"История одного имени" - читать интересную книгу автора (Бэд Кристиан)

«СЛАДКОЕ ДЫХАНИЕ СМЕРТИ» (Видеопленка)

В бронзовом закате брел хрупкий подросток, изогнувшись под тяжестью прижатого к бедру автомата. Непродолжительный сухой треск рвал тишину на неравные промежутки времени. Лэйрд берег патроны и стрелял короткими очередями. Каждый выстрел отдавался болью в раненом плече. Лэйрд вышел из леса и затаился на его границе. Похоже, преследователи отправились за подкреплением. Он устало опустился на траву, положил сразу отяжелевшую голову на приклад и толи уснул, толи потерял сознание. Но поспать Лейрду не дали. Когда он, спустя 6 секунд, очнулся, два оборванных малыша шептались рядом. Увидев, что незнакомец глядит, один из малышей позвал его:

— Тетенька!

Лэйрд через силу рассмеялся и откинул с лица волосы. Дети смотрели настороженно.

— В вашей деревне все спокойно? — раздался бархатный голос чужака.

— Так вы — дяденька? — спросил все тот же карапуз.

— У вас стреляют?

— Нет. Вы не бойтесь, я скажу папе, и вас не тронут.

— А где твой папа, в лесу?

— Он охотник. А ты русский?

— Конечно, — быстро ответил Лэйрд и, собравшись с силами, встал. Рука совершенно онемела.

— Не уходите, я позову папу, — сказал малыш.

Лэйрд улыбнулся, мальчишки разглядывали его, приоткрыв от любопытства рты. Кругом было так тихо и спокойно, что возникало ощущение нереальности происходящего. Вдруг в тишине раздался резкий металлический звук. Лэйрд, не раздумывая, упал на землю, и тут же грянул выстрел. Лэйрд откатился в сторону и бросил взгляд в сторону леса: не меньше десятка грязных партизан! Автомат лежал в трех шагах, в траве. Лэйрд вынул револьвер, но стрелять пока не мог — рука тряслась и в прицел вместе с партизанами попадали его знакомые карапузы. Он пытался убедить себя, что эти малыши — те же аборигены, но почему-то аргумент не действовал. Пока он размышлял, партизаны подошли почти вплотную.

— Американская сволочь, — сказал один с глазами, совершенно исчезавшими в складках изрезанного шрамами лица.

«Пожалуй, это тот самый туземец, которого здесь называют «Маской Смерти», — подумал Лэйрд…

Лэйрд лежал на траве, растянутый под жарким солнцем, уже не имея сил освободить привязанные к вбитым в землю кольям руки и ноги.

Солнце пекло немилосердно, глаза застилала чернота. «Я умер», — думал Лэйрд, но с содроганием сознавал, что все еще жив. Перед заходом солнца он сквозь бред и галлюцинации почувствовал, что его волокут по земле. Он даже не стонал — не было сил.

К вечеру к лагерю стянулись почти все взрослые мужчины из окрестных деревень. На их лицах можно было прочесть удивление — неужели этот хрупкий подросток с бледным изнеженным лицом и был террористом по кличке Блэк Лайтнинг, которого так боялись в этих краях…

Конечно, Лэйрд спасся. Удрал и Ланс. Теперь он сидел на дереве, перетягивая эластичным бинтом рваную рану на плече (к утру заживет), и забавлялся суетой туземцев внизу. Туземцы посчитали было, что поймали Ланса. (На действительное положение вещей у них никогда бы не хватило воображения.)

Больше всего Лайтмена веселило, что они во второй раз попались на ту же удочку — он снова наблюдал их с дерева… То ли опять свалиться сверху? Ланс бесшумно поменял позу. Он думал, стоит ли убить «Маску» сейчас или приберечь на будущее?

«Пусть поищут, — решил он, — пока я посмотрю отснятые кадры. А вдруг придется сделать дубль?»

Эта мысль еще больше развеселила Лайтмена. Он представил, как вновь падает с ветки посреди лагеря, и, улыбаясь, отправился путями Тарзана проверять камеры. Пусть пока туземцы отдохнут от него, а он от них. Плечо тоже тем временем подживет, да и намятые бока.

К вечеру Ланс добрался до поляны. Внешне там ничего не изменилось. Ланс заменил в камерах кристаллы, выборочно просмотрел отснятый материал (подробностями потом займутся техники).

