"Призрак уходит" - читать интересную книгу автора (Рот Филип)4 В МОЕМ СОЗНАНИИОН: Почему женщина, похожая на вас, выходит замуж в двадцать пять — двадцать четыре? В мое время считалось неоспоримым, что к двадцати пяти — двадцати четырем, а то и к двадцати двум, уже нужно стать матерью. Но теперь… объясните… ведь я не знаю о вас ничего. У меня не было возможности узнать. ОНА: Кроме явных причин — познакомились, я влюбилась, он влюбился безумно, а если такое случается… Ну, в общем, кроме вот этих явных причин объяснение надо искать в причинах обратного свойства: я вышла замуж, потому что в нынешнюю эпоху никто вокруг на это не решился бы. Если во времена вашей молодости все поголовно выходили замуж в этом возрасте, то теперь я была единственной из всех, кого знала на курсе, единственной из друзей, перебравшихся после Гарварда в Нью-Йорк, кто ОН ОНА: Правда. ОН: И какова была реакция друзей на вашу свадьбу? ОНА: Все… Никто не был шокирован. Никто. Они радовались за нас. Но я была первой, принявшей такое решение. Посмевшей бросить якорь. Мне нравится опережать других. ОН: И все же детей у вас нет. ОНА: Пока нет. И в ближайшее время не будет. Думаю, прежде чем это произойдет, мы должны утвердиться в жизни. ОН: Как писатели. ОНА: Да. Да. И в этом одна из причин отъезда. Там мы будем работать, и только работать. ОН: А что было здесь? ОНА: Работа — и жизнь в большом городе, связанность городской квартирой, целые дни бок о бок, бесконечные встречи с друзьями. В последнее время я стала настолько дерганой, что уже не могу ни усидеть на месте, ни работать, ни заниматься чем-то другим. Переезд даст мне шанс довести что-нибудь до конца. ОН: Но почему вашим избранником стал именно этот молодой человек? Разве он самый яркий из тех, кого вы встречали? Вы говорите, что брак казался вам отчаянным приключением. Я познакомился с вашим мужем. Он мне понравился, в те сутки, что мы общались, он проявлял неизменное дружелюбие, но Климан, как мне кажется, куда больше годится для приключений. И в колледже он был вашим любовником, разве не так? ОНА: Брак с Ричардом Климаном? О таком даже помыслить невозможно. Он как натянутая струна. Ему лучше подходят другие роли. Почему Билли? Он умен, с ним всегда было интересно. Мы разговаривали часами, и это не наскучивало. При этом сдержан и тактичен, хоть и считается, что тактичность и сдержанность скучны. Я, разумеется, вижу, чего он лишен. Ему не хватает настойчивости, умения загораться. Но обжигаться ведь тоже не хочется. Он мягок, обаятелен, и он меня обожает. ОН: А вы его обожаете? ОНА: Люблю, и очень крепко. Но его обожание другое. Он проживет год в Массачусетсе, потому что так хочется мне. Ему не хочется. Я вряд ли смогла бы пойти на такое. ОН: Но платите за все вы. Так что, естественно, он подчиняется вашим желаниям. Ведь вы оба живете на ваши деньги? ОНА ОН: Ну как же? Ваши публикации — один-единственный рассказ в «Нью-Йоркере», у него в гонорарных журналах пока ничего. Кто оплачивает счета? Ваша семья. ОНА: Нет, теперь эти деньги мои. Они пришли из семьи, но теперь — мои. ОН: Так, значит, он живет на ваши деньги. ОНА: Хотите сказать, что это и заставляет его поехать со мной в Массачусетс? ОН: Нет-нет. Просто указываю, что в большой степени он вам обязан. ОНА: В общем да. ОН: И то, что у вас есть деньги, которых нет у него, дает вам преимущество, вы это чувствуете? ОНА: Да, пожалуй. Многим мужчинам было бы тяжело справляться с этой ситуацией. ОН: И многие мужчины справились бы с удовольствием. ОНА: Да, многим это было бы по вкусу. ОН: А денег много? ОНА: Деньги не составляют проблемы. ОН: Вам повезло. ОНА ОН: Источник этих денег — нефть? ОНА: Да. ОН: Ваш отец из друзей