"Заколдованный участок" - читать интересную книгу автора (Слаповский Алексей Иванович)Глава 5 Гонака на выживаемостьЕсли в обычной жизни, как известно, ничто не повторяется, то в Анисовке одно и то же может произойти несколько раз подряд. Ну, не подряд и не одно и то же... В последней главе первой хроники о нашем участке рассказывалось, как анисовцы попробовали жить праведной жизнью, напуганные мемуарами Дуганова. И вот прошло немного времени, и всё повторилось заново, правда Дуганов на этот раз оказался ни при чем. Началось с пустяка. Однажды в воротах винзавода съехались Колька Клюев на колесном тракторе и Суриков на грузовике. – Куда прешь, Колян? – закричал Суриков. – Я не пру, а еду! – закричал Колька. Суриков возмутился: – Куда ж ты едешь, если я тут еду? Колька стал спорить: – Наоборот, это ты едешь, когда я тут еду! Суриков разозлился: – Слушай, ты не хами, сдай назад! Мне выехать надо! – А мне въехать! – Добром прошу, Колян! Я тебя снесу ведь, у меня сто лошадей под капотом! – А я тоже не на велосипеде! Это сравнение оскорбило Сурикова. Он нажал на газ и уперся бампером в трактор. Но и Колька решил не сдаваться. Так они бодались довольно долго. То один начинал побеждать, то другой. Моторы ревут, колёса, бешено крутясь на месте, зарываются в землю, шум на всё село. Тут подъехал Лев Ильич Шаров, выскочил из своего джипа: – Вы что, очумели? А ну, прекратить! Суриков и Колька, увлеченные борьбой, с неохотой и не сразу, но подчинились. – Он первый начал! – заявил Суриков. – Проехать не давал! – Ты сам проехать не давал! – ответил Колька. Пришлось Сурикову искать другие доводы. И он их тут же нашел. – Я выезжал, а ты въезжал, мог бы и подождать. И вообще, я старше, у меня репутация! А ты кто такой? Лев Ильич, как ни странно, не поддержал репутации Василия. Напротив, сказал: – Репутация у тебя, Василий, скандалиста и неуправляемого человека! – Даже так? – Даже так! – Тогда ладно! Уеду в город, давно зовут! Я раньше им говорил: плевать мне на ваши деньги, у меня зато уважение, как ни у кого! А если теперь и уважения уже нет, чего мне тут делать? С этими словами он вылез из машины и направился домой. – Василий! – окликнул директор. – Ты куда? Вернись! Слушай, я не шучу, я тебя зарплаты лишу! – Пролетариату нечего терять! – гордо отозвался Суриков. – А ты что сидишь? – напустился Лев Ильич на Кольку. – Убирай трактор, убирай машину! Трактор Колька бы еще убрал, но предложение насчет машины его задело. – Другие ставят, а я убирай? – Ты не дерзи мне, сопляк! – А вот обзываться не надо! И Колька тоже покинул трактор и удалился. Лев Ильич понял, что административный ресурс в данной ситуации исчерпан. Если административный ресурс исчерпан, надо действовать самому. Лев Ильич, собственноручно загнав трактор и машину на территорию винзавода, и тут увидел неблагополучие: невозможно проехать и даже пройти из-за скопившихся ящиков. Лев Ильич споткнулся, чуть не упал. – Куропатов! Михаил, ты где? – позвал он. И нашел Куропатова спящим в кузове грузового мотороллера. – Ты чего это разлегся? Почему ящики в цех не завезешь? – Бензина нет. – Так привезти надо! У мастерских пять бочек стоит, хоть одну бы привез сюда! – На чем? – На этом вот! – постучал Лев Ильич по рулю мотороллера. – Так бензина нет, – усмехнулся Куропатов непонятливости начальника. – А почему не привез, когда он был? – Когда был, его не надо было... – Тогда берешь ведро – и пешком за бензином, понял меня? – приказал Лев Ильич. Он поднял с земли ведро, кинул его Куропатову и ушел. Куропатов с недоумением заглянул в ведро, подумал, поставил его на землю, снова лег. – Совсем распустились, – бормотал Лев Ильич, спеша в администрацию. – Совсем распустились! – повторил он в администрации, где Андрей Ильич и Юлюкин возились с какими-то бумагами. – Никто работать не хочет, пьют, как лошади, рушится село на глазах! – Люди в будущее не верят. Живем как на вулкане... – сказал Андрей Ильич. – А Нестеров твой чем занимается? Мы зачем его позвали? Сколько времени уже отдыхает, пора бы сеанс провести, на людей подействовать как-то! – Он обещал. Говорит: не в форме пока. Дело тонкое, сам понимаешь. Психотерапия! – Я, конечно, извиняюсь, – заметил Юлюкин. – Психотерапия, может, дело полезное. Но лично я верю в один стимул. – Это какой же? – заинтересовался Лев Ильич. – Вы его сами знаете: рубль. – Пробовал, бесполезно! И премии лишал, и зарплаты, а им всё равно! – Лишить человека того, чего у него еще нет, – это не действует. Ну, не дали премии, первый раз, что ли? – А как же? Дать и сразу отнять? – Почему? Просто – дать. – Это кому? И за что? – не мог понять Лев Ильич. Юлюкин посмотрел в окно: – А вон хотя бы Желтяков идет. Аккордные деньги получать за то, что котельную отремонти-ровал. – Ну, заплатим, дадим ему премию, что тут нового? – Психология не в этом! – пояснял Юлюкин. – Психология вот в чем: не только за работу дать, а вообще! Желтяков два месяца не пьет и даже курить бросил. – Сердце у него прихватывало, вот и бросил, – сказал Андрей Ильич. – А неважно. Важно что: для него не пить и не курить – это же целое геройство! И, кстати, с женой за это время ни разу не поцапался. А никто как бы и не замечает. И тут мы: молодец, Желтяков, ведешь правильную жизнь, на тебе за это двести рублей. Или даже пятьсот. – Бухгалтер заглянул в свои бумаги. – Нет, двести хватит. Это будет – стимул! Андрей Ильич возмутился: – Может, ему еще премию дать за то, что он вообще на работу выходит? Или за то, что он не зарезал никого? За то вообще, что он человек? – Утрируете, Андрей Ильич. А если без шуток, за то, что человек остается человеком, я бы тоже премию давал. Не так это просто в наше время! – рассудил Юлюкин. Лев Ильич задумался. – Нет, резон в этом есть. Попробовать можно – в качестве эксперимента. Но только с одним че– ловеком! В это время Желтяков вошел в администрацию. И вскоре вышел, совершенно растерянный. Желтяков вышел растерянный, пересчитывая в руках деньги и оглядываясь. И очень скоро Куропатов, зайдя к Мурзину, рассказывал: – Слыхал? Желтякову премию выдали. Не только за работу, а за то, что пить и курить бросил. И с женой не лается. Чудеса! Мурзин ничуть не поразился: – Никаких чудес, в Японии это давно освоили: некурящие у них получают больше. И сколько дали? – Он говорит: пятьсот. Врет, наверно. – Думаешь, меньше? – Думаю, больше. Он сбавил, чтобы я у него