В десятый раз пересекая поляну, Ланс заметил, как чуть дрогнула стрелка магнитометра. Это могло не означать ровным счетом ничего. Помеха была так мала, ну, будто кто-то потерял здесь скрепку. Но Ланс нагнулся — опять помеха, и 2 сантиметра влево — тоже. Со стороны, наверно, Ланс выглядел полным идиотом, но он ползал на четвереньках по поляне, таская за собой магнитометр, потому что амплитуда движений стрелки все увеличивалась.

Ланс понял — он обнаружил нечто! — и поддался азарту поиска. Его чувство опасности притупилось. Он был уже на середине поляны, когда земля вдруг разверзлась под ним…

Но Лайтмен полетел не вниз, а вверх. «Нечто» из-под земли рванулось в небо, и его могучим силовым полем Ланс был захвачен и смят, как насекомое.

Самый страшный удар принял на себя мозг — лопались сосуды (обычный человек умер бы в несколько мгновений, но для Лайтмена такие повреждения не были смертельными). Хуже было то, что поле имело и некую психотропную составляющую, а Ланс и без того в детстве очень часто подвергался экспериментам над своим «я». Сейчас сознание металось в черепе, как в клетке, и он постепенно сходил с ума.

Тело тоже пострадало. Но исключительная скорость регенерации клеток могла починить его за пару-тройку суток. Ланс не умел восстанавливать только функционально важные части тела, полностью отчлененные — отрезанные руки или ноги, например. На 12-м году жизни выудив, наконец, из сейфа Шермана свое личное дело, Ланс обнаружил на нем пометку «М» — мутант. Этим словечком он обычно и объяснял сам себя и те способности, которые сейчас поддерживали в нем огонек жизни.

«Нечто» все набирало скорость, центробежное ускорение раскручивало тело Лайтмена и, наконец, вышвырнуло его за пределы поля.

Он преодолел около 20 километров по воздуху и упал на побережье Атлантического океана. А загадочная полянка все так же пугала своей нетронутостью случайных путников, она не сохранила никаких следов этого происшествия.

Ланс пролежал на берегу остаток дня и всю ночь. Его тело представляло из себя сплошное кровавое месиво. Его можно было бы принять за мертвого, но ни птицы, ни насекомые не трогали его — мозг продолжал заботиться о теле, хоть Ланс и не приходил в себя. Кровообращение постепенно восстанавливалось. К утру остались только синяки в местах крупных разрывов (ночью прошел дождь, и наличие влаги подстегнуло регенерацию).

А утром его нашли, приняв сначала за выброшенный морем труп, члены одной из местных банд, занятые береговым грабежом.

Но грабить Ланса было бесполезно, даже оружие, вмятое в одежду, сплавилось в пластмассово-металлические комки. Зато бандиты обнаружили, что он жив…

Грабители доделали то, что не удалось неизвестному полю. Когда остатки Лайтмена обнаружил один из «крылатых разведчиков» СКР, биоробот с мозгом террориста Теодора Ментена, тело Ланса было покрыто язвами, у него по колени были отрезаны ноги, но все-таки он еще дышал.

— Ну и как ваши дела, забывчивый пациент? — доктор наклонился к обложенному подушками Лайтмену.

— Нормально, док, — улыбнулся Ланс. Он был рад, что его держат всего лишь в закрытой психиатрической лечебнице, даже не принадлежащей родному ведомству. Только Ланс никак не мог взять в толк, с чего бы это. Он вообще соображал последнее время с большим трудом, вдруг начав ловить себя на вопросах «почему трава зеленая?», «как светит солнце?» или «зачем оно это делает?».

— Пожалуй, я разрешу вам сегодня посещения, вы выглядите неплохо, — сказал доктор. Ланс улыбнулся ему.

— К вам давно рвется один тип. Ланс коснулся пальцем ошейника. «Старый уцелел? Или уже новый?»

— Теодор Ментен. Это ваш знакомый?

Ланс понял, что должен отвечать. Это лучше делать утвердительно, чем отрицательно. Лучше соглашаться. Он кивнул.

Доктор вышел. Ланс хотел спросить, куда он, но вошел другой человек, крупный и седой. Глаза у него были стальными, и возраст исчезал в жестких линиях лица. Он заговорил с немецким акцентом.

— Я Тео Ментен. Помнишь меня? Ланс опять кивнул. Просто так, чтобы не огорчать жестколицего.

— Я спас тебя, привез из… — жестколицый замялся. Ланс улыбнулся: оказывается, его еще и спасли. Но тут же забыл об этом.

— Слушай, ты, придурок, — Ментен наклонился к лицу Лайтмена, — у тебя что, совсем память отбило? Ланс кивнул. «Ну чего он сердится?»