Джорджа Буша-старшего? ОНА: Друзьями их не назовешь. Буш-отец значительно старше. Есть деловые отношения. Но нет ОН: Голосовали все-таки за него. ОНА ОН: Но светская жизнь у них общая? ОНА: На некоторых приемах бывают оба. ОН: И в загородном клубе? ОНА: Да, верно. В Хьюстонском загородном клубе. ОН: Куда принимают только тех, в чьих жилах голубая кровь? ОНА: Голубая кровь разлива девятнадцатого века. Клуб старожилов Хьюстона. Именно там проходят балы вступающих в свет дебютанток. Торжественный выход. Вихрь белых платьев. А потом танцевать, пить бокал за бокалом, блевать. ОН: Подростком вы ходили в бассейн клуба? ОНА: Летом бывала там каждый день, кроме разве что понедельника, когда клуб закрыт. Плавала, играла в теннис. Когда давал уроки австралийский профи, мы с подружкой потом помогали ему собрать мячи. Мне было четырнадцать. Подруга на два года старше и куда предприимчивее. Она спала с ним. У профи был ассистент, приятный на вид отпрыск члена клуба, капитан теннисной сборной Тулэйна. Я не спала с ним. но все остальное мы делали. С холодной головой, и с моей стороны без всякого удовольствия. Подростковый секс отвратителен. Ты не чувствуешь ничего, озабочена только тем. получится ли как надо. Какое уж тут удовольствие! Однажды он все хотел поглубже войти в горло, и меня вырвало. К счастью, обдала я ОН: А были еще совсем девочкой. ОНА: В сороковые девочки вели себя иначе? ОН: Ничего этого близко не было. Луиза Мэй Олкотт была бы у нас как дома. А в светской жизни вы участвовали? Роль дебютантки на балу сыграли? ОНА: Вы начинаете подбираться к позорным секретам. ОН: И в Гарварде вы вошли в круг экс-дебютанток? ОНА: В Гарварде прячут налет дебютантства. ОН: Вот как? ОНА: Да. Об этом не говорят. Постыдные секреты держат при себе. ОН: Так что, приехав в Гарвард, вы просто подружились с другими богатыми девушками. ОНА: С некоторыми из них. ОН: И?.. Как все это происходило? ОНА: Что именно вы хотите узнать? ОН: Точно не скажу. Я ведь учился в другом колледже в другое время. ОНА: Не знаю, что и рассказывать. Они были просто моими подругами. ОН: Похожими на Билли — интересными и не дающими скучать? ОНА: Нет. Миловидными, великолепно одетыми и стоящими выше всех остальных. Так им — то есть нам — представлялось. ОН: Но стоящими выше кого? ОНА: Девиц с волосами как пакля, одетых отнюдь не великолепно, приехавших из Висконсина и потрясающе способных к естественным наукам. ОН: А вы к чему были способны? Когда пришла в голову мысль стать писательницей? ОНА: Рано. Кажется, еще в школе. И я на ней зациклилась. ОН: А вы действительно хорошо пишете? ОНА: Надеюсь, да. И всегда так считала. Но везло меньше, чем хотелось бы. ОН: Рассказ напечатан в «Нью-Йоркере». ОНА: Это был блеск. Казалось, я взлетала к небесам. Но потом ОН: Когда это было? ОНА: Пять лет назад. Какое замечательное время! Я вышла замуж. Мой первый рассказ напечатан в «Нью-Йоркере». Но потом я потеряла уверенность, утратила способность сосредоточиваться, собирать силы в кулак. А способность сосредоточиться, как вам известно, это все или, как минимум, почти все. С ее уходом появилось чувство безнадежности, что еще больше лишает сосредоточенности, крадет уверенность. Я начинаю бояться, что уже не смогу ничего создать. ОН: И поэтому вы сейчас разговариваете со мной. ОНА: Не вижу связи. ОН: Думаю, ваша уверенность не так уж и ослабела. Вы не кажетесь неуверенной. ОНА: Я не жалуюсь на недостаток уверенности в общении с мужчинами. Вообще с любыми людьми. Но она тает, едва я сажусь за компьютер. ОН: И в моем доме с болотистой пустошью через дорогу, цаплями и зарослями тростника за окном… ОНА: Да, это часть задумки. Там не будет мужчин, не будет разного