Глава 21 ЯГА

— Как тебя зовут? Скажи!

— У меня… нет… имени…

— Но… как тебя называть?

— Не называй… никак… я забыла… не помню… мое имя… тебе… его знать… не нужно…

— Почему?

— Потому… что ты… сейчас уйдешь…

— Но…

— …мне тут… никто не нужен…

Впервые за долгое, невыносимо долгое время ей тепло. Даже слишком. Ступни и ладони, тяжелые, налитые кровью, будто бы даже распухшие — горят сухим огнем. Грудь пылает под весом плотного одеяла, а частое дыхание обжигает приоткрытые губы. Веки тоже наполнены мучительным жаром, и Юлия предпочитает не открывать глаз — чтобы не стало еще больнее. Она может сейчас только слушать. И слышит — два голоса неподалеку, приглушенные, встревоженные. Родной и любимый, хрипловато-простуженный по-детски покорно просит о чем-то. Другой же, незнакомый и неприятный, полон отчуждения, даже злобы. Он может принадлежать в равной мере, как женщине, так и мужчине. Слова он произносит нараспев, с очень странным акцентом, после каждого делая такие долгие паузы, словно бы существо, которому голос принадлежит, с трудом составляет нужные фразы.

— М-м-м-м… это у тебя так принято — стрелять в невинных людей? — с робкой укоризной спрашивает первый и снова тихо стонет.

— Благодари… что… не убила…

— Хм, спасибо… У-уй! М-м-м-м…

— Ко мне… с добром… и за добром не ходят…

— А зачем ходят?

Молчание было Ивану ответом.

После этого диалога Юлия какое-то время слышала только тишину, нарушаемую лишь тихими шорохами и собственным дыханием. Тишина пугала, и после недолгой борьбы с собой Юлия все же с трудом приоткрыла воспаленные глаза. Совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы различить в желтовато-сером полумраке заскорузлый стол с тремя огарками свечей, мерцающих рыжими отсветами.

За столом, опустив обнаженные руки вдоль тела, сидел Белояр, лицо которого было скрыто в тени упавшей на лоб челки. На столе валялись вперемешку глиняные и медные тарелки и миски, растрепанные пучки сушеных трав, обрывки желтовато-белой материи. Еще там стояла большая серебряная чаша. Отвратительная сгорбленная старуха, в чем-то черном и бесформенном, скрывающем фигуру и ноги, топталась рядом с Белояром. Периодически она окунала один из желтоватых лоскутов в чашу, а потом жуткими, скрюченными артритом темными пальцами прикладывала его к плечу мужчины, каждый раз вызывая у того приглушенный стон. Всклокоченные наполовину седые волосы, массивный толстый нос и иссиня-коричневые губы придавали старухе такое явное сходство со сказочным персонажем, что Юлия невольно усмехнулась про себя, скривив уголок рта: «Баба-Яга!».

— …помоги ей, — встревожено просил Белояр. — Хватит уже со мной возиться… Вылечи ее!

— Как? — после недолгого молчания поинтересовалась старуха.

— Откуда я знаю?! — теряя выдержку, воскликнул мужчина и тут же снова понизил голос, обеспокоенно взглянув в сторону лежащей без движения Юлии. — Как меня сейчас лечишь… Ты ведь шаманка! — он обвел глазами все небольшое пространство избушки, напоминающее декорацию к мистическому триллеру, настолько оно было заполнено необычными предметами, не оставляющими сомнений в роде занятий этой женщины.

Отвратительная Яга тоже обратила на Юлию темный, недобрый взгляд. Выпуклые желтоватые белки в тонких красных прожилках и буравящие зрачки цвета спитого чая вызывали непреодолимое желание спрятаться, убежать, скрыться навсегда — они смотрели в самую душу, видя в ней то, что хочешь скрыть от себя самого. Не в силах двинуться, Юлия ограничилась тем, что почти закрыла глаза, оставив для обзора лишь узенькую дрожащую щелку. Неизвестно, заметила ли в желтоватой полутьме шаманка ее маневр, поняла ли. Только, помолчав, ответила Белояру так:

— Тебя лечить… тело врачевать… А ее… — она вдруг отрицательно замотала косматой головой, будто не хотела слышать собственных мыслей.

