"Повесть о спортивном журналисте" - читать интересную книгу автора (Кулешов Александр)

ГЛАВА VIII. ДЕЛА МОСКОВСКИЕ

—Где ты встречаешь Новый год? — в голосе Ирины было столько равнодушия, что становилось сразу ясным, как сильно волнует ее этот вопрос.

Луговой пожал плечами.

- Сам не знаешь? — настаивала Ирина.

- Не знаю. Меня это не очень интересует. Первое число меня волнует гораздо больше, чем тридцать первое.

- Первого они договорились пойти вместе в ресторан и вдвоем встретить Новый год.

- В Доме журналиста?

- Ну, ей-богу, не знаю, — Луговой поморщился, — какая разница?

- Я спрашиваю потому, что я встречаю в ЦДЖ.

- Да? И с кем? — теперь великое равнодушие слышалось уже в его голосе.

- Да уж найду с кем. Думаешь, у меня поклонников мало?

- Много. Не сомневаюсь.

- Ну вот, кого-нибудь и выберу.

Они неторопливо шли по заснеженной Москве. Снег был мягкий, случайный, какой-то пугливый. Что за зима теперь в декабре? Смех один...

Они встретились у Смоленского метро и медленно поднимались к площади Маяковского. Не по Кольцу, а параллельными переулками, где светил смазанный снегопадом белый свет фонарей. С шелестом скользили машины, оставляя посреди дороги черную слякотную полосу.

Не такой уж поздний был час, но прохожих становилось все меньше — кому охота болтаться по такой погоде на улице?

А они шли. Ирина в своей лыжной стеганой куртке, в высоких сапогах и лыжной шапочке с помпоном. Луговой в коричневой шубе и гигантской лисьей шапке — инсбрукская олимпийская форма.

В действительности Луговой прекрасно знал, где будет встречать Новый год: на даче у друзей, но ему действительно это было безразлично. Он заранее с тоской представлял себе, как после возвращения домой Люся устроит ему очередную сцену, приревновав к кому-нибудь из женщин, которые там будут. Впрочем, последнее время в их отношениях наметилось потепление. Люся не проявляла обычной дотошности в выяснении, где и как он провел день.

«А не завелся ли у моей жены роман? — вдруг подумал Луговой, хотя он не имел для этого ни малейших оснований. —- Почему бы нет? Она по-прежнему очень привлекательна, может быть, если захочет, веселой, кокетливой, обаятельной. Это со мной она уже давно не такая. Но с другими — почему бы нет?»

Он гнал от себя эти мысли, считая, что с их помощью ищет оправдание своему не очень-то благородному поведению.

Ирина его огорчала. Вернее, не она, а эта печальная ситуация, при которой он не мог встретить с ней самый любимый свой праздник. И жалко ему было ее, и ревновал он ее, даже не к кому-то определенному, а ко всей этой веселой, праздничной обстановке, в которой она будет без него, накрытому столу, гостям, танцам, где говорить, смеяться, есть, пить, танцевать она будет с другими.

Размышляя об их отношениях, Луговой отдавал себе отчет в их эфемерности. С Люсей он вряд ли найдет в себе силы расстаться. Что же — так и будет ждать Ирина у моря погоды? Это сейчас, особенно в минуты интимной близости, она клянется, что никого никогда у нее не будет, кроме него, что ей никто не нужен... Обычные слова, слова влюбленной девочки, которая искренне верит в то, что говорит, которая даже не ревнует его к жене, считая, что ревновать к старухам глупо. И которая мирится с тем, что видятся они урывками, тайком, что отпуска и праздники проводят врозь и что, когда она жарко обнимает его и шепчет «любимый мой!», он никакой не ее. Хотя, наверное, и не Люсин...

И придет час, и войдет в ее жизнь незаметно, а может быть, наоборот, громко и властно кто-то другой, с которым свидания будут не ворованными, время проведенное не взято взаймы, с которым все ясно впереди и который действительно будет ее целиком.

Где она встретит его, когда, на каком жизненном перекрестке? Не во время ли такого вот новогоднего праздника? Почему бы нет? Не на этом, так на следующем.