общения, не будет вечеринок, я уже не смогу питаться всем этим, и тогда, возможно, уйдет это чувство растраченности, уйдет измотанность, напряжение, а значит, возможна надежда, что… ОН: Это ваше «возможна надежда» в данном контексте неграмотно. ОНА ОН: «Я надеюсь» было бы гораздо уместнее. Можно еще обыграть «если повезет». В прежние времена, до того как распространилась привычка заставлять благонравных, воспитанных девочек делать минет, вы никогда бы не столкнулись с таким словоупотреблением. «Возможна надежда» вместо «есть надежда, что…». Иногда употребляли просторечное «если все сложится, то», но это, пожалуй, было пределом неграмотности в те годы, когда я был в вашем возрасте и хотел стать писателем. ОНА: Не надо так. Вы уже делали это вчера. Не делайте этого снова. ОН: Я всего лишь исправил крошечную погрешность в английском. ОНА: Знаю. И все же не надо. Хотите разговаривать — давайте просто разговаривать. Если когда-нибудь я попрошу вас прочесть что-то из моих вещей, тогда поправляйте, я буду вам благодарна. Но наш разговор не экзамен. Начну относиться к нему как к экзамену — утрачу свободу. Так что, прошу вас, не надо. ОН: Я смеюсь потому, что, во всем превосходя девиц из Висконсина, с волосами как пакля, вы не исправили своей ошибки. Не сочли нужным ее исправить. ОНА: Просто я увлеклась своей мыслью и не задумывалась, как вы к ней отнесетесь и уж тем более как отнесетесь к выбранным для ее выражения словам. ОН: А зачем я пристаю с замечаниями, как вам кажется? ОНА: Для укрепления ОН: С помощью оборота «возможна надежда»? Глупо с моей стороны. ОНА: Да, глупо. ОН: У меня есть подозрение, что я боюсь вас. ОНА ОН: А что бояться могу я, догадывались? ОНА: Нет, я не думала, что способна вызвать у вас страх. Казалось, что я доставляю вам удовольствие, что вам со мной приятно, но мысли, что вы боитесь, не было. ОН: Между тем я боюсь. ОНА: Почему? ОН: А вы как считаете? Вы ведь, возможна надежда, писательница. ОНА ОН: Я еще не успел их продумать. ОНА: Если придумаете другие причины, скажите. Коли все сводится к трем, которые я перечислила, лучше оставьте их при себе. Но если вам придет в голову что-нибудь новое, скажите непременно: возможно, мне будет очень полезно услышать об этом. ОН: Вы излучаете уверенность. То, как вы сидите, сцепив руки на затылке, то, как приподнимаете волосы, демонстрируя мне, что и так вы красивы ничуть не меньше. В этой позе, в этих движениях — вся ваша суть. Вы излучаете уверенность своей улыбкой. Вы излучаете уверенность линиями и формами тела. Это должно придавать вам уверенности в себе. ОНА: И придает. Но вряд ли даст ее в общении с пустошами и цаплями. Рядом с ними придется искать уверенность здесь. ОН: Опираться на интеллект, не на грудь. ОНА: Да. ОН: Ваша грудь придает вам уверенность. ОНА: Да. ОН: Расскажите об этом. ОНА: О том, как грудь придает мне уверенность? Дает сознание, что у меня есть то, что будет нравиться, чему будут завидовать, к чему будут тянуться. Уверенность, что тебя захотят, — это и есть уверенность в себе. Уверенность, что ты вызовешь похвалу, о тебе будут думать, ты будешь желанна. Если ты знаешь все это, то будешь в себе уверена. Я знаю, что все связанное с этим… ОН: С грудью. ОНА: Все связанное с грудью я делаю хорошо. ОН: Вы, Джейми, редкий экземпляр. Таких, как вы, немного. ОНА: Я просто понимаю, чего от меня хотят, чем я могу произвести впечатление, и, встречаясь с людьми, даю то, что производит на них впечатление, и получаю то, что хочу получить. ОН: И что же произведет впечатление на меня? Чего захочу я? Или вам безразлично, произведете ли вы на меня впечатление? ОНА: Ну что вы! Мне очень хочется поразить вас. Я смотрю на вас снизу