"Дженни (фанфик по Сумеркам)" - читать интересную книгу автора (Tenten)

Глава 1.1. «Моя богатая география»

Америка, штат Вашингтон, резервация Ла Пуш близ города Форкс.

Как вам адресок? Впрочем, если вы сами живете в Америке, то наверное, он выглядит для вас не так уж и экзотично, а вот мне, родившейся и выросшей в России, он, поначалу, с непривычки резал ухо.

У меня вообще довольно богатая география. Мы с мамой часто переезжали с места на место. И это вовсе не было так весело, как может показаться на первый взгляд. Каждый раз устраиваться на новом месте — довольно сложное дело. Поверьте. Съемные комнатушки или, если повезет, маленькие частные домишки, как правило старые и довольно убогие. На жилье получше денег не было. Мама каждый раз была вынуждена искать себе новую работу, а поскольку ни родственников, ни знакомых, которые могли бы хоть как-то помочь в этих поисках, у нас на новом месте не было, то и работа, чаще всего, оказывалась низкооплачиваемой, и мы бедствовали. Но самым тяжелым, пожалуй, было испытание одиночеством. Мама всегда была рядом, но она взрослый человек, и как ни старалась, друзей заменить мне не могла. На новом месте я с трудом заводила знакомых. Изредка эти знакомства перерастали в дружбу. И каждый раз, срываясь в очередное путешествие, мне приходилось покидать друзей, оставляя с каждым из них кусочек своей души. Это было больно. Всегда. Я снова оставалась одна. И подкрадывалась тоска, которая только становилась резче от необходимости скрывать ее от мамы. Ей не нужно было знать, каким огромным и пустым становился мир для меня.

Мотылек среди каменных коробок большого города, где нет цветов и листьев, а есть только ветер, который гонит от одной стены к другой, грозя поломать тонкие хрупкие крылышки.

Множество людей во всем мире проводят жизнь в постоянных переездах.

Среди них есть такие, которых гонит в дорогу неуемное инстинктивное желание ловить, обожженной на солнце кожей лица, ветер перемен, и они постоянно переезжают с места на место в поисках мифической «лучшей жизни». Да только вряд ли они всерьез рассчитывают ее найти. Просто бунтари они по натуре. Бунтари, которых тяготит спокойная сытая размеренная жизнь среднего класса и они бросают ей вызов уже одним своим существованием. Такие люди собираются в дорогу быстро и с удовольствием потому, что путешествуют всегда налегке. Они словно колючие кустики перекати-поля, единожды оторвавшись от почвы, которая их взрастила, кочуют с места на место не в состоянии зацепиться где-нибудь на достаточно долгое время, чтобы пустить корни.

Есть категория людей, которые перемещаясь с одного места жительства на другое, подходят к вопросу со всей возможной основательностью. Они отправляются в путь вместе с семьями, домашними животными, комнатными растениями и огромным количеством скарба, необходимого в хозяйстве. Чаще всего причина их переездов бывает связана с переменой места работы главы семьи и ожиданием существенного улучшения финансового состояния. Нормальные добропорядочные граждане. Опора общества.

Мы с мамой не относились ни к тем, ни к другим. Причиной наших частых, беспорядочных метаний по городам и весям необъятной матушки России был вовсе не банальный поиск непонятной «лучшей жизни», и не мамина работа. Отнюдь. Существовали другие обстоятельства, которые гнали нас каждый раз с насиженного места.

Итак. Как вы уже, наверное, поняли, я — русская. Когда была совсем маленькой, мама звала меня Женечкой. Позже, в период гормональной бури, сотрясавшей мой подростковый организм, уменьшительно-ласкательная форма как-то потерялась, и осталось имя Женя. Сейчас же, для всех я — Дженни или Джен. Такой вот, американизированный вариант. Поначалу было странно слышать его, но потом я привыкла, и мне даже понравилось. Родилась я в небольшом поселке на берегу Волги. Там я жила несколько лет с родителями до тех пор, пока не произошло событие, которое заставило нас с мамой сорваться с места. Мне не хочется сейчас вспоминать его во всех подробностях. Скажу только, что история эта, довольно неприятная и даже страшная, стала причиной жесточайшего нервного потрясения для меня.

Наши скитания начались, когда мне было четыре года. Первой остановкой был, насколько я помню, огромный город с широкими пыльными улицами. Неопрятный и шумный.

Краснодар.

Он был следующим после поселка у Волги, откуда мама увезла меня полуживую, глухо молчащую и никогда не улыбающуюся. Я мало что помню из того времени. Помню, только, как отец валялся у мамы в ногах посредине пыльной, заросшей огромными лопухами улицы, громко вымаливая прощение, хватал ее за коленки, упрашивая остаться.