Луговой вспомнил давно ушедший в дымку лет Новый год, который они встречали с Люсей в Доме журналиста, и как танцевала она тогда с его другом — соперником по самбистскому ковру, и что последовало за этим.

Много позже Люся призналась ему во всем.

Что ж, музыка, танец, вино... И посильнее и поопытнее Ирины не выдерживали...

- О чем ты думаешь? — она теребит его за рукав.

- О тебе.

- А что обо мне? — по своей любимой привычке она виснет у него на руке.

- Как ты меня бросишь.

- Никогда.

- Бросишь, — грустно подтверждает Луговой, — сама не заметишь, как окрутит тебя один из этих поклонников, о которых ты говоришь. Знаешь, такой молодой, красивый, кандидат наук, или спецкор в Париже, или чемпион. Словом, настоящий мужчина. Куда мне против такого — рост сто семьдесят пять, а вес под девяносто, лысеть начал, пятый десяток пошел, вечно замотанный, женатый... Зачем я тебе?

Ирина остановилась так внезапно, что он по инерции прошел два-три шага вперед, увлеченный своей горестной речью, и вынужден был вернуться назад.

—Тебе не стыдно, скажи, не стыдно? — в глазах ее стояли слезы. — Какой же ты злой, какой противный, —она всхлипнула. — Мне и так не легко... А ты... а ты...

Не пойду Новый год встречать — вот и все. Буду дома с мамой... вот и все.

Луговой обнял ее, целовал в мокрое от слез и снега лицо, бормотал какие-то ласковые слова утешения.

Потом еще долго гуляли. Мирились. Ссорились. Опять мирились. Бури в стакане их горькой любви...

Вопрос с Новым годом уладился для Лугового сам собой — налетевший как шквал острый грипп сразил его, и он провалялся в жару неделю — с 30-го по 5-е.

—Под Новый год, конечно, лучше сорокаградусная водка, чем сорокаградусная температура, — сострил навестивший его врач из поликлиники. — Но, как говорит

ся, болезни не мы выбираем, они — нас.

А Ирина пошла-таки в Дом журналиста и провела там тоскливый вечер — волшебный принц, которого предрекал ей Луговой, не появился. Были все свои, из газеты, больше молодежь и больше парами. Им было весело, они танцевали до упаду, дополняли скромную сервировку стола обильными запасами, извлеченными из огромных деловых портфелей, с которыми пришли, будто явились не на праздничный вечер, а на служебное совещание.

Журналисты, как правило, люди остроумные, находчивые, знающие массу анекдотов, шуток, забавных историй, и выдуманных, и происшедших в действительности. Поэтому за столом царило веселье, тосты были блестящими, а настроение у всех прекрасным.

Только не у Ирины. Вначале она поддалась всеобщей приподнятости, тоже хохотала до упаду, энергично плясала...

Ее русые спутанные волосы метались вокруг головы, глаза сверкали, лицо раскраснелось. Она была в эти минуты удивительно хорошенькой. Она даже позволила кому-то поцеловать себя.

Но постепенно настроение ее упало. Вон там, в конце зала, на возвышении стоял стол «Спортивных просторов». Там тоже кричали, произносили тосты, смеялись...

Там мог быть и он. И они бы танцевали вместе, могли бы вместе и выпить, глядя друг другу в глаза и загадав желание. Здесь веселилась журналистская братия, многие знали друг друга, подсаживались к столикам друзей, переходили из зала в зал, радостно приветствовали друг друга.

Но его там не было. И то, что его вообще не было ни за каким столом, а лежал он один в гриппе, дремал небось, напившись чая с малиной или всяких лекарств, и эта его старуха жена сидела рядом, проклиная его мысленно за то, что он испортил ей Новый год, служило Ирине слабым утешением.

Как этим можно утешаться! Какая она все-таки эгоистка.

Настроение ее портилось все больше. Она перестала танцевать, потом смеяться, наконец, улучив момент, незаметно сбежала.