— А ее? — переспросил Иван, не переставая переводить обеспокоенного синего взгляда с Юлии на старуху и обратно. — А ее?! — он вскочил, мгновенно сделав тесным крохотное пространство избушки, почти достав головой до низкого потолка.

— Сиди! — приказала Яга, повелительно взмахнув крючковатой рукой. — На вот… — Она подвинула ему миску с чем-то дымящимся и пахнущим остро и пряно, — ешь.

Самое удивительное — Белояр повиновался. Неловко держа деревянную ложку в левой руке, поскольку правая обездвижено висела вдоль тела, а на плече под самодельными бинтами медленно проступало алое пятно, он принялся за похлебку и только время от времени бросал умоляющие взгляды на черную сгорбленную фигуру колдуньи. Та же, подойдя к постели, склонилась над девушкой, принеся с собой запахи пряностей и табака. Чтобы спрятаться от проникающего в сердце взгляда, Юлия плотно смежила веки.

…Очнувшись в следующий раз, она подумала, что совершенно не представляет: сколько прошло времени с прошлого пробуждения — сутки? Часы? Минуты? В избушке по-прежнему жил полумрак и так же остро и незнакомо пахло пряностями и травами. Теперь Юлии стало понятно, откуда идет этот запах — под низким потолком на грязноватых шершавых бечевках крепились пучки засохших растений. Сморщенные соцветия, потемневшие листья и колкие, ломкие стебли благоухали в тепле дома, заставляя воображение рисовать то летний душистый полдень на берегу ручья, то простор вечернего луга, то влажную темноту ночного леса. Отметив уже как данность режущую боль в глазах, Юлия перевела взгляд в сторону. На досках стола опять валялись растрепанные пучки трав, глиняные миски и серебряный кубок. И Белояр — осунувшийся, сильно побледневший, словно выцветший, снова сидел за столом, нервно кроша в сильных пальцах пахучие растения. Сквозь прикрытые веки, находясь все еще наполовину в бреду, Юлия смотрела на его лицо в дрожащем свете огня — и все это казалось ей еще более мистическим и нереальным, чем раньше. Затянувшийся фантасмагорический сон. Задержавшись мыслью на перебинтованном плече Ивана, Юлия внезапно задохнулась, вспомнив страшный звук выстрела и то, как дернулось его тело рядом с ее…

— Я все сделаю, — голос Белояра звучал глухо как-то странно, не то с мольбой, не то с угрозой. — Что тебе нужно, говори… тебе ведь что-то нужно! Скажи, и я все сделаю, только спаси ее…

Взор Белояра, остановившийся и почти безжизненный, был устремлен на огонек свечи, создавая ощущение, что белый волк говорит сам с собой. И потому неприязненный ответ, раздавшийся откуда-то из темноты у него за спиной, произвел на Юлию пугающий эффект неожиданно попавшей под босую ступню скользкой лягушки.

— Ты… не сможешь… никогда… принести мне кровь… молодого волка… рожденного весной… а больше… мне… ничего не нужно… все остальное… у меня… уже есть…

Отвратительная косматая старуха выступила из мрака, поднявшись со скамьи за спиной Белояра, нависла над ним черной горбатой тенью.

— Смогу!

Он так резко и неожиданно вскочил, развернувшись в движении, что чуть не сбил шаманку, оказавшуюся росточком ровно ему по пояс, с ног.

— Я смогу!!