взаймы не попросил. А я и не собирался! ... – Тыщу рублей, как одну копейку! – пересказывал Ваучер Акупации ту же самую новость, но уже с другими подробностями. – На, говорят, Желтяков, за то, что ведешь правильный образ жизни! А будешь если и впредь, то еще тыщу дадим! ... – Три, я тебе говорю, своими ушами слышала! – говорила Даша Клюева мужу Кольке. – Ты там была, что ли? – Желтякова Клюквиной рассказывала, хвасталась, она врать не будет. – Она-то как раз и будет! – отмахнулся Колька и закурил при этом. И увидел, что Даша смотрит на него слишком внимательно. – Даже и не думай! – сказал он и, переводя тему в другую плоскость, спросил: – Ты считаешь, всем будут давать? ... – Конечно, не всем! – уверяла женщин в магазине Микишина. – А по итогам месяца. По пять тысяч, кто семейный, и по три, кто сам по себе. – Ты маханула! Такие деньги – ни за что? – изумилась Савичева. Наталья Сурикова не согласилась: – Почему это ни за что? Если бы мой Василий бросил бы пить, я бы сама ему премию дала. Только с каких шишей, вот вопрос! – Женщины, не радуйтесь! – урезонила Шура Курина. – Это знаете, как будет? Как вон в телевизоре, где люди на острове живут. Мучаются все, а получает кто-то один! – Но ведь получает же! – воскликнула Наталья. ... Это, вроде того, марафон такой, – делился мыслями Савичев. – Как это... Гонка на выживаемость. – Ты сравнил! – сказал Микишин. – Это же что на самом деле? Вроде того, материальный стимул к нормальной жизни. Работать, не пить и тому подобное. От этого не умирают. – Кто как, – вздохнул Савичев. – Главное: не верю я, что за это деньги дадут. – Но Желтякову-то дали! Вопрос другой – как они это будут учитывать? ... – А учитывать будут просто, – объясняла всезнающая Синицына зашедшей в гости Любе Кублаковой. – Что сами увидят, что люди скажут. Потом ты подумай: этот вот Нестеров, психиатр, он для чего тут? Сеанс второй не проводит, как обещал, а всё чего-то ходит, смотрит, с людьми разговаривает. Они его наняли для контроля! А потом соберутся и будут решать. – Не верится что-то. Сплетни это всё! Синицына обиделась: – Я сплетни пересказывать не буду! И кому знать, если не мне, если я... если тоже на контроле состою?! Она брякнула это ради легкого хвастовства. Но, брякнув, тут же в это поверила. Так оно в жизни и бывает. – Правда, что ли? – удивилась Кублакова. – Стану я врать! Сказали: посматривай, Зоя Павловна, а потом доложишь! А еще в этой комиссии, кроме начальства... ... – Нестеров, значит, Синицына от ветеранов труда и... Вадик вроде, – пересказывала Люба Сущевой. – Вадик-то почему? – А он не местный теперь, студент, лицо незаинтересованное. Он, наверно, будет по молодежи. – Надо же. Придумали ерунду какую!.. Ерунду не ерунду, а, как видим, замешаны оказались многие, в том числе ничего не подозревающий Вадик. Ничего не подозревающий Вадик меж тем купил в городе по случаю очень дорогой цифровой фотоаппарат. Конечно, подержанный, но ничем не хуже нового. И вот Вадик пробует его на Нине. – Криминалист обязан хорошо снимать. Компьютер бы хороший еще купить, но я и так разорился на этой штуке... – А правда, что ты в комиссию входишь? – спросила Нина, уклоняясь от объектива. – Какую комиссию? – Ну, будто бы конкурс какой-то. – Может, и вхожу. Только я этого не знаю, – рассеянно сказал Вадик, которому было не до этого. – Посмотри на меня, пожалуйста. А Нестеров стал замечать: что-то в Анисовке не то. Поручение Прохорова по поводу покупки домов тяготило, Нестеров хотел с ним поскорее разделаться. Он уже вел предварительные переговоры, многие на словах склонялись к тому, что деваться некуда, надо продавать, пока покупают. Но до дела ни с кем не дошло. Ближе всех к практическому согласию был Ваучер, и вот Нестеров пошел к нему. А Ваучер сам торопился навстречу с очень занятым видом. – Не ко мне бежишь? – спросил Нестеров. – Зачем я к тебе побегу? – не понял Ваучер. – Насчет дома. Или раздумал? – Вон ты чего. Не раздумал, только не до этого мне сейчас! Тут такие дела! Да сам знаешь! Нестеров отправился дальше. Встретил Анну Сущеву: – Ну что, нравится здесь Евгению? – Какого шута тут может нравиться? – сердито ответила Анна. – Значит, все-таки будете сниматься? – Да, наверно, будем. Ждать нечего. – Значит, есть тема для разговора? – Есть, но не сейчас. Мы, может, конкурс выиграем. – Какой конкурс? – А то вы не знаете! – Почему я должен знать? – Да ладно уж вам! Кстати, имейте в виду: Евгений как приехал, так даже пива не пьет. – Рад за него. – Радоваться не обязательно, вы лучше зафиксируйте. Тут Анна увидела Евгения и, хоть он был еще далеко, отошла от Нестерова, сказав с невольным хвастовством: – Ревнует! Нестеров ничего не понял. Нестеров ничего не понял, как и Андрей Ильич с Юлюкиным, перед которыми стоял запыхавшийся Ваучер и торопливо говорил: – Я условия узнать. Когда всё одинаково – это несправедливо. Я, например, молодому не соперник. Надо так: работающие считаются отдельно, пенсионеры отдельно. Работающим, я согласен, хоть по три тысячи, но пенсионерам тоже не меньше тысячи, иначе какой интерес? – Ты о чем? – вникал Андрей Ильич. – Ну, конкурс же вы объявили. На успехи труда и личной жизни. Поэтому я и спрашиваю. У пенсионеров труда нет, с личной жизнью тоже проблема. Но они же всё равно люди! С другой стороны, Дуганов хоть и пенсионер, а человек противный. От него у людей настроение портится, значит, от него вред. То есть надо смотреть в совокупности, но отдельно... – Да постой ты! – осадил старика Юлюкин. – С чего ты взял про какой-то конкурс? Кто тебе сказал? – Все говорят. – Так вот иди и скажи всем: никакого конкурса! – велел Андрей Ильич. – Пусть все живут и работают в обычном режиме! – В обычном режиме они долго не протянут уже. И я бы тебе вот что посоветовал, Андрей Ильич: ты совсем молодых вообще не учитывай. Нам-то можно посоревноваться, мы пожили, а им слишком трудно сразу на нормальную жизнь переключиться. Они сначала пожить хотят. – Ваучер, у тебя, что ли, уши заложило? – рассердился Андрей Ильич. – Говорю тебе: нет никакого конкурса! Иди уже отсюда! Или ехал бы обратно в город к своему племяннику. Так без тебя спокойно было! Только людей баламутишь! – Тем более раз ты считаешься живущий в городе, то тебя вообще учитывать нельзя, – присовокупил Юлюкин. – У меня дом здесь! – закричал Ваучер. – И я всё лето уже здесь безвылазно! Попробуй только не учесть! Выйдя из