Она шла ярко освещенными улицами, где было много людей. Кто-то распевал, у кого-то в руках играл переносный транзистор. Музыка, смех доносились и из ресторанов, и из освещенных окон домов.

Она медленно брела, сняв шапочку, расстегнув куртку, подставив легким, невесомым снежинкам пылающее лицо. Другая бы небось сразу воспаление легких или еще какую-нибудь хворь схватила, а ей нипочем — девчонок с таким здоровьем, как у нее, надо демонстрировать на выставках! Крепкая, мускулистая, цветущая, она не знала ни головных болей, ни простого насморка.

Как-то, мельком увидев анемичную Катю, она сказала Луговому:

Вы там в каждом номере раздетых девиц помещаете — иллюстрируете ежедневную гимнастику, — хотя я-то знаю, что это для повышения тиража, да, да, не спорь! Небось уродливых нету? Или в тренировочных костюмах? Все в купальниках и все красотки. Но я к чему: надо тебе там поместить нагишом твою эту секретаршу-дистрофичку и меня — толстуху и подпись сделать: «Средняя советская женщина до и после подписки на „Спортивные просторы"». Ручаюсь, будешь иметь миллионный тираж.

- Это идея, — серьезно сказал Луговой, — завтра распоряжусь, чтобы тебя сфотографировали, как ты выражаешься, нагишом. Прислать к тебе Крохина или сама придешь?

- Да ну тебя, — она слегка покраснела, — не понимаешь ты шуток.

- Ну ладно, тогда я в следующий раз прихвачу фотоаппарат и...

- Перестань! Терпеть не могу! — Ирина была очень стыдливой и не выносила «всякие там эти разговоры», как она туманно выражалась.

- Так ты же сама предложила, — Луговой по-прежнему сохранял серьезный вид.

Она с улыбкой вспоминала сейчас этот разговор. Да, на здоровье ей жаловаться не приходилось, она могла бы раздавать его налево и направо.

«Тело-то здоровое, — грустно размышляла она, — а душа вот нет. Ну что за Новый год для такой юной и прекрасной девушки, как я, от которой все без ума!» Она невесело усмехнулась.

Такие мысли посещали ее все чаще. И, поймав себя на них, она внутренне возмущалась собой: вот-вот, он прав, ищу себе другого, поскольку он того, чего заслуживаю, дать мне не может. Свинство! Он лежит там, бедняжка, больной, а я...

. Тем временем «бедняжка» уютно сопел на диване, довольный, что не пришлось скучать целый вечер в милой, но неинтересной ему компании, тоскуя по Ирине,

Люся, конечно, не поехала на дачу, но все же пошла к соседям, где тоже праздновали Новый год. Она провела там всю ночь, очень веселилась, однако каждые полчаса-час хмурилась, говорила: «Нет, нет, не удерживайте меня (чего никто не пытался делать), я должна идти к моему бедняжке», — и убегала, чтобы, побыв возле мужа несколько минут и убедившись, что он спит, опять вернуться к веселому застолью.

Вот так и закончился для них старый и наступил новый, 1977 год.

Не дождавшись, как и положено начальнику, полного выздоровления, Луговой вышел на работу и сразу же закрутился в потоке дел.

Уволился один сотрудник, надолго заболел другой. Сократили валютный фонд на зарубежную периодику, и надо было добиваться его восстановления. Просмотрели досаднейшую опечатку. Один автор подвел, другой поссорился с журналом, потому что его статью слишком сократили, авторы олимпийского сборника, все как один клявшиеся, что сдадут материал вовремя, столь же дружно подводили, прятались, ссылались на всякие объективные причины, а издательство давило, торопило, сердилось.

На президиуме федерации стоял его доклад о программе поездки группы зарубежных журналистов. За это мероприятие ответственным был он.

Его попросили дать очерк об Играх в толстый журнал, статью в сборник «Год олимпийский», и, как всегда, после Игр шли бесконечные выступления в воинских частях, в институтах, на заводах, в клубах, Домах культуры...

Луговой любил такие выступления, но, черт возьми, сколько на это уходило времени!