Я горжусь моей мамой. Она переступила через него, обернулась, плюнула в пыль перед его ногами, подхватила сумки, связанные наподобие баулов, чтобы можно было перебросить их через плечо и одновременно подхватить меня на руки, и пошла к старенькому обшарпанному автобусу, который должен был доставить нас в райцентр, призывно открывшему двери.

Почему Краснодар? Потому, что там был большой специализированный центр психологической помощи детям, пострадавшим от насилия. Не совсем мой случай, но врач в районной больнице ничего лучше подсказать не мог. А оказалось, что ничего лучше и не надо.

Когда мы приехали в город, где нас никто не ждал, мама прямиком направилась в этот центр и выложила принимавшему ее доктору всю нашу неприглядную историю. Сухонькая пожилая женщина, повидавшая на своем веку немало страшных вещей, ужаснулась. И это стало нашей первой и самой большой удачей в этом городе. Вряд ли мы смогли бы обустроиться самостоятельно. Все-таки я была еще совершенно беспомощна и мама не могла оставить меня одну. Эта женщина пожалела нас и помогла, в меру своих сил и возможностей.

Тетя Наташа.

С ее помощью мы сняли недорогую комнатку, мама устроилась на работу в этот же центр уборщицей, а мной стали заниматься специалисты. Как мне возвращали интерес к жизни — история долгая и неинтересная. Так что лучше ее опустить. Главное, что это получилось. Через три года, когда мне было уже семь лет, и пришла пора идти в школу, я была вполне нормальным ребенком — разговаривала (иногда даже слишком много), смеялась (иногда чрезмерно громко), играла с другими детьми моего возраста, занималась в группе бально-спортивного танца и перестала шарахаться от животных.

Сначала я подружилась с пони, у которого было смешное имя, Воробышек. Общение с ним входило в программу по реабилитации, и меня приводила в конюшню мама. Я подходила к стойлу Воробушка сначала нехотя, опасаясь, что вот он откроет рот и окажется там страшная пасть с огромными желтоватыми зубами и клочьями пены. Потом, пообвыкнув и привязавшись к симпатичному спокойному пони всем сердцем, неслась туда на всех парах, чтобы обнять за шею своего любимца, погладить по теплой шелковистой спине, подрагивающей от прикосновения моих ладоней, заглянуть во влажные прекрасные глаза Воробушка. Мне нравилось протягивать ему на ладони угощение — сухарик или кусочек сахара и с замиранием сердца чувствовать, как он осторожно собирает их мягкими теплыми губами.

Потом мы с мамой завели кота. Большого пушистого ленивого перса, который оставлял шерсть на всем к чему прикасался, и постоянно был занят тем, что ел и спал. Я очень любила этого увальня и сильно расстроилась, когда пришлось его оставить на попечение тети Наташи, потому что нечего было и думать тащить его с собой в другой город. В неизвестность. Мы опять переезжали.

Пришлось это сделать из-за того, что в один прекрасный день на пороге нашей комнаты появился отец. Он открыл дверь, которая никогда особо и не запиралась потому, что воровать у нас с мамой было нечего, а соседи были вполне милые люди, две семейные пары с детьми, которые были старше меня намного (и потому я их почти не помню), и кучей своих забот. Благо, что я была дома не одна. Время было вечернее, и мама сидела у настольной лампы и зашивала мои колготки, на которых красовалась приличная дыра. Я днем зацепилась за штакетину, когда залезала на забор. Не из глупого любопытства и не с целью проникнуть туда, куда не положено проникать детям моего возраста. Все было проще. Рядом с этим забором из, покрашенного зеленой краской, штакетника росло довольно высокое дерево, на котором истошно вопил котенок, неизвестно как туда попавший. Нижние ветки дерева были довольно далеко от земли и зацепиться за них, чтобы залезть, нечего было и думать. И вот мы попеременно с Пашкой и с Настей пытались забраться на забор, чтобы оттуда попробовать дотянуться до перепуганного животного. Проходящий мимо парень посмеялся над нашими бесплодными попытками и снял несчастного котенка. Он просто подпрыгнул, схватился одной рукой за сук, другой рукой сцапал трясущийся пушистый комочек и бросил его в наши, жаждущие обнять и утешить страдальца, руки. Честь и хвала этому человеку.

Но разговор сейчас не о нем, а о том, как застыли мы с мамой от неожиданности. Отец стоял в дверях, заслоняя собой весь проход. Я мгновенно узнала его, сердечко забилось часто и неровно, заставляя бледнеть: от страха перед «папкой» — меня; от страха за меня — маму. Он был без своей неизменной милицейской формы, в сером костюме и черных, плохо почищенных ботинках. С самым мрачным выражением на лице он заявил:

— Набегались. Хватит. Собирайте манатки и поехали домой.