администрации, он бормотал себе под нос: – Если конкурса нет, чего же вы злитесь тогда? Знаем мы вашу механику: среди своих объявили втихомолку!.. Ничего, мы тоже не чужие! В город, ага... Чтобы меня из соревнования убрать? Я коренной анисовский! А Андрей Ильич, упрекая, говорил Юлюкину: – Вот! Ты этого результата хотел? Я так и думал: дай одному, другие все уже думают, что им тоже положено! – Не шуми, Андрей Ильич. Поболтают и успокоятся. – А если нет? – А если нет – тоже хорошо. Пусть соревнуются. А мы потом возьмем и кого-нибудь в самом деле наградим. – Ну, знаешь!.. Ты мне этого не говорил, а я не слышал! Юлюкин не говорил, Андрей Ильич не слышал, но другие слышали даже то, что не говорилось, и делали выводы. Вот пропалывают супруги Савичевы огород, и Савичева задумывается. – Работаем тут, крючимся, – говорит она, – а никто не видит. Да и тоже мне работа – прополка. А вот дом, например, покрасить или сарай перестроить – это сразу заметно. – Кому заметно? – Кому надо! Тут Савичева увидела Вадика (и, между прочим, с фотоаппаратом) и прикрикнула на мужа: – Да выпрямься ты, а то тебя не видно! Подумают – спишь где-нибудь пьяный! – С ума ты сходишь, я смотрю, – сказал Савичев, хоть и выпрямился. – Не схожу, а говорю по делу. Ты подумай, Андрей, пять тысяч – это же деньги! Оле бы послали! – Да вранье это все! Я у Шарова Льва Ильича спрашивал, говорит: ничего не знаю. – Так он тебе и скажет! Они, наверно, сначала решили, а потом сами испугались. Ничего, мы придем и скажем: вот вам дом перекрашенный, вот сарай почти новый, а вот вам от меня на мужа ни одной жалобы как от жены – пусть попробуют отвертятся! – Ты не выдумывай. Дом не перекрашенный еще. – Так перекрась! Краска у тебя третий год стоит, к свадьбе Олиной хотел, а она уже и замуж вышла, и уехала. Савичев вспомнил, что это правда, и сказал: – Ты, Татьян, на меня не дави. Я и сам собирался. – Да уж, дождешься от тебя! Как я с тобой живу столько лет, не понимаю! Эти слова Савичев слышал много раз и обычно даже не реагировал, но в этот раз нашел неожиданный ответ: – Учти, будешь на меня кричать – вылетим из конкурса. И многое в Анисовке совершалось в те дни под угрозой вылета из конкурса, которого, как мы помним, вовсе и нет. Некоторым пришлось очень трудно. Некоторым пришлось очень трудно. Вот Николай Иванович Микишин, человек положительный, весь день работал и в мастерских, и по дому, устал, сел ужинать и ждет, что нальют для аппетита из заветной фляги, что стоит в сенях. Причем напиток безобидный, чуть крепче кваса, – брага. А ему не наливают. Всё на столе есть, а заветной кружки нет. – Мать! В чем дело? – позвал Микишин. – У нас кончилось, что ли? – Отдохнешь! – жестко сказала ему жена. – Люди вон все за ум взялись, Шура Курина говорит, во весь день никто за водкой не пришел. – Так я и думал: гонка на выживаемость. Придумали начальнички... Ладно, я же дома, никто не видит. Налей стаканчик. – Ты забыл, как у нас? Суриков вон через три двора живет, а когда он с похмелья, у нас в саду перегаром пахнет! Всё рядом, все на виду! – Я что, алкоголик, что ли? – обиделся Микишин. – Саша! Александра! – Коль, мне не жалко, но такущие деньги из-за стакана терять, ты подумай! Ты выпьешь, а за окном кто-нибудь подглядывает! – Вот жизнь! Прямо партизанское подполье какое-то... Микишин вышел из дома, обошел всё вокруг, проверяя, нет ли кого. Закрыл все ставни. Вернулся, сел опять за стол. – Ну вот, теперь как в бункере! Саш, не томи душу! Микишина пожала плечами, пошла в сени, отомкнула флягу, которую запирала собственным замочком, зачерпнула кружку, принесла. Микишин кашлянул, приготовился выпить, но тут послышался голос дочки Кати: – А я вот возьму и всё скажу! – Катерина, ты что? – возмутился Микишин. – Родного отца врагам сдать хочешь? Павлик Морозов в юбке! – Юбки у меня как раз нету! То есть старые все! И джинсы с вышивкой обещали! – Куплю. – Когда? – Завтра. – Вот завтра и выпьешь! Микишин плюнул с досадой. Отставил кружку. Принялся без аппетита хлебать суп. Голод потому что не тетка. Проницательные и умные (в меру житейского плоскоумия) люди давно поняли: любовь и голод правят миром. Кстати, о любви. Кстати, о любви: на дворе уже ночь, а Мурзин опять не спит, ворочается. Ворчит: – Синицына-то права, Вера, мы фактически с тобой не живем. – И что теперь? – Не слышала, что ли? Конкурс объявили на правильную жизнь. Помолчав, Вера сказала: – Брешут. – Будто бы пять тысяч победитель получит... А какая это правильная жизнь, если муж с женой вместе не спят? – Прямо уж так и пять тысяч! – Я тебе говорю. Ты меня знаешь: я на дешевые приманки не покупаюсь. Вера опять помолчала и сказала с горечью: – Я, Саша, перестала тебе верить. Если бы ты бумагу написал, что не имеешь ко мне претензий в смысле раздела имущества. – Какая ты всё-таки... Будто тебе не надо... Кстати, а как мы докажем? Вадика, что ль, с фотоаппаратом приглашать? – Счастливую женщину, Саша, по глазам видно. – Так что ж мы!.. Мурзин мигом вскочил и направился к Вере. – Но бумагу всё-таки напиши! – послышался непреклонный голос в темноте. – Вот, ё!.. – Мурзин бросился к комоду искать ручку и бумагу. – Когда надо, сроду нет! Но все-таки нашел, торопливо написал. – Читать будешь? – На слово поверю. И мир воцарился в доме. Мир воцарился не только в доме Мурзиных, но и во всей Анисовке. Вот Суриков и Клюев у ворот винзавода любезными жестами предлагают друг другу проехать. Вот Куропатов, привезя запасную бочку бензина, ловко грузит ящики и возит на склад. В каждом дворе Анисовки люди энергично шевелятся. И в садах. И на полях. Старик Ваучер и тот взялся за лопату: засыпал колдобину на проезжей части. А тут как раз очень удачно проходил Вадик с фотоаппаратом. – Эй, юный химик! – позвал Ваучер. – Иди сюда. Вадик подошел. – Сыми меня. Сколько себя помню, всегда тут канава была, все машины вязли, никому дела не было. А я засыпал. Между прочим, дело общественное. – А тебе будто и не надо? – Мне-то зачем? Машины у меня нет, а пешком я и так переберусь. Давай, зафиксируй. – Мне не жалко! – Вадик навел фотоаппарат и щелкнул. – Надо было мне не до конца засыпать, чтобы ты меня в процессе снял. Ладно, я еще чего-нибудь засыплю. – А зачем тебе это? – спросил Вадик. Ваучер хитро подмигнул ему: – Мы с тобой знаем, зачем! А Акупация, зашедшая в магазин, спросила скучающую Шуру: – Чего это у тебя нет никого? – Сама