Глава 3  Духовный космос

Самые большие тайны в истории — это тайны человече­ского сознания. Лабиринты, катакомбы, тупики и проспек­ты хода мыслей очень часто непредсказуемы. О чем думал, умирая, Петр Первый? Почему Людовик XVI за секунды до того, как нож гильотины опустится на его шею и голова скатится в корзину, приподняв голову, спросил палача: „Что слышно об экспедиции Лаперуза?" На что надеялся и о чем думал Николай II, когда его с семьей вели ночью в подвал Ипатьевского дома? О чем думал Ленин, погруженный в страшную немоту роковой болезни?

Доподлинно, точно об этом никто и никогда не скажет. Это вечные тайны истории. Но это совсем не значит, что гипотезы и предположения, догадки и выводы о тайнах со­знания совсем недостоверны. Нет. О тайнах человеческо­го сознания свидетельствует множество обстоятельств: по­ступки этих людей, условия, в которых они жили, отноше­ние к ним, приверженность личности к определенной шкале ценностей, ее прошлые поступки и жизненные устремления, свидетельства разных лиц, закономерности человеческого мышления, жизненные импульсы, интеллектуальное, эписто­лярное наследие человека и многое, многое другое.

Духовный мир человека, основу которого составляет индивидуальное сознание, может быть так же безбрежен, как и космос. Для нормального, обычного человека есте­ственно, когда в его сознании существуют далекие мерцаю­щие планеты, кометы, болиды его дум и тайн, надежд и разочарований.

Бывает, что для человека высокого интеллекта настоя­щее пиршество — свободно думать, мечтать, томиться в эфемерном мире грез. Иногда человек всю жизнь не может признаться даже самому себе в сокровенном, долгом жела­нии достичь вполне земной цели.

В трагическую минуту испытаний, потрясений, безыс­ходности последнее прибежище личности — сознание, спо­собное придать дополнительные силы человеку, терпящему жестокое крушение. О чем думали после приговора в пос­ледние часы жизни соратники, сподвижники, помощники Ленина: Зиновьев, Каменев, Бухарин, Пятаков, Ганецкий, Горбунов? Можно только догадываться.

Духовный мир — не механическое вместилище идей и чувств, куда запросто мог запускать руку большевистский агитпроп. Для этого нужно было прилагать многолетние и колоссальные усилия, но и тогда могли появиться Рютин, Мандельштам, Солженицын, Сахаров, множество других со­противленцев ленинскому режиму.

Общество, построенное по чертежам Ленина, потерпе­ло историческую неудачу. Ни ликования, ни злорадства этот факт не вызывает и потому, что мы были сами его строителями. Но и семь десятилетий спустя мы не Можем сказать и никогда, вероятно, не скажем всего, о чем думал пионер российского социализма. Почему он так много им­провизировал? Перейдя к политике „военного коммунизма", что было сутью его убеждений, через пару лет вынужденно трубит отбой и провозглашает новую экономическую поли­тику. Почему все его международные аферы и надежды были связаны прежде всего с Германией? Как мог он, чело­век, восхищавшийся музыкой Бетховена, собственноручно писать записки о расстрелах, повешении, инициировании террора?

Этих „почему" может быть множество. Свершенность многих его деяний и поступков облегчает ответы на многие из них, но далеко не на все. Почему в фантастически бес­численных „Воспоминаниях", которые стояли на партийном полиграфическом конвейере в разделах .Ленин как чело­век", почти нечего читать, кроме бесконечной сусальной тавтологии?

Почти все, что написано о Ленине в нашей стране в жанре воспоминаний, произведено по одним и тем же партийным лекалам. Совершенство, безгрешность, гениаль­ность, моральная и политическая чистота, мудрость, про­зорливость, ангельская доброта и многое, многое другое (в „Словаре русского языка" С.И.Ожегова, насчитывающем до 60 тысяч слов, около полутора тысяч слов выражают грани, свойства, черты личности) — все, абсолютно все позитив­ные качества присущи Ленину. Я не знаю людей (кроме редакторов и издателей), которые бы все это читали. Сам факт обожествления Ленина есть один из главных аргумен­тов в пользу того, что ленинизм постепенно превратился в светскую религию. Ее нельзя было, естественно, критико­вать. В ней не было позволено сомневаться. Разумеется, она была „единственно истинной".

Поэтому все советские очевидцы, когда либо писавшие о Ленине свои заметки — от Л.Б.Каменева,Г.Я. Беленького, К.Б.Радека, Г.Е.Зиновьева до В.И.Невского, С.Л.Аллилуева, А.С.Бубнова, В.Д.Бонч-Бруевича, — не были духовно сво­бодны в своих воспоминаниях. Над всеми стоял созданный партией фетиш первого „вождя". Разве П.Д.Мальков, комен­дант Кремля, лично расстрелявший Ф.Каплан и вскоре по­бывавший у Ленина по его приглашению, все рассказал в своих отрывочных воспоминаниях? А Я.С.Ганецкий, бывший одним из самых доверенных финансистов Ленина и партии, все поведал читателям в своих заметках? Он так много знал о „немецком сюжете" большевиков… Или Е.Б.Бош, прини­мавшая от Ленина в 1918 году грозные распоряжения о расстрелах крестьян, была в своих воспоминаниях полностью откровенна? Почему Крупская не написала ниче­го о встрече Ленина с Парвусом в 1915 году в Швейцарии? Разве И.Н.Вацетис не знал, что вскоре после его назначения на Восточный фронт Ленин, принимавший командира ла­тышских стрелков лично, предлагал Троцкому расстрелять его? Даже Горький, способный на самые резкие и справедли­вые слова в адрес Ленина в 1917 году, в своих воспоминани­ях о вожде почти не упомянул о них. Подобный список можно продолжать до бесконечности. Люди писали то, что было положено писать.