— Я говорил шефу, что эта идея с частной больницей — идиотизм, но он надеялся, что ты просто прикидываешься и попытаешься удрать отсюда. Ты прикидываешься? — Тэо взял Ланса за подбородок. Ланс улыбнулся ему, хоть и было немного больно.

— Dummkopf! Собирай свои костыли.

Ланс не двигался. Ему почему-то очень не хотелось шевелиться. Тэо рывком поднял его с кровати. Ланс упал: протезы еще не приросли. Ему вживили металлические штыри в обрубки костей ног и надели на них электронные протезы, но это случилось очень недавно. Правда, было совсем не больно. Удивительно не больно.

Доктор заглянул в палату и, ругая Тэо, поднял Лайтмена. Тот очень исхудал и был легким, как перышко.

Тэо оттолкнул доктора и взял Ланса поперек туловища. Док отлетел в сторону, ударившись о металлическое плечо Тэо.

— Мы забираем его, — сказал Тэо Ментен, свободной рукой протягивая документы. Бросив Ланса в машину, он прошипел:

— У меня еще ни с кем не было столько хлопот, junge. Ты очень пожалеешь, что не смог выздороветь сам. Никто не хочет больше ждать. Тебя осталось только сунуть в психмашину. Ланс улыбнулся.

Новый заведующий лабораторией не обладал гениальным безумием доктора Сигби. Даже фамилия его была бесцветной — Джексон.

— Он или совсем свихнется, — сказал старший лаборант Коллинз. — или мы, наконец, хоть что-то из него выудим.

Джексон, бледнея от ответственности, махнул Коллинзу, приказывая дать напряжение.

Голова Ланса дернулась под прозрачным колпаком, но экран, регистрирующий излучение мозга, оставался чистым.

— Еще!

— Увеличить напряжение, — продублировал приказ один из младших лаборантов.

— Мы сожжем ему мозги, — сказал Коллинз.

— Увеличить напряжение. — Джексон хорошо помнил приказ «все или ничего». Ланс дернулся еще раз, по телу пробежала судорога.

— Готов, — откомментировал кто-то из лаборантов.

— Отключаю, — подал голос Коллинз.

— Напряжение снято. Сердечная деятельность — нуль. Давление — нуль. Электрическая активность мозга отсутствует.

Джексон не знал, как ему реагировать на то, что происходило. Его предупредили, что в случае удачи, то есть, если пациент придет-таки в себя, его всё равно придется усыпить. Повреждения психики были существенными, а отвечать за риск не хотел никто.

— Питание отключать? — спросил лаборант.

— Подождите, — прошептал Джексон. Он задержал дыхание, стараясь не спугнуть вздрагивающую кривую, возникшую вдруг на экране.

— Я думал, он умер, — тихо сказал Коллинз.

— Они тоже так думали, я имею в виду приборы, — пошутил кто-то из младших.

— «Мертвецы снова восстали», часть третья и для персонала нашей лаборатории заключительная, — поддержал его голос из другого угла.

— Пульс? — шепотом спросил Джексон.

— Нитевидный.

— Давление?

— 90 на 60. Растет.

— Осторожно освободить из-под колпака и подключить к психовизору.

— Ну и везет же парню, — пробормотал лаборант, переваливая Ланса на тележку.

— Лучше бы я умер, чем мне так повезло.

— Может, он хоть на это сгодится?

Над Лайтменом кто-то склонился, черты лица он различал смутно — испанец или индеец, и от него плохо пахло. Потом человеческое лицо вдруг превратилось в жуткую звериную морду. Невероятного какого-то зверя. Чужого. Ланс не видел раньше таких. Звероморда сдвинулась вбок, мир перевернулся — Ланс уже лежал на животе. Лезвие ножа холодило кожу — с него срезали остатки одежды. Кто-то приподнял за волосы его голову.

— Хорош, красавчик!

— Судя по роже — мальчик из борделя. Все смутно, как во сне. Или это и есть сон?

— Ему понравится.

Звери смеются. Ланс видит их как зверей. Жутких, невиданных зверей с человеческими телами. Он пытается сопротивляться, но ничего не видит. Снова смех. Кто-то поднимает его лицо и целует.

— Жалко, что не женщина.

— Зато, будь уверен, не забеременеет.

Лансу больно. Сначала только подсознание понимает, что происходит, но вдруг просыпается сознание, и он начинает вырываться. Но сил нет вообще. В какой-то момент боль становится нестерпимой.