удивляюсь. Читыркина и Микишина с утра зашли только, а мужиков совсем никого. Боятся, что подумают, будто за водкой. – А зачем им еще сюда ходить? – Поэтому и не ходят. В самом деле, мужики в магазин не заглядывали: из дома на работу, с работы – домой. Впрочем, некоторые и раньше так жили: например, вполне положительный парень Колька Клюев. Положительный парень Колька Клюев забежал домой выпить чаю и предупредил Дашу: – В Полынск хочу съездить, Володька просил привезти кое-что. Совсем там осесть собирается, похоже. Даша на эти простые слова отозвалась неожиданно горячо: – Никаких Полынсков, никаких Володек! – и положила перед Колькой густо исписанный тетрадный лист. Колька начал читать вслух: – «Домашняя работа. Перекрыл сарай, вырыл новый колодец, привез, напилил и нарубил дров, помог жене стирать белье... Личное поведение: ни разу не выпил, бросил курить, играл с детьми, ни разу не нагрубил жене...» Это про кого? – поднял он глаза на Дашу. – Про тебя. – Не понял! А когда я это всё сделал? – Сделаешь. А мы везде галочки поставим. Надо, Коля, по-умному, чтобы всё было на бумаге. И пускай проверяют. Нам эти деньги очень нужны! – А почему только про меня? Ты себе тоже план составь! – А я и так за троих работаю, каждый знает! Колька был в замешательстве: – Нет, но... Я постараюсь, конечно... Но – «бросил курить», это ты слишком! Я еще не бросил! – Бросишь, Коля. – Не курить, не пить... К другу съездить нельзя... Это же не жить получается! – Коля, это же не навсегда! – успокоила Даша. – Еще бы навсегда! Я бы тогда повесился! – Потерпи, родненький. Другие же терпят. Другие терпят, это правда. И эта мысль не давала покоя Вере Мурзиной. – Вон все как стараются, – хмуро говорила она. – А толку? Своим дадут, кто к начальству ближе! – А я что, далеко? – с достоинством отозвался Мурзин. – На мне всё электричество! Они без любого могут обойтись, а без меня нет! – Зато у Суриковых двое детей, у Куропатова и Клюева тоже дети. А мы бездетные с тобой. Нет, я чувствую, обойдут нас. Вера смотрела телевизор, думала. И телевизор навел ее на мысль: – Саш, ты передачу про этих самых последних героев смотрел? – Ну? – Вспомни, как они сразу начинают друг другу гадить. Ну, то есть не то чтобы гадить, а просто – условия игры. Как бы понарошку. То одного вышибут, то другого. – Ну? – Мурзин не мог понять, какая связь между игрой в телевизоре и настоящей жизнью в Анисовке. – Вышибить кого-то надо! – объяснила Вера. – Вот смотри: идем мы к Куропатовым по-соседски посидеть. Немножко выпьем. А Михаил, он чего не любит, когда выпьет? – Всё он любит, когда выпьет. – Я серьезно. – Ну, не любит, если еще не нальют. Вера махнула рукой: с тобой говорить! – А я вот помню, он не любит, когда говорят, что у него брат в тюрьме. Злится и буянить начинает. – Может и в рыльник заехать, – согласился Мурзин. – Вот! И получится у него крупный факт в смысле личного поведения. Я еще Синицыной по пути стукну, чтобы наготове была, наблюдала. И все, и Куропатовых из соревнования вышибут! Мурзин встал перед ней и расправил грудь: – Вера, ты что? Ты чего мне предлагаешь? Мне Миша – как брат! – Дело твое. Пять тысяч, конечно, деньги пустяковые. И, кстати, один будешь ночью спать. – Ну и зараза ты!.. Кто тебе вообще сказал про пять тысяч? – Здравствуйте! Ты и сказал. – Нет! – отрезал Мурзин. – Даже не уговари-вай меня! Даже не подходи и глазки не строй! Запомни раз и навсегда: Мурзин на подлость не способен! Способен Мурзин на подлость или нет, узнаем чуть позже, пока же наведаемся в мастерские, где ударно трудится Микишин, а Нестеров пришел к нему с разговором насчет дома Виталия Ступина. Виталий уехал, похоже, навсегда, дом не продал, но сказал уважаемому им Микишину, что, если, дескать, объявится покупатель, он уполномочивает Микишина действовать от его имени. Ну, как действовать: оговоренный аванс взять, а формальности можно потом уладить. Нестеров узнал об этом, вот и пришел потолковать. Но Микишину было не до этой темы. – Некогда мне сейчас. – А я и не говорю, что сейчас. Вечером. – И вечером не могу. Короче, пока не могу. – Тоже в конкурсе участвуете? – догадался Нестеров. – Разве это-то как помешает? – Запросто! Вот продам я дом, получу деньги. И сразу скажут: зачем Микишину еще что-то давать, у него и так есть! И с Виталием надо связаться, может, он передумал. Короче: потом! А Мурзин и Вера все-таки пошли вечерком к Куропатовым (улестила Вера чем-то мужа). Принесли выпить. Вера сидит очень общительная и оживленная, а Мурзин, напротив, ест плохо, пьет мало, и его даже не веселят воспоминания Куропатова о детстве, в которые он вдруг ударился: – А помнишь, Саш, мы к Хали-Гали в огород залезли, у него дыни поспели тогда, схватили, бежим, он за нами, мы в речку, я-то бросил дыни-то, а ты-то не бросил, сам плывешь, а их толкаешь, я кричу: «Брось! Брось!» А ты нет. – Еще по рюмочке? – предложила Вера. – А не много будет? – засомневалась Лидия Куропатова. – Так мы же культурно. Не сомневайся, Лида! – За наше счастливое детство! – поднял стакан Куропатов. Он выпивает, закусывает, настроение у него отличное, а Вера пихает Мурзина под столом: что ж ты, мол, начинать пора! И Мурзин с трудом начал. – Да, дыни... Помню. Может, ты хочешь сказать, я жадный? – Зачем? – удивился Куропатов. – Азартный – это да. Жадным ты никогда не был. Мурзин умолк. Долго думал. Завел заново: – А скажи, Миша, вот брат твой... Куропатов тут же насторожился: – Что брат? – Да ничего особенного... – осекся Мурзин. – Тоже не жадный был в детстве. И тут вступила Вера: – Да уж, такой простой! По простоте и в тюрьму сел. Да еще сбежал, переполоха тут наделал, аж в городе рассказывали. Без руля человек. Куропатов посмотрел в стол, сжав вилку, и произнес: – Александр, скажи жене, чтобы она этого не касалась. – А чего это ты передаешь, ты мне прямо скажи! – предложила Вера. Но Куропатов упорно обращался только к Мурзину: – А если ты позволяешь ей всякое хамство, то ты заодно, получается? – Почему хамство? – осмелел вдруг Мурзин. – Объективные вещи! – Вот тоже, начали! – закричала Лидия. – Лучше выпьем еще! Но выпил один только Куропатов. И продолжал разговор с Мурзиным: – Саша, я Веру тронуть не могу, она женщина. Но ты ее муж, ты отвечаешь. Извинись. – За что это он извиняться будет? – взвилась Вера. – За правду не извиняются! А что брат твой по дури сел – правда! Я удивляюсь, как ты сам-то на свободе