Он говорил отрывисто и коротко, а у меня с каждым словом подпрыгивало и опять куда-то падало сердце. Я с ужасом обернулась посмотреть на мать.

Я горжусь моей мамой. Ни следа испуга не было на ее лице. Только раздражение и неприязнь. Она смотрела на отца, как на мусор, простоявший в квартире дольше положенного и уже начавший испускать характерное амбре.

— Не тебе указывать, — коротко ответила мама и вытянув руку забарабанила в стенку, крича:

— Андрей. Андрей, зайди на минутку.

На наше счастье соседи были дома. Крупный, коренастый дядя Андрей, муж тети Марины, показался в дверях за спиной отца. Вид у него был самый домашний: серая майка, треники с вытянутыми коленками и растоптанные, уютные тапки. Но ситуацию он оценил быстро и правильно. Откинувшись в коридор, дядя Андрей крикнул:

— Мих, иди сюда.

И через некоторое время рядом с ним появился заспанный, пришедший к полудню с ночной смены дядя Михаил, муж тети Светы. Он недовольно спросил:

— Ну?

— Да вот, тут у нас гости. Как я понимаю, нежеланные. Я правильно понимаю, Полина? — сказал дядя Андрей. Мама, скрестив руки на груди, ответила:

— Совершенно правильно.

Отец, оттесненный, нашими соседями в сторону, хмурился все больше и больше и походил уже на небольшую грозовую тучу, которая должна была вот-вот разразится громом и молниями, однако это не сильно смущало дядю Андрея и дядю Михаила. Михаил и сам нахмурился, прежде чем задать следующий вопрос:

— Это тот самый? Бывший муженек?

— Да, — коротко ответила мама, а дядя Михаил, повернувшись всем корпусом к отцу посоветовал:

— Вали отсюда, мужик. Бедная баба и так из-за тебя горя хлебнула. Не добавляй.

Отец хотел было возразить ему, сказать что-то злое и нехорошее, но наткнулся на твердый взгляд холодных светло-серых глаз дяди Андрея и понял, что в случае чего особо церемониться с ним не будут, а справиться с двумя трезвыми сильными мужиками ему явно не под силу. Тогда он бросил на мать полый ненависти взгляд и произнес голосом глухим и неприязненным:

— Мы еще поговорим с тобой, Полька, когда защитничков рядом не будет, — криво усмехнулся и вышел из квартиры.

Тетя Света и тетя Марина долго отпаивали маму на кухне чаем и кофе с коньяком (для улучшения кровотока, говорили они), успокаивали ее, говорили, что в случае чего их мужики навешают отцу «горячих» и он дорогу сюда забудет. А мама все равно упорно собиралась в дорогу. Она объяснила соседкам, что «папка» — мент и отвязаться от него так просто не получиться, несмотря на то, что документы о разводе оформлены по всем правилам, а случись дяде Андрею и дяде Михаилу применить силу, отец сможет вывернуть дело так, что они же виноватыми и окажутся. После этого тетя Света и тетя Марина маму утешать продолжили, но уже не уговаривали остаться, а просто дали денег в дорогу, несмотря на мамино сопротивление и попытки отказаться от такой неслыханной щедрости.

Потом был Тамбов.

Мы с мамой поехали туда потому, что в принципе, нам было все равно куда ехать. Бабушка к тому времени умерла. Больше родственников у нас не было. А с этим городом у мамы были связаны хорошие воспоминания. Она училась там в пединституте на филологическом отделении и там же научилась разговаривать на английском лучше, чем многие говорят на русском. Я закончила в этом городе два начальных класса и отметила свое девятилетие. То самый возраст, когда трогательная щенячья пухлость еще не сошла с детского личика, но уже начинала сочетаться с достаточно зловредным подростковым характером. Парочка подружек, которые у меня тогда появились, были такими же девчонками, как я сама, и выглядели потрясающе умильно до тех пор, пока не открывали рот.

Мама устроилась работать в пекарню, недалеко от дома и у нас всегда был свежий хлеб и самые вкусные булочки к чаю на завтрак. В Тамбове мы снимали небольшой, покосившийся и вросший в землю от ветхости, домишко на окраине, воду носили ведрами из колонки на улице, зимой топили печку дровами. Ровно две зимы.