— Хе-х-х… — Яга скептически закачала уродливой головой. — Зима… звери… сейчас не ходят… по одиночке… а стая… — она смерила высокую фигуру Белояра неприязненным взглядом выпуклых глаз. — Стая… разорвет тебя… сразу… Лучше уходи… пока цел…

— Нет, ведьма! — просящие нотки вдруг бесследно испарились из голоса мужчины, как капли испарины со лба Юлии. — Я добуду тебе кровь хоть десяти волков, только помоги ей! — Тон его был пронизан уверенностью и даже азартом.

Юлия вдруг так явно — не в бреду, а наоборот, словно наяву увидела перед глазами жуткую сцену — самую страшную из тех, что мог когда-либо измыслить ее воспаленный горячкой мозг! За долю секунды она уже знала все, и слезы обожгли больные веки, а крик, отчаянный крик предупреждения, так и не вырвался из парализованного хворью горла. Ей ничего не оставалось делать, как смириться с тем, что растерзанное тело Ивана скоро, очень скоро будет лежать в талом снегу, служа пищей безжалостным, голодным хищникам. Потеряв последние силы в попытке приподнять с жесткой травяной подушки пылающую голову, утратив последнюю надежду когда-либо еще взглянуть в синий огонь родных глаз, Юлия в который раз потеряла сознание.

…Уныло и зло трещали сухие поленья в огне печи, свеча коптила с шипящим змеиным звуком, а ветер за древними стенами избы выл и скулил в ледяной агонии. Все звуки были настолько густыми, мощными, насыщенными нюансами — как никогда в жизни. Временами Юлия слышала, как трескается лед морозных узоров с наружной стороны окна. Звуки наполняли весь ее организм, все, что от него осталось, — ибо открыть глаза и увидеть что-либо Юлия уже не смогла. Она умирала. И тембр родного голоса — дрожащего от надежды и тревоги — голоса, который уже никогда не суждено было услышать, явился первым вестником смерти. Благодарная Черной Маре за такое милосердие, Юлия растроганно улыбнулась.

— …сказала бы, что тебе нужна кровь лисицы, оленя или… медведя… я бы и ее принес… Вот, держи. А теперь — помоги ей!

— Хм… не так… легко… сделать… это…

— Ты обещала!

— А ты… не так… прост… оба вы… не так просты…

— Ты ее вылечишь?!! Говори, колдунья!

Яга закряхтела, а потом шумно, раскатисто закашлялась, тряся и мотая отрицательно из стороны в сторону косматой головой.

— Смотрела… я тут… на нее… не выйдет ничего… не судьба…

— Почему?!

— Она… умирает…

— Что ты врешь?! Разве от простуды теперь умирают??!!

— А! Это не обычная… простуда… на ней… порча чья-то… может, невольная… или замышленная…

Почему от этих слов перед мысленным взором из мрака небытия блеснули серым туманом продолговатые красивые глаза? Юлия отогнала видение, последним усилием воли сосредотачиваясь на звуках родного голоса.

— О чем ты говоришь, шаманка?!

— …а главное… — Яга шумно вздохнула, хрипя и булькая горлом, — …она сама… не хочет… возвращаться… что ее гонит туда… не ведаю… у нее нет сил вернуться… нет желания…

— Что? Что?!

— …бывает… смельчак… кх-м… тело еще живо… а душа… уже мертва…

Резкий, глухой звук удара совпал с трудным биением Юлиного сердца — это Белояр рухнул коленями на прогнивший дощатый пол перед сгорбленной женщиной в черных одеждах.

— Умоляю… тебя… — Теперь голос его стал еще более хриплым и странно булькающим, чем у старухи. — Умоляю…

— Я не помогаю… людям… давно… они жадны… глупы… и… злы…

— Не все!

— Все…

— Нет!! Она…

— Я знаю… больше… тебя…

— Она другая!! Поверь!

