"Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2." - читать интересную книгу автора (Волкогонов Дмитрий)

Ленин и церковь

Электричество заменит крестьянину Бога. Пусть крестьянин молится электричеству; он будет больше чув­ствовать силу центральной власти — вместо неба.

Так говорил Ленин, беседуя с Милютиным, Красиным и некоторыми большевиками, обсуждая проблему электрификация России.

Электричество крестьянин принял, но оно ему не замени­ло Бога. Он, Бог, у крестьянина, мужика был с детства в душе, внесенный туда общинным воспитанием, изумительной красотой и искусством религиозного обряда, великолепной литур­гией музыки. Наверное, Бог крепче держался бы в душе росси­янина, если бы он не был так тесно связан с царем. Пал царь, зашаталась и вера… Ленин тонко учитывал феномен россий­ского двуединства религии и монархии.

Российская империя, рассыпавшись, воскресла в империи советской. Она предстала перед миром в своем греховном ве­личии. В обществе на место религии была декретирована идео­логия марксизма-ленинизма. Эта светская религия, однако, не смотря на проповедь безграничного насилия к своим врагам, не смогла полностью уничтожить в великой стране церковь и религию. Хотя усилия для это были приложены титанические. Николай Бердяев писал в изгнании: „Русский народ — народ апокалиптический. Он сделал опыт осуществления социализ­ма. Он не принял гуманистической цивилизации с демокра­тией и парламентом, и в этом трагическом опыте выявились последние пределы социализма, изобличающие его природу. Люди Запада должны многому научиться в этом опыте. Дей­ствительность показала, что вопрос о социализме не есть во­прос экономический и политический: это вопрос о Боге и бессмертии. Я вам советую над этим задуматься".

Ленин задумался над этим еще на пороге века. У него не было, как у бывших марксистов П.Б.Струве, Н.А.Бердяева, Г.П.Федотова, долгих и мучительных размышлений. Ленин не оставил глубоких трактатов о месте и роли религии в челове­ческом обществе. Лидер большевиков ограничился пропаган­дистскими памфлетами „Социализм и религия", „О значении воинствующего материализма", некоторыми партийными ука­заниями в программных документах.

Ленин признавал (правда, формально) свободу мысли. Но не признавал свободу веры, ибо видел в религии „один из видов духовного гнета". Он без обиняков повторяет классиче­ский марксистский тезис .Религия есть опиум народа". Ко­нечно, свобода веры предполагает и свободу неверия. Для Ле­нина важна лишь вторая часть формулы.

Он сам поразительно легко, без видимых мучений, сомне­ний, переживаний порвал с религией, так никогда и не погру­зившись в ее лоно. Раннее увлечение материалистическими учениями сделали его переход от полуверы (в школьные годы) к неверию легким и незаметным. Его не мучили вопросы о том, что далеко не все проблемы бытия и небытия могли быть им объяснены с позиций экономического детерминизма и ма­териалистической диалектики. Ленин никогда не задумывает­ся, что „простые" объяснения марксизма сложной материи бы­тия часто походят на мистические заклинания, требования ве­рить в истины, изреченные Марксом. Но это больше похоже на обезбоженное христианство.

Ленин никогда не думал, что коммунистическая идеоло­гия является светской религией, но крайне вульгарного уров­ня. Все мы, и автор настоящей книги, долгие десятилетия были в ее плену. Нет, я не утверждаю, что марксизм — сплошная „черная дыра". Нет. Там, где марксизм идет рядом, а часто и переплетаясь с позитивизмом, там мы видим движение мысли. Самый лучший критерий марксизма — его сопоста­вимость с вечностью. Сегодня дикими предстают концепции диктатуры пролетариата, отмирания государства, теория миро­вой революции и многие, многие другие „учения", которые должны были жить столетия и определять бытие людей в XXI веке..

Н.А. Бердяев хорошо сказал: „Есть глубокое различие меж­ду вечным и тленным, преходящим во времени. Пример: марксистско–коммунистическую литературу в будущем никто никогда не будет читать, разве только для исторических ис­следований, так в ней все бездарно и незначительно. Но пока будет существовать человечество, будут читать пророков, гре­ческую трагедию, Платона, Данте, великих философов, наше­го Толстого и Достоевского. Ненависть к человеческой гени­альности, к высоте и вечности есть пафос коммунизма".

Слова Бердяева суровы, но во многом справедливы: комму­нистическая идеология, воспевая насилие во имя эфемерного земного счастья людей, столь же безапелляционно вынесла „приговор" и религии. Ленин прав: "Религия должна быть объ­явлена частным делом" — таково отношение к ней социали­ста. Но тут же, несколькими строками ниже, теоретик боль­шевизма заявляет: „Мы никак не можем считать религию част­ным делом по отношению к нашей собственной партии". Это уже настораживает: провозглашая свободу совести, Ленин хо­чет эту свободу рассматривать через партийную призму. Он по-прежнему повторяет старые атеистические выводы: „Гнет религии над человечеством есть лишь продукт и отражение экономического гнета внутри общества". Совершенно оче­видно, что подобная формула ничего не объясняет, ибо не все духовные процессы можно механически вывести из экономи­ческого детерминизма.

В своих пропагандистских памфлетах, касающихся рели­гии, Ленин нередко говорит как истый либерал. „Мы требуем полного отделения церкви от государства, — пишет он, — чтобы бороться с религиозным туманом чисто идейным и только идейным оружием, нашей прессой, нашим словом…" Зная непримиримый, бескомпромиссный характер лидера большевиков, с трудом верилось в эти заявления. Впрочем, никто им и не придавал никакого значения. Разве мог кто– нибудь всерьез думать в декабре 1905 года, что через десятиле­тие с небольшим власть над гигантской страной будет в руках у Ленина? Но так случилось, и это, вероятно, самая большая неожиданность в XX веке.

