. Я пыталась вспомнить жизнь без него, и это было похоже на попытку вспомнить старый фильм, который на самом деле не видела. Я спрашивала, не сожалеет ли он, что мы не встретили друг друга, когда были молоды, и он отвечал, что никогда бы не узнал меня, будучи молодым. Более того, он был слишком стар, когда был молодым.

— Я чувствую также, — согласилась я, вспоминая, что тоже была много старше до встречи с ним.

Мы решили съездить в Нью-Йорк, чтобы встретиться с детьми и повидать друзей. В день перед отъездом мы гуляли по Риальто, и Фернандо предложил:

— Давай зайдем и велим Гамбаре выставить квартиру на продажу. Может, у нас есть шанс.

Мы оставили объявление и пошли домой упаковываться.

Пакуемся и распаковываемся — вот и все, что мы делаем. Мы — туристическая компания. Мой секрет безоблачных поездок заключался в том, чтобы надеть все, что я не могу позволить себе потерять, а поскольку был февраль, задача облегчалась. На мне многослойная одежда из западного твида поверх двух тонких восточных кашемировых свитеров и шелковой блузки, длинная свободная замшевая юбка поверх скользких кожаных брюк. Позвонил Гамбара, сказал, что придет в одиннадцать с потенциальным покупателем, миланцем по имени Джанкарло Майетто, который ищет дом на берегу для своего вернувшегося отца. В одиннадцать мы будем над Тирренским морем, возразила я, а он предложил, напевая, оставить ему ключи и позвонить завтра из Нью-Йорка.

Но мы не позвонили ни на следующий день, ни днем позже. На третий день в Нью-Йорке мы сидели в «Ле Керси» над тарелками с утиным окороком и картофелем цвета темного золота и горячо обсуждали свои дальнейшие действия над пинтой утиного жира с бутылкой «Вье Кагор». Фернандо сказал, что не желает звонить, но сделать это придется, хотя и не сейчас, потому что в Венеции половина восьмого утра. Я была полностью поглощена уткой и вином и сквозь полузакрытые глаза видела, как его позвали к телефону. Мои лицо и руки были перемазаны в утином жиру, когда он возвратился к столу со словами: «Джанкарло Майетто купил квартиру». Я поменяла свою пустую тарелку на его, полную утиного окорока, и продолжила есть.

— Что ты делаешь? Как ты можешь есть, когда нам негде жить? — заныл мой герой.

— Я живу моментом, — пояснила я. — У меня больше нет дома, но есть утка, и прежде чем ты объявишь ее к продаже, я доем. Во всяком случае, именно ты этого хотел, и ты этого добился. Все к лучшему, — рассуждала неисправимая оптимистка, перемазанная жиром, убеждая усатого сенсуалиста выпить кагора. Возвращение мистера Ртуть. А если не колебаться хотя бы два счастливых дня в году?

К концу нашей первой недели в Нью-Йорке предложение и контрпредложение, а также контр-контрпредложение были рассмотрены и приняты. Майетто будет платить только в том случае, если мы снизим нашу безжалостно задранную цену. Поскольку Гамбара знал, что у нас нет срочной необходимости продавать дом, он предложил Фернандо пострелять по звездам, то есть задрать цену, что Фернандо проделал виртуозно. Вернувшись в Венецию, мы встретились с Гамбарой, который сказал, что Майетто хочет вступить во владение через шестьдесят дней, но мы запросили девяносто, и Майетто согласился. Пятнадцатого июня мы выедем. Куда, нам предстояло узнать. Мы говорили друг другу, что должны усердно продолжать осмотр возможного жилья. Если не найдем ничего подходящего, сдадим вещи на хранение и снимем меблированную квартиру в Венеции, пока не подыщем жилье. Мы себя в этом убедили, но Фернандо волновался, страшась неудачи, а однажды утром попросил меня поехать вместе с ним на работу утренним катером.

Мы вышли прямо к заднему фасаду банка, будто он забыл, как туда входить, и когда встретили снаружи одного из служащих, Фернандо протянул ему ключи и сказал: «Arrivo subito. Я сейчас приду».