Даже Н.К.Крупская не вольна была рассказывать и пи­сать о своем муже то, что не утверждено ЦК. Когда в 1938 году вышла первая часть книги Мариэтты Шагинян „Билет по истории" („Семья Ульяновых"), Политбюро отреа­гировало быстро, дав оценку книге как „вредному, враждеб­ному произведению". На Политбюро выяснилось, что роман консультировала Крупская…

В решении высшего партийного органа было записано: „Осудить поведение Крупской… Считать поведение Круп­ской тем более недопустимым и бестактным, что т. Круп­ская делала все без ведома и согласия ЦК ВКП(6), превра­щая тем самым общепартийное дело в частное и семейное дело… ЦК никому на это прав не давал" .

Таковы большевики: вначале превратили прах мужа в мумию и выставили для всеобщего обозрения, а затем запре­тили жене говорить о нем то, что не санкционировано пар­тийной коллегией.

И тем не менее в тысячах историй, эпизодов, событий, воспроизводимых вождями помельче, писателями, рабочими, работниками Коминтерна, врачами, шоферами, секретарями, комендантами, управляющими делами, наркомами, диплома­тами, родственниками, есть крупицы материалов, помогаю­щие многое понять в духовном мире Ленина. Это прежде всего воспоминания жены Ульянова-Ленина Надежды Кон­стантиновны Крупской. Особенно те фрагменты, которые были заточены в специальные фонды партийных архивов.

Особняком стоят страницы, написанные о Ленине его политическими противниками и людьми, которые стали из­гнанниками по его вине. Но, думаю, именно они, и особенно Н.А.Бердяев, Н.В.Валентинов, Ю.О.Мартов, как и ряд других россиян, ставших изгнанниками, позволяют приподнять по­лог над тайнами духовного мира вождя российских больше­виков.

Великий русский мыслитель Бердяев, написавший в пол­ночь советской эпохи — тридцатые годы — великолепную книгу „Истоки и смысл русского коммунизма", дает в ней глубокую духовную характеристику Ленина. Возможно, кто-то сочтет ее пристрастной, но трудно отказать Бердяе­ву в тонкой наблюдательности.

„..Ленин был типически русский человек. В его харак­терном, выразительном лице было что-то русско-монголь­ское. В характере Ленина были типические русские черты и не специально интеллигенции, а русского народа: простота, цельность, грубоватость, нелюбовь к прикрасам и к рито­рике, практичность мысли, склонность к нигилистическому цинизму на моральной основе. По некоторым чертам своим он напоминает тот же русский тип, который нашел в себе гениальное выражение в Л.Толсгом, хотя он не обладал сложностью внутренней жизни Толстого… Он соединял в себе черты Чернышевского, Нечаева, Ткачева, Желябова с чертами великих князей московских, Петра Великого и рус­ских государственных деятелей деспотического типа… В философии и искусстве, в духовной культуре Ленин был очень отсталый и элементарный человек, у него были вкусы и симпатии людей 60-х и 70-х годов прошлого века. Он соединял социальную революционность с духовной реакци­онностью".

Думаю, что последнее замечание симптоматично. Это выглядит парадоксально, но это так. Завершалась эпоха кро­вавых революций. Наступивший XX век впервые дал круп­ные исторические шансы постепенного перехода с револю­ционных на эволюционные рельсы. Возникновение социал– демократического движения в Европе, развитие буржуазно­го парламентаризма, нарастание либеральных тенденций в общественной жизни являли собой новые вызовы традици­онному революционному мышлению. Каутский, частично Плеханов почувствовали это в большей мере, чем кто-либо другой. Но Ленин, волею исторических обстоятельств став­ший во главе немногочисленной группы российских радика­лов, до конца мыслил категориями французских революций. В своей этапной статье „Исторические судьбы учения Карла Маркса", написанной к 30-летию смерти великого немецкого теоретика в 1913 году, Ленин всю „всемирную историю" после выхода „Коммунистического Манифеста" делит на три периода: „1) с революции 1848 года до Париж­ской Коммуны (1871); 2) от Парижской Коммуны до рус­ской революции (1905); 3) от русской революции" .

Вся „всемирная история" раскладывается исключитель­но по „полочкам" революции. Чем Ленин лучше и глубже тех ученых, которые классифицировали исторический про­цесс по монархам, войнам, географическим открытиям и ко­лониальным завоеваниям? Для мыслителя, претендовавшего волей большевиков на властителя дум XX столетия, сей подход, действительно прав Бердяев, является .духовной ре­акционностью".

Поэтому можно сразу сказать, что в духовном мире Ленина, личности выдающейся и крупной во многих отно­шениях, всегда доминировала и определяла основные грани интеллекта, чувств, воли идея преклонения перед револю­цией. Она была его идолом, страстью и целью. Ленин — законченный апологет революции.