— Вера! — впервые за все время Яга повысила голос, оказавшийся вдруг молодым и мощным. — Вера в людей! Эх-х… Кхе-кхе… — она снова зашлась в разрывающем легкие кашле. — Все… зря… Она вот… — ведьма повела мясистым носом в сторону неподвижного тела, распластанного на кровати. — Она уже… не верит…

— Это я виноват, — прорыдал Белояр, не вставая с колен, пряча лицо в больших ладонях с запекшейся на них волчьей кровью. — Она поверит, клянусь, только спаси ее…

— Чтобы спасти… нужно идти…

— Куда? Скажи!

— …идти… за ней… туда… в царство мертвых…

— Прошу… Колдунья! — Рев Белояра вдруг сделался страшен так же, как страшен бывал рык разгневанного Медведя. — Ты можешь это!

Знала ли ведунья, обладающая даром читать в человеческих душах, видела ли то, что сейчас всплыло в памяти молодого мужчины, стоявшего перед ней на коленях? Понимала ли, какую разрывающую боль причиняют ему две картины, попеременно терзая его то мертвенным льдом, то опаляющим жаром? Девушка в освещенной свечами комнате выгоняет его из своей жизни, и она же в трясущейся тесноте купе льнет к нему, умоляя о любви! Неизвестно, что поняла злобная колдунья. Только она вдруг робко, нерешительно, словно боясь дотронуться до открытой раны, положила ему на опущенную голову темную заскорузлую ладонь. И заговорила, впервые обнаруживая способность своего грубого голоса быть сокрушенным:

— Не могу… смельчак… ты выполнил… мое… желание, только вот… я твое — не могу… не выдержать мне уже… такого… путешествия… я уже стара и слаба… мне… не вернуться оттуда… да и ей… — Они оба повернулись в сторону кровати, где Юлия, которую почти не видно было среди сбитых одеял, из последних сил вслушивалась в звуки человеческих голосов. — И ей… не вернуться… если только…

— Что?! Что?!! — вскричал Белояр, хватая липкими пальцами руку, что гладила его голову в беспомощном сочувствии. — Что — только?!

— Если только ты… пойдешь туда… за ней…

— Пойду! — Он вскочил на ноги, мгновенно обретая вновь упругую силу молодого тела. — Я пойду! Как это сделать, колдунья?! Как туда попасть?

Яга отошла от него, прячась за досками стола от непривычного потока энергии, наполнившего комнатенку из-за одной лишь надежды, забившейся в синих глазах мужчины.

— К-хе… сделать это… м-м-м-м-м… нетрудно, да вот…

— Что? — спросил Белояр, еле сдерживая нетерпение, заставившее задрожать светлокожее тело. — Что, старуха?

— …попасть в царство мертвых… нехитрая затея… а вот вернуться оттуда… трудно…

— И…?!

— …и ты можешь остаться… там…

— Вместе с ней? Я согласен!

Впервые в выпуклых болезненных глазах цвета спитого чая вспыхнуло что-то, очень похожее на изумление. Яга внимательно и недоверчиво вгляделась в покрасневшее от волнения лицо странного человека.

— Давай, ведьма, не тяни время! — Белояр стал надвигаться на темную фигуру шаманки. — Я все равно заставлю тебя это сделать! Не для того бегал по всему лесу, перегрызая глотки волчатам…

— Да… ты… меня удивил…

— Говори, что надо делать, я не уйду отсюда без нее… — Он снова метнул мученический взгляд в угол с кроватью. — Если только в твое царство мертвецов.

— Ну… если так… — Яга сотворила на своем носатом лице некое подобие печальной улыбки. — Тогда еще одно… тебе задание…

— Еще?!! — взревел Белояр, но тут же осекся под взглядом старухи.

— Топи баню, — деловито прохрипела та, — а я пока… приготовлю тебе… путь…

И она, больше не обращая на оторопевшего Ивана внимания, взяла в руки одну из склянок на низкой полке у печи. Сосредоточенно вгляделась в ее содержимое, напоминающее по виду не то переплетенные черные коренья, не то высушенные грибы диковинной изогнутой формы.