Ленин получил полную возможность воплотить свои пла­ны и воззрения в бренную жизнь. Конечно, церковь была ми­гом отлучена от государства. В большевистской печати стали обычными слова „поповщина", „религиозный дурман", „контр­революционер в рясе", но, думалось, на этом дело и остано­виться. Ведь собирался же Ленин бороться с религией только „идейным оружием"…

Нужно знать Ленина. У него никогда не было ничего святого. Ни отечество, ни национальная культура, ни россий­ские традиции. Разве могла рассчитывать церковь, что Ленин сохранит ее святость? Удивительно лишь то, что смертельный удар по церкви Ленин нанес так поздно, лишь в 1922 году, когда у него уже начали иссякать собственные силы. Ему до этого было недосуг. Тем более церковь вела себя тихо. На большевиков, например, произвела впечатление подчеркнутая аполитичность патриарха Тихона, который отказался летом 1918 года благословить „белое" движение. Можно только га­дать, боялся ли Тихон немедленного террора „красных" или он интуитивно чувствовал обреченность „белых". Ведь те люди, которые проиграли Россию в 1917 году, едва ли могли рассчитывать, что завоюют ее в году следующем…

Был момент, когда патриарх хотел встретиться с Лениным по вопросу Троице-Сергиевой лавры, которую декретом, под­писанным вождем, превратили в атеистический музей. Тихон настаивал, просил, писал письма. Но тщетно. Большевики по­лагали, что даже рабочий контакт с высшим духовенством может их скомпрометировать А главное, Ленин хотел пока­зать, как надо относиться к церкви… Лидер большевиков отка­зался принять не только патриарха, но и архиеписхопа Влади­мира, других святых отцов, пытавшихся найти какое-то взаи­моприемлемое согласие с новыми властями. Разве Ленин мог пойти на беседы-приемы „служителей культа"? Он искал мо­мент и повод, чтобы физически их ликвидировать.

Правда, в своей жизни Ленин имел достаточно близкие связи с одним священником, имя которого хорошо известно в российской истории, — Георгием Гапоном.

Впервые с ним Ленин встретился в феврале 1905 года. Лидер большевиков вел в Женеве долгие беседы с человеком, который был готов помочь делу подготовки вооруженного восстания в России. Священник оказался энергичным челове­ком: организовал закупку оружия в Европе и отправку его в Россию, созвал по своей инициативе конференцию россий­ских партий социалистической направленности, выдвинул идею созыва Учредительного собрания… Гапон положительно нравился Ленину своим радикализмом и даже экстремизмом Ульянов снабдил воинственного священника фальшивым пас­портом, чтобы тот мог бывать в России.

Однако в марте 1906 года эсеры убили Гапона под Петер­бургом, выдвинув против него весьма сомнительное обвинение в провокаторстве.

Других священнослужителей, которые бы могли нравить­ся Ленину, он в своей жизни не встречал. Его традиционно устойчивое отношение к духовенству было глубоко враждеб­ным. Для Ленина атеизм был составным элементом диктатуры пролетариата.

Ленин просто ждал удобного момента, искал хорошего повода, чтобы нанести разящий удар по церкви. В России насчитывалось около 80 тысяч храмов, в основном православ­ных. Уншлихт несколько раз в беседах с Лениным говорил о „фантастических ценностях", хранящихся в храмах, накоплен­ных в „результате религиозного гнета". И повод предста­вился. Убедительнейший повод: массовый голод в России в 1921—1922 годах. Если „сталинский" голод, который придет в Советскую Россию через десятилетие, был искусственно вы­зван кремлевской верхушкой и тщательно скрывался не толь­ко от мирового общественного мнения, но и от собственных сограждан, то голод .ленинский" был как на ладони. Включил­ся Коминтерн, обратились к Западу, рабочие Европы работали один день в неделю „на голод" в России. Но первым забил в набат, в буквальном смысле, Василий Иванович Белавин. Тако­вым было мирское имя патриарха Тихона.

Патриарх обратился с воззванием к мирянам России, в котором были слова: „Падаль для голодного населения стала лакомством, но и этого .лакомства" нельзя достать. Стоны и вопли несутся со всех сторон. Доходит до людоедства. Из 13 миллионов голодающих только 2 миллиона получают по­мощь.

Протяните же руки помощи голодающим братьям и сес­трам! С согласия верующих можно использовать в храмах драгоценные вещи (кольца, цепи, браслеты, жертвуемые для украшения святых икон, серебро и золотой лом) на помощь голодающим…"

Обсудили инициативу патриарха на заседании Политбю­ро 7 июля 1921 года. Даже дали согласие зачитать обращение Тихона по радио. Ленин и Троцкий на заседании, где был еще лишь Молотов из состава высшей партийной коллегии, ожив­ленно переговаривались. Троцкий настоял: о заявлении Тихо­на сообщить и в большевистских газетах. Но Ленин думал основательнее: как, пользуясь случаем, отобрать у церкви все и заодно кардинальным образом подрезать ей крылья.

Тем временем Тихон обратился к общественности вновь. Теперь уже в августе 1921 года — „К народам мира и правос­лавному человеку". Российская церковь создала Всероссий­ский комитет церковной помощи голодающим. Церковь уже сама настойчиво рекомендовала „жертвовать на нужды голода­ющих церковные драгоценности, не имеющие богослужебно­го употребления".

В это же время создается Всероссийский комитет помощи голодающим, который фактически возглавили буржуазные ли­бералы С.Н.Прокопович, Е.Д.Кускова, НМ.Кишкин. Большеви­ки тут же саркастически прозвали его „Кукиш" (по начальным буквам фамилий руководителей: „Прокукиш"). Когда Ленин ознакомился с одной из резолюций комитета, требовавшего направления его уполномоченных в губернии, то на докумен­те просто начертал: "В архив. „Кукиш"  резолюция".

Через пару дней, 27 августа 1921 года, Ленин формулиру­ет пункт в решение Политбюро: „Предписать Уншлихту се­годня же с максимальной быстротой арестовать Прокоповича и всех без изъятия членов (некоммунистов) Комитета помо­щи, — особенно не допускать на собрания их в 4 часа". Ленин не мог допустить „своевольства буржуазии", которая, как до– называл Уншлихт, была связана с эсерами и вела „антисовет­скую пропаганду". Большевики боялись помощи голодающим и со стороны церкви, и со стороны зарубежных благотвори­тельных организаций, и, боже упаси, собственных буржуев".

А в 1921—1922 годах, по неполным данным, в России голодало около 25 миллионов человек; особенно жуткая кар­тина была в Поволжье.

В это самое время ЦК партии большевиков передает боль­шие суммы денег, золота, большое количество ценностей зару­бежным компартиям с целью попытаться еще раз разжечь угли так и не вспыхнувшей мировой революции. В течение 1922 года, по неполным данным, для этих целей было отправ­лено золота и ценностей на сумму более 19 миллионов золо­тых рублей. Значительная часть этих средств — церковного происхождения. Эмиссары Москвы развозили деньги в Китай, Индию, Персию, Венгрию, Италию, Францию, Англию, Герма­нию, Финляндию, другие страны. Нужно было вызвать новый революционный импульс.