еще с таким характером! – Так, – сказал Куропатов. – Всякая не знаю кто будет тут моего брата поливать, а я терпеть должен? Вера тут же залилась слезами: – Обзывают последними словами – и заступиться некому! Мурзин посуровел: – Ты полегче, Михаил! Она не всякая не знаю кто. Ответишь за слова! – Сам ответишь! – поднялся Куропатов. Как они отвечали друг другу, об этом мы рассказывать не будем: бытовая ссора – явление антихудожественное, мы же стремимся изобразить жизнь вообще и Анисовку в частности именно по законам художественности, а не голой реальности. Реальность часто жестока или мусорна, в ней много чего, поэтому всё зависит от того, как посмотреть и на что посмотреть. Если бы мы взглянули на ту же Анисовку исключительно со стороны быта, сельскохозяйственного производства и социальных проблем, то взгляд наш, возможно, был бы мрачен и безрадостен, а описание приблизилось бы к жанру триллера, то есть ужаса. Но мы смотрим иначе. Мы смотрим вглубь. И там, в глуби, много такого, от чего взгляд светлеет пусть и ненадолго, но обнадеживающе. Перейдем сразу к финалу ссоры, а он был таков: Вера выскочила на крыльцо и заблажила на всю Анисовку: – Что же делается? Чуть не убил Куропатов моего мужа! Люди добрые, это же кошмар! Из добрых людей поблизости была только Синицына. И она, конечно, всё зафиксировала. Синицына всё зафиксировала, и уже на следующее утро о поступке Куропатова все знали. Савичева сказала мужу, который, кстати, приступил к покраске дома: – Наверно, Куропатова с соревнований снимут. – За что? – Буянил, чуть Мурзина не пришиб. – Ясное дело... Теперь начнется... Естественный отбор это называется. Подставили Михаила. – Я тоже так думаю. Так что ты осторожней. – А я что? Я работаю. Синицына же не удовлетворилась распространением устной информации. Помня о письменном, хоть и неудачном, опыте Дуганова (был даже не опыт, была идея), она пришла в администрацию с тетрадью. Раскрыла ее и начала читать Андрею Ильичу и Юлюкину: – Значит так. Клюквин вчера гнал самогон. Брага у него поспела, вот он и не утерпел. Балмасова старуха на внучку матом ругалась, все слышали. Ваучер от клуба общественный песок утащил, будто бы лужу у магазина засыпать, а кому она мешала? Она там всегда была. Кублакова... Андрей Ильич опомнился: – Ты постой, Зоя Павловна! Это что? – Записываю поступки. Куропатов вчера... – Минутку! Записывает она! А кто тебе такое задание дал? – В порядке личной инициативы. Всё равно народ думает, что я на вас работаю. – И про кого он еще так думает? – Про Нестерова, про Вадика. А вы бы в самом деле взяли меня официально. – А я официально... – вскрикнул Шаров, но вспомнил, что перед ним все-таки пожилая женщина, и сбавил: – А я официально говорю вам, Зоя Павловна: бросьте это дело и всем скажите, что никакого соревнования нет! Синицына обиделась: – Я помочь хотела. Другие вам наврут, а у меня чистая правда! И пошла прочь. А Шаров озадаченно сказал Юлюкину: – Ты понял? И как теперь им доказать, что ничего нет? – Докажи пьяному, что он пьяный. Они теперь все в этом... По телевизору слышал... Состояние эффекта. – Аффекта, знаю. Аффект-то у них, а эффект будет у нас! Я слышал, они придумали, что победитель пять тысяч получит! – Ну, это они облизнутся! – сказал Юлюкин. – За пять тысяч надо год нормальной жизнью жить. А они хотят, чтобы за короткий срок... – Тут он увидел, что Андрей Ильич смотрит на него, готовый взорваться, и поспешил исправиться: – Это я так. Рассуждаю. Чисто теоретические соображения. Теоретические соображения принимали в Анисовке всё более причудливые формы. Например, Наталья упрекнула подъехавшего к дому на машине Сурикова: – Какая-то у тебя, Василий, работа незаметная. Катаешься и катаешься. – Ты что, не выспалась? Я на трех машинах сразу: грузовик, автобус – и Шарова вожу! Тебе мало? – Много, но я же говорю: не видно. Савичев вон дом красит – сразу видно. Микишин в мастерских новые ворота добровольно поставил – тоже видно. Суриков занервничал: – Он это добровольно еще три года назад должен был сделать и даже деньги вперед получил, сам хвастался. – Ну, допустим, не хвастался, а просто говорил! Это Микишин подошел незаметно к дому и услышал слова Сурикова. Василий слегка смутился: – Да я не в смысле осуждения, Николай Иванович, я... – Ладно, – великодушно сказал Микишин. – За дровами обещал съездить со мной, не забыл? – Помню. И они поехали за дровами. Ехали и удивлялись: почему Анисовка как-то пуста среди бела дня? А дело в том, что на улице появился Вадик. С фотоаппаратом, естественно, он с ним в последнее время не разлучался. Вадик тоже заметил: куда-то исчезли люди. Только слышно: там ставни захлопнулись, там дверь закрылась, там ворота затворились, а вон кто-то поспешно спрятался за домом. Вадик ничего не понимал. Пошел к полю мимо огородов. Навел объектив на открывающийся вид. Но тут же вид закрылся лицом Клюквина. – А ну, прекрати сымать! – закричал Клюквин. – Чего это ты увидел? – Ничего. Панораму. – Какая еще панорама? Тут у меня огород, а не панорама! Ишь, высматривает! Иди в другое место, Вадик, добром прошу! Но и в другом месте, то есть в других местах была та же обстановка осторожности. Везде была обстановка осторожности. Вот Клюквин, отогнавший Вадика, и Желтяков, прятавшийся в этот момент за кустами, пробираются вдоль оврага и озираются. – Никто не видел? – спрашивает Желтяков. – Вроде никто. – Закуску взял? – Какая тут закуска, тут бы выпить успеть! – шепчет Клюквин и скатывается на дно оврага. Желтяков – за ним. – Тебе хорошо, – говорит Клюквин, торопливо открывая бутылку. – Ты свое уже получил. Можешь пить спокойно. – Во-первых, получил мало, – возражает Желтяков. – Во-вторых, что же я, еще раз не могу получить? – Не можешь. – Почему? – Потому что у нас по два раза никому ничего не дают. Наливай! Суриков привез Микишину дрова, вместе сгрузили, после чего Микишин вежливо сказал: – Спасибо, Василий. До свидания. Суриков очень удивился. Постоял, помялся и так же вежливо спросил: – Николай Иванович, это как понимать? За спасибо тебе тоже спасибо, но как-то... Странно как-то... – А что? Денег тебе, что ли? Так машина у тебя казенная, дрова тоже казенные, я их выписал через администрацию, привез ты мне их в рабочее время, за которое тебе платят. Шаров ведь тебе велел всем нуждающимся бесплатно дрова возить, разве нет? – Ладно, Николай Иванович... Спасибо еще раз... – Ты