— Иди… что стоишь… — приказала она, не глядя уже на него, погруженная в свои мысли. — Дрова… там… найдешь… времени… мало у нас… почти нет…

Иван не двинулся с места. Что-то сильнее его заставляло смотреть на склянку в руках старухи, заворожено и неотрывно, будто в ней был заключен ответ на все его вопросы.

— Что это? — прошептал он, с удивлением обнаружив, что голос его куда-то пропал. — Что… там?

— Это…

Шаманка бросила в бурлящий медный котелок часть того, что держала в руке, и изба почти сразу наполнилась едким и странно аппетитным запахом, напоминающим аромат земли после дождя, смешанный с вонью дешевой масляной краски.

— Это… твоя смерть… или… ее жизнь… Теперь иди!

Только после этого Иван, судорожно сглотнув поднявшийся к горлу липкий ком, вырвался во влажный, промозглый холод ночного двора. И под лай рвущегося с цепи пса, вдохнул глубоко, с наслаждением и болью чистый лесной воздух, понимая, что, скорее всего, делает это в последний раз в жизни.

…Иван идет над бурлящей огнем пропастью, не чувствуя собственных шагов, по зыбким доскам навесного моста. Раскаленные перила жгут ладонь, потоки пламенеющего воздуха опаляют глаза, лава внизу, поднимаясь и опускаясь, как море в шторм, грозит каждую секунду захлестнуть ноги. Но он идет, босой, в белоснежных невесомых одеждах, идет вперед, обжигая легкие при каждом вдохе — потому что там, впереди, на середине длинного моста, протянутого меж черными скалами — она, Юлия. Широкий подол ее одеяния, такого же цвета, как и у него, то и дело развевается от порывов жаркого ветра, а волосы сияют красным в отсветах огня. Он хочет крикнуть ей, позвать, но сухие губы лишь беззвучно приоткрываются в немом вопле, и она отворачивается в сторону, словно не замечая Ивана. Рядом с Юлией высокая женщина с прямыми длинными волосами цвета ночи — черты печального лица завораживающе красивы, она улыбается Юлии с безжалостной нежностью, протягивая ей что-то, словно подносит дар. Тревожное предчувствие непоправимого сжимает сердце Ивана в ледяной, несмотря на жар, ладони, но он по-прежнему не может выкрикнуть предостережение, рвущееся с губ. Он может только ценой неимоверных усилий постараться ускорить шаги, каждый из которых так труден, как если бы Иван шел в густом кипящем киселе. Сощурив слезящиеся глаза, он силится рассмотреть странный предмет, который Юлия уже приняла из рук темноволосой красавицы… Нет!

НЕТ!!!

Крик его не слышен и отчаяние сбивает с ног — Иван падает, все тело становится на мгновение одним ожогом, а потом снова идет, ближе и ближе подбираясь к смертельной опасности! Ведь дар, поначалу показавшийся ему кубком с красным вином, это чаша, сделанная из человеческого черепа, до краев наполненная густой липкой кровью…

НЕТ!!!

Страшная жидкость уже у губ Юлии, еще миг и — он знает точно, чувствует всем естеством, как собственное сердце, замершее в груди, — еще миг, и возврата не будет.

НЕТ!!!!!!!

Женщина с печальным лицом ободряюще улыбается Юлии, а та, перед тем как пригубить смерти, словно прощаясь, нерешительно оборачивается назад. Глаза-хамелеоны встречаются с мятежным синим взглядом, пальцы Юлии, дрогнув, становятся алыми от множества тонких струек, что текут по ним, сплетаясь в сложный узор. И в этот миг Иван, выбросив вперед руку, выбивает чашу Морены — кровь проливается на их белые одежды, а сам череп, опустевший, потерявший опору, летит вниз, в пламя, тонет желтоватой точкой в огненной реке. Облегченно вздохнув, Иван берет Юлию за руку — но не чувствует прикосновения к ладони человеческой плоти. Он сжимает пальцы все крепче, в надежде ощутить хоть что-то, но видит лишь ее отрешенный взгляд, устремленный куда-то мимо него.