Впрочем, главным оставался, конечно, журнал. Где, как и в любых делах, бывали удачи и неудачи. Среди удач Луговой числил, например, фельетон, написанный Рубцовым, заведовавшим отделом фельетонов журнала и являвшимся единственным сотрудником этого отдела.

Он ядовито высмеивал директора одного из столичных стадионов, упразднившего у себя ложу прессы и предложившего журналистам занимать свободные места.

В фельетоне директору снился кошмарный сон... Журналисты, приходя на стадион и не обнаруживая свободных мест, уходили, никто не давал отчетов о состоявшихся там матчах. Стадион забыли, ничего не зная о нем, нигде о нем не читая, зрители перестали приходить, футболисты тоже, ворота заросли паутиной, как было изображено на карикатуре, сопровождавшей фельетон.

Директор в отчаянии мчался на свой пустой стадион и тем не менее, как в свое время журналисты, не находил места — все было занято. Он вбегал в свой кабинет, но и там его кресло уже было занято другим.

Фельетон возымел действие. Директору влетело, ложа прессы была восстановлена, даже расширена, а коллегия Спорткомитета приняла постановление, согласно которому все директора обязаны были обеспечивать на своих спортивных объектах нормальную работу прессы.

Соответственно был введен наконец порядок, которого давно добивалась Федерация спортивных журналистов. Вместо существовавшей дотоле разноцветной колоды пропусков на разные спортсооружения создали единый пропуск, дававший право занять место в ложе прессы любого.

Другой удачей явились итоги первенств Европы и мира по конькам. Собственно, не сами итоги, а их полное соответствие прогнозам, напечатанным задолго до этого в «Спортивных просторах». Составлены они были внутри журнала, после обмена мнениями с несколькими ведущими журналистами. Только журналистами. Это свидетельствовало об их высокой компетентности.

Луговой считал, что право называться специалистами в том или ином виде спорта имели не только тренеры, ученые, сами спортсмены, но и посвятившие иной раз всю свою жизнь этому спорту журналисты, хотя практически никогда им не занимавшиеся.

Что мы, не знаем режиссеров, не бывших актерами, литературоведов, не писавших ни стихов, ни романов, архитекторов, не державших в руках кирпича? Конечно, неплохо, если с теоретическими знаниями сочетаются и практические. Но легче журналисту изучить историю, теорию вида спорта, разбираться во всех его тонкостях, чем футболисту, например, стать журналистом.

Черта с два! — спорил с ним Лютов. — Много вы назовете наших коллег, никогда не занимавшихся спортом и глубоко разбирающихся в нем? А известных

спортсменов, ставших журналистами, сколько хотите — Маслаченко, Еремина, Озеров, Понедельник, Дмитриева...

Они же почти все телекомментаторы, а это совсем другое дело.

Могу назвать и не только телекомментаторов. Например...

Спор продолжался изо дня в день, из месяца в месяц.

—Да, — говорил Луговой, — на шахматных полях современных спортивных сражений появились новые фигуры, новую ценность приобрели некоторые из прежних.

Кто, например, слышал раньше о заливщиках катков? Об уникальных мастерах высевать газон на футбольном поле? А хореографы, работающие с фигуристами, психологи, прикрепленные ко многим командам?

Что уж тогда говорить о науке! Ученые всегда играли важную роль в подготовке спортсменов, в совершенствовании тренировочного процесса. Но разве были среди них физики, химики, математики, кибернетики?..

Разумеется, спортсмен, тренер — есть и будут главными фигурами в спорте, но сколь огромное, подчас решающее, значение приобретают и новые.

В первую очередь, говорил себе Луговой, я бы назвал здесь спортивного дипломата, спортивного журналиста, спортивного организатора или руководителя.

За покрытыми зеленым сукном столами заседаний решаются порой судьбы спорта, не на зеленых полях стадионов.

Именно в международных спортивных объединениях прогрессивные силы борются за то, чтобы оградить спорт от многих мешающих его свободному, успешному движению вперед явлений — расизма, коммерциализации, профессионализма, политиканства и других.

Спортивные дипломаты Советского Союза и других социалистических стран, прогрессивные деятели из ряда государств ведут там неустанную борьбу с реакционными силами.