не обижайся, Василий, – с душой сказал Микишин. – Я тебе же лучше делаю! А то увидят, что я деньги даю, скажут: Василий за дрова взятки берет. И тебя с соревнования снимут. – Для моей пользы, значит, стараешься? – Само собой! – Тогда третий раз спасибо! Только дров ты взял в два раза больше, чем выписал, и я это учту! Микишин озадачился. Подумал. И сказал: – Ладно... Я пошутил... – вынул деньги из кармана и расплатился с Суриковым. – Ну и я пошутил, – ответил Суриков, но деньги взял без всяких шуток. Однако шутливое настроение было не у всех. Шутливое настроение было не у всех. В частности, у Андрея Ильича оно было совсем противоположным. Он пришел к Нестерову. – Слыхали, что происходит? – Слышал и оценил. Действительно, всякое соревнование стимулирует... – Да нет никакого соревнования! Дали одному сдуру денег – и началось! Между прочим, вас тоже записали в комиссию, которая будто будет результаты подсчитывать! И которой нет на самом деле! Нравится вам это? – Не очень, – признался Нестеров. – И очень хорошо! Тогда давайте соберем людей и пора уже что-то с ними делать! Нестеров помялся: – Не уверен, что у меня сейчас получится. – До сих пор не в форме? – Для таких мероприятий – нет. – Ну, тогда просто походите по людям, объясните, что выдумки все это. Я со своей стороны тоже. А то они уже друг друга подсиживать начинают – это хорошо? – Это плохо. – О том и речь! Едва ушел Андрей Ильич, Нестерова посетил некто Зацепко, человек странный, до этого не появлявшийся в нашем повествовании. Но он и вообще нигде не появлялся, жил одиноко в полуразрушенном большом здании, принадлежавшем в давние времена совхозу-техникуму «Красный студент», где Зацепко был преподавателем. Когда техникум захирел и уничтожился вместе с педагогами, студентами, окрестными угодьями и всем прочим, Зацепко остался там жить, переходя из комнаты в комнату по мере ветшания здания. Сейчас ютился в каком-то последнем углу, глядя на свет божий сквозь мутные стекла последнего уцелевшего окна. Чем жил, непонятно, Шура Курина уверяла, что в магазин Зацепко ни разу не зашел. Правда, от руин было ближе до Полынска, чем до Анисовки. Именем и образом одичавшего педагога пугали молодежь, которой пустующее здание нравилось как укромное место для неподконтрольного веселья. Молодежь не слишком пугалась. Но однажды ни с того ни с сего рухнула перегородка и чуть не придавила пирующую компанию. Потом слышали средь бела дня: женский голос то ли смеется, то ли плачет, а где сама женщина, непонятно... Ходить туда перестали. Среди нежилых зданий есть какие-то особо нежилые, в которых нет даже духа прошлого, а есть затхлый и пустой дух вневременья. И вот из этого вневременья явился странный человек Зацепко, о котором Нестеров даже ничего не слышал, положил на стол несколько тетрадей и сказал: – Вот. – Это что? – Полное жизнеописание моей жизни. – Ясно. Вы хотите, чтобы вас на основании этого премировали? – Ничего я не хочу. Просто – прочитайте. И он ушел. Нестеров открыл первую страницу, прочел: «Жизнь моя была прекрасной и отвратительной...» Но тут в окно всунулся Ваучер. – Ушел? – Кто? – А кто это был? – Я сам его первый раз вижу, – сказал Нестеров. – Ну, неважно. Главное, учти: всё он про меня врет. – Да он ничего и не сказал. – Если скажет, имей в виду: всё врет! Тоже завели моду – по ночам ходить и кляузничать. По ночам ходить и кляузничать никто не собирался, многие уже спали, в том числе и Вадик. Вдруг кто-то приоткрыл окно медпункта, заглянул, потом влез, осторожно прошелся по комнате, нашел фотоаппарат, схватил его и вылез. И вот в темноте где-то за околицей мы слышим два голоса. Они принадлежат похитителям злостного (как считали в Анисовке) фотоаппарата, которые рассуждают: – Пленку надо вытащить, а фотоаппарат вернуть. Чтобы не подумали, что воровство, – говорит один. – А как ее вытащить? – спрашивает другой. – Дай сюда. Черт его знает, система какая-то... Может, на кнопку какую нажать? – Осторожней! В темноте засветился маленький экранчик с изображением пейзажа. Потом появился другой пейзаж. Потом пошли изображения людей... – Так я и думал, меня снял! И как это теперь убрать? Утром Нестеров увидел Ваучера, прокапывающего в тропинке, ведущей с крутого берега к реке, ступеньки для удобства. – Трудишься? – С петухами встал. Ты это отметь себе. – Я бы отметил, только зря стараешься, – огорчил его Нестеров. – То есть не зря, но... Нет никакого конкурса, вы это сами придумали. Ответственно тебе заявляю. Нет никакой комиссии. А раз ее нет, то я ее членом не являюсь. Понял? – Понял. Понял, что озлился ты на меня, что дом не хочу продать. Не дурней паровоза, соображаю как-нибудь. Ты меня сейчас отговоришь, я лапки кверху, брошу работать, а потом ты скажешь: я пошутил! – Да не шучу я! Спроси хоть Шаровых: никто не собирался никому платить! – Иди, иди уже. Как-нибудь сам разберусь! И опять настал вечер. Куропатов жаловался Сурикову на Мурзина: – Был без жены человек, а приехала его Верка – всё, кончился. Надо же, как друга подставил! – Черт те что с людьми творится, – соглашался Суриков. – Между прочим, я его жену видел только что, она на остановке стояла. Значит, в город поехала. Давай подпоим его. Тогда его тоже с соревнования снимут. – Не получится. Он теперь беречься будет. – Так сегодня же футбол, четверть финала, наши играют, забыл? Не только он, никакой человек не убережется! Представь, что наши будут выигрывать – как не выпить? – А если проиграют? – Тем более! И они отправились к Мурзину, который в отсутствие жены позволил себе расслабиться: выволок телевизор в сад (обычно она не позволяла так обращаться с ценным предметом), лег перед ним на раскладушке и приготовился смотреть футбол. – Привет, Александр Семенович! Не началось еще? – весело подошел Суриков, делая знак Куропатову, чтобы тот не очень угрюмился. – Жду. Привет, Миша. – Здравствуй... – Ты не сердись, если что... Я ни при чем, жена... Но ты тоже хорош, по рылу сразу... – Ладно, – сказал Куропатов и отвернулся. Посидели, посмотрели в телевизор, в котором пока ничего не было, не считая рекламы. – Нет, – сказал Суриков. – Этим самым последним героям, которые на острове, им там легче было. – Чего же хорошего? – возразил Мурзин. – Даже телевизора не давали! – Так это и хорошо! Зато соблазна нет. Телевизора нет, магазинов нет, ничего нет. Легко бросить курить, если табаку достать негде. Насчет