Когда я закончила второй класс и получила свой табель с не очень хорошими оценками, мама увидела отца из окон пекарни. Он шел по улице, которая была совсем недалеко от той, на которой жили мы, и маму сквозь закопченное окно не видел. Зато она хорошо его рассмотрела. Тут же сходила к начальству. Уволилась с работы, вернувшись домой, отобрала у меня книжку, которую я читала и заставила собирать вещи. Утром мы уже тряслись в поезде, увозившем нас на юг.

Джубга.

Так назывался следующий город в моей географии. Маленький приморский городишко, где зимой было тихо и спокойно, но с началом сезона отпусков начинало твориться что-то невообразимое. Люди со всей России на поездах, автобусах, личных автомобилях устремлялись к морю. Суета и галдеж радостных, дорвавшихся до теплого моря туристов, суета стихийных базарчиков, возникающих тут и там в местах их особо плотного скопления.

Мне все это безумно нравилось. Нравился город, улицы которого террасами спускались к морю. Нравилась непосредственность и открытость людей, которые жили рядом с нами. Нравился домик, хозяйка которого сдавала нам комнату очень дешево, наплевав на собственную выгоду, потому что от души жалела мать. Нравилось море, на берегу которого я пропадала все свободное время. Летом мои русые волосы выгорали до теплого пшеничного оттенка, а кожа золотилась ровным, насыщенным загаром. А мама радовалась тому, что помогая в сезон, местным предпринимателям, можно было заработать приличные деньги и отложить немножко на черный день. Она знала, что этот день наступит. Ждала его.

В этот раз о появлении отца первой узнала я. Прошло пять лет после нашей встречи в небольшой комнате, которую мы снимали в Краснодаре, но я отлично узнала его, слегка постаревшего, но все такого же мрачного и целеустремленного. А он меня не узнал. Мне было уже двенадцать. Я вытянулась и похудела. И вряд ли была похожа на ту маленькую девочку, которой мама зашивала колготки, порванные в попытке спасти котенка, много лет назад. В толпе было просто проследить за ним и понять, что он приехал не загорать и купаться, а опять, с упорством достойным лучшего применения, пытался отыскать нас. Я зашла в небольшую частную гостиницу, где работала мама и рассказала ей неприятную новость.

Надо ли говорить, что уже на следующее утро мы тряслись в плацкартном вагоне поезда, следовавшего по маршруту Адлер-Саратов.

Саратов.

Там мы прожили два года. Я закончила седьмой класс и втайне надеялась, что там же закончу и все остальные. Ждала, что отцу наскучит это тупое преследование. Ну в самом деле, если жена и дочь так опротивели тебе, что ты готов был травить их собаками, зачем снова пытаться вернуть их в свою жизнь? Что гонит его раз за разом по нашему следу? Я не понимала. Думала, что он успокоится и найдет себе другую женщину, которую будет любить, ну или которая не будет его раздражать так, как мы с мамой. Наивная. Через два года, когда я уже собиралась пойти в восьмой класс, мама пришла домой с уже знакомым мне выражением на лице. Я знала, что она скажет и не удивилась, когда услышала приказ: «Собирай вещи, Женя». В Саратове она работала в диспетчерской службе центрального вокзала, поэтому я даже не стала интересоваться, откуда она узнала об отце. Не удивлюсь, если она и на работу туда устраивалась как раз для того, чтобы иметь возможность получить вовремя такую важную для нас информацию.

Архангельск.

Наверное мама была в отчаянии, когда принимала решение, куда нам ехать в этот раз, поэтому мы укатили так далеко на север. Может быть ей казалось, что если между нами и отцом пролягут тысячи километров, его нездоровое стремление ослабеет и он оставит нас, наконец, в покое. Время шло и для него тоже. Сила любого чувства, будь то любовь или ненависть, должна была угаснуть, горечь — выветриться, яд — высохнуть. Как и каждый раз до этого, я надеялась на лучшее. И уже через пару недель мне казалось, что нет на свете места лучше, чем этот город, дома уютнее, чем тот в котором мы жили. Все складывалось не так уж и плохо, надо сказать.

Восьмой, девятый и даже десятый класс я закончила в средней школе г. Архангельска № 3, и рассчитывала, что и одиннадцатый класс я окончу там же. Не тут-то было.

Как-то зимним, вьюжным вечером возвращаясь с тренировки домой, я по привычке захватила из поленницы у забора охапку дров (чтоб лишний раз не выходить), и застала дома дорогого родителя. Этот урод душил маму, надсадно кряхтя от злости, навалившись на нее всем телом. Он даже не оглянулся на меня, увлеченный таким интересным занятием. И спасибо ему большое за это. Я свалила все дрова у порога, кроме одного хорошенького, увесистого полена, которым и огрела «папку» по затылку со всего размаха. Размах у меня оказался слабоват и он не умер. Только вырубился на время. Но этого времени нам с мамой хватило, чтобы собрать вещички, заскочить к соседям, чтобы объяснить свое странное бегство, а заодно попросить, чтобы они развязали к утру отца. Окочурится ведь от холода в нетопленом доме. И рванули на вокзал.