— Эй, теперь твоя очередь.

Это тот, кто целовал Ланса. Он наклоняется и целует его, целует даже ноги, бедра. Лансу кажется, что к нему прикасаются раскаленным железом…»

Боже, где он! Сознание на миг проясняется. Кругом стены лаборатории. Ланс опутан проводами, рядом экран, и лаборант смотрит на него. Неужели он видит то, что снится Лансу?!

— Он, вроде, приходит в себя, — раздается голос извне.

Кто-то бьет Ланса по щекам. Прямо над ним белесые мутные глаза лаборанта. Лайтмен пытается снова уйти в небытие, но ему не позволяют, опять бьют по щекам.

— Давай-ка побеседуем.

Это голос Шермана. Рядом еще кто-то. Ланс чувствует его очень плохо, да и излучение мозга необычное. Ах, это Ментен. Железная башка. Зачем он здесь?

— Ты понял, что мы ничего не смогли из тебя выбить? — это Шерман. Он крепко держит Ланса и заставляет смотреть себе в лицо. Но Лайтмен почти не видит его. Черты Тимоти Шермана его подсознание трансформирует в звероподобную морду одного из мучителей. Ланс вырывается, рычит и пытается укусить волосатую руку.

«Ах, ты, мерзость, — звероподобный пинает его под ребра. Что-то хрупает. Боли Ланс уже не ощущает. Всё стёрлось. Он вообще не воспринимает теперь себя как себя. И видит словно бы со стороны. На берегу лежит кто-то другой. но почему же ему так невыносимо смотреть на этого другого?

— Уйди, — отталкивает одного зверя второй зверь. — Я хочу вырезать на нем свою фамильную монограмму.

— Если у тебя и есть что-то фамильное, так это сифилис.

— Поздравляю, я подарил его тебе.

— А где ты хочешь ставить клеймо, тут? — Зверь хлопает Ланса по ягодице.

— Я с тобой говорю, свинья! — Шерман еще и еще бьет Ланса, но безрезультатно. Тогда Ментен запускает руку под одеяло и хлопает его по бедру. Лайтмен бросается на него, и в его глазах на секунду вспыхивает сознание.

— Успокойся, юнге, — говорит Ментен.

— Подержи его, — просит Коллинз. — Я сделаю укол.

Железные руки Ментена бросают Ланса на живот, и игла входит в бедро. Ментен отпускает Ланса, и тот взвивается, как пружина.

— Надо же, какой шустрый.

— Теперь, надеюсь, мы поговорим? — незнакомый бархатный голос.

Ланс поворачивает голову — мягкое, как тряпка, лицо и волосы, словно посыпанные пылью, но под ними тонкая проволочная сетка «психической защиты». Если бы не она, Ланс понял бы уже, что Джексон все-таки распростился вчера с карьерой, а этого типа зовут Эл Мэдиссон, и он вряд ли лучше, чем Сигби.

Шерман открывает рот, но Мэдиссон как бы невзначай касается его пальцев, и Железный Тим убирает обратно в рот свои железные зубы.

Ланс смотрит на пыльного пристальней — тот только что сделал невероятную вещь — заткнул Шермана.

— Нам нужно поговорить, жаль, что не наедине, — горло у Эда Мэдиссона словно намазано медом — слова так и текут. — Ты помнишь, с чем было связано твое задание?

Ланс кивает почти против воли. Он слушает сладкоголосого и начинает понимать, что же произошло. Оказывается, его не могут привести в сознание уже два месяца, камеры и кристаллы с информацией уничтожены, вся надежда на память Ланса. Ее пытались исследовать, но подсознание забито кошмарами. Если только Ланс поможет психомашине? Конечно, это большой риск, но информация может того стоить.

— Лишь подсознание знает, что отбросило тебя на побережье, — закрадывается голос. — Может, кто-то испытывал там неизвестное науке оружие?

Голос продолжает течь, но Ланс вздрагивает. Нортон! Птичка поет с голоса Сэма Нортона! Почти усыпленная воля Лайтмена волной затопляет мозг, освобождая его от паутины. «Дать заговорить себя тряпичному шуту!»

Ланс садится в постели. «Помочь психмашине! Неужели они считают, что спятить и дать сделать себя дебилом — одно и то же?»

— По крайней мере, ты привел его в себя — фыркает Шерман. Ланс потрясен — эти двое на «ты».

Он напрягает мускулы, пытаясь выяснить, откуда взялась дикая тяжесть в ногах. Сможет ли он двигаться?