Пойдем! Пожалуйста!! Пожалуйста!

Он тянет ее за руку, но Юлия не двигается с места. Черноволосая Мара держит ее плечо бледными пальцами, взглядом приказывая идти за собой…

Подожди! Юля!! Останься!!!

Но та лишь неуловимо пожимает плечами, словно просит прощения или ждет от него чего-то другого, единственного, способного удержать ее в жизни. Иван не знает, что делать, когда Юлия, легко высвободив кисть из его сжатого кулака, делает шаг вслед за навьей богиней. Он только знает — возвращаться без нее нет смысла, и лучше ему расплавиться, сгореть, задохнуться в этом пекле, чем видеть, как ее узкий силуэт медленно удаляется, двигаясь след в след за самой Смертью. А раз так, то здесь, перед небытием, когда знаешь, что дальше уже ничего, и не придется впредь увидеть гневный и презрительный взгляд, убивший его в ночь на тринадцатое января…

Я люблю тебя…

Обожженные губы шепчут то единственное, что нужно говорить, то единственное, чего нельзя было говорить раньше. Только шепчут. Но Черноокая богиня, вздрогнув, оборачивается, грозно сдвинув угольные брови на белом лбу.

Я люблю тебя!

Иван, забыв обо всем, помня отныне и впредь только это, одно лишь это, бросается вперед, чтобы вырвать любимую из властных холодных пут нави. Морена, сверкая яростным взором, поднимает руку, вынимает из волос острый серебряный серп, явно собираясь поразить виновного, рассечь нить жизни, связывающую его с миром. Но Иван уже держит Юлин бесплотный силуэт в объятиях, сжимает, тащит за собой, трясет за плечи, стараясь найти хоть отблеск веры в почти потухших и таких родных зеленоватых зрачках. И кричит, надрывая горло и душу, кричит беззвучно, бессмысленно, безнадежно:

Я люблю тебя!! Люблю!! Люблю!!!

— Я люблю тебя… Люблю… Люблю! Люблю…

Колдунья, выходя из магического транса, еще продолжая шептать дикие слова древнего обряда, который она взялась проводить, сама не зная, зачем, больше чем уверенная в исходе безнадежного дела, медленно открыла уставшие глаза. И изумленно воззрилась на пол, где двое, ушедшие в царство мертвых — одна от усталости жить, другой по собственной воле — сейчас, на ее глазах, возвращались к яви. Веки девушки еще сомкнуты, а лицо, налившееся жизнью, уже повернулось в сторону губ, что шепчут рядом непрерывно и страстно, как молитву:

— …люблю тебя… люблю тебя…

И одинокая, несчастливая женщина, забывшая собственное имя, медленно вышла из натопленной бани и тихо закрыла за собой дверь. А когда оказалась в мягком морозном воздухе светлеющей ночи, устремила потрясенные очи к серебру неба с благодарностью разуверившегося, которому явили чудо. Только тогда Яга заплакала — впервые за всю свою жизнь.

— …люблю…

— …почему ты раньше этого не говорил?

— Прости меня…

— Я люблю…

— Почему ты раньше того не говорила?!

— Прости.

Зимний рассвет красил серебряным перламутром полутемное помещение крохотной баньки. Воздух в ней остывал, пропитываясь свинцовой тяжестью наступающего дня, но мужчина и девушка, переплетясь в неразрывном объятии на теплом деревянном полу, не замечали ни того, ни другого. И шептали простые, единственно важные слова друг другу в лицо, снова и снова, до тех пор, пока сон, более властный, чем желание, не смежил им веки спокойными, уверенными пальцами.

— Откуда… у нее… Серп… Черной Богини…

— Что-что?!

Иван, сидящий на кровати поверх одеяла, подался вперед, стараясь рассмотреть то, что поблескивало серым металлом в темной морщинистой ладони шаманки. Одновременно он заботливо прикрыл лоскутным одеялом хрупкое, словно детское плечо спящей рядом Юлии.