Оренбург.

Он был следующим в моем списке. Мы приехали туда после четырех пересадок и двух недель, проведенных в поездах дальнего следования.

Мы жили не в самом городе, а в селе Михайловка, недалеко от него и совсем рядом с удивительным и интереснейшим местом. Археологи нашли там следы древнего города. Наверняка все слышали о нем. Название Аркаим одно время довольно часто раздавалось с экрана телевизора. Там постоянно работали какие-то экспедиции, в которых довольно часто требовались рабочие руки.

Мне было семнадцать. Я заканчивала одиннадцатый класс. На раскопки приехала новая экспедиция. На этот раз из Америки. Мама устроилась туда на работу поваром.

С этого, довольно незначительного, события и начались невероятные перемены в нашей жизни.

Как-то вдруг оказалось, что в наших с мамой ровных доверительных отношениях вдруг появилась некая недосказанность. Я по-прежнему рассказывала ей обо всем, что происходило в моей жизни, вываливала на ее голову все свои проблемы, будь то двойка по физике или недостойное поведение Сереги, который вдруг решил превратить наши теплые дружеские отношения в дешёвую мелодраму и полез целоваться на прошлой неделе, когда мы сидели на берегу и смотрели как солнце опускается все ниже, зажигая на воде красноватую блестящую дорожку, и как быстро он передумал, получив увесистого «леща» от меня. Она тоже рассказывала о своих делах и заботах. Но не обо всех. Что-то тяготило ее. В последнее время она все чаще задумывалась о чем-то, застывая без движения, то с ножом в руках, если чистила картошку, чтобы приготовить ужин, то с ожерельем из прищепок на шее, если развешивала выстиранное белье, то просто стоя у окна, обхватив себя руками за плечи. Или, сидя на диване с книгой в руках, смотрела, остановившимся взглядом, подолгу в одну и ту же точку, и сразу становилось понятно, что мысли ее сейчас находятся вовсе не с персонажами книги, а витают где-то совсем в другом месте. Сначала я пыталась выведать у нее, о чем это она так глубоко задумывается, но мама все переводила в шутку, и мне приходилось отступать, давая себе обещание повторить попытку. И поскольку в остальном уклад нашей скромной тихой жизни оставался неизменным, я потихоньку успокоилась и перестала обращать на это внимание. Как потом оказалось — зря. Надо было присмотреться повнимательнее, тогда события, которые произошли ближе к середине лета, не стали бы для меня таким потрясением. Но я была в то время полностью и абсолютно поглощена своими проблемами. На носу были выпускные экзамены, к которым надлежало серьезно готовиться. А тут еще посетила мою голову безумная, по мнению всех соседских старушек, идея получить права и научиться водить машину. Идея была настолько прилипчива и неотступна, что я приступила к ее исполнению с завидным рвением. И имела в этом успех, прошу заметить. Без особого труда я сдала на права, получила заветную корочку и вскоре уже оттачивала навыки вождения автомобиля (в основном по бездорожью) в компании Сереги — моего лучшего друга и по совместительству — хозяина старенького, видавшего виды уазика.

А тут еще Валечке родители подарили подержанный ноутбук…

***

За окном был тот самый час, когда солнце уже село, но полной темноты еще не было. Уютные летние сумерки. В это время суток хорошо просто идти по улице с Маринкой и Валечкой, которых отправили встречать коров из стада, или сидеть на лавочке около дома плечом к плечу с Серегой, и думать каждому о своем. Но это когда есть свободное время, а не висит над головой тяжкая необходимость готовится к выпускным экзаменам.

Я сидела на кухне, жевала бутерброд с козьим сыром и лениво листала учебник истории, в попытке выучить хотя бы некоторые вопросы из длинного списка примерных, данных нам в школе, когда вошла мама, а следом за ней в нашу малогабаритную кухню протиснулся он. И в маленьком помещении сразу стало катастрофически тесно.

Два метра роста. Не меньше. Клянусь. Мощные плечи, руки, мускулистая шея. Вот что мне бросилось в глаза в первую очередь. Когда я нашла в себе силы оторвать взгляд от рубашки, сидевшей на хозяине так, что сразу становилось понятно — передо мной далеко не хилячок, я перевела, наконец, взгляд на его лицо. Лет 40–45 на вид. Правильные черты, высокие скулы, черные, глубоко посаженные глаза, длинные гладкие черные волосы стянуты сзади в хвост. Индеец. Ой, простите. Представитель коренных национальностей Америки. Или как там это еще называется.