Да и в технических вопросах роль спортивных дипломатов подчас оказывает решающее влияние на судьбы того или иного вида спорта. Именно они учреждают новые крупнейшие международные соревнования, чемпионаты, кубки мира и Европы, определяют уставы, правила, утверждают программы олимпиад, места их проведения... Даже такие вопросы, как введение новых весовых категорий в боксе или тяжелой атлетике, продолжительность схватки в борьбе, дистанции в легкой атлетике или плавании. Это тоже решают спортивные дипломаты. И от таких решений зависят порой успехи спортсменов или национальных команд.

Решающей является и роль спортивных руководителей любого ранга.

Почему, когда руководит (при прочих равных условиях) один человек, спортсмены выступают успешнее, чем когда руководит другой?

Почему спортсмены небольшого города подчас сильнее своих товарищей из столицы?

Почему в более малочисленном и менее мощном спортобществе рождаются чемпионы, которых никак не могут воспитать в более мощном коллективе?

Каким образом получается, что в трудную минуту, когда, казалось бы, команда или спортивная делегация уже потеряла все надежды на успех, решительные меры руководителя вносят перелом, приводят к успеху?

Роль в достижении спортивной победы умного, заботливого, энергичного руководителя, да еще глубоко изучившего спорт, умеющего с толком распорядиться имеющимися у него материальными и организаторскими возможностями, — не меньше, чем талантливого тренера!

И роль спортивного журналиста частенько недооценивается. Лучшие, наиболее талантливые, авторитетные современные спортивные журналисты оказывают огромное влияние на развитие мирового спорта. Своими статьями, корреспонденциями, репортажами, очерками они привлекают в спорт новые силы, воспитывают спортсменов (да и болельщиков тоже), поднимают многие важные проблемы, борются с недостатками и поддерживают удачные инициативы. Они квалифицированно, объективно и придирчиво разбирают и оценивают выступления отдельных спортсменов и команд, не допуская ни заушательских обвинений, ни безосновательных восхвалений.

Наконец, они умно, со знанием дела и популярно комментируют явления спортивной жизни, начиная от крупнейших событий, вроде олимпийских игр, и кончая рядовыми футбольными или хоккейными играми,

«Много написано у нас страниц о спортсменах, — подумал Луговой,— и совсем мало о тех, без чьего огромного, порой неблагодарного, но всегда благородного труда их победы, их успехи были бы невозможны, невозможен был бы рост большого спорта!

Надо только любить спорт, отдавать ему все силы. И еще досконально знать его».

И однажды Луговому пришла в голову новая мысль. На очередной редколлегии он внес такое предложение:

Товарищи, считаю нужным готовить для журнала кадры загодя. А вернее, вообще для спортивной журналистики. Поскольку таких отделений на журналистских факультетах пока нет, попробуем кое-что сделать своими скромными силами. У нас уже работает кружок молодых спортивных журналистов. Теперь я предлагаю создать семинар, этакий факультативный курс по спортивной журналистике для студентов факультетов журналистики, и не только столицы. Начнем, конечно, с Москвы, а там посмотрим. Можно ведь открыть заочное отделение, нашу инициативу подхватят, надеюсь, республиканские издания.

Как вы мыслите подобный семинар? — с сомнением спросил один из членов редколлегии. — Где взять помещение, оборудование, преподавательские кадры, программу, кто все это утвердит нам, кто даст деньги?