— Какой еще серп?

Видя, что он не встанет, боясь движением нарушить бесценный сон девушки, которая спала впервые за все время сладко и безмятежно, как выздоравливающий, Яга сама приблизилась к постели. И протянула Белояру изогнутый серебряный полумесяц, что держала в руке.

— Я нашла… его… когда ее… раздевала… еще тогда… в первый… день… откуда он…

— Я… не знаю, — Иван с опаской повертел в пальцах странное украшение с выбитыми на одной из сторон древними рунами. — А что?

— Тот… кто дал ей это… знал… многое…

— Многое? — Синие глаза, затуманенные до этого счастьем, стали опять яркими и острыми. — Знал многое?

— И даже то… что сейчас… случилось… и то… что дальше… случится…

— Дай нам еще день — и мы уйдем! — прошептал Иван, умоляюще глядя на старуху в черном, ставшую вдруг совсем маленькой и еще более сгорбленной, чем раньше, — ты помогла, так помоги еще…

— Я помогу… — сказала вдруг шаманка. — Помогу! Но ты… должен мне все рассказать…

И этот день, наполненный тишиной, счастьем, запахами целебных отваров и вкусом брусничного морса, который жадно пила Юлия в коротких промежутках, когда пробуждалась от возвращающего к жизни, теплого сна, подходил к концу. Иван, сидя за столом рядом с колдуньей, склонив голову ближе к ее губам, шепчущим ему хрипло и нескладно невообразимо важные вещи, время от времени с нежностью и тревогой оглядывался на сопящий рыжеволосый комок в глубине полумрака.

— Ты не нашел… идола… в древнем Храме… потому…

— Почему?! Ты знаешь?!!

— Кхе-мм… — Яга довольно улыбнулась фиолетово-коричневыми толстыми губами, — знаю больше… чем ты думал… н-да-а… потому не нашел ты его… что его там и нет…

— Его там нет?! А… — Белояр по-детски изумленно заморгал синими глазами в светло-пшеничных ресницах. — А тогда… где же он? Ты и это знаешь, ведунья?

— Да… знаю… и скажу тебе… видно… время пришло… так слушай… смельчак… к-хе, хе…

Потом, когда ночь за окном мечтала, набросив на лес и горы синюю ткань вечности, когда старый пес молчал, утомившись от долгого тревожного лая, когда лишь огонь трещал в печи, да огонек единственной свечки играл в прятки сам с собой, Яга говорила, обращаясь одновременно к Ивану и Юлии:

— Да… кхе… не приходилось мне… еще видеть тех… кто вернулся… из того мира…

— У нас мало времени.

Белояр волновался, опершись локтями на стол, сосредоточенно хмуря высокий лоб и смущенно пряча глаза от проницательного изучающего взгляда Яги, которая вдруг стала улыбаться, хотя раньше казалось — она не умеет этого вовсе. Юлия же, сидя по-турецки на одеялах с очередной чашкой горячего душистого варева, глядела на них так безмятежно, словно ребенок, слушающий важные и непонятные разговоры взрослых.

— Времени почти не осталось! Завтра — Кощеев день! Говори, что еще не сказала, — он поднял к шаманке, стоящей рядом, озаренное надеждой лицо, — Говори — и мы пойдем…

— Я… все сказала… тебе, смельчак… теперь… скажу ей…

Юлия с явной неохотой оторвалась от созерцания мощной спины Белояра, ссутуленной над темным столом. И перевела сонный блаженный взгляд на Бабу-Ягу, оказавшуюся вовсе не такой жуткой и злобной, как ей казалось, когда она пребывала в бреду, борясь с мороками Мары.

— Не знаю… дите… почему тебе дана… сила… но и тебе… не добраться до места… в твоем облике…

— М-м-м…? — Юлия тоже постаралась сосредоточенно нахмурить брови, проглатывая горячий бульон. — В каком облике? Я что-то не понимаю, вы о чем?