вверх. Вы страшная загадка. И источник могучего притяжения. ОН: И чем же я притягиваю? ОНА: Тем, что, за исключением цапель за окном, никто о вас ничего не знает. Если кто-нибудь знаменит, о нем все знают всё, во всяком случае, убеждены, что это так. А с вами всё по-другому. Вы написали книги, сделавшие вас знаменитым в определенном кругу. Но вы не Том Круз. ОН: Кто это, Том Круз? ОНА: Он так знаменит, что даже не обязательно знать, кто это. Вот кто такой Том Круз. Если журналы непрерывно пишут о звезде и вы ежедневно это читаете, то в результате не знаете про нее ничего, но думаете, что вам все известно в подробностях. В вашем случае никому не приходит в голову, что он знает о вас хоть что-то. ОН: Но именно так и думают после выхода каждой моей новой книги. ОНА: Так думают идиоты. Нет, вы загадочны. ОН: И вы хотите произвести впечатление на загадочного человека. ОНА: Да! Я хочу этого. Так что могло бы впечатлить вас? ОН: Ваша грудь. ОНА: Нет, назовите то, чего я не знаю. ОН: Меня восхищает всё — с головы и до ног. ОНА: А еще что? ОН: Ваш ум. По правилам две тысячи четвертого года мне даже полагается сказать это. Но я живу по другим правилам. ОНА: Так как же, мой ум восхищает вас или нет? ОН: Пока в общем да. ОНА: Что-то еще? ОН: Красота. Обаяние. Изящество. Откровенность. ОНА: Все это к вашим услугам. ОН: Все это к услугам Билли. ОНА: Ну, это само собой. ОН: Что вы имеете в виду, говоря, что он вас обожает? В чем это проявляется? ОНА: Приезжая в Техас, он хочет увидеть, где я играла ребенком. Посидеть на подвесных качелях, куда меня сажала моя няня, и на перекидной доске, на одном конце которой сидела она, а на другом — я, в возрасте четырех лет. Он просит меня отвезти его в мою школу, Кинкейд, чтобы увидеть, где именно мы в третьем классе сбивали масло, а в четвертом делали опыты с чашкой Петри. Мы с ним идем в библиотеку, потому что я была членом Библиотечного клуба — кружка, куда принимали одних только лучших учеников, а подходя к окну, он любуется зеленью школьных лужаек с видом поэта-романтика, в восторге созерцающего радугу. Он непременно захотел увидеть стадион, где я, ученица четвертого класса, должна была на школьном празднике — «День под открытым небом» — участвовать в соревнованиях по бегу на ходулях, но все вокруг было украшено пурпурными и золотыми флагами и так напоминало какое-то средневековое ристалище, что от волнения я грохнулась носом вниз в десяти футах от старта, хотя бегала здорово и имела хорошие виды на победу. Ему непременно хотелось, чтобы мы сели в машину около нашего дома в Ривер-Оукс и точь-в-точь повторили маршрут, которым меня когда-то возили в школу, и он увидел бы все лужайки, деревья, кусты и дома, мелькающие на протяжении пяти миль — пути, по которому наш шофер вез меня до Кинкейда. Гостя в Хьюстоне, он всегда делает утреннюю разминку на тех дорожках, по которым в пятнадцать лет бегала я. Перечислять можно до бесконечности. Все стороны моего «я» притягивают его магнитом. Когда мне снится, что я занимаюсь сексом, — а эти сны видит каждый, неважно, мужчина ты или женщина, — он ревнует меня к этим снам. Когда я в ванной — к ванной. Ревнует меня к зубной щетке. К берету. К белью. Какие-то предметы моего белья всегда засунуты в карманы его брюк. Наталкиваюсь на них, когда собираюсь отдать брюки в чистку. Рассказывать дальше или достаточно? ОН: Так, значит, это обожание — любовь не только к вам, но и ко всей вашей жизни? ОНА: Да, моя биография для него что-то волшебное. И все, что он говорит мне, — сплошной гимн любви. Одеваясь и раздеваясь, я всегда чувствую себя за стеклом, к которому он приник с другой стороны. ОН: Линии тела завораживают не меньше, чем