А голод был страшным. Случаи людоедства не стали еди­ничными. Голодающие ели падаль и трупы людей. Политбю­ро запретило освещать каннибализм в печати. Утром 24 февра­ля люди, взявшие в руки московские газеты, узнали: 23 февра­ля 1922 года ВЦИК издал декрет о насильственном изъятии из российских церквей всех ценностей. Но в печати, естествен­но, не сообщалось, что это постановление было первоначаль­но одобрено Лениным и утверждено на заседании Полит­бюро.

На места пошли циркулярные распоряжения и инструк­ции. Партийные организации, ГПУ, специально создаваемые отряды врывались в храмы, зачитывали декрет ВЦИК и требо­вали добровольной сдачи всех ценностей. Служители культа готовы были отдать все, за исключением священных атрибу­тов церкви. Местные безбожники, отстранив священников, а часто и арестовывая их, собственными силами проводили „полные" конфискации. То был форменный неприкрытый гра­беж, в котором широкое участие приняли и деклассированные элементы.

Не все понимали, что акт насилия над духом был жестом исторической слабости.

Во многих местах верующие оказывали сопротивление В Москву шли донесения о количестве арестованных, убитых, раненых. На фоне голода, вызванного главным образом беско­нечными поборами и гражданской войной, развернулась траге­дия поругания совести. Как говорится в Послании римлянам святого Апостола Павла: „Так что они исполнены всякой не­правды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия".

В середине марта Ленин получил донесение из ПТУ, что в небольшом городке Шуя, что возле Иванова, при реквизиции ценностей из церкви произошло столпотворение; верующие оказали сопротивление, в ходе которого погибло несколько человек.

Как сообщило ГПУ, после изъятия золотых и серебряных вещей в трех небольших церквах и описи ценностей в синаго­ге Шуи 15 марта комиссия уездного исполкома в сопровожде­нии милиции прибыла в храм на Соборной площади. Там уже была толпа. Начались стычки. На колокольне стали бить в набат. Вызвали полуроту красноармейцев 146-го пехотного полка и два автомобиля с пулеметами. Раздались выстрелы, пролилась кровь, погибли люди. В тот же вечер верующие из этого собора привезли в исполком 3,5 пуда серебра и ценно­стей. Но комиссия не удовольствовалась этим, и из собора было изъято еще 10 пудов серебра и большое количество золота, драгоценных камней.

Чекисты, конечно, сообщали, что выступление верующих было организовано „черносотенным духовенством". Хотя оче­видно (так было и во многих других местах), что возмущение, протест мирян были спонтанными, стихийными и характеризо­вали отношение простых людей к грубому акту поругания святынь.

Ленин пришел в сильное возбуждение. Обычно он умел держать себя в руках. Теперь же он, по имеющимся данным, метал громы и молнии, но затем успокоился. Он понял, что получил великолепный повод покончить одним ударом с этой „камарильей". Тем более что его возмутила строптивость па­триарха, который, узнав о декрете ВЦИК, выпустил еще одно воззвание: „Божией милостью, смиренный Тихон, Патриарх Московский и Всея России, всем верным чадам Российской православной церкви". В нем глава духовенства, повторяя из­вестную позицию Синода об активном участии церкви в борь­бе с голодом, выражал свое отношение к факту реквизиций всех ценностей из православных храмов.

„С точки зрения Церкви, подобный акт является актом святотатства, и мы свя­щенным Нашим долгом почли выяснить взгляд Церкви на этот акт, а также оповестить о сем верных духовных чад Наших.

Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвования церковных предметов, неосвя­щенных и не имеющих богослужебного употребления… Но мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употре­бление коих не для богослужебных целей воспрещается кано­нами Вселенской церкви и карается как святотатство: миря­нин — отлучением от Нея, священнослужитель — извер­жением из сана (апост. правило 73, Двукр. Вселенск. Собор, правило )".

Ленин тут же расценил воззвание Тихона как призыв к организованному сопротивлению церкви решениям советских властей. Учитывая особую важность момента и дол го– срочность последствий, Председатель Совнаркома и лидер партии большевиков решил сам, лично детально сформулиро­вать программу погрома церкви. Обращение Тихона Ленин воспринял как вызов властям. Хотя вождь и не был в юности прилежным учеником по закону божию, но хорошо помнил заповедь из „Нового завета" о том, что „начальники суть Бо­жьи слуги: повинуйтесь им". Хотя сам Ульянов никогда не следовал колларию из Священного писания, тем не менее по­лагал, что для духовенства это непреложный закон. „Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены".

Ленин в это время находился в одном из своих многочис­ленных отпусков в селе Корзинкино, что близ Троице-Лыко­ва Московской губернии. Выезд его был, если можно так ска­зать, „антицерковным", антирелигиозным. Здесь он написал программную статью для журнала „Под знаменем марксизма", которую озаглавил „О значении воинствующего материализ­ма". Крупская вспоминала, что во время прогулок в Корзинкине Ленин много говорил на антирелигиозные темы. Ленин был как бы весь „заряжен" против церкви.

Содержание письма, конечно, партийной историографией было сокрыто от всех, в том числе и от правоверных ленин­цев. В „Биографической хронике" ему уделено неполных пять стркж о том, что Ленин „считает необходимым решительно провести в жизнь декрет ВЦИК от 23 февраля 1922 года об изъятии церковных ценностей…". И все. А в так называемом „Полном собрании сочинений" шесть страниц письма уложи­ли в шесть более откровенных строк в приложении: „Ленин в письме членам Политбюро ЦК РКП(6) пишет о необходимо­сти решительно подавить сопротивление духовенства проведе­нию в жизнь декрета ВЦИК от 23 февраля 1922 года…"

Умышленное сокрытие правды есть тоже ложь, зло уни­версальное… Но для „Полного собрания сочинений" вождя это дело обычное: умолчание, купюры, вынесение в приложения, которые читают только специалисты.