Эл замечает эти попытки и сдергивает одеяло. Несколько секунд Ланс, не отрываясь, смотрит на свои ноги, лицо его каменеет, но ни одна жилка не дрожит и не выдает чувств.

— Давай отрежем ему ноги?

— Ты что, хочешь толкнуть их на рынке?

— Просто я никогда не видел, как это делается. Мой дед был мясником, он всегда хвастался, что может разделать тушу без топора…

Голоса Ланс слышит очень смутно, словно из другой комнаты.

— У него опять начинается кошмар. Сделать ему укол?

— Давай. Попробуем подлечить его.

— Но…

— Из шизофреника мы не выбьем вообще ничего. Дадим ему шанс, Тимоти, он крепкий парень.

— Он слишком крепкий.

— Да, местами это просто невозможно… Шаги.

— Коллинз, вы остаетесь с пациентом.

— Это чертовщина! — Тимоти раздраженно раскручивал на столе чашку с остатками кофе.

— Более чем чертовщина. Я изучил записи Сигби. Сто из ста, что он не человек. Сигби даже в своих записях предельно осторожен в выводах, но собранная им информация недвусмысленна. Речь идет не о мутации, не о пробуждении скрытых функций мозга. Это гибрид. Естественный или искусственный он так и не решил, но чётко разделяет признаки двух разных систем и следы третьей. Человеческой и какой-то иной. Возможно даже животной. Однако предполагать, что некто успешно скрестил животное и человека он всё-таки не стал. Слишком много всего намешено в этом вашем Лансе… Человек — зверь — и… Вот это «и» и сбивало Сигби с толку. И еще то, что большая часть функционального обеспечения мозга всё-таки рассчитана на человека…

— Человек бы не выжил. Эл Мэдиссон раздвинул губы в гипнотизирующей улыбке.

— Он выжил. Это значит, что мы ничего о нем не знаем. Кто мог подписать назначение Джексону?

— Но я же объяснял, ты находился…

— И ЧТО Джексон натворил с ним в лаборатории? Смотри — приборы фиксируют клиническую смерть, — толстые пальцы Мэдиссона сжали диаграмму. — Проходит 50! секунд. Джексон не предпринимает попыток реанимации. Мало того, он отдает приказ обесточить машину!

— Он растерялся и…

— Или это сознательное вредительство. Все, что мы имеем — запись торможения и возбуждения коры головного мозга. Гипоталамус …

— Без терминов, Эл.

— Без терминов! Он умер. Потом в одном из отделов мозга возник очаг возбуждения. Самопроизвольно!

Видимо, во взгляде Шермана не возникло понимания, и глаза Мэдиссона сузились, а тряпичные морщины схватились бетоном.

— Само-про-из-вольно, — повторил он. — Это Иисус Христос, Тим. Он умер — потом воскрес. Шерман криво улыбнулся.

— Только он ли воскрес? — Мэдиссон отложил диаграмму. — Я не могу судить о психическом тождестве субъектов до и после реанимации. Вспомни эксперименты Така Ли Оно на рыбах! График психической активности мозга рыбы, ожившей после искусственного замораживания иной. Не существенно, но иной! Единственная обезьяна, успешно выведенная из вакуумного анабиоза Хэдом, не узнавала хозяев. Нарушение функций мозга или это была уже другая обезьяна?

— Ты считаешь…

— Я могу только предполагать. Но даже если отбросить мистику… Вот данные анализов и тестов, сделанные Сигби. Состав крови, — Эл положил документ перед носом Шермана, — психограмма активности мозга, — еще одно мелькание бумаги перед носом. — Биоэлектрический потенциал мозга. Различия в строении клеток. Парные хромосомы!

— Но, — неуверенно перебил Шерман, — с чего ты взял, что он уже другой … человек?

— Потому что их и так в нем как минимум двое. Двое, если не трое! Старый Стервятник поступил крайне просто. Он заблокировал возможность трансмутации, априори предположив, что она есть. Видимо, он был прав. В данном случае обезвредить индивида было важнее, нежели изучить.

— Да, — кивнул Тим. — Я помню всю эту возню с ошейником.

— Разумное решение. Но потенциал дублирующего набора хромосом остался неизученным…

— Ты преувеличиваешь, Эл. Мы нашли его в ошейнике.

— Как он остался жив?

— Ну, повышенная скорость регенерации, повышенная свертываемость крови. Чрезвычайно устойчивая психика. В 70 случаях из 100 он мог противостоять психмашине… Подожди… Значит… — понял, наконец, Тим.