качели. ОНА: Когда свет в спальне падает на меня сзади, он поет бесконечные гимны линиям силуэта. А когда я в одних трусиках варю утром кофе на кухне и он подходит ко мне со спины, чтобы подержаться за груди и ласково прикусить мочку уха, то всегда декламирует Китса: «Есть вздох для „да“ и вздох для „нет“ / И еще один: „Это невыносимо“. / Что же делать — остаться? бежать от них? / О нет, раздели это сладкое яблоко на двоих». ОН: Если Билли может цитировать по памяти любовную лирику Китса, это, конечно, делает его редчайшим представителем своего поколения. ОНА: Да. Он таков и есть. Цитирует Китса страницами. Он: А его письма цитирует? Не знакомил со строчками из последнего письма Китса? Тот написал его, когда был на пять лет моложе вас и очень тяжело болен. А всего через несколько месяцев скончался. «Все время чувствую, что моя настоящая жизнь прошла, — писал он. — И сейчас длится посмертное существование». ОНА: Я незнакома с его письмами. А что касается посмертного существования, мне этого еще не понять. ОН: Скажите, а где жена берет силы, чтобы выдерживать такое мужнино обожание? ОНА ОН: Вас окружает сексуальное внимание. И все-таки вы подавлены и беспокойны. ОНА: Наша жизнь полна сексом. Но часто для одного из партнеров секс не так увлекателен, как для другого. Хотя вначале бывает иначе. ОН: Да, помню. ОНА: Когда у вас была последняя связь с женщиной? ОН: Когда вы были дебютанткой. ОНА: Но ведь трудно так долго жить без романа! Неужели все это время у вас вообще не было секса? ОН: Не было. ОНА: Вам было трудно с этим справляться? ОН: На каком-то этапе все трудно. ОНА: Но это трудно особенно. ОН: Да, это было в разряде особенно трудного. ОНА: Но почему? Я знаю, что вы живете в глуши, почти в вакууме, но должны ж быть… вы говорили, неподалеку есть колледж. Я знаю, сколько вам лет, но там, безусловно, есть девушки, которые читали ваши книги и были бы рады откликнуться. Так почему? Почему вы решили отказаться не только от жизни в городе, но и от этого? ОН: Не я отказывался от этого. Это отказалось от меня. ОНА: Не понимаю. ОН: И не поймете. ОНА: Да, не пойму, если вы не расскажете. Может быть, передумаете и не откажетесь еще и от разговоров? ОН: Продумываю этот вариант. И поэтому все еще с вами. ОНА: Что ж… мне лестно. А если и в самом деле вы столько времени прожили в одиночестве, то особенно лестно. ОН: Джейми. Джейми Логан. Джейми Хэлли Логан. Вы владеете языками, Джейми? ОНА: Посредственно. ОН: Но по-английски говорите хорошо. Мне нравится ваш техасский акцент. ОНА ОН: Правда? ОНА: Да. Я старалась. ОН: Мне кажется, естественнее было бы его обыгрывать. ОНА: Нет, это было сродни желанию никому не рассказывать о своем дебютантстве. Сродни желанию молчать о членстве в загородном клубе, который посещают оба Джорджа Буша. ОН: Но он все же чувствуется. ОНА: А я прикладываю усилия, чтобы этого не было. Пользуюсь им только в шутку. Приехав в Гарвард, я говорила «привеет», но быстро от этого отучилась. ОН: Жаль. ОНА: Но ведь я никого не знала, мне было всего восемнадцать. Я вошла в холл Уигглсуорта, все ко мне повернулись, и когда я сказала: «Всеем привеет», они сочли меня жуткой провинциалкой. Больше я уже никогда так не говорила. На фоне основной массы тамошних первокурсниц я была очень наивной. На фоне тех, кто окончил подготовительные школы Манхэттена, действительно была провинциалкой. И очень пугалась. Если теперь акцент проскальзывает, это связано с тем, что я вся на нервах. Возможно, сегодня он слышен отчетливее. Когда я нервничаю, он всплывает на поверхность. ОН: Вы ловите все оттенки. И всему находите объяснение. ОНА: Я знаю себя. Неплохо. Так мне кажется. ОН: Это три утверждения. Я знаю