Ленин редко писал в последнее время такие обстоятель­ные, продуманные письма, все больше записочки, писульки своим коллегам, которые порой требовали настоящей деши­фровки — вождь всегда спешил. Это письмо адресовано секретарю ЦК Молотову для ознакомления всех членов По­литбюро. Ленин был всегда осторожен и подобные доку­менты, выходившие из-под его пера, старался сразу же еде лать большой тайной. Пусть документ „работает", но его авторство не должно быть известно… Поэтому в письме, написанном 19 марта 1922 года, присутствует важное пре­дисловие: „Просьба ни в коем случае копии не снимать, а каждому члену Политбюро (тов. Калинину тоже) делать свои заметки на самом документе". Ленин понимает, что то, что он напишет, нельзя оправдать никакой „революционной целесообразностью". Пером водила рука инквизитора.

Письмо на шести страницах далеко выходит за рамки отношения Ленина к церкви — это зеркало политического и нравственного лица вождя. Я не могу полностью привести здесь это (теперь уже известное) письмо. Но некоторые выдержки из него напомню читателю.

„По поводу происшествия в Шуе, которое уже постав­лено на обсуждение Политбюро, мне кажется, необходимо принять сейчас же твердое решение в связи с общим планом борьбы в данном направлении… Если сопоставить с этим фактом то, что сообщают газеты об отношении духовенства к декрету об изъятии церковных ценностей, а затем то, что нам известно о нелегальном воззвании патриарха Тихона, то станет совершенно ясно, что черносотенное духовенство во главе со своим вождем совершенно обдуманно проводит план дать нам решающее сражение именно в данный мо­мент".

Воспаленный мозг Ленина как всегда мыслит „фронто­выми" категориями, и лидер партии явно подтасовывает ре­альные факты о „нелегальном воззвании Тихона", „решаю­щем сражении". Это он, а не церковь решил тайно подгото­вить и нанести сокрушающий удар. Далее в письме следует перечисление мер, которые, по мысли Ленина, необходимо предпринять. Ленин расценивает ситуацию, „когда мы мо­жем 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприяте­ля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на доро­гах валяются сотни, если не тысячи, трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией… Мы можем обес­печить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого фонда никакая государствен­ная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности и никакое отстаивание своей позиции в Генуе в особенности совершенно немыслимы. Взять в свои руки фонд в несколько сотен миллионов рублей (а может быть, и в несколько миллиардов) мы должны во что бы то ни ста­ло…".

Но при чем здесь голод и помощь голодающим? „Конфискационное" мировоззрение Ленина вновь демонстрирует себя в полной красе. Как же он собирался „строить социа­лизм", если полагает, что без грабежа церквей „никакое хо­зяйственное строительство… немыслимо"?

За все время пребывания у власти Ленин только и де­лал: реквизировал, отбирал, лишал, изымал, репрессировал. По-моему, для него часто было главной заботой решить: что и где еще можно отобрать у людей? Заводы, фабри­ки, банки, хлеб, дороги, личные ценности, дома, квартиры, одежда (были специальные декреты об изъятии теплых вещей и обуви у буржуазии), театры, лицеи, типографии… Отобрано все. Все это стало возможным потому, что Ленин изъял на много десятилетий у людей главную ценность — свободу. Все остальное — производное.

Ленин продолжал: „Один умный писатель по государ­ственным вопросам (Макиавелли? — Д.В.) справедливо ска­зал, что если необходимо для осуществления известной по­литической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осу­ществлять их самым энергичным образом и в самый крат­чайший срок, ибо длительного применения жестокостей на­родные массы не вынесут…"

Автор письма ошибся. Народ, который он повел по пути коммунизма (не спрашивая его), вынес невероятное на протяжении десятилетий. Только гражданская война, ко­торую он так воспевал еще в Швейцарии, стоила России 13 миллионов человеческих жизней. После ее окончания до начала коллективизации („счастливыйнэп") погибло в лаге­рях, при подавлении антисоветских выступлений, бунтов в глубинке около 1 млн. человек. Ну а с 1929 года до 1953-го (смерти „первого ленинца") в стране было репрессировано 21,5 млн. человек… Вынесли…

Ленин, отмечая в письме выгодный международный мо­мент для глобальной карательной операции против церкви, приходит „к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий". Этого, надо сказать, он добился: церковь превратили в служанку партии, внедрив в состав церковнослужителей огромное количество своих агентов. Если после революции в России насчитывалось около 80 тысяч церквей, то в 1950 году (когда в ходе Отечествен­ной войны произошло некоторое оживление религиозной деятельности и количество церквей несколько возросло и сам Сталин обратился к церкви за помощью) осталось лишь 11 525 храмов.

Ленинский удар по церкви сопоставим со сталинским наступлением на крестьянство. Мне жалко видеть стариков и старушек, дефилирующих порой и сегодня на Красной площади с портретами вождя. Многие из них хотят одно­временно сохранить любовь к Богу и „воинствующему атеи­сту" — Антихристу с прищуренными глазами.

Думаю, что никто и никогда не наносил церкви такого колоссального духовного ущерба и физического урона, как Ленин. По ряду данных, после команды вождя в России было расстреляно 14 тысяч священнослужителей и активи­стов церкви (входивших в церковные советы и общины). По ленинским меркам этого было явно мало. А ведь он требо­вал в своем письме: провести совместное совещание с руко­водителями ГПУ, Народного комиссариата юстиции и Рев­трибунала, где поставить конкретную задачу: „Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакци­онной буржуазии удается нам по этому поводу расстрелять, тем лучше".

Что касается Шуи, то вождь распорядился и по этому эпизоду. Политбюро должно дать директиву, писал он, „чтобы процесс против шуйских мятежников, сопротивляю­щихся против помощи голодающим, был проведен с макси­мальной быстротой и закончился не иначе как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черно­сотенцев г.Шуи, а по возможности, также и не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных цен­тров".

Свои наброски письма Ленин в тот же день, 19 марта, продиктовал по телефону М.Володичевой, так как он не собирался приезжать на очередное заседание партийного ареопага. Директиву, страшную директиву, он дал, теперь пусть думают, как лучше ее выполнить.