- Мы сами, — ответил Луговой, — сами. Аудитория? Пожалуйста — зал заседаний нашего журнала. Там не меньше ста мест. Преподаватели? Вот об этом и речь: давайте бросим клич — убежден, что любой сотрудник или преподаватель научно-исследовательского или учебного институтов физкультуры, маститый тренер, ученый с удовольствием раз в полгода выступят у нас бесплатно, журналисты тем более. Если уж очень нужно, оформим их лекции через общество «Знание». Не сомневаюсь, и Управление пропаганды Спорткомитета нас поддержит, поможет нам. Оборудование? А какое? Учебные фильмы мы достанем, в любую команду, на сбор, на стадион, в учебные и научные институты пустят, практику пусть проходят у нас в журнале или в любом спортивном издании. Программу сами и составим. Пока Министерство высшего образования раскачается — годы прождем. А утверждать? Почему это надо утверждать? Вот мы с вами и утвердим. Ну, а если серьезно, то поговорим где надо — в Спорткомитете, в отделе учебных заведений, в нашей федерации. Посоветуемся. Совместно и наметим программу. А тех, кто закончит такой семинар, будем просить при распределении направлять в спортивные отделы газет, журналов, агентств, в специализированную спортивную печать. Убежден, что нам не откажут.

Редколлегия поддержала Лугового, и он энергично принялся за дело: начал ходить по инстанциям, на журналистские факультеты, вербовал добровольных преподавателей — ив конце концов создал, как его назвали, «Общественный факультет физической культуры и спорта для студентов журналистских факультетов».

У Лугового бывало, как и у любого руководителя, тем более большого журнала, несметное множество посетителей. К нему приходили не только сотрудники, коллеги, авторы, художники, фотокорреспонденты, но и специалисты, тренеры, спортивные руководители и дипломаты, спортсмены... Приходили по делам, с просьбами, жалобами (справедливыми и несправедливыми), похвалами, предложениями, идеями (интересными и вздорными), с критикой, замечаниями (толковыми и глупыми).

Приходили родственники и друзья «обиженных», настаивая на опровержениях, графоманы, требуя напечатать их поэтические или прозаические опусы...

Кто только не приходил к нему!

Луговой ввел в журнале порядок, которого не было при его предшественнике и который кое у кого вызывал неодобрение. Он потребовал от Кати сначала выяснять, кто звонит, и лишь потом соединять. На многие звонки он не отвечал, и постепенно Катя научилась сама решать, кого соединять, а кому отвечать, что «товарищ редактор на совещании», «в комитете», «вышел», «еще не приехал», «уже уехал»...

Ворваться в кабинет к Луговому тоже было не так просто. Следовало заранее договориться о свидании («записаться как к зубному», — неодобрительно острил Лютов), он установил для сотрудников часы приема (кроме, разумеется, своих замов, ответственного секретаря, завотделами...).

Однако бывали посетители неожиданные — не знавшие об этих порядках, или не сумевшие договориться заранее, или не желавшие с этим считаться. Последние не без основания предполагали, что, узнав о том, кто они, или о цели их посещения, Луговой откажется с ними встретиться. Так обычно и происходило.

Луговой, убедившись после многих проверок, что может в этом отношении доверять Кате, поручил ей «просеивать», как он выражался, посетителей: направлять их к замам, в соответствующие отделы, в другие учреждения, подсказывать, что тем надо делать, если они приходили по недоразумению, искренне полагая, что пришли по адресу. Все эти меры Луговой ввел отнюдь не из бюрократизма.

Бюрократизм он ненавидел.

Но, во-первых, он во всем любил порядок, а во-вторых, терпеть не мог зря терять время. А ведь за те минуты, которые отнимал какой-нибудь болтливый или вздорный посетитель, пришедший с пустым, ненужным вопросом, можно было переделать множество дел.

Разумеется, когда человек был интересный, вопрос стоящий, Луговой мог просидеть с ним хоть два часа, хоть три.

Ну и, наконец, он приучал своих сотрудников к инициативе и чувству ответственности. Почему по всем вопросам надо приходить к главному редактору? Даже по вопросам, которые мог разрешить или на которые мог ответить соответствующий литсотрудник, не говоря уже о других руководящих работниках журнала?

Вот и обращайтесь к ним!

Что касается самих сотрудников, то их он быстро отучил направлять к нему людей. Сами решайте!

Но в тот раз посетитель был настолько необычен, что даже многоопытная Катя растерялась: в приемной стояла хорошенькая элегантная девочка лет пятнадцати (а может, и моложе?) в очень короткой юбке и с яркой сумкой на ремне. У нее были карие глаза с поволокой под четкой, тонкой линией бровей, по-девичьи чистое румяное лицо, сложная прическа и очень стройные красивые ножки.