себя. Неплохо. Так мне кажется. ОНА: А знаете, кто пользуется этим методом? Конрад. ОН: Вы говорите о триадах. ОНА: Да, о триадах Конрада. Вы на них обращали внимание? ОН: Только на книги. А вы всё схватываете на лету. ОНА: Послушайте вот это! Все ощущения построены на триадах. Страница тридцать пятая. Герой впервые в жизни получил капитанский патент и находится в эйфории. «Я поплыл вниз по лестнице. Я выплыл из величественных казенных дверей. Я поплыл дальше». Страница сорок седьмая. он по-прежнему в вихре восторга. «Я думал об этом еще не виденном мной моем корабле. Это и радовало, и дразнило, и захватывало». Страница пятьдесят третья, описание моря. «Безмерность, в которой царит покой, в которой расплываются воспоминания, в которой тонут мысли о жизни». Конрад постоянно пользуется этим приемом, особенно ближе к концу. Страница сто тридцать первая: «Но я скажу вам, капитан Джайлс, что я чувствую. Я чувствую себя старым. И, наверное, так и есть». Страница сто тридцатая: «Он был похож на страшное, искусно сработанное пугало, поставленное на корме отмеченного смертью судна, чтобы отпугивать морских птиц от мертвых тел». Страница сто двадцать девятая: «Жизнь — эта полная опасностей, тяжкая жизнь — казалась ему несомненным благом, и забота о себе поглощала его целиком». Страница сто двадцать пятая: «Мистер Берне заломил руки и неожиданно выкрикнул». Первое: «Но как ввести судно в гавань, сэр, ведь у вас нет людей!» Следующий абзац — второе: «И мне нечего было ответить». Затем третье: «Но спустя часов сорок это было сделано». И потом — новый круг. На той же странице сто двадцать пятой. «Никогда не забуду эту последнюю ночь, темную, ветреную и звездную. Я вел корабль». Еще несколько предложений — и абзац, который начинается словами: «А я вел корабль…» ОН: Прочтите его целиком. ОНА: «А я вел корабль, слишком усталый, чтобы тревожиться, слишком усталый, чтобы думать связно. Были моменты, когда я чувствовал мрачный восторг, но потом сердце падало при мысли о кубрике на другом конце темной палубы, полном страдающих лихорадкой людей, кое-кто из которых умирал. По моей вине. Но это неважно. Угрызения подождут. Сейчас я должен вести корабль». Я могла бы читать и дальше. ОН: Вести корабль. Я должен вести корабль. А еще что-нибудь у Конрада вы читали? ОНА: Читала. Довольно много. ОН: И что понравилось больше всего? ОНА: Знаете повесть, которая называется «Юность»? Она изумительна. ОН: А «Тайфун»? ОНА: Потрясающ. ОН: Когда в Техасе вы лежали в бикини возле бассейна загородного клуба среди других дочек миллионеров, вы что-то читали? ОНА: Забавно, что вам пришел в голову этот вопрос. ОН: Вы были единственной, кто читал? ОНА: Да, именно так. Когда я была девчонкой, совсем девчонкой, случилась нелепейшая история. Однажды меня застукали, и это было так стыдно, что я опомнилась. Прежде я вкладывала книгу в журнал «Семнадцать», так что никто не видел, ОН: А что за книги вы вкладывали в «Семнадцать»? ОНА: Когда меня застукали, мне было тринадцать лет, и я читала «Любовника леди Чаттерлей». Все надо мной потешались, хотя если б взялись читать, сразу же обнаружили бы, что это покруче «Семнадцати». ОН: Вам нравился «Любовник леди Чаттерлей»? ОНА: Я люблю Лоуренса. Но «Любовник» стоит не на первом месте. Жаль вас разочаровывать, но я — в том возрасте — не сумела прочувствовать эту книгу. «Анну Каренину» прочитала в пятнадцать. К счастью, позднее перечитала. Вечно читала книги, до которых еще не дотягивала. ОН: Что именно? ОНА: Сначала «Тэсс из рода д'Эрбервиллей». Потом… как же он назывался, этот другой роман? Странность какая-то. Я не о «Джуде Незаметном», о другом… ОН: Пытаетесь вспомнить тот, где метят овец? «Вдали от