Все было исполнено, как и распорядился Ленин. А засе­даний Политбюро, посвященных директиве, в силу важно­сти церковного вопроса провели несколько. 20 марта Каме­нев, Сталин, Троцкий и Молотов на своем заседании заслу­шали проект решения, которое подготовил Председатель Реввоенсовета Л.Д.Троцкий. С небольшими поправками про­странное, из 17 пунктов постановление было принято. Со­ставили центральную комиссию под председательством Ка­линина, в которую вошли Яковлев, Сапронов (Белобородое), Уншлихт, Красиков, Винокуров, Базилевич. Курировать ко­миссию поручили члену Политбюро Троцкому. Такие же комиссии решили создать и на местах. Предусмотрели, „что­бы национальный состав этих официальных комиссий не давал повода для шовинистической агитации". По этой при­чине не стал официальным членом комиссии еврей (хотя фактически ею руководил) Троцкий. Решили развернуть широчайшую агитацию, внести раскол в церковь, поддержи­вая „обновленцев". Провести кампанию в кратчайший срок, после чего арестовать все видное духовенство. Поблизости от церкви во время изъятия ценностей должны быть войска, коммунисты, люди из частей особого назначения.

Изъятие, а точнее, грабеж только начался, а Троцкий уже запиской сообщал Ленину: „Владимир Ильич… Главная работа до сих пор шла по изъятию из упраздненных мона­стырей, музеев, хранилищ и пр. В этом смысле добыча круп­нейшая, а работа далеко еще не закончена…"

В Шуе, конечно, устроили молниеносный процесс. Ведь 22 марта состоялось еще одно заседание Политбюро, где решили, что „арест Синода и патриарха признать необходи­мым не сейчас, а примерно через 15—25 дней. Данные о Шуе опубликовать, виновных шуйских попов и мирян от­дать под суд трибунала в недельный срок. „Коноводов" мя­тежа расстрелять".

Уншлихт, правда, решительно настаивал на немедлен­ном аресте патриарха. В записке ГПУ, адресованной в По­литбюро, говорилось: „Патриарх Тихон и окружающая его свора… ведут ничем не прикрытую работу против изъятия церковных ценностей…

Основанием для ареста Тихона и самых реакционных членов Синода имеется достаточно. ГПУ находит:

1. Арест Синода и патриарха своевременен.

2. Нельзя допустить избрания нового Синода (существу­ющий будет арестован. — Д.В).

3. Всех попов, выступающих против изъятия ценностей, выслать в самые голодные районы Поволжья как врагов на­рода…"

Дабы работа шла успешней и можно было привлекать больше технических исполнителей, чтобы поощрять „удар­ные темпы" конфискации, Политбюро своим решением вы­делило для этих целей через ВЦИК 5 миллионов рублей для комиссии по изъятию церковных ценностей.

Так большевики создавали в общественном сознании духовный вакуум, который должна была заполнить револю­ционная идеология. Столь массового, спланированного на­силия против церкви и ее служителей не знает история. Вдохновитель кампании — Владимир Ильич Ленин.

По всей стране начались фактически военные экспеди­ции против храмов, духовенства. Грабили не только православные соборы, но и еврейские синагоги, мусульманские ме­чети, католические костелы. По ночам в подвалах ЧК или в ближайшем лесу трещали сухие револьверные выстрелы. Священников, активных верующих закапывали в балках, ов­рагах, на пустырях. Над Россией замолк колокольный звон. Руководители партийных ячеек, чекисты, члены комиссий торопливо пересчитывали и сваливали в наспех сколочен­ные ящики золотую и серебряную оправу, оклады из благо­родного металла, ожерелья, кольца, чаши, кресты, подсвеч­ники, другую драгоценную утварь российских храмов, нако­пленную столетиями.

Никто и никогда сейчас не скажет, сколько церковно­го богатства уплыло под видом конфискаций! В комиссиях было много бывших уголовников-каторжан (не политкатор­жан!), „специалистов" экспроприаций, грабежей и разбоев.

В Москве ящики сортировали, перед тем как отправить в Гохран: часть шла в распоряжение непосредственно По­литбюро, в фонд Коминтерна, на нужды ГПУ, на „государ­ственное строительство", и лишь небольшая часть перепа­дала для закупки продовольствия. Вот, например, одна из осенних сводок 1922 года, которые регулярно составлялись во ВЦИКе для доклада Ленину и в Политбюро.

„Ведомость

количества собранных церковных ценностей по 1 ноя­бря 1922 года

Золота — 33 пуда 32 фунта

Серебра — 23 007 пудов 23 фунта

Бриллиантов — 35 670 штук (Почему не в каратах? — Л.В.)

Других драгоценностей — 71 762 штуки (Каких? — Д.В.)

Жемчуга — 14 пудов 32 фунта

Золотой монеты — 3115 руб.

Серебряной монеты — 19 155 руб.

Различных драгоценных вещей — 52 пуда 30 фунтов (Что за вещи? —ДЈ.)

Кроме указанных церковных ценностей отобраны анти­кварные вещи в количестве 964 предмета, которым будет произведена особая оценка".

По решению Политбюро немалая часть конфискован­ных ценностей оставалась на местах для нужд местных вла­стей. Значительные средства шли на обеспечение партверхушки. Тысячи отобранных у буржуазии домов в Подмоско­вье обставляли конфискованной мебелью. Рождался новый социальный слой — партократия, советская буржуазия. На­чиная с 1920 года члены Политбюро, секретари ЦК, нарко­мы, комиссары разных рангов ездили пачками на лечение и отдых за границу. Главным образом в Германию. Очень ча­сто в протоколах Политбюро встречаешь такие записи, как, например, „О болезни т. Рыкова. Озаботиться о предостав­лении ему молочной диеты". О том же человеке Полит­бюро еще раз решает в самый приступ всероссийского голо­да: „Обязать т. Рыкова выехать за границу для постановки диагноза и лечения".

Рушили не только церкви, но добрались и до святынь. Например, П.Красиков, работник Наркомата юстиции, зани­мавшийся церковью, близкий знакомый Ленина, из Костро­мы сообщил, что „серебряная гробница" с мощами Варнавы должна быть конфискована.„Вскрытие должно быть обяза­тельно рассчитано на последующее удаление так называе­мых мощей". Красиков заключает:„Если ожидаются круп­ные осложнения — немедленно сообщить в ГПУ". Полит­бюро одобряет изъятие „серебряной гробницы". И так оскопляли, уродовали, уничтожали христианство на Руси.

Но что мощи Варнавы? Раньше других надругались над святыми мощами великого духовника Сергия Радонежского, олицетворителя высокого православного и российского на­чала. Тот же усердный Красиков постарался из факта вскрытия мощей сделать пропагандистскую киноленту. Просьбы и протесты патриарха Тихона, молившего не допу­скать богохульства, не были услышаны. Запустили руки и в Киево-Печерскую лавру. Украинская комиссия хотела ис­пользовать ценности на месте под видом помощи детям. Из Москвы раздался окрик: передать конфискованное в обще­союзный бюджет, оставив для детей лишь 25 процентов.