Я поперхнулась и закашлялась. Учебник шлепнулся на стол, опрокинул кружку с чаем. На столе и полу образовалась коричневая липкая лужа. Я покраснела, извинилась и нырнула в шкафчик под раковину за тряпкой. Черт, да если б можно было, я бы вся туда залезла, от неловкости и смущения. Но мне ведь семнадцать, а не семь и надо вести себя соответственно возрасту, а значит прилично и вежливо. Наскоро вытерев разлитый чай, я сунула тряпку на место, поднялась и сказала:

— Здрасьте.

И это было очень вежливо. Поверьте. Это была вся вежливость, на которую я только и была способна в данный момент. На мое счастье мама заметно волновалась и не обратила внимания на мое замешательство. Она и сама была смущена до крайности, краснела, не знала куда деть руки и поэтому все время сплетала и расплетала пальцы. У нее был вид человека, провинившегося в чем-то крайне стыдном. Момент истины наступил, заслуженная кара все ближе, и это пугало ее до чертиков. Видеть маму такой было очень непривычно и неловко. У меня тут же появилось ощущение, что это я виновата в чем-то крайне стыдном, и поэтому отвожу глаза.

Мужчина стоял в дверях кухоньки, прислонившись плечом к косяку, и спокойно смотрел, как мы с мамой пытаемся начать разговор, и у нас это не очень-то получается. Напряжение повисло в воздухе, заставляя нервно сглатывать и непроизвольно оглядываться в поисках путей к отступлению. Молчание, грозившее затянуться на неопределенное время, нарушил наш гость. Он положил маме руку на плечо, жестом успокаивающим и напоминающим о том, что она не одна и рядом есть тот, кто поможет и поддержит в трудную минуту, и произнес, обращаясь ко мне:

— Здравствуй. Меня зовут Вихо Гордон. Я приехал из Америки с экспедицией, которая занимается изучением феномена Аркаима. Ты ведь Дженни, верно?

— Женя, — я произнесла свое имя по-русски, хотя английский вариант мне тоже понравился. Его рука, так уверенно устроившаяся на мамином плече, не давала покоя. В голове возникали и тут же пропадали, но только затем, чтобы появиться вновь, не оформившиеся еще до конца, смутные подозрения. Я чувствовала себя крайне неловко. Вроде ни в чем не виновата, но почему у меня такое ощущение, что это не они вошли сюда, а я неожиданно заскочила в дом и застала их за чем-то неприличным?

— Видишь ли, Джен, — вздохнув, продолжил он. — Я люблю твою маму и хочу, чтобы она стала моей женой.

От таких слов я потеряла дар речи и уставилась на маму, а она подняла на меня виноватые, светившиеся абсолютным счастьем глаза и тихо добавила:

— Мы уедем в Америку и там будем жить. Вместе. — по тому с каким придыханием она произнесла последнее слово, было сразу видно что именно это ее радовало больше всего.

— У Вихо есть сын, Брэйди. Он старше тебя на три года, но думаю вы подружитесь. Вихо говорит, что он славный парень.

Мама говорила еще что-то, а со мной приключился самый настоящий ступор. Я уставилась на нее, смотрела как она нетерпеливым и привычным жестом поправляет выбившуюся прядку, как легкие мелкие морщинки собираются у внешних уголков ее глаз, когда она улыбается несколько заискивающе, как открываются губы произнося слова, смысл которых до меня уже не доходил. Я думала о том, что никогда раньше, за время наших скитаний мама не обращала внимания на противоположный пол. И раньше это не казалось мне странным. А сейчас вот показалось. Ведь она — красивая женщина. Густые светло-русые волосы, красивые зеленые глаза. Все еще стройная в свои тридцать восемь лет. У нее было не так уж много возможностей поправиться. Мы постоянно переезжали с места на место. Каждый раз были вынуждены устраиваться заново. Постоянно не хватало денег. Маме приходилось крутиться с утра до ночи, чтобы хоть как-то подзаработать.

Готова спорить, что на нее многие заглядывались. И предложений она, наверняка, получала не одно и не два, но обожженная ошибкой под названием «брак с моим отцом», упорно не подпускала к себе никого.