В руках она держала свернутый в трубку последний номер «Спортивных просторов».

— Здравствуйте, я — Светлана Токарева. Мне бы хотелось поговорить с товарищем Луговым.

Катя внимательно посмотрела на девочку. Светлана Токарева — мастер спорта международного класса. В паре со своим партнером Владимиром Киреевым — одна из главных надежд страны в фигурном катании. Катя колебалась. Луговой был сейчас один, но никаких предварительных указаний она не получала. К какой категории отнести необычную посетительницу?

Словно угадав ее мысли, Светлана сказала:

—Я недолго задержу. Он не рассердится. Скажите ему...

Катя хотела нажать клавишу интерфона, но передумала и исчезла за плотной дубовой дверью.

Через минуту она появилась снова и, оставив дверь открытой, жестом пригласила посетительницу войти. Светлана нерешительно остановилась на пороге:

- Можно?

- Входи, входи, — Луговой вышел из-за стола, улыбаясь, он протянул девушке руку, подвел ее к «диванному уголку» и, усадив в кресло, занял место рядом.

«Диванным уголком» называлась часть его кабинета возле бара, где стояли большой угловой диван, два мягких кресла, низкий столик и которая была отделена от остальной части комнаты фигурной решеткой, увитой живыми растениями. Здесь он принимал почетных посетителей и зарубежных гостей.

С самого начала разговор принял неожиданный характер.

- Что привело к нам фею льда? — продолжая улыбаться, слегка напыщенно начал Луговой.

- Какая я фея! Если б я была феей, в меня бы все влюблялись. А я — размазня, — сказала Светлана и расплакалась.

Луговой растерялся. Он беспомощно огляделся. Налил воды в стакан, подал Светлане.

—Чего ты плачешь, не надо плакать... — неумело утешал он ее.

А Светлана сидела, утопая в глубоком кресле, и плакала. Ее короткая юбчонка совсем задралась, нос покраснел, сумку она бросила на пол, в одной руке у нее был крохотный платок, в другой она упрямо сжимала экземпляр «Спортивных просторов».

Наконец она немного успокоилась.

—Вот! — сказала она и протянула экземпляр Луговому.

Сначала он недоуменно посмотрел на журнал, но тут же вспомнил, что в этом номере был напечатан рассказ известного писателя «Этот скользкий лед».

В рассказе, небольшом, лиричном и очень грустном, описывалась драма молодой пары фигуристов. На льду совместно они достигли мировых высот. Они вместе выступали, тренировались, разъезжали. Спорт сделал их неразлучными. Видя, как нежно, или восторженно или страстно (в зависимости от сценария программы) смотрят они друг на друга, обнимают, поддерживают, зрители умиленно улыбались и говорили: «Наверное, скоро поженятся, небось любят друг друга. Такие красивые...» Они действительно были очень красивые, эффектные, искусные. И спорт у них удивительно красивый. И костюмы, и освещение, и музыка, и движения... А вот жизнь нет.

Она-то его любила. Но он любил другую. Он любил девушку, с которой рос, которую знал с детства. Она не занималась фигурным катанием, носила очки и собиралась после школы на математический факультет. Она была не очень красивой, довольно неуклюжей и не бог весть как одевалась.

И не была за границей, в больших знаменитых городах, ей не аплодировали стоя тысячи восторженных зрителей во всех концах света, и по телевизору ее не показывали.

Но любил он ее...

И его партнерша, блестящая красавица, знаменитая, избалованная успехом, которой в жизни, как казалось тысячам зрителей, все улыбалось и удавалось, была глубоко несчастна.

Это там, на льду, она, смеющаяся и улыбающаяся, изящно раскланивалась, прижимая к груди цветы, посылала воздушные поцелуи, вновь и вновь выходила кланяться. А дома она была просто глубоко несчастной, безответно влюбленной девчонкой.

Потому что там, на холодном льду, он держал в объятиях, прижимал к себе ее. А дома обнимал другую...