Такая же судьба разграбления досталась Троице-Сергиевой лавре, другим святым захоронениям. По настоянию Ленина выходит постановление Наркомата юстиции „О ликвидации мощей". Так большевики снискали себе сомни­тельную славу „гробокопателей". Комплекс святотатства был им неведом.

Миллионы людей голодали, священников расстрелива­ли, а партийная элита искала пути инициирования мировой революции с помощью церковного золота, не забывая и о себе. Ленин тем временем торопил с процессами над вы­сшим духовенством. В начале мая по инициативе Ленина Политбюро еще раз принимает решение:

„Дать директиву Московскому трибуналу:

1. Немедленно привлечь Тихона к суду.

2. Применить к попам высшую меру наказания".

Хотели было начать немедленный молниеносный про­цесс, но в мире многие известные деятели возвысили голос протеста. Прислали в Москву телеграммы папа римский, известный норвежский исследователь Нансен, социал-де­мократы Германии, пацифисты Швеции. Решили судебный процесс пока отложить, подготовив его более тщательно. А главный партийный атеист Ем.Ярославский (Губельман) предложил: если Тихон раскается, то можно было бы пере­вести его в Валаамское подворье, не запрещая заниматься церковной деятельностью.

Тем временем в Москве уже завершился суд, который 8 мая приговорил 11 священнослужителей и мирян к смерт­ной казни, многих — к различным срокам заключения. На прошение о помиловании, направленное в Политбюро, ше­стерым приговоренным к смертной казни была „дарова­на жизнь", а пятерым подтвердили: расстрел. Священни­ки Х.Надеждин, В.Соколов, М.Телегин, С.Тихомиров, А.Заозерский пополнили многотысячный список безвинно убиенных. Точного числа расстрелянных священнослужите­лей в архивах нет. Но, по моим данным, арестованных, со­сланных, расстрелянных было не менее 20 тысяч.

С Тихоном „работали", как и с остальным духовен­ством. Бесконечные допросы, угрозы, давление, посулы… В октябре 1922 года „куратор" церкви в ГПУ начальник 6-го отделения секретного отдела Государственного политиче­ского управления чекистский инквизитор Тучков сообщал в ЦК:

"Доклад о тихоновщине

Образована группа т.н. „живая церковь", состоящая пре­имущественно из „белых попов", что дало нам возможность поссорить попов с епископами, как солдат с генералами, ибо между белым и черным духовенством существовала вражда. Ведем работу по вытеснению тихоновцев из патри­архата и из приходов. Создаем христианские группы „ревни­телей обновления". Так, после речи священника Красницко– го в Храме Христа Спасителя в группу обновленцев записа­лось 12 человек мирян…"

А с Тихоном, заключенным в Донском монастыре, про­должали „работать" Тучковы. Допросы продолжались и пос­ле того, как Ленин стал немощным; его директива в отноше­нии церкви исполнялась неуклонно. Летом 1923 года По­литбюро заслушало доклад Ярославского и приняло реше ние:

„1. Следствие по делу Тихона (а фактически психологи­ческую „обработку". —Д.В.) вести без ограничения срока.

2. Тихону сообщить, что в отношении к нему может быть изменена мера пресечения, если:

а) он сделает заявление о раскаянии в совершенном пре­ступлении против советской власти;

в) отмежуется от белогвардейцев и других контррево­люционных организаций;

г) заявит об отрицательном отношении к католической церкви.

В случае согласия будет освобожден…" Еще до этого тучковские „обновленцы" собрали 11 Все­российский Собор, на котором Тихона лишили сана патри­арха, но он и его ближайшее окружение не сочли законным это раскольническое решение Силы Тихона, с которым „ра­ботали", были уже на исходе. 16 июня 1923 года он подпи­сал странное заявление, по стилю явно написанное (или продиктованное) работниками Государственного политического управления.

„От содержащегося под стражей патриарха Тихона — Василия Ивановича Белавина. …Будучи воспитан в монархическом обществе и нахо­дясь до самого ареста под влиянием антисоветских лиц, я действительно был настроен к советской власти враждеб­но… временами враждебность переходила к активным дей­ствиям, как-то: обращение по поводу Брестского мира в 1918 году, анафемствование в том же году власти и, нако­нец, воззвание против декрета об изъятии церковных ценно­стей в 1922 году. Все мои антисоветские действия, за немно­гими неточностями, изложены в обвинительном заключении Верховного суда. Признавая правильным решение суда о привлечении меня к ответственности… обращаюсь с настоя­щим заявлением:

Раскаиваюсь в этих проступках против государственно­го строя и прошу Верховный суд изменить мне меру пресе­чения, то есть освободить меня из-под стражи. При этом я заявляю Верховному суду, что я отныне советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархической белогвар­дейской контрреволюции.

16 июня 1923 г. Патриарх Тихон

(Василий Белавин)".

Прошло еще немало месяцев, пока Политбюро среаги­ровало на покаянное заявление, в котором, похоже, кроме слова „анафемствование", все остальные принадлежат туч­ковским соглядатаям. 18 марта 1924 года, уже после смерти вдохновителя антикрестового похода, Политбюро наконец постановляет: „Прекратить дело Тихона". Для полного за­вершения „дела" Тихону остается только умереть. Что он через год и делает, надломленный арестом. А доносит пер­вым о смерти патриарха не кто иной, как начальник секрет­ного отдела Объединенного Государственного политическо­го управления (ОГПУ) Дерибас:

„7 апреля 1925 года в 23.45 умер в больнице Бакуниных на Остоженке, 19 патриарх Тихон в присутствии лечивших врачей Е.Н.Бакуниной, И.С.Щелка на и прислужника Тихона Паскевича от приступа грудной жабы. Похороны в Донском монастыре". Не смог живым выйти из рук ГПУ—ОГПУ 60-летний Василий Иванович Белавин — патриарх Тихон… Кто знает, не приложил ли здесь руку большой специалист по посте­пенным умерщвлениям Г.Ягода со своей службой. Слишком откровенной была команда: „Чем большее число представи­телей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удается нам по этому поводу расстрелять, тем лучше…" Но раз не судили — хороши все другие способы. Ведь решило же Политбюро: „Применить к попам высшую меру наказа­ния…" И царь Николай II и патриарх Тихон пали по воле высшей партийной верхушки большевиков, где дирижиро­вал сам вождь. Хотя в каждом случае действовал „архиконспиративно". Но как гласит „От Марка святое благовествование": „Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным; и ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу".