Я как-то не думала об этом раньше. Мала еще была. И эгоистична как все дети. И была свято уверена, что моя мама только моя и точка. Она живет для меня и ради меня. Любит только меня, и я ее люблю очень сильно. И мысли у меня никогда не возникало, что маме может быть мало только моей любви. Что почувствовать рядом крепкое плечо любящего мужчины ей тоже ой как хочется. Просто она забыла о себе, для того, чтобы не травмировать меня необходимостью привыкать к общению с посторонним человеком. Наверное боялась, что ее избранник обидит меня, сделает больно, а это было как раз самым страшным ее кошмаром. Она всю свою жизнь потратила на то, чтобы оградить меня от всех бед. Должно быть чувствовала вину за собой в том, что произошло со мной в маленьком дворике за некрашеным забором в забытом Богом поселке на берегу Волги. В моей памяти тот случай с собакой почти стерся, а ее по ночам до сих пор мучают кошмары. И хотя она ни за что не признается мне в этом, я точно знаю, что когда она вскакивает по ночам, проснувшись от своего же крика, это означает что во сне она снова увидела как неподвижно лежит под ногами огромного злого пса ее маленькая девочка. Словно умерла.

Моя мама всегда была слишком погружена в меня. О себе она не беспокоилась.

А я беспокоилась только о себе.

И сейчас новость о том, что моя мама влюбилась в мужчину настолько, чтобы выйти за него замуж и уехать за ним на край света, сразила меня наповал. Мысли бессвязные и бестолковые толклись в голове, мешали друг другу и назойливо гудели. Среди них было много вопросов и очень мало ответов. Я понимала, почему мама отталкивала мужчин раньше, но ей Богу отказывалась понять, что ее привлекло в этом человеке. Ну ведь типичный же мачо. Муи МАЧО. Красивый. Хорошо и со вкусом одетый в самом, до отвращения брутальном, спортивном стиле. Обложка журнала GQ. Воскресный номер с постером в полный рост в середине журнала. В него хотелось ткнуть пальцем, чтобы проверить настоящий он или нет.

Но польститься только лишь на внешность… Простите, но это никак не в духе моей мамы. Я осторожно покосилась на него. Все-таки и я вначале обратила внимание только на внешность, но может быть сейчас мне повезет увидеть то, что заставило маму так безгранично довериться ему.

Со второго взгляда он показался мне таким же огромным и красивым, как и с первого. А еще спокойным. Неестественно спокойным. Ох, мама, лишь бы ты не ошиблась, и не оказалось бы, что это спокойствие всего лишь затишье перед бурей.

Но мама смотрела на него таким откровенно влюбленным взглядом и была настолько совершенно абсолютно счастлива, что я не стала высказывать ей своих опасений, а только сказала, прокашлявшись, чтобы не хрипеть:

— Когда планируете выехать?

Не самый лучший ответ, который можно было выдать в сложившейся ситуации. Собственно говоря, это означало «да», но фраза прозвучала как-то двусмысленно и я опасалась, что придется говорить что-то еще, уточнять, а душевные силы и без того были на исходе. Наверное, мне стоило сказать что-то вроде: «Ой, как здорово, поздравляю вас!» и захлопать в ладоши. Или кинуться с поцелуями на шею своей любимой, помолодевшей от счастья матери. Но я сказала то, что сказала. Что получилось сказать. А они (мама и ее невообразимый кавалер) поняли меня абсолютно правильно. Мама замерла на полуслове, на глазах ее блеснули слезы облегчения, и я только сейчас поняла, как она была напряжена, ожидая моей реакции. Мы с ней, наконец, бросились обниматься и целоваться на радостях. Причем, с ее стороны радостного порыва было гораздо больше, чем с моей. Все-таки я была еще порядком ошарашена. И сквозь мокрые от слез мамины поцелуи я совершенно отчетливо различила вздох облегчения Вихо Гордона.

Итак. Мы ехали в Америку на ПМЖ.

Не скажу, что такая перспектива меня радовала, но привычка постоянно перемещаться с места на место давала о себе знать. Шоком для меня это не стало.

Когда я сообщила об этом Маринке и Валечке, те долго визжали от восторга, поздравляли с невероятной удачей, свалившейся мне на голову с неба просто так. А Серега надулся и сутки со мной не разговаривал. Думаю, он был влюблен в меня тогда.

Экзамены в школе были сданы. Аттестат получен. Так себе аттестат. Больше троек, чем четверок. Но мама никогда не настаивала на том, чтобы я училась только на отлично, боясь надавить на меня слишком сильно.

Оформлением документов и сборами в дорогу занимались в основном мама и Вихо. Тогда же (впервые в жизни) у меня появилось много новой, хорошо подобранной, подходящей по размеру одежды. Джинсы, юбки, блузки, футболочки, топики, плащики, летние пальто, курточки и много чего еще. Меня это раздражало и радовало.