И эта замечательная пара, которой сулили олимпийские лавры, распалась. Надежды не оправдались.

Они создали другие пары. Он женился на своей подруге детства — математичке, они завели детей и скромно, но радостно жили где-то в небольшом городке, куда его направили после окончания педагогического института.

А она, поплакав и помучившись, тоже вышла замуж, стала тренером и была верна своему мужу, обожавшему ее и с гордостью демонстрировавшему друзьям альбомы с фото, вырезки из газет, кубки и медали, не замечая, как туманится при этом взгляд и слетает с лица его жены улыбка.

Такой вот грустный рассказ...

И Луговой понял, что привело к нему его юную посетительницу.

- Это про нас? — тихо спросила Светлана, устремив на Лугового взгляд своих карих с поволокой глаз. Была в них сейчас недетская обида и боль.

- Нет, Светлана, это не про вас, он ведь вас и не знает, этот писатель, видел только на льду.

- А как он догадался? — простодушно спросила она.

- А у вас так же? — задал вопрос Луговой.

Светлана молча покивала головой, пошмыгала покрасневшим носом, осторожно вытерла глаза, чтоб не смазать ресницы.

- Рассказывай.

- А что рассказывать — все как тут, — она показала на журнал, на глазах ее опять выступили слезы.

- Рассказывай, рассказывай.

И она рассказала. Собственно, рассказывать-то действительно было нечего. Казалось, писатель незримо присутствует рядом. Рядом с ней и ее партнером. Невидимый свидетель чужой жизни.

Она «безумно» влюблена в Володю, «давно, уже год», а он любит другую. Правда, не подружку детства и не математичку в очках, а, наоборот, тоже очень хорошенькую девушку и тоже спортсменку — пловчиху, но это было только хуже.

Он писал ей из всех стран и городов, она звонила ему по телефону во все страны и города. А когда они возвращались в Москву, он проводил со «своей пловчихой этой» все свободное время.

Светлана ревновала и очень страдала.

- Он знает, что ты его любишь? — спросил Луговой. Светлана пожала плечами.

- И не догадывается?

- Мужчины все недогадливы, — она надула распухшие губы, и ему с трудом удалось спрятать улыбку.

- А с тренером вашим или еще с кем-нибудь не делилась? Он ведь очень умный, ваш тренер.

—Он замечательный человек, — с жаром воскликнула Светлана, — но ведь он тоже... мужчина. Не поймет.

Наступило молчание.

—А теперь все узнают, — она опять кивнула на журнал.

Луговой перестал улыбаться. Он понял, какое направление приняли мысли Светланы, когда она прочла рассказ: писатель догадался, — значит, догадаются и другие, а теперь, когда ее несчастная любовь вынесена на всенародное обозрение...

Как быть?

Объяснить, что никто ничего не узнает, потому что никому, кроме нее, все знавшей и страдавшей, не придет в голову приложить авторскую выдумку к реальной жизни? Не поверит. Поговорить с тренером? Но если до сих пор он ничего не заметил и ничего не предпринял, то что сможет сделать теперь?

Быть может, вызвать Киреева и раскрыть ему глаза? И чего добьется? Сделает, быть может, несчастной другую девочку. А кто дал ему на это право?

Он так ничего и не придумал.

Есть, оказывается, недуги, помочь в которых не дано никому — ни тренеру, ни другу, ни самому лучшему журналисту. Неразделенная любовь, например.

Разве что времени.

Но ощущение бессилия, пережитого им тогда, жалкие слова банального утешения, которые он говорил этой пришедшей к нему со своей бедой девочке, а главное последняя фраза их беседы, которую она произнесла на прощание: «Лишь бы никто не догадался, а я сама справлюсь», — навсегда оставили горький осадок в его душе, обидное чувство унижения.

...Дела, дела, встречи, заботы, волнения и радости — обычные, столь метко названные кем-то «текучкой». «Текучка» — так с досадой называли текущие дела, повседневную работу, на которой не успеваешь сделать главного. А разве повседневная работа не есть главное? Разве и самые важные, решающие в жизни дела не являются частью ее, этой повседневной работы?..