обезумевшей толпы»? ОНА: Да, разумеется, «Вдали от обезумевшей толпы». ОН: А есть и еще один, где овец метят красным. И работа героя — ставить такие метки. Как эта книга называется? Там очень важна героиня, трагическая героиня. Ох, моя память! ОНА: «Грозовой перевал». Очень понравился «Грозовой перевал». Я была тогда чуть моложе, двенадцать или тринадцать. Прочитала «Джейн Эйр» и сразу взялась за него. ОН: А теперь о мужчинах. ОНА (с ОН: Да, я пытаюсь выяснить, пригодны ли вы для работы. ОНА: Какой работы? ОН: Уйти от мужа, который вас обожает, к человеку, которому вы сможете читать вслух. ОНА: По-моему, вы безумны. ОН: Безумен. Ну и что? И находиться здесь — безумие. Безумием было приехать в Нью-Йорк. Безумна причина, заставившая меня приехать. Безумие сидеть здесь и разговаривать с вами. Сидеть и не иметь возможности уйти. Я не могу встать и уйти сегодня, не мог встать и уйти вчера и потому провожу собеседование, пытаясь определить, пригодны ли вы для работы, которая требует бросить вашего молодого мужа ради посмертного существования с семидесятиоднолетним. Так что давайте продолжим. Интервью продолжается. Рассказывайте о мужчинах. ОНА ОН ОНА: Что ж… Для начала о первом. Первый любовник был моим учителем. Это случилось в выпускном классе. Ему было двадцать четыре. И он меня… дефлорировал. ОН: Сколько вам было лет? ОНА: Это случилось через три года. Семнадцать. ОН: А между четырнадцатью и семнадцатью не было ничего, о чем стоило бы рассказать? ОНА: Ничего. Кроме подростковых глупостей. ОН: Только глупости? И ничего волнующего? ОНА: Кое-что взволновало. Например, когда в чопорном старинном загородном клубе Хьюстона зрелый, солидный господин задрал на мне футболку и принялся трудиться над моими сосками. Я была ошарашена. Никому ничего не сказала. Ждала, что он найдет меня и сделает это снова. Но, вероятно, он струхнул и при следующей встрече вел себя так, словно бы между нами ничего не было. Друг моей старшей сестры. Тридцати с хвостиком. Только что обручившийся с самой красивой из ее подруг. Я плакала, много плакала. Думала, он не вернулся, потому что со мной что-то не так. ОН: Сколько вам было лет? ОНА: Это было пораньше. Тринадцать. ОН: Так. Идем дальше. Учитель. ОНА: Он был предельно независимым. Никого не хотел впечатлять. ОН: Он был совсем взрослым для ОНА ОН: Что такое «Учи на благо Америки»? ОНА: Фантастика! Вы действительно оторвались от мира. В рамках этой программы выпускники колледжей добровольно преподают два года в самых неблагополучных школах Америки, тех, что официально именуются недостаточно привилегированными.. ОН: Вас раздражает это выражение — «недостаточно привилегированные». ОНА ОН: Почему? ОНА: Потому что лишено смысла. Что значит «недостаточно привилегированный»? У тебя либо есть привилегии, либо их нет. Если ты недостаточно привилегированный, значит, ты их не имеешь. Суть привилегий в том, что они связаны с избытком, а не с недостатком. Ненавижу это выражение. ОН: Но вы-то обладали привилегиями. Даже суперпривилегиями. ОНА: О'кей. Наказываете за то, что я не похожа на героинь Луизы Мэй Олкотт? За то, что в четырнадцать лет отсасывала у юного теннисиста, или за то, что в тринадцать млела от усилий взрослого, трудившегося над моими сосками? ОН: Я только спросил, почему это выражение действует вам на нервы. ОНА: Потому что оно фальшиво. Погрешность в английском. Такая же, как «возможна надежда». ОН: Ваше очарование убивает. Вы и терзаете, и чаруете. ОНА: Чем, рассказом о первой любви? Вам хочется быть зачарованным до смерти? ОН: Да. ОНА: Что ж, это неплохой вариант. Однако вернемся к сказанному: «Учи на благо Америки» — аналог «Корпуса мира» внутри страны. Юный идеалист