Абсолютное большинство средств, полученных от про­дажи конфискованных ценностей, ушло на партийные нуж­ды. ЦК же боролся с голодом с помощью американской гуманитарной организации АРА (за должностными лицами которой следило ОГПУ) и журнала… „Безбожник". В нем расписывались мрачные дела церкви, чуть ли не по вине которой, мол, и вспыхнул голод. Комиссия по отделению церкви от государства при ЦК РКП обязала каждого своего члена „писать ежемесячно не менее двух статей в журнал „Безбожник".

После ленинского массированного удара по церкви она действительно не только „не забыла этого в течение не­скольких десятилетий", но и не смогла оправиться. Почти замолчавшую церковь превратили в декоративный придаток государства (чтобы на Западе ничего не сказали…), лишили ее духовной свободы, навнедряли в среду церковнослужите­лей людей типа Тучкова… Но беды ее не кончились. Разгра­бление церкви продолжалось еще долго.

С началом коллективизации обезглавленную церковь, как изуродованный и обезображенный собор, большевики продолжали держать под прицелом. В постановлении По­литбюро ЦК ВКП(б) от 30 января 1930 года „О мероприяти­ях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации" в восьмом пункте говорилось: „Срочно пересмотреть законодательство о религиозных объединени­ях в духе полного исключения какой бы то ни было воз­можности превращения руководящих органов этих объе­динений (церковные советы, сектантские общины и пр.) в опорные пункты кулачества. Поручить оргбюро ЦК дать директиву по вопросу о закрытии церквей…"

По инициативе Совета Труда и Обороны, одобренной, разумеется, Политбюро, началось снятие церковных коло­колов. Каждый год спускался специальный план (как на добычу руды), сколько тонн бронзы получить на печальной ниве обезглавленных церквей.

Политбюро, например, 11 мая 1933 года утвержадет „в целях обеспечения автотракторной промышленности коло­кольной бронзой… увеличить годовой план бронзы с 5200 тонн до 6300 тонн…". И дальше дается разнарядка по областям:

Московская область — 670 тонн колокольной бронзы

Ленинградская — 335

Северный Кавказ — 120

Средняя Волга — 130

Ивановская область — 200 и т.д..

Церкви постепенно закрывались и после массового пог­рома. Пустели соборы. Скорбно стояли на сельских пригор­ках обезображенные, без куполов, храмы. Теперь уже без­молвно, печально, обреченно. Правда, иногда откуда-то из глубин поруганного национального и религиозного созна­ния, а может, просто от безысходности выплескивались мя­тежные протесты.

В сентябре 1938 года тогда еще заместитель народного комиссара внутренних дел Берия доложил Сталину, что Не­красовским райисполкомом Ярославской области было при­нято решение о закрытии церкви и снятии колоколов в селе Черная Заводь. Приехали руководители района. Собралась толпа, стали раздаваться крики: „Караул!", „Грабят!", „Пья­ные бандиты приехали". Церковники установили круглосу­точное дежурство у церкви. Руководители района растеря­лись…

Сталин, недочитав донесения до конца, размашисто на­бросал в углу листа: „Т. Маленкову. Прошу проверить и доложить. Арестовать организаторов. И.Сталин".

Может быть, это было одним из последних проявлений сопротивления замолчавшего народа?

Накануне войны, используя богатый ленинский опыт, Система стремилась взять под контроль новые районы, во­шедшие в состав Союза и известные своей религиозностью. Порой Сталин бывал даже покладист (как-никак, не забы­вал, что выбился в вожди из семинаристов).

В октябре 1940 года секретарь ЦК КП(б) Украины Н.С.Хрущев обратился с донесением-просьбой к Сталину. Думаю, готовясь подписать это письмо, секретарь ЦК вы­нужден был хоть что-то уяснить в деле, в котором явно ничего не смыслил. „По древнему преданию евреев, — гово­рилось в документе, — в течение 10 дней в году бог подво­дит счеты всем евреям за предыдущий год их жизни… В течение 9 дней евреи молятся богу и просят о прощении грехов. В это время им работать не разрешается. На десятый день („судный день"), который в 40-м году падает на суббо­ту 12 октября, евреи никогда не работают…

К секретарю Львовского обкома т. Грищуку обращается много жителей еврейской национальности с просьбой разре­шить им не работать на фабриках, в учреждениях 12 октя­бря в субботу.

Прошу указания, как поступить в данном случае".

Сталин царственно разрешил: „Пусть празднуют. Сооб­щите Хрущеву. Ст. 11.Х .40 г.".

А вот как осуществлялось управление новыми епархия­ми. Конечно, через спецслужбы. Приведем еще один доку­мент, адресованный Сталину народным комиссаром Госу­дарственной безопасности СССР В.Меркуловым в марте 1941 года.

„На территории Латвийской, Эстонской и Литовской республик в настоящее время существуют автокефальные православные церкви во главе с местными митрополита­ми — ставленниками буржуазных правительств.

В Латвийской ССР (175 тыс. православных прихожан). Вокруг главы Синода Августина, в прошлом активного сто­ронника Ульманиса, группируются антисоветские элемен­ты — бывшие участники фашистской организации „Перканируст".

В Эстонской ССР (200 тыс. православных) митрополит Паулус. Большинство белоэмигрантского духовенства Эсто­нии принимало активное участие в антисоветской организа­ции „Русское христианское студенческое движение" (руко­водили из Берлина князь Шаховской и из Парижа митропо­лит Евлогий).

В Литовской ССР (40 тыс. человек православных). Глава епархии умер. Пытается место захватить архиепископ Фео– досий Федосеев, возглавлявший антисоветскую группу цер­ковников…

НКГБ подготовил проведение следующих мероприятий:

1) Через агентуру НКГБ СССР вынести решение Мо­сковской патриархии о подчинении ей православных церк­вей Латвии, Эстонии, Литвы, для чего использовать заявле­ния от местного рядового духовенства и верующих.