— Значит, если сейчас его личность практически разбита на кирпичи, то что было с телом? Даже если сейчас он так или иначе сумеет собрать себя по кускам, полного тождества уже не будет. Я не знаю, что посчитает более важным директорат: использовать его, разобрать его на молекулы или уничтожить.

— На повестке дня только один вопрос, — Шерман встал.

— Что именно мы должны доложить Нортону, — закончил Эл Мэдиссон. — Мы должны дать заключение, на сколько он станет опасен, если сорвется с нашего поводка…

— Ланс, очнись, Ланс.

«— …Таких вонючих мерзавцев, как ты. Пшел вон. А ты, моя…»

— Лайтмен!

— Не так надо. Встать, сволочь! Кошмар накладывался на кошмар, и Ланс открывает глаза.

— Я же говорил, это его взбесит.

Ланс жмурится — точно, это Эд и Марсик, если, конечно, этот шестифутовый шкаф можно назвать Марсиком.

Лайтмен садится в постели. Комната, недавно такая благопристойная, имеет уже странный вид — провода, в основном, оборваны и панели разбиты.

— Вы что, сдурели, парни?

— Ланс, тебе надо бежать. — Это Эд. Марсик молчит, но мозги его громко трещат от напряжения. «Как бежать?»

— Они или убьют тебя, Ланс, или обработают так, что … Ну, …

До Ланса, наконец, доходит. Он извлек кое-что из памяти Марса и Эда и поражен их наглостью: то, что они подслушали, может стоить, по меньшей мере, промывки мозгов.

— Ну, вы даете, парни.

— Ланс, я спрятал твой флайер. Флайер-то мы сразу нашли, — Марсик смотрит на Лайтмена виновато. — Я раньше никак не мог до тебя добраться.

«Чудо ты мое, — думает Ланс, одновременно прощупывая мозг валяющегося с пробитым черепом Коллинза. Он, слава богу, жив. Нужно обставить все как взрыв. Случайным его уже не сделать, ну и черт с ним. Но парней надо спасать».

— Мне нужна одежда, — говорит он быстро. Эд начинает раздеваться. Об этом они не подумали.

— Нет, — торопит Лайтмен, — Коллинз.

«Не хватало, чтобы я был в его одежде. Так. Взрыв. Коллинз упал. Я — смылся».

— Отвернитесь, сволочи, я стеснительный.

«— А потом что с ним будем делать? Труп может найти полиция.

— А козел-то струсил. Сначала позабавимся с этим дерьмом, потом трахнем тебя…»

— Ланс!

— Вот черт, — Ланс быстро натягивает брюки Коллинза. Он не хочет, чтобы пацаны видели, что стало с его ногами. Вставая, он чуть не падает. Боли особенной нет, но он совсем не чувствует ног. Лайтмен шипит и ругается про себя. Марсик, наконец, видит применение своей силе и тащит Лайтмена к выходу.

Ланс тормозит его, наскоро спутывает какие-то провода и замыкает контакты. Маленький взрыв будет через пару минут, до этого нужно успеть выбраться на крышу.

Но черт! Не может же он так бесславно бежать! Тем более что и искать его будут первым делом на крыше, — думает Ланс, карабкаясь по отвесной стене. Ноги не слушаются, он ползет на руках. Флайер, освобожденный Марсиком, подхватывает его. Ого! За ним уже погоня. Но это несерьезно. Свой флайер Ланс собирал сам, его так просто не догонишь. Вот только пеленг… По датчикам Ланса все равно засекут…

И тут Лайтмен понимает, как он должен поступить. Выйдя из пределов видимости преследователей, он покидает флайер и, пользуясь гипнозом и суматохой, возвращается в школу, в свою комнату, где и засыпает, совершенно обессиленный. (Расположение камер здесь он знает наперечет, и уверен, что его не видно, а Марс и Эд тоже, видно, «гоняются» за ним.)

Отоспавшись, Ланс спокойно покидает это милое его сердцу заведение. Покидает с легкостью. Теперь он в фарватере погони. У него есть только 2 варианта — попасться или выжить, и он предпочитает последнее. Ему нельзя бежать в тьмутаракань, этим он только развяжет своим врагам руки. Напротив, единственное спасение Ланса — держаться теперь на виду.

Арестовывать его официально? На это Сэм не пойдет никогда. Спасение Ланса в его популярности — и Лайтмен выбирает самое, кажется, абсурдное решение — прямиком направляется в Голливуд.