подключился к этой программе, но ему нужно было выплачивать кредит на обучение в колледже, а бросить преподавание и пойти клерком в банк не хотелось, и он отправился учительствовать в хьюстонской частной школе, где платили вполне прилично. Он честно исполнял свои обязанности, а прочей жизни не касался. И относился к ней с равнодушием. Или, пожалуй, даже с брезгливостью. На нашей парковке стояли ряды БМВ, на которых ездили в школу ученики, машины преподавателей — «Хонды» и прочее в этом роде, — а рядом его ржавая колымага, отбегавшая лет двенадцать, с номерами Мэна и незакрывающейся задней дверцей — ее приходилось привязывать веревкой, так как ручка была отломана. Полностью независимый человек, я таких раньше не встречала. Плевал на кастовую иерархию Кинкейда. Преподавал нам историю. Наша группа была единственной на всю школу, в программе которой стояли часы, отведенные современности. ОН: И с чего все началось? ОНА: С чего началось? С того, что раз в неделю я ходила к нему в кабинет на консультацию. Он открывал мне целый мир идей, о которых я даже и не догадывалась. Я приходила, и мы разговаривали. Разговаривали без конца. Чувства переполняли меня, но, несмотря на мой опыт, который поверг вас в такое негодование и — знаете вы это или нет — стал в последнее время чуть не всеобщим, я все еще была девочкой, всего лишь девочкой и не догадывалась, что испытываю сексуальное влечение. ОН: Сколько он продолжался? ОНА: Целый год. Когда я уезжала в колледж, мы с ним решили, что всегда будем вместе. И когда все рухнуло, для меня это был удар. Я проплакала чуть ли не весь первый семестр. Но мне было уже не тринадцать. На этот раз я стиснула зубы и пошла дальше. Знакомилась с разными девушками и их парнями, вернула себе уверенность. Развлекалась. Да, это было так: я уехала в колледж, он перестал отвечать на звонки, и я начала развлекаться. ОН: Юный идеалист, вероятно, нашел другую семнадцатилетку. ОНА: Похоже, на ваш взгляд, он так же плох, как теннисист. ОН: Девушка, проучившаяся в Кинкейде с приготовительного класса по двенадцатый, могла бы и сама понять, что к чему. ОНА: Год спустя, когда я наконец совсем успокоилась, он прислал мне письмо. Объяснял, что решился на разрыв, посчитав, что так будет лучше для меня, что не мог до конца в себе разобраться… Но, может быть, вы и правы. ОН: Боюсь, я уже исчерпал свои силы. Мне больше не вынести. ОНА: Почему? ОН: Вы рассказали только три истории. Но главное я понял. Вы были сексуально привлекательны с весьма раннего возраста. ОНА: Это вас удивляет? ОН: Нет, попросту убивает. ОНА: Почему? ОН: Ох, Джейми… ОНА: Не хотите сказать? ОН: Что сказать? ОНА: Сказать, почему это вас убивает. ОН: Потому что я без ума от вас. ОНА: Что ж… Именно это я и хотела услышать. Он: Итак, собеседование заканчивается. Я позвоню вам. ОНА: Вы хотите мне позвонить? ОН: Да, чтобы сообщить, пригодны ли вы для работы, которая требует бросить вашего молодого мужа ради человека, который гораздо, гораздо старше. ОНА: О'кей. ОН: Вы готовы взяться за эту работу? ОНА: Если работа будет предложена, я должна буду поразмыслить, могу ли так организовать свою жизнь, чтобы справляться с ней успешно. После этого ядам вам знать. ОН: Несправедливо. Я утратил всякую уверенность. ОНА: В чем это проявляется? ОН: Я пришел сюда с ощущением, что могу убеждать. А теперь от него не осталось и следа. ОНА: Но вам это приятно? ОН: Человек, потерявшийся там, где, казалось, прекрасно ориентировался, ощущает себя абсолютно беспомощным. Я ухожу. ОНА: Побыв наедине со мной, вы всегда чувствуете себя паршиво. ОН: А как иначе? ОНА: Чем лучше все идет, тем хуже в конечном счете оказывается. ОН: Да, так и есть. Вы правы. |
||
|