выпивки то же самое. И даже насчет женщин. А тут идешь мимо магазина, знаешь, что три шага сделать – и... Тяжело. – Зато сколько времени для общения! – Общаться без этого дела, – щелкнул себя по горлу Куропатов, – тоже непросто. – Легко! – воскликнул Мурзин. Суриков осмотрел его, такого с недавних пор правильного, и начал понемногу заводиться. – Легко, говоришь? Ну, давай попробуем. Общайся. Только выключи телевизор, пока футбо– ла нет. – Да пожалуйста! – Мурзин выключил телевизор. – Полно ведь интересных тем! Недавно, я слышал, опять тарелка летающая над Москвой висела. – Может быть, – сказал Суриков. И на этом тема летающих тарелок оказалась исчерпанной. – Земля опять потеплела в этом году на градус, – предложил Мурзин новую интересную тему. – Скоро Южный полюс таять начнет. – Возможно, – сказал Куропатов. И с этой темой не заладилось. Мурзин попробовал затронуть что-то более близкое, чем летающие тарелки и потепление Земли. – Шура рассказывала: новый напиток в магазин завезли. Крепость, как у водки, а дешевый, как портвейн, и даже меньше. Жидкость для ванн называется, но это для отвода глаз, на чистом спирту сделано. – Иди ты?! – воскликнул Куропатов, невольно заинтересовавшись. – Ты сам пробовал? Но тут он осекся, увидев окаменевшее лицо Сурикова, и добавил: – Хотя лично мне всё равно! – Мне тоже, – жестко сказал Суриков. – Пошли отсюда! И они ушли от обескураженного Мурзина. Они ушли от Мурзина. Куропатов сказал: – Мы же подпоить его хотели. – Не получится. Он, я вижу, уперся теперь, хочет выигрыш получить. Лежит, как хан Батый. Я лучше дело придумал. Сейчас футбол начнется, так? Представь: в середине первого тайма гаснет свет. Кто виноват? Мурзин, само собой! Его после этого все мужики возненавидят, в том числе и Шаровы. И не получит он премии ни в каком случае! – А почему свет-то погаснет? – Догадайся! Причем обрубим сразу в нескольких местах, чтобы он не сразу починил. Понял? – Понял, – вздохнул Куропатов. – Нехорошо, конечно, но он сам виноват. Постой, а мы? – Чего? – Но мы-то, получится, тоже футбол не посмотрим? Суриков только язвительно усмехнулся. Куропатов кивнул: да уж, не до жиру... И опустился вечер. Беззвездный и безлунный, да еще небо затянуло тучами, то есть именно такое состояние темноты, о котором говорят: хоть глаз коли; без фонаря или другого источника света и шагу сделать нельзя. А Нестеров у себя дома продолжал работу над собой. С момента странного обморока во время сеанса он боялся, что его сила навсегда ушла. Он не считал себя непревзойденным гением, но всё-таки был уверен в некоторых своих необычных способностях. И вот они куда-то исчезли. Поэтому он и занимался целыми днями не только приведением себя в хорошую физическую форму, но и психологическими упражнениями, в том числе вполне традиционными, но от этого не ставшими бесполезными – напротив, Нестеров верил в действенность старых проверенных методик. Он стоял перед зеркалом, смотрел на себя и твердил: – Теплые тяжелые руки. Правая поднимается. Очень теплая, очень тяжелая. Очень теплая. Горячая! Огненно-горячая рука! – приложил руку ко лбу и улыбнулся: получилось. Получилось чуть ли не впервые со времени неудачного сеанса. И он быстро вышел из дома, словно торопясь на ком-нибудь проверить свою силу. И мы даже знаем на ком. Но та, кого мы имеем в виду, была не одна: у нее сидела Наташа и учила английский язык, читая вслух по слогам. Оторвавшись, сказала: – Я поняла, чтобы было отличное английское произношение, надо чего-нибудь в рот напихать. И тут же воспользовалась собственным советом: откусила большой кусок яблока. Произношение действительно стало больше походить если не на именно английское, то на иностранное. Вдруг она сказала по-русски: – Опа! Твой идет. – Никакой он не мой. – А откуда ты знаешь, про кого я? – Отойди от окна, пожалуйста! – Нина отогнала Наташу от окна, Наташа со смехом упала на кровать в угол комнаты, а Нина хотела закрыть окно. Но Нестеров уже был рядом. – Добрый вечер! – бодро воскликнул он. – Пойдем погуляем? – Нет, извините. – Мы на ты, – напомнил Нестеров. – Ну и что? – Да ничего, – Нестеров удивлялся вызову в ее голосе. – Странная ты. Я тебя не в ресторан или... я не знаю... не куда-то там еще зову. – А мог бы! – очень тихо сказала Наташа и прижала подушку к лицу. – Просто – погулять, – продолжил Нестеров. – Почему нет? Какие-то особенные деревенские принципы? Соседи, да? Могут что-нибудь подумать? – Мне всё равно, что они подумают. – Тогда почему не прогуляться? Покажешь мне окрестности. Нина, видя боковым зрением умирающую от смеха Наташу, сказала: – Прогуляемся, если хотите. Не сейчас. Завтра. – Очень занята? – Ну, просто... Я не одна. – А... Ну, извини. И Нестеров, не получив подтверждения силы, пошел прочь. Нестеров пошел прочь. Наташа сползла с дивана на пол. Нина тоже готова была рассмеяться. Тут появился грустный Вадик. – А у меня фотоаппарат сперли, – пожаловал– ся он. – Черт, обидно! И снято уже много было... – Ты же криминалист, должен найти. – Неудобно как-то. Ну, то есть когда чужую вещь ищешь, тогда понятно. А тут своя. Напишу объявление и повешу на администрации – вроде того потерял, верните за вознаграждение. Тут же всё равно никому продать нельзя. Вернут, как ты думаешь? – Хороший ты человек, Вадик, – оценила Нина мысли Вадика. Вадик усмехнулся, не считая это достоинством. – Это я знаю. Я зайду? – Через окно? – А какая разница? Вадик полез, но тут погас свет. От неожиданности Вадик сорвался, упал. Лежа на земле, сказал обиженно: – Ты чего? Я же просто так... Нина была ни при чем: свет погас везде. Хлопали двери, перекликались раздраженные голоса. Залаяли собаки. Выделился голос Льва Ильича Шарова: – Мурзин! Мурзин, быстро принимай меры! Но света не было еще долго. А когда он появился естественным путем, то есть с помощью восхода солнца, к Нестерову пришел донельзя раздраженный Лев Ильич. – Всё, извините! Надо выполнять обещание! В форме вы или нет, а придется! Уже до чего дошло: футбол вчера отрезали! Вредить друг другу начинают, чтобы соревнование выиграть! Которого нет! Даже счет никто не знает... – Два – один. – Проиграли? – Выиграли. – Тьфу ты, паразитство! – еще больше расстроился Лев Ильич. – В кои-то веки выиграли, и то не посмотрел! Короче, собираю людей – и действуйте! – А почему бы вам просто не объяснить: так и так, вас ввели в заблуждение? – Не верят! Хоть им