Раздражало потому, что было приобретено на деньги Вихо и я не совсем понимала как к этому относиться потому, что выросла с убеждением — в этой жизни стоит рассчитывать только на себя. Раньше мы с мамой жили исключительно по средствам, а значит очень и очень скромно. А тут вдруг такой разгул фантазии за чужой счет. Можно даже сказать, что я этого боялась, потому что очень живо могла себе представить как в ответ за какую-нибудь мелкую (пусть даже и крупную) подачку или услугу, протягивается тонкая, но фантастически прочная ниточка зависимости от человека, совершенно мне чужого, а возможно и своекорыстного. Шантаж. Это слово было ключом к отношениям такого рода. Создал должок? Теперь майся от неизвестности, гадая, что именно кредитор потребует в качестве платы. «Фантазии у людей бывают очень замысловатые.» — любила говорить мама. Она тщательно следила за наличием денег у меня в кармане, чтобы я всегда могла расплатиться за себя в кафе, хотя у самой подчас не было даже запасной пары обуви. Мама знала, что я не потрачу эти деньги на пустяки, и учила не посещать те места, на которые денег у нас не хватало.

Но, по-видимому, Вихо пользовался полным доверием со стороны мамы, и она позволяла ему тратить на нас деньги. Не считала чужим. И, наверное, не считала своекорыстным.

Ну допустим.

Радовало потому, что я все-таки девчонка. Новые шмотки шли мне невероятно, и я с удовольствием крутилась перед зеркалом, выслушивая завистливые вздохи девчонок. А вы бы не крутились?

Но вот все документы были оформлены как полагается, последние приготовления сделаны, и чемоданы уже стояли у порога. Я попрощалась с подружками и разрешила Сереге поцеловать себя на прощание.

Ранним летним утром мы отправились в дорогу.

Это было самое длинное в моей жизни путешествие.

До аэропорта в Оренбурге мы доехали на экспедиционном уазике. Целый два часа катили сначала по мягким изгибам грунтовой дороги, потом по разбитому асфальтовому покрытию. Водитель уазика — деловитый дядька лет пятидесяти, помог нам выгрузить все наши вещи, забрался обратно в кабину своего вездехода и уехал, обдав нас напоследок облаком пыли, взметнувшимся из-под колес. Около часа понадобилось, чтобы зарегистрироваться на рейс и дождаться начала посадки. Сам перелет из Оренбурга в Москву особого впечатления на меня не произвел. Было довольно скучно, но как справится со скукой в дороге, я знала очень хорошо. Стоило шасси оторваться от земли, как я уже дремала, чему немало способствовало то, что ночью мы спали от силы пару часов и встали в несусветную рань. Мама разбудила меня перед посадкой. Мы дождались свой багаж и отправились дальше. На такси — до аэропорта Шереметьево. Там под прицелами хмурых взглядов таможенников, прошивающих насквозь, и заставляющих чувствовать себя без вины виноватыми, прошли досмотр и зарегистрировались на международный рейс Москва-Нью-Йорк. Вот это уже было настоящим приключением. В конце этого перелета нас ждала Америка, и я собиралась набраться под завязку впечатлений. Однако весь волнительный перелет над океаном я опять самым позорным образом проспала и на пересадку в самолет, который должен был доставить нас в Сиэтл, шла, волоча ноги, зевая, понукаемая, обеспокоенной матерью. Хорошо, что сумки, норовящие выскользнуть из непослушных пальцев, взял у меня Вихо. На борту этого самолета, я наконец позавтракала и вдоволь наслушалась своих любимых песен на новеньком айподе, подаренном по случаю отчимом. Спать больше не хотелось. Выключив музыку, я совершенно бездумно смотрела в окно и слушала тихий разговор мамы и Вихо. Они обсуждали интересный на их взгляд факт: оказалось, что я не подвержена боязни воздушного пространства, как многие люди. По-видимому новый мамин муж рассчитывал, что в самолете я должна испугаться, закатить истерику, хлопнуться в обморок и вообще вести себя как хрупкая избалованная жизнью тупая блондиночка. А я преспокойно сплю, ем и слушаю музыку. Непорядок. От меня не ожидали такой стойкости.

А чего я должна была бояться в самолете? Мысли о том, что мы летим в железной коробке на высоте несколько тысяч метров? Вот уж глупость. Напротив. Я была бесконечно рада этим перелетам, рада каждому километру, пролегающему между нами и Россией. Было одно немаловажное обстоятельство, которое заставляло меня радоваться такому дальнему путешествию. До меня потихоньку дошло, что уж в Америке-то отец никогда и ни за что не найдет нас. Ручки коротки.

Душу грела надежда, что теперь все сложится нормально. Жизнь должна однажды сжалиться над нами и, помотав по бесконечным просторам России, позволить осесть наконец-то на одном месте. Пусть и в Америке.