— О том… что нужно тебе… стать такой же… как он… — старуха кивнула всклокоченной головой в сторону Белояра, который при этих словах вдруг сжал в кулаки руки, до этого спокойно лежавшие на столе.

— Как он? — Юлия непонимающе захлопала ресницами, переводя растерянный взор со старухи на побледневшего Ивана и обратно. — Как он?!

— Нет! — Белояр поднялся с места, предостерегающе подняв руку ладонью вперед, словно стараясь защититься от того, что должен был сейчас услышать. — Только не это…

— Иначе… она не поспеет… за тобой… а без нее… ничего… не выйдет… у тебя, смельчак…

— Что это значит — стать, как он? — Юлия заинтересованно подалась вперед, отставляя в сторону пустую чашку. — Объясните, пожалуйста!

— Чтобы быть… рядом… с волком… — шаманка вновь улыбнулась, когда увидела взметнувшиеся в испуге брови Ивана, показывая коричневые крупные зубы, — да-да… думаешь… старая не догадалась… как тебе… удалось… добыть мне… волчью кровь для зелья… смельчак…

Юлия и Иван быстро переглянулись — как люди, застигнутые внезапно за каким-то запретным занятием. И снова устремили ожидающие приговора взгляды на старуху в черном.

— …так вот… чтобы быть рядом с волком… тебе, дитя… нужно сделаться…

— Нет! — крикнул Белояр уже без надежды.

— …волчицей!

— Я согласна!

Юлия вскочила с кровати, предупреждая движение Ивана, обняла его за талию, прижавшись всем телом, положила рыжую голову ему на плечо. Вдохнув запах ее волос, Белояр покорно закрыл глаза, только большие руки крепко сомкнулись у нее на спине.

— Не бойся… смельчак… кхе-хе… — колдунья, взяв в руки медную, позеленевшую от времени миску с темным густым варевом, поднесла ее удивленной, но решительной Юлии. — Твоя… любовь… станет зверем… лишь на время… мое волшебство… не такое уж… сильное… кх-м… как твое…

Юлия, приняв из старухиных рук отвратительно пахнущее вещество, смело вдохнула кислый запах, исходящий из пиалы.

— …через сутки… она опять станет собой… навсегда… а иначе… вы не успеете… и не сможете… и никто не сможет…

— Мне пить? — коротко спросила Юлия.

— Не надо, не сме… — Белояр не успел договорить.

— Пей! — приказала Яга.

И Юлия, решительно и нежно зацепившись взглядом за синий мятежный взор, поднесла к губам и безропотно выпила то, что дала ей кавказская колдунья.

— Не все… не все… — Яга засмеялась хрипло и надрывно, отнимая у Юлии чашку с колдовским зельем. — Оставь… для себя ведь… я его хотела…

— Зачем?! — одновременно спросили Белояр и девушка, обратив изумленные лица к улыбающейся старухе.

— Зачем… — Та снова закашлялась, прижав кулак к тощей груди под черными одеждами. — Время мое… уходит… так лучше… уйти в тот мир… свободным зверем… чем такой… не нужной… забытой… кх-м… Все! Идите! Идите… пока солнце… еще не встало…

Солнце еще спало, укутавшись белым блестящим покрывалом, в колыбели меж снежных горных вершин.

Старый пес, чуть ли не срываясь с цепи, возмущенно и азартно залаял, видя, как по двору двумя бесшумными тенями мелькнули белый волк и серо-рыжая волчица с зажатыми в пастях тугими, тяжелыми узлами, в которых находилась тщательно упакованная одежда Юлии и Ивана. Погавкав для порядка еще какое-то время, пес удивленно замолк. И только виляя пушистым хвостом глядел на то, как хозяйка стоит на крыльце неподвижно и долго, устремив слезящийся взор в темь леса, туда, где скрылась бесследно человеческая любовь, которую она уже и не чаяла когда-либо увидеть.