кол на голове теши – не верят! Менталитет у нас тут такой, понимаешь! Если что начальство говорит – понимай наоборот! – Занятно. И кто виноват? Начальство или люди? – И те и другие. А начальство тоже люди, между прочим! – Ладно. Только учтите, это будет не сеанс, я просто попробую разъяснить. – Пробуйте. А мы подключимся. Сейчас объявление повешу. Лев Ильич повесил объявление о собрании, не обозначив темы, поэтому сошлись все, думая, что будут подводить итоги «гонки на выживаемость» и раздавать призы. Но братья Шаровы, сидевшие в президиуме, даже не сказали вступительного слова, сразу выпустили Нестерова. Нестерову было странно и немного смешно. Но зато он не боялся, потому что на этот раз не предстояло выполнять лечебно-оздоровительных функций. Однако, как только он вышел на сцену, Синицына тут же начала крутить головой. Да и некоторых других стало слегка покачивать. – Зоя Павловна! – укоризненно сказал Нестеров. – Вы что это? – Уже действует, – призналась Синицына. – Что на вас действует, если я ничего не делаю? Синицына растерялась: – Не знаю... – Никакого сеанса не будет! Меня просто попросили сказать, что вышла ошибка. Считают, что объявлен какой-то конкурс. И будто бы в жюри даже я. Даю вам честное слово: я про это даже не слышал! И Вадика туда записали, а он тоже ни сном ни духом, как говорится! – Фотоаппарат у меня взяли! – крикнул Вадик. – Я не обвиняю никого, но у меня это профессиональная вещь, имейте совесть! – И Зою Павловну присоединили тоже, – продолжал Нестеров. – А я и не отказываюсь! – От чего не отказываешься, Зоя Павловна? – спросил ее Андрей Ильич. – Тебе разве кто задание давал? Скажи прямо! Не давал! – Она без всякого задания головой крутит. Всю жизнь! – крикнула Липкина. В зале послышался ропот. Лев Ильич встал и поднял руку: – Тихо! Александр Юрьевич говорит вам чистую правду! И кто это придумал вообще? Деньгами награждать – за что? – А Желтякова за что наградили? – спросила Савичева. – Это единичный случай! Вскочила Вера Мурзина: – А мы и не говорим, что всем! Кто выпивал и в драку лез, как некоторые, этих снять без разговоров! А дать тем, у кого никаких замечаний! – Ага. И кто вообще неделю назад приехал, – сказала в ее адрес Сущева. – Я неделю, может, живу, но честно! А кто-то, может, или всю жизнь в навозе пьяный валялся, или ведет себя... И вдруг ее голос исчез вместе с нею самой. Дело в том, что Мурзин резко дернул ее за руку, и она плюхнулась на место. – Ты чего? – Сиди! – приказал ей Мурзин с небывалой строгостью. – Саша... – Сиди и молчи, я сказал! Позоришь меня... – Тихо! О чем шумим, всё вам объяснили же! – кричал Андрей Ильич. Липкина, подняв руку, встала и горячо заявила: – Прошу слова! Говорю как сельская интеллигентка. Как заслуженная учительница Российской Федерации. Андрей Ильич, Лев Ильич! Вы народу мозги не пудрите! Я педагогом сорок пять лет была и знаю: если человек старался, надо его отметить! Вот и всё! – Кого отметить, вот вопрос! – подала голос Даша. – А то получится – зря старались? – поддержал жену Колька. – Кто старался, а кто вообще мучился! – поправил Савичев. Поднялся невообразимый шум. Братья Шаровы что-то кричали, их никто не слушал. Нестеров торчал посреди сцены. Было ощущение, что люди обращаются именно к нему. Он поднял руку. Постепенно все умолкли. Нестеров, оглянувшись на начальство, сказал: – Мы тут посоветовались. Действительно, раз уж вышло недоразумение, надо его как-то ликвидировать. Но кого-то выделить нельзя, потому что все жили фактически хорошо и правильно. Поэтому мы решили: каждому к зарплате и пенсии выдать по сто рублей! Юлюкин было дернулся, ужаленный таким безответственным отношением к финансам, но Лев Ильич осадил его взглядом: сейчас не время! – Маловато будет! – крикнул Микишин. – Зато всем! Я считаю, правильно! – поддержал Клюквин, который, честно говоря, и на это не рассчитывал. – И ничего правильного! – не согласилась Да– ша. – Для одного были бы деньги, а всем – только дразнить! Колька в этот момент вдруг не только не поддержал жену, а выступил против: – Ага, конечно! Чтобы этого одного все ненавидели? Потому что ясное дело же: если бы кто-то один получил, на него бы все другие озлились! Что, не так? Сами себя не знаете, что ли? Все молчали. Что было, как и всегда, знаком согласия. После чего народ стал дружелюбно расходиться. Народ стал расходиться, а Нестеров медлил. Что и говорить, он был горд собой. Попасть впервые в село (а он до этого был наскоками, наездами, не больше дня), не знать и не представлять, что есть такое собственный коренной русский народ, – и так понять и постичь его, так суметь направить его настроения, повести за собой и привести к согласию быстрее, чем это могло местное начальство, если вообще могло – этим нельзя было не гордиться. Какой бы ни были мы тонкой и сложной душевной организации, а есть в нас нечто простое, обычное, и оно тоже просит своей доли. Поэтому Нестеров ожидал, что его поблагодарят в теплых словах, пожмут руку и добавят, быть может, что-то пусть по-деревенски неказистое, зато от сердца. Вроде: мы-то думали, что ты вона как, а ты, значит, получается, совсем по-другому, эхма, ошиблись! Но никто не поблагодарил его в теплых словах, не пожал руку и не добавил неказисто, но от сердца, что, дескать, мы-то думали... а ты вона как... эхма, ошиблись... Братья Шаровы и Юлюкин, словно забыв о нем, обсуждали деловую сторону вопроса. Расходящаяся публика тоже не обращала уже на Нестерова внимания. И Нестеров огорчился, но огорчился с вечной усмешкой интеллигента: а чего от вас ждать? Как были вы темный и неблагодарный народ, так и остались. Я-то что тут делаю? – в очередной раз спросил себя Нестеров, имея в виду не конкретные причины, они-то у него как раз были, а причины серьезные, душевные. Потому что, как известно, если мы где находимся по душе, то нам неважно, есть ли для этого причина, а если душа не лежит, можем сорваться и уехать, хоть бы у нас было сто конкретных и даже насущных причин остаться. И еще один человек сильно расстраивался в этот вечер: Савичев. В компании мужиков он поднимал стакан за стаканом, качал головой и сокрушенно повторял: – Сто рублей... И ради этой ерунды я столько терпел? Досадно! А Вадику зато подбросили фотоаппарат – целый, неиспорченный. И это не пустяк, если вспомнить, сколько он стоит и сколько прекрасных кадров из жизни Анисовки чуть не пропало. |
||
|