"Дженни (фанфик по Сумеркам)" - читать интересную книгу автора (Tenten)

Пролог

Визжать и носиться с такими же девчонками по неширокой пыльной улице, прятаться под огромными придорожными лопухами, и неожиданно выскакивать из-под них, когда услышишь: «А где же это наша Женечка? Где наша малышка? Где она спряталась?», интересно только тогда, когда по этой же улице бегают, поднимая облака пыли, и визжа такие же девчонки, как и она. И когда есть кому спрашивать: «А где же это наша Женечка?..»

А так, как сейчас не интересно совсем. Солнце поднялось высоко в небо. Бабушки и мамы высовывались из калиток и загоняли девчонок, одну за одной по домам, чтобы накормить обедом и хотя бы попробовать уложить спать.

Есть хотелось и ей. Но мама на работе и прийти должна была только вечером. Бабушка жила далеко. Совсем далеко. Где-то в другом городе, куда нужно было ехать на автобусе, потом на другом автобусе, потом на поезде, в вагоне, где с обеих сторон высокие полки, с которых свисают неопрятные бока матрасов, простыни и одеяла, а иногда руки и ноги людей, спящих, сидящих, просто лежащих на них. По узкому проходу все время ходят туда-сюда люди, которым, наверное, не хватило полок, и от этого постоянного мельтешения кажется, что места в проходе еще меньше, чем есть на самом деле. Но если потерпеть вынужденную неподвижность, постоянную привязанность к их с мамой полке, два раза поесть и один раз поспать, то выпустят наружу, а там будет ждать у самой железной и ужасно неудобной лесенки с жуть какими высокими ступенями, бабушка. Женечка недавно ездила к ней в гости и еще хорошо помнила все это.

Так вот бабушка, наверняка, тоже загнала бы Женечку домой, чтобы накормить супом и картошкой. А если у нее было особенно хорошее настроение, то и горячими вкусными блинами с медом или сметаной.

А пока приходилось идти домой так. В конце длинного деревянного забора сначала зеленого, потом синего, потом, почему-то, железного и коричневого, потом снова деревянного и некрашеного, но зато высокого- высокого, была калитка. Тоже деревянная и некрашеная. Нужно было подпрыгнуть, хорошенько вцепиться в неподатливую железную ручку обеими ладошками, повиснуть на ней и тогда калитка открывалась, и можно было пройти во двор, в котором стоял дом, где жили Женечка, мама и ПАПКА.

Сейчас дома был только папка. Это конечно не очень хорошо. Потому что страшно. И не то чтобы страшно, а просто неизвестно какой он будет сейчас.

Папка мог быть веселым и добрым. И тогда он громко разговаривал, доставал из кармана конфеты и угощал ее, и даже читал Женечке книжки про лису и зайца, или про колобка, или про то, как много разных зверей пытались залезть в один маленький домик, который назывался «теремок».

Папка мог быть хмурым и очень серьезным. И тогда он отмахивался от Женечки и говорил: «Иди погуляй. Не мешай. Я занят». И продолжал листать страницы, на которых картинок не было совсем, зато было очень много черных мелких, как семечки буковок. Поправлял накинутую на плечи синюю рубашку с погонами, курил, наполняя небольшую комнату едким дымом, от которого щипало глаза и хотелось кашлять, и тихо бурчал про себя что-то.

Но хуже всего, когда папка бывал «навеселе». Почему такое его состояние называлось радостным словом «навеселе», Женечка не понимала. Ничего веселого на самом-то деле в этом не было. Было страшно. Потому, что от папки исходил резкий, кислый, выворачивающий душу, запах, который смешивался с запахом табака и образовывал совсем уже тошнотворный коктейль, и приходилось прилагать нешуточные усилия, чтобы проглотить набегающую в рот слюну и не дать спазму сдавить горло. Такая реакция могла разозлить папку. В его глазах, потерявших глубину и живой блеск, и без того уже плескалось безумие. Он громко кричал на маму и Женечку злые, незнакомые, но явно плохие слова, швырял посуду об пол, от чего она с грохотом рассыпалась мелкими осколками, летела во все стороны еда, которую мама подавала по его требованию. А однажды Женечка увидела, как он со всего размаха ударил маму своей большой рукой по лицу. Мама отлетела в угол комнаты и долго не шевелилась, а когда на громкий Женечкин рев, наконец, подняла голову, оказалось что у нее все лицо в крови.