Мы шли назад по Сан-Бартоломео, мимо почтового ведомства, пересекли Понте делл’Олио, и все это время мой герой не произнес ни слова. Светлейшая была прекрасна сегодня утром, выглядывая из мартовских вуалей. Я спросила, согласен ли он с этим, но он меня не слышал. Мы зашли в «Занон» на кофе, затем двинулись к Понте Сан-Джованни Хризостомо, словно эта дорога вела к банку, а не назад. Мы почти бежали вдоль Калле Дольфин и через другой мост вышли на Кампо Санти-Апостоли, где было полно детей, которые с криками бежали в школу, и затем через Кампо Санта-София прошли на Страда Нуова. Он молчал, пока мы не свернули в переулок, который вел к мосткам посадки на Ка’д’Оро. И здесь он сказал:

— Давай поедем назад.

Мы поехали назад, но не высадились на следующей остановке катера, как раз возле банка, так что я решила, что мы едем домой. Вместо этого мы оказались у Санта-Мария дель Джильо, и он предложил:

— Пойдем выпьем кофе в «Гритти», — будто мы имели привычку пить эспрессо за десять тысяч лир в самом роскошном отеле Венеции.

Он не сел рядом со мной за маленький столик в баре, но вскрыл новую пачку сигарет, закурил и, обращаясь к отсутствующему официанту, попросил принести коньяк.

— Только один, сэр? — спросил бармен.

— Да. Только один, — кивнул Фернандо, все еще не садясь, и мягко обратился ко мне: — Покури здесь, выпей и подожди меня.

Похоже, он забыл, что я не курю и что я предпочитаю коньяк после обеда, а не в половине десятого утра! Он горел. Но почему? Неужели он хочет позвонить Гамбаре и остановить продажу? Может, он сделал то, чего на самом деле не хотел?

Полчаса, возможно тридцать пять минут понадобилось ему, чтобы прийти в себя. Он был потрясен и выглядел так, будто плакал.

— Я сделал это. Я подошел по Виа 22 Марцо к главному офису, поднялся по лестнице в кабинет директора, вошел внутрь, сел и сказал ему, что покидаю банк, — говорил он, изображая каждое свое действие, словно убеждая самого себя, что реально сделал это. Он всегда контролировал себя, но сейчас не осознавал, что находится в помещении для лилипутов, вместе с барменом и консьержем, где трое мужчин пьют пиво и одна женщина пыхтит очень большой сигарой. Он продолжал свою историю:

— И знаешь, что ответил мне синьор д’Анджелантонио? Он сказал: «Хотите ли вы написать заявление здесь и сейчас или принесете мне его завтра? Как пожелаете». Как пожелаете! И это все, что он нашел сказать мне после двадцати шести лет работы. Что ж, я сделаю, как пожелаю.

Потом он рассказал, что сел за пишущую машинку «Оливетти» и напечатал залпом целый лист, вырвал из каретки, сложил втрое, сунул в конверт и адресовал д’Анджелантонио, который все еще сидел в ярде от стола с машинкой.

Я знала эти его бури, которых не было раньше и которые только в последнее время стали возникать быстрыми вспышками после длительного кипения эмоций. Они происходили у Фернандо почти всегда молча и почти всегда в одиночестве. Я понимала это, и до сих пор он поражал меня своей сдержанностью. Я протянула руку за нетронутым коньяком и пыталась понять истинную причину вспышки. Думаю, его рассказ отражал подобие правды. Я приехала в Венецию, встретила незнакомца, который работал в банке и жил на берегу. Незнакомец влюбился в меня и приехал в Сент-Луис с предложением выйти за него замуж, покинуть дом, работу и переехать в поисках счастливой жизни к нему, на край маленького острова в Адриатическом море. Я тоже влюбилась и пообещала — а потом так и поступила. Незнакомец, который стал моим мужем, внезапно решил, что не может больше жить на краю маленького острова в Адриатическом море и работать в банке, а поскольку теперь не было ни того ни другого — ни дома, ни работы, мы снова находились в начале пути. Невероятно, но я легко его пожалела. Это просто травма, он испытал острую боль. Какое счастье в терпении? Может, это самый разумный поступок, кто знает?

Я пила коньяк в десять утра, смеялась и плакала. Старый метод кнута и пряника, всегда надежный способ. Жаль, но многое мы делаем задним числом или неловко, как-то боком. Через десять минут я обрела дыхание. Спросила:

— Почему именно сегодня и почему ты не обсудил все со мной?

— Sono fatto cosi. Я должен был решить сам, — ответил он.

Я подумала, что это чистой воды самооправдание, недвусмысленно выраженный эгоизм. Фернандо венецианец, и он сын Светлейшей. И оба его отличительных свойства, безрассудство и смелость, одинаково кровоточили через туманный свет сегодняшнего утра.