2) Для управления епархиями Прибалтийских респу­блик решением Московской патриархии назначить в каче­стве экзарха (уполномоченного) архиепископа Воскресен­ского Дмитрия Николаевича (агент НКГБ СССР), восполь­зовавшись для этого имеющимися в Московской патриар­хии соответствующими просьбами со стороны местного ду­ховенства…"

Этот документ, по-моему, откровеннейшим образом подтверждает еще раз, что уверенность Ленина в том, что „победа над духовенством обеспечена нам полностью", не была беспочвенной. Она была столь полной, что Сталину и его соучастникам порой нелегко было разобраться: священ­нослужитель это или „агент НКГБ СССР" в рясе… Больше­вистская Система, так много говорившая о свободе сове­сти, обильно цитировавшая ленинские фарисейские обрыв­ки мыслей о том, как гуманно социализм относится к рели­гии, в очень короткий срок путем универсального насилия обитель духа и веры превратила в гнездовье интеллектуаль­ных надсмотрщиков. Ну а еще едва живую церковь, не потерявшую способность к сохранению высокого и непреходя­щего в сфере духа, старались задушить и денежными нало­гами. Специальным решением Политбюро в июле 1937 года правительству СССР предписывалось „установить взимание всех налогов со служителей культа как лиц, имеющих не трудовые доходы". Даже натуральным налогом обложили церкви и монастыри: зерно, картофель (по нормам налогов с единоличного хозяйства).

Это фактически означало почти полное удушение остатков приходов. Ведь незадолго до смерти Сталина в стране осталось лишь 12 499 человек — служителей куль­та. Шло настоящее вымирание церкви. Страшное начало этой атеистической чуме положил Ленин. Его послужной список в антицерковных делах чудовищно впечатляющ. Вскоре после октябрьского переворота закрытие монасты­рей, затем попытка раскола церкви, вскрытие святых мощей, наконец, конфискация, грабеж церковных святынь и массо­вое физическое уничтожение духовенства.

Церковь затихла. Ее возрождение — дело настоящего и будущего.

Послевоенное состояние церкви характеризует (весьма своеобразно) записка Хрущеву председателя Совета по де­лам православной церкви при Совете Министров СССР Карпова в июле 1953 года. Председатель Совета информировал Первого секретаря ЦК КПСС, что в СССР сохранилось еще (кроме полностью разрушенных и снесенных) 19 тысяч не­действующих церквей. Из них 13 тысяч заняты под скла­ды, остальные — под клубы и промышленные предприя­тия; есть некоторюе количество церквей (около трех тысяч), сохранивших культовое оборудование, но находящихся под замком, и там служба не ведется.

Карпов информирует Хрущева, что „многолетней прак­тикой работы Совета установлено: когда здания недейству­ющих церквей стоят или даже используются не по назначе­нию (склады, хранилища и т.д.), но не ставится вопрос о внешнем и внутреннем переоборудовании, это не вызыва­ет большой активности групп верующих, и, наоборют, как только ставится вопрюс о переоборудовании или сносе зда­ния недействующей церкви, сразу возникает актив­ность…".

За долгие десятилетия советской действительности обезглавленные церкви оставались неотъемлемой частью пе­чального пейзажа великой и молчащей России…

Еще хуже обстояло дело с церквами других конфессий. Например, в конце войны Берия сообщал Сталину, что из 210 действующих в 1914 году в России костелов осталось два: в Москве для обслуживания дипломатического корпуса и в Ленинграде. Ксендзы — иностранные граждане.

Трагедия церкви связана не только с Лениным и боль­шевиками. Хотя именно они олицетворяют кульминацию беды церкви. Православие в России традиционно было в руках монархов. Его самостоятельность была призрачной. Церковь нередко просто олицетворяла собой часть монар­хии. Этим, в частности, объясняется и глубокий кризис церкви после 1917 года. Крушение самодержавия сделало сразу же церковь беспомощной и беззащитной. Рухнула „идея третьего Рима". Духовники считали, и это было пред­метом их гордости: Рим Петра и Константина пал как следствие их ереси. Может сохранить Рим только Москва, ведь „четвертому Риму не бывати…". Православная церковь ни­когда по-настоящему не была независимой от государства и монарха, придавая этому институту власти дополнительные черты абсолютизма. К слову, немногие знают, что тридцати­семилетний император Николай II 5 марта 1905 года, бесе­дуя с членами Синода, неожиданно для всех заявил, что он готов предложить себя в патриархи. „По соглашению с им­ператрицей я оставляю престол моему сыну и учреждаю при нем регентство из Государыни Императрицы и брата моего Михаила, а сам принимаю монашество и священный сан, с ним вместе предлагая себя вам в патриархи. Угоден ли я вам?"

Это было столь неожиданно, что все долго молчали. Пауза затянулась. Государь резко поднялся, поклонился и вышел. Больше он никогда не заводил разговора на эту тему. Трудно проверить правдоподобие этого эпизода, но сам факт характеризует глубокую близость российского са­модержавия и православия.

Возможно, и к капитализму Россия пришла бы раньше, и шире распространились бы к критической фазе потрясе­ний 1917 года либерально-демократические взгляды, будь церковь более самостоятельной и независимой. Это не обви­нение православной церкви, а констатация исторического факта, тем более что православие глубоко гуманистично по своему духу. Оно никогда не знало инквизиции, не жгло еретиков на кострах, не организовывало религиозных кре­стовых походов. Православие всегда осуждало насилие. Но привыкло быть под сенью не только божьей власти.

Октябрь семнадцатого выдернул опоры церкви, каковы­ми были самодержавные скрепы. Она стала легкой добычей большевиков. До 1917 года церковью управлял фактически монарх, хотя нигде это официально не зафиксировано. Пос­ле бесовства октябрьского переворота остатками православ­ной церкви стала безраздельно управлять коммунистиче­ская партия. Через своих чекистских и партийных надсмотр­щиков типа Губельмана, Тучкова и Красикова.

Быстрое падение церкви в Советской России сразу же создало в общественном сознании гигантский духовный ва­куум, куда хлынули вульгарные материалистические мифы.

Безбожие, или атеизм, стало важной составной частью новой светской религии, которая не умерла и поныне. Имя ей — большевизм. С его помощью у многих поколений путем массированной пропаганды классового антагонизма уничтожали веру в вечные, непреходящие ценности, кото­рые всегда свято защищала церковь на Руси.

Ленин в этой трагедии блистательно исполнил роль Антихриста XX века.