Лучше бы, конечно, дождаться маму на улице, но кушать хотелось сильно и девочка, справившись с тяжелой калиткой, бочком протиснулась в образовавшуюся щель. Может повезет.

Папка курил, сидя на крылечке. И был явно «навеселе». Даже не почувствовав отсюда, от калитки, характерный едкий запах, это можно было легко определить по, тому, каким отвратительно бессмысленным, стал его взгляд. Правда папка не кричал нехорошие слова и не кидал посуду. Он сидел и гладил по голове между ушей большую серую собаку. Огромный пес спокойно лежал рядом с ним, положив тяжелую голову на передние лапы. По тому, как холодно и остро поблескивали из-под прикрытых век его глаза, по низкому утробному вибрирующему звуку, доносившемуся откуда-то из недр его грудной клетки, было понятно, что спокойствие это напускное и обольщаться по этому поводу не стоит. Девочка по инерции продолжала топать по тропинке к дому между грядок с помидорами, перцем и луком, переступая через нежные завитки огуречных плетей, на которых только только начинали распускаться яркие желтые цветочки. Когда мутный взгляд папки остановился на Женечке, замершей посредине дорожки, ведущей к крыльцу, он проворчал: «О, одна явилась», криво ухмыльнулся и подтолкнул пса по направлению к ней. Огромная собака лениво поднялась, глухо ворча и впиваясь нехорошим взглядом в Женечку, и та поняла совершенно отчетливо, что надо бежать. Она рванула, что было силенок, не разбирая особо куда бежит, и слышала сзади хриплое дыхание большого пса и громыхание железа. Оказалось, что она добежала не до спасительно калитки, а как-то так получилось, что непослушные от страха ноги занесли ее в угол двора. Может это было и неплохо.

Позже соседки, обсуждая произошедшее, сошлись на мнении, что если бы Женечка рванула к калитке, то здоровенный кобель успел бы перехватить девочку, и сейчас от нее остались бы только косточки. Да и то не факт.

Но сейчас… Сейчас Женечка сидела, сжавшись в клубочек, на маленьком уголке земли, до которого не доставал пес, привязанный длиннющей цепью к кольцу, ввинченному в перила крыльца. Огромная собака рвалась к девочке с остервенелым хриплым лаем, кидалась, вставала на дыбы, удерживаемая цепью, скалила страшную пасть с огромными желтоватыми зубами, по которым стекали клочья пены и не доставала до Женечки каких-то полметра.

А на крыльце заливался смехом папка.

Потом он уснул, прямо там, где сидел, а собака все продолжала кидаться, надрывая глотку раздраженным голодным воем, надеясь преодолеть силу сдерживающего ее железа и достать дрожащий и волнующе пахнущий молодой кровью и страхом комочек плоти.

Женечка не помнит, как все закончилось. Говорят, когда мать прибежала домой с работы, папка все еще спал на крыльце, а голодный кобель продолжал наскакивать на девочку, лежащую неподвижно в углу двора. Бедная мама чуть не сошла с ума, потому, что в первый момент ей показалось, что Женечка мертва. Но в слепой надежде на чудо она кинулась по соседям и, прибежавшие на ее крики о помощи, мужики (говорят вчетвером) оглушили и смогли оттащить пса. Мама бросилась к дочери и, ощупывая трясущимися руками ее маленькое тельце, не нашла никаких повреждений кроме мелких ссадин на коленках. Девочка была без сознания, и ее пришлось везти в райцентр, к врачу, который смог привести ребенка в чувство, но разговаривать Женечка не могла.

Именно тогда появились в маминых волосах первые седые пряди, которые смотрелись довольно дико в сочетании с молодым красивым лицом.

Их добавилось, когда она разводилась с папкой и в суде кричала, не обращая внимания на остолбеневших от ужаса судей, чистенькому, гладко выбритому, благообразному даже какому-то папке: «Она же ребенок!!! Она же дочь твоя!!!».